В. В. Розанов
правитьНравственный ценз врача
правитьВ ближайшее время, без сомнения, будут приняты все меры или, вернее, мы услышим о всевозможных «хлопотах», направленных к тому, чтобы свести «к нулю» министерское распоряжение об исключении забастовщиц медицинского женского института. Будут хлопотать о сохранении за ними права поступить в другие высшие медицинские заведения в России и таким образом ограничить неприятность исключения стоимостью железнодорожного билета от Петербурга до Москвы или Харькова, что при дешевом опять-таки казенном тарифе не дорого обойдется… Будет ли г. министр просвещения так благодушен, чтобы дать и на этот раз посмеяться над собою, на это отвечать преждевременно. Но забастовщицы, как и стоящие за их спиною распорядители самою забастовкою, должны помнить, что в стороне от них стоит вся серьезная Россия, и в деле министерского постановления г. Кассо, по-видимому, решился взаимодействовать с этою Россиею, после того как учащиеся выдержанно и до конца остались глухи к его голосу.
Кто слушает — с тем и говорят; а кто не слушает — с тем как же говорить?
Обязанности врача слишком ответственны и морально серьезны: и если исключенные слушательницы, по всему вероятию, и в состоянии усвоить, так сказать, техническую и материальную часть медицинских наук, то они не показали в себе того духовного уровня, который абсолютен для медика в жизни, для врача в действии, в практике. Способы учиться им во всяком случае были даны: это — неоспоримо. Как «пешки» в шахматной игре, как «болван» в карточной игре, профессора ходили целые полгода в медицинский институт, готовые экзаменовать, спрашивать, говорить, учить: но съехавшиеся со всей России молодые девицы не удостоили их слушать и у них учиться. Зрительницею этого поразительного явления была поставлена вся Россия: и мужественные девицы не опустили глаз перед целою Россиею. Тщетно редкие голоса им указывали, что кроме министерства просвещения есть Россия и десятки тысяч больных в ней, болезнь которых не ждет, пока кончатся их «счеты с правительством», а все прогрессирует и доводит тысячи людей до могилы. Голос «симпатичных молодых людей», заправлявших забастовкою, был для них властнее зова больных, голоса могил. Тут им «христианское чувство жалости» не подсказало ничего, как и свой голос совести промолчал. После этого испытания «политической зрелости» экзамен на «медицинскую зрелость» является провалившимся: совершенно нельзя сказать, какие побочные делу соображения станут проноситься в голове у такого экс-медика, когда он станет держать пульс больного в руке. Во всяком случае, больной будет иметь перед лицом своим не просто человека, наделенного знаниями помочь ему и волею непременно помочь, а какого-то «партийного субъекта», который помимо медицины и поверх медицины руководится еще посторонними мотивами и, может быть, имеет посторонние себе приказания, подспудные и темные. Увы, болеть случается и «жирному буржуа», и «вредоносному генералу», и всех измучившему «бюрократу», — и все они как пациент и человек ждут и надеются себе одинаковой помощи, одинаковой заботы, одинакового ухода. Персонал врачей — то же, что армия воинов: армия защищает страну от врага на границе, а персонал врачей защищает жителей от лютейшего врага их — болезней. Тут — все умерло, и прежде всего — партии, разделения. Врачи, как и армия, не имеют политики. Политика кассирует самое существо воина и врача, делает ненужною их службу, невозможною или, лучше сказать, испорченною их службу. Бывавшие случаи, что врачи покидали службу земству в то самое время, когда в данной местности появлялась эпидемия, т. е. что они предоставляли умирать больным, и это тоже на глазах всей России, не смутившись, — показывает, что предмет, о котором мы говорим, возможен, реален. Другой факт, что самонужнейшие съезды врачей иногда у нас переходили на социально-политические темы, и их принуждены бывали закрывать до окончания, — тоже памятен всем и говорит о том же: о забвении медиком своей священнейшей должности в самый момент ее исполнения. Но государство, давая «звание врача», успокаивает всякого пациента в том, что явившийся к нему с этим званием есть только медик, исключительно могущий ему помочь и исключительно желающий ему помочь. Государство, давая звание «врача» и связанное с ним право лечить, не только гарантирует знания, но и гарантирует нравственный ценз. И вот тут-то оно не вправе обманывать пациентов и дать нравственную санкцию тому, кто нравственной высоты на самом деле в себе не имеет.
Исключенные не должны никогда получить право медицинской практики в России, так как они могут оказаться «вихляющими» в своей моральной и высокой деятельности, как были, как оказались действительно вихляющими в учении, в науке. Слишком нервны и податливы в сторону, слишком впечатлительны и подчиняются чужому влиянию: а путь врача — прямой и твердый. Медицинский институт быстро наполнится: исключенные же могут себе найти профессию в менее высоких ярусах деятельности. Есть множество теперь всяких практических «курсов», открытых от имени частных лиц. Государство для них — презренно; пусть учатся у частных лиц. Не для чего им и искать диплома у «ненавистного правительства»: пусть они довольствуются дипломами от частных лиц, их санкциею и авторитетом. Государство решительно не может быть для них грязным корытом, из которого они то пьют, то топчут его ногами. Государство должно уважать себя: и порвать связь свою, по крайней мере учебную и воспитательную, с теми лицами, которые определенно и решительно выразили, что они порвали связь с государственною властью и открыто презирают ее.
У страны есть решительное желание видеть над собою правительство не только разумное и добросовестное, но и правительство с нравственною гордостью в себе; не виляющее ни перед кем, не заискивающее ни перед кем. Правительство, которое не допускало бы над собою открытого и наглого смеха.
Русский народ — политический народ, с государственным смыслом. Об этом слишком многими забыто, но пора это вспомнить. Русские — это великороссы; это вовсе не помесь армянина, поляка и еврея, с дикой смесью в голове сумбурных идей и нелепых чувств.
Впервые опубликовано: Новое Время. 1911. 22 июля. № 12700.