«Аполлонъ», № 1, 1909
ГОСУДАРЬ мой. Всякій поступокъ долженъ имѣть свои причины. Чѣмъ прикажешь извинить вчерашнее твое поведеніе? Сервизъ, изъ коего ты разрознилъ рыбную смѣну, стоилъ мнѣ 500 рублей ассигнаціями, но ты знаешь, что не убытокъ возмутилъ меня. Наденька и я съ тревогой ожидаемъ твоихъ объясненій, такъ какъ припадокъ твой охотнѣе считаемъ мгновеннымъ затменіемъ разума, чѣмъ дерзостью.
Остаюсь преданнымъ слугой твоимъ
Уже не слишкомъ раннее утро тусклаго, мятельнаго петербургскаго дня и письмо на толстой сѣрой бумагѣ, надписанное почеркомъ тонкимъ и строгимъ — Милостивому Государю Михаилу Ивановичу Трубникову въ красный домъ противу Вознесенья, въ собственныя руки — разбудили молодого человѣка въ большой квадратной комнатѣ, соединяющей въ себѣ нѣкоторое притязаніе на роскошь и заброшенность почти нежилого помѣщенія. Было ему на видъ лѣтъ пятнадцать. Тонкія черты его не были лишены пріятности, хотя ихъ нѣсколько портили коротко и неровно подстриженные волосы и блѣдность лица.
Смущенно скомкалъ онъ полученное письмо, сунувъ его подъ подушку, почти не читая. Тяжелая растерянность охватила его. Безпокойный блескъ глазъ говорилъ о какихъ то тайныхъ, мучительныхъ тревогахъ. Еще не совсѣмъ отошли ночныя видѣнія, каждую ночь одни и тѣ же въ этой комнатѣ, a письмо съ досадной живостью напомнило ему всѣ событія вчерашняго дня и за ними длинной цѣпью другихъ дней тоскливыхъ и тягостныхъ. Все смѣшивалось и все томило и скучный наставительный голосъ князя Григорія, и розовое личико. Наденьки, въ которую онъ еще недавно считалъ себя влюбленнымъ, и завѣшанная купальщица на стѣнѣ въ дядиномъ кабинетѣ, и разговоры съ Пахотинымъ тягостные и влекущіе, и вечеръ въ рестораціи, и она, своей улыбкой переполнившая чашу всѣхъ мучительствъ и сомнѣній, обольстительное навожденіе, лукавая прелестница, отъ которой остались послѣ вчерашняго обѣда одни черепки, но странными чарами живая теперь навсегда въ безпокойныхъ снахъ, въ сумеречныхъ видѣніяхъ, колдунья въ желтыхъ шелкахъ, съ тайнымъ намекомъ трехъ мушекъ, носящая пышное и роковое имя — она, Маркиза Помпадуръ.
— A вы бы, сударь, вставали, — со сдержаннымъ осужденіемъ сказалъ, наконецъ, Кузьма, потому что Миша, натягивая одѣяло на голову, дѣлалъ отчаянную попытку отвратить несносную минуту вставанья, въ чемъ старый слуга, справедливо, находилъ непорядокъ.
Какъ-бы пойманный на мѣстѣ преступленія, Миша началъ одѣваться съ покорной поспѣшностью, не рѣшаясь даже поставить на видъ Кузьмѣ непочищенныхъ сапогъ и нерасправленнаго мундирчика. Почтительная наглость избалованнаго лакея угнетала его и приводила въ раздраженіе, которое онъ, впрочемъ, всѣми силами старался скрыть, равнодушно задавая вопросы о по годѣ и дѣлахъ несложнаго дядинаго хозяйства, надъ коимъ былъ онъ теперь поставленъ временнымъ господиномъ.
Миша наскоро окончилъ несложный свой туалетъ, даже не пригладивъ смѣшно торчащіе кустики волосъ, обезображенныхъ небрежной рукой лицейскаго цирульника Ефимыча, Кузьма подалъ ему на исцарапанномъ подносѣ убогій завтракъ, помахавъ метелочкой по диванамъ и столу, исполнилъ обрядъ уборки комнатъ и, наконецъ, уплелся на людскую половину, что то ворча себѣ подъ носъ о непорядкахъ. Жареная картошка съ селедкой и вчерашнее пересушенное въ мочалку мясо отбивали аппетитъ. Во рту было гадко, вялость послѣ тяжелаго сна не пропадала. По привычкѣ Миша сталъ ходить по комнатамъ — ихъ было пять, и каждая страннымъ убранствомъ своимъ походила одна на другую. Казалось хозяинъ ихъ, сдѣлавъ удачный набѣгъ на дворецъ Бахчисарайскаго султана, не зналъ куда помѣстить награбленныя богатства и заполнилъ всѣ комнаты свои оттоманками, мягкими коврами, парчевыми занавѣсями съ полумѣсяцемъ и арфами, цвѣтными фонарями, золочеными саблями и кинжалами, словомъ, всѣмъ, что даетъ обстановкѣ названіе «восточной». Затѣйливыми ширмами съ огненными птицами и золотыми драконами были тщательно заставлены всѣ принадлежности домашняго обихода, обѣденный столъ, кровать, умывальникъ, чтобы ни одинъ изъ презрѣнныхъ сихъ предметовъ не выдавалъ, что это мирное обиталище почтеннаго, правда, холостого чиновника 5-го класса, a не легкомысленный пріютъ для какихъ-нибудь нескромныхъ утѣхъ молодого повѣсы. Такова была фантазія Мишинаго дяди Дмитрія Михайловича Трубникова, въ квартирѣ котораго проводилъ онъ одиноко свои рождественскіе каникулы, преслѣдуемый странными, часто самому ему непонятными мыслями, мечтами и даже видѣщими. Тихо раздвигая свѣшивающіяся надъ каждой дверью занавѣси, переходилъ Миша изъ комнаты въ комнату, останавливался y замерзшихъ оконъ за которыми густо валилъ снѣгъ и, въ пустынномъ переулкѣ, спѣшно пробѣгалъ рѣдкій прохожій, представляя своей закутанной фигурой, какой стоитъ на улицѣ морозъ, и уже сладкая, знакомая томность раннихъ сумерекъ и пустыхъ комнатъ овладѣла имъ.
У Вознесенья изрѣдка звонили. Еще разъ постоявъ y окна, Миша тихо, тихо, какъ-бы прокрадываясь по мягкимъ коврамъ, прошелъ всѣ комнаты, помедлилъ y послѣдней двери, оглядѣлся и вошелъ. Это была большая комната съ четырьмя диванами по стѣнамъ, называвшаяся почему то кабинетомъ. Съ притворной небрежностью Миша побродилъ по комнатѣ, потрогалъ замысловатые чубуки, стройнымъ рядомъ выставленные въ бронзовой подставкѣ, погрѣлъ руки y жарко натопленной печи, и только развалившись въ шелковыхъ подушкахъ дивана, наконецъ, поднялъ глаза. На противоположной стѣнѣ висѣла завѣшенная купальщица. Уѣзжая, дядя закололъ двумя концами окружающихъ ее занавѣсокъ, сказавъ со смѣшкомъ «это для тебя еще рано». Только голова въ голубомъ вѣнкѣ въ полуоборотъ и кончикъ голаго плеча были видны на зеленоватомъ небѣ. Сначала Миша не поддавался власти этихъ ласковыхъ глазъ, равнодушно даже что то посвистывалъ и твердо убѣждалъ себя, что все это чушь и дребедень, но незамѣтно для себя онъ уже скоро не отрывался отъ задорнаго и слегка, какъ будто, удивленнаго лица купальщицы. Все тѣло сдѣлалось сухимъ, какъ въ лихорадкѣ, и только шелкъ подушекъ холодилъ пріятно и нѣжно. Такъ пролежалъ онъ на низкомъ диванѣ до самой темноты. Почти сливались очертанія мебели и едва-едва смутно выступало розовое плечо и лицо задорное и вмѣстѣ съ тѣмъ печальное и напряженное.
Вдругъ ему показалось, что портретъ пошевелился.
Совсѣмъ слегка дрогнули углы губъ, и Миша узналъ вчерашнюю улыбку желтой дамы, взглянувшей на него въ ту минуту, когда онъ въ смущеніи тыкалъ ножемъ рыбную котлету. Стыдъ окрасилъ его щеки. «Погоди же, проклятая колдунья» — прошепталъ онъ съ злобной горечью, вспомнивъ о вчерашнемъ позорѣ и разбитой тарелкѣ.
Порывисто вскочилъ онъ и трепетной рукой сорвалъ занавѣску
Плотная туника покрывала все тѣло ея, кромѣ кончика плеча, и еще явственнѣй различилъ онъ насмѣшливую улыбку. Быстро, едва задерживая шаги, чтобы не побѣжать, вышелъ Миша изъ кабинета. Нѣжный, какъ звонъ тысячи серебряныхъ колокольчиковъ, смѣхъ преслѣдовалъ его изъ темноты комнатъ.
Кузьма храпѣлъ въ передней. На ходу натягивая шинель, Миша бросился на улицу.
— Ба! Куда? A я вчерашній вечеръ… — Улыбающійся, весь въ снѣгу стоялъ въ подъѣздѣ Пахотинъ, хлопалъ рука объ руку и захлебываясь уже что то разсказывалъ, ни мало не обращая вниманія на растерянный видъ пріятеля.
КОНЧИЛСЯ второй актъ «Торжество Клектомиды или лѣнивый обольститель». Сдѣлавъ прощальный пируэтъ, Истомина улетѣла въ розовыя кулисы. Кордебалетки улыбались каждая своему обожателю Пахотинъ неистовствовалъ. Сорвавшись со своего мѣста въ тринадцатомъ ряду, онъ подбѣжалъ къ оркестру, безцеремонно растолкавъ нѣсколькихъ штатскихъ старичковъ, и хлопалъ, перевѣсившись черезъ барьеръ, пока пухленькій амуръ изъ веселой толпы воспитанницъ лукаво не погрозилъ ему золоченной стрѣлой. Тогда онъ возвратился на свое мѣсто потный и торжествующій, мало стѣсняясь насмѣшливыхъ улыбокъ гвардейскихъ франтовъ и дамъ, наводящихъ на него изъ бель-этажа язвительные лорнеты.
— Цыдулька моя возымѣла дѣйствіе. Знатную протекцію себѣ я составилъ. Ты замѣтилъ ли, какъ она сложена? Только шестнадцатый годъ пошелъ, a князь Василій увѣряетъ будто…
Пахотинъ говорилъ громко и хвастливо Миша слушалъ его, восхищаясь и завидуя. Онъ то краснѣлъ отъ стыда, что къ ихъ разговору прислушиваются любопытные сосѣди, то блѣднѣлъ отъ волненія, когда слова его друга становились слишкомъ нескромными и увлекательными.
— Полно, полно. Что ты, — смущенно бормоталъ онъ, вмѣстѣ и боясь и желая продолженія соблазнительныхъ рѣчей.
— Да что. Я тебѣ такое покажу! Поѣдемъ сегодня съ нами ужинать. У меня карета припасена, прямо отсюда и поѣдемъ, — уговаривалъ Пахотинъ пріятеля и нагибаясь разсказывалъ шепотомъ послѣднія подробности, такъ что старичекъ, сидѣвшій спереди не удержался, громко крякнулъ и потянулъ ухо въ ихъ сторону.
Миша вспомнилъ, что y него въ карманѣ шесть рублей, которыхъ должно хватить къ тому-же до конца праздниковъ, и рѣшительно отказался Пахотинъ обидѣлся и ушелъ курить.
Пышная зала съ нарядной публикой съ золотомъ и свѣтомъ томила Мишу. Разсказы Пахотина, нимфы и амуры въ полупрозрачныхъ одеждахъ, открывающихъ розовое трико, обманно манящее воображеніе, модницы въ ложахъ съ открытыми для жадныхъ взоровъ шеями и руками, самый воздухъ сладкій и теплый, исполненный соблазна, — все сливалось въ одно томительное желаніе.
— Благодарствуйте, — съ чопорной улыбкой сказала дѣвица въ сирецевомъ платьѣ, когда Миша поднялъ оброненную афишку и весь пунцовый на нѣсколько секундъ заградилъ ей проходъ Она съ изумленіемъ посмотрѣла ему прямо въ глаза, не понимая его смущенія.
— Благодарствуйте, — еще разъ произнесла она и слегка отодвинула его локоть, мѣшавшій пройти. Миша долго стоялъ какъ въ столбнякѣ, хотя онъ даже не разглядѣлъ красива ли она или нѣтъ. Сосѣди посматривали на него пренебрежительно — онъ отдавилъ имъ всѣ ноги, оказывая неловкую услугу барышнѣ
— Что я тебѣ покажу. Пойдемъ-ка. Пойдемъ-ка, — вновь тормошилъ его Пахотинъ, таща за руку изъ залы, хотя музыканты уже готовились начать прелюдію, a капельдинеры тушили свѣчи.
Въ узенькомъ корридорѣ прогуливались, толкались и волочились. У третьей ложи съ лѣвой стороны было какъ то особенно тѣсно. Около колонокъ толпилось нѣсколько улановъ и штатскихъ. Дамы, проходя, оглядывались презрительно. Миша еще черезъ головы разглядѣлъ высокій съ бѣлыми перьями токъ изъ сѣраго мѣха.
Пахотинъ ловко протолкнулъ его впередъ. На ступенькахъ къ ложѣ стояла дама. На ней было платье темно-розоваго бархата, драгоцѣнное колье ослѣпляло и мѣшало разглядѣть камни подробнѣе, сережки — крупный жемчугъ въ золотыхъ полумѣсяцахъ — свѣшивались почти до плечъ. Черные слегка вьющіеся волосы и нѣжная смуглость лица говорили о южной родинѣ дамы. Пудра, ярко накрашенныя губы и глаза, тонко подведенные голубой краской, преднамѣренной искусственностью своей придавали лицу невыразимую соблазнительность. Она была стройна и тонка, какъ мальчикъ. Казалось, она не обращала никакого вниманія на глазѣющую публику. Сѣрые, темные глаза ея были равнодушны и печальны. Какъ королева, она спустилась со ступенекъ, подобравъ тяжелый подолъ въ золотыхъ звѣздахъ, толпа разступилась передъ ней съ шепотомъ. Медленно прошла она по корридору и скрылась въ дамской уборной
— Кто эта? — толковали въ кучкѣ мужчинъ. Точно никто не зналъ.
— Испанка. Графъ H. вывезъ, — сказалъ кто-то неувѣренно.
— Неправда, та была толстая.
— Похудѣла.
— Съ чего бы ей худѣть?
Всѣ смѣялись возбужденно. На проходящихъ красавицъ даже не смотрѣли. И правда, всѣ женщины послѣ нея казались грубыми, непривлекательными и одѣтыми бѣдно и безъ вкуса
Когда Миша входилъ въ полутемную залу, помраченный, взволнованный, на сценѣ уже танцовала Истомина, расплетая желтую вуаль, поднимаясь на носки, кружась, изнемогая и маня, лѣнивый Гульямъ лежалъ на одинокомъ ложѣ, a девять музъ, ссорясь въ сторонкѣ, готовили побѣду своей любимицѣ.
Во время дѣйствія Миша не разъ украдкой посматривалъ на третью ложу съ лѣвой стороны.
Дама сидѣла совершенно одна, облокотясь въ небрежной позѣ на барьеръ. Развернутый вѣеръ закрывалъ нижнюю половину лица и только глаза, какъ бы исполняя докучливую работу, равнодушно наблюдали возню, происходившую на сценѣ.
Въ эту минуту Клектомида уже соблазнила лѣниваго Гульяма и поднявшись онъ выражалъ въ быстромъ танцѣ пламень страсти, Клектомида — свою радость, а всѣ участвующіе (девять музъ, амуры, нимфы, пейзане и пейзанки, турки и Аврора), кружась въ grande valse finale, — общее удовлетвореніе. Наконецъ, кавалеръ упалъ на одно колѣно и подавъ руку балеринѣ, помогъ ей взлетѣть ему на плечо; всѣ застыли въ живописныхъ позахъ Занавѣсъ медленно опустился, скрывая блаженство торжествующей Клектомиды и ея нерѣшительнаго возлюбленнаго
Въ корридорѣ Миша потерялъ Пахотина. Онъ не помнилъ, въ какой сторонѣ оставилъ свою шинель, и машинально пошелъ налѣво. Лакей уже накинулъ дамѣ синюю на соболяхъ шубку и, прокладывая ей дорогу, толкнулъ Мишу весьма неучтиво. Тотъ гнѣвно оглянулся и встрѣтился съ ней лицомъ къ лицу. На одну секунду она пріостановилась подъ его почти безумнымъ взглядомъ. Ему показалось, что совсѣмъ слегка, углами губъ она улыбнулась. Это была та же проклятая улыбка Миша отступилъ на шагъ, отдавилъ чей-то подолъ и оступившись, полетѣлъ черезъ три ступеньки головой внизъ. Когда онъ поднялся, дамы уже не было. Два лакея, взявшись за бока, хохотали, указывая на него пальцами. Сконфуженный, потирая ушибленное мѣсто, Миша поспѣшилъ спрятаться въ толпѣ и найти свою шинель.
Гвардейцы въ тяжелыхъ бобрахъ громко сговаривались куда отправиться. Дамы, выставляя изъ подъ шубъ ножки въ золоченныхъ туфляхъ, жеманно пищали. У подъѣзда гарцовали съ факелами два жандарма. Дворники бѣгали и выкрикивали кареты.
— Иванъ съ Галерной, — кричалъ кто-то пронзительно
— Завтра, милая, завтра
Кого то подсаживали, кому-то цѣловали ручку, изъ быстро захлопнувшейся дверцы кареты вывалилась записка и офицеръ ловко поймалъ ее на лету. Миша пробирался сквозь веселую толпу, одинокій и сумрачный. На площади онъ едва перелѣзъ черезъ сугробы, навалившіеся за вечеръ. Отбиваясь отъ наѣзжающихъ ванекъ, онъ вышелъ на Невскій.
— Пади, пади, — раздался свирѣпый крикъ и Миша едва успѣлъ броситься изъ подъ кареты въ снѣгъ.
У тусклаго фонаря онъ ясно разглядѣлъ въ промелькнувшемъ окнѣ двѣ соединенныя поцѣлуемъ тѣни.
МИША шелъ уткнувшись въ воротникъ и засунувъ руки въ карманы. Охваченный тяжелымъ волненіемъ, онъ не замѣчалъ ни мороза, ни снѣга, задавшагося, казалось, цѣлью засыпать весь городъ по самыя крыши, ни улицъ, которыя онъ быстро проходилъ одну за другою, поворачивая за углы, возвращаясь назадъ, опять идя прямо, какъ бы предавшись какой-то посторонней силѣ, благой и премудрой. Наконецъ онъ остановился на высокомъ мосту надъ канавкой.
Снѣгъ густой сѣткой заплеталъ дома и, казалось, кругомъ разстилалась глухая площадь, на которой бѣгали, кружились, сплетались существа, то угрожающія и злобныя, то манящія и ласковыя. Облокотясь на парапетъ, Миша прислушивался къ причудливой ихъ игрѣ. Снѣгъ замелъ почти весь мостъ съ высокими статуями и нѣжно ложился на плечи, голову и руки.
Такъ стоялъ онъ, вглядываясь въ мятель, пока не почувствовалъ острой боли въ отмерзающихъ пальцахъ.
Тогда Миша попрыгалъ на серединѣ моста и, прячась отъ вѣтра, обернулся къ противоположной сторонѣ. Сквозь снѣгъ свѣтился второй этажъ углового дома по набережной. Танцующія пары проходили одна за другой въ освѣщенныхъ окнахъ.
Какъ зачарованный, не могъ оторваться Миша отъ праздничнаго зрѣлища. За полузамерзшими стеклами, призраками казались ему легко скользившія, присѣдавшія и кружившіяся пары. Въ плавныхъ движеніяхъ ихъ передавалась и не слышная музыка, и нѣжныя улыбки, и томные вздохи, и всѣ онѣ казались ему веселыми, нарядными и влюбленными.
— Кавалеры стараются изрядно, но дамы ужъ слишкомъ заглядываются на насъ. Развѣ вы не находите такое поведеніе ихъ не совсѣмъ приличнымъ? Высокій незнакомецъ въ мѣховомъ картузѣ, неизвѣстно откуда взявшійся, стоялъ совсѣмъ рядомъ съ Мишей, тоже пристально вглядываясь въ окна, и говорилъ такимъ тономъ, будто только одну минуту тому назадъ прервали они длинный разговоръ, который онъ и возобновилъ опять этимъ обращеніемъ.
— Вы думаете они замѣчаютъ насъ? — спросилъ Миша, оборачиваясь къ нему.
— Замѣчаютъ ли они насъ? Какая невинность! Для кого же по вашему мнѣнію тогда всѣ эти пышности? — воскликнулъ тотъ съ веселымъ смѣхомъ, который чѣмъ-то не понравился Мишѣ.
Нѣсколько минутъ они помолчали. Незнакомецъ заговорилъ первый, вкрадчиво касаясь плеча Мишинаго.
— Дорогой принцъ, я знаю, что не простой мальчишескій капризъ ваши меланхолическія настроенія, но неужели нѣтъ никакихъ средствъ противъ вашихъ печалей? Неужели я, въ преданности котораго, надѣюсь, вы не сомнѣваетесь, не могу ничѣмъ помочь вамъ?
Миша прервалъ его весьма нетерпѣливо
— Прежде всего, сударь, вы очевидно введены въ заблужденіе, называя меня почему то принцемъ, a во-вторыхъ позволю себѣ замѣтить, что никогда я не имѣлъ даже случая, гдѣ либо съ вами встрѣчаться, a не только давать вамъ право задавать вопросы, которые кажутся мнѣ болѣе чѣмъ странными.
И порывисто повернувшись, онъ намѣревался покинуть неучтиваго собесѣдника.
— Штрафъ, штрафъ, — воскликнулъ тотъ съ такой простодушной веселостью, что Миша невольно остановился, заинтересованный его рѣчью — Я плачу штрафъ. Я нарушилъ ваше инкогнито. Я преступилъ мудрое правило не замѣчать чужого раздраженія. Конечно, сударь мы никогда не встрѣчались съ вами и даже самое имя ваше мнѣ неизвѣстно, какъ и вамъ мое. Только по этому я приплелъ случайно попавшійся на языкъ титулъ. Только поэтому. Но пустая обмолвка моя вѣдь не помѣшаетъ же намъ провести эту ночь вмѣстѣ, такъ какъ ни я, ни вы, кажется, не имѣемъ пока ни малѣйшей охоты возвращаться въ наши конуры. — И онъ вдругъ засмѣялся такъ пронзительно, что Миша опять сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе, которое сразу успокоило страннаго шутника, и онъ продолжалъ, хотя и не безъ усмѣшки.
— Итакъ, мы проведемъ эту ночь, печально вздыхая о нашемъ бѣдственномъ положеніи. Мечтательно будемъ наблюдать съ моста сквозь тусклыя стекла чужое веселье. Тамъ y дома еврейскаго банкира на набережной бѣдный поэтъ, прислонясь къ столбу и заведя глаза къ двумъ окнамъ второго этажа, еще разъ со слезами повѣдаетъ мнѣ трогательную повѣсть о прекрасной Джессикѣ и жестокомъ жидѣ. Не такъ-ли?
— О какомъ жидѣ толкуете вы? — пробормоталъ Миша, достаточно спутанный и заинтересованный безсвязной болтовней, смыслъ которой совершенно ускользалъ отъ него.
— О, въ прекрасную Джессику влюблены всѣ бродячіе, печальные поэты, какъ мы, съ блаженной памяти временъ господина Шекспира. Но я ничего не утверждаю. Можетъ быть, таинственная испанка будетъ предметомъ сегодняшнихъ импровизацій или даже вѣчно очаровательная Маркиза Помпадуръ, часто не дающая спать воображенію нѣкоторыхъ молодыхъ людей.
— Откуда вы знаете объ этомъ? — крикнулъ Миша въ гнѣвномъ ужасѣ.
— Вотъ вы и выдали себя, мой другъ, — дотрогиваясь до Мишиной шинели засмѣялся онъ. — Впрочемъ, тутъ нѣтъ ничего удивительнаго. Поэты любятъ мечтать о невозможномъ.
— О невозможномъ — повторилъ Миша съ глубокимъ вздохомъ.
— Но, дорогой принцъ, — заговорилъ незнакомецъ неожиданно серьезно. — Вѣдь именно невозможнаго хотѣли вы. Нашъ уговоръ былъ именно промечать эту ночь о невозможномъ. Да замолчите-же вы! Надоѣли. Тсс-съ, — закричалъ онъ, замахавъ руками по направленію освѣщенныхъ оконъ. И вдругъ, какъ будто по условленному знаку, всѣ они разомъ погасли, и снѣгъ окуталъ тусклой своей пеленой танцующихъ, самый залъ набережную, все, что освѣщалось яркимъ огнемъ залы.
Миша пораженный молчалъ. Незнакомецъ продолжалъ свою рѣчь ласково.
— Да и стоигь ли желать чего нибудь кромѣ невозможнаго? Стоитъ-ли даже терять время, чтобы сказать «я хочу возможнаго, земного, простого», нѣтъ, дорогой принцъ это только роковая ошибка — ваша печаль, что не сойдетъ къ вамъ плѣнительная купальщица, чтобы замкнуть кругъ ограниченный и глухой и не оставить никакихъ просторовъ для нашихъ мечтаній. Госпожа Помпадуръ вѣроятно, охотно бы исполнила всѣ ваши желанья, но вѣдь вы сами истребили ее какъ только она попробовала воплотиться и выйти изъ своего фаянса. Впрочемъ не буду вспоминать этого непріятнаго, почему то, вамъ случая, — поспѣшилъ закончить онъ примирительно, чувствуя опять неудовольствіе своего собесѣдника.
Миша упорно молчалъ. Незнакомецъ опять заговорилъ съ воодушевленіемъ, мало стѣсняясь этой неучтивостью.
— Вы даже не можете себѣ представить какая бы скучная путаница про изошла, если бы всѣ наши мечтанія сбылись. Благородная профессія поэтовъ была бы упразднена. Всѣ пылкіе, блѣдные отъ томности любовники соединились бы и прекратились бы веселыя ночи вздоховъ, печальныхъ свиданій черезъ окна, робкихъ клятвъ слезъ, серенадъ, переодѣваній, погони, мрачныхъ разлукъ, всего, что поютъ поэты и что въ сущности только постоянная мечта о невозможномъ. Хмурьтесь, плачьте, дорогой принцъ, но не измѣняйте нашимъ профессіональнымъ обязанностямъ. Мы поэты — намъ надлежитъ быть не слишкомъ веселыми. Положимъ, послѣдній совѣтъ для васъ вполнѣ безполезенъ. Вы добросовѣстны въ этомъ отношеніи какъ десять поэтовъ, которые готовятся излиться въ элегіяхъ, стансахъ или даже грянуть грозной балладой.
Но наконецъ истощился весь запасъ словоохотливости даже y него и оба они замолчали — Миша безнадежно и обидчиво, незнакомецъ насмѣшливо и ожидающе.
Мятель унималась и только по временамъ поднятыя вѣтромъ пролетали безчисленными стройными рядами снѣжныя искры, какъ мягкія волны, и опять успокаивались спадая Снѣгъ же падалъ медленными, тяжелыми, ровными хлопьями и неясно выступали рѣдкіе фонари улицъ.
— А, вотъ и баронъ, — воскликнулъ незнакомецъ, ужъ давно безпокойно, какъ будто, кого то поджидающій.
Дѣйствительно въ ту же минуту на мостъ вступилъ еще человѣкъ, роста ниже средняго, въ цилиндрѣ и модной шубѣ. Онъ не только вѣжливо поклонился Мишѣ, сурово обратившемуся къ нему на возгласъ, но даже попытался расшаркаться по бальному уставу и едва не упалъ поскользнувшись поддержанный первымъ незнакомцемъ, который весело представилъ его.
— Господинъ баронъ прошу любить и жаловать. Большой филозовъ, покровитель искусствъ и человѣкъ весьма разсудительный. Надѣюсь, съ его помощью мнѣ удастся скорѣе убѣдить васъ въ вашемъ призваніи довольствоваться благородной профессіей печальнаго поэта, мечтающаго по цѣлымъ ночамъ о прелестяхъ разбитой маркизы и не желать сдѣлаться самодовольнымъ шелопаемъ, услаждающимъ себя ограниченными и грубыми утѣхами съ какой-нибудь дѣвкой.
— Шутъ, — прервалъ его баронъ, впрочемъ скорѣе все-таки одобряющимъ голосомъ
— Ловлю васъ на словѣ и напоминаю наше условіе, — отвѣтилъ тотъ, какъ бы задѣтый за живое и весьма неуважительно хлопнулъ собесѣдника по цилиндру, надвинувъ его на самый баронскій носъ, на что его милость только весело разсмѣялась, еще разъ воскликнувъ Шутъ.
— Мы еще поговоримъ съ вами, любезнѣйшій, — оборачиваясь опять къ Мишѣ, многозначительно оборвалъ незнакомецъ и съ прежней живостью заговорилъ.
— Однако прежде чѣмъ начать веселую ночь печальныхъ приключеній, я думаю, не худо будетъ слегка подкрѣпиться. Къ тому-же «Розовый Лебедь» не заставитъ насъ дѣлать особеннаго крюка. Ваше мнѣніе, баронъ?
— Шутъ, — крикнулъ тотъ почти злобно, но будто пропустивъ мимо ушей обижавшее его слово, незнакомецъ подхватилъ обоихъ собесѣдниковъ подъ руки и потащилъ ихъ не прерывая болтовни, съ моста въ переулокъ, заваленный сугробами.
ВЪ «Розовомъ Лебедѣ» было свѣтло, тепло и достаточно оживленно потому что, хотя ставни и были уже закрыты, но посѣтители и не думали еще расходиться. Особенно шумно было въ одномъ углу, гдѣ пировало нѣсколько студентовъ, поснимавшихъ мундиры и то и дѣло затягивавшихъ латинскую пѣсню, которую, слышную за два дома на улицѣ, можно было принять за отдаленный вой волчьей стаи. Впрочемъ, когда наши путники приближались къ рестораціи, кромѣ студенческой пѣсни оттуда несся еще невообразимый гамъ свалки, такъ какъ именно въ эту минуту услужающіе выводили, стараясь соблюсти вѣжливость одного изъ забуянившихъ посѣтителей два студента вступились за него и вытащили изъ-подъ стола свои шпаги, другіе унимали ихъ и тянули свою пѣснь, хозяинъ, стараясь успокоить всѣхъ, кричалъ всѣхъ громче, а оркестръ изъ гитары, двухъ скрипокъ, барабана и арфы игралъ во всю.
Только что спустившись въ погребокъ, незнакомецъ какъ то сразу вмѣшался въ скандалъ и черезъ минуту прекратилъ шумъ. Только вытолкнутый пьяница кричалъ изъ сугроба за дверью:
— Погодите. Будетъ вамъ на орѣхи. Я тоже знаю кое что про ваши фокусы и подмигивающимъ валетомъ меня не удивишь. Выходите-ка сюда, господинъ Цилерихъ, выходите-ка.
Какъ будто придавая какое то значеніе пьяной болтовнѣ, незнакомецъ быстро взбѣжалъ по лѣстницѣ, постоялъ нѣсколько секундъ на улицѣ, притворивъ за собой дверь, и больше уже ничто не нарушало благочинія, если не считать того, что оркестръ по временамъ, по знаку хозяина, яростно принимался разыгрывать польку изъ «Лонжюмоскаго Почталіона», a студенты затягивали свои куплеты, обрывая ихъ второй строчкой.
При свѣтѣ Миша впервые разглядѣлъ своихъ спутниковъ.
Тотъ, который назывался барономъ, оказался еще совсѣмъ молодымъ человѣкомъ очень розовымъ, очень упитаннымъ и очень бѣлокурымъ. Волосы его были тщательно расчесаны и завиты на височкахъ. Одѣтъ онъ былъ изысканно и изъ подъ щегольской шубы, оттороченной сѣрымъ мѣхомъ, выглядывали шелковый съ розами жилетъ, тонкія кружева, модныя пуговицы и лорнетка слоновой кости.
Другой тоже былъ не старъ, хотя и названіе молодого къ нему не подходило. Насмѣшливый тонкій ротъ не по стариковски свѣжимъ казался, глаза изъ-подъ тяжелыхъ вѣкъ блестѣли весело, но желтый, сливающійся съ низкой лысиной лобъ весь въ морщинахъ, рѣдкіе волоса на височкахъ, выкрашенные и уже полинявшіе, узловатыя руки, все это придавало ему видъ старческаго убожества. Скромная и поношенная, но опрятная одежда его ничего не говорила. На острой макушкѣ имѣлъ онъ подъ картузомъ маленькую зеленаго бархата ермолку
— Такъ, — хлопнувъ ладонью о столъ, началъ онъ, усаживаясь. — Такъ благо-родные господа. Наконецъ-то мы можемъ познакомиться поближе Какъ вы находите, молодой человѣкъ, нашего барона? Да и вообще нашимъ обществомъ вы, кажется, не совсѣмъ довольны?
— Да, нѣтъ. Право, нѣтъ, — при свѣтѣ потерявъ всю рѣшительность своей грубости, возражалъ Миша — Конечно, согласитесь сами, наше знакомство состоялось нѣсколько неожиданно и странно Но я очень радъ, очень радъ. Моя фамилія Трубниковъ.
— Вы все еще упорствуете? Ну, пусть будетъ по вашему.
— Какъ-же вы хотѣли-бы, чтобы я назывался? — робко возразилъ Миша, будто самъ не совсѣмъ увѣренный въ своемъ имени
— Ваше Высочество, — началъ баронъ, изящно нагибаясь — Я очень цѣню вашу затѣю. Я восхищенъ, но Цилерихъ грубъ и матеріаленъ. Онъ знаетъ нѣсколько штукъ уличнаго шарлатана и думаетъ себя всемогущимъ. Довѣрьтесь мнѣ. Я умѣю цѣнить тонкія чувства.
— Браво, браво, баронъ. Вы отличный дипломатъ, но ссориться со мной я вамъ не совѣтую
— Если вы не замолчите, я вышвырну васъ, какъ послѣдную собаку. Мои полномочія, — пронзительно закричалъ баронъ.
— Плевать я хотѣлъ на ваши полномочія. Моя находка, — прервалъ его старикъ и сдѣлалъ хищное движеніе, какъ бы желая оттащить Мишу въ свою сторону.
— Почтенные господа, потише. Въ моемъ заведеніи десять лѣтъ не было такого шума. Не ссорьтесь, ради Господа, — подкатился на возвышающіеся голоса собесѣдниковъ толстый запыхавшійся хозяинъ. — Дома разберете ваши ссоры. Пейте вино. Сейчасъ Степанида споетъ — «Вѣрныя примѣты», наимоднѣйшій романсъ. Не ссорьтесь, почтенные господа.
Музыканты потѣснились на своемъ возвышеніи, и двое цыганъ, низко кланяясь и привѣтливо кивая знакомымъ, выбѣжали, звеня серебряными подковами. Цыганъ не молодой, необычайной толщины, въ бѣломъ съ позументами кафтанѣ, даже какъ будто не плясалъ, a такъ просто, стоя на мѣстѣ, пошевеливалъ плечами, повертывалъ въ рукахъ шляпу, изрѣдка причикивая и притоптывая одной ногой выходило же прекрасно, ловко, живо, благородно. Взвизгивая и руками всплескивая начала Степанида.
«Ахъ, зачѣмъ, поручикъ,
Сидишь подъ арестомъ,
Въ горькомъ заключеньи
Колодникъ безшпажный».
Цилерихъ казался живо заинтересованнымъ. Онъ подпѣвалъ цыганкѣ, хлопалъ рукой по столу въ тактъ и только иногда взглядывалъ на Мишу, которому нагибаясь черезъ столъ баронъ шепталъ. — Одно слово, Ваше Высочество, одно слово и все будетъ исполнено. Не только высшею мудростью соединены мы, но и постоянною готовностью во всемъ, не щадя живота, помогать взалкавшему брату. Довѣрьтесь мнѣ. Откройте ваши желанья.
Миша разглядывалъ бѣлую съ отточенными ногтями руку барона, на лѣвомъ мизинцѣ замѣтилъ онъ черный перстень
— Вы и ваши друзья массоны? — спросилъ онъ вмѣсто отвѣта.
— Видимость, только видимость, — нагибаясь еще ниже отъ Цилериха заговорилъ тотъ, — не все-ли равно «Петръ къ Истинѣ», «Владиміръ къ Порядку»? Все это только оболочка. «Ночного Принца» ищемъ мы, и находимъ, и служимъ. Въ исполненіи воли его послѣдняя истина. Избранный не долженъ противиться Лицо барона не мѣнялось, розовое въ бѣлокурыхъ локонахъ
Цыганка кончила, красной шалью размахивая, соскочила съ возвышенья и обходила зрителей съ тарелкой. Смѣясь она отбивалась, когда кто нибудь изъ студентовъ старался слишкомъ упорно задержать ее, схвативъ за талію. Подойдя на знаки Цилериха къ столу, она заговорила, улыбкой показывая бѣлые зубы
— Щедрый баринъ, счастливый. Дай ручку, погадаю.
Миша тупо и пристально смотрѣлъ на женщину. Изъ подъ платка выбились черныя косы. Смуглое лицо съ накрашенными губами наклонилось къ нему
— Что смотришь, красавчикъ, ручку пожалуй — всю правду скажу.
— Робокъ онъ y насъ, — засмѣялся Цилерихъ.
— Молодой баринъ, пригоженькій, чего бояться меня, не съѣмъ, угости — погадаю, — не унималась цыганка — Сѣсть рядомъ позволишь?
— Пожалуйста, пожалуйста, — заторопился Миша сконфуженно отодвигаясь къ барону, который съ брезгливой гримасой смотрѣлъ на приставанье, очень радовавшее старика.
— Не утѣсню тебя, не утѣсню, — улыбалась Степанида и, сѣвъ совсѣмъ рядомъ, обняла Мишу, прижала одной рукой его голову къ своей, другой взяла Мишину руку и раскачиваясь начала обычные предсказательные приговоры
— Счастливый будешь, сахарный мой, меня любить будешь, а ужъ я-то тебя буду на пуху носить.
— Комедіанты, — услышалъ Миша бароновъ голосъ. Жарко ему было и стыдно, чувствовалъ, что смѣшно было бы отбиваться отъ пригожей цыганки
— Ай-да Степанида, — слышалось въ залѣ, и множество народа съ кружками и трубками собралось около ихъ стола, пересмѣиваясь, слушали гаданье, на которое скупа считалась Степанида.
— A еще скажу тебѣ, голубь мой, послѣднее слово, — кончила она и надавила вдругъ мизинцемъ кончикъ носа Мишѣ. — Не двоится, знаешь, что значитъ? — шепотомъ, нагнувшись сказала на ухо. — Любови не знаешь еще, а сильно думаешь и ночью и днемъ.
Сдѣлавъ видъ будто еще что-то шепчетъ, губами дотронулась пониже уха
— Оставьте меня, — странную новую рѣшимость чувствуя, поднялся Миша
— Принцъ, — воскликнулъ баронъ встревоженнымъ голосомъ. — Смотрите, смотрите — Миша повернулся и въ небольшомъ овальномъ зеркалѣ увидѣлъ въ коронѣ и далматикѣ, какъ рисуютъ Императора Павла, съ пылающимъ строгимъ лицомъ юношу, почти мальчика. Въ первую минуту онъ не узналъ чудесно измѣнившихся чертъ своего собственнаго лица. Узнавъ-же, почти потерялъ сознаніе и, отвернувшись отъ зеркала, пошатнулся на руки подоспѣвшихъ барона и Цилериха.
ОЧНУЛСЯ Миша въ сугробѣ. Онъ лежалъ, поблѣднѣвшій, съ закрытыми глазами, какъ убитый, на мѣху шубы, совсѣмъ маленькимъ мальчикомъ. Баронъ растиралъ ему виски снѣгомъ. Въ переулкѣ было тихо и звѣздно. Шумъ и духота рестораціи казались приснившимися.
— Ну вотъ, ну вотъ и все прошло, — проговорилъ баронъ ласково и просто Цилериха же не было.
Миша всталъ. Слабость и какую то пустоту чувствовалъ онъ будто послѣ угара. Очень хотѣлось спать и ѣсть.
Баронъ взялъ его подъ руку. Медленно они шли по переулку съ темными окнами и едва протоптанной тропинкой между сугробовъ.
— Не привыкъ я, — сказалъ Миша, какъ бы извиняясь. — Простите, что утрудилъ васъ. Куда-же мы пойдемъ?
— Не безпокойтесь, пожалуйста, я думаю вамъ хорошо бы передохнуть и погрѣться. Трактиры всѣ ужъ закрыты. Вотъ развѣ согласитесь зайти къ другу моему. Его домъ сейчасъ за угломъ. Тамъ не спятъ всю ночь, a мѣшать намъ не будутъ. Можно расположиться, какъ дома.
— Хорошо, — согласился Миша, сладкую безвольность испытывая
Въ домъ вошли не стуча, такъ какъ дверь баронъ открылъ своимъ ключемъ. Слуга спалъ въ передней на шубахъ. Синія свѣчи горѣли въ низкихъ под свѣчникахъ, и ладаномъ на встрѣчу входящимъ пахнуло. Проведя Мишу корридоромъ, баронъ ввелъ въ большую комнату, видимо библіотеку, сплошь заставленную шкапами. Въ глубинѣ стоялъ маленьюй столъ со свѣчей, накрытый на двѣ персоны, въ каминѣ пылали дрова.
— Видите, насъ ждали, — промолвилъ баронъ, жестомъ приглашая сѣсть въ кресло y стола.
Острыя, незнакомыя на вкусъ блюда подавались и убирались быстро безшумно входящимъ и снова уходящимъ слугой.
Лицо Мишино горѣло отъ вина и близкаго огня камина. Баронъ оставался простымъ и милымъ собесѣдникомъ, ни однимъ жестомъ, ни однимъ словомъ не напоминающимъ тѣхъ странныхъ и страшныхъ минутъ. Въ разговорѣ старался онъ не обращаться къ Мишѣ, чтобы никакъ его не называть. Говорили о предметахъ постороннихъ Миша съ непривычнымъ оживленіемъ разсказывалъ о лицейскихъ продѣлкахъ. Баронъ слушалъ, улыбаясь и мѣшая догоравшія полѣнья въ каминѣ.
— Ну, a какъ же однако мы рѣшимъ, — сказалъ вдругъ баронъ, не измѣняя тона, но такъ, что Миша понялъ, о чемъ онъ спрашиваетъ, и все-таки трусливо переспросилъ. — Что вы хотите рѣшать?
— Три святыхъ амулета. Красный рубинъ — любовь, зеленый изумрудъ — власть высокая, мутный опалъ — мудрость. Выбирать часъ пришелъ, Ваше Высочество, выбирать.
— Хорошо, — тихо и задумчиво отвѣтилъ Миша, неудивляясь и глядя на пламенные цвѣты угля, — хорошо Рубинъ, изумрудъ, опалъ, — и еще тише добавилъ. — Рубинъ.
Баронъ всталъ, Миша тоже поднялся.
— Я готовъ, Ваше Высочество. Не угодно-ли Вамъ будетъ за мной послѣдовать. — Онъ отперъ незамѣтную подъ цвѣтъ стѣны окрашенную дверь между двухъ шкаповъ. Зала открывалась передъ ними. Два старика, бесѣдуя на диванѣ въ углу, не обратили на вошедшихъ никакого вниманія. Всѣ люстры и канделябры блестѣли зажженныя и отраженныя въ зеркалахъ.
— Сію минуту, Ваше Высочество, — шепнулъ баронъ, и плавно скользя по паркету быстро удалился, оставивъ Мишу по серединѣ ярко освѣщенной пустой залы съ колоннами и розовыми амурами по стѣнамъ. Миша не зналъ, что дѣлать ему. Онъ оглянулся на стариковъ, тѣ по прежнему шепотомъ говорили, кивая другъ другу сѣдыми напомаженными головами.
Черезъ минуту шумъ быстрыхъ шаговъ донесся изъ сосѣдней комнаты. Дверь распахнулась. Прямо на Мишу вышла высокая, нѣсколько полная дама подъ-руку съ старикомъ. За ними слѣдовало много гостей.
— Милый принцъ, вотъ и вы пожаловали къ намъ. Я такъ счастлива, — говорила дама смотря на Мишу — Я очень счастлива.
Опуская смущенно глаза, Миша все-таки успѣлъ невольно какъ то разсмотрѣть улыбающіяся губы и локоны съ высокой прически.
— Что-же вы молчите, Ваше Высочество, — услышалъ Миша голосъ, напомнившій ему Цилериха. Гости обступили его тѣснымъ кругомъ.
— Вы даже не хотите поздороваться со мной.
— Сударыня, — сказалъ Миша багровѣя. — Сударыня, — и, нагнувшись, онъ поцѣловалъ протянутую руку, не поднимая глазъ на говорившую.
Хорошо запомнилъ Миша въ бѣгломъ взглядѣ нѣжныя, прекрасныя руки, которыя дама обѣ протянула ему на встрѣчу, прикоснувшись же губами къ рукѣ, ощутилъ онъ дряблую холодную кожу, наполнившую его нестерпимымъ отвращеніемъ
Поднявъ глаза, увидѣлъ Миша стоящимъ передъ собой Цилериха въ зеленой ермолкѣ. Его руку держалъ, только что поцѣловавъ, дама же въ смущеніи отступила.
Миша такъ и остался не опуская руки Цилериха, a тотъ улыбался ехидно:
— Ошибочка вышла, Ваше Высочество.
Всѣ заговорили, стараясь замять непріятный случай, и дама, опять ласково взявъ Мишу подъ руку, прошла въ другія комнаты, показывая его всѣмъ и говоря: — Какой прекрасный y насъ принцъ. — Но Миша не могъ забыть и успокоиться, гадко было ему, и голова кружилась, и хотѣлось бѣжать, но нельзя было.
Комнаты большія и маленькія, залы, гостиныя, диванныя, всѣ были освѣщены какъ для праздника, но музыка не играла, громко говорили только тамъ, гдѣ были дама и Миша, а въ сосѣднихъ покояхъ стояло молчаніе, такъ что странно было даже, открывъ двери, находить полную комнату гостей. Тревога овладѣвала Мишей, хотя ничто не предвѣщало опасности, дама ласково пожимала его локоть, всѣ гости учтиво кланялись и старались при приближеніи принца принять видъ веселости. Раза два въ толпѣ мелькало лицо Цилериха. Мишѣ хотѣлось ему что-нибудь крикнуть, броситься на него, но, какъ бы угадывая это намѣреніе, тотъ быстро скрывался. Баронъ тоже изрѣдка попадался и улыбкой старался ободрить Мишу. Дама рѣдко обращалась съ словами къ Мишѣ, что позволяло оставаться и ему молчаливымъ.
— Развѣ вамъ не нравится нашъ праздникъ, на которомъ вы повелитель? — спросила она. — Всѣ желанья, всѣ желанья должны свершиться сегодня. Скажите, чего вы хотите?
— Я хочу уйти отсюда, — сказалъ Миша вяло.
— Но почему? Но почему? — заволновалась дама, пожимая Мишинъ локоть все сильнѣе. — Что случилось? Что отталкиваетъ васъ? Вы не хотите празднества, — будетъ тишина и молитвы. Вы хотите?
— Я хочу уйти отсюда, — не дѣлая никакого движенія повторилъ Миша
— Это невозможно, — сказала дама и съ тѣмъ же нѣжнымъ видомъ повела Мишу дальше, повторяя всѣмъ уже не въ первый разъ. — Какой прекрасный y насъ принцъ сегодня.
Гости кланялись и улыбались, привѣтствуя, какъ привычные придворные, принца, который шелъ среди нихъ съ лицомъ гордымъ и печальнымъ. Наконецъ дама сказала громко: — Почему же музыка не играетъ и никто не танцуетъ? — Будто услышавъ условленный пароль, всѣ стали выходить изъ залъ въ корридоръ, мужчины въ одну сторону, дамы — въ другую. Баронъ подошелъ и взявъ Мишу подъ руку, увелъ его отъ дамы. Когда они проходили корридоромъ Миша сказалъ:
— Я хочу уйти отсюда.
— Одну минуту, Ваше Высочество, — отвѣтилъ тотъ опустивъ безпомощно руки въ кольцахъ до пола. Не двигаясь, не открывая глазъ, подведенныхъ тонко голубой краской, дама спросила на непонятномъ языкѣ. Служанка отвѣтила хриплымъ лаемъ и недовольная вышла.
Ощипывая желтую розу, Миша стоялъ, опустивъ голову, но его смущеніе было непритворнымъ только наполовину.
Наконецъ дама встала и заговорила Ласковы и печальны были слова сладкаго протяжнаго языка. Слабый знакъ руки понялъ онъ за позволеніе приблизиться. Подошелъ и всталъ колѣнями на ступеньки возвышенія. Сдѣлалось легко, торжественно и любопытно.
Казалось, что понималъ медленную рѣчь. Казалось, она говорила: — Это хорошо, что вы пришли ко мнѣ. Я жду васъ давно. Вы будете любить меня.
— Да, да, я буду любить васъ, — отвѣчалъ, улыбаясь самъ не зная отъ какой радости
Она тоже улыбнулась, и уже не пугала ея улыбка Мишу. Легко складывались его слова. Онъ говорилъ.
— Всю ночь я искалъ васъ. Да не одну ночь. Давно зналъ я васъ. Знали-ли вы?
— Знала, милый, — продолжала она разговоръ, различно понимаемый, быть можетъ, каждымъ.
Ничто больше не смущало Мишу, и не удивлялся онъ пустой комнатѣ въ странномъ домѣ, дамѣ въ розовомъ съ цвѣточками капотѣ, стройной и томной, склоняющейся къ нему съ амвона, своимъ собственнымъ, рѣчамъ свободнымъ и нѣжнымъ.
Не прерывая ласковыхъ словъ, дама продолжала свой туалетъ сняла кольца, распустивъ прическу, спрятала волосы подъ круглый чепчикъ съ широкимъ бантомъ, бѣгло, но пристально оглядѣла себя въ зеркало, спрыснула руки и платье духами и, потушивъ одну свѣчу, высоко держа въ рукѣ другую, прошла по комнатѣ. Сѣвъ въ постель, снимала лиловые чулки, нѣжно что-то приговаривая.
Нѣкоторое несоотвѣтствіе словъ и улыбки дамы съ ея дѣйствіями поставили Мишу въ тупикъ, и онъ не зналъ, что отвѣчать ей. Она же, видя его нерѣшительность, подбѣжала къ нему, сѣла, поджимая голыя ноги рядомъ на ступеньки, обняла одной рукой за шею и ласково уговаривала, разстегнула пуговицы жесткаго его мундира и, засунувъ пальцы за воротъ Мишиной сорочки, смѣялась невинно и коротко. Смутился Миша неожиданной шалости печальной дамы, но темныя, тяжелыя мечтанія послѣднихъ дней даже не вспоминались.
— Я щекотки не боюсь, — тряхнувъ головой по мальчишески, сказалъ онъ. Веселость буйная и небывалая охватила Трубникова, который и мальчикомъ то былъ всегда скроменъ и тихъ.
Странныя игры начались въ пустой комнатѣ. Бѣгали другъ за другомъ, боролись, толкались, смѣялись, какъ расшалившіяся дѣти.
Запыхавшись, дама упала на кровать. Съ блестящими глазами наклонился Миша надъ ней Со смѣхомъ привлекла она его къ себѣ, и онъ со смѣхомъ въ первый разъ осмѣлился поцѣловать ее.
Арапка, тихо войдя, потушила нагорѣвшую свѣчу.
МИША проснулся поздно. Солнце на красныхъ ширмахъ горѣло пламенными пятнами. Открывъ глаза, Миша вскочилъ, какъ подъ ударомъ. Босикомъ, въ ночной рубахѣ, выскочилъ на середину спальни, самъ не зная для чего. Знакомое запустѣніе знакомыхъ комнатъ, солнце прямо въ окно, блестѣвшее снѣжными крышами напротивъ тишина, большая дядина кровать, съ которой онъ только что всталъ, разбросанныя вещи его собственныя — все казалось необычайнымъ.
Съ досаднымъ страхомъ не могъ вспомнить Миша, гдѣ сонныя видѣнія раздѣлялись съ событіями дѣйствительными. Въ большомъ зеркалѣ увидѣвъ свое собственное испуганное и блѣдное лицо со спутавшимися волосами, не узналъ онъ себя. Вошедшій Кузьма заставилъ его принять видъ спокойствія. Съ непривычной медлительностью одѣвался Миша. Кузьма, растапливая печку, начиналъ почтительную свою воркотню.
— Отъ князя вчерась и сегодня опять присылали. Велѣли сказать, что ждутъ отвѣта. Что сказать прикажете? Поздно вчера пожаловать изволили.
— Да замолчи же, старый хрычъ. Пошелъ вонъ. Чтобъ духу твоего не было. — Самъ не узнавая своего звонкаго голоса, самъ удивляясь и радуясь своему гнѣву, крикнулъ Миша, будто хлыстомъ ударенный по лицу. Отвернувшись къ зеркалу, на минуту увидѣлъ онъ желтую парчу и почти незнакомыя черты тонкаго, пылающаго лица, какъ короной увѣнчаннаго сіяніемъ. Одну минуту продолжалось смутное, вчерашній вечеръ сладко напоминавшее видѣніе.
— Что же это, Господи? Что же это? — бормоталъ онъ, задыхаясь восторгомъ и ужасомъ опять, какъ вчера.
Но комната въ солнцѣ, неубранная кровать, Кузьма съ разинутымъ ртомъ, на корточкахъ передъ печкой — все это привело его въ себя. Съ колебаніемъ взглянувъ въ зеркало, увидѣлъ онъ себя обычнымъ, слегка разрумянившимся, смущенно улыбающимся, въ высокомъ воротничкѣ, въ желтыхъ съ цвѣточками подтяжкахъ. Сдерживая дрожь гнѣва и внезапнаго восторга, Миша старательнѣе чѣмъ всегда причесался. По новому строго сказалъ Кузьмѣ:
— Подавай-же завтракъ. И чтобъ порядокъ былъ у меня, а не то я сегодня же дяденькѣ напишу.
Удивленный Кузьма прислуживалъ быстро и почтительно. Чувствуя себя стройнымъ и какъ-то особенно красивымъ, окончательно оправился Миша передъ зеркаломъ, принялъ отъ слуги чистый платокъ и перчатки и веселымъ, преувеличенно замедленнымъ шагомъ прошелъ въ переднюю по ярко освѣщеннымъ комнатамъ, ликующе блестѣвшимъ празднично вычи-щеннными полами.
Быстро шелъ Трубниковъ вдоль канала, радуясь не только морозному солнцу, зимнему небу, солдатамъ, съ музыкой возвращавшимся по Гороховой съ парада, но и еще чему-то смутному и слегка страшному, тайному и торжественному. Милостиво улыбался онъ встрѣчнымъ, и, казалось ему, всѣ; думали и даже говорили про него: — Какой прекрасный молодой человѣкъ. Кто-бы онъ былъ? Уже почти у самаго Невскаго Миша остановился на углу противъ моста. Всю улицу занимали возы, закрывая проходъ.
Пережидая ихъ, Миша поднялъ глаза и вдругъ узналъ перекрестокъ, на которомъ встрѣтилъ онъ вчера господина Цилериха. И статуи на мосту, и покосившіяся тумбы, и тысяча другихъ мелочей вдругъ напомнили ему вчерашнее. Не безъ волненія отыскивалъ Миша домъ, въ освѣщенныхъ окнахъ котораго видѣлъ онъ вчера балъ, послужившій какъ-бы началомъ чудесныхъ приключеній прошедшей ночи.
— Эй берегись, барчукъ, — крикнулъ на зазѣвавшагося возчикъ, и Миша, сторонясь лошади, вбѣжалъ на высокій мостъ. Напротивъ стоялъ длинный облупленный домъ, выкрашенный когда-то въ зеленую краску, но теперь посѣрѣвшій. Оборванныя ставни, сломанная водосточная труба, грязный входъ придавали ему видъ неопрятный. Подойдя ближе, разсмотрѣлъ Миша широкую бѣлую доску съ надписью
— Какія глупости, — воскликнулъ Миша, прочитавъ. — Какія глупости, — и засмѣялся такъ громко, что встрѣчные останавливались и глядѣли ему вслѣдъ. Нанимая извозчика, все еще не могъ удержаться Миша отъ смѣха, еле выговаривая на Литейный. — Веселый баринъ, — ухмыльнулся кучеръ, застегивая полость. Отъ быстрой ѣзды и мороза y Миши духъ захватило. Мелькнули на Невскомъ кареты, офицеры въ санкахъ. У Френделя Пахотинъ окликнулъ его, но онъ только рукой махнулъ, зажимая рукавомъ лицо отъ смѣха и холода. Весело и вольно было такъ скакать по рыхлому снѣгу. Всѣ мысли тяжелыя и мрачныя куда то уплыли. Всю дорогу безъ причины радовался и улыбался самъ себѣ. Трубниковъ и думалъ только: — Хорошій извозчикъ попался, надо полтину ему дать.
У темноголубого дома на Литейномъ, въ который съ самаго дѣтства входилъ онъ съ чувствами противорѣчивыми и всегда взволнованный, весело и легкомысленно выскочилъ Миша изъ саней и вбѣжалъ, бросивъ шинель швейцару, на площадку второго этажа. Лакей поднялся со стула и какъ-то почтительнѣе, чѣмъ всегда, выговорилъ: — Съ праздникомъ, Михаилъ Ивановичъ. Получивши же неожиданный рубль на чай, совсѣмъ удивленнымъ голосомъ, выпрямившись въ струнку, доложилъ: — Его Сіятельство ждутъ васъ и просили обождать въ гостиныхъ. Княжна съ тамъ.
Равнодушно и быстро вошелъ онъ въ бѣлую съ золотомъ залу. Холодный порядокъ строгаго ряда стульевъ вдоль стѣнъ, задернутыхъ чехлами люстръ, венеціанскихъ зеркалъ въ простѣнкахъ нарушенъ былъ богато разукрашенной елкой по серединѣ. Ея сладкимъ и ободряюще праздничнымъ ароматомъ была наполнена комната. По далекому ряду гостиныхъ шла къ нему навстрѣчу Наденька. Безъ тѣни былого смущенія отвѣтилъ онъ на ея задорную улыбку улыбкой и такъ сжалъ ея руку, цѣлуя, что княжна на минуту потупилась, удивленная и даже смущенная.
— Гдѣ вы пропадали, кузенъ? — слегка грассируя, спросила она — Мы были такъ обезпокоены вашимъ припадкомъ.
— Да, да теперь все это прошло?
— Что прошло? Что было? Не томите, Мишенька? — вспыхнувъ отъ любопытства, воскликнула княжна.
Миша съ улыбкой разсматривалъ вздрагивающую мушку, обозначающую «согласіе», на румяной щекѣ и чувствовалъ, что больше никакими улыбками, никакими неумѣстными словами его не смутить.
Глядя на розовое личико, задорное и любопытное подъ легкой прической а la грекъ, на праздничное, зеленое съ лентами цвѣта заглушенной жалобы платье, открывавшее локотки, дѣлалось ему еще веселѣе и свободнѣе передъ этой дѣвочкой, недавней насмѣшницей, недавнимъ предметомъ тайныхъ вздоховъ: — Странныя встрѣчи бываютъ, кузиночка. Я могу позабавить васъ удивительной сказкой въ стилѣ, столь любимомъ вами, — полушутя и намекая съ подавляемой гордостью, что многое долженъ онъ пропустить, начиналъ разсказывать. Миша y большого окна, въ которомъ виднѣлся на зимнемъ, пылающе закатномъ небѣ тонкій розовый мѣсяцъ.
— Ахъ, какъ это хорошо, — вздыхала княжна, увлеченная
— Да, забавный случай, но я не очень то поддался ихъ штукамъ.
— И вотъ вы принцъ. Это правда, правда. Сегодня, какъ только вы вошли, я замѣтила, что вы измѣнились.
— Но вѣдь принцъ одной только ночи, — насмѣшливостью скрывая свое волненіе, возразилъ Миша.
— Нѣтъ, теперь навсегда для меня вы принцъ. Я завидую вамъ, Мишенька, — шепотомъ кончила она, робкая и восхищенная.
— Но вѣдь вы знаете, что сдѣлаться принцессой — ваша власть, — наклоняясь, тоже шепотомъ отвѣтилъ Миша, и съ небывалой, самого его испугавшей смѣлостью онъ поцѣловалъ княжну въ розовую щеку.
Князь Григорій, изъ какихъ-то сложныхъ разсчетовъ давно желавшій подобнаго оборота дѣла, помедлилъ въ сосѣдней гостиной и, кашлянувъ, вышелъ въ залу, возможную ласковость придавъ лицу.
— Я очень радъ, очень радъ, — началъ онъ, растроганно обнимая Мишу.
ВЪ праздничные и именинные дни, когда князь Григорій приказывалъ сервировать столъ голубымъ фаянсомъ, рыбную тарелку, съ много отъ склейки пострадавшей госпожей Помпадуръ, дворецкій всякій разъ зорко наблюдалъ, чтобы ставили никому другому, какъ сидѣвшей на самомъ краю Эмиліи Васильевнѣ, бывшей боннѣ княжны, особѣ, по положенію самой низкой изъ допускаемыхъ къ княжескому столу.
Миша же надежды князя не оправдалъ и на княжнѣ не женился, что вызвало большой скандалъ и служило пищей свѣтскому злорѣчію не менѣе двухъ недѣль.
Получивъ наслѣдство, котораго для него ожидалъ только князь Григорій, Трубниковъ вышелъ въ гвардію, лицея не кончивъ. Томный видъ застѣнчиваго мальчика нашелъ онъ нужнымъ не оставить и въ офицерскомъ мундирѣ, хотя общая молва указываетъ на него какъ на затѣйника многихъ отчаянныхъ и нескромныхъ шалостей. Рѣшительнымъ ударомъ въ атакѣ на благосклонныхъ къ нему дамъ, хвастаясь товарищамъ, называлъ онъ трогательный разсказъ о посвященій его господиномъ Цилерихомъ въ ночные принцы.