Артур Конан Дойл
правитьНорвудский архитектор
правитьПервое издание перевода: А. К. Дойль. Приключения Шерлока Холмса. — С.-Пб., 1904.
Источник текста: Дойл А. К. Сочинения: рассказы, повести, роман. — М.: Книжная палата, 1999. — 1184 с. — («Книжная палата»)
— С точки зрения криминалиста, — сказал однажды Шерлок Холмс, — Лондон сделался со дня смерти блаженной памяти профессора Мориарти самым неинтересным городом.
— Не думаю, чтобы ваше мнение разделяло много почтенных граждан, — возразил я.
— Ну, конечно, я не буду эгоистом, — отвечал он, рассмеявшись и отодвинув свой стул от стола, за которым мы только что позавтракали. — Обыкновенный обыватель во всяком случае в выигрыше, но зато жаль беднягу специалиста, который остается без занятий и без заработков. Прежде бывало газеты каждое утро приносили ему приятные надежды. Часто это был лишь слабый след, Уотсон, самый тонкий намек, и все-таки он обозначал, что для сыщика есть еще работа, подобно тому, как ничтожное колебание на краю паутины обращает внимание стерегущего в центре ее паука на близость добычи. Мелкие кражи, незначительные нападения, пустячные оскорбления — все эти преступления человек, держащий нити в руках, мог связать и свести к одной первопричине. Для изучения тонкостей преступного мира ни один город не давал столь обильного материала, как в свое время Лондон. А теперь… — он пожал плечами, огорченный положением вещей, для установления которого он сам столько поработал.
Этот разговор происходил через несколько месяцев после возвращения Холмса из путешествия, когда я по его совету продал свою практику и снова поселился в нашем старом доме на Бейкер-стрит. Молодой врач, по фамилии Вернер, перенял мою незначительную клиентуру, заплатив такую сумму, какую у меня хватило смелости запросить. Это странное обстоятельство выяснилось только спустя несколько лет, когда я узнал, что Вернер дальний родственник Холмса, выступившего посредником в этом деле.
Однако это время вовсе не было таким бессодержательным, как он сказал. Судя по моим заметкам, в тот период случилось дело президента Мурилльо и ужасное происшествие на голландском пароходе «Фрисландия», когда мы оба чуть было не погибли. Но холодная гордая натура Холмса была против каких бы то ни было громких похвал и поэтому он убедительно просил меня не предавать гласности эти дела. Это препятствие, как я уже упомянул в одном из прежних рассказов, лишь теперь устранено.
После своего странного протеста Шерлок Холмс откинулся на спинку кресла и взялся за чтение утренних газет, как вдруг раздался сильный звонок и ряд ударов в парадную дверь. Когда отворили, кто-то с шумом бросился вверх по лестнице, и минуту спустя перед нами стоял молодой человек, до крайности взволнованный, с растерянным взглядом, растрепанный, бледный, весь дрожащий. Он с изумлением смотрел то на меня, то на Холмса и, вероятно, понял по нашим удивленным лицам, что мы ждем извинений за его бестактное вторжение.
— Мне очень жаль, мистер Холмс, — начал он торопливо. — Пожалуйста, не взыщите. Я чуть не схожу с ума. Я — несчастный Джон Гектор Ферлэн.
Он произнес последние слова таким тоном, как будто одно его имя должно было объяснить нам как его визит, так и поведение. По лицу моего друга я видел, что это имя говорило ему так же мало, как я мне.
— Не угодно ли папиросу, мистер Ферлэн, — сказал Холмс, придвигая посетителю коробку, — При вашем состоянии необходимо, чтобы мой друг, доктор Уотсон, прописал вам успокоительное средство. Ну-с, если вы немного успокоились, присядьте, пожалуйста, вот там на стуле и расскажите нам спокойно, не торопясь, кто вы и что вам угодно. Вы назвали свое имя, как будто я должен его знать, но смею вас заверить, что я вижу только то, что вы холостяк, адвокат, франкмасон и страдаете астмой, но больше о вас я ничего не знаю.
При моем знании приемов, посредством которых мой друг делает выводы, мне было нетрудно догадаться, как он их сделал в данном случае. Я заметил некоторую небрежность в костюме посетителя, сверток документов, торчащих из его кармана особой формы брелок на цепочке от часов и затрудненное дыхание. Но наш клиент был изумлен.
— Да, мистер Холмс, все это совершенно верно, но, кроме того, я в настоящую минуту самый несчастный человек во всем Лондоне. Не откажите мне, ради Бога, в своей помощи, мистер Холмс! Если меня арестуют здесь, прежде чем я окончу свой рассказ, то постарайтесь, чтобы мне дали время окончить его и сказать вам всю правду. Я буду считать себя счастливым, если отправлюсь в тюрьму с сознанием что вы хлопочете за меня вне ее стен.
— Арестуют! — прервал его Холмс, — это становится опасным и чрезвычайно интересным. По какому обвинению вы опасаетесь ареста?
— По подозрению в убийстве Джона Ольдэкра из Норвуда.
На лице моего друга выразилось участие, к которому, не хочу скрывать, мне показалось, примешивалось чувство удовлетворения.
— Скажите на милость! А я только сегодня за завтраком жаловался моему другу, доктору Уотсону, что газеты перестали давать сведения об интересных уголовных случаях, — сказал он.
Наш посетитель взял дрожащими руками номер «Дэйли Телеграф», все еще лежавший непрочитанным на коленях у Холмса.
— Если бы вы просмотрели газету, то сейчас же уяснили бы, что привело меня к вам. Мне кажется, мое имя и моя несчастная судьба должны быть уже у всех на устах.
Он перелистывал газету в поисках нужной страницы.
— Вот она. Если позволите, я прочитаю вам. Слушайте, мистер Холмс! Заглавие, напечатанное жирным шрифтом, гласит: «Тайна в Норвуде. Исчезновение известного подрядчика-архитектора. Подозрение в убийстве и поджоге. Напали на след преступника». Этот след уже найден, мистер Холмс, но он непременно приведет их ко мне. За мною уже следили со станции «Лондонский мост» и теперь только ждут ордера, чтобы меня арестовать. Это убьет мою мать — это поразит ее сердце! — Он ломал в отчаянии руки и ерзал от волнения на стуле.
Я с любопытством смотрел на человека, которого подозревают в совершения столь тяжкого преступления. У него были светлые, как лен, волосы, голубые глаза, подбородок, лишенный растительности, и небольшой чувственный рот; в общем, он был недурен собой. Ему было на вид около двадцати шести лет. Костюм и манеры указывали на то, что мы имеем дело с воспитанным человеком.
— Нельзя терять времени, — сказал Холмс. — Будьте добры, Уотсон, прочитайте нам заметку.
Под заголовком, который прочитал молодой человек, было напечатано следующее:
«Вчера поздней ночью или сегодня на рассвете случилось происшествие, указывающее, по-видимому, на ужасное преступление. Мистер Джон Ольдэкр, известный в упомянутой местности старожил, много лет занимался строительными подрядами. Он холостяк, пятидесяти двух лет и живет в собственном доме в Дип-Дин, в конце Сайдегэмпской улицы. Около двух лет тому назад он оставил свою специальность, благодаря которой успел скопить себе порядочное состояние. Он считался человеком со странностями и жил совершенно уединенно. Во дворе за его домом находился небольшой лесной склад, и вот вчера ночью поднялась тревога, ввиду возникновения в одном из штабелей пожара. Немедленно прибыла пожарная команда, но сухое дерево оказалось настолько горючим материалом, что усилия пожарных были напрасны, и пожар уничтожил целую клеть. До этого момента дело как будто ограничивалось обыкновенным пожаром, но позднейшее расследование указывает на ужасное преступление. Все были удивлены отсутствием на пожаре хозяина и его исчезновением из дома. Осмотр его спальни установил, что его постель была не тронута, стоявший в той же комнате денежный шкаф оказался открытым, а вокруг него на полу валялось множество документов; кроме того, местами обнаружены кровавые пятна, а окровавленная дубовая палка указывает на борьбу с убийцей. Далее известно, что у мистера Ольдэкра был поздний гость, причем установлено, что именно ему принадлежит упомянутая палка. Это молодой лондонский адвокат, по имени Джон Гектор Ферлэн из дома 426 по Грисгэм-стрит, Полиция усматривает в этом важную улику преступления и следует ожидать сенсационных разоблачений».
«Дополнительные сведения. Во время подготовки газеты к печати мы получили известие, что отдан приказ об аресте мистера Гектора Ферлэна по подозрению в убийстве. Полиция производит дальнейшее расследование этого трагического случая на месте происшествия. Кроме кровавых пятен в спальне теперь обнаружено еще, что дверь на террасу была отворена, и обнаружен след от этой двери к сгоревшему штабелю, будто здесь протащили тяжелый предмет; наконец, в угле и пепле были найдены обуглившиеся останки. Полиция подозревает, что совершено из ряда вон выходящее преступление, а именно, что жертва была убита в спальне, ценные бумаги похищены, затем труп вытащен к штабелю, который подожжен с целью сокрытия следов преступления. Расследование поручено опытному инспектору Лестрейду из Скотленд-Ярда, который со свойственной ему энергией и искусством занялся поиском следов».
Холмс выслушал это замечательное сообщение молча, с закрытыми глазами.
— В этом деле несомненно есть интересные пункты, — произнес он обычным деловым тоном. — Позвольте вас спросить, мистер Ферлэн, каким образом вы находитесь еще на свободе, несмотря на то, что имеются, по-видимому, достаточные основания для вашего ареста?
— Я живу в Блекгите у родителей, мистер Холмс, но вчера засиделся допоздна у мистера Ольдэкра, переночевал в гостинице в Норвуде и предполагал отправиться утром в контору. О несчастии я узнал только в поезде из газеты. Я сразу понял об ужасной угрожающей мне опасности, и поспешил сообщить обо всем вам. Я не сомневаюсь, что меня уже арестовали бы, будь я дома или в конторе. Какой-то человек следил за мной от вокзала и наверное… О Господи! Вот они пришли…
В это время раздался звонок и вскорости на лестнице послышались тяжелые шаги. Через минуту открылась дверь и в ней появился наш старый знакомый Лестрейд, а за ним я увидел мундиры двух полицейских, оставшихся в коридоре.
— Мистер Джон Гектор Ферлэн? — спросил Лестрейд.
Наш несчастный клиент поднялся, дрожа от волнения.
— Я арестую вас по обвинению в убийстве Джона Ольдэкра из Норвуда.
Ферлэн взглянул на нас с отчаянием и как пораженный громом снова упал на стул.
— Одну минуту, мистер Лестрейд, — сказал Холмс. — Получасом раньше или позже — это не составит разницы, а мистер Ферлэн только что начал рассказывать нам чрезвычайно интересную историю. Быть может, его разъяснение будет всем нам очень полезно.
— Я полагаю, разъяснение не встретит особых затруднений.
— Тем не менее я охотно выслушал бы его, если вы ничего против этого не имеете.
— Мне трудно отказать вам в чем-нибудь, мистер Холмс, потому что вы не раз оказывали полиции значительные услуги, и мы в Скотленд-Ярде у вас в долгу, — заявил Лестрейд. — Тем не менее я должен охранять арестованного и обязан предупредить его о недопустимости ложных показаний.
— Я хочу говорить только истинную правду, — заметил наш клиент, — я прошу лишь об одном, чтобы вы дали мне возможность ее высказать.
Лестрейд посмотрел на часы.
— Даю вам полчаса.
— Я должен прежде всего сказать, — начал Джон Ферлэн, — что совершенно не знал о деле мистера Ольдэкра. Правда, его имя было мне известно, так как мои родители много лет тому назад встречались с ним, но впоследствии они разошлись. Поэтому я немало был удивлен, когда он вчера после обеда явился в мою контору. Еще более удивила меня причина его визита. У него в руках было много исписанных листков из записной книжки — вот они. — Ферлэн положил бумаги на стол.
— Это мое завещание, — сказал мистер Ольдэкр. — Я обращаюсь к вашей помощи, мистер Ферлэн, дабы оно было надлежащим образом оформлено. А пока я присяду!
— Я взялся за переписку, и можете себе представить мое изумление, когда увидел, что за некоторыми исключениями, он оставляет все свое состояние мне. Это был странной наружности маленький вертлявый старичок, седой и с белыми ресницами. Когда я на него взглянул, то увидел, что он смотрит на меня с улыбкой. Я не верил своим глазам, когда прочитал его завещание. Видя мое изумление, Ольдэкр пояснил мне, что он холост и не имеет родных, что в молодости он очень близко знал моих родителей, обо мне же слыхал, как о порядочном молодом человеке, так что он может быть уверен, что его состояние попадет в хорошие руки. От волнения я мог только пробормотать пару слов благодарности. Завещание было оформлено и подписано, при чем мой писец был свидетелем. Оно вот в этом синем конверте, а листки, как я уже вам сказал, представляют собой лишь черновой проект мистера Ольдэкра. Затем он сообщил мне, что у него дома имеются еще бумаги: арендные договоры, купчие крепости, закладные и другие акты, которые мне необходимо рассмотреть. Он просил меня приехать с этой целью в тот же вечер в Норвуд, захватив с собой завещание, дабы все было в порядке. «А до того, — сказал он, — я не успокоюсь. Пожалуйста, мой милый, не говорите ни слова родителям, пока все не будет закончено. Мы приготовим им маленький сюрприз». Он сильно настаивал на этом и взял с меня слово, что я буду молчать.
— Вы понимаете, мистер Холмс, что мне не хотелось отказать ему в просьбе. Он желал мне добра и поэтому моим стремлением было — идти навстречу малейшему желанию. Я телеграфировал домой, что занят вечером важным делом и не знаю, смогу ли вернуться. Мистер Ольдэкр пригласил меня на ужин к девяти часам, говоря, что раньше этого времени он вряд ли будет дома. Разыскать его квартиру было нелегко и поэтому я только в половине десятого нашел ее. Я застал…
— Одну минуту! — прервал его Холмс. — Кто отпер вам дверь?
— Женщина средних лет, вероятно, его экономка.
— Она же, по-видимому, и сообщила полиции ваше имя?
— Конечно.
— Продолжайте, прошу вас.
Наш клиент вытер пот со лба и продолжал свой рассказ.
— Эта женщина ввела меня в гостиную, где был приготовлен скудный ужин.
После ужина мистер Ольдэкр пригласил меня к себе в спальню, где стоял тяжелый денежный шкаф. Он отпер его и достал целую груду бумаг, которые мы вместе и просмотрели. Это продолжалось почти до двенадцати часов. Затем он сказал мне, что не надо беспокоить экономку, и выпустил меня через окно, выходящее на террасу; окно это все время было открыто.
— Штора была спущена? — спросил Холмс.
— Не могу сказать наверное, но, кажется, наполовину спущена. Да, я припоминаю: он поднял ее, выпуская меня. Уходя, я не мог найти своей палки, и он сказал: пустяки, мой милый, я надеюсь видеть вас у себя почаще и найду ее, пока вы придете в следующий раз. И вот палка осталась у него. Когда я ушел, шкаф был открыт, а бумаги, связанные в сверток, лежали на столе. Было уже так поздно, что я не мог ехать в Блекгит, поэтому и переночевал в гостинице и не подозревал ничего скверного, пока сегодня утром не прочитал об ужасном событии в газете.
— Не желаете ли вы задать еще какие-нибудь вопросы, мистер Холмс? — спросил Лестрейд, который во время рассказа два раза недоверчиво покачал головой.
— Не раньше, чем побываю в Блекгите.
— Вы хотите сказать — в Норвуде?
— Да, конечно, я хотел сказать в Норвуде, — отвечал Холмс с загадочной улыбкой.
Лестрейду приходилось чаще, чем он этого желал бы, убеждаться в том, что Холмс, благодаря особому складу ума, мог проникать в такие вещи, которые были для него недоступны. И вот теперь он с любопытством взглянул на моего друга.
— Мне хотелось бы задержать вас еще на пару слов, мистер Холмс, — сказал он. — Ну-с, мистер Ферлэн, у дверей стоят два моих полицейских, они ждут вас, а карета у крыльца.
Несчастный молодой человек поднялся и вышел из комнаты, бросив на нас последний умоляющий взгляд. Полицейские сели с ним в карету, инспектор же остался у нас.
Холмс взял со стола отдельные листки, составляющие проект завещания, и стал рассматривать их с большим интересом.
— Эти листки дают нам некоторый материал для умозаключений, мистер Лестрейд. Рассмотрите-ка их повнимательнее, — сказал он, протягивая бумаги сыщику.
Лестрейд посмотрел на него с изумлением.
— Я могу прочитать только первые строки, затем середину второй страницы, и пару строчек в конце, они написаны сравнительно четко, — сказал инспектор, — но в остальном почерк очень неразборчив, в трех же местах его совсем невозможно разобрать.
— Какое вы из этого делаете заключение? — спросил Холмс.
— А вы?
— Что это написано в поезде; разборчивый почерк соответствует остановкам, плохой — езде, а самый скверный — проезду через стрелки. Опытный эксперт тотчас узнал бы, что листки написаны во время езды по пригородной линии, потому что только в непосредственной близости к большому городу так часто случаются переходы с одного пути на другой. Если предположить, что Ольдэкр писал в течение всей поездки, то он должен был ехать курьерским поездом, который имеет только одну остановку между Норвудом и Лондонским мостом.
Лестрейд рассмеялся.
— Вы забираетесь слишком далеко, когда начинаете развивать ваши теории, мистер Холмс. Какое имеет это отношение к делу?
— Это подтверждает и дополняет заявление молодого человека о том, что Ольдэкр набросал завещание вчера в пути. Во всяком случае, странно, не правда ли, что столь важный документ пишется в купе железной дороги. Отсюда следует, что ему не придавали особого практического значения. Так может поступить лишь человек, не рассчитывающий осуществить свой проект.
— И тем не менее он этим подписал свой смертный приговор, — добавил Лестрейд.
— Это ваше мнение?
— А разве ваше иное?
— Это не является возможным; но в общем весь случай для меня еще не ясен.
— Не ясен? Ну, знаете ли, если этот не ясен, то что же после этого может быть ясным? Перед вами молодой человек, который вдруг узнает, что ему достанется большое наследство после смерти пожилого человека. Что же он делает? — Не говорит об этом никому, а отправляется в один прекрасный вечер к своему благодетелю, ждет, пока единственная в доме служанка ляжет спать, убивает старика в уединенной спальне, сжигает труп в лесном дворе и затем отправляется в ближайшую гостиницу. Кровавые следы в комнате и на палке очень незначительны. Следовательно, он, быть может, вовсе и не заметил, что пролилась кровь, и надеялся, что после сожжения трупа исчезнут все следы насильственной смерти — следы, которые из вышеупомянутых соображений должны привести к нему. Разве все это не ясно как Божий день?
— Ваши доказательства, мой милый Лестрейд, кажутся мне слишком ясными, — возразил Холмс. — Среди ваших выдающихся дарований, я, к сожалению, не усматриваю воображения. Представьте на минуту себя на месте того молодого человека! Неужели вы выбрали бы для совершения преступления ночь после составления завещания? Не показалось бы вам опасным устанавливать столь тесную связь между этими двумя обстоятельствами? Затем, совершили бы вы преступление в ту ночь, когда ваше присутствие в доме известно, когда служанка открыла вам дверь? И, наконец, после затраты большого труда на уничтожение трупа пожаром, неужели вы были бы настолько легкомысленны, чтобы оставить в доме собственную палку, как доказательство того, что именно вы убийца? Согласитесь, Лестрейд, что все это весьма невероятно!
— Что касается палки, мистер Холмс, то вы знаете так же хорошо, как и я, что преступники часто теряют присутствие духа и делают такие вещи, которые никогда не совершил бы человек рассудительный. Быть может, он побоялся вернуться в комнату за палкой. — Дайте мне иное, более правдоподобное объяснение.
— Я мог бы дать их вам полдюжины, — сказал Холмс. — Что вы думаете о следующем весьма возможном и даже вероятном предположении? — Я охотно отдаю его в ваше распоряжение. — Старик показывает своему посетителю ценные бумаги. Какой-нибудь бродяга, проходя мимо, видит это; ведь штора была лишь наполовину спущена. Затем адвокат уходит, а бродяга входит! Он хватает попавшуюся под руки палку, убивает Ольдэкра и исчезает, потащив труп на лесной двор.
— Зачем бродяге сжигать тело?
— Затем же, зачем это надо было сделать Ферлэну.
— А почему же он ничего не взял?
— Потому что не мог ими воспользоваться.
Лестрейд покачал головой. Мне, однако, показалось, что он уже не так уверен в правильности своей теории, как раньше.
— Ну что ж, мистер Холмс, ищите себе вашего бродягу, а пока вы его не нашли, мы будем держать нашего пленника. Будущее покажет, кто прав. Обратите только особое внимание на то обстоятельство, что, насколько нам теперь известно, ни одна из бумаг не пропала и что Ферлэн — единственный человек, который не заинтересован в их исчезновении, потому что он является законным наследником и они, во всяком случае, должны были впоследствии достаться ему.
Мой друг не мог ничего возразить против этого замечания.
— Не стану отрицать, что ваше объяснение представляется во многих отношениях правдоподобным, — ответил он. — Я только утверждаю, что могут быть и другие объяснения. Как вы сами сказали, будущее покажет, где истина. До свидания! В течение дня я загляну в Норвуд и посмотрю, каковы ваши успехи.
Когда инспектор ушел, мой друг встал и начал готовиться к предстоящей работе, с веселым лицом человека, который видит пред собой задачу, соответствующую его способностям.
— Мой первый шаг, Уотсон, будет направлен, как я уже сказал, в Блекгит, — сказал он, надевая сюртук.
— Почему же не в Норвуд?
— Потому что в этом случае два странных события следовали одно за другим. Полиция делает ошибку, обращая все свое внимание на второе, только потому, что случайно оно представляет собой преступление. Для меня же очевидно, что правильный путь к уяснению второго происшествия, то есть преступления, должен вытекать из первого, а именно из странного завещания. Таким образом, мы легче поймем и второе.
— Пойти мне с вами?
— Нет, мой милый, я думаю, что вы мне в этом путешествий не понадобитесь! Опасности не предвидится, иначе я не рискнул бы отправиться один. Надеюсь, сегодня вечером я смогу сообщить вам радостную весть о том, что мне удалось кое-что сделать для несчастного молодого человека, отдавшегося под мою защиту.
Было уже поздно, когда мой друг вернулся. Одного взгляда на его озабоченное лицо было достаточно, чтобы понять, что надежды, с которыми он ушел, не оправдались. Около часа он возился со скрипкой, пытаясь успокоить свое волнение. Наконец, отбросив инструмент, он дал мне подробный отчет о своих неудачах.
— Все идет скверно, Уотсон, так скверно, как только можно себе представить. Правда, я не дал Лестрейду заметить свои сомнения, но в душе чувствую, что на этот раз он прав, а мы идем по ложному пути. Факты совершенно противоречат течению моих мыслей и моим предположениям, и я сильно опасаюсь, что английские присяжные не доросли еще до такого идеального понимания вещей, чтобы отдать предпочтение моим теориям перед фактическим материалом Лестрейда.
— Вы были в Блекгите?
— Да, я был там и вскоре убедился, что покойный Ольдэкр был порядочным негодяем. Отец Ферлэна отправился разыскивать сына, мать же я застал дома. Это маленькая, нервная женщина с голубыми глазами; она дрожала от ужаса и негодования. Само собой разумеется, она не допускает и мысли о возможности совершения преступления сыном. Но по поводу судьбы старого Ольдэкра она не выразила ни удивления, ни сожаления. Напротив, она говорила о нем с такой горечью, что бессознательно подтвердила предположение полиции. Сын, если он слышал такие отзывы об архитекторе, должен был быть полон ненависти и отвращения к нему. «Он более походил на злобную, коварную обезьяну, чем на человека, — говорила она, — и таким он был всегда, даже будучи еще совсем молодым человеком».
— Разве вы его тогда знали? — спросил я.
— О да, очень хорошо знала, он ведь был моим женихом. Слава Богу, я была настолько благоразумна, что отказалась от него и вышла за лучшего, хотя и более бедного человека. Я была с ним помолвлена, но узнав как-то, что он запер кошку в птичнике, я была настолько возмущена этой жестокостью, что не захотела больше иметь с ним ничего общего.
Она порылась в ящике и достала фотографическую карточку молодой девушки; портрет был страшно обезображен и изрезан ножом. «Это моя собственная фотография, — сказала она. — В таком виде он прислал мне ее вместе с проклятием в день моей свадьбы».
— Но он, по-видимому, с годами помирился с вами, по крайней мере, он завещал вашему сыну все свое состояние?
— Ни мне, ни моему сыну ничего не надо от Джона Ольдэкра ни при его жизни, ни после смерти, — воскликнула она в волнении. — На небе есть Бог, мистер Холмс, и тот самый Бог, который наказал злодея, докажет еще, что руки моего сына не обагрены этой кровью.
Я еще несколько раз пытался разными хитростями выведать у нее что-нибудь определенное, что могло бы поддержать наши предположения, но мне пришлось выслушать такие вещи, которые скорее могут доказать противное. Наконец я ушел и отправился в Норвуд. Дом Дип-Ден представляет из себя большое кирпичное здание, построенное в стиле современных вилл. Он стоит несколько в глубине двора, а перед фасадом устроен сад с лавровым кустарником. За домом находится двор, где сложен лес, часть которого сгорела. Вот наскоро набросанный план в моей записной книжке. Окно налево — единственное в спальне Ольдэкра. В него, как вы видите, можно заглянуть с улицы — это почти единственное утешение, которое мне осталось. Лестрейда не было, его заменял старший вахмистр. Перед моим приездом они сделали ценное открытие. Разгребая золу сгоревших дров, они вытащили обуглившиеся останки и несколько металлических кружков. Я тщательно осмотрел последние и безусловно установил, что это пуговицы от брюк; на одной из них мне удалось даже разглядеть надпись «Хойамс» — это фирма портного Ольдэкра. Затем я детально осмотрел сад и лужайку вокруг дома, стараясь найти какие-нибудь следы. Но вследствие сильной засухи нельзя было ничего обнаружить, кроме того, что через глухую изгородь, идущую по направлению к штабелям, был протащен крупный предмет. Все это, конечно, только подтверждает предположения полиции! Несмотря на палящее солнце, я долго ползал по траве и в конце концов знал не больше, чем в начале.
После этого фиаско я отправился в спальню и подверг ее такому же основательному осмотру, как сад и двор. Кровавые следы были чрезвычайно незначительны почти бесцветны и как бы размазаны, но несомненно свежие. Палку уже забрали в полицию, но, верно, и на ней следы крови были слабые. Что палка принадлежит нашему клиенту, не подлежит сомнению, да и сам он этого не отрицает. На ковре можно было рассмотреть следы двух людей, но третьего там не было, что дает еще один козырь в руки моих противников, которые собирают одну улику за другой, между тем как мы стоим на точке замерзания.
Один только луч надежды блеснул для меня, но и он был очень слабый. Я осмотрел шкаф: из него почти все было вынуто и положено на стол. Бумаги была сгруппированы и вложены в большие конверты, которые были запечатаны. Полиция вскрыла некоторые из них. Насколько я могу судить, находящиеся в конвертах бумаги не имели большой ценности, равно как и чековая книжка Ольдэкра не указывала на блестящее положение его дел. Но мне показалось, как будто некоторых бумаг, быть может как раз наиболее важных, не хватает, и, несмотря на тщательные розыски, я не смог их найти. Это обстоятельство, если бы только удалось доказать исчезновение, имело бы, конечно, весьма важное значение, так как категорически опровергало бы доводы Лестрейда, потому что вряд ли кто будет красть ценные бумаги, которые он должен вскоре унаследовать?!
Наконец, осмотрев безрезультатно все, я попытал счастья с экономкой, Лексингтон, Это маленькая смуглая женщина, молчаливая и недоверчивая. Я твердо убежден, что она могла бы кое-что нам рассказать, если бы захотела. Но она была немой, как рыба. Она говорит, что открыла дверь мистеру Ферлэну в половине десятого. «Лучше бы рука отсохла прежде чем я это сделала». В половине одиннадцатого она пошла спать. Ее комната находится в противоположном конце дома, так что она ничего не могла слышать и проснулась только от тревоги по случаю пожара. Она отчетливо помнит, что мистер Ферлэн оставил шляпу и палку в передней. Ее несчастного и доброго господина, наверное, убили. «Были ли у него враги»? Конечно, у каждого есть враги, но мистер Ольдэкр жил очень уединенно и встречался с людьми только по делам. Она видела пуговицы и узнала, что они от того костюма, который он носил в последний вечер. Дерево было очень сухое, так как уже целый месяц не было дождя, и горело как факел. Когда она прибежала, то увидела сплошное море огня, так что нельзя было ничего различить. Она и пожарные чувствовали запах горелого мяса. О бумагах, равно как и о делах мистера Ольдэкра она ничего не знает.
Вот, мой милый Уотсон, и весь отчет о моей неудаче. А все-таки, все-таки… — сказал он уверенным тоном, сжимая свои жилистые руки, — я знаю, что все это ложь, все это не так, я это чувствую всем своим существом. Тут что-то скрыто, что-то еще не выяснено, о чем знает экономка. В ее глазах было какое-то упорство, которое встречается только у людей, которые знают больше, чем говорят, но по некоторым соображениям замалчивают. Но все эти мысли и чувства ни к чему не приводят, Уотсон. Боюсь только, если нам поможет какое-нибудь особое счастье, норвудский случай не попадет в описание наших неудач, с которыми, как я предвижу, терпеливая публика раньше или позже познакомится.
— Этот молодой человек ни в коем случае не производит впечатления преступника, — заметил я.
— Это сомнительный способ доказательства, милейший Уотсон. Помните опаснейшего убийцу Берта Стивенса, прибегнувшего к нашей помощи в 1887 году? Разве можно было себе представить более добродушного и мягкого на вид человека?!
— И то правда.
— Если нам не удастся доказать его невиновность более радикальными средствами, то наш клиент погиб. Аргументация Лестрейда подтверждается всеми последними расследованиями и ни один факт не находится с ней в противоречии. Против нее говорят только недостающие бумаги. Это единственный слабый пункт, и он должен служить нам исходной точкой для наших новых построений. Просматривая чековую книжку, я нашел, что неблагоприятный итог происходит главным образом вследствие крупных уплат по векселям, выданным в этом году некоему Корнелиусу. Признаюсь, мне очень хотелось бы знать, кто это такой мистер Корнелиус, с которым ушедший на покой архитектор ведет столь крупные денежные дела. Возможно, что и он участвует в этом деле. Быть может, это агент и комиссионер, но мы не нашли никакой переписки по поводу этих крупных выплат. За отсутствием лучших исходных данных, мое расследование должно начаться со справки в банке об этом господине, получавшем по векселям Ольдэкра. Во всяком случае я скорее всего полагаю, мой милый, что настоящий случай не увеличит нашей славы. Лестрейд добьется того, что нашего клиента повесят, к радости всего Скотленд-Ярда.
Не знаю, когда и сколько спал Холмс в эту ночь, но когда я сошел к завтраку, то застал его бледным и измученным; его ясные глаза казались еще яснее, благодаря огромным черным кругам вокруг них. На ковре подле его стула валялись окурки и утренние выпуски газет. На столе лежала распечатанная телеграмма.
— Что вы скажете об этом, Уотсон? — спросил он, подвинув ко мне телеграмму.
Телеграмма пришла из Норвуда и гласила:
— Дело дрянь, — сказал я.
— Это победный крик Лестрейда, — заметил Холмс с горькой усмешкой. — А все-таки преждевременно считать дело проигранным. Новое доказательство — это обоюдоострое оружие, оно может доказать как раз противоположное тому, что думает Лестрейд. Кончайте скорее завтрак; мы вместе поедем и посмотрим, что можно еще сделать. Я чувствую, что сегодня мне нужно ваше общество и ваша нравственная поддержка.
Мой друг ничего не ел. Одной из особенностей его натуры было не есть в минуты сильного напряжения, и мне случалось участвовать вместе с ним при расследованиях, когда он, понадеявшись на свою железную натуру, падал в обморок от голода.
— Теперь я не могу тратить силы на пищеварение, — отвечал он обыкновенно на мои медицинские увещевания. Поэтому меня не удивило, когда он сегодня не прикоснулся к завтраку и отправился со мною в Норвуд натощак.
Около дома еще толпилась кучка любопытных. Расположение здания оказалось как раз таким, как я себе представлял. В дверях нас встретил Лестрейд с победоносным видом.
— Ну что, мистер Холмс, кто прав? Где же ваш бродяга? — крикнул он нам при встрече.
— Я еще не составил окончательного мнения, — ответил мой друг.
— А мы еще вчера составили себе наше, и сегодня оно оказалось правильным. Итак, вы должны признать, что на сей раз мы немножко опередили вас, мистер Холмс.
— Вы говорите так, как будто обнаружили что-то совершенно необычайное, — сказал Холмс.
Лестрейд громко захохотал.
— Я понимаю, вы, как и большинство из нас, не любите, когда вас побивают. Но нельзя бесконечно рассчитывать на удачу, не правда ли, доктор? Пожалуйте за мной, господа, я думаю, что мне удастся окончательно доказать вам вину молодого Ферлэна.
Он провел нас по коридору в какую-то полутемную переднюю.
— Здесь Ферлэн проходил после совершения преступления, чтобы взять свою шляпу, — продолжал инспектор. — Теперь взгляните-ка сюда. — С театральным жестом он зажег спичку и показал кровавое пятно на выбеленной стене. Когда он приблизил спичку, я увидал, что это не брызги, а отчетливый отпечаток большого пальца.
— Возьмите, пожалуйста, увеличительное стекло, мистер Холмс.
— Я уже достал его.
— Вам, вероятно, известно, что два пальца никогда не бывают одинакового оттиска!
— Да, мне приходилось слышать об этом.
— В таком случае будьте добры сравнить его с этим восковым отпечатком, снятым по моему приказанию сегодня утром с большого пальца Ферлэна.
Когда он приблизил восковой отпечаток к пятну на стене, не было надобности прибегать к увеличительному стеклу, чтобы убедиться, что оба они безусловно произведены одним и тем же пальцем. Я понял, что наш несчастный клиент пропал.
— Это последнее звено в цепи улик, — сказал Лестрейд.
— Да, это последнее звено, — невольно повторил я.
— Вопрос решен, — сказал Холмс.
Однако меня почему-то удивил его голос. Я обернулся, чтобы взглянуть на него. В его лице произошла резкая перемена. В глазах светилась затаенная радость, они блестели как звезды. Казалось, он с усилием сдерживает смех.
— Господи, Боже мой! — вскрикнул он наконец. — Кто бы мог подумать? И как обманчива бывает наружность! По всему, это был такой порядочный молодой человек! Пусть это будет нам наукой, не слишком доверяться собственному мнению, не правда ли, Лестрейд?
— Конечно, мистер Холмс; есть люди слишком самоуверенные, слишком убежденные в непогрешимости своих взглядов, — отвечал Лестрейд. — Этот молодец вел себя так нахально, с таким лицемерием, что, право, ему только из-за этого не стоило бы доверять.
— И как это удачно, что он коснулся своим пальцем стены, снимая с вешалки шляпу! А с другой стороны, если хорошенько подумать, это вполне естественно!
Холмс внешне был спокоен, но от меня, хорошо знавшего его, не могло скрыться сдерживаемое волнение.
— Однако кто же собственно сделал это замечательное открытие, мистер Лестрейд?
— Экономка обратила на это внимание полицейского, дежурившего здесь ночью.
— Где он находился?
— Он дежурил в спальне, где было совершено преступление и наблюдал за тем, чтобы ничто не было тронуто.
— Но почему же не заметили этого пятна вчера?
— Потому что у нас не было особых причин более подробно осматривать эту переднюю. Кроме того, это пятно, как вы видите, находится в незаметном месте.
— Да, конечно, конечно. И, по-видимому, нет сомнения, что оно было здесь уже вчера.
Лестрейд взглянул на Холмса как на сумасшедшего. Должен сознаться, что и я был поражен его хорошим расположением духа и его замечаниями.
— Мне начинает казаться, что вы думаете, будто Ферлэн прибежал сюда ночью из тюрьмы, чтобы окончательно доказать свою вину, — ответил через некоторое время Лестрейд на странный вопрос Холмса. — Я предоставляю любому эксперту решить, отпечаток ли это пальца Ферлэна или нет, — прибавил он.
— Несомненно, это отпечаток его большого пальца.
— Этого для меня достаточно, — сказал Лестрейд. — Я не теоретик, мистер Холмс, я практик, и когда имею доказательства, то делаю из них свои выводы. Если вы захотите сообщить мне после еще что-нибудь, то найдете меня в гостиной, где я буду писать доклад.
К Холмсу вернулось его душевное спокойствие, но я видел, что он все еще в веселом настроении.
— Действительно, дело приняло очень скверный оборот, не правда ли, Уотсон? — сказал он, когда мы остались одни. — И все-таки имеются отдельные пункты, из коих еще исходят лучи надежды для нашего клиента.
— Это меня чрезвычайно радует, — отвечал я от всего сердца. — Я опасался, что все для него кончено.
— Я бы этого не сказал, мой милый Уотсон, потому что в доказательстве Лестрейда имеется серьезная брешь, чрезвычайно важная для нашего друга.
— Неужели! Что именно?
— То обстоятельство, что того пятна еще не было, когда я вчера осматривал переднюю. Пройдемся-ка, Уотсон, немножко по солнцу.
Я последовал за ним. В голове у меня был сумбур, но в сердце появилась новая надежда. Мы гуляли по саду. Холмс внимательно осматривал дом со всех сторон. Затем он пошел внутрь и обошел все здание от подвала до чердака. Большинство комнат было без мебели, но и их Холмс осмотрел. Наконец, на верхней площадке, на которую выходили три необитаемые комнаты, он обнаружил безграничную радость.
— Этот случай, Уотсон, действительно единственный в своем роде, — сказал он. — Я думаю, пора немного пооткровенничать с нашим милым Лестрейдом. Он немножко повеселился на наш счет, ну-с, если мой взгляд окажется правильным, мы сможем теперь с ним поквитаться. О, да, я вижу, что мы добрались до самого корня.
Инспектор все еще сидел в гостиной и писал.
— Вы пишите доклад? — прервал его Холмс.
— Да.
— По моему мнению, это немного преждевременно; я не умею объяснять, но мне кажется, что в вашем доказательстве есть прореха.
Лестрейд слишком хорошо знал моего друга, чтобы не обратить внимания на его слова.
— Я думаю только, что вы не допросили еще одного важного свидетеля.
— Вы можете его доставить?
— Полагаю, что да.
— Так сделайте же это.
— Попробую. Сколько у вас здесь полицейских?
— Трое могут быть в вашем распоряжении.
— Хорошо! — сказал Холмс. — Позвольте спросить, это сильный народ, с хорошими легкими?
— Не сомневаюсь, но пока я еще не вижу, какое отношение имеют их легкие к нашему делу.
— Вы сейчас узнаете это и, надеюсь, еще кое-что, гораздо более важное, — отвечал Холмс.
— Позовите, пожалуйста, ваших людей, я хочу начать опыт. Через пять минут трое полицейских были в передней.
— В соседнем здании вы найдете большой запас соломы. Будьте добры, принесите сюда две охапки, — сказал Холмс. — Я думаю, что она сослужит нам отличную службу для привлечения недостающего свидетеля. Отлично. Благодарю вас, Уотсон. У вас есть спички? Теперь, мистер Лестрейд, попрошу вас последовать с вашими людьми за мной наверх.
Как я уже сказал, в верхний обширный коридор выходили три комнаты. Холмс, попросив быть потише, поставил нас в одном конце коридора. Полицейские посмеивались, а Лестрейд с изумлением смотрел на моего друга. На его лице сменялось одно за другим выражение удивления, ожидания и насмешки. Холмс стоял перед нами как фокусник, собирающийся щегольнуть своим искусством.
— Не откажите послать человека за двумя ведрами воды. Разложите солому здесь посередине на полу так, чтобы она не касалась стен. Теперь, кажется, все приготовления сделаны.
Лестрейд начинал раздражаться.
— Не знаю, быть может, вы изволите шутить над нами, мистер Холмс, — сказал он. — Если вам кое-что известно, то вы можете сказать это без всяких фокусов.
— Смею вас уверить, любезнейший мистер Лестрейд, что у меня есть основание делать то, что я делаю. Вы, вероятно, еще помните, как два часа тому назад, когда счастье, казалось, улыбнулось вам, вы тоже немного надо мной подтрунивали, поэтому не должны сейчас сердиться за некоторые церемонии. Уотсон, будьте любезны, откройте окно и зажгите солому.
Я исполнил его просьбу. Благодаря сквозному ветру тотчас же поднялось густое серое облако дыма, сухая солома трещала, и со всех сторон показались огненные языки.
— Теперь посмотрим, не появится ли наш свидетель, мистер Лестрейд. Прошу вас всех крикнуть вместе со мной «пожар»! — Итак, раз, два, три…
— «Пожар!» — что было силы закричали все.
— Благодарю вас. Попрошу еще раз.
— «Пожар!»
— Ну, еще в третий раз, как можно громче, господа…
— «Пожар!»
Этот крик был, вероятно, слышен по всему Норвуду.
Едва он смолк, случилось нечто поразительное. В конце коридора, в стене, казавшейся сплошной, вдруг отворилась дверь, и из нее выскочил, как кролик из норы, маленький тщедушный человечек с седыми волосами и белыми бровями.
— Прекрасно! — воскликнул Холмс. — Уотсон, скорее ведро воды на солому. Вот так! — Мистер Лестрейд, позвольте представить вам недостающего свидетеля, мистера Джона Ольдэкра.
Маленький старичок щурился, беспрестанно моргал глазами, ослепленный ярким светом и переводил свой взор то на нас, то на дымящуюся солому. У него было пренеприятное лицо — хитрое и злое — и светло-серые коварные глаза.
Полицейский сыщик безмолвно смотрел на таинственное явление. Наконец, через некоторое время он овладел собой.
— Что все это значит? — сказал он. — Где же вы все время скрывались, а?
Ольдэкр отступил перед покрасневшим от гнева лицом инспектора и принужденно засмеялся.
— Я не сделал ничего дурного.
— Ничего дурного? Вы хотели довести невинного человека до виселицы. И если бы не этот господин, вам бы это, вероятно, и удалось.
Жалкий человек завизжал:
— Уверяю вас, мистер, это была шутка.
— Странная шутка! Вам не придется над нею смеяться, можете быть уверены. Возьмите его вниз и стерегите в гостиной, пока я не приду. — Мистер Холмс, — продолжал он, когда полицейские вышли, — я не мог говорить при своих подчиненных, но при докторе Уотсоне могу откровенно заявить: это самое блестящее дело, которое вы когда-либо провели; правда, для меня еще остается загадкой, как вы этого достигли, но вы спасли невиновного и предотвратили грандиозный скандал, который погубил бы мою репутацию в полиции.
Холмс засмеялся, похлопав Лестрейда по плечу.
— Теперь ваша репутация в Скотленд-Ярде значительно повысится, милейший Лестрейд. Вам стоит только изменить в двух — трех местах доклад, и все скажут, что Лестрейду почти невозможно пустить пыль в глаза.
— Разве вы не хотите, чтобы было упомянуто ваше имя? — с удивлением спросил Лестрейд.
— О, ни в коем случае. Дело само по себе представляет награду. Быть может, когда-нибудь, когда я дам разрешение моему усердному историку, я буду иметь удовлетворение, видя это дело в печати, не так ли, Уотсон? А теперь посмотрим-ка в нору, в которой пряталась эта крыса.
Это была каморка длиною в шесть футов, составлявшая конец коридора и отделенная от него оштукатуренной перегородкой, с искусно скрытой дверью. Она была оклеена такими же обоями, как и прочие стены. Через несколько щелей между крышей и водосточной трубой проникал слабый свет. В каморке было немного старой мебели, несколько книг и бумаг и запас пищи и воды.
— Вот преимущество быть архитектором, — сказал Холмс, когда мы вышли. — Он имел возможность устроить себе укромный уголок без посторонней помощи, за исключением, конечно, прелестной экономки, которую я также хотел бы передать вашему попечению, Лестрейд.
— Она несомненно последует за своим хозяином, мистер Холмс. Но прежде всего скажите мне, каким образом вы узнали об этом помещении?
— Я пришел к заключению, что Ольдэкр должен еще находиться в доме. Когда же я измерил длину коридоров и нашел, что верхний этаж на шесть футов короче находящегося под ним нижнего, то мне стало ясно, где он скрывается.
— Конечно, вы могли бы с таким же успехом отправиться туда и забрать его на месте, но мне доставило большое удовольствие заставить его самого выйти. Кроме того, мне хотелось этим фокусом немного поквитаться с вами, мистер Лестрейд, за ваши насмешки сегодня утром.
— Ну, вы честно поквитались. Но, Бога ради, как вам пришло в голову, что он вообще еще в доме?
— Мне указал на это отпечаток пальца, Лестрейд. Вы думали, что это было последнее звено в цепи, и это верно, но только совсем в другом смысле. Я, видите ли, знал, что накануне пятна там не было. Я обращаю внимание, как вам хорошо известно, на все мелочи и поэтому основательно осмотрел переднюю и пятна там не заметил. Следовательно, оно могло появиться только истекшей ночью.
— Но каким образом?
— Очень просто. Когда пакеты запечатывались, молодой Ферлэн употребил один раз палец вместо печати. Быть может, это произошло второпях или совершенно случайно, так что молодой человек, вероятно, и сам не помнит об этом. Весьма возможно, что это было сделано без всякого дурного умысла, и Ольдэкру тогда и не приходило в голову, для чего это впоследствии может пригодиться. Возможно, когда он сидел в своей норе и вспоминал о случившемся, только тогда его осенила мысль, какую безусловно надежную улику он может дать полиции, благодаря этому оттиску. Без особого труда он мог получить восковой снимок с оттиска и смочить его кровью, добытой уколом булавки, и ночью оттиснуть его на стене. Сделал ли он это собственноручно или поручил экономке, я не знаю; впрочем, это в общем безразлично. Но зато готов держать какое угодно пари, что среди пакетов, взятых им в каморку, вы найдете один с отпечатком большого пальца.
— Поразительно! — воскликнул Лестрейд. — Поразительно! В вашем освещении все это так ясно. Но какая же цель этого обмана?
Меня очень забавлял резкий переход инспектора от высокомерного тона, с которым он говорил утром, к заискивающему тону ребенка, одолевающего вопросами своего учителя.
— Я нахожу, что все не так трудно объяснить себе этот образ действия. Господин, ожидающий нас внизу, имеет скрытный, злобный и мстительный характер. Вы ведь знаете, что когда-то мать Ферлэна отказалась от его руки? Как, вы этого не знаете? Я же тогда сказал вам, что сперва надо съездить в Блекгит, а потом в Норвуд. Итак, оскорбление не давало ему покоя всю жизнь, он все время жаждал мести, не находя благоприятного момента. В последние два года он потерпел большие убытки, как мне кажется, на разных темных делах, и ему грозило разорение. Он старается одурачить своих кредиторов, выдавая крупные чеки на имя некоего Корнелиуса. Эта мифическая личность, по моему мнению, не кто иной, как сам Ольдэкр. Хотя я еще не проследил движение его чеков, но уже теперь не сомневаюсь, что они выдавались на какой-нибудь банк в провинции, куда время от времени Ольдэкр, под именем Корнелиуса, являлся за получением. Он имел намерение вообще переменить фамилию впоследствии; забрать через банк все свои деньги и начать новую жизнь где-нибудь в другом месте.
— Это правдоподобно.
— Он предполагал уничтожить своим исчезновением все следы и в то же время страшно отомстить своей бывшей невесте, подготовив улики для обвинения ее единственного сына в убийстве. Это был гениальный план подлого человека и он мастерски его выполнил. История с завещанием, которое является отличным мотивом преступления, тайный ночной визит без ведома родителей, палка, кровь, животные останки и пуговицы в пепле, — все это удивительно ловко придумано. Получилась сеть, из которой невинной жертве не было возможности выпутаться, как мне самому казалось два часа тому назад. Но у Ольдэкра не хватало высшего дара артиста — умеренности, он хотел усовершенствовать то, что уже было совершенно — еще сильнее затянуть петлю на шее своей жертвы — и этим он испортил все дело. Сойдем теперь вниз, Лестрейд. Я хотел бы предложить ему еще два-три вопроса.
Зловредный субъект сидел в своей собственной гостиной, между двумя полицейскими.
— Это была шутка, господа, не более как шутка, — не переставая визжал он. — Уверяю вас, сэр, что я спрятался только для того, чтобы посмотреть, какое впечатление это произведет. Вы же не станете обо мне так несправедливо думать и не допустите мысли, что я позволил бы причинить Ферлэну малейшее зло.
— Это решит суд, — отвечал Лестрейд. — А пока вы должны будете отвечать за попытку опорочить, если не за покушение на убийство.
— И кроме того вам придется узнать печальную новость, что ваши кредиторы наложат арест на деньги, переведенные в банк на имя мистера Корнелиуса, — сказал Холмс.
Тщедушный человечек вскочил при этих словах со стула и с бешенством взглянул на моего друга.
— Вам я больше всего благодарен, — воскликнул он с ненавистью, — быть может, я когда-нибудь смогу расплатиться с вами.
Холмс снисходительно улыбнулся.
— Я думаю, что в течение нескольких последующих лет у вас вряд ли найдется для этого свободное время, — спокойно ответил Холмс, — А теперь, быть может, вы ответите мне на один вопрос: что вы еще бросили в штабель кроме ваших старых брюк? Дохлую собаку, пару кроликов, было что-нибудь еще? Вы не хотите сказать? Ай, ай, как вы не любезны! Я думаю, что пары кроликов достаточно для получения крови и обугленных костей. — Уотсон, если вы когда-нибудь опишете эту историю, то помните о кроликах.