В текущем столетии блеск, а в силу его и преобладание естественных наук, равно как и всеобщность их распространения, настолько велики, что ни одна философская система не может приобрести прочного влияния, если она не опирается на естественные науки и не находится в постоянной связи с ними. Иначе ее не стоит и предлагать.
Пред троном метафизики всякое открытие физики, даже самое значительное, — не что иное, как частный случай правила, которое, как достоверное a priori, не нуждается ни в каком подтверждении, именно — закона причинности. Физика доказывает всегда лишь, что таинственная и неисследимая связь причины и действия находит себе применение как в 1000 известных случаях, так и в одном, еще дотоле нам неизвестном. Если же физика не может доказать, что этот случай — проявление уже известной силы природы, то она установляет новую силу природы, которая, как и все уже известные, неисследима для нее далее и остается qualitas occulta. — Сказанное приложимо и к Ньютонову открытию причины центростремительных сил во вселенной, и к открытию тяжести воздуха, воздушного насоса, электричества и электромагнетизма, короче — ко всему, что̀ когда-либо открывала или откроет физика.
Против упрека метафизике в том, что она никогда не принесла пользы физике и не может принести ее, можно возразить многое. Но гораздо очевиднее то, что все возможные успехи физики не могут помочь метафизике. Правда, естествознание дает метафизике материал для известного применения и для примеров, но это не есть еще прямая заслуга физики пред метафизикой. Метафизика должна иметь свои положения — уже наперед, из собственных средств.
Если за отправную точку, долженствующую служить основанием для объяснения всего прочего, принять что-либо другое, а не волю к жизни, то это слепое стремление к жизни придется выводить из этой отправной точки, — что́ невозможно. Исходным пунктом нужно принять то, что́ абсолютно необъяснимо далее, но в чем точно также абсолютно нельзя сомневаться — нечто достоверное в своем бытии, но необъяснимое. Это и есть воля к жизни.
Интеллект и представление — слишком слабый, вторичный, поверхностный феномен, чтобы сущность всего данного могла основываться на нем; хотя мир и представляется в интеллекте, но не исходит из него, как у Фихте.
Θρεπτικη ψυχη, anima vegetativa, это — воля, как вещь в себе; ψυχη αισϑητικη и διανοητικη, anima sensitiva et rationalis представляет собою продукты первой и, следовательно, вторичны; поэтому у всего живущего имеется растительная душа, второй род души — у животных, а третий — лишь у человека.
В сочинениях Агриппы из Неттесгейма, том I, имеется Commentarius in Plinii hist. nat. lib. XXX, c. 2, incerti auctoris, там говорится: quatuor enim gradibus naturam humanam constare eruditiores testantur, quos vocant esse, vivere, sentire, intelligere[1].
Это — очень хорошее и верное обозначение четырех ступеней бытия или объектности воли. Esse, vivere, intelligere предлагает, как деление, уже Augustinus de libero arbitrio Lib. II, c. 3.
Что состав тела является лишь выражением воли, это очень красиво выражено в Пуранах; в эпизоде Магабараты Sundas и Upasundas, 3-я песнь (Bopp, Ardschuna’s Reise zu Indra’s Himmel, nebst andern Episoden des Mahabarata. 1824). Там Брама сотворил Тилоттаму, прекраснейшую из всех женщин, и она обходит собрание богов. Шива так страстно стремится созерцать ее, что у него вырастают четыре лица по направлению ее местонахождения, по мере того как она последовательно обходит круг по четырем странам света; поэтому у Шивы четыре лица; оттого-то и у Индры возникают по этому случаю бесчисленные глаза по всему телу.
Кто не допускает никакой воли в вещах, тот должен, конечно, подобно Картезию и Лесажу, объяснять тяготение толчком извне. Ибо действительно неизбежна альтернатива: или усматривать происхождение всякого движения исключительно во внешней причине, и тогда каждое движение будет вызываться толчком, или же допустить в самом движущемся некоторое внутреннее влечение, в силу которого оно и движется, — и это-то влечение мы называем тяготением. Но это внутреннее влечение мы совершенно не в состоянии объяснить себе иначе, чем полагая, что оно — одно и то же с нашею волей; разница лишь в том, что направление нашей воли не так односторонне и не стремится всегда отвесно (к земле), как в тяготении, но меняется весьма многоразлично, смотря по тем образам, какие предлагает воле ее интеллект, до степени которого возвысилась здесь ее восприимчивость; но каково бы ни было направление воли, оно всегда так же необходимо, как и при тяготении.
Что сущность сил в неорганической природе тождественна с волею в нас, это представляется с полною очевидностью и как доказанная истина всякому, кто серьезно подумает над этим. Кажущаяся парадоксальность этой истины зависит лишь от важности ее.
Антропология должна бы разделяться на три части:
1) описание внешнего, или объективного человека, т. е. организма;
2) описание внутреннего, или субъективного человека, т. е. сознания, сопровождающего этот организм;
3) указание определенных отношений между сознанием и организмом, т. е. между внешним и внутренним человеком. (Последнее обработать по Кабанису).
Психология, как самостоятельная наука, едва ли возможна; ибо явления мышления и воли нельзя основательно исследовать, не принимая в то же время во внимание действия физических причин в организме; поэтому психология предполагает физиологию, а физиология — анатомию; иначе психология остается в высшей степени поверхностной. Поэтому нужно преподавать не психологию, но антропологию; последняя же охватывает те две, вне связи с антропологией — медицинские, науки и получает, благодаря этому, несравненно бо́льшую область.
Что столь неизмеримая разница между людьми высшей и низшей породы недостаточна, чтобы образовать два особые вида, — это иного может изумить и даже смутить.
Правильное определение четырех темпераментов согласно степени и легкости возбудимости имеется уже в „Физиологии“ Блуменбаха, § 79.
Το επιϑυμητικον (pars animi concupiscibilis) и το ϑυμοειδες (pars animi irascibilis) Платона служат источником всех аффектов и страстей. Точных эквивалентов для этих выражений на немецком языке нет.
Что ребенок в утробе матери лишен сознания, это вытекает уже из того, что он не дышит. Для дыхания необходима деятельность головного мозга; по-видимому, и наоборот — для деятельности мозга необходимо дыхание.
Я не верю, чтобы гениальный человек имел большой рот: это — слишком животная черта. Сообразно с этим нужно видоизменить мое положение, что во лбу и в глазах выражается интеллектуальная сторона человека, во рту же — моральная.
Рот Лихтенберга? — Рот Канта?
Был ли хотя один из гениально одаренных людей косым? Думаю, что нет; хотя мне известны две физические причины косоглазия — слабость одного глаза и ненормальная короткость какого-нибудь глазного мускула. Косоглазие у животных?
Верное замечание Бэкона, что на юге люди в массе более одарены, чем на севере, где напротив лучше развивается индивидуальный высший гений, стоит в связи с тем обстоятельством, что холод делает мало защищенную от него людскую массу совершенно тупою и глупою, а величайшее мозговое напряжение наступает именно тогда, когда мы, при высоком подъеме барометра зимою, бываем защищены от резкого влияния холода; напротив, жара подавляет высшую духовную деятельность, но зато оставляет массе ее заурядный рассудок.
Если между более тупыми, чем южные, северными народами появляется когда-либо выдающийся ум, то он, по верному замечанию Бэкона, превосходит тогда наиболее выдающиеся умы южных народов; это происходит, быть может, от того, что уроженец севера, дольше созревает и, следовательно, период, в который он способен к непосредственным восприятиям (по Гельвецию, вообще до 30—35 л.), у него дольше, время его расцвета продолжительнее и, таким образом, он может получать больше последовательных впечатлений извне, чтобы реагировать на них, как на поводы; во-вторых он, как ум гениальный, обладает такою же живостью, как южанин, но, как северянин, имеет еще и преимущество пред уроженцем юга — в постоянстве, устойчивости и твердости, а вместе с тем и в бо́льшей рассудительности.
Не проигрывает ли человечество в качестве столько же, сколько оно выигрывает в количестве? Ведь, например (по Истории повальных болезней Шнуррера), когда после чумы в XV столетии, женщины сделались так необыкновенно плодородны, что рождения близнецов стали заурядным явлением, то у всех этих детей недоставало по два зуба. Если сравнить греков и римлян с нашим поколением, если подумать о тех первобытных временах, в которые были сложены Веды, и принять во внимание ничтожество современного поколения, размножающегося, как сорная трава; если, наконец, взвесить то обстоятельство, что из бо́льшего числа людей арифметически мыслимо и бо́льшее число великих людей, а их совсем не появляется, — то можно прийти к такой гипотезе.
Гимли заметил, что вызывание физиологического спектра цветов утомляет глаза. Действительно, это для глаз — то же, что̀ онанизм для половых органов; напротив, действительное созерцание требуемого цвета — то же для глаз, что для половых органов естественное удовлетворение полового влечения. В обоих последних случаях происходит соединение и нейтрализация противоположных полюсов; в обоих первых, напротив, один действительно данный полюс должен возместить другой из самого себя.
Когда при быстрой смене звуков нижней октавы и двух верхних, при том на большие интервалы, пальцы бегают по флейте вверх и вниз, — слушателю несомненно кажется, что низкие тона исходят из другого места, чем высокие. Не лежит ли в этом ключ к чревовещанию?
Действия и побуждения людей, в каждом, как наиболее важном, так и самом незначительном из их занятий, даже в каждом их движении, носят своеобразный характер преднамеренности и умысла, и поэтому они являют зрелище, настолько в корне отличное от движений животных, что свалившемуся с отдаленной планеты, совершенно неосведомленному наблюдателю, должно бы воочию стать ясным, что людьми движет такой род мотивов, какого совершенно нет у животных. Это именно — понятия, не-интуитивные, абстрактные представления.
Если мы отправимся в далекие страны и в более теплый климат, то мы встретим много новых пород животных, которые приведут нас в изумление, как нечто совершенно новое. Но лишь формы и окраска здесь новы. Внутренняя сущность — та же самая, хорошо нам известная: воля к жизни в своих однообразных, известных проявлениях, не допускающих большого разнообразия.
Воля человека имеет ту же цель, что и воля животного: питаться и порождать детей. Но какой сложный и искусственный аппарат имеет для этого человек, какие искусственные средства для той же цели, сколько интеллекта, размышления и тонкой абстракции применяются здесь даже при повседневных действиях обычной жизни! Между тем цель ставится и достигается здесь та же, что и у животного. Это подобно тому как одно и то же вино однажды предлагается в глиняном сосуде, другой раз — в художественно сделанном кубке, но всегда остается тем же вином, или как и клинок остается одним и тем же, сделана ли рукоятка из золота или из латуни.
Если бы природа сделала последний шаг к человеку не от обезьяны, а от собаки или слона, то насколько иначе выглядел бы человек! Он был бы разумным слоном или разумною собакою, вместо того чтобы быть, как теперь, разумною обезьяною. Она, природа, сделала этот шаг от обезьяны, потому что он был самым коротким; но при небольшом изменении в прежнем ходе природы, этот шаг стал бы короче с другого места.
Иной зоолог, в сущности, просто — обезьяний регистратор.
Попы и их присные, которые теперь попадаются и между зоологами, — например, Рудольф Вагнер в Эрлангене, — не выносят того, чтобы в системе зоологии человек был причислен к животным; несчастные! Они не знают вечного духа, который живет во всех существах, один и тот же, и в своем ребяческом заблуждении погрешают против него.
Напротив, Жоффруа в настоящее время хочет уничтожить различие между двурукими и четырехрукими, соединить и тех и других в одном семействе, и поместить орангутанга между homo и simia.
В Revue des deux Mondes от 15 марта 1857 г. помещена статья некоего майора Фридолина, побывавшего в Индии: Les Anglais et l’Inde. Он рассказывает, отчасти даже на основании специального и личного сообщения одного английского офицера, о в высшей степени замечательном явлении, часто случающемся в королевстве Ауд, в лесах недалеко от Лукнова (Лакнау), именно, что волки похищают детей, иногда даже трехлетнего уже возраста, и воспитывают их вместе со своими детенышами; и человеческое дитя становится тогда совершенно звероподобным и таким и остается. Если его поймать, даже в девятилетнем возрасте, то его никогда уже нельзя более воспитать по-человечески, вернуть ему язык и разум. Одного такого ребенка держали даже, подобно другим зверям, в клетке зверинца.
Если так, то история Ромула и Рема не была басней.
Нужно думать, что если волк не съедает ребенка с голоду, то, следовательно, его превозмогает что-то более сильное, — именно, желание присоединить ребенка к своему потомству.
Не замечательно ли в высшей степени то обстоятельство, что, подобно тому как человек приручением и гуманизацией одной волчьей породы приобрел себе вернейшего своего друга, собаку, которую Фредерик Кювье назвал драгоценнейшим из его приобретений, — совершенно так же и волк приручает к себе человеческих детей? Не свидетельствует ли это об особой симпатии, о скрытом сродстве между обоими generibus, которое в таком случае может служить также и для объяснения подчас безграничной любви между хозяином и собакою? В качестве пояснительной аналогии можно привести также и противоположный случай, именно — сильную антипатию, даже ужас и отвращение многих людей к жабам, что̀ может иметь лишь скрытое метафизическое, а не физическое или эстетическое, основание; при этом нужно принять еще во внимание, что жабы издавна употреблялись для магических целей, — а не ядовитые, например, змеи.
На насекомых и на других низших животных можно смотреть, во всем их обиходе и жизни, в их побуждениях и намерениях, как на сохранившиеся первые пробы творения; они представляют рудименты наших действий и побуждений.
Всякий раз когда, в силу великих переворотов в природе, поверхность нашей планеты погибает, а с нею и все породы живущих существ, чтобы на смену им явились новые, — происходит Changement de décoration на мировом театре.
Большинством зоологов generatio aequivoca отвергнута вот уже лет 10—15 тому назад. Однако в Comtes rendus от декабря 1858 г. Пуше подтверждает действительность самопроизвольного зарождения с помощью экспериментов. Но от 5 января, там же, против него выступают, ссылаясь на прежние эксперименты, Мильн Эдвардс, Катрфаж и двое других. И — еще один писатель, в следующей статье Comptes rendus[2]. Последние утверждают, что сильно прокаленное сено в прокипяченной долгое время воде дает инфузории лишь при условии доступа настоящего атмосферического воздуха, а не воздуха, составленного из 79 частей азота и 21 кислорода, которые только что получены из химических соединений; и не тогда, когда, — как это проделано ими, — воздух сначала пропущен сквозь разные кислоты и щелочи и лишь затем получил себе доступ[3]. И вот они заключают отсюда, что в атмосферическом воздухе постоянно носятся биллионы зародышей всевозможных грибков и инфузорий, пока тот или другой из них не встретит подходящего для себя Medium. (Об этом говорит уже Окен, „Die Zeugung“). Я заключил бы, вместо этой чудовищной гипотезы, что условием возникновения новой жизни (растительной или животной) является настоящий атмосферный воздух, а не его химическое бездушное подражание (также не воздух, у которого с помощью реагентов (как выше) отнята животворящая сила), так как атмосферный воздух содержит что-то, не воспринимаемое нами (вроде, например, озона), недостающее воздуху искусственному.
Encheiresin naturae зовут… и т. д.
Вообще же, мои illustres confrères, generatio aequivoca до известной степени очевидна a priori, — на том основании, что животные всякого рода действительно существуют. Откуда же, откуда взялись бы они в противном случае, хотя бы сколько-нибудь мыслимым образом? — Что же думают эти господа? С неба, что ли, они свалились? — Единственно возможная мысль — та, что из неорганической природы возникли низшие растения, из их гниющих остатков — низшие животные, а из последних — высшие, последовательными ступенями.
Я не думаю, чтобы эти господа были из жидов, — хотя и чувствую уже что-то вроде Foetor judaicus.
До сих пор философы много старались о том, чтобы поучать свободе воли, я же буду учить всемогуществу воли.
Тяготение к колдовству коренится в сознании, что у нас и у всего мира, наряду с нашей временной природой и временной природой мира, имеется еще и природа вневременная, путь от которой к каждому пункту в пространстве и во времени, а значит, и к каждой материи, одинаково короток. Суеверие же, далее, возникает благодаря амфиболии понятий, — именно, мы просматриваем, что все действия и поступки совершаются уже во времени, следовательно, никакое волшебство невозможно, и, хотя самая воля магична (как я уже часто говорил), но никогда не ее проявление; этот искомый путь от нашей вневременной сущности к каждому пункту во времени хотя и открыт для нашей воли, но не для проявления ее — индивидуума; он ведет, следовательно, лишь чрез смерть. Однако кажется почти, что в магнетическом сне найден такой путь, который обходит смерть; также ясновидение соответствует понятию волшебства.
Диана (Diva Jana) — это Геката как богиня луны; ибо магическое влияние луны было известно уже давно.
Если принять во внимание, какое значение имела вера в магию у индусов, халдеян, евреев, греков, римлян, у всех христианских и почти всех диких народов, короче — во все времена и во всех странах, вплоть до профессора Томазия, который в начале прошлого столетия доказал, что вера эта суетна, и тем положил конец процессам о ведьмах, тянувшимся в течение всего средневековья, — ведь, даже у римлян встречаются различные leges против maleficos, maleficia, veneficia, один закон даже в двенадцати таблицах (см. Plin. hist. nat. L. 30, c. 3), — то могло бы, пожалуй, явиться искушение усмотреть во всеобщности этой веры аргумент в пользу ее правильности, если бы argumentum e consensu gentium не был раз навсегда отвергнут. Однако можно думать, что, так как человек внутренне сознает себя микрокосмом, т. е. чувствует, что воля в нем служит сокровеннейшим творческим принципом всех вещей, и именно в силу этого приходит к допущению, что все присущее воле, как вещи в себе, принадлежит также и ее проявлению, а также, что мир, как представление, так как он вообще зависит от субъекта, не может быть вполне независимым также и от индивидуума, как носителя субъекта, — можно думать, что из обоих этих воззрений вырастает вера в то, что воле человека доступно непосредственное воздействие на всякую часть внешнего мира: а это и есть самое существенное в вере в магию, так как на всякие церемонии можно смотреть, как на простое средство к точному истолкованию индивидуальной воли, поскольку она хочет проявить себя, как общая, или воля в себе[4]. Тогда эта вера была бы коренящимся в человеческой природе заблуждением, несколько похожим на то другое заблуждение, в силу которого человек переносит свободу, присущую лишь воле в себе, на волю индивидуума.
Кажется, что в средние века, когда в силу недостаточного знания природы и ее сил лишь в незначительной мере могли действовать физически, тем более стремились действовать магически, т. е. метафизически.
При совершении таких поступков, благодаря которым ход нашей жизни принимает новое направление, хотя мы этого в данный момент и не сознаем; также при наступлении таких событий, которые поворачивают нашу судьбу в благоприятную или неблагоприятную сторону, — нас захватывает значительность и важность момента, хотя мы и не знаем, — почему; предчувствие будущего оказывает свое воздействие; это походит на то, как при повороте за угол открывается новый вид. Это бывает или вследствие забытого в бодрственном состоянии сомнамбулического предвидения, или же потому, что хотя мы и не предвидим ясно последствий сделанного шага, однако чувствуем их, т. е. имеем некоторое смутное о них представление.
Так, Бонапарте говорит (manusc. de St. Helène): „j’en reçus l’impression en signant l’ordre du système continental“.
Относительно таких внутренних сигналов со мною, пожалуй, согласятся; но уже труднее ожидать согласия относительно внешних предзнаменований, — как если, например, конь закусывает в страхе удила и спотыкается, когда всадник заставляет его ступить на чреватую бедствием дорогу. Чтобы понять возможность этого, нужно постичь, что все внешнее, с высшей точки зрения, опять-таки — внутреннее, и вся действительная жизнь опять-таки — лишь сон, скрытые вожатые которого — мы сами.
Гений и ясновидящая сомнамбула — оба представляют собою ненормально повышенное функционирование обоих противоположных центров нервной системы. Гений возможен лишь в мужском поле, ясновидение — в женском, или во всяком случае у мальчиков до половой зрелости.
Неверие в магию основывается на отсутствии причинной связи в магических событиях. Трудность магии именно — в том, что некая уже индивидуализированная и, в силу этого, ограниченная определенной материей воля должна воздействовать на другую материю так, как если бы она не была индивидуализирована.
Чтобы всячески и до самой смерти служить истине, я запишу, что в ночь на новый год между 1830 и 1831 я видел следующий сон, указывавший на мою смерть в этом году. — В возрасте от 6 до 10 лет я имел закадычного друга и постоянного товарища игр, совершенного ровесника — Готфрида Иёниша; он умер, когда я, на 10-м году жизни, был во Франции. В последние 30 лет я вспоминал о нем крайне редко. Но в названную ночь я попал в какую-то неизвестную мне страну; на поле стояла группа мужчин, и между ними — взрослый, гибкий, длинный человек, в котором я, не знаю — каким образом, узнал этого самого Готфрида Иёниша, и он приветствовал меня[5].
Тотчас же после своего приезда во Франкфурт я видел совершенно отчетливое явление духов; то был[и] (как я думаю) мои родители; это явление означало, что я должен был пережить еще бывшую тогда в живых мать мою; уже покойный тогда отец держал в руках свечку.
Спор о том, существуют ли призраки или нет, представляет собою настоящую антиномию, которая разрешается таким образом, что призраки существуют для мозга, но не для органов чувств[6].
Кто постиг, что в силу сокровенной мощи и необходимости, орудием которой служат вещи, все его переживания, хотя они и причинены внешними, совершенно чуждыми ему причинами, могут однако рассматриваться, как наступившие и осуществившиеся исключительно ради него и по отношению к нему (как собственные его сны), — тот легко может перенести это также и на то, что̀ лишь проходит пред его глазами, не касаясь его и не затрагивая его фактически, — omina.
Вера в предзнаменования (omina), которая твердо упрочилась во все времена и во всех странах, вопреки здравому рассудку и всем наиболее очевидным разумным основаниям, покоится в конечной основе своей на двух следующих истинах. Во-первых: все, что̀ случается, случается необходимо, так как некая непрерывная, строгая и безизъятная причинная цепь связывает все происшествия, от начала мира и до настоящего момента; поэтому возможна лишь относительная, а не абсолютная случайность. Во-вторых: одна и та же сущность пребывает во всем и лежит в основе всякого явления. — Поэтому-то каждое отражается в каждом, все говорит из всего, и каждый данный миг находит отзвук во всем и окрашивает в свою краску все, что совместно в нем находится. Ибо всякая вещь лишь пространство свое имеет для одной себя; время же обще всем вещам; они существуют зараз.
Если явления духов реальны также и с объективной стороны, то для мертвецов их явления — то же, что для спящих их сны.
Признаки духовидения: духов не пугаются, не боятся и считают их телесными, людьми.
Мое учение объясняет бытие мира, которое считалось делом Бога, из всемогущества воли. И вот приходит на помощь опыт с животным магнетизмом и связанными с ним явлениями и показывает, что магнетические действия, которые считались делом дьявола, производятся сильною волею. Это дано в опыте и может послужить для того, чтобы сделать и первое положение менее парадоксальным и даже понятным. А именно: если воля человека в состоянии сделать то, что считалось делом дьявола, то, следовательно, она вполне в состоянии сделать и то, что̀ считали делом Божьим.
Sic res accendunt lumina rebus.
В средние века и до начала XVIII столетия веру в Бога считали неотделимою от веры в дьявола; и кто не верил в последнего, того поэтому уже называли атеистом: мы видим, что это не было так абсурдно.
На магию потому смотрели, как на сродную злому началу и противоположную добродетели и святости, что она, совершенно так же, как добродетель и чистая любовь, основывается на метафизическом единстве воли, но вместо того чтобы, подобно добродетели и любви, воспризнавать сущность собственного индивидуума в чужом, пользуется этим единством, чтобы распространить деятельность собственной индивидуальной воли далеко за ее естественные границы.
Английские газеты (конца августа 1845) повествуют с большою насмешкой, как о неслыханном суеверии, что один молодой человек, долго страдавший постоянно возвращавшейся перемежающейся лихорадкой (ague and fever) и тщетно пользовавшийся указаниями врачей, по совету одной мудрой женщины применил следующее симпатическое средство, от которого и выздоровел: взял паука, посадил его в пустую ореховую скорлупу, завязал ее и носил на шее: по мере того, как чахнет, умирает и истлевает паук, исчезает и лихорадка[7].
Dr. Нееф рассказал мне следующий случай удачного симпатического лечения, который он наблюдал собственными глазами. Дело касалось костной опухоли на руке; ее натерли яйцом, так что это место стало несколько влажным, и затем зарыли это яйцо в муравейник больших муравьев (большие красноватые муравьи в полдюйма величиною). В первую же ночь больная почувствовала на месте опухоли нестерпимый зуд, как бы от муравьев, и с этого времени опухоль стала опадать, пока, по прошествии некоторого времени, не исчезла совсем и без возврата. Сравн. Kieser’s Archiv Bd. 5 Stck. 3 S. 106, Bd. 8 Stck. 3 S. 145. 148. Bd. 9.
Есть лишь одна целительная сила — сила природы; в мазях и пилюлях нет ее; в лучшем случае они могут дать целебной силе природы указание, где есть для нее дело.
Morbus ipse est medela naturae, quae opitulatur perturbationibus organismi: ergo remedium medici medetur medelae[8].
Когда кто-либо вопрошает, как оракула, стучащий стол, и стол верно возвещает ему прошлое и даже будущее, то это можно объяснить тем, что стол доводит до его сознания уже известное ему бессознательно. В нас таится скрытый пророк, который становится явным в сомнамбулизме и ясновидении, когда он возвещает нам то, что было или будет у нас, в бодрственном состоянии, — бессознательным. Также в глубоком сне он знает все и пытается иногда довести это до сведения мозга в аллегорических снах, реже — в непосредственных видениях. Но часто он не может довести до мозга ничего, кроме смутного предчувствия. (Сравн. „О духовидении и т. д.“) Всеведение этого пророка и должно быть тем, что̀ посредством стучащего стола доходит до сознания, подобно тону, от которого слышно лишь эхо; или подобно тому как наше лицо мы можем видеть не непосредственно, а лишь в зеркале, благодаря отражению лучей. Даже когда спрашивающий не касается стола, он воздействует на него (стол), в силу единства вещи в себе во всех существах, — чрез тех лиц, которые касаются стола. Дюпоте влиянием своей воли делает людей безвольными, так что они выполняют все движения уже по его указанию и воле, а не по собственной. Далее и самый стол, ведь, имеет волю, хотя и очень слабую, которая обнаруживается как тяготение; но эта воля точно также побеждается волею лиц, накладывающих на стол руки, так что стол, вместо собственной, следует их воле.
В объяснение американского вызывания духов столоверчением и т. д. можно было бы сказать: после смерти остается, ведь, чистая, голая воля, без интеллекта. Эта воля нуждается для восприятия вещей в каком-нибудь чужом интеллекте, которым она и пользуется, как паразит (и которым ссужает ее медиум), воспринимает благодаря ему и затем, сообразно с этим восприятием, проявляет магическую силу, которая находится к услугам всякой воли, значит, также и воли умершего, — в стуке, бросании и т. д.
Астрономы признают бесспорным, что тяготение не нуждается, подобно свету и т. д., в каком-либо времени для распространения своего действия: оно дано моментально, при всяком расстоянии; следовательно, тяготение — поистине actio in distans; оно — высшего порядка, чем все физические силы, подобные свету и т. д.
Пока вы будете ставить всякой философии conditio sine qua non, чтобы она была выкроена по еврейскому теизму, нечего и думать о каком-либо понимании природы или даже о серьезном исследовании истины.
Современный материализм, это — навоз для удобрения почвы под философию.
Все естественные науки подлежат тому неизбежному злу, что они постигают природу исключительно с объективной стороны, не заботясь о субъективной. Между тем главная суть необходимым образом кроется именно в субъективной стороне: это выпадает на долю философии.