H. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в пятнадцати томах
Том XVI (Дополнительный). Статьи, рецензии, письма и другие материалы (1843—1889)
ГИХЛ, «Москва», 1953
НОВОСТИ ЛИТЕРАТУРЫ, ИСКУССТВ, НАУК И ПРОМЫШЛЕННОСТИ *
править<ИЗ № 11 ЖУРНАЛА «ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ ЗАПИСКИ», 1854>
править- Составлено по журналам: Revue des Deux Mondes, Revue de Paris, Revue Britannique, Revue Contemporaine, Edinburgh Review, Bibliothèque de Genève, Illustration, Illustrated London News, Illustrierte Zeitung. Magazin für die Literatur des Auslandes, Das Ausland, Erheiterungen, The Athenaeum, L’Athenaeum Franèais, Novellen-Zeitung, Institut, Indépendance Belge, Journal des Debate.
Оперный сезон в Париже начался. Зала оперы, поступившей, как мы говорили в одном из предыдущих обозрений, под непосредственное заведывание правительства, отделана заново и, по отзывам журналов, чрезвычайно великолепно: повсюду бархат, позолота; освещение залы также улучшено. Все это было бы хорошо, если б состав труппы соответствовал внешнему богатству театра; но именно труппы-то и недостает парижской Опере. Примадоннами наступившего сезона будут Штольц и Бозио — певицы далеко не первоклассные. Потому парижане могут смотреть с удовольствием на убранство лож, но едва ли найдут возможность слушать своих певиц и певцов с большим удовольствием. Фельетонисты парижских журналов могли бы утешиться этими соображениями в том грустном для них нововведении, что нынешнее управление Оперы не хочет выдавать им даровых билетов, как делалось прежде. Едва ли можно много жалеть о потере права слушать таких артистов, какими должен довольствоваться в нынешнем году Париж. Тем не менее театральные рецензенты чрезвычайно недовольны. Они даже предвещают погибель сезону нынешней зимы, потому что журналы будто бы решились, в отмщение за отнятие своих билетов, не говорить о представлениях Оперы. Конечно, эта угроза не исполняется: театральные фельетоны появляются в журналах, как и всегда. Тем не менее надобно думать, что злое предвещание сбудется, и парижская Опера в следующую зиму потерпит решительное падение — не от молчания журналистов, а от холодности публики. Теперь рассчитывают уже на убыток в 600 000 франков; но по всей вероятности он будет более. Говорят, однакож, что первые представления оперы были не совсем неудачны. Бозио и Штольц стараются петь по возможности хорошо. София Крувелли 1, знаменитая примадонна прошлого сезона, недавно скрылась из Парижа за несколько часов до спектакля, в котором должна была петь; говорят, будто бы она оставила записку, в которой объясняет, что причина ее поспешного отъезда — вступление в брак и что по прошествии медового месяца она возвратится на сцену, если то позволят семейные отношения, в которые она вступает. Сколько можно судить по отзывам журналов, единственная хорошая певица в Париже теперь — Кабель; но она поет не на Большой Опере, а на сцене Opéra-Comique; и напрасно старались переманить ее из этого любимого парижанами театра в итальянскую труппу. Из певцов Итальянской оперы также нет ни одного особенно хорошего. Концерты нашего знакомца, Шульгофа, который недавно приезжал в Париж, вероятно доставили знатокам и любителям больше истинного наслаждения, нежели сомнительное пение Штольц и Бозио. Знаменитый пианист произвел неописанный фурор, так что его принимали восторженнее, нежели самого Листа. Впрочем и в Опере сильно аплодировали — только не певцам или певицам, а двум цивилизованным дикарям Вандименовой земли, появившимся в одной из лож Оперы. Эти гости из племени папуасов приехали в Париж пожить и повеселиться. В Париж ожидают также какого-то кохинхинца, страшного богача. Журналисты предвещают, что парижане найдут его очень милым и любезным, потому что он привезет около восьми или десяти миллионов с намерением оставить их в Париже. Возвратимся, однакож, к театрам. Рашель, которая грозилась разорвать все связи с Théâtre Franèais, как грозилась уж десять раз, опять, по обыкновению, не сдержала угрозы и попрежнему играет на этой сцене. Число новых пьес ее репертуара значительно увеличилось. Французские журналы говорят о «Медее», драме Легуве, «Розамонде», драме Латура2 и еще о третьей пьесе, написанной для Рашели Скрибом. Но другая театральная распря — между Перреном, который был назначен директором Théâtre Lyrique и «Обществом драматических писателей» — не уладилась мирно, как это предвещали: Перрен отказался от места, и теперь ожидают, что директором Лирического театра будет назначен Брандюс, издатель музыкальных произведений (его магазин есть и в Петербурге, соединенный с книжным магазином Дюфура). Одна из прежних знаменитостей французской сцены, Жорж, получила очень странное, но тем не менее приятное вознаграждение за пользу, которую некогда приносила театру: ей дано правительством право во время предстоящей всемирной выставки содержать прислугу, которая будет принимать на сохранение трости и галоши посетителей. Рассчитывают, что Жорж получит от этой неблестящей привилегии более 25 000 рублей серебром выгоды. Если к этим новостям, не представляющим особенной важности, прибавить, что холера в Париже прекратилась, что перестройки продолжаются с прежнею деятельностью, что парижское общество уж возвратилось из деревень и с вод, то едва ли не истощится весь запас известий о Париже за последний месяц. Можно только упомянуть о слухе, более или менее неправдоподобном, будто бы какому-то «очень плодовитому и талантливому писателю» (конечно, Александру Дюма) американцы сделали предложение, чтоб он ехал описывать Соединенные Штаты и сочинять романы из американской жизни. Североамериканцы непременно хотят сделаться известны Европе и единственным верным средством обратить на себя внимание парижан считают романы Дюма, который прославил «Трех мушкетеров» и стольких героев. Романы и путешествия его будут в одно время выходить двумя изданиями: на английском языке в Соединенных Штатах и на французском в Париже. Французское издание будет оставаться исключительною собственностью «плодовитого и даровитого писателя», а за английское будут платить ему по 10 000 доллеров (13 000 р. сер.) за том. Едва ли надобно прибавлять, что этот слух — пустой пуф: североамериканская литература теперь богата собственными писателями несравненно лучшими, нежели французские, и не имеет никакой надобности нанимать для своего украшения Александра Дюма или кого-нибудь другого. Столь же недостоверны противоречащие слухи о том, какой прием нашли в Северной Америке Гризи и Марио. Одни известия говорят о баснословном энтузиазме, о чудовищных сборах; говорят, что сбор одного представления простирался до 600 000 франков; другие утверждают, будто бы Марио и Гризи были встречены очень холодно и уж думают возвратиться в Европу. Говорят, будто бы Рашель также собирается отправиться в Америку; ее брат Рафаэль Феликс, заведывающий сценическими предприятиями сестры, уже поехал, говорят, нанимать труппу и приискивать квартиры. Путешествие будет продолжаться год. Рашель даст двести представлений и за каждое будет получать по 6 000 франков, что составит сумму в 1 200 000 франков, или 300 000 р. сер. Итак, Рашель отправляется не на собственный риск, а по контракту с каким-нибудь антрепренером? Кто же это? — известный спекулятор Барнум, который отыскал кормилицу Вашингтона и устроил нью-йоркскую всемирную выставку? Само собою разумеется, что это известие — пока еще только слух, требующий подтверждения, и, быть может, ложный или слишком рано разнесшийся. Впрочем, давно известно, что Рашель думает побывать в Америке.
В Брюсселе была художественная выставка, довольно богатая хорошими произведениями. Была также художественная выставка в Женеве.
В Лондоне холера прекращается. В нынешнем году продолжалась она менее времени, нежели в 1849, но унесла не менее жертв. Одной из главных причин упорства и жестокости эпидемии лондонские врачи считают нечистоту воды в Темзе и неопрятность многих частей города; потому полагают необходимым принять решительные меры к очищению Темзы, водосточных труб и т. д. Теперь Лондон не может похвалиться своею рекою: она была бы хороша, если б не была грязна. Воспитательную выставку, о которой мы имели случай говорить, теперь окончательно решено обратить в «Музей национального воспитания», который будет состоять из коллекции учебных пособий всякого рода: глобусов, атласов, рисунков, учебных книг и т. д. Но все еще не решено, где будет помещаться этот музей — в Лондоне или в Сейденгэтиском дворце; первое вероятнее, хотя последнее было бы приличнее. Жатва в Англии недурна; тем не менее уж слышатся опасения, что цена хлеба скоро возвысится, во-первых, по случаю прекращения привоза из России, откуда ежегодно получалась одна пятая или шестая часть всего количества иностранного хлеба, нужного для Англии; с другой стороны, по причине сильного неурожая в Соединенных Штатах, которые доставляли одну четвертую или даже одну третью часть ежегодного привоза. В нынешнем году Соединенные Штаты не будут в состоянии выпускать хлеба за границу; очень вероятно, что некоторые области принуждены будут сами покупать его за границею. Говорят, будто бы нынешняя жатва доставит хлеба на половину менее нежели прошлогодняя. Решение английского парламента не признавать действительность контрактов, заключаемых американскими писателями с английскими издателями (о чем говорили мы в прошлом месяце) достигает своей цели — принудить североамериканцев к заключению с Англией трактата о взаимном признавании литературной собственности. Американцы скоро увидят, что их писатели так же могут страдать от перепечатки, как и английские. По крайней мере англичане надеются такого последствия. Нельзя, однако, не сказать, что если решение английских лордов и принесет пользу английской литературе, тем не менее в сущности оно несправедливо, по признанию самих английских журналов. Вообще новостей за прошедший месяц в Лондоне вовсе не было, потому что и высшее и литературное общество еще не возвращалось в город из замков, с дач, минеральных вод и т. д. Говорили только, да и то, разумеется, немного, о прощальном рассказе Альберта Смита, который повторял свою повесть о восхождении на Монблан не менее 838 раз 3. Число это достаточно свидетельствует, что если англичане скучают, то скучают очень терпеливо: какой город вынес бы 838 повторений одного и того же? Самые любимые публикою пьесы нигде не выдерживают и десятой части представлений без перерывов. Однакож, как ни терпеливо слушали лондонцы пресловутый рассказ, как ни велик Лондон, Альберт Смит заметил, вероятно, что число его слушателей уменьшается и что рассказ надобно оживить чем-нибудь новым. Поэтому он отправляется опять на Монблан, но уж по другой дороге, через Амстердам и Германию, и обещает возвратиться с запасом новых приключений.
Немецкие журналы продолжают печатать статьи о мюнхенской выставке. Подробности относительно достоинства тех или других произведений немецкой промышленности, ими сообщаемые, без всякого сомнения имеют большой интерес для людей, специально следящих за техническою частью промышленного производства, но не были бы нисколько занимательны для других читателей. Немецкие мануфактуры совершенствуются — вот все, что должны мы повторить. Довольно живой интерес в немецких любителях искусства возбудили подарки, поднесенные рейнскою провинциею прусскому принцу и его супруге по случаю празднования их серебряной свадьбы. Подарки эти: акварельный альбом рейнских видов и серебряный стол, на верхней доске которого вырезан рельеф, изображающий церемонию поздравления. Резьба прекрасна, но, по устаревшему обычаю скульпторов, все лица драпированы греческими хламидами. Рисунки альбома, исполненные лучшими немецкими акварельными живописцами, по общему отзыву, превосходны, и альбом ценится в несколько десятков тысяч талеров. В Бонне выставлено теперь другое произведение немецкого искусства или мастерства, еще более интересное — рельефное изображение того полушария луны, которым она обращена к земле. Полуглобус сделан в огромном размере (две с половиною сажени в диаметре). Основа его деревянная, покрытая слоем гипса, на котором чрезвычайно отчетливо вытиснены все возвышения и углубления. Имя художника, трудившегося несколько лет над этим прекрасным произведением — Дикерт; он работал под руководством немецкого астронома Юлиуса Шмита. Ночью, постепенно подвигая освещение вокруг этой искусственной луны, можно наглядным образом объяснить зрителю, каким образом по длине тени, отбрасываемой лунными горами, астрономы измерили их высоту и успели составить чрезвычайно подробные и точные карты поверхности спутника нашей земли. Коснувшись таким образом астрономии, скажем, что в сентябре открыта еще одна новая планета, принадлежащая к многочисленной уже группе астероидов, обращающихся между Марсом и Юпитером. Теперь вместе с нею считается их 31. Открыл ее американский астроном Фергюсон, наблюдатель Вашингтонской обсерватории.
Прежде нежели перейдем к новостям наук, окажем, что осенью нынешнего года ужасное несчастие постигло одну из прусских провинций — Силезию. С 18 до 21 августа, в продолжение четырех суток, по всему пространству Силезии лил непрерывный, чрезвычайно сильный дождь. Водосточные канавы и рвы переполнились, улицы были затоплены водою. Никто, однако, еще не предвидел ужасных последствий этой погоды. Но скоро речки и реки начали подниматься страшным образом. В 12 часов дня 19 августа глубина речки Пегель в Ратиборе была еще только 12 футов 8 дюймов, а в 12 часов 20 августа возросла до 22 фут. 8 дюймов: в течение одних суток вода поднялась на полуторы сажени. Плотины были сломаны водою, и началось страшное бедствие. Все долины Верхней Силезии были затоплены; сады, парки, огороды опустошены, жатва уничтожена, весь хлеб с полей унесен. Опустошения в Нижней Силезии были еще ужаснее. Вся окрестность Бреславля обратилась в необозримое озеро; часть самого города была затоплена. Пегель поднялся почти на две сажени выше обыкновенного уровня. Жители старались укрепить плотины; солдаты гарнизона были прикомандированы помогать горожанам. Все было напрасно. 24 августа Пегель сломал все плотины и разлился по городу; в следующую ночь разлился Одер. Половина улиц была покрыта водою более нежели на аршин. Множество домов разрушено; мука и другие съестные припасы унесены водою. Такие же явления повторялись в прочих городах и селах. Убытки, произведенные наводнением, простираются до 15 миллионов рублей серебром.
Десятки огромных страниц английских журналов за октябрь месяц наполнены отчетами о годичном заседании «Британского общества для споспешествования успехам наук» (British Association for the advancement of science), и надобно сказать, что в заседаниях его отделения прочитано множество важных для науки записок и интересных обзоров современного состояния различных отраслей математических и естественных наук. Мы по необходимости должны отложить до следующего месяца полное обозрение заседаний Общества по отделам: математических наук, химии, геологии, географии, статистики и механики; здесь ограничимся только извлечением из вступительной речи президента, лорда Гэрроби (Harrowby), и двух или трех других записок. Прежде всего заметим, однако, что Общество, ежегодно переносящее место своих собраний из одного города в другой, ныне собиралось в Ливерпуле.
Сначала, по записке, составленной известным английским астрономом Чоллисом, лорд Гэрроби обозревает успехи, сделанные в прошедшем году астрономиею.
В продолжение года, протекшего со времени предыдущего собрания Британского общества, открыты четыре новые планеты и четыре кометы. Из планет три открыты лондонскими астрономами, в том числе две Гиндом (который уж прежде открыл восемь планет) и одна Метсом (Maith). Последняя была в следующую же ночь усмотрена с Оксфордской обсерватории — новый пример, доказывающий, как часто открытия делаются двумя лицами в одно время, независимо друг от друга. Четвертая планета открыта с Билькской обсерватории близ Дюссельдорфа Лютером, который уж прежде открыл две планеты. Из четырех комет одна открыта в Берлине, две в Геттингене, а четвертая была видима простому глазу в конце марта. Ни одна из них не признана тожественною с известными прежде кометами. Большое число планет и комет, открытых в последние годы, свидетельствуя о неутомимости наблюдателей, в то же время расширило поле астрономической деятельности и вызвало основание новых обсерваторий не только правительствами, но и частными людьми. Так, не говоря о нескольких обсерваториях, основанных частными лицами в Англии и Франции, в протекшем году устроена подобная обсерватория одним из жителей Моравии близ Ольмюца. Открытия планет, делаемые при помощи сличений настоящего положения звезды с прежними, показали также необходимость полнейших и точнейших звездных каталогов; работы по их составлению особенно деятельно производились на Гринвичской и других английских и на Пулковской обсерваториях. Замечательны также: каталог 12 000 звезд, составленный гамбургским наблюдателем Рюмкером, и каталог прямых восхождений 30 186 звезд, от 9-й до 12-й величины, составленный Купером. Определение астрономической долготы места посредством гальванических сигналов должно назвать важным усовершенствованием практической астрономии. Такой метод, придуманный в Америке, перенесен теперь в Европу, и посредством его с невозможною прежде точностью определено взаимное астрономическое положение Гринвичской обсерватории с одной стороны, с другой — обсерваторий: Кембриджской, Эдинбургской, Брюссельской и Парижской. Точность определения расстояний по этому способу простирается до двух аршин. Энке также воспользовался им в прошедшем году для определения долготы Берлина от Франкфурта-на-Майне. Гальванизмом воспользовались в астрономии также для постоянного согласования хода часов, находящихся в различных местах. Сказав несколько слов о геологии, лорд Гэрроби переходит к новейшему приложению метеорологии.
«Едва ли (говорит он) надобно распространяться о том, как много услуг практической жизни обещает оказать метеорология. В этой науке представляются едва ли не самые поразительные примеры того, какую важность приобретают факты, повидимому, маловажные и почти не имеющие отношения один к другому, когда их собрано много. Что непостояннее, повидимому, ветра и моря? Что менее подлежит вычислению и закону? „Коварное море“, „капризная волна“ — эти выражения обратились в пословицу. А между тем наблюдение и сравнение принесли уж много пользы науке и людям в этом случае и скоро принесут еще более. Известно, что североамериканское правительство, по настоянию лейтенанта Мори (Maury), которому и поручено было впоследствии, это дело, уже несколько лет собирало от своих купеческих судов наблюдения относительно известных морских феноменов, как-то: ветров, прилива и отлива, течений и температуры океана; и что выводы из этих наблюдений, распределенные по таблицам, занесенные на карты, уже дали возможность в замечательной степени увеличить быстроту и безопасность плавания. Известно также, что североамериканское правительство обращалось к великобританскому с предложением содействовать ему в этом деле, общеполезном для всех мореходных наций, и в Англии теперь учреждена особенная комиссия, для заведывания собиранием и классификацией) подобных наблюдений. Понимая всю важность предмета, я просил капитана Физ-Роя (Fitz-Roy), директора комиссии, сообщить мне сведения о настоящем положении вопроса, и он составил для прочтения вам следующие записки (мы представляем здесь извлечение только из первой, имеющей общий интерес; вторая говорит о текущих распоряжениях английской комиссии). Морская торговля развилась ныне по всему земном/ шару до беспримерной огромности; соперничество между купеческими судами достигло такой степени, что цена грузов и прибыльность торговли более, нежели когда-нибудь, стали зависеть от краткости и безопасности плавания; потому приобрел величайшую важность вопрос об определении кратчайших и безопаснейших морских путей. Развитие пароходства, общее стремление совершать плавание по прямой линии, на сколько то позволяют встречаемые на пути земли, течения и ветры, заставило искать точнейших сведений о всех посещаемых частях океана. „Главное дело моряка знать, где найти попутное течение и благоприятный ветер“ — это аксиома; но в настоящее время такое знание очень неполно. Оно много подвинулось вперед изданием „Карт ветров и течений“ от североамериканского правительства, по предложению и под наблюдением лейтенанта Мори. Изучая эти карты, мореходцы успевают значительно сокращать свои плавания — во многих случаях одною четвертою, в других даже целою третью времени, какое употреблялось прежде. Побуждаемые такою очевидною пользою, морские державы составляли в Брюсселе конвенцию из ученых морских офицеров для определения правил метеорологических морских наблюдений; потом все купеческие суда были приглашены и приглашаются производить их для пользы мореплавания. Такое обязательство принято многими, особенно североамериканскими шкиперами. Английское правительство также снабдит даром известное число судов, ходящих в отдаленные плавания, нужными инструментами. Польза предлагаемых наблюдений очевидна из следующих цифр. Карты, изданные лейтенантом Мори, сократили плавание в Америку третьею частью. Если б путь английских судов в Индию был сокращен только одною десятою частью, то на одной плате за провоз торговля выиграла бы 1 500 000 руб. сер.; оценивая фрахт (плату за провоз на корабле) европейских товаров, отправляемых ежегодно в другие части света, в 120 миллионов руб. сер., мы увидим, что сокращение путей только одною десятою частью принесло бы торговле выигрыш в 12 000 000 руб. сер.; кроме того, новая выгода будет получаться от того, что корабли будут, при благоприятнейших условиях плавания, служить долее, люди будут менее подвергаться болезням и т. д.
„Теперь я перехожу (продолжает лорд Гэрроби) к обозрению других отделов нашего общего дела, имеющим ближайшую связь с моими личными занятиями, именно: к этнографии, географии и статистике“. Вслед за тем он подробно объясняет необходимость решать экономические вопросы на основании статистических цифр; говорит об успехах применения строгих математических начал к рассмотрению различных явлений общественной жизни; указывает на „Ценз Англии и Шотландии за 1851 год“, приведенный к концу в предыдущем году, как на чрезвычайно важный труд; объясняет, какой огромной пользы может ожидать наука от общеевропейских статистических конгрессов, подобных брюссельскому конгрессу прошедшего года. Наконец обращает внимание на текущий вопрос в Англии: введение десятичной монетной системы (какая существует, например, в России и Франции) и на составление полугодовых земледельческих отчетов, которые могли бы служить важным пособием для земледельческих и торговых соображений. Потом, переходя к географии, он перечисляет важнейшие из ученых экспедиций, совершенных или предпринятых в прошедшем году; путешествия в средину Южной Америки, по рекам Парагваю, Амазонской и Ориноко; в Австралии по реке Моррею; путешествия Ливингстона и Эндерсона по Южной Африке, Барта и Фогеля в Центральную Африку4. Мы сообщим известия об этих экспедициях в следующем месяце; здесь же упомянем об одной австралийской, потому что представляем также в нынешний раз извлечение из одной интересной книги об этой части Света. Не можем, однако, прежде не сказать несколько слов об интересных наблюдениях, доказывающих, что краски различных частей растения соединяются в природе одна с другою не случайным образом.
В предыдущем году профессор Мэк-Кош обратил внимание ученых на то, что гармонические, дополнительные или соответственные краски очень часто встречаются в природе вместе. После того он имел случай пополнить свои наблюдения, особенно при помощи своего товарища доктора Дики (Dickie), занявшегося подобными исследованиям». Прежде всего напомним, что гармонирующими цветами называются те, сочетание которых приятно для глаза, например: розовый и зеленый, пурпуровый и желтый, оранжевый и синий. Наука нашла общий закон их соответствия в том, что эти цвета, будучи смешаны один с другим в известной пропорции, дают белый цвет, и глаз, раздражаемый одним из них, успокаивается на другом. Мэк-Кош приводит следующие случаи гармонии цветов в растительном царстве: 1) зеленый гармонирует с красным или красноватым. Это самое обыкновенное совпадение. Листья растения зеленого цвета; цветки, ягоды или плоды чрезвычайно часто бывают красного или розового. Часто зеленым листьям соответствует красный или красноватый цвет молодых ветвей и побегов, на которых они растут. 2) Пурпуровый с желтым. Очень часто лепестки цветка пурпурового цвета, а пестик и тычинки желтого. Особенно заметно совпадение пурпурового с желтым осенью, когда, из увядающих листьев, одни становятся пурпуровыми, другие желтеют. 3) Оранжевый и синий или оливковый. У синих цветков пыльник часто бывает оранжевый или оливковая чашечка. Вообще, совпадение дополнительных цветов замечается так часто, что необходимо должно иметь основание в физиологии растений. При распределении цветов должна действовать сила поляризации, по которой одна из противоположностей (напр. красный цвет) вызывается другою (зеленым); некоторые следы этого заметны и в красках птиц; например, 1) очень часто соединяются черный и белый цвета; 2) красно-желтый с темным; 3) красный и зеленый (напр. в перьях попугая). В записке доктора Дики приведено много примеров такого соответствия, и автор выводит из них несколько общих законов; важнейших два: 1) один из основных цветов, красный, желтый или синий, непременно находится в той или другой части каждого растения; 2) с тем вместе непременно бывает в растении дополнительный его цвет (зеленый при красном, пурпуровый при желтом, оранжевый при синем) или в том же самом органе, или на другой части растения; если гармонирующие краски не соединяются в растении в одно время, то одна из них сменяется другою при дальнейшем развитии растения.
Из всех многочисленных географических записок, прочитанных членами Общества, мы выбираем, как сказали, только известие об открытиях австралийской экспедиции, потому что об Австралии говорится также в другом месте нашего обозрения. Капитан Стерт (Sturt), один из участвующих в австралийской экспедиции, сообщает, что убежден в существовании большого внутреннего моря или озера, лежащего прямо на юг от реки Виктории. Он думает также, что на севере должна быть плодородная земля, между 16° и 20° южной широты, 120° и 133° долготы. Доктор Блондель, его спутник, убежден в необходимости послать новую экспедицию с северного берега во внутренность материка. Уильсон, геолог экспедиции, выставляет на вид важность исследования Северной Австралии, где климат и почва удобны для возделывания сахарного тростника и хлопчатой бумаги и где не будет недостатка в китайских работниках. Он также уверен, что золото найдется в северных и восточных австралийских горах, как найдено в южных, потому что геологический характер их одинаков. Теперь новая экспедиция, которой требуют эти ученые, уже снаряжается.
Много было говорено в заседаниях географического отдела о судьбе Франклина, и некоторые выражали еще надежду, правда, слабую, что отважный путешественник, может быть, еще жив. Теперь надежда должна исчезнуть. Ужасная судьба Франклина и его спутников известна. Они погибли среди снегов от голода, после того как их корабль был раздавлен льдами на запад от Баффинова пролива. Вот рапорт, присланный английскому правительству доктором Ри, который занимается исследованием восточных частей северной оконечности американского материка: 5
«Во время своего путешествия, совершенного весною текущего года с целью пополнить географические сведения о землях, лежащих на запад от Баффинова пролива, я встретил в заливе Пелли эскимосов. Один из них сказал мне, что толпа белых людей погибла от голода в некотором расстоянии от Пеллийокого залива на запад, невдалеке за большой рекою, на которой находятся пороги. Я получил от него несколько подробностей о их судьбе. Эти сведения окончательно рассеивают все сомнения об участи людей, принадлежавших к экспедиции сэра Джона Франклина. Вот краткое исчисление известий, мною собранных:
В начале 1850 года толпа белых людей, состоявшая человек из сорока, была замечена эскимосами, бившими тюленей на северном берегу острова короля Вильяма. Люди эти шли по прибрежному льду и тащили за собою лодку. Никто из них не говорил по-эскимосски; но знаками они объяснили туземцам, что корабль их раздавлен льдами и что теперь они ищут дичи. По виду этих людей, которые все, за исключением одного офицера, были очень худы, было заметно, что они сильно нуждались в съестных припасах. Они купили у туземцев несколько тюленей. Потом, в ту же весну, нашли эскимосы на берегу тридцать трупов, и еще пять других на соседнем острове, на северо-восток от большой реки, называемой туземцами Уткохайкалик (Oot-ko-hi-ka-lik), по всей вероятности, той самой, которую описывает Бэк под именем Рыбной реки.
Некоторые трупы были похоронены, вероятно, людьми, пережившими этих первых жертв голода; другие трупы лежали под палатками, третьи под опрокинутою лодкою, которая служила убежищем для белых людей; наконец несколько трупов лежали рассеянно по разным направлениям. Один из умерших был офицер, что заключили эскимосы по двухствольному ружью, лежавшему подле него, и потому, что у него на перевязи был телескоп. По искажениям на многих трупах было видно, что несчастные, пережившие своих товарищей, доведены были голодом до каннибальства. Пороху, повидимому, имели они еще много. Эскимосы говорят, что насыпали кучу его, опоражнивая найденные пороховницы; они также нашли много пуль и свинцу; кроме того, были найдены компасы, часы, телескопы, ружья. Все эти вещи были разломаны эскимосами, у которых я купил обломки. Я также купил у них несколько ложек и вилок, принадлежавших погибшим. Прилагаю при этом рапорте список важнейших из купленных вещей и снимки вензелей и начальных букв, которые нашлись на них. Самые вещи передам правительству по прибытии в Лондон.
Из тех эскимосов, с которыми я говорил, ни один не видел белых сам и не ходил на места, где найдены их трупы. Им рассказывали о всем, сообщенном мною, другие туземцы, видевшие белых и нашедшие трупы их. Джон Ри, начальник арктической экспедиции».
В числе вещей, купленных доктором Ри, находится серебряное блюдечко с именем Джона Франклина и другие вещи с именами офицеров, участвовавших в экспедиции. Ри прибавляет, что нет оснований предполагать каких-нибудь неприязненных поступков против погибавших со стороны эскимосов. Несчастные путешественники погибли от голода и стужи.
Теперь доктор Ри уже прибыл в Лондон. По его соображениям открывается, что Росс и капитан Белло находились в нескольких милях от места, где погибли Франклин и его спутники.
В противоположность этому трагическому рассказу сообщим комическую развязку неправдоподобной сказки, которою, однакож, были обмануты многие ученые.
Несколько времени назад возобновились старинные рассказы об африканском племени людей с хвостами. Многие путешественники говорят, что абиссинцы хорошо знают это племя и часто имеют случай видеть хвостатых людей. Они называются ниам-ниам и живут в пятнадцати днях пути на юг от Харара или в горах, отделяющих бассейн Восточного Нила от Западного. Тремо, участвовавший в экспедиции, посланной Мехмедом Али на юг от Египта для отыскивания золота и посетивший эти места, объясняет теперь эти странные слухи самым простым, но вполне удовлетворительным образом. «Быв в Фа-Зогло, за Сеннаром (говорит он), я был удивлен рассказами туземцев. Люди, у которых мы расспрашивали о племенах, в землю которых нам должно было ехать, называли их то „людьми с хвостом“, то „людьми в шкуре“. Я ожидал увидеть чудеса. Но в земле гумусов, гурумов и хомоче встретился я с этими загадочными людьми, и мои надежды на удивительное зрелище рассеялись. „Люди с хвостом“ — нагие дикари, которые носят только опояску, подобно многим другим дикарям; но дело состоит в том, что сзади к этой повязке прикрепляется довольно большой кусок звериной шкуры, книзу выкроенной клинообразно: и очень часто кусок этот оканчивается довольно длинным ремнем, похожим на хвост. Кожу привешивают они по очень простому соображению: чтоб на ней было мягче сидеть, нежели голым телом. Ремень остается для того, чтоб можно было, взявшись за него, ловко поправлять кожу, если эта подушка как-нибудь выбьется из-под сидящего».
Говоря в предыдущий раз о построении подводного электрического телеграфа между Европою и Африкою, мы остановились на том известии, что часть каната, которая должна лечь между итальянским берегом и северною оконечностью Корсики, привезена в Геную и, вероятно, ее погружение совершится успешно. Теперь она уж погружена с большим торжеством: сардинский министр публичных работ и многие другие сановники лично присутствовали на пароходе, погружавшем канат во время операции, продолжавшейся более четырех суток. Собственно погружение заняло немного времени; но часто надобно было приостанавливаться для различных поправок в механизме, посредством которого спускался канат, в глубоких местах скоро портивший машину своею огромною тяжестью (иногда часть каната, бывшая на весу, тянула более ста пудов); но все затруднения были побеждены, и теперь доказано опытом, что возможно проложение подводных телеграфов и в тех местах, где море имеет более 400 сажен, в чем многие не были уверены. Между тем как на южной границе Сардинского королевства пролагался этот гигантский канат, на северных границах начата другая работа, еще громаднейшая. Уж давно говорили о необходимости соединить Италию с Францией и остальною Европою посредством железной дороги; но Альпийский хребет представлял, казалось, непреодолимые препятствия осуществлению такого смелого замысла. Теперь начато проложение железной дороги из Швейцарии в Пьемонт, от Женевы до Турина, через Mont-Cénis, который прорежется тоннелем в 10 верст длины. Заговорив о тоннелях, скажем кстати об открытии, недавно сделанном в Сиракузах. Существование таких работ у греков и римлян было известно из многих свидетельств древних писателей; теперь нашли остатки водопровода, посредством которого остров Ортигия, составлявший часть Сиракуз, сообщался с другими частями города, лежавшими на материке Сицилии, и чрез который воды знаменитого фонтана Аретузы были проведены на Ортигию. Водопровод устроен на две сажени ниже дна морского пролива, разделяющего остров от материка.
Возвратимся, одяакож, к новому времени.
Человека преследует мысль о perpetuum mobile. Напрасно механика старается доказать ему, что невозможна машина, которая двигалась бы собственной своей силою, не будучи поддерживаема подкладываньем каких-нибудь новых материалов, истребляемых машиною для того, чтоб двигаться; люди все-таки стараются отыскать самодвижущуюся машину; напрасно Парижская академия наук решилась не рассматривать записок, излагающих новые планы построения perpetuum mobile — все-таки ей присылается ежегодно несколько десятков записок, трактующих об этом. И не должно думать, чтоб одни невежды, незнакомые с механикою научным образом, увлекались мыслью о perpetuum mobile: Лейбниц до конца жизни трудился над его устроением. Итак, не удивительно, что ныне один ученый итальянец говорит, что придумал машину, которая, если б действовала так, как он надеется, была бы истинною самодвижущеюся машиною. Нам кажется, что он не достигнет цели, которая, по его мнению, уже почти достигнута. Изложим, однакож, устройство его «гидро-динамической батареи» (pile hydrodinamique); оно очень просто. Ученые давно уж умеют разлагать воду посредством гальванической батареи. Известно также, что теплота может быть легко превращаема в электричество или гальванизм; известно также, что газы, соединение которых образует воду, горят с чрезвычайно сильным пламенем, будучи зажигаемы вместе в той самой пропорции, в какой соединяются они в воде. На этих фактах основана система ученого, о котором мы говорим и которого имя Карозио. В его машине вода разлагается гальваническим током на свои составные части: водород и кислород; переходя из жидкого состояния в газообразное состояние, они приобретают объем в несколько тысяч раз больший того, какой имела вода. Этою силою расширения, действительно громадною, Карозио пользуется для того, чтоб приводить в движение поршни машины, движущиеся в цилиндрах, как у нынешних паровых машин. Одним словом: до сих пор его гальванический ток делает то же самое, что огонь в наших паровых машинах. Но, подняв поршни, газы выходят из цилиндров не бесполезно, как пар из цилиндров локомотивов, а для того, чтоб соединиться и сгореть, опять образуя воду. Теплота, развивающаяся при их горении, употребляется на поддержание гальванического тока. Таким образом гальванический ток, поддерживаясь собственными своими произведениями, питает сам себя. Все это теоретически справедливо. Но, говоря о том, что теплоты, развивающейся от горения, будет совершенно достаточно для поддержания первоначальной силы гальванического тока, Карозио, кажется нам, забывает о законе «утраты сил при превращении», по которому, например, движущая сила, получаемая посредством паровой машины, будучи обратно превращена посредством трения или термоэлектричества в теплоту, даст теплоты уж гораздо менее, нежели было употреблено для произведения движения. Таким образом, и гальваническому току Карозио, несмотря ни на какие улучшения машины, теплоты, развивающейся от горения его произведений, будет недостаточно для того, чтоб поддерживаться в первоначальной силе. Карозио уж заметил уменьшение превращающейся силы в своих машинах, но приписывает его не сущности процесса, а посторонним влияниям, которые надеется устранить. Не разделяя этой надежды, можно, однакож, сказать, что идея Карозио принесет со временем плоды. В самом деле, разлагая воду на газы, мы, кроме силы расширения, можем пользоваться еще силою горения, и потому, когда ученые найдут средство устраивать сильные гальванические батареи дешевым образом, то выгоднее будет приводить машины в движение силою гальванизма, дающего двойной продукт: движение и теплоту, или вторичное движение (газы расширяющиеся и, кроме того, воспламеняющиеся), нежели силою паров или нагретого воздуха. Дело состоит в приискании дешевых источников гальванизма.
Между тем разложение воды для добывания из нее газов уже начинает иметь приложение в практике.
Парижский инвалидный дом освещается теперь, в виде опыта, газом, получаемым из воды. Такая система уж введена в Мадриде и, по уверению изобретателей, представляет возможность сократить издержки почти вдвое сравнительно с прежним способом добывания газа из органических веществ (ныне добывают его преимущественно из каменного угля). Газ получается из воды двумя путями: или пропускают водяные пары через слой тлеющего кокса, причем кислород воды поглощается горением и остается чистый водородный газ; этим путем добывается с апреля нынешнего года газ для 17 000 рожков, освещающих Мадрид; второе средство добывания — разложение воды электрическим током. Компания, взявшая привилегию на это изобретение, рассчитывает, что от введения нового способа добывания газа в Париже, в издержках города и частных магазинов на газовое освещение можно будет сделать экономию до 10 миллионов руб. сер. Она получает газ, как мы говорили, пропуская водяные пары через кокс; будет ли в техническом отношении выгоден способ добывания водородного газа через разложение воды гальваническим током — еще неизвестно. Изобретатель его, Шепар (Cheppard) делал опыты пока только в малом размере, и они удавались ему. Для того, чтоб вода легче разлагалась, предварительно вливают в нее разные вещества, например серную кислоту.
Де-ла-Рив издал большое рассуждение о северных сияниях 6, содержание которого сокращаем в следующие шесть положений:
1) Все наблюдения согласно доказывают, что северное сияние происходит в нашей атмосфере и состоит в светлом кольце, которого диаметр может иметь различные величины, а центр совпадает с магнитным полюсом.
2) Опыт, производимый в весьма редком воздухе над соединением двух электричеств близ полюса сильного искусственного магнита, показывает, что тут является светлое кольцо, подобное кольцу северного сияния.
3) Итак, надобно полагать, что северное сияние происходит от соединения в полярных странах положительного электричества атмосферы с отрицательным электричеством земли. В странах экваториальных эти электричества бывают разделены действием солнца.
4) Соединение электричеств — явление постоянное, но с переменным напряжением, смотря по состоянию атмосферы. Итак, северное сияние должно являться ежедневно, но в различных размерах, и потому бывает видимо на больших или меньших расстояниях, и только в ясные ночи.
5) Явления, сопровождающие северное сияние, как, например, клочковатые облака (cirrostratus), особенно же возмущения в магнитной стрелке, служат подтверждением его электрического происхождения.
6) Южное сияние, сколько можно судить по немногим наблюдениям, во всем сходно с северным и объясняется тою же самою причиною.
Упомянув о новом рассуждении Де-ла-Рива, не можем не известить наших читателей, что тот же физик, наконец, издал первый том своего большого сочинения: Traité de l'électricité[1]. Препровождая книгу в Парижскую академию наук, Де-ла-Рив уведомляет ее, что издание замедлилось потому, что к концу последней главы он присоединил теорию магнетизма и диамагнетизма; теорию совершенно новую и, по его мнению, совершенно удовлетворительную. Он долго обдумывал столь трудный предмет, и только в прошедшую осень удалось ему положить твердое основание учения, которое объясняет все явления, до сих пор остававшиеся непонятными. Такой отзыв самого автора заставляет с нетерпением ожидать его книгу в Санктпетербург. Когда она получится, мы отдадим о ней полный отчет.
История Англии от утрехтского до версальского мира (1713—1783), лорда Мэгона7. Том VII. (History of England by Lord Mahon). — VII томом оканчивается сочинение лорда Мэгона. Оно не отличается ни глубокомыслием, ни блестящим слогом, но читается очень легко и составлено добросовестно. В суждениях своих о людях автор старается быть беспристрастным и большею частью достигает этого. В последнем томе, недавно вышедшем, рассказывается окончание войны с американскими колониями и покорение Индии; но интереснейшая глава его — «?Кизнь и нравы английского общества в XVIII веке». Представляем здесь несколько отрывков, извлеченных из обширных выписок английского «Атенея».
«Три года назад француз, приехавший в Шотландию, с каким-то изумлением смотрел на тихие и мирные сцены, его окружавшие. „Мои парижские приятели советовали мне пускаться в Шотландию не иначе, как запасшись пистолетами и шпагой, потому что я отправляюсь в страну Роб-Роя“, — говорил он, объясняя причину своего удивления. Эти предусмотрительные парижские друзья запоздали в своих понятиях о Шотландии всего только на одно столетие; потому что действительно еще ста лет не прошло с того времени, как Роб-Рой выказывал свою удаль и не впускал в свои горы безнаказанно. Но осторожный француз ошибся бы также не более, как сотнею лет, если б вздумал вооружиться с ног до головы, подъезжая и к Лондону; потому что, восемьдесят или девяносто лет назад лондонские дороги также были небезопасны от разбойников. Шайки их разъезжали верхом на бойких лошадях, доставая себе порядочную поживу от путешественников. В царствование Георга I8 разбойники прибили на воротах многих зажиточных лондонцев записки, приказывавшие хозяевам, под страхом смерти, не выезжать из города без хороших часов в кармане или десяти гиней в кошельке. Экипажи частных людей и почтовые транспорты одинаково бывали останавливаемы. Так, например, в 1775 году, Нотхэлль, друг лорда Чатама, возвращаясь из Бата с женою и сыном, был остановлен разбойниками, стрелявшими по его карете, и умер от испуга. В том же году почтовый служитель, везший почту из Норвича в Лондон, был убит близ Эппингской Рощи, сам застрелив троих из семи разбойников, напавших на транспорт. И не должно думать, чтоб такие случаи бывали тогда редки. Старожилы рассказывают их десятками. Большею частью, однакож, отделывались от разбойников только потерею денег и пожитков. Грабежи по дорогам стали особенно часты около 1780-х годов. Вальполь пишет около этого времени из своего поместья в Строберри-Гилле, что, прожив там спокойно сорок лет, он не может теперь выйти на версту из дома без двух лакеев, вооруженных мушкетами. Были в то время вельможи (из них знаменитейшим был граф Беркли), славившиеся смелостью в делах с разбойничьими шайками. Рассказывают, будто бы однажды лорд Беркли, проезжая в сумерки по Гонсловским Кустам, вздремнул и вдруг был разбужен негодяем, который, стоя в дверцах кареты, держал пистолет у его груди. „А, вот и попался! — говорил разбойник, — а хвастался, как мне говорили, что никогда не дашь себя ограбить!“ — „И теперь не поддался бы, — отвечал лорд Беркли, опуская руку в карман, будто бы за кошельком, — если б из-за плеча у тебя не уставился на меня другой молодец“. Разбойник обернулся взглянуть, что за нежданный товарищ хочет с ним делиться добычей, и в этот миг лорд, выхватив из кармана пистолет, застрелил его наповал».
Кто бы мог поверить, что таково было благоустройство в Англии в конце XVIII века? Впрочем, теперь мошенники с больших дорог переселились в самые города и, судя по рассказам о лондонских ворах, не остаются в проигрыше. Вот несколько сведений об Оксфордском университете и о воспитании в Англии около 1780-х годов.
"Нельзя не признаться, что и духовенство и деревенские джентльмены очень во многих случаях выказывали недостаточность образования. В этом виновны были оба английские университета, но особенно Оксфордский. «Я слышал, — говорит Свифт, — не от одного и не от двух джентльменов лучшего общества, что в Оксфорде и Кембридже не могли они научиться ничему, кроме того, как только пить эль и курить табак. Я совершенно верю им и мог бы привести еще несколько сот примеров того же, виденных мною собственными глазами в одном из упомянутых городов», — он говорит об Оксфорде. Гиббон рассказывает, что наставник, на руки которому был он отдан в Оксфорде, только брал деньги и не обращал никакого внимания на занятия воспитанника, ни одного раза в целую зиму не напомнив будущему историку, что он не посетил ни одной лекции, и среди учебного времени Гиббон 9 разъезжал то в Бат, то в Лондон, то по Бокингэммову графству. То же самое подтверждает и свидетельство доктора Джонсона. Вот его рассказ: «В первый день по поступлении я слушал своего наставника, мистера Джордена, а потом четверо суток не показывался ему на глаза. На шестой день мистер Джорден спросил меня, куда я пропадал. Я отвечал, что катался на коньках». Это оправдание было принято, как совершенно удовлетворительное. Лорд Эльдон 10, окончивший курс в 1770 году, так рассказывает о своем экзамене на ученую степень: "В мое время экзамены в Оксфорде были комедией. Меня экзаменовали из еврейского языка и из истории. «Как называется по-еврейски лобное место?» — «Голгофа». — «Кто основал Оксфордский университет?» — «Я отвечал (может быть, и не совсем справедливо): „король Альфред“. — „Очень хорошо, сэр, — сказал экзаминатор, — вы достойны степени, которой ищете“. Репутация Оксфордского университета в половине прошлого века прекрасно объяснена в „Essays“[2] графа Честерфильда 11. Он предполагает совершенно невозможным, чтоб кто-нибудь из людей, хорошо знакомых с Оксфордским университетом, решился отдать в это заведение своих детей».
«Недостатку хорошего воспитания и образования, — продолжает лорд Мэгон, — мы должны отчасти приписать господствовавшую в конце XVIII века страсть к игре и пьянству. Удивительно, как много тогда выпивалось вина, несмотря на его высокую цену. Пьяниц было чрезвычайно много. Лорд Эльдон рассказывал мне об одном из почтеннейших людей того времени в Оксфорде, что он, встав из-за стола, ходил всегда придерживаясь за стены и заборы. Однажды ему случилось итти мимо Радклифской библиотеки, круглого здания, стоявшего отдельно, и он бесконечно ходил кругом, вовсе не замечая, что в двадцатый раз идет по тому же самому месту, пока уж встретившийся знакомый — кажется, лорд Эльдон сам — не объяснил ему, в чем дело, и не вывел на прямую дорогу. Даже и те, которые не были для своего времени записными любителями пиров, очень подолгу просиживали за бутылками. В Шотландии люди лучшего общества, садясь обедать в четыре часа, вставали из-за стола в десять или одиннадцать. Иногда бывали эти попойки по крайней мере оживлены остроумием; но обыкновенно были они в высшей степени пошлы и скучны».
Странным, но характеристическим следствием высокого почтения, которым пользовалось вино, был обычай, что для джентльмена, которому было бесчестно торговать всякими другими товарами, нисколько не считалось неприличным торговать вином и содержать погреб или таверну. Игра свирепствовала не менее пьянства. В этом отношении нравы были около конца XVIII века едва ли лучше, нежели при Карле II, когда лорд Кернервон говаривал, что земля производит лес для того, чтоб джентльмены могли уплачивать карточные долги. Азартные игры запрещались старыми законами; но придумываемы были новые виды их, не означенные в законе ясным образом и потому ускользавшие от наказаний. В 1782 году только в двух округах вестминстерской части города было 296 игорных домов для одной из употребительных тогда азартных игр. Точно так же свирепствовала страсть к лотереям. Что касается скромности нравов, довольно будет привести один из примеров, рассказываемый Вальтер-Скоттом. Его бабушка говорила ему о безнравственных повестях мистрисс Бен: «Эта книга, просматривать которую даже наедине стыдилась бы теперь я, старуха, была во время моей молодости читаема вслух на многочисленных вечерах для собравшихся дам и девиц лучшего общества».
Из путешествий можно указать очень интересное Описание Сиамского царства. (Description du royaume Thai ou Siam, par Pallegoix.) Г. Пальгуа 12 пишет очень наивным языком, так что, по справедливому замечанию французского журнала, книга его напоминает простодушные рассказы путешественников средних веков. Но читатели, вероятно, согласятся с нами, что простодушный рассказчик хорошо знает Сиам и умеет ясно и сжато передавать свои наблюдения. Мы выбираем из выписок французского журнала отделение о нравах сиамцев.
«Сиамцы принадлежат к монгольскому племени; средний рост их 5 футов 2 дюйма (2 аршина 3 вершка). Ноги у них крепки и пропорциональны, плечи широки, грудь сильно развита, шея короткая, лоб узкий, глаза черные, с желтоватым белком, нос приплюснутый, волосы черные и жесткие; они оставляют один клок их на темени, выбривая всю остальную голову. На верхней губе и подбородке вырастает у них всего несколько волосков, да и те они вырывают. Женщины также оставляют на голове один клок волос, но занимаются им очень внимательно: мажут помадою и старательно причесывают. Маленьким детям часто вовсе бреют голову. Богатые люди щеголяют длинными ногтями; девушки и молодые люди красят их себе в красный цвет. Все стараются иметь черные зубы — это, по их понятию, существенное условие красоты. Для того с младенчества натирают зубы черным порошком, привозимым из Китая. Обычай жевать табак, и особенно бетель, также способствует развитию этой красоты. Костюм сиамцев очень прост: они ходят с босыми ногами; на голове также не носят ничего; одежда ограничивается куском пестрой кисеи, повязанным около поясницы. Девушки и молодые женщины, кроме того, набрасывают через плечо шелковый шарф, так что один конец его висит сзади. Мужчины довольствуются куском белой материи, который служит им для утирания пота или для прикрывания головы от солнечного зноя. Люди среднего сословия редко носят зонтик; знатные, напротив, всегда. Простолюдины, вместо шляпы, надевают на голову род корзинки, сплетенной из пальмовых листов и очень легкой; она одинаковой формы у мужчин и у женщин. Низшие, являясь перед старшими, должны иметь шелковую опояску. Король и его родственники отличаются от подданных не формою, а только богатством костюма и носят обыкновенно китайские башмаки. От середины октября до февраля все носят узкий камзол; у женщин отличается он от мужского покроем. Богачи и вельможи носят в эти месяцы японский камзол, делаемый из китайского шелка очень ярких цветов; покроем он похож на широкую и длинную блузу. Если холодно, сверху надевают шелковый или суконный плащ. У сиамцев сильная страсть к золотым и серебряным украшениям. В самом бедном семействе всегда есть несколько таких вещей. Бедные люди надевают на руки и на ноги своим детям серебряные браслеты; жены их носят серебряные серьги и ожерелья. Богатые наряжают своих детей и жен множеством браслетов, ожерелий, медальонов, перстней и т. п. из чистого золота. В праздничный день нередко видишь детей, на которых навешено около двух фунтов золотых вещей. Девочки до двенадцати или тринадцати лет носят на опояске золотой или серебряный убор, делаемый в виде сердца. На шею детям вешают металлические амулеты с предохранительными надписями. Девушки вместо амулета носят нитку с семью большими золотыми или серебряными зернами; мужчины также носят на поясе металлический шарик, которому приписывают свойство делать человека неуязвимым.
Сиамцы характера кроткого, легкомысленного, робкого и веселого; они не любят споров, раздоров, ничего похожего на гнев или нетерпение. Они ленивы, непостоянны, рассеянны. Видя что-нибудь любопытное в чужих руках, они тотчас начинают выпрашивать эту вещь себе; получив, тотчас же предлагают подарки е своей стороны в доказательство признательности. К милостыне они наклонны и не пропустят бедного, не подав ему риса или плодов. Сам король каждый день раздает пищу нескольким сотням нищих. В обращении с посторонними женщинами сиамцы чрезвычайно скромны, и законы их очень строги относительно этого. Малейшая ласка может вести к процессу, и уличенный в вольном обращении с чужою женою или дочерью подвергается иногда опасности быть проданным в рабство.
Сиамцы чрезвычайно любят игры и развлечения; можно сказать, что половину своего времени они употребляют на забавы. Они очень умны и понятливы и прекрасно подражают изделиям искусств, привозимым из Европы. Большая часть народа имеет наклонность к ремеслам и мастерствам; но как король берет к себе в услуги всех, которые отличатся искусством, то они не имеют случая выказывать своих талантов и работают, так сказать, украдкою.
Сиамский народ замечателен своею кротостью и обходительностью. В столице, городе очень большом, редко бывают серьезные распри; убийство считается случаем, до чрезвычайности необыкновенным; иногда в целый год не бывает совершено ни одного. Иностранцев принимают они благосклонно; чрезвычайно заботятся, чтоб успокоить и одолжить путешественников; частные люди делают на свой счет дорожки, вымощенные кирпичом, и мосты из досок; строят на известных расстояниях вдоль по рекам домики, где путешествующие могут найти приют, сварить себе кушанье и переночевать. Женщины простирают свою внимательность до того, что каждый день наполняют водою большие кувшины, поставленные на дороге, для утоления жажды прохожего. И не только к людям так добры сиамцы; они добры и с животными; им кажется грешно убить какое бы то ни было существо, хотя бы даже муравья или муху. Однажды я велел своему садовнику убивать скорпионов или змей, которые попадутся ему при копании земли. Он отвечал: „если так, я пойду поискать вам другого работника; я не хочу делаться убийцею из-за вашего жалованья“. В известные времена года богатые люди покупают целые суда, наполненные рыбою, которую после того выбрасывают назад в реку, из сострадания к живым существам; по этому же самому побуждению король запрещает охотиться и ловить рыбу каждый месяц осьмого и пятнадцатого числа.
Сиамцы чрезвычайно послушны и оказывают необыкновенную почтительность к властям. Не говоря уж о том, как они благоговеют перед королем, которому отдают почти божеские почести, они оказывают большое уважение и совершенную покорность князьям, мандаринам и вообще всем начальникам. Старость у них чрезвычайно почитается; дети исполнены уважения и внимательности к родителям; нет обиды, которая была бы для них чувствительнее, как оскорбление, нанесенное отцу или матери.
Они чрезвычайно высоко ценят прямоту и искренность: это не значит, чтоб ложь была неизвестна им; напротив, им часто случается лгать, чтоб оправдаться или избегнуть угрожающего наказания.
Вообще можно сказать, что сиамцы гнушаются воровством; это не значит, однако, чтоб не было между ними воров, потому что мандарины постоянно стараются выжать деньги у своих подчиненных; главные начальники обкрадывают мелких, а мелкие — народ. Кроме того, в сиамских областях множество бродяг, беглых невольников, игроков, пьяниц и шалунов, которые всеми силами стараются найти случай украсть плоды из садов, лодки, привязанные у домов, и товары бродячих купцов. Что касается разбойников, они не смеют показываться во внутренних областях и довольствуются грабительством в лесах, кражею волов или буйволов из хуторов, разбросанных по пустыне. Впрочем, разбойников и там очень мало, потому что правительство сильно хлопочет о поимке грабителей, а наместники отвечают за все преступления, совершенные в их провинциях.
Самоубийство, очень обыкновенное в Китае, между сиамцами чрезвычайно редко. Рассказывают два или три примера, что фанатики, из преступного хвастовства, намазывали себе тело маслом и смолою и велели зажигать себя, принося таким образом себя в жертву Будде. Лет двадцать назад один из таких несчастных объявил, что всенародно сожжет себя. Действительно, он взошел на костер; но едва пламя охватило его, он спрыгнул и побежал в реку.
Лет тридцать назад опиум, прежде того времени неизвестный, появился в Сиаме, несмотря на все усилия правительства. Новый король принужден был предоставить торговлю им в монополию китайцам, однако постановил очень строгие законы против сиамцев, которые будут его употреблять. Так было установлено, что сиамец, предающийся опиуму, будет осужден носить китайскую косу и платить в год около тридцати франков штрафа; а кто не захочет ни сделаться китайцем, ни отказаться от опиума, будет казнен смертью. Нельзя себе вообразить, как пагубны следствия опиума. Чтоб достать себе этого вредного вещества, продающегося на вес серебра, разоряются, продают своих жен и детей; употребление этого медленного яда расслабляет и совершенно лишает физических сил, так что человек становится ни на что не годен. Потребность опиума делается сильнее с каждым днем, и человек начинает красть, чтоб удовлетворить ей; кончается тем, что он умирает в тюрьме от расслабления или, лишась возможности употреблять опиум, начинает страдать кровавым поносом и все-таки неизбежно умирает жалким образом. Принимают его, распуская несколько граммов (золотник или полтора) в кипятке, так, чтоб образовался сироп; им смачивают табак, и любители, лежа на мягких подушках, курят эту смесь из маленьких китайских трубок.
Некоторые сиамцы сеют коноплю, сбирают ее листья и курят вместо табаку. Действия такого курения похожи на действия опиума: опьянение и фантастические сны; но следствия не столь пагубны. К конопле заставляет прибегать невозможность купить опиума. Употребление табаку в Сиаме чрезвычайно распространено. Мальчики начинают курить с пяти или шести лет; девочки и женщины не курят, а жуют табак с ареком.
Сиамцы моются два или три раза в день, то купаясь, то обливаясь водою. Этот обычай очень здоров и поддерживает большую опрятность. Они переменяют свою опояску каждый день. Блохи и тому подобные насекомые у них неизвестны; зубы и рот они держат очень чисто. Так же опрятны они в домашнем быту.
Когда наступает время родов, женщину отводят в особенную комнату, где она ложится подле огня, от которого не отходит в продолжение двух или трех недель после родов. Трудно объяснить себе этот странный обычай в земле, столь жаркой; но все убеждены в его необходимости. Матери кормят грудью детей не пять или шесть месяцев, как в Европе, а два или три года, давая им в то же время рис и бананы. С трехлетнего возраста дети хорошо умеют плавать; их бреют почти каждый месяц, чтоб волосы лучше укрепились. С пятого года оставляют им на темени круглый и длинный чуб, которого ни у мальчиков, ни у девочек не бреют до достижения зрелого возраста. Во все эти годы единственное занятие детей обоего пола — играть и забавляться с товарищами. Сбривание чуба — большой семейный праздник; посылают фрукты и пироги в подарок всем родственникам и знакомым; приглашают их на торжество; благоприятный для церемонии час возвещается ружейным выстрелом; жрецы читают над ребенком молитвы, омывают голову его очистительной водой; ребенок украшен всеми драгоценностями, какие могут достать на этот случай; чуб сбривается ближайшими родственниками; оркестр играет радостные песни; подходят все приглашенные, поздравляя ребенка, и каждый кладет в большой золотой или медный таз несколько денег в подарок ему. Сбор, простирающийся иногда до нескольких тысяч франков, покрывает расходы торжества. В этот день открытый стол для всех приходящих; едят, пьют, курят, жуют бетель, играют в карты и кости; богатые дают спектакль и продолжают праздник на два и на три дня. Когда король сбривает чуб своему сыну, устраивается фальшивая гора с павильоном на вершине, к которому ведет тропинка. В назначенный день составляется процессия из мандаринов, солдат и нескольких сот детей всех племен, живущих в Сиаме. Они великолепно одеты и несут в руках цветы нимфеи. Молодого князя, обвешанного золотыми ожерельями и браслетами, несут на креслах при громе оркестра. Когда процессия проходит мимо окон дворца, князь простирается к ногам отца, который берет его за руку и ведет в храм, где покоится прах предков царствующего дома. Молодой князь поклоняется им. Это продолжается три дня сряду. На четвертый день ему стригут чуб в храме предков; он надевает белый пояс вместо прежнего красного; после того процессия направляется на искусственную гору; князь омывается из бассейна, приготовленного внизу, потом с четырьмя знатнейшими сановниками входит в павильон для совершения какой-то суеверной церемонии, содержимой втайне.
Около времени сбривания чуба, немного раньше или позже, родители посылают сына в пагоду учиться читать и писать; там он служит жрецам; они взамену дают ему один или два краткие урока чтения каждый день; все остальное время употребляет он на забавы и болтовню. Нисколько непреувеличенно я скажу, что из сотни детей, проведших восемь или десять лет в пагоде, разве двадцать выучиваются читать и едва ли десять писать. Образование, сообщаемое там воспитанникам, состоит преимущественно в привычке лениться и в тысячах нелепых сказок. Но прослужить жрецу несколько лет еще недостаточно: буддийская религия требует, чтоб мальчики хотя на некоторое время были посвящены в бонзы, чем и доказана бывает их признательность родителям, по мнению сиамцев, полагающих, что посвящение сына в бонзы спасает отца и мать от мучений ада. Потому-то никто не изъят от этого обряда; сыновья короля также подчиняются обычаю; впрочем, каждому предоставляется полная свобода оставлять сан бонза и возвращаться в свет, когда ему угодно. Боящиеся казенных повинностей не спешат расстаться с желтым платьем бонза; другие остаются в нем, пока соберут небольшой капиталец от подаяний за свои поучения.
Воспитание девушек состоит главным образом в искусстве готовить кушанье, катать сигары и делать бетель. Шить умеют очень немногие, что не удивительно в стране, где вся одежда состоит из простых кусков материи без всякого шва. Девушки ходят за дровами, собирают овощи и плоды, черпают воду, молотят рис, помогают матери в хозяйственных хлопотах. Каждое утро, сидя в почтительном положении у дверей, они раздают милостыню проходящим жрецам; три или четыре раза в месяц носят цветы идолу, подарки бонзам и слушают поучения жрецов, повторяя: satu, satu (прекрасно, прекрасно). Дочери простолюдинов хорошие работницы; они помогают родителям в земледельческих и садовых работах и разъезжают продавать плоды в маленьких лодках, которыми очень искусно правят.
Дети очень почтительны к родителям, которые имеют над ними безусловную власть до самой свадьбы: могут их бить, сажать в цепи и даже продавать в рабство. Семейство, запутавшееся в долги, продает одного или нескольких детей для расплаты, потому сиамец считает себя тем богаче, чем больше у него детей. У простолюдинов большая часть дочерей бывают продаваемы женихам. Организм в этих жарких странах развивается очень быстро, и детей женят обыкновенно рано: 15—17 лет; обычай благоразумный, потому что без него были бы еще более часты случаи похищения и тайных браков; виновные, однако, очень скоро получают прощение; свадьба совершается с большим торжеством. Молодой перед свадьбою строит себе домик подле жилища тестя и живет там месяц или два после свадьбы, прежде, нежели уведет жену в свой дом и разлучит с родителями.
Богатые и знатные люди берут по нескольку жен: но законною всегда считается только одна, первая. Ее называют „большая жена“, между тем как другие называются „малыми женами“. Она истинная хозяйка в доме; она и ее дети наследуют все имущество мужа, между тем как другие жены получают во владение только те вещи, которые муж передал им из рук в руки, или что захочет им отдать наследник. Многие богатые люди имеют двух жен; мандарины имеют иногда по двенадцати; князья до двадцати, тридцати, сорока и больше; у короля их несколько сот. Впрочем, большая часть этих жен содержится ими больше для пышности, и должны были бы собственно называться рабами или служанками, потому что подчинены большой жене.
Развод нередок, особенно между простолюдинами. Когда жена требует разводного письма, муж не противится ей, потому что судьи почти всегда заставили бы его исполнить ее желание; в этом случае он отдает жене ее приданое; дети разделяются так: жена берет первого, третьего и т. д.; муж второго, четвертого и т. д. Если дитя одно только, оно достается матери.
Муж имеет право продать жену, но только тогда, если купил ее, а не тогда, когда она принесла ему приданое. Если муж сделал долги с согласия жены, она отвечает за них; и в этом случае муж имеет право продать ее для уплаты долгов. Напротив, если жена не знала о долгах или не соглашалась на них, она не отвечает. Вообще сиамцы обходятся с женами хорошо; они имеют большое значение в доме, пользуются почетом, большою свободою; их не держат взаперти, как в Китае. Они являются в обществе, ходят на рынок, прогуливаются в пагоды, по городу, за город и не должны трепетать ревности мужей. Несчастны только те, которые попадают в рабство.
Чтоб понять обширность рабства в Сиаме, надобно знать, что законные проценты — тридцать в год. Семейство в затруднительных обстоятельствах всегда прибегает к займам; и так как обыкновенно не в состоянии уплачивать проценты, то скоро долг удваивается, утраивается, и кредитор, по закону, берет в рабство жену и детей должника. Их служба ему считается равною платежу процентов; если муж или родственники явятся уплатить долг, кредитор обязан принять деньги и отпустить взятых в рабство. Недовольные своим господином рабы и рабыни могут пойти к другому, взяв у него выкуп для отдачи прежнему. Впрочем, вообще с рабами обходятся очень человеколюбиво. Они составляют главное богатство сиамца; в семействе бывает их от пяти до десяти; есть люди, имеющие по сорока, пятидесяти и более рабов. Средняя цена раба 300 франков. Рабы составляют, по крайней мере четвертую часть сиамского населения.
Китайцы, живущие в Сиаме, почти все занимаются торговлею или плантаторством, некоторые рыболовством и кузнечным делом. Из настоящих сиамцев одни состоят на службе, другие занимаются торговлею; но самое большое число возделывают рисовые поля и сады. Эти рабочие люди сильны и неутомимы; им приходится переносить много трудов в продолжение пяти или шести рабочих месяцев; зато и вознаграждают они себя в остальную половину года, проводимую в праздниках и забавах. Масса народа бедна, однако не терпит большой нужды, потому что в Сиаме нет нищих. Колоссальных состояний нет; богачом называют того, кто имеет хаб серебра (3 000 р. сер.). Богатейший после короля во всем государстве человек не имеет миллиона франков. Богатые сиамцы становятся почти всегда тучны, что происходит от обильной пищи и спокойной жизни; они проводят все время сидя или лежа на своих коврах и подушках; оттого народ измеряет толстотою человека его важность.
Едва ли можно от полуобразованного народа ожидать столько вежливости и учтивости, сколько встречается в сиамце. Никогда не пройдет он мимо человека, не поклонившись и не попросив извинения; равные, разговаривая, называют друг друга „старший брат“, „старшая сестра“; говоря с пожилыми особами, называют их батюшка, матушка, дядюшка, тетушка, дедушка, бабушка; назвать кого-нибудь просто по имени было бы невежливостью; вместо „я“ говорят они: „ваш слуга“. Говорить кому-нибудь „ты“ было бы большим оскорблением. „Ты“ говорится только рабам или в гневе».
Не так просто и хорошо, как Пальгуа, рассказывает итальянский путешественник, указанием на книгу которого мы закончим свое обозрение; но его суждения об австралийцах интересны в том отношении, что отличаются от обыкновенных понятий об этом племени, как совершенно уродливом и не сохранившем в себе почти ничего человеческого. Нам кажется, что с автором должно соглашаться только наполовину и, отказавшись от привычки воображать австралийских туземцев безобразнейшими из людей, надобно остаться при мнении, что нравы их действительно необыкновенно грубы, а ум развит менее, нежели у большей части других дикарей. Но во всяком случае приятно видеть, с каким состраданием и человеколюбием автор старается восстановить в нашем мнении несчастных островитян, о которых почти все привыкли говорить с пренебрежением. Книга, с которою мы хотим познакомить читателей — Исторические записки о Австралии, Рудезиндо Сальвато 13. Физический и нравственный характер австралийских туземцев, обыкновенно изображают в таком жалком виде, что многие считают это племя самым безобразным и слабоумным из всех дикарей. Лучше всего я могу опровергнуть, — говорит Сальвато, — такие понятия об австралийцах свидетельствами путешественников, знавших очень хорошо этих дикарей. Лейхард u говорит: «Австралийцы, пока еще не заражены пороками европейцев и не оскорблены их несправедливостями, гостеприимны и не лишены благородных чувств. Их племя не безобразно и наружность австралийца может удовлетворить артистическому взгляду. Сложены они вообще хорошо. Правда, они худощавы, но мускулы у них развиты, телодвижения не представляют ничего неуклюжего». Описание, которое дает этот смелый путешественник, совершенно противоречит понятиям, господствующим в Европе. Эйр 15 в своей «Центральной Австралии» также говорит, что туземцы хорошо сложены. Средний рост их от 5 до 6 футов (2 аршина 2 вершка, 2 аршина 9 вершков); руки и ноги пропорциональны. «Передняя часть головы (прибавляет он) довольно развита, так что лицевой угол у многих чернокожих менее, нежели у австралийцев. Зубы хороши, руки и ноги маленькие и вовсе недурные, стан прям, походка грациозна, глаза большие и выразительные. В родных своих лесах австралиец встречает европейца без боязни, с достоинством хозяина». То же самое говорит доктор Лэнг. Все путешественники, мною приводимые, свидетельствуют, что есть племена, у которых икра хорошо развита; и если у многих других нет икры — что ставят в существенное безобразие всем австралийцам — то, по мнению Лэнга, это происходит не от природного телосложения, а от недостатка пищи. «Часто я встречал австралийцев, которые чертами лица напоминали мне моих европейских знакомых. Особенно часто мне случалось видеть детей от 6 до 7 лет, которые по пропорциональности и красоте телосложения могли бы служить моделями для греческих ваятелей. Женщины, особенно в первой молодости, также прекрасно сложены». Юнбек так описывает туземцев реки Pumice-Stone: «Начальник их племени был мужчина высокого роста, с умною и чрезвычайно выразительною физиономиею. Из женщин, виденных мною здесь, многие были высокого роста; стройному стану и чертам лица двух из них могли позавидовать европеянки». Эйр, подробно описав тип австралиянки, прибавляет: «Я видел молодых женщин, которые могли бы служить моделью для скульптора. В самом деле, если бы у них были длинные волосы, они отличались бы только цветом кожи от европейских женщин. Но то, что волосы у них коротки, вовсе не природное качество, как обыкновенно говорят; напротив, только их обычаи не позволяют отпускать волос ниже плеч, и австралиянки обрезывают свои прекрасные, густые, длинные и шелковистые волоса». Нет сомнения, что все племена туземцев говорят наречиями одного и того же языка; язык этот нельзя назвать неблагозвучным; гортанных звуков не так много в нем, как в большей части восточных языков; свистящих ке так много, как в большей части океанийских наречий. Звучностью своею походит он на испанский язык, нежностью и гармоничностью на итальянский. В особенной бедности также нельзя его упрекнуть, потому что австралийцы с большою точностью выражают на нем все свои мысли. После этих общих замечаний Сальвато переходит к описанию австралийских обычаев.
«Почувствовав приближение родов, женщина уходит от своих родных и садится близ потока, у догорающего костра. Роды бывают очень легки, и роженица не нуждается в помощи бабки. Она сама омывает младенца и завертывает его в мех кенгуру или опоссума. Услышав крики малютки, мужчины, сидящие вдали, спрашивают мать, девочка или мальчик родился у нее. Если девочка, они оставляют ее без внимания, но если мальчик, мужчины начинают петь и плясать, и роженице несут лучшие лакомства, какие только найдутся. Через два или три часа она встает и относит сына к отцу, который дает ему имя, заимствованное от какого-нибудь недавнего события. Между этими дикарями нет ни калек, ни уродов. Я слышал, что если дитя родится с каким-нибудь безобразием, его тотчас убивают, как это было в обычае и у спартанцев. Точно так же убивают третью дочь, говоря, что не нужно лишних женщин. Часто убивают и вторую дочь, если младенец беспокоен. Но когда при этом случаются другие женщины, то часто одна из них, одаренная сострадательным сердцем, берет несчастную девочку себе в дочери. Сыновей своих австралиянки любят до безумия; страстно любят и дочерей, которых обычай не обрек на смерть. Кормят детей они очень внимательно, держат их чисто и опрятно, насколько то возможно при их образе жизни; кормление грудью продолжается более четырех лет, так что иногда одну грудь матери сосет старшее дитя, а другую младшее. Я видывал шестилетних детей, еще сосущих грудь. Потому все мальчики и девочки вообще свежи, здоровы и крепки.
Взрослые сыновья платят своим родителям такою же привязанностью. Когда отец и мать состареются, сыновья сберегают для них лучшие куски дичи, вообще все, что считается лакомством, и защищают их от обид. Молодые люди всех стариков называют „отец“, а всех пожилых женщин — „мать“. Ранее двадцати осьми или тридцати лет австралиец не может жениться; за преступление этого обычая наказывают смертью; потому молодые люди вообще чрезвычайно холодны к женщинам. Обычай позволяет иметь двух жен; многие довольствуются одною; более двух я не встречал ни у одного австралийца, кроме тех случаев, когда по дружбе австралиец берет под свое покровительство жену приятеля на время его отлучки или когда к нему по наследству переходят жены его умершего брата. Сватают невест еще задолго до достижения ими брачного возраста; после сватовства девочка продолжает обыкновенно жить до времени свадьбы в доме отца; иногда переселяется и в дом жениха. Согласия девушки никогда не спрашивают, дело решает воля отца. Тем не менее часто слышал я от жениха: „я люблю ее, и она меня любит“. Красавиц женихи похищают иногда из отцовского дома, не спрашивая согласия родных, если боятся отказа. Похищают иногда и жен у мужей, если они обходятся с женами дурно. В последнем случае скрываются далеко от обиженного, чтоб избежать его мщения. Красота для австралиянки часто бывает причиною несчастий и бедствием для ее родного племени. Красавица беспрестанно в опасности быть похищенною, и похититель всегда уводит ее далеко от родины и родных; а если она не соглашается бежать с желающим похитить, он ее убивает. Поэтому мужья красавиц очень подозрительны. За похищением часто следуют кровавые схватки целых племен; но к чести похищаемых, надобно сказать, что они почти всегда бывают похищаемы против воли. Положение замужней австралиянки очень печально. Одно присутствие мужа приводит уж ее в трепет; отчего бы ни происходило его дурное расположение духа, он всегда вымещает на ней свою досаду ударами и даже ранами. Мне часто приходилось силою останавливать раздраженного мужа, чтоб спасти жену от смерти. Если женщина обидит женщину, они расправляются между собою без помощи мужей. Но если мужчина ударит женщину, муж ее отмщает обиду тем, что бьет его жену, нисколько не причастную ссоре. За оскорбление чести своей жены туземец всегда мстит жестоко, обыкновенно смертью. В соседстве европейских поселений такая строгость нравов уж исчезла; но в глубине лесов, у дикарей, не развращенных и не униженных колонистами, она вполне сохранилась. Прожив три года между такими племенами, я не заметил ни одной непозволительной интриги.
Имущества у австралийца очень мало. Когда он перекочевывает с места на место, все его вещи укладываются в один мешок из кожи кенгуру, который несет на спине жена. Вот полный список всего богатства австралийца: запас растительного клея (доставляемого растением xanthorrhea), несколько камней, каменных ножей и молотков, жилы кенгуру, столь же необходимые в хозяйстве, как запас клея, мел или гипс для раскрашивания тела, несколько кусков дерева, выдолбленных в виде чашек, шерсть опоссума, несколько веревок, кож кенгуру, зубов этого животного, кусок сала, которым натираются австралийцы — и только. За плечами женщины, кроме мешка с этими запасами, держится еще ребенок, и бедная идет с трудом под своею ношею; а муж гордо выступает впереди, неся только свое оружие в левой руке и внимательно осматривая все, встречающееся на дороге, в надежде найти что-нибудь годное в пищу. На это устремлены все его чувства, острые до невероятности. Австралиец ясно различает птицу на вершине самого высокого и густого дерева; видит кенгуру. закрытого травою, более нежели за версту; самые легкие следы животного, пробежавшего по дороге. Многие европейцы погибли бы в лесах, если б их следы не были отысканы при помощи туземцев. Расскажу здесь случай, которого был свидетелем. Двенадцатилетний мальчик, которому велено было пасти наших быков, заблудился. Мы напрасно искали его целый день. На другой день поутру я взял с собою двух туземцев и углубился в леса, решившись не возвращаться, пока не найду мальчика. С места, где паслось стадо, австралийцы побежали по следам, оставленным быками и мальчиком; по временам они останавливались, взлезали на деревья, припадали к земле и, смотря по свежести следов, говорили мне, сколько времени прошло с тех пор, как мальчик был здесь. До самого заката солнца они легко находили эти следы, незаметные для меня. Но вечером пришли мы на каменистое поле, где исчезли малейшие признаки следов. Мы остановились ночевать. Встав на заре, дикари, через несколько часов безуспешных поискав, нашли, что один маленький камешек сдвинут с места. Этого было довольно для них, чтоб отгадать направление заблудившегося, и они отправились далее. Три часа ехал я за ними по камням и, наконец, спросил: неужели они замечают и здесь следы? Они отвечали утвердительно. Я, однакож, сомневался и сказал, чтоб они дали доказательства того, что не ошибаются в поиске. „Посмотри же на этот камешек: он недавно тронут с места“, — оказали они. Я сошел с лошади, внимательно всматривался, но не мог заметить, был ли камень сдвинут с места. „Пойдем дальше, найдутся следы яснее“. В самом деле, пройдя милю, они показали на песке во впадине большого камня отпечаток трех гвоздей от подошвы сапога. Потом вышли мы на поляну, где была трава, и австралийцы старались объяснить мне, что некоторые листья сорваны рукою человека, а не губами животных. Я признавался, что не замечаю никакой разницы, и они не могли понять, как можно не видеть такой ясной вещи. Наконец дошли мы до места, на котором лежали быки во вторую ночь. Около полудня мои путеводители остановились в восторге. Остановился и я, не видя, впрочем, ничего. Они начали кричать и потом с радостными криками побежали, говоря, что мальчик откликается; но я не слышал его голоса; долго скакал я за ними в галоп, и, наконец, мальчик был замечен мною вдали. Мы сделали более 40 миль (60 верст), пока отыскали заблудившегося».
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьВпервые напечатано в «Отечественных записках», 1854, № 11, отдел «Смесь», стр. 1—29. Обоснование принадлежности статьи Чернышевскому см. на стр. 689.
1 Штольц Розина (Роза Нива, 1813—1903), Бозио Анджелика (1824—1859), Крувелли София (род. в 1824 году) — оперные певицы.
2 Легуве Эрнест (1807—1903) — французский писатель. — Латур Антуан (1808—1881) — французский поэт и драматург.
3 Смит Альберт (1816—1860) — английский журналист и юморист. Упоминаемое Чернышевским описание Монблана было написано Смитом после посещения Альпов в 1851 г.
4 Ливингстон Давид (1813—1883) — исследователь Африки. — Андер сон Карл-Иоганн (1827—1867) — шведский путешественник. — Барт Генрих (1821—1865) — немецкий географ и путешественник. — Фогель Эдуард (1829—1856) — немецкий путешественник; совершенная под его руководством в 1853 г. экспедиция в Центральную Африку была поручена ему английским правительством.
5 В 1845 г. английским правительством была организована экспедиция во главе с Франклином, имевшая целью открытие северо-западного прохода и опись северных берегов Америки. Первые сведения об экспедиции Франклина были получены в 1850 г., но участь ее попрежнему оставалась неизвестной. Вернувшийся в 1854 г. в Англию доктор Джон Рэ сообщил, что экспедиция Франклина погибла в полном составе.
На поиски Франклина и его спутников отправлялись десятки экспедиций. Сопровождаемые большой рекламной шумихой, эти экспедиции преследовали империалистические цели.
6 Де-ла-Pue Август-Артур (1801—1873) — швейцарский физик.
7 Магон Филипп-Генрих (1805—1875) — английский историк.
8 Георг I (1660—1727) — английский король.
9 Гиббон Эдуард (1737—1794) — английский историк, автор многотомного сочинения «История упадка и разрушения Римской империи».
10 Эльдон Скотт (1751—1838) — английский политический деятель.
11 Честерфильд Филипп-Дормер Стэнгон (1694—1773) — английский политический деятель и писатель.
12 Пальгуа Денис-Жан-Батист (1805—1862) — французский миссионер и путешественник.
13 Сальвадо Рудесиндо (1814—1901) — итальянский епископ.
14 Лейхард Людвиг (1813—1848) — исследователь Австралии, погибший во время одного из своих путешествий.
15 Эйр Эдуард-Джон (1815—1901) — английский колонизатор, исследователь внутренней Австралии.