НОВОСТИ ЗАГРАНИЧНОЙ ЖИЗНИ. править
У современнаго поколѣнія нельзя отнять одного великаго достоинства — глубокаго разочарованія въ войнѣ. Всякое нарушеніе общественнаго спокойствія Европы отзывается мучительной болью не только въ душѣ друзей мира, но и каждаго члена, принадлежащаго къ человѣческой семьѣ.
Вотъ почему всякое событіе, подобное всемірной выставкѣ 1867 года, встрѣчается съ особеннымъ удовольствіемъ. Это побѣда не пушки и штыка, а умственнаго и матеріальнаго прогресса; это встрѣча людей, стекающихся въ одинъ центръ, съ; разныхъ концовъ свѣта; это мирная арена труда и богатства, съ которой каждый уноситъ пріятное впечатлѣніе или награду за свой трудъ. Идея всемірныхъ выставокъ принадлежитъ нашему вѣку и всего лучше свидѣтельствуетъ о той солидарности народовъ, которая съ каждымъ годомъ пріобрѣтаетъ больше силы и значенія. Границы, отдѣляющія одну націю отъ другой и международныя антипатіи, поддерживаемыя войной, дѣлаются незамѣтными, когда люди разныхъ странъ, вѣрованій и нарѣчій собираются подъ одной крышей и когда произведенія всевозможныхъ мѣстностей и цивилизацій располагаются на одномъ рынкѣ, передъ глазами одной образованной публики. Судя но приготовленіямъ всемірная выставка 1807 года въ Парижѣ обѣщаетъ великолѣпные результаты. Для нея приготовлено особенное зданіе, покрывающее пространство въ 146,588 метровъ и воздвигнутое на марсовомъ нолѣ, почти въ центрѣ самой столицы. Внѣшній видъ этого зданія представляетъ громадный монументальный циркъ или классическій колизей, окруженный колоннами и украшенный фресками. Ширина этого зданія имѣетъ 400, а окружность 1400 метровъ. Кругомъ его раскинется садъ, съ роскошнѣйшими цвѣтниками и фонтанами.
Внутренность зданія будетъ пересѣкаться галлереями и круговыми ходами, соединяющимися въ центрѣ самого зданія. Но галлереямъ будутъ расположены отдѣльныя залы, изъ которыхъ каждая будетъ примѣнена, по архитектурѣ и орнаментамъ, къ тому роду произведеній, которыя выставятся въ ней. Въ самой срединѣ, на нѣсколько-возвышенномъ мѣстѣ, устроена эстрада для выставки произведеній искусства и науки, какъ господствующаго элемента въ промышленной дѣятельности, а кругомъ, по расходящимся радіусамъ, будутъ размѣщены другія отрасли человѣческаго генія и труда. Въ общемъ это будетъ привлекательная картина, поражающая посѣтителя со всѣхъ сторонъ разнообразіемъ и богатствомъ. Однимъ взглядомъ можно будетъ окинуть всю внутренность зданія и видѣть въ одно время произведенія тропическихъ и полярныхъ странъ. Каждая нація на этомъ всемірномъ рынкѣ займетъ свое собственное мѣсто, и между тѣмъ произведенія будутъ распредѣлены группами сообразно потребностямъ и нуждамъ человѣка. Предметы питанія, одежды, жилища, сырые и обработанные продукты, т. е. трудъ и индустрія въ обширномъ значеніи этого слова, наконецъ предметы искусствъ и техническихъ знаній составятъ особенные разряды, изъ которыхъ каждый будетъ заключать нѣсколько группъ. На первомъ планѣ, какъ мы уже замѣтили, будутъ выставлены произведенія искусствъ и наукъ, которыми нагляднѣе представляется степень умственнаго распитія каждаго народа. Въ этомъ отношеніи можно пожалѣть объ одномъ, что предметы нерпой важности, какъ наприм. машины и земледѣльческія орудія, — предметы, прямо выражающіе силу народнаго ума и цивилизаціи, займутъ второстепенное мѣсто, а на первомъ станутъ такія эфемерныя и пустыя вещи, какъ картины и скульптурныя произведенія. Очевидно, программа выставки, при всемъ ея желаніи возвыситься до утилитарной точки зрѣнія, не могла вполнѣ отдѣлаться отъ предразсудковъ своего времени. Безполезное изящное она предпочла полезному простому. Это впрочемъ понятно всякому, кто знаетъ отличительный характеръ французской промышленности, въ которой изящная форма преобладаетъ надъ содержаніемъ. Для національной гордости Франціи было бы обидно, еслибъ Америка и Англія, первенствующія на поприщѣ техническихъ изобрѣтеній, заняли главное мѣсто на парижской выставкѣ. Французы могутъ показать тысячи изящнѣйшихъ безполезностей, но не могутъ состязаться ни въ одной отрасли механическаго труда съ англичанами и американцами. Какъ бы то ни было, но выставка начинаетъ сильно занимать общественное мнѣніе. Вездѣ идутъ приготовленія какъ предметовъ, предназначенныхъ для представленія на судъ комиссіи, учрежденной для раздачи мѣстъ, такъ и для перевозки ихъ изъ отдаленныхъ мѣстностей. На берегахъ Нила и Миссисипи, въ Сибири и на Мадагаскарѣ есть желающіе явиться на это общечеловѣческое состязаніе. Съ честію или со стыдомъ представится та или другая нація, но она представится не даромъ; она унесетъ съ собой или поучительный урокъ или достойную награду. Стеченіе публики предвидится многочисленное. Спекуляторы торопятся заранѣе откупать цѣлые дома для помѣщенія посѣтителей: устраиваются обширные отели но сосѣдству съ Марсовымъ нолемъ и воздвигаются новыя зданія въ чертѣ этой мѣстности. Однимъ словомъ, готовится мирное и великолѣпное торжество промышленной дѣятельности.
Судя по громаднымъ размѣрамъ отдѣленія, предназначеннаго для помѣщенія техническихъ орудій и но количеству предъявленныхъ патентовъ, механическія изобрѣтенія займутъ главное мѣсто на всемірной парижской выставкѣ. Эти грубые, кованные изъ желѣза и стали, предметы, конечно, огорчатъ любителей изящныхъ ничтожностей, но навѣрное порадуютъ людей, умѣющихъ цѣнить вещи по ихъ внутреннему достоинству. Особенное вниманіе должна обратить на себя швейная машина, какъ послѣднее изобрѣтеніе XIX вѣка, — изобрѣтеніе скромное, едва замѣченное общественнымъ мнѣніемъ, но обѣщающее великій переворотъ въ соціальномъ положеніи бѣдной женщины. Мы удѣлимъ нѣсколько строкъ исторіи этого изобрѣтенія.
Въ 1840 году въ Америкѣ, въ одномъ изъ маленькихъ городовъ Массачусета былъ бѣдный работникъ, котораго еще до сихъ поръ помнятъ его товарищи но ремеслу. Бѣднякъ этотъ назывался Гоу; онъ работалъ на тюлевой мануфактурѣ одного богатаго плантатора и всѣхъ удивлялъ своимъ сурово-молчаливымъ поведеніемъ и задумчивымъ характеромъ.. Всегда одинъ и постоянно чѣмъ нибудь занятый, Гоу не былъ любимъ споили товарищами и еще менѣе хозяиномъ. Всякая несправедливость торговой эксплуатаціи оскорбляла Гоу до глубины души, и онъ однажды, вступившись за избитаго мальчика на фабрикѣ, наговорилъ хозяину самыхъ рѣзкихъ грубостей и на другой же день былъ выгнанъ, изъ мастерской. Л между тѣмъ большая семья, существовавшая поденнымъ заработкомъ. Гоу, заставляла его немедленно найдти другое мѣсто и не сидѣть безъ дѣла. Гоу отыскалъ себѣ но сосѣдству другую фабрику, но долженъ, былъ каждый день ходить туда пѣшкомъ, дѣлая взадъ и впередъ не менѣе 20 перстъ. Такимъ образомъ, Гоу работалъ, и кормилъ свою семью около двухъ лѣтъ. Возвращаясь съ работы усталый и нерѣдко больной, онъ однакожъ не переставалъ трудиться. Ночью отнимая у своего сна но нѣскольку часовъ, онъ обдумывалъ, планировалъ, и приводилъ въ исполненіе свое изобрѣтеніе. Это была первая швейная машина. Не имѣя средствъ, для усовершенствованія и распространенія ея между своими соотечественниками, онъ отправился въ Англію, гдѣ былъ принять также холодно, какъ и въ Массачуссетѣ. Подъ гнетомъ нестерпимой бѣдности онъ, принужденъ былъ продать свое изобрѣтеніе, стоившее ему шести лѣтъ неутомимаго труда, корсетному фабриканту М. Томасу — за 250 фунтовъ. Къ счастію Гоу, Томасъ былъ настолько глупъ, что не съумѣлъ воспользоваться результатами своего пріобрѣтенія. Примѣнивъ его на своей фабрикѣ, съ огромными выгодами для своего кармана, онъ, даже не подумалъ дать популярность той самой швейной машинѣ, которая черезъ нѣсколько лѣтъ, осчастливила нѣсколько милліоновъ бѣдныхъ работницъ.
Между тѣмъ Гоу возвратился въ Америку и, благодаря одному сметливому спекулятору, ввелъ свою машину въ употребленіе на богатой бостонской мануфактурѣ. Предпріятіе удалось, и Гоу получилъ дипломъ на изобрѣтеніе въ Соединенныхъ Штатахъ. Великолѣпные результаты этой новой механической силы не замедлили обнаружиться. Экономія времени и труда была изумительная. Машина, съ помощію пара, дѣлала 2000 швовъ въ минуту, а съ помощію ноги 500—600 въ то время, какъ ручная работа давала 25—30 швовъ, т. е. въ двадцать разъ больше сбережено времени и производительнаго труда. Прежде почти въ двое сутокъ исполнялась работа, а теперь достаточно одного часу или нѣсколькихъ минутъ для окончанія ея. Производство швейныхъ фабрикъ увеличилось до колоссальныхъ размѣровъ, хотя часы работы были сокращены. Но машина Гоу была особенно полезна въ гигіеническомъ отношеніи и, вѣроятно, спасла не одну тысячу жертвъ отъ преждевременной смерти. При ручной работѣ молодая дѣвушка, воспѣтая Гудомъ, сидѣла надъ своимъ трудомъ согнувшись, съ наклоненной грудью и потому большая часть швей страдали нервнымъ пораженіемъ спинного мозга и разстройствомъ легкихъ. При движеніи же машины ногой швея находится въ прямомъ положеніи и кровь ея обращается правильно. По отзыву фабрикантовъ, способныхъ не только наживаться на счетъ чужого труда, по и наблюдать факты, смертность значительно уменьшилась при машинной работѣ сравнительно съ ручной. Вмѣстѣ съ тѣмъ и соціальное положеніе швеи значительно улучшилось. Прежде заработокъ ея состоялъ изъ 9—12 шиллинговъ въ недѣлю, а при машинномъ производствѣ онъ увеличился до 20. Кромѣ того у бѣдной швеи оказалось больше времени, которое она можетъ посвятить образованію или развлеченію, «Странно сказать, но это такъ, говоривъ миссъ Браддонъ, — одна швейная машина подняла умственный уровень американской женщины гораздо выше и въ самое короткое время, чѣмъ всевозможныя мѣры нашихъ филантроповъ и эманципаторовъ на словахъ.»
Какъ всякое новое изобрѣтеніе и швейная машина непріязненно была встрѣчена рабочими классами. Рутина и консерватизмъ объявили рѣшительную войну изобрѣтенію Гоу, и когда его агентъ явился на митингѣ въ городѣ Стаффордѣ, швеи выгнали его съ скандаломъ и преслѣдовали барабаннымъ боемъ повсюду, куда онъ ни показывался съ своей пропагандой. Это впрочемъ обыкновенная судьба великихъ реформъ, разрѣшающихъ соціальные вопросы нашей эпохи. Теперь никто больше не сомнѣвается въ пользѣ примѣненія Швейной Машины и въ благотворныхъ результатахъ его.
Послѣ Гоу изобрѣтеніе его постоянно усовершенствовалось, и послѣдняя модель американца Сингера достигла полнѣйшаго развитія этого деликатнаго механизма. Сингеръ упростилъ машину и сдѣлалъ ее примѣнимой ко всѣмъ родамъ швейнаго производства, за исключеніемъ шитья пуговицъ и штопанья носковъ. Какъ быстро распространяется швейная машина между рабочими сословіями, это можно видѣть изъ того, что она стала прививаться даже у насъ, гдѣ, обыкновенно, лѣтъ черезъ сорокъ только узнавали о какомъ нибудь изобрѣтеніи. Бывшій бѣднякъ Гоу, ходившій каждый день пѣшкомъ на фабрику за десять верстъ, теперь получаетъ 300,000 р. родоваго дохода. И нельзя сказать, чтобы онъ злоупотреблялъ своей привиллегіей. Онъ беретъ съ фабрикантовъ только по одному доллару съ машины, а глупый Томасъ, только черезъ пять лѣтъ догадавшійся выхлопотать себѣ патентъ, до 1866 года получалъ по 3 фунта за право выпустить съ фабрики вновь сдѣланную машину. Производство этихъ машинъ въ настоящее время доходитъ до громадныхъ цифръ. Нѣкоторыя изъ американскихъ мануфактуръ, какъ напр. Уилера и Уильсона, каждую недѣлю выпускаютъ изъ мастерской болѣе 1000 шт., которыя расходятся по всему свѣту. Въ 1850 году общая стоимость содоваго труда, производимаго швейными машинами, равнялась 200 милліонамъ франковъ, а черезъ десять лѣтъ — въ 1860 году возрасла до полутора милліарда- Такимъ образомъ Гоу сдѣлался преобразователемъ обширной отрасли человѣческаго труда, и облегчилъ участь огромной массы такихъ же бѣдняковъ, какимъ онъ самъ нѣкогда былъ.
Послѣ швейной машины на всемірной выставкѣ будетъ представленъ богатый выборъ механическихъ орудій хлопчато-бумажнаго производства. Читателямъ нашимъ извѣстно, что эта отрасль мануфактурнаго труда имѣетъ вліяніе почти на всѣ другія отрасли и такъ долго была связана съ судьбою американскаго Юга; — воздѣлываніе хлопка было исключительнымъ занятіемъ трехъ милліоновъ цвѣтнаго населенія въ Америкѣ, а переработка его дѣломъ полутора милліона рабочихъ только въ одной Англіи, такъ что если принять во вниманіе выдѣлку хлопчато-бумажныхъ произведеній въ Индіи, Египтѣ и въ остальной Европѣ, то общій итогъ труда будетъ равняться двадцати-восьми милліардамъ франковъ стоимости. Въ Англіи эта стоимость составляетъ двѣ трети всего общественнаго дохода. По одному этому можно судить о вліяніи хлопчато-бумажной мануфактуры на ходъ современной цивилизаціи. Понятно, что всякое изобрѣтеніе въ области этого производства есть шагъ впередъ не только промышленнаго міра, но всего человѣчества, потому что удобная, красивая и дешевая одежда составляетъ, послѣ нищи и жилища, главную потребность человѣка.
Европа была обязана этою отраслью труда арабскому исламизму. Абдеррахманъ III, въ половинѣ X вѣка, ввелъ въ Испаніи хлопчато-бумажную мануфактуру, которая распространилась отсюда по всему сѣверу и востоку Европы. Такимъ образомъ хлопчатникъ сдѣлался драгоцѣннымъ продуктомъ міровой промышленности; онъ послужилъ матеріаломъ для выдѣлки писчей бумаги, безъ которой изобрѣтеніе книгопечатанія было бы безуспѣшно, и сталъ одѣвать своими превосходными тканями всю цивилизованную часть человѣчества. У арабовъ отъ калифа и до послѣдняго бѣдняка на каждомъ была какая нибудь хлопчато-бумажная матерія. По еще задолго прежде арабовъ Индія занималась этимъ производствомъ и довела его до величайшаго ручнаго совершенства Обработка хлопка была въ Индіи, какъ земледѣліе въ Китаѣ, предметомъ религіознаго уваженія и національной гордости. Отдѣльныя семейства, города и цѣлые округи соперничали между собою на поприщѣ этого труда, и выставляли свою работу, какъ образецъ народнаго ума. Работа, дѣйствительно, была удивительная. Тонко-вытканный плащъ продѣвался сквозь узкое кольцо и вѣсилъ не тяжелѣ обыкновеннаго носоваго платка. Тонина нитки была доведена до такой нѣжности, что едва замѣчалась глазомъ и ощупывалась пальцемъ: ткань, растянутая но травѣ для бѣленія и покрытая росою, дѣлалась совершенно невидимой, оправдывая на самомъ дѣлѣ названіе матеріи, вытканной изъ вѣтра. Индѣйскій прядильщикъ наслѣдственно выработалъ себѣ такое чувство осязанія, что могъ растянуть зерно хлопчатника въ нитку двадцати девяти ярдовъ длины, а фунтъ — болѣе чѣмъ на 115 миль. Но азіатское искусство на этомъ и остановилось; дальше самопрялки оно не пошло на пути своего прогресса, и этотъ грубый ткацкій станокъ вполнѣ соотвѣтствовалъ національному характеру индѣйца. Самопрялка, поставленная подъ навѣсомъ или подъ тѣнью тамариндоваго дерева, не была защищена ни отъ суровой погоды, ни отъ вліянія различныхъ температуръ; индусъ спокойно садился около своего станка и предавался на цѣлый день необремѣнительной работѣ и мистическому созерцанію своего дѣтскаго воображенія. Поэтому онъ развилъ до изумительной остроты свое осязаніе, но никогда не любилъ напряженной мускульной дѣятельности. Ни климатъ, ни организація, ни религіозное настроеніе не возбуждали въ немъ также особенной мозговой энергіи. Старая самопрялка его праотцевъ была для него идеаломъ совершенства, дальше котораго ему казалось идти невозможно. Онъ не думалъ о сокращеніи труда и сбереженіи времени, какъ о такихъ экономическихъ предметахъ, которые стояли выше его рутинныхъ понятій. Поэтому впродолженіи 4000 лѣтъ онъ не выдумалъ ничего лучше своей самопрялки. — И эта отрасль промышленности ожидала реформы со стороны европейскаго генія. Въ полстолѣтіе Англія сдѣлала больше, чѣмъ Индія въ 4000 лѣтъ. Одинъ за другимъ англійскіе механики вырывали у природы ея силы и примѣняли ихъ къ развитію хлопчато-бумажнаго производства. Уэтсъ изобрѣлъ прядильную машину, приводимую въ движеніе нарою колесъ, съ различной скоростью вращенія; Пауль усовершенствовалъ инструментъ для чесанія шерсти; Аркрайтъ, бѣдный цирюльникъ, изобрѣлъ тонкопрядильную машину, основалъ свою собственную фабрику въ Кромфорѣ и произвелъ величайшій переворотъ въ экономической дѣятельности. Послѣ его знаменитаго станка ручная работа въ хлопчато-бумажномъ производствѣ сдѣлалась такимъ же анахронизмомъ, какъ переписка рукописей на пергаментѣ послѣ книгопечатнаго станка. Цѣнность произведеній понизилась на десять разъ, и слѣдовательно сдѣлалась доступной большинству массы, а экономія труда увеличилась во сто разъ. Наконецъ явился Уаттъ и давленіе атмосфернаго воздуха замѣнилъ упругостью пара. Эта простая и дешевая механическая сила разомъ прибавила Англіи, нѣсколько милліоновъ новыхъ рабочихъ, — тѣхъ желѣзныхъ людей, о которыхъ забылъ Наполеонъ I и которые сломили его военное могущество. Но разъ счастливо угаданная идея не останавливается въ своемъ развитіи и постепенно идетъ впередъ. Почти въ одно время съ Уаттомъ открытіе Вертолета примѣнило хлоръ къ бѣленію ткани. Прежде нужно было 6—8 мѣсяцевъ для того, чтобы выбѣлить кусокъ хлопчато-бумажной матеріи, а теперь весь этотъ процессъ совершался въ нѣсколько часовъ; прежде нужно было нанять или купить огромное пространство земли, чтобы растянуть ткань на воздухѣ и солнцѣ, а теперь это производилось на небольшой сушильнѣ самой фабрики; прежде въ годъ не могъ сдѣлать работникъ того, что теперь дѣлалъ въ нѣсколько часовъ. Дѣятельность закипѣла изумительная и капиталы, лежавшіе въ сундукахъ лѣнивыхъ джентри безъ всякаго движенія, были обращены на пользу общественнаго благосостоянія. Длина ежегодно выпряденной нитки въ Англіи составляетъ около 5000 миль, т. е. въ 200 разъ больше, чтобы обвить земную окружность и въ пятьдесятъ разъ длиннѣе, чтобы соединить концами ея землю и солнце.
По логическому сцѣпленію событій, одно открытіе вело за собой другое. Когда увеличилось производство одной изъ самыхъ обширныхъ отраслей мануфактурной дѣятельности, когда обмѣнъ идей сдѣлался свободнѣе, на очереди стояла потребность быстраго и дешеваго сообщенія. Система каналовъ, дубовыхъ дорогъ и парусныхъ кораблей неудовлетворила болѣе развитію труда. И вотъ является Георгъ Стефенсонъ, бывшій нѣкогда кочегаромъ при паровозѣ, и даетъ міру одно изъ полезнѣйшихъ открытій XIX вѣка. Онъ изобрѣтаетъ трубчатый паровикъ, увеличиваетъ быстроту движенія стараго локомотива, введеннаго Мердокомъ въ 1784 году, и такимъ образомъ создаетъ желѣзныя дороги. ни одинъ завоеватель и политическій дѣятель не могъ взволновать свѣтъ до такой степени, какъ этотъ скромный кочегаръ; локомотивъ его, пробѣгавшій со скоростію 70 миль въ часъ, сдѣлалъ доступными взаимному сообщенію самыя отдаленныя страны; народы подали другъ другу руки и поняли наконецъ, что интересы ихъ заключаются не въ безплодной борьбѣ и разъединеніи, а въ союзѣ и общихъ выгодахъ. Въ промышленномъ мірѣ совершились такія реформы, которымъ едва можно вѣрить въ нашъ положительный вѣкъ. Обмѣнъ произведеній между различными частями свѣта, обмѣнъ знаній и усовершенствованій достигъ необыкновенныхъ результатовъ. Тридцать лѣтъ съ небольшимъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ была открыта первая желѣзная дорога между Ливерпулемъ и Манчестеромъ, и Европа обратилась въ сплошную сѣть желѣзныхъ рельсовъ. Самыя бѣдныя и отсталыя страны стараются, на послѣднія средства, соединять желѣзными дорогами главные пункты своего населенія и промышленныхъ интересовъ. Такъ какъ мы намѣрены впослѣдствіи представить на страницахъ нашего журнала цѣлый рядъ очерковъ объ открытіяхъ и изобрѣтеніяхъ, разсматривая ихъ съ точки зрѣнія человѣческаго прогресса, то мы не станемъ здѣсь слѣдить, шагъ за шагомъ, за тѣми второстепенными усовершенствованіями, которыя послѣ Стефенсона были сдѣланы для путей сообщенія; всѣ эти громадныя тоннели, желѣзные мосты, подъемные рельсы, срытіе горъ и т. п. составляютъ только дальнѣйшее развитіе идеи Стефенсона.
Изъ настоящаго очерка читатель можетъ видѣть, въ какомъ направленіи идетъ главная работа XIX вѣка, и кому мы обязаны лучшими ея результатами. Бѣдный цирюльникъ изобрѣтаетъ тонкопрядильную машину; простой никому неизвѣстный фабрикантъ математическихъ инструментовъ обращаетъ давленіе пара въ величайшую механическую силу; ирландскій эмигрантъ Фультонъ, родившійся въ Америкѣ и работавшій на задѣльной платѣ у ювелира, создаетъ первый пароходъ; а черезъ двадцать лѣтъ геніальный кочегаръ строитъ первую желѣзную дорогу; бѣднякъ Гоу вводитъ въ употребленіе швейную машину. Но видимому, у нихъ не^ было ничего общаго съ тѣмъ систематическимъ знаніемъ, отъ котораго мы въ правѣ ожидать подобныхъ дѣятелей. Они не были ни академиками, ни профессорами, ни патентованными учеными; офиціальная наука имъ ничего не дала, кромѣ лишеній и препятствій, которыя они должны были одолѣть терпѣніемъ и страстнымъ желаніемъ осуществить свои идеи. А между тѣмъ это были, въ ряду умственныхъ генерацій, прямые потомки Аверрозса, Галилея и Ньютона; это были дѣти народа, у котораго они учились понл- ] мать человѣческія нужды, и дѣти своего вѣка, отъ котораго они приняли цѣли и стремленія. Изъ рабочихъ мастерскихъ они вынесли энергію труда, изъ опытовъ жизни знаніе дѣла, а отъ природы получили ту неутомимую, постоянно ведущую впередъ, любознательность, для которой нѣтъ границъ въ изысканіи истины и человѣческаго счастія.
Всемірная выставка только тогда и можетъ имѣть общечеловѣческій смыслъ, когда представитъ все лучшее и замѣчательное, что сдѣлано подобными представителями XIX вѣка. Первое мѣсто на ней должно принадлежать открытіямъ и изобрѣтеніямъ. Первая награда тому, кто облегчилъ или улучшилъ соціальное положеніе нашего поколѣнія; это мѣра современной цивилизаціи и достоинства каждой всемірной выставки. Мы будемъ первые радоваться, если на мѣстѣ какой нибудь голой Венеры изъ каррарскаго мрамора будетъ поставлена швейная машина и обратитъ на себя вниманіе публики.
Жаркое нынѣшнее лѣто и обильное таяніе снѣговъ на альпійскихъ горахъ произвело сильное наводненіе въ Савоѣ и во Франціи. Источники выступили изъ своихъ береговъ, главныя рѣки Франціи поднялись выше обыкновеннаго уровня на 6 и 7 метровъ; сообщенія между нѣкоторыми городами прекратились; мосты и каналы повреждены; низменныя ланды буквально затоплены водою; жители долинъ, избѣгая наводненія, бѣжали съ своими пожитками и скотомъ въ города или уходили въ горы; все, что не было захвачено ими съ собой, погибло подъ водою. Во многихъ мѣстностяхъ крестьянскія хижины и мастерскія рабочихъ смыты до основанія; особенно въ окрестностяхъ Луары и Гаронны бѣдное населеніе потерпѣло отъ наводненія. Изъ Раонны пишутъ, что «жители находятся въ отчаянномъ положеніи. Множество ремесленныхъ заведеній не только разрушены, но владѣльцы ихъ потеряли всякій трудъ, т. е. насущное пропитаніе. Съ чѣмъ они будутъ бороться противъ бѣдности? Многіе дома, занимаемые подёнщиками и рабочими, лежатъ въ развалинахъ; и вотъ эти бѣдняки безъ пристанища, безъ работы, предоставлены благоусмотрѣнію частной милостыни.» Общую стоимость потерь, понесенныхъ по 29 сентября н. ст., оцѣниваютъ въ полтора милліона; но опустошенія отъ разлива рѣкъ еще далеко не кончились; префекты, не желая выставлять на видъ правительству народнаго бѣдствія въ истинномъ его свѣтѣ, — чтобы не компрометировать своихъ неусыпныхъ заботъ о благѣ отечества, скрываютъ факты; а изъ нѣкоторыхъ мѣстъ, съ которыми прерваны сообщенія, не получено еще никакихъ свѣдѣній. — Мы не преувеличимъ, если скажемъ, что наводненіе вмѣстѣ съ землетрясеніемъ, будетъ стоить Франціи нѣсколькихъ милліоновъ общей потери.
Кромѣ наводненія падежъ скота въ центральныхъ департаментахъ и плохой урожаи винограда увеличиваетъ бѣдность и безъ того разореннаго сельскаго класса. Толпы нищихъ начинаютъ показываться на большихъ дорогахъ. Въ Руанѣ, подъ городскими водопроводами, полиція открыла цѣлое населеніе воровъ и мошенниковъ, которые ночью выходили на поискъ добычи, а днемъ скрывались въ подземельѣ. На голой и сырой землѣ, между грязными лохмотьями и зараженной атмосферой они, какъ оказывается, прожили нѣсколько мѣсяцевъ. — Въ толпѣ этихъ бѣдняковъ есть двѣнадцатилѣтніе дѣти, изъ которыхъ двое мальчиковъ замѣчательной красоты были похищены въ пиринейскихъ горахъ. Кто бы могъ подумать, что страшныя сцены, описанныя Евгеніемъ Сю въ "Парижскихъ Тайнахъ, " совершаются въ наше время, при усиленномъ надзорѣ полиціи, при газовомъ освѣщеніи, при отсутствіи пауперизма, какъ изволилъ выразиться одинъ изъ французскихъ министровъ. По этому неудивительно, что уголовная статистика Франціи, за послѣднее время обогатилась новыми образчиками преступленій, которыя случаются чуть не каждый день. Мы приведемъ здѣсь нѣсколько болѣе выдающихся случаевъ.
30 августа на скамьѣ обвиняемыхъ была молодая женщина, 23 лѣтъ, которой наружность вовсе не обличала закоренѣлой преступницы; а между тѣмъ преступленіе ея такъ чудовищно, что трудно представить что нибудь болѣе безобразное. Августа Марке утопила свое собственное дитя въ колодезѣ, — и какъ бы вы думали — для чего? Чтобы обвинить въ этомъ убійствѣ свою сосѣдку, которой она давно хотѣла отмстить. Ради мести Августа Марке рѣшилась пожертвовать единственнымъ ребенкомъ, котораго она любила какъ мать. Когда дитя уже утонуло, М-гае Марке явилась въ меру и объявила ему, что давнишняя ея непріятельница, воспользовавшись удобной минутой, увела съ собой ея дитя и ночью бросила его въ колодезь. Показаніе было такъ правдоподобно, что невинную женщину едва не обвинили; къ счастію, на сторонѣ ея были такіе очевидные и убѣдительные факты, что въ преступленіи Марке не оставалось никакого сомнѣнія. Обвиненная была присуждена къ вѣчной каторгѣ. Защитникъ ея впрочемъ настаивалъ на томъ, чтобы подвергнуть ее самому тщательному медицинскому осмотру и разсматривать дѣло съ чисто-психіатрической стороны.
Другой случай еще оригинальнѣе. Одинъ провинціальный докторъ, жившій ремесломъ медицинской практики, встрѣтилъ себѣ сильнаго соперника въ своемъ собратѣ, такомъ же докторѣ, какъ и онъ. Практика перваго мало-по-малу переходила въ руки второго. Столкновенія между конкуррентами сопровождались иногда довольно смѣшными сценами. Такъ, однажды встрѣтившись у постели умиравшаго больнаго, они вмѣсто того, чтобы подать ему помощь общими силами, стали спорить о своихъ ученыхъ преимуществахъ и такъ разгорячились, что и не замѣтили, какъ во время ихъ шумнаго диспута больной отдалъ Богу душу. Съ этихъ поръ ихъ никогда не приглашали вмѣстѣ, зная напередъ, что искусство одного будетъ опровергаться доводами другого, и если одинъ скажетъ да, то другой непремѣнно скажетъ нѣтъ; и все это будетъ подтверждено латинскими цитатами и опытами долговременной практики. Но вѣдь больному отъ этого не легче. Наконецъ тотъ, который оставался въ убыткахъ отъ своего болѣе счастливаго соперника, составилъ планъ самой отвратительной мести. Онъ подкупилъ старуху, жившую въ домѣ его врага, въ качествѣ bonne, за 1000 фр. и поручилъ си отравить его дѣтей. Гнусный замыслъ едва не удался и, только благодаря простои случайности, преступленіе обнаружилось въ самомъ началѣ, и докторъ явился передъ судомъ съ полнымъ сознаніемъ своего безумнаго предпріятія.
Но ни одинъ уголовный процессъ давно уже не интересовалъ такъ публику, какъ процессъ Шофъпье. Мы перескажемъ его словами газеты «Presse».
«Петръ Шофъпье, въ коммунѣ Левсъ, Либурнскаго округа, слылъ за человѣка очень способнаго и въ то же время очень опаснаго. Это былъ родъ сельскаго ходатая но дѣламъ. Когда онъ сдѣлался старъ, онъ занимался сватовствомъ и извлекалъ изъ этого промысла выгоды. Въ молодости онъ былъ контрабандистомъ; впослѣдствіи онъ съ цѣлой шайкой воровъ и мошенниковъ промышлялъ на большихъ дорогахъ; и между тѣмъ никогда не подвергался никакому наказанію, за исключеніемъ шестимѣсячнаго заключенія въ тюрьмѣ за плутовство. Его подозрѣвали въ убійствѣ своей первой жены, у которой онъ сначала постарался вырвать духовное завѣщаніе. Вліяніе его на женщинъ было особенно сильное; онъ разлучилъ двухъ несчастныхъ съ мужьями ихъ и потомъ обобралъ ихъ до послѣдней нитки.
Одна изъ этихъ женщинъ, по имени Деадьеръ, была доведена до крайней нищеты продѣлками Шофърье; она питалась черствымъ хлѣбомъ и водой, жила въ какой-то дырѣ, открытой всѣмъ вѣтрамъ и непогодамъ, а между тѣмъ у нея было кое-что, чѣмъ она могла бы существовать безбѣдно. Видя себя въ положеніи, близкомъ къ і'олодной смерти, она угрожала Шофърье обвиненіемъ передъ судомъ.
Черезъ нѣсколько дней бѣдная женщина была найдена мертвой въ своемъ логовищѣ. Общій слухъ указывалъ на Шофърье, какъ на виновника этой смерти. Онъ тотчасъ же воскликнулъ: „я погибъ!“
М-me Демьеръ была найдена безъ движенія, лежавшей на полу. Трупъ валялся около кровати; ноги, обутыя въ чулки, были сложены вмѣстѣ, голова была просунута между ножками опрокинутаго стула, на перекладинѣ котораго лежала ея шея, — а правая рука замерла на нижней перекладинѣ, которую она, какъ видно, схватила въ припадкѣ послѣдней агоніи.
Тѣло Демьеръ было голое; рубашка, надѣтая на ней, была завернута почти до самыхъ плечь: рубашка, нѣсколько подожженная снизу, была запачкана влажнымъ пепломъ; каминъ былъ въ безпорядкѣ и на плитѣ его были видны слѣды человѣческой ноги. Очевидно, что преступленіе было совершено. Пораженная въ голову, покрытая ранами, Мт Денверъ, какъ можно догадываться, была задавлена на полу или задушена съ помощію платка или наконецъ посредствомъ сильнаго сдавленія шеи о ту перекладину, на которой она еще лежала. Бѣдность этой женщины была извѣстна, и въ карманѣ ея было найдены только одинъ франкъ и нѣсколько сантимовъ — это все, что было у нея.
Въ силу опеки, предоставленной Шофъпье госпожею Демьеръ, онъ продалъ всѣ ея пожитки, уплативъ частію свои личные долги, и въ 1864 году хотѣлъ начисто отказаться отъ всякаго обязательства въ отношеніи разоренной имъ женщины.
За отказъ ея онъ началъ обращаться съ ней жестоко, билъ ее безъ всякого повода, таскалъ за волосы, бросалъ на полъ, не давалъ ничего, и самъ И жена его насильно отнимали у нея даже мыло и нѣсколько копѣекъ, которыя она заработывала шитьемъ.
Во время процесса Шофъпье отвѣчалъ на обвиненія иронической улыбкой, съ полной самоувѣренностію. Эта самоувѣренность объясняется тѣмъ, что Шофъпье человѣкъ бывалый и суда не испугался: въ 1860 году онъ совершилъ подобное же преступленіе, которое однакожъ осталось безнаказаннымъ.
Другой жертвой его былъ нѣкто Пампоно, которого Шофъпье хотѣлъ женить. За сватовство онъ требовалъ 50 франковъ и заставилъ Пампоно подписать условіе-только онъ и тутъ смошенничалъ, прибавивъ О, такъ что вмѣсто 50 фр. Нампоно оказался ему долженъ 500 фр.
Однажды Пампоно явился къ Шофъпье для объясненія по этому дѣлу; Нампоно былъ вооруженъ пистолетомъ. Что происходило между ними — неизвѣстно; по Нампоно былъ найденъ мертвымъ на полу. Шофъпье утверждалъ, что онъ самъ убилъ себя; и такъ какъ въ это время помощникомъ мера былъ его родственникъ, то дѣло было замято, и самоубійство было признано. Жители же коммуны Левсъ думали иначе; кто видѣлъ трупъ, тотъ не сомнѣвался въ преступленіи.
Послѣ этого случая жена Шофъпье, постоянно трепетавшая за свою жизнь, часто намекала на него, говоря: „ты хочешь поступить со мной также, какъ съ Пампоно.“
Джури приняли во вниманіе только послѣднее убійство и приговорили Шофъпье къ вѣчной каторгѣ.»
Надо замѣтить, что большая часть преступленій, совершаемыхъ но Франціи, вытекаютъ изъ пауперизма и направлены противъ собственности. Офиціальные отчеты парижской префектуры говоритъ объ этомъ такъ: «но всѣхъ болѣе населенныхъ городахъ Франціи, гдѣ преобладаетъ рабочій классъ, число преступленій, направленныхъ противъ собственности, относится къ числу другого рода преступленій, какъ 1: 3, т. е. одна треть приходится на преступленія, въ которыхъ играетъ роль стяжаніе. Число же преступниковъ бѣдныхъ относится къ богатымъ, какъ 8: 1, т. е. первыхъ въ восемь разъ больше, чѣмъ послѣднихъ. Что же касается грамотныхъ или получившихъ какое нибудь элементарное образованіе, то преступниковь этого рода въ 7 разъ меньше безграмотныхъ.» Цифры эти слишкомъ краснорѣчивы, чтобы ошибаться на счетъ истиннаго значенія тѣхъ условій, которыя создаютъ преступленіе. «Если общество можетъ обойдтись безъ судьи и лекаря, сказалъ одинъ неглупый человѣкъ, то я назову его обществомъ совершеннымъ; если же судья и лекарь постоянно нужны ему, то я желаю ему поскорѣе усовершенствоваться.» Англійскіе юристы на вѣрное осудили бы за подобную ересь этого чудака жившаго впрочемъ за 1000 лѣтъ до нашего времени и носившаго арабское имя.
Не касаясь политическихъ событій, которыми наши добродѣтельныя газеты набили оскомину своимъ читателямъ, принимающимъ даже переливаніе изъ пустого въ порожнее за какое-то серьезное занятіе, не желая соперничать на этомъ поприщѣ съ такими славными толчеями избитыхъ фразъ и еще болѣе избитыхъ мыслей, какъ «Московскія Вѣдомости» и "Голосъ, « мы ограничиваемся въ нашей хроникѣ преимущественно тѣми общественными явленіями, которыя, въ сущности, управляютъ политическими дѣятелями и фактами, хотя не имѣютъ того наружнаго блеска, которымъ отличаются войны, дипломатическіе конгрессы, и т. п. Слѣдя за общественными явленіями, мы постараемся угадать ихъ настоящій внутренній смыслъ, ясное и отчетливое пониманіе тѣхъ скрытыхъ и часто отдаленныхъ пружинъ, которыя двигаютъ народною жизнію. Въ этомъ обозрѣніи мы найдемъ много поучительнаго и если не удовлетворимъ своему простому любопытству, то современенъ привыкнемъ смотрѣть на вещи не съ нарумяненной, а съ ихъ натуральной стороны. На этотъ разъ Италія, торжествующая свою дешевую побѣду и соединеніе съ Венеціей, даетъ намъ поводъ поговорить объ ея умственной жизни. Начнемъ съ народной сцены. Италія — страна попреимуществу драматическая; ея прошлое и настоящее — постоянная драма, борьба самыхъ разнообразныхъ элементовъ соціальной и политической жизни; ея природа, полная жизни и контрастовъ, ея національный типъ, сложившійся изъ остатковъ вымершаго и изъ притоковъ новаго племени, отличаются тѣмъ же драматическимъ характеромъ, какъ и исторія. Леопарди правду говорилъ, выражаясь объ Италіи слѣдующимъ образомъ: „мы, итальянцы, созданы для борьбы; борьба — наслѣдіе нашихъ отцовъ; борьбой мы пріобрѣли свое значеніе въ мірѣ и только борьбой можемъ поддержать его.“ Поэтому драматическія представленія — отъ грошовой сцены до великолѣпной оперы — всегда были любимымъ развлеченіемъ итальянцевъ. Нѣтъ ни одного самого маленькаго городка на полуостровѣ, въ которомъ бы вы не увидѣли на стѣнахъ огромной афиши, объявляющей о представленіи какой нибудь драмы, комедіи, фарса, съ непремѣннымъ обѣщаніемъ показать вамъ на сценѣ за нѣсколько копѣекъ безсмертнаго маэстро. Представленія эти устраиваются обыкновенно въ Giorno, — родъ нашихъ балагановъ, при даровомъ солнечномъ освѣщеніи и предназначаются почти исключительно для народа. И народъ охотно посѣщаетъ ихъ; нѣтъ того бѣдняка, который бы не отдалъ своего послѣдняго байока, чтобы посмотрѣть на грошового маэстро и послушать шутовскаго фарса. Часа за два или за три до захода солнца эти театры уже биткомъ набиты разнообразною публикой», среди которой представителемъ аристократическаго элемента можетъ считаться богатый лавочникъ, съ сигарою но рту и съ проборомъ на затылкѣ. Въ залѣ царствуетъ таинственный полумракъ и жаркая атмосфера, нагрѣтая дыханіемъ нѣсколькихъ сотъ посѣтителей. На занавѣсѣ обыкновенно изображена всѣмъ знакомая исторія турнира или какой нибудь давнишней народной битвы; и такъ какъ народъ всегда самолюбивъ въ своемъ національномъ чувствѣ, то содержатели театровъ стараются на своихъ занавѣсахъ выставлять самыя заманчивая сцены исторической жизни. Что же касается самыхъ представленій, то они, разумѣется. примѣняются ко вкусу публики и требованіямъ времени. Нѣтъ ни одного болѣе замѣчательнаго событія, которое бы не было подхвачено народнымъ драматургомъ и не представлено на сценѣ. Гарибальди — постоянный герой на этихъ театрахъ, а австрійскій жандармъ — любимая карикатура театральнаго фарса. Нигдѣ нельзя лучше наблюдать характеръ и степень пониманія итальянцевъ, какъ въ ихъ народныхъ театрахъ. Все, что интересуетъ народъ, что веселитъ или печалитъ его, на что онъ отзывается сочувственно или къ чему остается равнодушнымъ — все это можно видѣть но особеннымъ и даже безцеремоннымъ выраженіямъ его чувствъ. Случается даже такъ, что между актеромъ и представляемымъ имъ дѣйствующимъ лицомъ піесы не дѣлается особеннаго различія, и вмѣсто ненавистнаго лица, попавшаго въ піесу, достается самому актеру. Подобныя сцены иногда развлекаютъ публику не менѣе самого представленія.
Но чтобы составить себѣ болѣе полное понятіе о народной сценѣ Италіи, надо знать отличительный характеръ той публики, которая кормитъ на свои трудовыя деньги цѣлыя полчища тунеядцевъ, забавляющихъ ее своими, большею частію, безцѣльными представленіями. Положительно можно сказать, что не въ одной странѣ Европы пѣть такого глубокого различія между юродскимъ и сельскимъ населеніемъ, какъ въ Италіи. Это двѣ особенныя расы, между которыми лежитъ глубокая пропасть историческаго антагонизма. Житель села, питая давнишнюю и самую чистосердечную антипатію къ горожанину, который эксплуатируетъ своего меньшаго собрата, отличается такимъ консерватизмомъ, какого не желаютъ даже римскіе аббаты; поэтому сельскій житель остается пассивнымъ зрителемъ всѣхъ перемѣнъ, въ которыхъ участвуетъ городская чернь. Село остается неподвижнымъ даже тогда, когда городъ рѣшаетъ его судьбу. За то горожанинъ побитъ перемѣны и живетъ надеждою на нихъ. Классическимъ типомъ того городскаго населенія, для котораго созданъ народный театръ, служитъ старый, почти выродившійся лаццарони. Это будничный, вѣчно бѣдный и полуголодный городской работникъ, на которомъ отразились всѣ оттѣнки смягчающаго вліянія цивилизаціи и всѣ грубыя черты прошлаго времени. Это смѣсь нищаго и аристократа, изувѣра и свободнаго гражданина, лѣниваго, беззаботнаго пролетарія и постоянно дѣятельнаго работника. Нѣтъ ничего труднѣе, какъ уловить преобладающую черту исчезающаго лаццарони. Съ одной стороны онъ живетъ великими преданіями прошлаго, постоянно видитъ передъ собой памятники великихъ событій и великихъ художниковъ, а съ другой — это непримиримый врагъ того же самого прошлаго, которымъ онъ подавленъ. Этотъ контрастъ отчасти замѣчается въ каждомъ образованномъ италіянцѣ. Одной стороной своей внутренней жизни онъ весь принадлежитъ блестящему прошедшему, тѣмъ временамъ, когда его высокое гражданское положеніе -было для него источникомъ счастія, а другой стороной онъ принадлежитъ весь своему будущему, отъ котораго онъ ждетъ своего спасенія. Эта привязанность къ преданію всегда мѣшала италіянцу анализировать вещи и доискиваться смысла въ своей исторіи; она притупила его мыслящія способности и развила въ немъ восторженнаго поэта. Если бы мы могли прослѣдить, шагъ за шагомъ, какъ развивался и вырабатывался современный типъ италіянскаго горожанина нисшаго класса, то увидѣли бы, что древній арлекинъ мало-по-малу превратился въ Чичероваккіо и Дальфи. Это люди той же среды, тѣхъ же инстинктовъ, что и всякой городской работникъ, но только съ высшими гражданскими чувствами. Та же метаморфоза совершилась и въ развитіи народнаго театра. Холодно-классическія и напудренныя трагедіи Альфіери никогда не были любимы народомъ — онѣ были развлеченіемъ аристократическаго сословія; и потому трагическія представленія не привились ко вкусу толпы. Да и въ самомъ дѣлѣ, что могло быть общаго между этими ходульными и мертвыми личностями давно отошедшаго въ вѣчность міра и обыденнымъ настроеніемъ бѣднаго лаццарони. Онъ шелъ въ театръ отдыхать, а не волноваться, смѣяться, а не плакать, онъ слишкомъ простъ, чтобы любить поддѣльное и фальшивое чувство и слишкомъ бережливъ на время, чтобы терять его на безжизненное и скучное зрѣлище. Такимъ образомъ комедія и фарсъ были привиллегированными представленіями народнаго театра. Въ Италіи народная комедія существуетъ не въ видѣ отдѣльныхъ піесъ, а въ видѣ большой эпопеи, которую Богъ вѣсть кто началъ, но которая продолжается самимъ народомъ и идетъ рядомъ съ его ежедневною жизнію. Поэтому неизвѣстно, кто былъ авторомъ той или другой піесы, того или другого характера; все это сливается въ общей массѣ народнаго генія. Тѣ комическіе писатели, какъ напр. Джусти и Никколини, которые составляли піесы въ народномъ вкусѣ, брали свои сюжеты и обстановку изъ готовыхъ уже источниковъ. Это были варіаціи на старые тины; а такіе типы существуютъ для каждой провинціи: Пульчинелли — для Неаполя, Стентерелло — для Тосканы, Менегинъ — для Романьи, Арлекинъ — для Ломбардіи и т. д. Въ общихъ чертахъ всѣ эти тины сходны между собою, — это шуты, высказывающіе рѣзкую правду, обличители злоупотребленій своего времени, это живыя и подвижныя карикатуры, снятыя съ дѣйствительныхъ лицъ и событій. Въ нихъ собрано въ одинъ фокусъ все, что разбросано въ тысячахъ отдѣльныхъ явленій. Такъ въ Пуличинелли вы сейчасъ узнаете лѣниваго лаццарони и неаполитанскаго монаха, алчнаго купца и жалкаго чиновника. Въ немъ нѣсколько различныхъ физіономій и, смотря по надобности, онъ показываетъ вамъ именно ту, которая заслуживаетъ особеннаго смѣха или интересуетъ васъ больше другихъ. Въ прежнія времена эти маски были великими благодѣтелями народа; благодаря имъ онъ встарину пользовался такими вольностями, которыхъ ему не дала даже теперешняя общественная гласность. Эти невидимому невинные шуты высказывали самыя горькія истины своимъ podrone, — высказывали ихъ на площади, громогласно, при стеченіи нѣсколькихъ тысячи людей; они осмѣивали феодальныхъ деспотовъ, щекотали совѣсть закоренѣлыхъ злодѣевъ и выводили изъ тьмы на свѣтъ божій разнаго рода плутовъ и мошенниковъ. Извѣстно, что нѣкоторые изъ правителей Италіи нѣсколько разъ предпринимали гоненія противъ Пульчинелли и Арлекиновъ, но народная симпатія къ нимъ преодолѣвала всѣ преслѣдованія. Другіе искали ихъ расположенія, но это рѣдко удавалось. Внѣ сцены эти маски оставались таинственными существами, которыхъ никто не зналъ и никто не видѣлъ. Говорятъ, что люди высокопоставленные иногда не пренебрегали бѣлою рубашкою, колпакомъ и черною маскою, чтобы осмѣять норокъ какого нибудь сановника, котораго грѣхи были покрыты глубокой тайной. И дѣйствительно, изъ устъ Пульчынелли или Стентерелло случалось слышать такія вещи, о которыхъ никогда не узнали бы ни современники, ни исторія. Вотъ почему италіянцы такъ страстно и неизмѣнно любятъ эти народные типы; въ этомъ вся сила добродушныхъ шутовъ старой сцены, которые и до сихъ поръ не совсѣмъ изчезли изъ комическихъ представленій.
Но времена измѣнились и общественная сатира перешла отъ шута къ газетѣ и книгѣ. Поэтому и Пульчинеллы получилъ другое значеніе и другой смыслъ. Онъ сохранилъ свой костюмъ, свои внѣшнія манеры, даже прежнюю грубость въ языкѣ, но драматическое положеніе его сдѣлалось гораздо серьезнѣе. Онъ касается не отдѣльныхъ явленій, а всего общественнаго состоянія; онъ становится во всѣ положенія и не только карикатуритъ, но и осмысливаетъ свой фарсъ и сатиру. Это уже болѣе не площадной шутъ, а общественный обличитель, который стоитъ не далеко отъ такого сатирика, какъ Джусти, или отъ такого гражданина какъ Никколини. Даже на такихъ дѣтскихъ представленіяхъ, какъ маріонетные театры, вы можете угадать преобразовавшагося Пульчинелли. Такимъ образомъ въ драматическихъ народныхъ представленіяхъ нынѣшней Италія гражданское чувство дѣлается преобладающимъ элементомъ. Всѣ стрѣлы комизма и сатиры направлены противъ тѣхъ золъ, которыя чувствуются всѣми и каждымъ. Иностранное иго, папская власти, трусость и измѣна партій національному дѣлу находятъ отголосокъ въ самыхъ глухихъ захолустьяхъ полуострова; на самыхъ бѣдныхъ и маленькихъ театрахъ.
Съ тѣмъ вмѣстѣ провинціальный типъ старой маски сглаживается и переходитъ въ общій національный. Неаполитанскій Пульчинелли немногимъ разнится отъ романскаго Менегика или отъ тосканскаго Стентерелло. Одно чувство и одна мысль начинаютъ одушевлять эти народные типы. «Судьба нашей народной драмы, говоритъ Далл’Онгаро въ своей исторіи италіянской литературы, пережила всѣ судьбы Италіи, она смѣялась и плакала вмѣстѣ съ страной; она страдала и злилась вмѣстѣ съ нею; она изъ шута сдѣлалась если не героемъ, то понимающимъ свое достоинство человѣкомъ. Ей остается вмѣстѣ съ Италіей сдѣлаться однимъ, нераздѣльнымъ гражданиномъ всего полуострова.» Къ этому единству чувствъ, мыслей и стремленій идетъ современная Италія.
Въ числѣ представителей идеи итальянскаго единства одно изъ первыхъ мѣстъ занимаетъ Дантъ.
Италія обожаетъ Данта, даже болѣе, чѣмъ Англія Шекспира. Дѣло въ томъ, что Дантъ для италіянцевъ, не только великій поэтъ, слава націи, какъ Шекспиръ для англичанъ, но еще первый проповѣдникъ идеи національнаго единства. Не даромъ панскій престолъ проклялъ его, послѣ смерти, объявивъ его за еретика. Все, что должно было служить къ возрожденію Италіи, должно было подвергнуться осужденію римскаго престола, дѣйствительно непогрѣшимаго въ угадываніи всего, что со временемъ должно было создать Италію свѣтскую, нанеси, рѣшительный ударь мірской власти папъ. Для Италіи, со времени пробужденія въ ней политическаго сознанія, имя великаго гибеллина, исконнаго врага панства, сдѣлалось однимъ изъ тѣхъ магическихъ звуковъ, которые утѣшаютъ покоренную національность, напоминая ей славу прошлаго, и вѣщая ей лучшую судьбу въ будущемъ. Мы не удалимся отъ правды, если скажемъ, что никто, даже Сант-Амброзіо въ Миланѣ и Сант-Марко въ Венеціи не польнуется въ Италіи такимъ высокимъ уваженіемъ, какъ Данте-Алигьери. Оно тѣмъ болѣе похоже на обожаніе, воздаваемое святымъ, что Дантъ издревле представляется италіянцамъ какимъ-то отчасти мистическимъ существомъ. «Человѣкъ, бывшій въ аду» (l’uomo tornato dall’inferno) уже при жизни своей вселялъ въ этотъ поэтическій народъ уваженіе, смѣшанное съ нѣкоторымъ ужасомъ.
Поэтому для италіянца-патріота могила Данта издавна была нѣчто въ родѣ Каабы, священной для мусульманъ. Но, къ сожалѣнію, до сихъ поръ просвѣщенная и скептическая часть итальянскаго общества сомнѣвалась, что «реликвіи» Данта находятся въ традиціонной гробницѣ, въ Равеннѣ. Теперь все это дѣло объяснено документально. Въ «Cornhill Magazine» напечатано извлеченіе изъ отчета коммисіи, назначенной въ прошломъ году итальянскимъ правительствомъ для изслѣдованія гробницы Данта. Въ этомъ отчетѣ выставлено число 12 іюня 1865 года. Членамъ коммисіи было предписано собрать всѣ свѣденія, какъ письменныя, такъ и устныя (преданія) о мѣстѣ погребенія Данта и въ особенности о судьбѣ его остатковъ между годами 1321 и 1677, т. е. между годомъ его погребенія и перенесенія его въ другое мѣсто, вслѣдствіе преслѣдованій клерикальной власти. Коммисіи было предписано особенно удостовѣриться научнымъ изслѣдованіемъ, могутъ ли остатки, хранящіяся въ той или другой гробницѣ, принадлежать человѣку, умершему въ томѣ вѣкѣ, когда умеръ Дантъ.
Всѣ наличныя историческія показанія сводятся къ тому, что Дантъ умеръ 14 сентября 1321 года въ Равеннѣ, а былъ погребешь въ такъ называемой area lapidca, близь церкви, принадлежавшей ордену Frati minori. Прибавимъ къ разсказу коммисіи фактъ, сообщаемый въ біографіи Данта, написанной Бокаччіо (она приложена при большинствѣ изданій «Божественной Комедіи»), что гробница ему была воздвигнута кавалеромъ Гвидо да-Нодеита, который принялъ Данта подъ свое покровительство и у котораго умеръ величайшій поэтъ Италіи. Гвидо Новелло да-Полента былъ очень вліятельный гражданинъ Равенны; въ итальянскихъ городахъ, въ средніе вѣка, какъ извѣстно, было чрезвычайно развито муниципальное начало. Гвидо да-Палента вовсе не былъ синьоромъ Равенны, онъ не былъ ни главою города, ни кондотьеромъ его войскъ. Но когда Равеннѣ угрожала опасность отъ венеціанцевъ, кавалеръ Гвидо, какъ вліятельные граждане всѣхъ древнихъ республикъ, взялъ въ свои руки веденіе дѣлъ и послалъ Данта, котораго онъ считалъ величайшимъ умомъ, въ Венецію, для отстраненія войны. Что Дантъ былъ величайшій умъ своего времени, въ томъ сомнѣнія нѣтъ. Но однакожъ, посольство его не имѣло успѣха. Это глубоко огорчило поэта и, быть можетъ, способствовало къ его преждевременной смерти. Непосредственною причиною его была лихорадка. Данту слѣдовало плыть моремъ, но онъ, опасаясь захвата венецілицами, поѣхалъ сухимъ путемъ, чрезъ мѣстности, гдѣ свирѣпствовала лихорадка. Пріѣхавъ къ своему покровителю и пріятелю, больной Дантъ вскорѣ умеръ на его рукахъ. Кавалеръ Гвидо Новелло считалъ только временною ту гробницу, которую онъ построилъ для своего великаго друга. Онъ предполагалъ выстроить ему другую, болѣе достойную этого имени. Но политическія обстоятельства, неблагопріятныя для самаго кавалера Гвидо, помѣшали исполненію этого намѣренія. Гавенна была взята венеціанцами и Бернардо Бембо, преторъ Равенны, назначенный республикою, въ 1483 году приказалъ художнику Піетро Ломбарди соорудить для поэта мраморный памятникъ, съ барельефомъ въ честь Данта и съ эпитафіею. Этотъ памятникъ былъ впослѣдствіи поврежденъ. Тогда кардиналъ-легатъ Эмиліи обновилъ его. Въ 1780 году, кардиналъ-легатъ Гонзаго приказалъ соорудить для гробницы Данта тотъ маленькій храмъ, передъ которымъ Байронъ, когда онъ жилъ въ Равеннѣ, издалека снималъ шляпу, и который стоитъ до сихъ поръ. Въ этомъ храмикѣ сохранился и барельефъ Піетро Ломбарди.
Вся исторія гробницы Данта, какъ она изложена въ отчетѣ офиціальной коммиссіи и передана въ Cornhill Magazine основана, очевидно, на упомянутомъ уже нами разсказѣ Бокаччіо. Когда въ Равенну прибылъ кардиналъ Бертрандо дель-Паджсито, болонскій легатъ, въ царствованіе папы Іоанна XXII, то, но преданію, флорентинцы Нино делла-Тоза и Остаджо да-Нолсита спасли останки Данта; онъ уже былъ проклятъ какъ еретикъ и кардиналъ хотѣлъ сжечь ихъ.
Было бы слишкомъ долго, и, быть можетъ, мало интересно для читателей, описывать подробно посмертную исторію Данта, т. е. перенесеніе его останковъ изъ одной гробницы въ другую, для спасенія ихъ отъ фанатизма, которому «великій гибеллинъ» первый въ Италіи сказалъ грозное слово. Довольно будетъ замѣтить, что францисканскіе монахи должны были спасать ихъ два раза отъ сожженія, а потомъ спорили съ равенскимъ муниципалитетомъ за право храненія этихъ костей, наконецъ, что при панѣ Львѣ X, который самъ былъ флорентинецъ, кости Данта чуть было не перешли во владѣніе нынѣшней столицы Италіи. Въ 1780 г., когда кардиналъ Гонзаго строилъ маленькій храмъ надъ гробницею Данта, она была торжественно вскрыта, но не было извѣстно съ достовѣрностью, оказались ли тамъ останки. Объ этомъ было только двусмысленное показаніе одного современнаго лѣтописца, который говоритъ: «было найдено то, что нужно было, чтобы прекратить сомнѣнія.»
Между тѣмъ, было популярно преданіе, что кости поэта давно вынуты изъ его гробницы. Есть даже одно письменное показаніе въ этомъ смыслѣ, изъ прошлаго столѣтія. Теперь всѣ эти сомнѣнія разъяснены докладомъ коммисіи.
Когда въ Равеннѣ дѣлались приготовленія къ празднованію 600лѣтняго юбилея Данта, общинный совѣтъ приказалъ снести стѣну, прилежащую къ гробницѣ, такъ чтобы она стояла уединенною и была виднѣе. Стѣну стали ломать въ маѣ прошлаго года. Во время работъ, неожиданно выпалъ изъ углубленія, сдѣланнаго подлѣ двери, деревянный ящикъ и, упавъ, сломался. Въ немъ оказались человѣческія кости и надпись, внутри ящика и снаружи. Эти надписи свидѣтельствуютъ, что въ ящикѣ заключаются кости Данта. Ящикъ былъ изслѣдованъ и отданъ подъ охрану караула національной гвардіи. Затѣмъ, была вскрыта въ присутствіи властей каменная гробница Данта. въ ней оказались только два сустава руки и одинъ суставъ ноги, а сверхъ того уже почти обратившіеся въ пыль остатки лавровыхъ листьевъ. И такъ преданіе было вѣрно; останки Данта были вынуты изъ его гробницы. Тогда приступлено было къ осмотру ящика; онъ самой грубой работы; ясно, что дѣлалъ его не плотникъ. Вотъ надписи, которыя оказались на доскахъ: 1) Dantis orsa. а me fre. Antonio Santi. Hic posita. Anno 1677 die 18 octobris. 2) Dantis Osta. denuper revisa 3 juuii 1077.
Пошли письменныя справки. Оказалось, что монахъ Санти дѣйствительно существовалъ; что онъ родился въ 1644 г. въ Равеннѣ; нашли имена его родителей и много подробностей о немъ самомъ. Нашли даже его почеркъ и оказалось, что формація главныхъ буквъ его почерка таже самая, какъ въ надписяхъ на ящикахъ. Послѣ этого тѣнь сомнѣнія устраняетъ фактъ, что останкамъ, найденнымъ въ ящикѣ, недостаетъ именно тѣхъ частей, которыя оказались въ гробницѣ.
Такимъ образомъ, подлинность найденнаго теперь праха Данта не подлежитъ сомнѣнью. Вотъ что сказано въ отчетѣ коммисіи объ останкахъ Данта: это — кости сильнаго, докольво высокаго и уже довольно стараго человѣка. Снаружи онѣ черны. Онѣ сохранились замѣчательно хорошо; за исключеніемъ нѣсколькихъ суставовъ и немногихъ мѣстъ черепа, онѣ вовсе не подверглись нормѣ. Длина скелета — 1 метръ 55 сантиметровъ. Вѣсъ костей, безъ черепа, 1 килограмъ 155 грамовъ; вѣсъ черепа Данта — 730 грамовъ. Особенно тщательному изслѣдованію былъ подвергнутъ черепъ, какъ единственная часть остова, которая развитіемъ своимъ могла подтвердить принадлежность ея такому человѣку, какъ Алигьери. въ чередъ всыпали рису и потомъ свѣсили это содержаніе, вѣсу оказалось 1 килограмъ 420 грам. Если принять, что вѣсъ риса равенъ вѣсу мозговой матеріи, то окажется что мозгъ Данта былъ одинъ изъ замѣчательно-тяжеловѣсныхъ. Черепъ былъ смѣренъ но разнымъ направленіямъ. Мы не передаемъ длины измѣреній, но скажемъ, что всѣ онѣ свидѣтельствуютъ о большомъ развитіи черепа. Неровности на немъ замѣчательны. Въ особенности одно возвышеніе лобовой кости велико. Если примѣнить къ найденному черепу законы френологіи, то окажется, что Дантъ въ высшей степени былъ одаренъ органами: благосклонности, вѣры, почитанія, независимости, чувства достоинства и гордости. Отчетъ замѣчаетъ въ заключеніе, что черепъ Данта, но своему развитію, принадлежитъ къ самымъ замѣчательнымъ и не уступаетъ всѣмъ извѣстнымъ черепамъ великихъ людей. Мы приводимъ это примѣчаніе потому, что, несмотря на его слишкомъ наивную форму, оно указываетъ на фактъ, имѣющій значеніе. Останки Данта въ прошломъ іюнѣ выставлены въ гробницѣ его, подъ стекломъ, и публика допускается къ ихъ осмотру.
Въ заключеніе нашей хроники упомянемъ о двухъ памятникахъ, которыми украсила Англія свою столицу, На площади Ватерли, около Афинскаго клуба, она воздвигла великолѣпную статую Джону Франклину, знаменитому путешественнику XIX вѣка и изслѣдователю полярнаго полюса. Мы понимаемъ значеніе этой національной чести, воздаваемой памяти неутомимаго и страстнаго натуралиста, погибшаго въ сѣверныхъ снѣгахъ ради открытія великой идеи; но мы рѣшительно отказываемся понимать смыслъ другого монумента, поставленнаго на могилѣ извѣстнаго боксера Сайерса, почти въ одно время съ памятникомъ Франклину. И надо сказать, что Саейрсъ удостоился болѣе изящнаго и драгоцѣннаго куска сицилійскаго мрамора, чѣмъ Фринклинъ, такъ что мы въ правѣ думать, что человѣкъ, сокрушающій силой кулака челюсти своихъ соотечественниковъ цѣнится въ наше время выше человѣка, посвятившаго нею свою жизнь наукѣ. Ясно, что между лаврами и вѣниками, какъ выражался Чаусеръ, нашъ прогрессивный вѣкъ уничтожилъ всякую разницу.
Лондонское общество натуралистовъ заявило въ своемъ послѣднемъ засѣданіи о скоромъ появленіи въ свѣтъ давно ожидаемаго сочиненія "Дарвина: " О происхожденіи видовъ. Это будетъ обширное, двадцатитомное изложеніе теоріи Дарвина, на разработку которой онъ употребилъ болѣе тридцати лѣтъ своей жизни и почти все свое состояніе. Книга Дарвина будетъ новой эрой въ исторіи развитія естественныхъ наукъ. Общество жалѣетъ, что это роскошное изданіе не будетъ готово для представленія его на всемірную парижскую выставку, какъ образецъ типографскаго искусства и сильнаго англійскаго ума.