OSTKRAFT / Литературная коллекция. Научное обозрение
М.: Модест Колеров, 2020
Новое о Пушкине
править1.
правитьОбширная литература о Пушкине давно не обогащалась такими ценными и важными материалами, как впервые появившиеся на днях в свете письма Пушкина и к Пушкину, изданные академией наук и редактированные В. И. Саитовым. Издание это дает впервые тщательно проверенный пушкинский текст собрание всех дошедших до нас писем разных лиц к поэту, устанавливает точную хронологию писем и показывает, таким образом, как небрежно, с какими искажениями и с каким — да позволено будет так выразиться — истинно бюрократическим произволом издавался прежде Пушкин, эта «жертва бедная» разных «адовых исчадий».
Из впервые опубликованных Саитовым писем, первое относится к 5-му июлю 1824 года. Это черновик письма из Одессы, по всей вероятности к Другу поэта П. А. Вяземскому, с которым Пушкин усердно переписывался по литературным вопросам и критическому вкусу которого чрезвычайно доверял. «Личного» в этом письме ничего нет, содержание его исключительно литературное
Ново и заслуживает внимания в нем мнение Пушкина о Вольтере, как историке: «Французы ничуть не ниже англичан в истории. Если первенство чего-нибудь да стоит, то вспомните, что Вольтер первый пошел по новой дороге и внес светильник философии в темные архивы истории».
Характерны в другом письме к жене Вяземского его просьбы к князю хранить его новые стихи про себя и никому не читать. Не нужно думать, что это были какие-нибудь запретные стихи, «сочинения, презревшие печать». Пушкин просил Вяземского не распространять его стихи по причине вовсе не романтического или политического свойства: при тогдашнем ограниченном круге читателей сочинение, недолго походившее по рукам, быстро прочитывалось всей наличного читающей публикой и, выйдя в печать, уже не находило покупателей. Пушкин часто делал своему брату Льву Сергеевичу за подрыв будущего сбыта его произведений выговоры в таком роде: «ты читаешь их своим приятелям до тех пор, что они наизусть передают их московской публике; благодарю». Посылая Вяземскому через брата свои стихи (из «Евгения Онегина»), поэт писал Льву Сергеевичу (записка эта появляется у г. Саитова также впервые): «доставь это Вяземскому, повторив просьбы, чтобы он никому не показывал, да и сам не пакости».
2.
правитьНовое письмо к Вяземскому датировано 13 сентября 1825 г.
Поэт изнывал уже более года в деревенском заточении и усердно просил об освобождении из ссылки для лечения болезни. В успехе своего ходатайства поэт был почти уверен и писал своей деревенской соседке П. А. Осиповой: «быть может уже недолго мне в изгнанье мирном оставаться»… Действительно, ему была оказана просимая милость и ему было разрешено лечится в Пскове, где лучшим врачом был… ветеринар Всеволодов, по выражению Пушкина, «очень искусный коновал», и где поэт, само собою, должен был находиться под неослабным надзором губернатора.
Друзья Пушкина просили известного дерптского врача Майера приехать в Псков для лечения поэта, но Пушкин просил Майера не беспокоиться и услугами его не воспользовался. По этому поводу он и писал Вяземскому: «Очень естественно, что милость царская огорчила меня, ибо новой милости не смею надеяться, — а Псков для меня хуже деревни, где, по крайней мере, я не под присмотром полиции. Вам легко на досуге укорять меня в неблагодарности, а были бы вы (чего, Боже упаси) на моем месте, так может быть, пуще моего взбеленились. Друзья обо мне хлопочут, а мне хуже да хуже. Сгоряча их проклинаю; одумаюсь, благодарю за намерение, как иезуит, но все же мне не легче. Аневризмом своим дорожил я пять лет, как последним предлогом к избавлению, ultima ratio libertatis, — и вдруг последняя моя надежда разрушена проклятым дозволением ехать лечиться в ссылку! Душа моя, поневоле голова кругом пойдет. Они заботятся о жизни моей; благодарю, но черт ли в эдакой жизни! Гораздо уж лучше от нелеченья умереть в Михайловском. По крайней мере, могила моя будет живым упреком, и ты бы мог написать на ней приятную и полезную эпитафию. Нет, дружба входит в заговор с тиранством, сама берется оправдать его, отвратить негодование; выписывают мне Моэра, который, конечно, может совершить операцию и в сибирском руднике; лишают меня права жаловаться (не в стихах, а в прозе, дьявольская разница!), а там не велят и беситься. Как не так! Я знаю, что право жаловаться ничтожно, как и все прочие, но оно есть в природе вещей. Погоди. Не демонствуй, Асмодей: мысли твои об общем мнении, о суете гонения и страдальчестве, положим, справедливы — но помилуй… Это моя религия, я уже не фанатик, но все еще набожен. Не отнимай у схимника надежду рая и страх ада — Зачем не хочу согласиться на приезд ко мне Моэра? Я не довольно богат, чтобы выписывать себе славных докторов и платить им за свое лечение. Моэр — друг Жуков-у, но не Ж. Благодеяний от него не хочу. Вот и все»
3.
правитьВ этом же письме Пушкин сообщает интересные подробности о ходе своей работе над создавшимся тогда «Борисом Годуновым». Карамзин очень интересовался «Годуновым», справлялся через Вяземского, как подвигается трагедия Пушкина, и посылал ему свои советы.
6-го сентября Вяземский писал ему: «Карамзин очень доволен твоими трагическими занятиями и хотел отыскать для тебя железный колпак. Он говорит, чтобы ты имел в виду в начертании характера Борисова дикую смесь набожности и преступных страстей. Он беспрестанно перечитывал Библию и искал в ней оправдания себе. Эта противоположность драматическая. Я советовал бы тебе прислать план трагедии Жуковскому для показания Карамзину, которым мог бы тебе полезен быть в историческом отношении». Пушкин отвечал на это (в изданном г. Саитовым письме): «Благодарю от души Карамзина за железный колпак, что он мне присылает: в замену отошлю ему по почте свой цветной, который полно мне таскать. В самом деле, не пойти ли мне в городовые, авось буду блаженнее! Сегодня кончил я 2-ю. Часть моей трагедии; всех, думаю, будет 4. Благодарю и тебя за замечание Карамзина о характере Бориса. Оно мне очень пригодилось. Я смотрел на него с политической точки зрения, не замечая поэтической его стороны; я его засажу за Евангелие, заставлю читать повесть об Ироде и тому подобное. Ты хочешь плана? Возьми конец 10-го и весь одиннадцатый том, вот тебе и план».
Эти обещания поэт исполнил, но не все. Мысль о «цветном колпаке» поэт повторил в 1828 г. в известном остроумном послании к В. С. Филиппову: «Старый мой колпак изношен, хоть и любил его поэт; он поневоле мной заброшен: не в моде нынче красный цвет»
4.
правитьПевец «Онегина» предупреждал вначале своего романа: «Всегда я рад заметить разность между Онегиным и мной» — «чтобы насмешливый читатель не повторял потом безбожно, что намарал я свой портрет». Тем не менее, в романе немало автобиографического элемента; таковы, между прочим, стихи, в которых Пушкин описывал беспечную жизнь Онегина в деревне: «Прогулки, чтенье, сон глубокий, лесная тень, журчанье струй, порой беглянки черноокой младой и свежий поцелуй».
И. И. Пущин навестил своего ссыльного друга в деревне, заметив в няниной комнате, где под командой Арины Родионовны собрались швеи, «одну фигурку, резко отличавшуюся от других». Пушкин «прозрел шаловливую мысль» друга, и они молча переглянулись; «все было понятно без всяких слов».
Об одной такой фигурке рассказывает впервые напечатанное г. Саитовым письмо Пушкина к Вяземскому, относящееся к началу мая 1826 г.: «письмо это тебе вручит очень милая и добрая девушка, которую один из твоих друзей неосторожно обрюхатил. Полагаюсь на твое человеколюбие и дружбу. Приюти ее в Москве и дай ей денег, сколько ей понадобится, а потом отправь в Болдино (в мою вотчину, где водятся курицы, петухи и медведи). При сем с отеческою нежностью прошу тебя позаботиться о будущем малютки, если то будет мальчик. Отсылать его в воспитательный дом мне не хочется, а нельзя ли покамест отдать в какую-нибудь деревню… Милый мой, мне совестно, ей Богу, но тут уже не до совести».
Вяземский принял участие в бедной девушке и советовал Пушкину во всем признаться ее отцу, своему «блудному тестю», и поручить ему судьбу дочери и ее будущего дитяти. Пушкин так и поступил: больше ничего неизвестно об этой девушке и о ее ребенке, прижитом с поэтом.
5.
правитьНовинками являются также маленькая французская записочка поэта, относящаяся к осени 1826 г., к московскому приятелю Муханову, которого он приглашал на чтение «Годунова», и французское письмо, 3-го ноября 1826 г., к княгине Вяземской, писаное из Торжка, по пути из Москвы в село Михайловское. «Что сказать вам о моем путешествии? — пишет живо и весело Пушкин, как он всегда писал дамам: — оно продолжается при самых счастливых предзнаменованиях, несмотря на отвратительную дорогу и невыносимых ямщиков. Толчки, удары локтями и проч. очень беспокоят двух моих попутчиков, — прошу у них прощение за излишнюю свободу, но, когда путешествуешь вместе, надо кое с чем помириться. С. П. мой добрый ангел»…
К этим инициалам Пушкин делает шутливое подстрочное примечание: «это, конечно, не Сергей Пушкин». Речь идет здесь о Софии Федоровне Пушкиной, в которую поэт был влюблен тогда: он хотел на ней жениться, а София Федоровна не приняла его предложения.
Переходивший непрестанно, до самой женитьбы, от одного увлечения к другому, Пушкин составлял шуточный поименный список тех, кого он любил: этот список сохранился в альбоме его московской знакомой Е. Н. Ушаковой. В нем, между прочим, значится несколько Анн; определить их всех трудно. Одну из них удается определить по напечатанным в саитовском издании переписки Пушкина (письмам ее к поэту). Это — Анна Николаевна Вульф, дочь П. А. Осиповой, одна из жителей Тригорского, куда часто езжал Пушкин. Известны стихи, написанные ей Пушкиным и совсем не принадлежащие к лучшим у него, и французское письмо поэта к ней, насмешливое и довольно пустое. По этим данным никак нельзя было предположить, что между ней и Пушкиным был роман.
Как видно из шести ее французских писем к поэту, этот роман был лишен истинного чувства, особенно со стороны Пушкина и сбивался скорее на флирт. Тон писем Анны Николаевны отзывается отчаянным и довольно неизящным, рассчитанным кокетством, которое Пушкин, очевидно, хорошо понимал. «Вы говорите, — писала она ему однажды, — что ваше письмо плоско, потому что вы меня любите. Какой вздор! Особенно в устах поэта: что и делает человека красноречивым, как не чувство!»
6.
правитьАнна Николаевна поддразнивала Пушкина, расписывая ему своих ухаживателей, рассказывала, как один из них («дерзостью он превосходит вас») взял ее руку и хотел поцеловать. Пушкин выразил предположение, что ухаживатель не ограничился поцелуем, чем Анна Николаевна была чрезвычайно обижена, но оправдывалась: «Я заметила, что он сильнее и безрассуднее вас не по его поведению со мною, а по его манере держаться со всеми и вообще по его разговорам».
В каждом письме эта девица, которой тогда было 26 лет, ужасается своей собственной нескромности, уверяет Пушкина, что он вовсе не стоит ее любви и просит не компрометировать ее и уничтожить ее послание.
Когда в начале сентября 1826 г., неожиданно нагрянувший в Михайловское полицейский увез Пушкина в Псков, откуда он был отправлен в Москву для представления Государю, Анна Николаевна, по существу девушка добрая и дружески расположенная к Пушкину, написала ему полное участия и беспокойства письмо. Когда выяснилось, что судьба поэта изменилась не к худшему, а к лучшему, Анна Николаевна была глубоко обрадована и от души поздравила поэта с освобождением из ссылки.
Еще немало интересного и нового можно найти в этом вполне академическом издании переписки нашего гениального поэта. Закончим наш беглый и поверхностный обзор его прекрасным словом: «всякая строчка великого писателя становится драгоценной для потомства. Мы с любопытством рассматриваем автографы, хотя бы они были не что иное, как отрывок из расходной тетради или записка к портному об отсрочке платежа. Нас невольно поражает мысль, что рука, начертавшая эти смиренные цифры, эти незначащие слова, тем же самым почерком и, может быть, тем же самым пером написала и великие творения, предмет наших изучений и восторгов».