Коровин К. А. «То было давно… там… в России…»: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 1. «Моя жизнь»: Мемуары; Рассказы (1929—1935)
Новогодний волк
правитьПроснулся я рано утром. В окне — всюду кружевное покрывало инея. Над болотом, за большими елями, красным шаром встает зимнее солнце. Лучи его освещают наличники окон деревянного дома и ложатся на бревнах яркими полосами.
Какая радость зимнее солнце! Что-то живое, веселое в его лучах. Оно морозное, особое. Только у нас в России такое солнце зимой. Чувствуешь себя необыкновенно бодро, а вставать не хочется. Приятно, лежа в постели, смотреть в окно на иней… Края изб, овин, сугробы — на утреннем лиловом небе. Вон летит ворона, да так тяжело! Села на овин, наклонилась и крякнула. В ворота идет тетка Афросинья, в полушубке, закутана с головой, несет крынку сливок к чаю и корзину.
Рядом со мной на постели кот Васька, тоже ленится, не хочет вставать и смотрит круглыми глазами в окно. О чем он думает? Неизвестно. Я глажу его, — кот потягивается и мурлычет…
В соседнюю комнату тихо входит слуга Ленька, и собака Феб радостно врывается ко мне, прыгает у постели и кладет мне на колени морду. Тут Васька бьет Феба лапкой по носу — но дружески, шутя, не выпуская коготков. Это его особая манера ласки.
— Самовар готов, — говорит Ленька. — Мороз очень здоровый, градусов сорок.
— Ну и врешь. Посмотри-ка на градусник!
— Я глядел. Не видно… Окно все замерзло, и градусник замерз. Его бы горячей водой полить… Вот едут, глядите-ка, никак Василий Сергеевич и еще кто-то!
Тут я услышал скрип полозьев, вскоре в окне показалась лошадь… Сани остановились у крыльца. В сенях — смех:
— Ухо отмерзло!
Друзья мои, закутанные в шубы, — Вася, музыкант Коля, Юрий, — ввалились в комнату. Физиономии у них красные, волосы и брови заиндевели.
— Смотрите-ка, у Николая ухо белое. Скорей снегом оттереть.
Ленька бежит опрометью из комнаты и возвращается через секунду с миской, полной снега.
— Три живее!
Все присутствующие трут Коле уши.
— Только правое! — протестует он.
— Трите оба, — раздается авторитетный бас приятеля Васи.
— Зачем же оба?
— Так вернее.
Лицо у Коли выражает страдание.
— Хорош музыкант, если без ушей будет. Ни к черту! — говорит Вася, продолжая натирать Колины уши.
— Довольно. Смотрите — теперь оба красные!
— Наливайте ему скорее чаю с коньяком. Ну, вот — отошел, — успокоительно замечает Вася, — а то белые уши, антонов огонь, их надо резать, не то смерть. Понимаешь?
Коля смотрит в покорном испуге и молчит.
— Ну что это, скажи пожалуйста, — не унимается Вася. — Все ничего, а тебя угораздило уши отморозить. Непременно какая-нибудь история с тобой. Отчего бы?
— Верно, — соглашается Юрий. — У тебя, Николай, и физиономия такая. Брови подняты, вечный испуг.
— Вот ерунда, — обиделся Коля. — Конечно, у вас на роже полное ко всему равнодушие. А я, брат, вижу несправедливость жизни, веду борьбу, оттого и выражение благородных страданий. У тебя — что? Квадратная рожа, вот как у полового.
— Верно. Действительно, у тебя, Юрий, физиономия того… — подтвердил Вася. — Ну и мороз! Хорошо здесь, в доме-то. Смотри-ка — ветчина, лепешки деревенские.
— Это лепешки тетки Афросиньи, — отвечаю, — она принесла. Таких нигде нет. Посмотри: видишь — сверху узоры, рубчики? Да вот и она…
Тетка Афросинья вошла нарядная, а с нею муж Феоктист Андреевич. В руках у нее большой пирог с груздями. Тетка Афросинья похожа несколько на репу, но женщина она почтенная и любит подарки и учтивый разговор.
— С наступающим вас. Э-э, чего это вы, Миколай Васильевич? Говорят, ухо отморозили? Долго ли — стужа какая.
Наливаю Феоктисту водки, а Афросинье наливки. Феоктист пьет и крякает, Афросинья вытирает ротик платочком по-модному, говорит: «С Новым годом вас — чево нечево, а все по-хорошему чтобы».
— Вам я очень благодарен, тетенька Афросинья, — говорю я, — живу среди вас, земляков своих, и единой обиды не видывал. Ценю услуги ваши, пускай-ка друзья пирога изведают, тогда узнают, кто такая тетенька Афросинья.
Афросинья степенно поклонилась нам и вышла…
— Вот в такой мороз я пойду нынче налимов ловить, — заметил Вася. — Где здесь в реке налимы водятся?
— Под кручей, — ответил Феоктист, — у Любилок, здесь весь налим. Павел знает, он тебе покажет. Только, что ты в этакую стужу ловить пойдешь? Замерзнешь, как есть, боле ничего.
— Да где ж морозу с Василием Сергеичем сладить? — смеется входящий сосед — охотник Герасим Дементьич. — Где ж морозу повалить эдакова-то!
И правда: Василий Сергеич и Юрий богатыри хоть куда. Рядом с ними худой и вечно испуганный Коля казался ушибленным судьбой. Но сейчас он уплетал пирог с явным наслаждением, запивал коньяком и похваливал:
— Пирог замечательный. Прелесть! А какая рыба?
— Ну, вот опять, — притворно ужаснулся Вася, — разве я не прав? Ест Николай и уверяет — рыба. Это же грибы.
— Ну, нет, позвольте, я еще с ума не спятил, — запротестовал Коля…
— Конечно, грибы, Николай, — подтверждаю и я.
— Ну, уж извините, позвольте. Нечего из меня дурачка строить. Довольно.
— Да, конечно, рыба, — смеясь, поддакнул Юрий. — Вот только какая?
— Какая? Мымра, — нашелся Вася.
Тогда Коля взял кусок пирога, выпил рюмку березовки, закусывая пирогом, поднял черные глазки кверху, распознавая вкус рыбы, и сказал:
— Верно — мымра.
— А я вот шел к вам, — сказал Герасим, — на лыжах. По оврагу, что за курганом. Волчьи следы, гляжу. В ночь, значит, прошли трое матерых. Это с Вепревой Крепи. Нагнал. Дал раза. Да стужа велика — зазяб. След кончается здесь, вот в моховом, — показал он в окно. — Где на тяге по весне стояли, там и залегли.
— Хороша штучка, — заметил Вася. — Вот! А я хотел налимов ночью ловить.
— Так возьми ружье, — посоветовал я.
— Благодарю покорно. Ты ловишь, а они, голодные, бросятся сзади, и готово. Нет, один не пойду.
До наступления вечера я отправился в сарай, отыскал ящик из-под рыбы, вырезал небольшие кружки, заклеил их красной бумагой, а внутрь поставил свечки — это волчьи глаза. Герасим мне помогал.
Когда стемнело — зимой темнеет рано, — я поставил ящик в кустах, невдалеке от дома. Такие же глаза, в картонках от шляп, поставил в других местах. Осторожно зажег свечи. Эти тусклые огоньки в кустах чуть-чуть мерцали, неожиданно и страшно.
Вася сначала приготовил снасти и насадку. Потом оделся во все охотничье: огромные белые валенки, шапка с наушниками, за спиной ружье, а в руках пешня для прокалывания льда. Вместе с Колей и с Юрием приятели вышли. Но вскоре раздался выстрел, другой, третий. А вслед за тем в комнату вбежали Вася и его друзья.
— Ну и место! Нашли, где домик построить. Смотрите, что делается. Кругом волки. Черт знает что! Благодарю покорно. Живого сожрут.
Он схватил ружье и бросился к двери на чердак дома.
— Послушай, — убеждал меня Коля. — На меня прямо бросался, брат. Злющий, зубами, понимаешь, щелкает. Насилу убежал. Видно, что голодный. Глазищи красные, понимаешь…
Тетка Афросинья, убирая стол к ужину, смеясь, заметила:
— Ах, Юрий Сергеич, ну и герой вы, глядеть. А вот волков спутались. Как мне теперь одной иттить на деревню-то за сметаной? Проводите, ведь боязно.
— Нет, уж спасибо, тетушка Афросинья. И вам ходить не советую. Их тут стаи кругом…
Тем временем Вася открыл огонь с чердака. Он палил непрерывно и вскрикивал: «Вот тебе! Не любишь? Стреляй, Герасим. Стреляй! Добивай его! Один остался, гони его!»
Наконец Вася вернулся к нам с дымящимся ружьем. Посмотрев на меня, на Юрия и Николая, он покачал головой с укором:
— Хороши! Сидеть здесь куда приятно. А там-то что делается! Их стреляешь, а они хоть бы что… Вот бы вы посмотрели.
— Ну что? Прогнал? — спрашиваем.
— Да, все разбежались. Далеко ведь. Может быть, ранил какого. Один больно крепкий — ух, здоров, ничего не боится, стоит, глаза пялит, и ни с места. Смотритека, стволы у ружья — как огонь горячие! Нет, хороша штучка! Под Новый год, а? И место же здешнее. Глушь лесная верст на сто.
Герасим сидел у камина, сложа руки. Его желтые умные глаза закрывались от сдержанного смеха. Потом он встал и пошел к двери.
— Куда ты, Герасим Дементьич?
— Не могу боле. Пойду волков подбирать. И ушел.
Из деревни Любилок пришли гости: рыбак Павел и цыганка Груша с мужем, да еще лесничий. Новый год приближался. Аккорд гитары, и Груша запела:
И снега-то, и снега,
И любовь, Мотя, твоя.
Ах, чу-чи, ту-то чу-чи…
Э, гори, сердце, гори…
Вдруг Феб с воем и лаем отчаянно бросился к двери.
Она приотворилась… Мы притихли. И в двери показался огромный волк, стоя на задних лапах.
Все бросились в сторону.
— Где ружье?! — кричал Вася.
Юрий Сергеевич, закрыв глаза, вертел стулом, как бы отгоняя кого. Коля упал ничком на тахту, закрывшись пиджаком с головою. Только сказал:
— Это черт-те что, ну и Новый годок!
Дверь отворилась шире: весь в снегу, стоял перед нами Герасим Дементьич и придерживал сзади огромного убитого волка.
— С Новым годом! — говорил он, улыбаясь. — Лисеич, вот тебе и коврик. Не промазал, нашел. Гляди-ка, хорош волчина…
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьНовогодний волк — Впервые: Возрождение. 1932. 14 января. Печатается по газетному тексту.
пешня — здесь и далее: ломик с деревянной ручкой, служащий для прорубки лунок во льду для ловли рыбы.