Потехин А. А.
правитьНовейший оракул.
правитьИсточник: А. А. Потехин Сочинения, т. 9, 10, 11. СПб.: Просвещение, 1905
Оригинал здесь: http://cfrl.ru/prose/potexin/potexin.shtm
Александра Ивановна Куропаткина, 50-ти лет, помещица.
Софья Сергеевна, ее племянница, 25 лет, в разводе с мужем.
Вера Сергеевна, 18 лет, девица, племянница и воспитанница Александры Ивановны.
Сергей Николаич Троеруков, молодой человек, жених Веры.
Серафима, горничная девушка и наперсница Александры Ивановны 55 лет.
Аксиньюшка, убогонькая.
Агнея Афанасьевна, мещанка, у которой Аксиньюшка проживает.
Воробейчикова, статская советница, постоянная московская жительница.
Агафья, ее горничная.
Готлиб Эрнстович Зильбербах, магнетизер.
Петр, его слуга.
Тяпкина, мещанка, хозяйка квартиры Зильбербаха.
Золотунчиков, квартальный надзиратель.
Авдотья Петровна.
Дмитрий, лакей Куропаткиной.
Пелагея, горничная Софьи Сергеевны.
Ахлебенев, помещик, старик.
Омутов, частный стряпчий.
Арбузин, купец.
Действие первое.
правитьАлександра Ивановна (к Аксиньюшке). Ну, что же, матушка, скажи ты мне что-нибудь… Неужели уж я так недостойна, что ты не хочешь ничего сказать мне?.. Ведь, ты все знаешь… Видишь, сколько уменя огорчений: сама больна, приехала лечиться, по имению неприятности, тяжба, нужно хлопотать, а где мне хлопотать — больной, слабой женщине? Вот, Соничку муж бросил, несчастна в своем супружестве; а к Вере жених сватается, совсем без состояния, а она непременно хочет идти за него, влюблена против моего желания… Каково все это мне переносить?.. Матушка, утешь меня, научи, предскажи что-нибудь…
Александра Ивановна. Что же, Аксиньюшка, так ты мне и не предскажешь, не утешишь меня?.. Бог с тобой. Видно, я тебе не мила, Аксиньюшка…
Агнея Афанасьевна. Не извольте, сударыня, тревожиться, и ее, матушку, не беспокойте, не упрашивайте. Не изволит говорить, — значит не угодно, или час еще не настал… с ней, с матушкой, это бывает…
Вера Сергеевна. Да что же это она ломается? Целых два часа ест и пьет, мы сидим перед ней, а она не хочет и слова сказать. Что за невежа.
Александра Ивановна (строго). Вера!
Агнея Афанасьевна. Ах, барышня, не извольте так говорить, не прогневайте и ее, матушку. Где нам своим умом до этого дойти? Известное дело, блаженная душа… как ей угодно, так себя и содержит. Не то что, барышня, два часа, — бывает, что по двои сутки ничего не изволит говорить… а добрые люди стоят, да дожидаются…
Софья Сергеевна. Что же она делает в это время?
Агнея Афанасьевна. А только изволит лежать и воздыхания свои возносить… А тут Господу Богу известно, что в душеньке ее творится. Только одни вздохи и слышишь…
Вера Сергеевна. Полноте, какие вздохи? просто, я думаю, икает беспрестанно, как теперь же.
Александра Ивановна. Вера! Ты знаешь, я люблю это или нет?.. Оставь эти замечания для своего обже. Он очень умен, с ним и умничай. А при мне прошу не сметь…
Вера Сергеевна (вспыльчиво). Ах, тетенька, да что же мне делать, если я не верю всем этим гадальщицам?..
Софья Сергеевна (с упреком). Ах, Вера, как тебе не стыдно? Ведь Аксиньюшку не для тебя привезли. Что тебе за дело? не веришь, и оставь это за собой…
Александра Ивановна (жалобно к Аксиньюшке). Вот, матушка, посмотри, как она тетку огорчает: к чему она душу свою готовит? (Аксиньюшка хохочет и продолжает есть.)
Агнея Афанасьевна. Не извольте, сударыня, беспокоиться. Это — как кому дано: иной верует не видя, а другой и видя не поверит. А придет время и для барышни: увидят, так станут верить. Это конечно от ихной юной младости. Вот я вам расскажу так же был случай… Этак же одна дама, очень важная, значительная дама — приезжали кматушке, с дочкой, а дочка ихная уже была помолвлена за одного прекраснейшего человека, и страстно как они были влюблены друг в друга. Вот дама и стала спрашивать у матушки, счастлива ли будет судьба ихной, значит, милой дочери. Матушка стала этак говорить, что не всякому можно вдруг себе в понятие принять… значит, от высоких умов… а барышня эта самая так же вот и вздумай посмеяться над матушкой. Матушка и прогневалась, да и изволит говорить: не быть, говорит, тебе… извините сударыня, тут она такое слово сказала… известно, блаженный человек, как ей угодно, так и скажет… Так не бывать, говорит, тебе замужем… Что же вы изволите думать? — как приехала эта барышня домой, поссорилась она с своим возлюбленным женихом, и свадьба ихная расстроилась… Так вот как… А уж как были пламенно, можно сказать, влюблены друг в друга. Эта барышня приезжала после того, в ногах валялась у матушки, просила: нельзя ли как ее счастье воротить?.. да уж матушке не угодно было, и говорить с ней не стала, прогневалась. Так вот как, барышня… Такого человека не извольте гневить, остерегайтесь этого. Конечно, вы как по молодости своей, еще от вашей неопытности…
Александра Ивановна. А что она, какова, когда прогневается на что-нибудь?
Агнея Афанасьевна (с двусмысленной улыбкой). Ну, сударыня… Конечно, матушка руками никогда не изволит наказывать… Этого у ней нет никогда… за то уж этот человек, на которого прогневается, в судьбе своей неудовольствие, али препятствие какое беспременно увидит.
Вера Сергеевна (вздрагивает от испуга). Что это такое?.. (с сердцем.) Что это за невежество!.. Разве это можно позволять?
Агнея Афанасьевна (к Вере Сергеевне). А вы, барышня, не пугайтесь и не расстраивайтесь… это может быть еще к хорошему, не к худу. Оботритесь с благодарностью, да и содержите при себе этот платочек. Иные ведь, знаете, еще за счастие считают.
Вера Сергеевна (сердито). Велико счастие… нечего сказать… Фи, какая гадость! Что это позволяют делать!..
Александра Ивановна. Ах, Вера, чего тебе хочется?.. Чтобы матушка в самом деле рассердилась, что ли?.. Удивляюсь тебе…
Вера Сергеевна. Да помилуйте, тетенька, разве это приятно?.. Ну что же тут… слюни… плюются… Фи, какая гадость!..
Александра Ивановна. Как ты глупа и необдуманна! Что люди за счастие считают, а ты… ах, как глупа!.. Да если бы матушка… да на меня, так я бы еще благодарна была…
Вера Сергеевна (сердито, вполголоса). Жалею, что не на вас.
Софья Сергеевна. А что, скажите, давно она такая или недавно?
Агнея Афанасьевна. С малолетства, сударыня, с самых детских лет в ней это замечено (со вздохом.) Уж взыскана, надо сказать, что взыскана… одно слово-- блаженная душа… Ведь вот из простого звания из крестьянского, и одежду, изволите видеть, какую носит, самую крестьянскую. А когда начнет говорить… Господи, откуда эти сладости берутся!.. так бы все и слушал… Известно, не все поймешь, что она изволит говорить… ведь она не все к человеческому уразумению говорит. А уж никакого слова мимо не скажет… уж что-нибудь да недаром… После разве сдогадаешься: вот, дескать, к чему матушка изволила говорить…
Аксиньюшка (нараспев). Кукуреку… (Александра Ивановна и Софья Сергеевна вздрагивают, Вера Сергеевна смеется).
Агнея Афанасьевна. Вот, верно, угодно начать говорить… Что, матушка, беседой, что ли, своей удостоить желаете?.. Осчастливьте вот господ… (Целует у Аксиньюшки руку.) Потрудитесь, давно уже и то ожидают…
Аксиньюшка. Чего ждать-то?.. Вот я давно жду водки, да не дают, а мне эти пряники-то и без того надоели… сладостей убегай, горестей желай…
Александра Ивановна. Это не на счет ли моих огорчений?..
Агнея Афанасьевна. Извольте, сударыня, слушать. Уж сами извольте разбирать, к чему что идет…
Аксиньюшка (к Вере Сергеевне). Что же, матка, давай пить горькую-то… не все тебе варенье лизать…
Александра Ивановна. Ах, Верочка, что-то тебе не хорошо говорит.
Аксиньюшка. Слышь, тебе говорят: давай водки горькой…
Александра Ивановна (к Агнее Афанасьевне). Что же, подать надо?
Агнея Афанасьевна. Да уж, сударыня, если такое их желание, извольте исполнять… Неизвестно, к чему такое их желание…
Александра Ивановна. Серафима, поди же, — подай поскорее…
Серафима. Слушаю-с.
Аксиньюшка. Матка, да закусок дай соленых. Горькое ешь, соленым закусывай…
Александра Ивановна (со вздохом). Соленым закусывай… Это слезы… (Нюхает табак.)
Аксиньюшка. Ты на что табак-то нюхаешь?
Александра Ивановна. От глаз, матушка! Глазами слаба.
Аксиньюшка. Подай-ка сюда. (Берет у Александры Ивановны табакерку и кладет себе в карман.)… Не нюхай, грех… На вот, потри! (Подает конфету, от которой откусывает половину.)
Александра Ивановна. Как же это, матушка… глаза потереть прикажете?
Аксиньюшка. Три…
Александра Ивановна. Как же… ее в воде распустить, или так?..
Агнея Афанасьевна. Уж так изволите потереть… не разводя…
Александра Ивановна (трет конфетой глаза). Как же мне… уж, матушка, совсем не нюхать прикажете?..
Аксиньюшка. На что тебе горького-то нюхать?.. Будет…
Александра Ивановна. Да уж я, матушка, привычку сделала.
Аксиньюшка. Привычка заковычка, птичка невеличка, ноготок востер… Не увидишь — забудешь. Не станешь — перестанешь… Три сладеньким…
Агнея Афанасьевна. Это, сударыня, вам очень как хорошо. Вникните, что матушка изволит говорить. Прежде вы были среди огорчений, проливали слезы. Теперь матушка взяла это горькое зелье, табак, — значит все ваши огорчения от вас отнимает и обещает вам утолять вашу душу одними сладкими чувствами, значит, конфеткой приказала глаза потереть… Это вам очень хорошо. Вы эту табакерочку не извольте и требовать назад…
Вера Сергеевна. А у нее оставить: это всего лучше… табакерка золотая, пригодится блаженной душе…
Александра Ивановна. Ах, Вера, как тебе не стыдно! Про кого ты говоришь?.. И как ты смеешь?.. Ах, Боже мой! Чужие люди желают тетке здоровья, а она только раздражает. Неужели мне жалко для матушки какой-нибудь табакерки?..
Вера Сергеевна (вполголоса). Да вам для таких людей ничего не жаль…
Аксиньюшка (нараспев, смотря на Веру Сергеевну). Песню веселу пела соколу соколёна, люли, соколёна, соколёна! А сокол летает, ее забывает, другу утешает — соколёну, соколёну, люли, соколёну!..
Александра Ивановна и Софья Сергеевна (смотря на Веру Сергеевну и Аксиньюшку). Это что значит? К чему бы это?..
Софья Сергеевна. Не ко мне ли это, Аксиньюшка? Не про мое ли несчастье говоришь? Не про то ли, как я теперь брошена своим благоверным?..
Аксиньюшка (поет). Коза скачет за козлом, за козлом, козел от козы, козел от козы, коза скачет от козла — козла, козел за козой, козел за козой… Слышишь, девка?
Софья Сергеевна. Ах, это правда, это чистая правда!.. Он не умел меня ценить, когда я его любила; теперь, когда я ушла от него, он и рад бы вернуться ко мне, да поздно… Ах, это правда, добрая Аксиньюшка… Я теперь тебе вполне верю… слышишь, Вера?..
Серафима (вносит поднос с водкой и закусками и ставит на столе. Аксиньюшка хохочет и наливает полную рюмку, подает ее Вере Сергеевне). На, выпей…
Вера Сергеевна. Ну, нет, милая, спасибо… Это не в моем вкусе… Я не стану пить…
Аксиньюшка. Тебе говорят, пей, прихлебни…
Агнея Афанасьевна. Откушайте, барышня, не для питья, а для здоровья… Матушка вам на добро жалует…
Александра Ивановна. Выпей немножко, Вера; может быть, так надо…
Вера Сергеевна. Что вы, тётенька!.. Вас эти предсказатели с ума сведут… стану ли я пить водку?..
Аксиньюшка. Станешь, станешь! Смотри, как станешь… (Выпивает рюмку, потом наливает другую, третью, и пьет одну за другою.)
Вера Сергеевна (насмешливо). Браво! Теперь как не начать предсказывать!
Александра Ивановна. Вера, побойся Бога. Как тебе не стыдно! Про кого ты говоришь? Точно ты не русская, не христианка… Уйди, коли не можешь молчать, не огорчай меня.
Софья Сергеевна. Вера вечно со своим умничаньем. Как это противно…
Агнея Афанасьевна. А как вы, барышня, полагаете, чт\о матушка изволила выкушать?
Вера Сергеевна. Кажется, видите сами, что!
Агнея Афанасьевна. Нет, однако же?
Вера Сергеевна. Да о чем тут спрашивать? Разумеется, водку пила.
Агнея Афанасьевна. То-то и есть, барышня… Вот, по молодости своей, о таком человеке вам ничего сказать этакое слово в осуждение ему… А почем вы знаете, может, эта водка вматушкиных устах та же вода ключевая?
Вера Сергеевна (громко смеется). Вот это так чудесно!.. Ха, ха, ха!..
Серафима. Что же, сударыня, это бывает; и в Писании есть, что нарочно иные на себя это напускают для человеческого осуждения и гонения…
Александра Ивановна. Ведь Серафима-то умнее тебя, Вера… право умнее…
Вера Сергеевна. Ну, что же, тётенька, и слава Богу… очень рада!..
Агнея Афанасьевна. Да нет, послушайте-ка барышня, что я вам скажу, вникните вы в это: ведь она, хоть бы матушка, все-таки есть сосуд человеческий, скудельный, потому женщина… А как же она иной раз чуть не целый штоф изволит выкушать? Ведь видишь: вино вкушает, надо бы охмелеть от этакого места. А матушка вкушает, так хоть бы она пошатнулась, или в одном слове запнулась… Как всегда, так и есть… Ни в чем перемены… Так как бы вы об этом полагали? скажите-ка мне.
Вера Сергеевна. Что мне говорить? Привыкла, так и не пьянеет…
Агнея Аванасьевна. Ну, барышня, видно и то сказать: вольному воля, спасенному рай.
Александра Ивановна. Да полноте, оставьте ее, — что с ней говорить! — Она у нас известная спорщица. И батюшка ее такой же спорщик был, да не много выиграл в жизни, только состояние свое все расстроил… Не за что бы мне ее любить-то, да вот люблю…
Вера Сергеевна. А скажи-ка, Аксиньюшка, которая из нас больше тетеньку любит?
Аксиньюшка. Ха, ха, ха… А которая больше, та и больше…
Софья Сергеевна. То есть, которая старше, Аксиньюшка… Так ты говоришь?
Агнея Афанасьевна. Так, так, сударыня, изволите понимать: которая то есть возрастом больше и разумом своим от лет больше собралась, та и тетеньку больше любит… Так, ведь, матушка?
Аксиньюшка. Горе с горем скорей слюбятся… А на что нам плясунов-то, да говорунов-то? У горя об горе больше сердце болит. — Плясун-то пропоет да пропляшет, до тетушки ли ему?..
Софья Сергеевна. Слышите, тетенька, что Аксиньюшка говорит?.. А тетенька уверяет, Аксиньюшка, что я не могу ее так любить, как сестра, потому что Вера на ее руках с малолетства… и что будто бы я потому только ласкаюсь к ней, что мне хочется получить что-нибудь от нее. Слышишь, Аксиньюшка, можно ли так обо мне думать?
Аксиньюшка. Ты завязла, так и сидишь крепко, а та прыгает, выскочить хочет…
Софья Сергеевна. То есть — я никогда не расстанусь с вами, тетенька, а Вера только и думает, как бы замуж идти.
Вера Сергеевна. Софья, пожалуйста, не вооружай против меня тетеньки. Это нехорошо… неблагородно.
Софья Сергеевна. Где же я вооружаю? С чего это ты взяла?
Вера Сергеевна. Понимаю я все…
Александра Ивановна. Нуте-ка, полноте об этом: скучно слушать. Скажи-ка лучше, Аксиньюшка, получу ли я облегчение от своих болезней и выиграю ли свое дело?
Аксиньюшка. А ты на какой дудке-то играешь? Коли на большой, да на золотой, так ладно: далеко услышат… А кто за тебя станет даром Богу-то молиться?
Александра Ивановна. Это что же значит? Богу велит больше молиться, что ли?
Агнея Афанасьевна Да, сударыня, это уж разумеется, что Богу больше возносить свои молитвы надлежит. Ну, и пожертвования делать тоже следует.
Вера Сергеевна (вполголоса к Софье Сергеевне). Это недурно!.. Видно, мало золотой-то табакерки за предсказания.
Софья Сергеевна. Оставь меня, Вера, в покое, пожалуйста.
Вера Сергеевна. Господи, и тетенька их слушает!
Александра Ивановна. Я бы ничего, Аксиньюшка, не пожалела, только бы мне себя успокоить во всех своих огорчениях. Вот научи-ка, как мне быть с Верой. Сватается к ней человек незначащий, недостаточный; она хочет непременно идти за него, а мне отдавать не хочется. Не стоит он ее…
Аксиньюшка. Стоит бык коровы… ха, ха, ха!.. У тебя, видно, сундук-от крепко заперт: подбирают ключ, да не подходит… А ты не больно распоясывайся, на тары-то да бары не больно поддавайся. Около-то походят, да увидят, что нече взять, так и прочь пойдут.
Троеруков (почтительно). Здравствуйте, Александра Ивановна.
Александра Ивановна. Здравствуйте, батюшка.
Троеруков. Bonjour, Софья Николаевна. Здравствуйте, Вера. (Последней подает руку и потом с любопытством смотрит на прочих.)
Аксиньюшка. Здорово, сокол, — легок на помин.
Троеруков (к Вере Сергеевне.) А, у вас опять юродивые.
Вера Сергеевна. Как видите… по обыкновению… (Вполголоса.) Эта особенно несносна.
Аксиньюшка. Что, сокол, не говоришь со мной? Али не рад мне?.. Али уж больно рад, что к разлапушке своей пришел?.. Сердце не на месте.
Александра Ивановна и Софья Сергеевна (в один голос). Вообразите, отгадала!..
Софья Сергеевна. Разве ты знаешь, Аксиньюшка, Сергея Николаича?
Аксиньюшка. Ась?.. Что мне знать… Не знаю я… Я незнайка… Ха, ха, ха!.. Что, парень, смотришь? Не хошь ли, лекарствеца дам, сладкого? А…
Троеруков. Благодарю, милая, здоровых не лечат…
Аксиньюшка Ай, парень, больно сердце-то у тебя не здорово. Надорвалось, сердечное, излюбилось… Мечется, мечется, да все-то в разные стороны, все-то в разные… Ха, ха, ха… Все-то в разные…
Троеруков (к Вере Сергеевне). Эта из какого сорта? Вы уж, я думаю, нагляделись на этих госпож… Что эта, — из странствующих, полоумных, мзды ради юродивых, или из каких там еще?.. Какие еще бывают?..
Вера Сергеевна (вполголоса). Полноте, тетенька еще рассердится, — не говорите про нее ничего…
Софья Сергеевна (вполголоса к Александре Ивановне). Какой он однако невежа; только пришел и начинает уж издеваться над человеком, которого не знает. И не подумает того, приятно ли это будет для вас…
Александра Ивановна. Уж не говори. Не нравится он мне. Как бы, кажется, не Вера…
Софья Сергеевна (также). А не подумает того, что, по его летам и по ничтожеству своему, он не должен бы в нашем доме и голосу своего подавать.
Аксиньюшка (незаметно прислушивавшаяся к словам Софьи Сергеевны и Александры Ивановны). Пришел фря в чужой дом, ходить фря фертом… Калина, малина, красная смородина… Ха, ха, ха!.. А, батюшки мои, уморил со смеху… Господин честной, барин, а барин… и твое благородие… слышишь ли? Чьего ты отца сын?.. Какие твои достатки?
Троеруков. Не богатых достатков, милая… Дать мне тебе не из чего, извини, пожалуйста. Оставь меня. (Оборачивается к Вере Сергеевне.)
Вера Сергеевна (вполголоса). Ради Бога, не говорите так. Тётенька и без того на меня сердится, что я ей не верю.
Александра Ивановна. Полно, Аксиньюшка, не говори с ними: они люди молодые, нынешние, ничему не верят. Скажи лучше мне что-нибудь…
Аксиньюшка. Скажи, не солги… Ха, ха, ха!.. Слыхала ли сказку: голь по чужим карманам ходит, своего нет, на чужое норовит. Давай ему бабу, да с бабой-то денег, денег, да больше, да больше. Много ли у тебя денег-то?..
Александра Ивановна. Дела мои в расстройстве, Аксиньюшка. Старую больную женщину всякий старается обидеть. Вот тяжбу завел со мной соседушка добрый.
Аксиньюшка. Нищему давай, странному давай, в церковь на свечку подавай — помин душ будет… Голи не давай. Голь тебя провеет, просеет, в муку изотрет, с маслом съест, а Богу не будешь угодна… Ай люли!.. Ха, ха, ха!..
Троеруков (пристально смотрит на Аксиньюшку, про себя). Э, да она вот какая!..
Аксиньюшка. Что, сокол, смотришь? али и я полюбилась?.. Много ли у тебя разлапушек-то? Которую больше любишь-то? Али которая богаче, да тороватей? Которая больше денег дает?.. Ай люли, ай люли… Так что ли?..
Троеруков (вспыхнув). Послушай, тётка, ты или оставь меня в покое, или тебе худо будет.
Аксиньюшка (хохочет). Хуже вора не будет… На что воровать хочешь? Стащит, стащит, выкрадет, выкрадет, барышню выкрадет.
Александра Ивановна (всплеснув руками). Что ты говоришь, Аксиньюшка?.. Неужели у них это было намерение…
Аксиньюшка. Выкрадет, выкрадет… Молись Богу, выкрадет.
Троеруков (подходя к Аксиньюшке). А хочешь, я тебя в острог посажу? (Аксиньюшка хохочет.)
Софья Сергеевна. Тётенька, слышите, что хотят делать в нашем доме?.. Это ни на что не похоже…
Александра Ивановна (с негодованием.) Послушайте, милостивый государь, что же это такое значит в самом деле? За кого вы меня принимаете? Как вы можете себе позволять такие поступки в моем доме?
Вера Сергеевна (в тревоге, подходя к Александре Ивановне). Тётенька, тётенька! Он ничего не сказал и не сделал такого…
Александра Ивановна. Ты ко мне не подходи… (К Сергею Николаичу.) Вам досадно, что она отгадала ваши намерения. Но я все-таки не позволю вам никого из моего дома посадить в острог.
Агнея Афанасьевна. И за что же бы они, сударыня, могли их посадить? Матушка имеют свой настоящий пачпорт и в дурных никаких поступках не замечены…
Троеруков. Александра Ивановна, извините меня… Я никаких дурных намерений не имел и не обратил бы внимания на слова этой… этой дуры… если бы она говорила не при вас, или если б вы не верили всем этим предсказателям, которые вас только обманывают и смущают.
Александра Ивановна. Нет вам, сударь, до меня никакого дела… так же, как и мне до вас… Много обяжете, если оставите меня в покое… оставите мой дом…
Вера Сергеевна. Тётенька, да рассудите…
Александра Ивановна. Ты ко мне не подходи…
Аксиньюшка. Что меня, резать, что ли, будут? Бить, что ли, будут?.. Ай боюсь, ай боюсь…
Александра Ивановна. Никто тебе ничего не может сделать в моем доме, пока я хозяйка. Пойдем, матушка, сюда. Пойдем в мою комнату. Успокойся там… Может, полежать захочешь… Серафима, веди меня.
Серафима (поднимая Александру Ивановну из кресла). Чт\о это за проказ в самом дел!.. Уж волю какую взяли, — из дома выживают…
Александра Ивановна (к Троерукову). Прошу же вас, милостивый государь, оставить меня в покое.
Троеруков. Простите меня, Александра Ивановна, за невольное и не обдуманное…
Александра Ивановна. Я, сударь, стара, чтобы в моем доме распоряжались… Пойдем, Аксиньюшка. (Уходит, поддерживаемая с одной стороны Серафимой, с другой Софьей Сергеевной.)
Агнея Афанасьевна (берет под руку Аксиньюшку). Подемте, матушка…
Аксиньюшка. Ай боюсь, ай боюсь… Ай люли… Ха, ха, ха…
Агнея Афанасьевна. Не беспокойтесь, матушка, не тревожьтесь… (Уходит, ведя Аксиньюшку под руку.)
Вера Сергеевна (с упреком). Ну, вот теперь что наделали? Говорила я вам…
Троеруков. Но ведь вы слышали… Я не мог вынести…
Вера Сергеевна. Ну, а теперь лучше сделали?.. Тётенька совсем отказала от дома.
Троеруков (схватываясь за голову). Господи, что же я в самом деле наделал? Как теперь быть?.. Вера, неужели этого никак нельзя поправить?
Вера Сергеевна (притворяясь опечаленною). Как теперь поправить? Тётенька не захочет и видеть вас, да и меня слушать не станет. Вот что теперь сделали?
Троеруков (в отчаянии). Как же быть?.. Неужели я должен расстаться с вами?
Вера Сергеевна. Уж теперь конечно нет никакой надежды.
Троеруков. Вера, Вера… ангел мой… что вы говорите? Я готов на коленях просить прощения у вашей тетки.
Вера Сергеевна. Это не поможет. Она не захочет и смотреть на вас.
Троеруков. Неужели же я должен потерять вас… Этого быть не может.
Вера Сергеевна (скрывая улыбку). Отчего же не может быть? Напротив, — очень возможно. Я против тётеньки ни на что не решусь.
Троеруков. Вера, что вы говорите? Бог с вами, вы не любите меня, смеетесь надо мной. (Закрывает лицо руками.)
Вера Сергеевна. Ну, полноте, полноте… Я пошутила… Не бойтесь ничего. Тётенька любит меня, без меня жить не может. Хоть милая сестрица и старается вооружить ее против меня, и теперь будет стараться воспользоваться этим случаем, а все-таки ничего не сделает.
Воробейчикова (быстро входя). А, здравствуйте, здравствуйте!.. с какою я к вам новостью приехала — просто удивительно… непостижимо!.. Дайте, mon ange, огонька — закурить папироску: просто измучилась… часа четыре была в городе, все торопилась к вам… Покупок было пропасть, просто меня завалили поручениями… (Сергей Николаич подает огня.) Merci… А купцы все знакомые: тот кричит: Ольга Федоровна к нам; тот — нет, у нас лучше… Да мне не того, говорю, нужно… Да нет, говорит, вы хоть зайдите, хоть в задней комнате папироску выкурите… Ведь, знают меня, знают, что люблю папироски. Ах, ma chére, какой я дама видела, просто диво… Что тот, что, помните, я привозила к вам, — никакого сравнения!.. Это диво, просто обвороженье… Меха стали дешевле… Ну, да меня, правда, знают, уступают перед прочими… Не будете ли покупать нового салопа? Я, пожалуй, похлопочу… Да где же тётенька и сестрица?
Вера Сергеевна. В своей комнате.
Воробейчикова. Ну, пусть… Я пока здесь отдохну: ведь она не любит, как курят… Ах, mon ami, одна знакомая мне купчиха продает горностаевую шубку, и как дешево, просто даром… Ну, ведь, глупо, глупо: из горностая и вдруг шубка! Ну ведь, глупо — мужики!.. А какая бы вышла тальма — просто восторг!.. Вот не хотите ли купить? Для вас я бы похлопотала. Просите тётеньку, чтобы купила. Я привезу показать… Или скупа? Ну, к свадьбе купит. Да что ж, когда свадьба, господа?
Вера Сергеевна. Чья, Ольга Федоровна?
Воробейчикова. Да ну, ваша! Разве я не знаю! Все еще не соглашается старуха? Ах какая!.. Да ну, все сделаем: погодите, вот есть у меня такой человек, — все сделает!.. Ах да про него, ведь, я хотела сказать… Да где бы тётеньку… Ну, да все равно: ей после расскажу… Дайте еще папироску выкурю. Одолжите огонька… Это необыкновенный человек… (Троеруков подает огня.) Merci… (К Троерукову.) Я знаю вы неверующий, но этому и вы поверите: это не то, что какой-нибудь странник или просто предсказатель… нет, совсем нет: он магнетизёр, магнетизмом действует… (Обращается к Троерукову.) знаете, магнетизмом? Ну, и сам предсказывает и лечит, все чрез магнетизм… Но что он делает — это удивительно… И очень недорого стоит к нему приехать — всего три рубля. Но что он делает и какой красавец — это чудо, что такое!.. А что делает — невообразимо! Просто для него нет тайн; взглянет и говорит про человека все, все, понимаете, все… Просто и не ездите к нему, — влюбитесь, я вам наперёд говорю… Он у меня будет непременно, приезжайте тогда ко мне, тетеньке необходимо с ним познакомиться: он удивительно лечит от женских болезней… Акак хорош, ах, как хорош!.. Кажется, если бы не мои года, не перенесла бы, влюбилась… (К Троерукову с улыбкой). И она влюбится: вот я вам наперёд говорю.
Троеруков. Так за этим-то вы ее зовете, Ольга Федоровна? Бог с вами.
Воробейчикова. Нет, нет, не бойтесь: он женщин не любит, то есть не то, что не любит, а он не тех правил… А красота — представьте… Родом он грек, из Египта, волосы по плечам и вьются, черные, как вороново крыло, знаете, с отливом; на голове ермолка пунцовая, с золотой кистью; белый, белый, как снег, и во всю щеку румянец, усы и с бородой; но как идет к нему эта борода — чудо!.. Но какие глаза!.. Я ничего подобного не видала; представьте две искры… и черные, черные, как вы можете себе представить.
Вера Сергеевна (сдерживая улыбку). Где же вы отыскали такого необыкновенного человека.
Воробейчикова. Я бы и не знала про него, да была я у одного купца на свадьбе, — сына женил. Ну, знаете, ведь меня все знают и любят. Ну, просят осчастливить… Отчего же не поехать? мне ничего, а им, знаю, лестно, что у них статская советница… Ну и поехала… Впрочем, купец очень, ужасно богатый, — несколько миллионов. Роскошь какая, ma chére, вы ничего подобного представить себе не можете… но только вкуса никакого… Представьте себе: на ней, на невесте, салоп песцовый, тысячи в полторы, соболий воротник, и как вы думаете, покрыт чем?.. ну чем?.. зеленым атласом… Можете себе представить, а?.. Но бриллиантов, бриллиантов! Это просто горело… Так вот у них — разговорились о лекарях: тут одна купчиха ирассказала мне про этого магнетизёра, как он лечит и как предсказывает. Я на другой же день к нему, а он живет у Николы в Кобыльском.
Троеруков. Зачем же это вы к нему, Ольга Федоровна?..
Воробейчикова. Ну, а вот вы послушайте… Приезжаю к нему, насилу отыскала… Вхожу, знаете, вкухню… Ну, он видно, что еще не в славе и ход через кухню… а там две комнаты, но очень мило убраны, много вещиц… Но он будет, будет в славе. Это будет стыдно Москве, если она его не оценит… Ну, вот — вошла я в кухню, велела о себе доложить: тут человек его. Только долго он меня не принимал, наконец вхожу. И что же вы думаете: здравствуйте, говорит, Ольга Федоровна!.. Так это меня фраппировало, я так и остолбенела… Ну, представьте: ведь он меня никогда не видал, не мог ожидать, что я приеду, и вдруг называет по имени.
Троеруков. А, может быть, он посылал спросить о вашем имени кучера вашего…
Воробейчикова. Э, да где же? Ведь я оставалась в кухне: тут никто не проходил.
Троеруков. Да, может быть, у него есть другой выход на улицу.
Воробейчикова. Э, полноте, не может быть, да и некогда.. Ведь я тут дожидалась каких-нибудь две-три минуты. Да этого быть не может… Нет, вы слушайте, что было дальше… Вот, знаете, стою я этакая, офраппированная и смотрю на него во все глаза, а он на меня смотрит и вдруг спрашивает: что поделывает ваш супруг? И так, знаете, смотрит на меня и с сожалением, и с насмешкой… А я ведь, признаюсь вам, всегда подозревала своего… Неужели, я говорю, это правда? Неужели я не ошибалась? Скажите, я говорю, как зовут ее, мерзкую?.. Садитесь, говорит, успокойтесь. Я вам открою все, вы все узнаете, только сегодня я не могу вами заняться: было много посетителей, устал ужасно. Пожалуйте, говорит, ко мне дня через два, вот тогда-то… Уж не знаю, как я прожила эти два дня… Только приезжаю… Он взял у меня обручальное кольцо, и долго, очень долго, я думаю сполчаса молча держал его в руках и все смотрел на него; потом вдруг говорит: «Агафья!..» А, как вы думаете, именно она, которую я всегда подозревала… А, каков мой-то!.. Ведь вы знаете: толстый, ведь толстый, насилу ходит, задыхается, а туда же… А, каков милый… в 60-то лет… это ужас!.. только мне это и переносить!.. Как же, я говорю, мне бы их застать?.. Этого, говорит, не нужно делать, а я вас постараюсь в этом убедить, чтобы вы не сомневались в моей силе, и потом помогу вам вылечить от этого вашего мужа. Я расплакалась идаже поцеловала у него руку.
Вера Сергеевна. Фи, Ольга Федоровна, неужели?
Воробейчикова. Ах, ma chére, что тут удивительного? Вы не знаете, что такое ревность и каковы чувства, когда знаешь, что муж тебе неверен! (плачет).
Вера Сергеевна. Ну, полноте, Ольга Федоровна, может быть это еще и неправда.
Воробейчикова. Ах, нет, mon ange, правда, я знаю, что правда… Я сейчас еду к нему и буду просить, чтобы он завтра ко мне приехал. И вы приезжайте… (с восторгом.) Вы посмотрите, что это за необыкновенный человек… Приедете?
Вера Сергеевна. Я не знаю, как тётенька…
Воробейчикова. Ах да, надо идти к тетеньке, надо рассказать ей… (Грустно и со вздохом.) Ах, mon ange, дай Бог вам никогда в вашем супружестве не испытывать того, что я теперь испытываю… Пойду к тетеньке (Уходит.)
Действие второе.
правитьЗильбербах. Ну, а про вчерашнюю барыню узнал?
Петр. Уж это как же не узнать? Все обследовал… Эта, что за которой в догонку-то ехал, что не приняли-то?
Зильбербах. Да, да! Ну, что? Кто она?
Петр. А она не из маловажных: домина такой, что боялся и к людям-то подступиться, думал, и разговаривать не станут, да нет, ничего… дворня-то уж больно баловень… Вольно очень, вольготно жить…
Зильбербах. Отчего?
Петр. Оттого — воля! Потому барин больше дома не живет, либо насчет карт, либо насчет этих мамзелек, а у барыни своя… а то по богомольям ездит… Вот девкам так нет жилья…
Зильбербах. Отчего?
Петр. А потому — на нее находит, на барыню: петухом кричит, значит, выкликает… Ну, уж тут не житье: все при ней будь, весь дом собьет…
Зильбербах. Ну, а барин тогда что?
Петр. Барин в это не входит. Ей от него не больно честно приходится — говорят, бьет…
Зильбербах. А как зовут?
Петр. Да ее-то — Авдотья Петровна, а барина-то — Василий Петрович.
Зильбербах. Ну, а Агафья с кем?
Петр. Воробейчиковых Агафья — с Иваном; из соседнего дома лакей, важный малый… да еще хожалый, потаскивается… Избили, чу, ее этта… И сами передрались…
Зильбербах. Не солгал… все правда! И по-моему так выходило… все так! На целковый за правду…
Петр (принимая деньги). Да уж насчет этого, если что узнать — не сумлевайтесь: тоньше меня человека нет… А только бы, барин, надо жалованья прибавить: хлопот больно много…
Зильбербах. Я хочу тебя только испытать. Я и без тебя все знаю…
Петр (почесывая затылок). Да так-то так, только вам этакого другого человека не найти, окроме меня.
Зильбербах. И ты нигде этакого жалованья не получишь, как у меня. Я и еще прибавлю, только будь верен. (Слышен стук в двери направо.)
Голос за сценой. Можно войти?
Петр. Хозяйка, знать…
Зильбербах. Можно… А ты, Петр, поди. (Петр уходит.)
Тяпкина (входя). Здравствуй, сударь, Готлиб Эрныч.
Зильбербах. Здравствуйте, садитесь…
Тяпкина (садится.) Ну, батюшка мой, привела я к тебе и красную девицу.
Зильбербах. Какую? Неужели Агафью?..
Тяпкина. Ну, нешто…
Зильбербах. Ах, ну, вот хорошо!.. Благодарен!.. А как же там, дома, никто ее не хватится?
Тяпкина. Ну, уж коли я за это дело взялась, так ничего не бойся: у меня и не от таких делов концы прятались.
Зильбербах. Ну, а вам за это пять целковых, как сказал…
Тяпкина. Да на этом покорнейше благодарю… Только вот что, барин, скажи ты мне всю правду, что ты есть за человек и какие ты дела делаешь?
Зильбербах. Уж я вам говорил, что я лекарь, магнетизер…
Тяпкина. Да я это слышала… Так и добрым людям говорю, как ты велел, что, мол, лекарь у меня постоялец… мигазор, глазами лечит; начнет глазами мигать, из глаз у него искры посыплются, в сон человека вгонит, и сном всякая болезнь проходит, а особливо такая болезнь, что с порчи на человека напущена. Это я все так и говорю… Только ты смотри, барин, этим мигазорством в беду меня не введи. Сегодня надзиратель об тебе у меня наведывался: чем, говорит, занимается твой постоялец и отчего к нему приезд такой большой? Я ему вот этими самыми словами и говорю… А имеет ли, говорит, он разрешение от начальства лечить этаким манером? У нас, говорит, по делам этого не видно. Надо, говорить, до него добраться… Ты смотри, барин, чего бы не вышло, чтобы мне после не напрыгаться.
Зильбербах. Разве вы не знаете, какие ко мне знатные особы ездят… Я ничего не боюсь и вы не бойтесь. А скажите квартальному, чтобы он ко мне побывал. Мне давно надо сним познакомиться.
Тяпкина. Да смотри: он уже и сам без зва к тебе нарежется, уж я вижу.
Зильбербах. Ну и прекрасно… А вы, Анна Семеновна, служите мне только верно и ничего не бойтесь. Дайте мне время: я скоро у вас займу весь верх на несколько лет за хорошую цену и отделаю на свой счет… Ну, где же Агафья?
Тяпкина. А она у меня в комнате…
Зильбербах. Пошлите же ее ко мне, да скажите ей, чтобы она ничего не боялась.
Тяпкина. Ну, барин! Нечего говорить, и без того не испугается, — не такая девка.
Зильбербах. А что?
Тяпкина (уходя). У! Удалая!
Зильбербах (один). О, если бы это удалось, моя карьера сделана. Да и чего нельзя здесь сделать умному человеку?
Петр (выставляя голову через дверь). Пустить, что ли, девицу-то?
Зильбербах. Пусть войдет. (Агафья входит.)
Агафья (входя). Здравствуйте, сударь.
Зильбербах. Здравствуй, милая.
Агафья. Зачем, сударь, изволили требовать?
Зильбербах. А что, твой Иван здоров?
Агафья (усмехаясь). Какой-с Иван?
Зильбербах. Твой Иван… сосед…
Агафья (ухмыляясь и манерничая). Не знаю, сударь, про что вы говорите.
Зильбербах. А что лучше: серая шинель или черный сюртук? А… Они сошлись и разодрались из-за тебя: который сильнее? А…
Агафья (с изумлением). Ай, да чтой-то, батюшки! Барин, вы колдун, что ли?.. (Оправляясь.) Да ничего этого нет и не было; вам все наврали на меня… Да и что вам до меня, барин? Зачем изволили звать-то?..
Зильбербах. Хочешь, я предскажу тебе твою судьбу.
Агафья. Ну, предскажите-сь. Не больно, чай, весела выдет моя судьба…
Зильбербах. Ну, слушай, барыня тебя не любит и бранит.
Агафья. Да уж нашей барыне что и делать, что не девок бранить: она без этого иссохнет… Да вы ее знаете, что ли?
Зильбербах. Я и барыню твою знаю, и тебя знаю, и всю вашу дворню знаю: Прохор, Савелий, Марья, Дарья… Так ли?
Агафья (улыбаясь). Так, так! Затвердили твердо. Ну, а вот я так не знаю вас, никогда не видывала…
Зильбербах. Меня никто не видит и не знает, пока я сам не захочу показаться, а я знаю всех, всех…
Агафья. Ай! Ну, а вот у нас Марья пресекретная девка… Нуте-ка скажите, кто у нее. Уж вот никто во дворне не знает…
Зильбербах. Я знаю.
Агафья. Ах, скажите: хоть бы попрекнула!
Зильбербах. Его зовут Федором… но она никогда не признается, будет запираться… Слушай дальше про себя.
Агафья. Федор… Ну, уж я не забуду же, допытаю-с… Извольте говорить про меня-то.
Зильбербах. Барыня у вас всегда была сердита и не любила тебя, а с неделю точно с ума сошла: пилит тебя поминутно, каждый день…
Агафья. Ах, барин… А, ведь, и в самом деле ровно с ума сошла… Проходу не дает. И нуте-ка что выдумала!
Зильбербах (перебивая ее.)
Я знаю… будто бы ты в связи с барином…
Агафья (хохочет). Да, да… Ну, придет же ведь этакая история в голову! Кабы вы знали, барин-то какой… Уморушка одна: как ей это в ее башку-то втемяшилась… Только бы вы на барина посмотрели… (смеется.)
Зильбербах. Мне нечего смотреть. Я и отсюда вижу… Он толстый, задыхается, лицо красное, больше лежит, ходит мало…
Агафья. Ну, так, так… Как есть — вылитый… Да как вы это все знаете? Право, барин, вы либо колдун, либо уж я не знаю что…
Зильбербах. Я не колдун, но мне Бог дал такую силу, что я могу видеть человека издали, и знаю все, что он думает и делает… Ну, молчи и слушай, что будет с тобой.
Агафья. Ну-с, извольте. Ах, барин, мне уж ровно и страшно стало с вами.
Зильбербах. Не бойся, через меня тебя ожидает счастие. Я увидел, что тебя обижают понапрасну. И знаешь, что я для тебя сделаю. Ты будешь вольная и будешь жить со мной в богатстве и роскоши, как барыня…
Агафья (весело смеется). Ну, уж вот так, барин, выдумали сказку. От нашей барыни вольная. Да и с вами жить, да и барыней… Ха, ха, ха…
Зильбербах (строго). Не смейся, когда я говорю… Я могу все сделать, все зависит от меня, только ты должна повиноваться мне в течение одного вечера и исполнять все, что я тебе прикажу… Вот смотри на часы: теперь без четверти 11 часов. Я хочу, я приказываю, чтобы около 11 часов приехала сюда твоя барыня, и она непременно явится… Поверишь ты тогда моей силе?..
Агафья. Уж я не знаю, сударь, что мне и говорить-то. Вы такие страхи на меня напустили! Уж, право, к чему вы хотите меня подвести?..
Зильбербах. Ну, смотри же: через несколько минут приедет ко мне твоя барыня и ты сама услышишь.
Агафья. Ах, нет! Так, сударь, позвольте мне домой бежать. Коли она меня здесь увидит, так ведь мне не больно сладко придется от нее…
Петр (быстро входит). Барыня Воробейчикова приехала.
Агафья (испугавшись). Ах!..
Зильбербах (Петру). Попроси подождать в сенях, а когда я закашляю, зови ее сюда…
(Петр уходит.)
Зильбербах (Агафье). Не бойся ничего. Ты видишь, — мне стоило только подумать, и она уже является… Поди вот сюда за эту драпировку; сядь тут и молчи, не ворочайся… слушай хорошенько, чт\о будем говорить.
Агафья. Ах, батюшки мои, зачем я только пошла, сударь, к вам?.. А ну, как я не ссижу: поворочусь как, али чихну, али кашляну?..
Зильбербах. Старайся молчать. Ничего не бойся… Слушай же хорошенько… Ну, ступай же…
Агафья (идя за драпировку чуть не со слезами). Как бы знала, кажись… ни за что бы не пошла… (скрывается за драпировкой, Зильбербах тщательно задергивает драпировку, кашляет и садится на диван.)
Воробейчикова (входя). Здравствуйте, Готлиб Эрнстович.
Зильбербах (сурово.) Я вам велел явиться ровно в 11 часов, а вы приехали раньше…
Воробейчикова (сконфузившись). Ах, извините… Я думала что теперь 11 часов… Верно как-нибудь… часы…
Зильбербах. Садитесь… Я сердит на вас…
Воробейчикова. За что это, Готлиб Эрнстович? Чем я так несчастна?
Зильбербах. Вы у меня под покровительством, я устремил на вас свою силу; а вы губите себя, приготовляете себе ужасное несчастие… Если вы будете так поступать, вас скоро не будет на свете…
Воробейчикова (с ужасом и отчаянием). Ах, я предчувствовала, что я такая несчастная… Но что же я такое делаю? Научите, спасите меня! Я женщина несчастная во всей моей жизни… Но что я такое делаю? И какая еще грозит мне беда? Ах, ах, Боже мой!..
Зильбербах. Зачем вы преследуете Агафью, зачем упрекаете вашего мужа?
Воробейчикова (со слезами). Ах, он только смеется над моими упреками и меня же называет дурой…
Зильбербах. Но знаете ли вы, умеете ли понять, что у него в душе и что он скрывает за этим смехом. Вы возбуждаете в его душе ярость; каждая обида, которую вы наносите Агафье, увеличивает в нем злость против вас. Вы понимаете, на что он может решиться, и в душе его уже зреет замысел!
Воробейчикова. Ах, он хочет меня отравить. О, я давно это подозревала. Он на все способен. Ах, Господи, что будет со мной несчастной? Он и сегодня ночью подавал мне воды… Ах, ах!.. Может быть, уже я и теперь отравлена… ах!..
Зильбербах. Успокойтесь: я бы знал, если б это было. Нет, вы не отравлены. Успокойтесь…
Воробейчикова. Ах, успокойте меня; я так верю вашим словам. Успокойте меня. Я страдалица за свою любовь к мужу…
Зильбербах. Я принимаю в вас участие, я хочу вам помочь.
Воробейчикова (со слезами). Ах, помогите мне, спасите меня!..
Зильбербах. Слушайте: только тогда ваш муж будет излечен от своей страсти, и вы останетесь в безопасности, когда Агафья сама признается во всем; но к этому может принудить ее только моя сила; я могу усыпить ее при вас, и во сне она расскажет все… Хотите, чтобы я это сделал?..
Воробейчикова. Ах, ради Бога…
Зильбербах. Но я в таком только случае берусь за это, если после моего сеанса Агафья ни минуты не останется в вашей власти. Поймите: мне очень трудно будет заставить ее говорить, и весь мой труд пропадет даром, если она останется после того в вашем доме, потому что тогда гибель ваша неизбежна…
Воробейчикова. Ах, полноте! стану ли я держать ее у себя?.. Лишь бы она только призналась, я ее тотчас же даром отдам кому-нибудь…
Зильбербах. Но разве муж ваш не может купить ее назад и возвратить к себе? Потом, из страха вашей мести, она готова будет погубить вас; да наконец я не хочу, чтобы чрез мое вмешательство кто-нибудь страдал: я употребляю свою силу только для счастия людей; а если бы я захотел вредить, тогда бы все погибало от одного моего взгляда… У меня больше могущества для зла, но я добр, и не хочу вредить людям. Так вот вам два условия: или вы дайте Агафье вольную, и я возвращу вам спокойствие и верность мужа, или я отказываюсь от всякого вмешательства и не ручаюсь за вашу жизнь… Выбирайте…
Воробейчикова. Но как же я дам вольную этакой мерзавке, которую надо бы упрятать куда-нибудь за ее поступки, чтобы она помнила, что значит быть соперницей барыни…
Зильбербах. Ну, в таком случае, нечего и вам ждать от меня помощи. Позвольте с вами проститься…
Воробейчикова. Ах, нет, нет, не оставляйте меня в таком ужасном положении!..
Зильбербах. Это от вас зависит…
Воробейчикова. Ах, я согласна на все, только не оставляйте меня. Дайте мне вашу руку. Я готова всем пожертвовать для вас…
Зильбербах. Сударыня, я служу всему человечеству… Я исключение из людей; мне дана такая сила, которой никто не имеет. Я должен делать добро слабым людям и хочу его делать. Я лечу бедных безвозмездно и знаю, что многие молятся за меня… Я вижу, что у вас добрая душа, что вы страдаете, и хочу вам помочь, но не хочу, чтобы чрез добро для вас кто-нибудь пострадал, хоть бы даже и эта виновная Агафья… не мне ее наказывать!.. И вы, если хотите получить от меня помощь, не должны ей вредить, а то сила моя, вместо добра, принесет вам несчастие… Я не богат, оттого что люблю людей и часто жертвую своей силой даром, между тем как мне стоит захотеть, — и золото со всех сторон понесут ко мне. И вам помочь я хочу не из корысти, а только потому, что полюбил вас: в доказательство этого я ничего не возьму с вас за сеанс с Агафьей. Я сделаю для вас добро даром.
Воробейчикова. Ах, нет, нет, я не хочу этого…
Зильбербах. Ну, это ваше дело… Теперь дайте мне вашу руку и смотрите мне прямо в глаза; я скажу вам, что вы думаете и чувствуете…
Воробейчикова (подавая руку и жеманясь). Ах, мне так трудно смотреть в ваши глаза, из них так и сыплются искры. Ах, нет! я, право, не могу… (То опускает, то поднимает глаза.) Что за глаза!..
Зильбербах (пристально смотрит на нее несколько времени). Сейчас вы думали очень много дурного: вам жалко дать вольную, вам жалко потерять слугу; но под влиянием скупости вы начинаете даже подозревать меня, не верите моим словам и думаете: не обманывает ли он меня?.. (Отталкивает ее руку.) Нет, вы не стоите моего внимания и участия…
Воробейчикова (хватая его руку). О, простите меня, простите… Вы удивительный, вы необыкновенный человек!.. Да, это правда, что вы говорите, я не могу скрыть перед вами своих мыслей. Но теперь я вам верю, верю и готова все делать, что вы прикажете…
Зильбербах (смотря на нее). Да, теперь вы говорите искренно. Я вас прощаю. Но помните, что тот, кто колеблется в доверии ко мне, — вызывает на себя мой гнев. А худо тому человеку, на кого этот гнев обрушится. Помните это… Дайте-ка мне вашу руку. (Воробейчикова подает.) Что это? Агафья бежала от вас…
Воробейчикова (в тревоге). Неужели?
Зильбербах. Да, но она воротится… Погодите… Когда? Воротится послезавтра в 5 часов вечера. Она имела дурной замысел против вас, но он ей не удастся. Ну, так всего лучше: послезавтра будет мой сеанс, а к тому времени вы приготовьте отпускную и пред началом сеанса отдайте мне ее… Мужа вашего не должно быть тут.
Воробейчикова. Ах, я и не подумала об этом. Куда же мне его девать?
Зильбербах. Постарайтесь, чтобы уехал куда-нибудь.
Воробейчикова. Ах, он ведь почти никуда не ездит.
Зильбербах. Ну, нет ли у вас каких-нибудь знакомых, куда бы я мог приехать… Погодите… Дайте руку… У вас есть знакомая Александра?
Воробейчикова. Есть, есть…
Зильбербах. У нее в доме Софья, Вера…
Воробейчикова. Да, да! Ах, это удивительно, ах, что за чудо такое!..
Зильбербах. Вот у них. Они будут рады…
Воробейчикова. Ах, вообразите, что я хотела вас просить съездить именно к этим знакомым. Я им говорила об вас, и они непременно хотели вас видеть. Боже мой, что вы за необыкновенный человек! Это просто удивительно, сверхъестественно! Ах, Готлиб Эрнстович!..
Зильбербах. Ну-с, так до свидания. Уж извините, я устал…
Воробейчикова. Прощайте, прощайте, до свидания. Я все сделаю, чт\о вы приказываете… А об Агафье, если в сам деле бежала, не беспокоиться?
Зильбербах. Она бежала, но послезавтра воротится: я, ведь, вам уже сказал.
Воробейчикова. Ах, верю, верю! Буду верить во всем, всегда. Это просто непостижимо! До свидания, до свидания.
Зильбербах. Прощайте.
Воробейчикова. А завтра мне позволите к вам приехать?
Зильбербах. Нет, завтра нельзя, а послезавтра пожалуйте, чтобы уведомить, как и где вы все устроите.
Воробейчикова. Хорошо, хорошо, непременно… Прощайте. Ах, Готлиб Эрнстович, ведь, ведь, это просто непостижимо! Но я вас задерживаю. Прощайте… Непостижимый человек! (Уходит.)
Зильбербах (выждав, когда Воробейчикова уехала, говорит за двери Петру). Петр, больше никого не принимать. (Идет к драпировке и открывает ее.) Ну, Агафья, выходи теперь. (Агафья выходит.) Ну, слышала ли?
Агафья. Слышала, слышала. Ах, барин! Да что вы за барин такой и вправду… Так неужто я и в самом деле вольная буду?
Зильбербах. Будешь, если сделаешь все, что велю послезавтра вечером.
Агафья. И вольная буду?
Зильбербах. Будешь.
Агафья. Совсем?
Зильбербах. Совсем.
Агафья. Ну, просто ума помраченье. Вот чего никогда не ожидала, не чаяла… Да что с нашей-то сделалось? Да как это она во всем верит-то, да слушает-то вас?.. Ну!, барин! Этакую жидовку обработал… Так за нос и водит… И что выдумал! Что про меня-то выдумал!.. А она верит… ха, ха, ха… Ну-у!.. Вы хитры, да уж и она дура, даром что барыня моя. Плетет ей турусы на колесах, а она слушает, верит… ха, ха, ха…
Зильбербах (строго). Чему же ты смеешься? Ты видишь, что твоя судьба зависит от меня: захочу, и ты будешь вольная, а не захочу, — подумай, что с тобою будет…
Агафья. Уж, извините, сударь, не прогневайтесь. Я право тут и ума не приложу, что это за диковинное дело такое… Только мне на свою-то очень смешно, что как вы ей помыкаете…
Зильбербах. Чего ты не понимаешь, о том не должна и рассуждать. Ты должна только помнить, что я хочу сделать тебе добро: ты будешь вольная… Желаешь ты этого?
Агафья. Как, сударь, не желать… Навеки за вас Бога должна молить… Только как бы мне вбеду не попасть какую, — уж очень вы мудреное нечто затеваете…
Зильбербах. Ты видишь, что я имею власть над твоей госпожой: она сделает все, что я ни захочу… Мне хочется тебя сделать вольной, чтобы ты жила у меня… понимаешь?.. Только для этого нужно, чтобы ты сделала то, что я тебе прикажу… согласна?..
Агафья (опуская глаза с притворною скромностью). Извольте-с, коли станет моего уменья…
Зильбербах. О, это не трудно, я тебя научу. Ты теперь не пойдешь домой, а останешься у меня… Барыня твоя будет думать, что ты бежала…
Петр (входя с некоторою робостью). Надзиратель пришел… требует вас видеть…
Зильбербах. Ведь я тебе сказал: никого не принимать…
Петр. Да я и говорил ему, что вам теперь некогда… Так скажи, говорит, что мне нужно по делам службы…
Зильбербах (подумав). Ну, хорошо! Проси его сюда… А ты, Агафья, поди в ту комнату… вот за драпировку — и сейчас дверь направо… Тут мой кабинет… Я сейчас освобожусь… (Агафья и Петр уходят.)
Квартальный надзиратель. Честь имею кланяться… Извините, что обеспокоил… Надзиратель здешнего квартала Золотунчиков…
Зильбербах. Очень рад познакомиться. (Подает ему руку.) Не угодно ли садиться?..
Квартальный надзиратель (садясь). Вы господин Зильбербах?
Зильбербах. Я самый. Что вам угодно?
Квартальный надзиратель. Вы изволите здесь жить?
Зильбербах. Да, я здесь квартирую…
Квартальный надзиратель. До сих пор не имел удовольствия с вами познакомиться… Вы иностранцы?..
Зильбербах. Да, иностранец. Мой паспорт предъявлен в полиции…
Квартальный надзиратель. Очень знаю-с… Но не имел чести быть лично знаком с вами… А наша служба, знаете, требует полной известности, потому — такая наша обязанность полицейская. Я отвечаю за всех обывателей своего квартала перед начальством… И начальство предписывает нам иметь полные сведения насчет всех своих обывателей… Позвольте узнать, вы чем изволите заниматься?..
Зильбербах. Я? Ничем…
Квартальный надзиратель. Как ничем-с?.. То есть как же это?
Зильбербах. Так, ничем…
Квартальный надзиратель. То есть как же ничем-с? Наше начальство такого отзыва не примет. У нас в России каждый человек должен иметь какое-нибудь занятие… потому, знаете, без всякого занятия даже может быть вредно для нравственности… (с лукавым видом.) И притом даже может быть от этого скучно… Нет-с, без этого нельзя… У каждого человека должно быть какое-нибудь занятие.
Зильбербах. Ну, пожалуй, и у меня есть занятие: я пью, ем, сплю, езжу в гости…
Квартальный надзиратель (с улыбкою). Помилуйте, какие же эти занятия… Это, так сказать, обязанности человека, а не занятия…
Зильбербах. А разве нет людей, которые ничего другого не делают, кроме исполнения этих обязанностей?..
Квартальный надзиратель. Да нет-с, позвольте: то совсем другое… Те люди так живут от большого состояния…
Зильбербах. А почему вы знаете, какое у меня состояние?..
Квартальный надзиратель. Помилуйте, я вас обижать не хочу: я ничего не знаю, какое у вас состояние, может быть, и очень значительное. Но вот изволите видеть: у нас в России уж так заведено, что всякий имеет свое занятие: купец, например, производит торговлю, помещик имеет своих крестьян, ремесленник занимается своим мастерством, чиновник своей службой…
Зильбербах. Ну, а я, видите ли, не купец, не помещик, не ремесленник, и не чиновник… чем же мне прикажете заниматься?
Квартальный надзиратель. Если вы не имеете никаких занятий, значит, вы здесь находитесь инкогнито. В таком случае я должен буду довести о вас, чрез свое начальство, до сведения его превосходительства господина обер-полициймейстера…
Зильбербах. Нет, я не инкогнито… Вы видели мой паспорт и знаете мою фамилию… Да скажите, наконец, яснее, чего вам от меня угодно?.. Что вам за дело, чем я занимаюсь?..
Квартальный надзиратель. Если вы начинаете мне дерзости говорить, так я не для дерзостей пришел. От нас это начальством требуется. В таком случае я должен буду довести до сведения начальства, что в моем квартале проживает человек из иностранцев, не имеющий никакого занятия…
Зильбербах. Ну, что ж, доносите…
Квартальный надзиратель. А между тем известно мне, что к нему каждодневно приезжают разного рода неизвестные мне люди, и в чем проводят они время — мне неизвестно. В народе же идет молва, что господин Зильбербах занимается лечением неизвестными средствами и предсказаниями будущего, не имея на то разрешения медицинского начальства. Сия народная молва подтверждается и показаниями хозяйки дома, в котором господин Зильбербах имеет свое квартирование. Предупреждаю вас, что я должен буду донести таким образом, и наперед вам говорю, что приятности вам от этого никакой не будет.
Зильбербах. Ну, полноте, господин надзиратель… чем нам ссориться, лучше будемте друзьями… позвольте узнать ваше имя?
Квартальный надзиратель. Да мое имя — Николай Иванович…
Зильбербах. Полноте, Николай Иваныч, не заводите со мной ссоры, а лучше познакомимтесь покороче. Ссора со мной вам не принесет никакой пользы, а если мы будем жить в миру, так я вам же могу быть полезен, потому что в числе моих знакомых есть очень знатные дамы… Я вам признаюсь откровенно: точно лечу магнетизмом, я магнетизер, но не имею разрешения от медицинского начальства, и хотя в силе моего магнетизма не может быть никакого сомнения, но ваши доктора из зависти помешают мне получить дозволение практиковать открыто. Так будьте вы честным и благородным человеком, не мешайте мне делать добро: есть болезни, которых ничем нельзя вылечить, кроме магнетизма. Зачем же пропадать моей силе даром?..
Квартальный надзиратель. Да вот изволите видеть, конечно, я очень вам верю, только, ведь, ответственность наша очень велика, если в случае чего-нибудь…
Зильбербах. Э, не опасайтесь, пожалуйста ничего… Вы поймите, я лечу большею частью богатых и знатных дам, которые всегда за меня вступятся.
Квартальный надзиратель. Да это я очень хорошо понимаю, и, конечно, до высшего начальства это скоро не дойдет. Да, ведь, у меня есть ближайшее начальство — частный пристав. — Ну, случится, что он узнает как-нибудь мимо меня. Ведь тогда мне очень нехорошо будет. Ты скажет, братец, чего смотришь. Какой же, скажет, ты квартальный надзиратель? Или, скажет, ты нарочно скрывал от меня, чтобы одному пользоваться?.. И мало ли чт\о он может подумать! У нас перед начальником будь открыт всем сердцем и всей душой… Конечно, вы, как иностранец, может быть, наших служебных порядков не знаете. Впрочем, вот которые из иностранцев да пообживутся у нас, так еще лучше русских бывают… всегда гораздо признательней. Это надобно к их чести сказать… Особенно в нынешние времена, как у нас это вольнодумство завелось… иностранцы гораздо признательней русских стали… Вы давно ли изволите находиться в России?
Зильбербах. Я уж давно, только я прежде жил в западных губерниях.
Квартальный надзиратель. Ну, так вам должно быть все известно. Я полагаю, везде все одни порядки.
Зильбербах. Я очень хорошо все знаю, — и будьте уверены, вы будете мной довольны… Только, признаюсь вам, теперь еще пока я только начинаю практику, она еще в плохом состоянии, вы видите: и квартира маленькая, и мебель дурная…
Квартальный надзиратель (осматриваясь). Нет, ничего…
Зильбербах. Ну, полноте, то ли будет впоследствии, когда меня узнают побольше… А теперь пока для начала… (Шепчет ему что-то на ухо, потом говорит вслух.) Довольно?
Квартальный надзиратель (отрывисто и не смотря на него). Как вам угодно…
Зильбербах. Ну, а потом, когда устроюсь, конечно, уже тогда и более…
Квартальный надзиратель (тем же тоном). Как вам угодно… Я, ведь, не настаиваю. Для будущего…
Зильбербах. Позвольте мне на минутку. (Уходит за драпировку. В отсутствие его квартальный надзиратель молча осматривает комнату.)
Зильбербах (возвратившись, садится около квартального и подает ему что-то в руку). Вот на первый раз.
Квартальный надзиратель (молча кивает головой). Я смотрю — славные зеркала. Ваши или хозяйские?..
Зильбербах. Мои…
Квартальный надзиратель. Позвольте же узнать ваше имя и отчество?
Зильбербах. Готлиб Эрнстович.
Квартальный надзиратель. Впрочем, у иностранцев, кажется, по отчеству не называют. Это только мы, русские… Вы из евреев или нет?
Зильбербах. Нет, я немец.
Квартальный надзиратель. А, немцы славный народ, только скупеньки… Хе, хе, хе!.. Я люблю немцев. Вот вмоем квартале у меня есть большой приятель немец, булочник. Зайдешь этак иногда. Ну, что? скажешь. Нишово! говорит… Ну, что, водка есть? — А, водка, мошно! говорит. Пресмешной… А вы водки не пьете?
Зильбербах. Нет, не пью. Но если вам угодно, я велю сейчас подать.
Квартальный надзиратель (рассеянно.) Нет, я не к тому, а впрочем…
Зильбербах. Эй, Петр!
Петр (входя). Чего изволите?
Зильбербах. Подай сюда водки поскорее.
Петр. Сейчас. (Уходит.)
Квартальный надзиратель. Да напрасно. Что это у вас, — нанятой? (Указывая на Петра.)
Зильбербах. Нанятой.
Квартальный надзиратель. Хороший человек?
Зильбербах. Да, хорош.
Квартальный надзиратель. И расторопен? Проворный?
(Петр подносит поднос с водкой и закуской.)
Квартальный надзиратель. А, братец, проворен. (К Готлибу Эрнстовичу.) По-русски, с хозяина начинать.
Зильбербах. Нет, я не пью.
Квартальный надзиратель (наливая рюмку). Напрасно! Это иногда не мешает… (Выпивает.) Ну, любезнейший Готлиб… Как?
Зильбербах. Эрнстович.
Квартальный надзиратель. Эрнстович, так как же полечиваете?
Зильбербах. Да, лечу.
Квартальнлй надзиратель (закусывая). Этим… магнетизмом?
Зильбербах. Да.
Квартальный надзиратель. И помогает?
Зильбербах. Почти всегда в иных болезнях.
Квартальный надзиратель. Гм… Лечите, лечите… Давай вам Бог… (Наливает рюмку.) Слыхал и я, что очень помогают иные. Когда случится, не оставьте и нас. (Выпивает.) Ну, а скажите, пожалуйста, как вы до этого достигли: из книг, от ученья, или так, от себя? (Закусывает.)
Зильбербах. Книги этому не научат, для этого нужна особенная, врожденная сила…
Квартальный надзиратель (с легким вздохом). Да, премудрость… И как же эта сила… в глазах?
Зильбербах. Да.
Квартальный надзиратель. И вы только и действуете, что глазами?
Зильбербах. Только глазами.
Квартальный надзиратель. Скажите… (Наливает рюмку и выпивает ее.) То-то, я думаю, барыни-то, барыни-то наши… воображаю… Хе, хе, хе… Вы же, батюшка, природой-то одарены… Лафа вам… а? хе, хе, хе… (После краткого молчания.) Однако (быстро наливает рюмку и выпивает), сколько, видно, ни сиди, а хозяину надо дома оставаться, а гостю домой идти. (Встает.) Прощайте, почтеннейший (подает руку), желаю вам всякого успеха. Милости прошу ко мне. Будьте знакомы… Право, что же?.. Заходите когда… И я когда к вам заверну.
Зильбербах. Благодарю вас. Заходите.
Квартальный надзиратель (уходя). До свидания. (Уходит.)
Зильбербах (вслед ему, злобно). Schwernoth!
Действие третье.
правитьАлександра Ивановна. Я тебе сказала, Вера, что не хочу, чтобы этот человек бывал в моем доме.
Вера Сергеевна. Тетенька, простите его, он раскаивается, что огорчил вас, и готов просить прощения.
Александра Ивановна. Не надо мне его извинений: пусть только оставит меня в покое. Я не могу терпеть тех людей, которые позволяют себе в моем доме вольности… И кто же, кто?.. Какой-нибудь Троеруков!.. Что он такое? Мелочь, ничтожество!..
Вера Сергеевна. Не говорите так, тетенька, про Сергея Николаича. Вы знаете, что я люблю его.
Александра Ивановна. Не хочу я знать этой любви: я на нее тебе своего согласия не давала. Или ты хочешь без моего благословения выдти замуж? Да, ведь, вы бежать с ним хотите, обвенчаться потихоньку. Так знай, тогда я отрекаюсь от тебя. Не надейся, что я прощу тебя. Я не из таких. Нога твоя в моем доме не будет.
Вера Сергеевна. Не беспокойтесь, тетенька, я ни на что не решусь без вашего согласия. Я знаю, что мне грех будет огорчить вас. Вы мне вторая мать. Я вам всем обязана.
Александра Ивановна (смягчаясь). Ну, так и нечего его тебе любить. Эту глупость надо выкинуть из головы. И подумай, мой друг, пара ли он тебе: ни чину, ни состояния. И к тому же невежа: не умеет себя держать в порядочном обществе!.. Видит, что у меня сидит женщина, с которой и я обращаюсь с уважением… потому что таких людей не только уважать надо, а благоговеть перед ними, потому что они наши наставники… он вдруг: я тебя в острог посажу!.. Ну, что это? Подумай. Каким надобно быть человеком, чтоб позволить себе это! И что он-то такое?
Вера Сергеевна. Конечно, тетенька, он тогда очень глупо и неосторожно выразился: он сам в этом раскаивается. Но, ведь, и эта Аксиньюшка вывела его из себя: стала говорить на его счет…
Александра Ивановна. А-а, стало быть, он заслужил того… Аксиньюшка не стала бы говорить так про него, если бы в нем этого не было. Такие люди видят всю душу человека. Ведь, она не стала же говорить про меня ничего дурного.
Вера Сергеевна. Но что же ему делать, тетенька, если он не верит во всех этих предсказателей?
Александра Ивановна. Во что же он верит после этого?.. Значит, уж он совсем потерянный, неверующий человек. Чего же после этого ждать от него? Может ли он быть хорошим мужем и отцом? Нет, правду говорила про него Аксиньюшка, что он думает только получить состояние и прибрать к рукам меня, старуху, и что он вовсе не любит тебя… что у него и без тебя есть много…
Вера Сергеевна (вспыхнув). Все это вздор, вздор… Ах, тетенька, зачем вы верите этим юродивым? — Они вас только обманывают.
Александра Ивановна. Прекрасно! Бесподобно!.. Видно, и тебя уж он успел просветить? Да позволь тебя спросить, что я — глупее тебя, что ли? Или меньше твоего на свете жила? Отчего же это я верю Аксиньюшке? И разве я могу ей не верить, когда она открывает мою душу, мои тайные мысли?
Софья Сергеевна. А мне-то, тетенька, рассказала всю мою жизнь.
Александра Ивановна. Да, вот!.. А ты про такого человека говоришь, что она обманывает… К чему же послужило тебе все мое воспитание? спасибо, племяненка! Аксиньюшка, этакая блаженная, которая, может быть, голодом себя морит, целые ночи молится, — она станет обманывать!.. Нечего сказать, умно…
Вера Сергеевна. Ну, тетенька, если не обманывает, так может ошибаться… ведь она человек.
Александра Ивановна. Никогда не может ошибаться.
Софья Сергеевна. Полно, Вера! Как ты заразилась идеями Сергея Николаича. Хоть бы ты сегодня-то не приглашала его, а то уже при магнетизере он, пожалуй, такую же сцену приятную сделает, как и с Аксиньюшкой.
Александра Ивановна. Да, Вера Сергеевна, я наперед тебе говорю, что если он, ужо, когда будет у нас магнетизер, если он хоть слово позволит себе сказать против него, я велю его вывести. Да прошу ему объявить, что это был его последний визит ко мне. Нет, явижу, что он производит на тебя самое дурное влияние.
Вера Сергеевна. Я вам даю честное слово, что он ничего не будет говорить против магнетизера… (Твердо.) Но отказать ему от дома я, тетенька, не могу. После вас он для меня дороже всего на свете. Я вам сказала, что без вашего согласия я ни на что не решусь, позвольте же мне по крайней мере видеть человека, которого я люблю…
Софья Сергеевна. Что же из этого будет, милая Вера?.. Присутствие человека, которого ты любишь, — который в тебя влюблен, и за которого тебе нельзя выдти замуж, может иметь гибельные последствия: девушке никогда нельзя за себя ручаться…
Вера Сергеевна (вспыльчиво). Оставь меня, Софья, в покое. Сколько раз я просила тебя никогда не принимать во мне участия, я ни твоих советов, ни забот о себе не прошу, не желаю…
Софья Сергеевна (с притворно равнодушной улыбкой). Зачем же так горячиться? Я ничего не сказала обидного для тебя. Я говорила вообще обо всех девицах, и полагаю, что ты из них не исключение. Я, ведь, не сказала, что ты в связи с твоим Троеруковым, а только говорю, что весьма короткие отношения с молодым человеком и неприличны, и небезопасны…
Вера Сергеевна. Я тебе говорю — оставь, не тронь меня. Я все понимаю, к чему что говорится, все…
Воробейчикова (быстро входит при последних словах Веры Сергеевны). Что, что? Что за спор?.. В чем дело?.. Здравствуйте, моя голубушка, Александра Ивановна. (Целуется с нею.) Здравствуйте, mesdames. Ну, что, об чем спорите? (Подает им руки и садится. Вера и Софья, принужденно улыбаясь, не отвечают.)
Воробейчикова. Да впрочем — что нам теперь спорить? Вот сейчас к вам приедет такой человек, который все вам расскажет. Ах, право, mesdames, как я рада, что вы его увидите. Ах, голубушка, Александра Ивановна, лечитесь у него и больше ни у кого, он чудеса делает. Вот сами увидите…
Александра Ивановна (с улыбкой). А у меня вот неверующая завелась: ничему не верит, и Аксиньюшке не верит…
Воробейчикова. Кто это?
Александра Ивановна. Вот Вера Сергеевна.
Воробейчикова. Ах, нет, верьте, mon ange. (Со вздохом.) Как можно не верить? Верьте! Ах, это такие люди… Но что вы увидите сегодня, это необыкновенно! Представьте: ведь Агафья-то моя явилась!.. Билась, билась, допрашивала ее, где была? Ничего не сказывает: сама, говорит, не знаю, где бродила. Зачем же ты убежала? Тоска, говорит, меня одолела… Ну, какая тоска?.. Ведь я ее, кажется, не уморила с голода; посмотрите, какая рожа… Ну, да ужо все расскажет, голубушка. Я ей ничего не сказала, а привезла сюда, будто проводить. Боюсь, как бы отсюда-то не бежала… да уж я просила ваших девушек присмотреть за ней. Помните ли вы, mesdames, его имя? Смотрите, не забудьте: Готлиб Эрнстович.
Вера Сергеевна. Как же это, Ольга Федоровна? Готлиб — это имя немецкое, а вы говорили, что он грек?
Воробейчикова. Да, ma chére, он мне сам говорил, что он грек и родился в Египте. А видите ли, как это, должно быть, случилось… Он мне рассказывал всю свою жизнь. Ах, сколько он перенес несчастий! Видите ли, отец у него был грек, а мать армянка… но он их не помнит; они умерли, когда еще он был ребенком. потом его увезли… в Пруссию?.. да, именно в Пруссию… это ведь тоже немцы, знаете… и вот там, должно быть, дали ему немецкое имя… Ах, сколько перенес этот человек!.. А знаете ли, mesdames, я вам скажу какую радость: он нашей веры. Он мне сам сказал… Ах, право, голубушка, Александра Ивановна, как я рада за вас, что вы с ним познакомитесь: он вам поможет в вашей болезни, непременно поможет.
Александра Ивановна. Дай Бог. Я бы очень была вам благодарна. Уж мне мои болезни, кажется… Дай вам Бог здоровья, что вы обо мне заботитесь.
Воробейчикова. Ах, полноте, моя родная… если бы вы знали, как я вас люблю! Право, как родную… (К Вере Сергеевне.) А вы что задумались, mon ange?
Вера Сергеевна. Нет, так, ничего…
Воробейчикова. А что же, Сергей Николаич будет сегодня?.
Вера Сергеевна. Хотел быть.
Воробейчикова. Ну, я очень рада!.. (Вполголоса.) Вот мы ужо его обо всем спросим… (Вслух.) Ах, что-то мне скажет? Боже мой, если бы кто знал, в какой я тревоге все это время: просто ни жива, ни мертва, решительно измучилась: обе эти ночи совсем не сплю… и поверите ли, как только забудусь, усну, сейчас мне представляется, что меня хотят зарезать, убить, или отравить, и что он вдруг, в самую решительную минуту, является моим избавителем. Так вздрогну, проснусь… сердце, сердце так и бьется, выпрыгнуть хочет… Ах! Это мое счастие, что я отыскала этого человека. Что бы со мной было без него?.. Ах, я уж не знаю!.. Вы еще кого приглашали сегодня или нет?
Александра Ивановна. Да я не приглашала, а проговорилась Авдотье Петровне… Та стала убедительно просить позволения приехать…
Воробейчикова. Не знаю, не рассердится ли он, что будут посторонние. Впрочем, что же, ведь это к его славе… Ах, Боже мой, что будет со мной… Просто сердце дрожит… А вы, mon ange, Вера Сергеевна, если ужо будет Агашка говорить этакое… знаете, непозволительное для девушки… вы уж выйдите, ma chére… Впрочем нет, я думаю, он не допустит… Но я на всякий случай говорю, потому что ведь она будет во сне.
Александра Ивановна. Знаете, меня только одно беспокоит немножко… Не грех ли это?
Воробейчикова. Ах, нет, нет!
Софья Сергеевна. Полноте, тетенька, ведь это он будет делать особенной силой, наука есть такая -магнетизм. Она даже преподается и в училищах; но, знаете, не все способны ее принять. Какой-нибудь из миллиона. Для этого дар нужен особенный…
Воробейчикова. (подтверждая слова Софьи Сергеевны киванием головы и отрывистыми: да! да!). Притом же, ведь, он и веры нашей… Нет, родная, Александра Ивановна, на счет этого не беспокойтесь. Да если бы тут было что-нибудь такое… неужели бы я-то стала говорить о нем? Вы меня знаете. Я вам говорю, что он нашей веры.
Александра Ивановна. Да, вот это точно… Впрочем, нынче иные и нашей-то веры есть такие, что ни во что не верят… вот, как господин Троеруков.
Воробейчикова. Ах, я вам отвечаю, когда Сергей Николаич увидит его, и он ему поверит. Вы посмотрите только, что это за человек!
Воробейчикова (при входе Троерукова). Ах, вот и Сергей Николаич. — Легок на помин… (Троеруков со всеми раскланивается, Александра Ивановна и Софья Сергеевна молча и небрежно кивают ему головой, Вера Сергеевна подает руку.)
Троеруков (обращаясь к Воробейчиковой). Вы изволите говорить: легок на помин, — стало быть, речь шла обо мне.
Вера Сергеевна Да, тетенька говорила, что вы не верите ничему чудесному.
Воробейчикова. А я уверяла, что когда вы увидите, что делает тот человек, который будет сегодня здесь, вы ему поверите.
Вера Сергеевна (выразительно смотря на Троерукова) Я тоже в этом уверена, потому что вы сами говорили, что магнетизм есть в природе.
Троеруков. Да, действительно, магнетизм существует; этого нельзя отвергать.
Воробейчикова. Слышите, Александра Ивановна? Уж если Сергей Николаич этому верит, можете себе представить, что в состоянии сделать этот человек, если он магнетизер!
Воробейчикова (увидя Авдотью Петровну, стремительно бросается к ней) Ах, Авдотья Петровна, как я рада, что вижу вас сегодня…
Авдотья Петровна. Здравствуйте, ma bonne ami. (Идет к Александре Ивановне.) Bonsoir, Александра Ивановна… (Садится.) Ух, устала… Bonsoir, mesdames. (Кивает головой Софье и Вере и сидя подает им руки.) Уф, как устала… Как я нынче стала слаба…
Воробейчикова. Уж давненько я вас не видала, Авдотья Петровна… Как здоровье-то ваше?
Авдотья Петровна. Что мое здоровье! (Машет в отчаянии рукой). По обыкновению нервы…
Воробейчикова. Ах, как он пользует от нервов. Это совсем по его части. Он мне говорил, что все нервные болезни он особенно удачно лечит…
Авдотья Петровна. Это магнетизмом… да, я думаю… Ах, уж чем меня не лечили… (К Александре Ивановне.) А что, он скоро будет?..
Александра Ивановна. Должно быть скоро…
Воробейчикова (смотрит на часы) Хотел быть в семь часов. Теперь уж пять минут осьмого…
Авдотья Петровна. Интересно видеть… Ах, если б он меня взялся вылечить… Но это, кажется, невозможно…
Воробейчикова. Он вылечит, вылечит, уверяю вас…
Вера Сергеевна (тихо Троерукову) Ради Бога, показывайте вид, что всему слепо верите…
Троеруков. Но ведь это, право, неблагородно…
Вера Сергеевна. Это необходимо… Этим можете подделаться к тетеньке…
Александра Ивановна (Авдотье Петровне). Ну, а что — от сыновей нет писем?
Авдотья Петровна (со вздохом). От Александра получила, а от Пьера нет. Да уж я знаю: меня предчувствие не обманывает… Ах, вчера я видела какое видение…
Слуга (в дверях). Приехал…
Воробейчикова (торопливо). Ах, приехал… Александра Ивановна, голубушка, приехал он…
Александра Ивановна. Ну, что же? Проси, проси скорее сюда… Да чаю подавать…
Воробейчикова (к Софье и Вере). Что, mesdames, не правда ли, — как-то страшно перед таким человеком? А?..
Софья Сергеевна (с улыбкой). Да, немножко!.. (смотрится в зеркало.)
Александра Ивановна (указывает ему место на диване возле себя). Не угодно ли вам садиться… вот сюда… поближе ко мне… Как я вам благодарна, что вы сделали честь своим посещением мне, больной старухе.
Зильбербах. Я предчувствовал, что вам нужна помощь…
Троеруков (тихо Вере Сергеевне). Пари готов держать, что он жид.
Вера Сергеевна (также тихо). Ради Бога, молчите… Помните, о чем я вас просила.
Воробейчикова (к Зильбербаху). Александра Ивановна с большим нетерпением ожидала вас… Она вполне уверена, что вы не откажете ей в своей помощи…
(Зильбербах молча кланяется).
Авдотья Петровна. Ваша слава так гремит, что многие бы желали просить вашего совета и помощи…
Зильбербах. Я лечу только коротко знакомых…
(слуга разносит чай.)
Александра Ивановна. Если вы удостоили нас своим знакомством, то позвольте рекомендовать вам (указывая на Авдотью Петровну.) — это друг нашего дома…
Зильбербах (перебивая). Позвольте… Авдотья Петровна…
(Все выражают изумление.)
Воробейчикова. Ах, это удивительно! Это просто непостижимо! Ах, Готлиб Эрнстович!..
Александра Ивановна. Уж я не знаю после этого, нужно ли представлять вам моих внучек… (Указывая на Софью Сергеевну.) Эта…
Зильбербах. Софья…
Александра Ивановна (Указывает на Веру Сергеевну.) А эта…
Зильбербах. Вера…
Воробейчикова (с торжествующим лицом подходя то к Софье, то к Вере Сергеевне). А, каково, mesdames!.. А?.. Я вам говорила, что это необыкновенный человек. Погодите еще, что после будет…
Софья Сергеевна (вполголоса, взглядывая на Зильбербаха). А как в самом деле хорош!
Воробейчикова (в совершенном восторге). Чудо, чудо! (снова садится около Зильбербаха.) Скажите, пожалуйста, как это вы можете узнавать имена? Это, ведь, непостижимо…
Зильбербах. Простой дар предчувствия…
Александра Ивановна. Ох, я верю в предчувствия, со мной это часто случается. У меня ведь нервы… Мне кажется, я очень склонна к магнетизму… Знаете, со мной бывают даже этакие видения (Зажимает глаза и машет рукой.)
Зильбербах. Следовательно, вы очень способны воспринимать магнетизм.
Авдотья Петровна. Да, да, я именно так думаю. Я даже хотела непременно искать такого магнетизера, который бы мог меня магнетизировать.
Зильбербах (улыбаясь). Магнетизеров, если хотите, теперь появилось очень много, но большею частию это либо шарлатаны, либо имеют такую ничтожную силу, что они скорее бы повредили вам, еще больше расстроили бы ваши нервы. Но у вас именно такая болезнь, на которую может действовать только магнетизер.
Софья Сергеевна (несколько жеманясь). Ну, а я, скажите, — способна ли воспринимать магнетизм?
Зильбербах. Вы хотя здоровы физически, но ваш организм разбит нравственными страданиями вследствие огорчений, которые испытали в жизни…
Воробейчикова (подбегая к ней). Говорила я вам, ma chére, — это удивительный, необыкновенный человек. Даже страшно посмотреть ему в глаза… (Обращаясь к Вере Сергеевне и Троерукову). А? Каково?.. (Потрясает торжественно головой, потом снова отходит и садится рядом с Зильбербахом.)
Авдотья Петровна. А я именно очень склонна к магнетизму. Со мной, знаете, что бывает. Вдруг сделается, что я ничего не вижу, не слышу, не чувствую, только чувствую, что я лечу, лечу, лечу… И вдруг падаю, падаю, падаю… Или вдруг вижу я такое видение, что будто я гуляю в этаком саду… и кругом меня этакие цветы, деревья, виноград… А то мне представляется видение, что вокруг меня ничего нет, совершенно ничего: одно небо… и я вижу кого-нибудь… там сыновей, или знакомых, о которых много думаю… И все слышат, как я с ними разговариваю… Девки мои тогда нарочно сходятся и слушают, что я говорю, и после мне все рассказывают… А я говорю, говорю, и сама не знаю что говорю… Я уж и знаю, что это к чему-нибудь, какое-нибудь предчувствие… И уж непременно что-нибудь после этого со мной случится… Не правда ли, ведь это тоже магнетизм?..
Зильбербах. Нет, это не то, что магнетизм, а это, знаете, — что-то вроде галлюцинации.
Авдотья Петровна. Ну, да, именно что-нибудь в этом роде… Но, ведь, значит, я все-таки способна к магнетизму?
Зильбербах. Да, на вас он будет очень скоро действовать.
Авдотья Петровна. Я вас прошу, вы, пожалуйста, испробуйте надо мной свои силы. (со вздохом.) Я ведь очень страдаю…
Зильбербах. С большим удовольствием, когда буду иметь честь покороче познакомиться с вами.
Воробейчикова. Готлиб Эрнстович, теперь вы здесь со всеми знакомы, кроме одного человека. (Указывает на Троерукова.) Позвольте вас познакомить.
Зильбербах (вставая и направляясь к Троерукову, который также идет к нему). Очень приятно.
Троеруков. Вы, вероятно, и мое имя знаете, так же, как и других?
Зильбербах. Нет, теперь еще не знаю… но, может быть, не ошибусь, хотя, признаюсь вам, на мужчин магнетизм действует гораздо слабее, нежели на женщин, потому что организм их грубее женского… Ваше имя… (Несколько секунд смотрит на него пристально.) Ваше имя… Сергей. (Общее изумление.)
Троеруков (пожимает плечами). Совершенно справедливо: Сергей Николаич Троеруков… (с улыбкой.) Действительно — вы необыкновенный человек!..
Воробейчикова. А как вы думаете, Готлиб Эрнстович, что ожидает в будущем Сергея Николаича?
Зильбербах. Все то же, что и всякого молодого человека с благородной душой и гордым сердцем, принужденного идти по тесной дороге жизни: больше горя, нежели радости, горе в настоящем, неверная радость в темном будущем.
Троеруков. Благодарю вас хоть за то, что вы, не обещая много хорошего, умеете польстить человеку
Зильбербах. Не польстить, а отдать должное.
Софья Сергеевна. А меня что ожидает?
Зильбербах. Ваше будущее таково, что я могу его объявить вам только одним. Пожалуйте сюда. (Отводит ее в сторону.) Вы зароните искру любви в душу такого человека, которого считаете менее всего к тому способным; будете любить сами, — и ваше былое счастье к вам возвратится… Этот человек, кроме любви, поможет вам достигнуть того, чего вы теперь напрасно желаете…
Софья Сергеевна (сконфузившись и опуская глаза). Что ж такое?.. Я, кажется, ничего не желаю…
Зильбербах Если не понимаете теперь этих слов, то поймете тогда, когда исполнится первая половина моего предсказания.
Софья Сергеевна. Но я замужем и не могу любить никого, кроме мужа.
Зильбербах. Вы имеете пылкое и нежное сердце, но любить своего мужа не можете, потому что он не стоит вашей любви…
Софья Сергеевна. Вы удивительный человек!..
Зильбербах. Помните мои слова, — они сбудутся… (Отходит от нее, между тем как Софья Сергеевна остается на том же месте в большом волнении.)
Александра Ивановна. Ну, а скажите-ка мне, — меня вы старуху и забыли, — можно ли мне ожидать чего-нибудь хорошего?..
Зильбербах. Главное хорошее, чего вы можете ожидать, это здоровье. И вы будете вылечены именно мною, только, предупреждаю вас, не скоро; другой же никто вас не может вылечить. И я вас могу лечить только в таком случае, если вы готовы вполне мне довериться; если же нет, то лучше и не приниматься, все усилия мои будут бесполезны.
Александра Ивановна. Как же мне не верить вам, когда вы обещаетесь меня вылечить!.. Я ведь уж вот другой год в креслах катаюсь, почти ходить не могу, спина ужасно болит. Чего мне больше желать, как не здоровья?
Зильбербах. Нет, у вас есть и кроме того много других забот и огорчений…
Александра Ивановна. Ах, уж если обо всех моих огорчениях говорить, так их и не перечтешь, несть числа. Вот хоть бы один процесс, так меня смаял…
Зильбербах. Процесс ваш очень скоро превратится для вас из горя в большую радость…
Александра Ивановна. Как? Так неужели я его выиграю?..
Зильбербах. Вы его выиграете непременно с помощью одного человека, на которого меньше всего рассчитываете, если только (вполголоса) не будете доверяться очень молодой девушке и очень молодому человеку, которые и есть ваше настоящее горе — и в настоящем, и в будущем…
Александра Ивановна. Ах, понимаю! Так неужели правда, что они затевают что-нибудь против меня?..
Зильбербах. Теперь я вам ничего не скажу более, кроме того, что вы не должны показывать вида и должны быть ласковы с обоими.
Александра Ивановна. Благодарю вас, благодарю вас!.. Ах, неблагодар…
Зильбербах. Смотрите же, не подавайте вида…
Авдотья Петровна. Ну, а я не стану вас теперь спрашивать о себе, а попрошу вас, чтобы вы меня намагнетизировали, чтобы я сама все про себя предсказала…
Зильбербах. Очень хорошо… (к Вере Сергеевне.) Ну, а вам не угодно меня спросить?
Вера Сергеевна. Нет, я боюсь узнавать вперед будущее.
Зильбербах. Да и не мудрено бояться будущего, когда в настоящем все улыбается…
Вера Сергеевна. Ну, не совсем… Вы ошибаетесь…
Зильбербах. Не мудрено и ошибиться, потому что ведь я вам и не предсказываю. Тот, кто хочет слышать от меня слово правды, должен принимать ложь за правду… (Отворачивается.)
Воробейчикова (постоянно следившая за Зильбербахом, быстро к нему подходит). Готлиб Эрнстович, теперь уж вы всем предсказали… не забудьте же и меня. Можно начать… с Агафьей?
Зильбербах. С удовольствием, если позволит Александра Ивановна.
Александра Ивановна. Ах, сделайте милость…
Зильбербах. Только послушайте: может быть, будут разоблачаться ваши семейные тайны… не тяжело ли вам будет при посторонних? Не лучше ли до другого раза, когда-нибудь у вас в доме?
Воробейчикова. Ах, нет, нет, пожалуйста теперь: здесь все мои друзья, мне их нечего стыдиться. Да и кто не знает моей несчастной судьбы?..
Зильбербах. Ну, как вам угодно, для меня все равно… Я готов.
Воробейчикова. Так я ее позову… (Уходит.)
Зильбербах (подходя к Троерукову). Пожалуйста, не смотрите на меня, как на какого-нибудь чудесника и не считайте меня за человека, желающего казаться необыкновенным и сверхъестественным существом. Все мои действия — результат особенной магнетической силы, которая развита во мне до крайней степени. Конечно, я уверен, что вы не встретите другого такого магнетизера, как Зильбербах… но все-таки тут нет ничего сверхъестественного…
Троеруков. Признаюсь вам, я ничего и не вижу такого во всех ваших словах и действиях… скажите, пожалуйста, давно вы этим занимаетесь?
Зильбербах. Я открыл в себе эту способность, еще бывши ребенком: как теперь помню, один раз в школе я не мог оторвать глаз от ног учителя: почему-то мне казалось, что унего одна нога в чулке, другая без чулка, босая; меня это так сильно заняло, что я не мог удержаться и невольно сказал вслух при всем классе: господин учитель, у вас одна нога босая… сначала он на меня рассердился, а потом, когда действительно увидел, что, по рассеянности, не надел чулка на одну ногу, чрезвычайно удивлялся, как я мог это рассмотреть сквозь сапоги… Тогда я и сам не понимал, что это было ясновидение…
Троеруков. Но когда же наконец вы сознали в себе силу?
Зильбербах. О, уже после, когда я был в геттингенском университете.
Воробейчикова. Вот, Готлиб Эрнстович, эта нимфа, — не угодно ли полюбоваться. (Указывает на Агафью.)
Зильбербах. А!.. (смотрит на нее молча.) Ну, mesdames, признаюсь, мне эту девушку будет трудно привести в состояние полного ясновидения: она совершенно здорова и организма довольно крепкого.
Воробейчикова (злобно). Кажется, нельзя сказать, чтобы барыня изморила на работе.
Авдотья Петровна. Так нельзя ли меня вместо ее?
Воробейчикова. Нет, нет! Уж потрудитесь ее негодную. Сделайте милость, Готлиб Эрнстович.
Зильбербах. Ну, тяжело мне будет, но я по крайней мере заставлю ее отвечать на некоторые вопросы относительно одного обстоятельства. Ну, милая, возьми кресла и поставь сюда на средину комнаты. (Агафья исполняет приказание.)
Зильбербах. Садись в кресла.
Агафья. Как это можно, сударь!
Зильбербах. Садись, садись, ничего… тебе позволяют.
Воробейчикова. Полно манерничать… что, тебя в гости, что ли, позвали?.. садись, когда приказывают.
Агафья. Да я и постою, ничего-с.
Воробейчикова (гневно). Тебе что говорят?..
Зильбербах (делает знак рукою). Позвольте. (К Агафье.) Поди сюда… (становит ее перед самым креслом и обращается к окружающими). Она у нас сядет и не конфузясь… Ну, mesdames, я вас прошу теперь занять свои места и не развлекать меня, а главное не обращаться к ней (указывает на Агафью) ни с какими вопросами.
Зильбербах. Ух, какое упорство!.. Однако уснула. (Делает знаки молчания, подходит к столу, наливает стакан воды и залпом выпивает ее, потом опять подходит к Агафье и продолжает магетизирование. Вслед за движением его рук, производимым в воздухе, спящая поднимает и опускает свои руки, наклоняет голову то в ту, то в другую сторону, не разжимая глаз.)
Зильбербах. Теперь она спит совершенно и находится в моей власти. Я буду спрашивать (к Агафье.) Ты спишь?
Агафья. Сплю.
Зильбербах. Кто тебя заставил спать?
Агафья. Готлиб Эрнстович.
Зильбербах. Чего я хочу?
Зильбербах. Отвечай, чего я хочу?
Зильбербах. Отчего ты не отвечаешь?
Агафья. Тяжело. (Грудь ее высоко поднимается, дыхание тяжелое.)
Зильбербах (делает несколько движений руками над Агафьей). Теперь отвечай на вопрос, чего я хочу?
Агафья. Чтоб я отвечала на все вопросы.
Зильбербах. О чем я буду спрашивать?
Агафья (со стоном). Тяжело.
Зильбербах. Отвечай.
Агафья. О барине.
Зильбербах. Виновата ли ты?
Агафья. Виновата.
Зильбербах. Давно ли?
Агафья. Два года.
Воробейчикова (всплеснув руками). Два года!.. Представьте, два года, а я и не знала ничего… Ах, я несчастная! (Начинает плакать.)
Все (кроме Сергея Николаевича, машут руками). Сс, сс… тише, испугаете!..
Зильбербах. Когда у вас началось?
Агафья. Не помню.
Зильбербах Вспомни.
Агафья. Не помню; тяжело.
Зильбербах. Я тебе приказываю, вспомни.
Агафья. В пятницу, вечером. Барыни не было дома… (Тяжело дышит.)
Зильбербах. Тебе очень тяжело?
Агафья. Очень, очень. Душно…
Все. Довольно, довольно.
Зильбербах. Еще один вопрос, последний: где ты была последние два дня?
Зильбербах. Отвечай.
Агафья. За городом. Ох!..
Зильбербах. Ну, довольно, больше нельзя. (Начинает делать движения, выводящие из магнетического усыпления.)
Воробейчикова. Спросите ее, зачем она убегала, что у нее было на уме?.. Батюшка, родной, спросите.
Зильбербах. Нет, больше нельзя, может быть дурно.. Очень опасно, да и у меня больше нет силы.
Александра Ивановна. Довольно, довольно, ради Бога.
Воробейчикова. Ах, ах, каково? Какова жизнь!
Авдотья Петровна. Пожалуйста, теперь меня.
Зильбербах. Нет, извините, я устал, не могу…
Авдотья Петровна. Я сейчас усну, у меня сейчас видение сделается. Пожалуйста, я вам все буду отвечать.
Зильбербах. Нет, не могу… Я, право, устал…
Авдотья Петровна. Да, ведь, меня, право, легко: я ведь слабой комплекции… У меня нервы…
Зильбербах. Нет, нет, не могу… Вот еще надо ее разбудить. (Начинает снова движения.)
Авдотья Петровна. Ах, как это жалко!..
Зильбербах. Помнишь ли, что с тобой было?
Агафья (слабым голосом). Никак нет-с.
Зильбербах. Что у тебя болит?
Агафья. Голова болит-с и грудь болит…
Зильбербах. Ну, поди, выпей холодной воды и приляг там, полежи…
Воробейчикова. Ах, мерзкая, мерзкая!..
Зильбербах. Ну, ступай, ступай отсюда, милая!.. (Агафья уходит.) Ольга Федоровна, пожалуйте сюда. (Отводит Воробейчикову в сторону и говорит вполголоса.) Послушайте, вы завтра же объявите ей, что она вольная и выдайте ей отпускную, а то может быть очень нехорошо, я предупреждаю вас. Теперь, ведь, уже вы знаете, что воротить ее нельзя, так, пожалуйста, не ссорьтесь же с ней, а просто прогоните ее от себя…
Воробейчикова. Ох, если бы я знала прежде, дала бы я ей вольную!..
Зильбербах. Ну, а уж теперь дело сделано — и если хотите спокойствия, ни ей, ни вашему мужу ни слова, а то будет худо: смотрите. Я вам говорю… Слышите?..
Воробейчикова. Непременно, непременно все сделаю, как вы говорите.
Зильбербах. Ну, а теперь сейчас же отошлите ее домой, чтобы не было лишней болтовни между здешними людьми.
Воробейчикова. Сейчас, сейчас!.. (Уходит и потом вскоре возвращается.)
Зильбербах (во время отсутствия Воробейчиковой). Однако, как расстроило все это г-жу Воробейчикову!
Александра Ивановна. И не мудрено: в ее года получить такой афронт — не маловажность.
Софья Сергеевна. Я не могла без страха смотреть на вас, когда вы магнетизировали. У вас глаза до такой степени блестели, что, кажется, не было возможности смотреть на них. Скажите, вам очень трудно было?
Зильбербах. Да, сегодняшний сеанс для меня очень тяжел…
Авдотья Петровна. Ах, как не трудно: это было видно по лицу… Но если бы вы меня… вам гораздо бы легче было. Я уверена, что вы когда-нибудь исполните обещание, помагнетизируете меня.
Зильбербах. С удовольствием.
Вера Сергеевна. Но скажите пожалуйста, что вы сами чувствуете, когда магнетизируете?
Зильбербах. Я в это время забываю решительно все окружающее и даже как будто не чувствую самого себя, но весь сосредоточиваюсь на какой-нибудь одной мысли или желании.
Авдотья Петровна. Вот так же точно бывает и со мной, когда я вижу видения.
Зильбербах. Однако позвольте мне проститься. Я очень устал…
Александра Ивановна. Как же!.. Вы разве не откушаете у нас?..
Зильбербах. Нет, благодарю вас. Я не могу теперь ничего есть.
Александра Ивановна. Ну, не смею вас останавливать. Надеюсь, что не оставите меня своей помощью. Теперь у меня только и будет надежды, что на вас… Когда вы к нам опять пожалуете?
Зильбербах. Постараюсь в скором времени…
Воробейчикова. А мне когда прикажете приехать к вам?
Зильбербах. Когда вам угодно, я почти всегда дома.
Воробейчикова. Ах, благодарю вас, благодарю… Без вас я никогда бы не знала того, что теперь знаю.
Зильбербах (раскланиваясь с Софьей и Верой). Прощайте, mesdames.
Софья Сергеевна. Надеюсь, что до свидания.
Зильбербах (подавая руку Троерукову). Прошу быть знакомым. (Кляняется всем и идет. Все, кроме Александры Ивановны, провожают его до самых дверей, а Воробейчикова и в следующую комнату.)
Александра Ивановна. Ну, как, Авдотья Петровна? На мои глаза, ведь, он чудеса делает.
Авдотья Петровна. Да, да!.. Только — ах, какой он… Зачем он не посадил меня?
Александра Ивановна. Ах, устал, ведь, очень. Вы видели…
Авдотья Петровна. Да, ведь, я бы его не утомила. Я бы в одну минуту.
Воробейчикова (возвращаясь). Ну, mesdames, каков! Я вам говорю: чудо, что такое… Чудо, чудо!.. Но какова моя судьба, а?.. Ах, Боже мой, Боже мой!..
Авдотья Петровна. Полноте, ma bon ami, плюньте на это. Пожили бы вы с моими нервами…
Александра Ивановна. Или с моими неприятностями.
Софья Сергеевна. Ах, всем нам, женщинам, суждено переносить это несчастие!
Воробейчикова. Но, ведь, лета, mon ange, лета… Вот, ведь, что главное… Но он — он необыкновенный человек! не правда ли?
Все. Да, да! Чудо, чудо.
Действие четвертое.
правитьАрбузкин. Так теперича значит, Аксиньюшка, мне эту материю надо бросить и чувства свои оставить?
Аксиньюшка. Распояшь кошель, наклади полней горем масляным, да и носи у сердца.
Арбузкин. Ах, грустно… А как я эту девицу почитаю всем своим сердцем, так этого сказать невозможно.
Аксиньюшка. Товары-то хороши, да не про наши гроши.
Арбузкин. А нельзя ли, Аксиньюшка, по крайности, чувства ее на меня оборотить каким ни на есть манером? Что пущай, коли родители не выдают ее за меня, так хоша бы в любовь мне с ней сердечную войти. Помогите, Аксиньюшка, нет ли у вас какого против этого средствия?..
Агнея Афанасьевна. Что вы, почтеннейший, разве матушка этакими делами заимствуется? Разве она колдунья, али ворожейка какая, что станет вам приворотного зелья давать? Да она про твои греховные богомерзкие дела и слушать-то не захочет. Нуте-ка привороту просить!..
Арбузкин. Да ведь, пожалуйте, позвольте-с: ведь я не к тому-с… я только совета прошу, что мои чувства самые мучительные, измучили меня совсем. Извините пожалуста.
Агнея Афанасьевна. Да ты, любезный человек, знал бы к кому с чем идти. Коли ты к блаженному человеку пришел, так ты не о том помышляй: мирские-то свои греховности оставь, а проси совета на дела добрые, да помышляй, как бы душу свою спасти…
Аксиньюшка. Парень девку полюбил, свою душу загубил, Богу не молится… Ха, ха, ха… (делая вдруг печальное лицо.) Простите, Христа ради… Не поминайте лихом.
Агнея Афанасьевна. Слышишь ли, что матушка изволит говорить, внятно ли тебе это?.. То-то, любезненький мой! Вы ведь вот какой народ: придете вы беспокоить такого человека, говорите ему о всяких ваших мерзостях, а нет чтобы — на-ка, дескать, матушка, от моего усердия, раздайте на нищую братию, да помогите вы мне своим добрым советом, наставьте на путь. Тогда бы матушка тебе и сказала, как тебе, — к мирскому ли твоему удовольствию дела наследуют, али что к успокоению души твоей…
Арбузкин. Да я ничего, могу-с, с моим полным удовольствием… чем могу-с…
Агнея Афанасьевна. Да матушке ничего от тебя не надо: ты не подумай… Она невидимо сыта будет, как птица поднебесная. От вас она, мой любезненький, ничем не захочет покорыстоваться. Я говорю к назиданию вашему, что как надобно с такими людьми обращение иметь.
Арбузкин (кладя на стол полтинник). Пожалуйте, примите… Не оставьте своим добрым советом, потому — искренно желаю не ко греху, а в законный брак вступить.
Аксиньюшка (берет со стола монету, со смехом перекидывает с руки на руку и потом кидает на пол). Дал пятак, дал дурак. Катись, покатись… (Со смехом ложится навзничь на кровать.)
Арбузкин. Зачем же так-с… (смотрит на пол, намереваясь поднять монету).
Агнея Афанасьевна. Не беспокойтесь, не ищите: найдем, себе не возьмем. Куда велели, туда и пойдет…
Арбузкин (снова садясь на свое место). Что же, Аксиньюшка, не оставьте своим советом. (Аксиньюшка хохочет и ничего не отвечает.)
Агнея Афанасьевна. Нет, уж она теперь прогневалась, не станет ничего говорить. Лучше и не приступайте, а то хуже будет. Приходите когда в другой раз.
Арбузкин. Когда ж-с?
Агнея Афанасьевна. Ну, а вот обдумайтесь хорошенько. Ну, и что с вами будет, и придите с матушкой посоветоваться.
Арбузкин. Очень хорошо-с… А теперь так ничего и не получу?
Агнея Афанасьевна. Да ведь вы сами видите, в какой дух матушку привели, потому не с благочестивыми мыслями пришли, да и усердие ваше малое. К этакому человеку ведь надо подступаться не как к своему брату, такому же, как и сам, грешнику. А вы приготовьтесь хорошенько, да и приходите: она вам много скажет утешительного, и что вам в пользу послужит, — только сумейте подойти.
Арбузкин. Так извините, пожалуйста… Прощайте, Аксиньюшка, не прогневайтесь на меня, коли в чем не так поступил. Коли ин, в другой раз уж приду… (Вздыхает.) Ах, судьба моя несчастная! Опять должен в горести остаться. Прощайте.
Агнея Афанасьевна (провожая его до дверей). Что делать-то, потерпите. Всем нам терпеть велено… Приходите опять… (Затворяет за Арбузкиным двери; потом начинает искать на полу.) Куда полтинник закатился? (Аксиньюшка выглядывает на нее с кровати и хохочет.) Ну, что все хохочешь, и в деле, и без дела? Вот куда деньги-то забросила?.. А, вот они! (Поднимает.) К каким деньгам-то положить?.. Ну, полно-ка, слышишь ли?
Аксиньюшка. Чай на свечку дали… Дай чайку…
Агнея Афанасьевна. Ну, все бы тебе чайку!.. Давно ли пила? И денег-то вон самая малость осталась…
Аксиньюшка. Дай чайку на полтинничек…
Агнея Афанасьевна. Ну-ка, полно и вправду, Аксиньюшка… Чтой-то это. Ну-ка чужие бы люди на тебя посмотрели, что только у тебя и дела, что ешь, да пьешь, что бы подумали?..
Аксиньюшка. Уйду, уйду… Дай чайку, а то и жить не стану, уйду…
Агнея Афанасьевна. Да, уйдешь… Где ты этакую-то найдешь, как я? Кто этак-то станет ходить за тобой?..
Аксиньюшка. Уйду… Вон денег-то сколько мне носят…
Агнея Афанасьевна. Да, велики деньги… Полтинник-от дали… да и тот, говоришь, на свечку… Нет, матушка, как бы не была ты блаженный человек, не стала бы и держать. От тебя ведь корысть-то небольшая… тебя, ведь, обуй, одень, накорми, напой, — а все я. Ты ведь вон руками не переложишь…
Аксиньюшка. Дай чайку, да водочки дай, а то уйду… Наплевать, — уйду… Жил козел около коня даром, чужой корм ел, да бодаться стал… Ха, ха, ха… Уйду…
Агнея Афанасьевна. Ну, ну, полно, с тобой ведь не сговоришь; сейчас коли согрею самовар… Уж последние, видно, деньги изводить…
Аксиньюшка. Водочки дай… Ха, ха, ха…
Агнея Афанасьевна. Ну, вот погоди, — и водки дам… (Про себя.) Кто тебя знает, блаженная ли ты али какая… Коли бы, кажется, не добрые люди… Больно прихотлива, разорительна… (Берет самовар и хочет выйти, но в дверях встречается с Серафимой.)
Агнея Афанасьевна (поспешно ставит самовар на стол). Ах, Серафима Яковлевна, какими судьбами? Сколько лет, сколько зим не видались… Здравствуйте, матушка…
Серафима. Здравствуйте, Агнея Афанасьевна! (Целуются.)
Агнея Афанасьевна. Матушка, вставайте! Гостья дорогая к нам пожаловала… Серафима Яковлевна…
Серафима. А что, матушка-то опочивает, что ли?..
Агнея Афанасьевна. Нет, не почивала, так в мыслях своих сама с собою лежит… Матушка, встаньте же, присядьте.
Серафима (к ней). Здравствуйте, матушка… Как ваше здоровье?.. Вот я вам гостинчик принесла, не побрезгуйте, примите: вареньица баночку, да маслица скоромного…
Агнея Афанасьевна. Совсем вы нас, Серафима Яковлевна, забыли… и не вспомните. Видно не полюбилась наша матушка вашим господам молодым, что правду говорила.
Серафима. Ах, уж и не говорите про наших господ… Что только у них теперь и делается, так только… за грехи, видно, нас Бог наказывает!.. Вот ведь и пришла посоветоваться с матушкой-то. Господа наши совсем на другую путь стали… На нечистую силу, прости Господи, стали больше полагаться, а таких людей вот, богоданных (указывает на Аксиньюшку) обегать стали… Аха-ха-ха, ахи-ахи!.. И гостинчик-от этот как от моего усердия примите, а не от господского: нет, сударыня моя, в другую сторону они нынче смотрят… сама уж, без спросу, потихоньку, взяла из кладовой, что захватилось, чтобы к матушке с гостинчиком каким ни на есть подъявиться, потому — совесть меня за моих господ изгрызла, что как они стали неблагодарны хоть бы и перед Аксиньюшкой: за все ее старания совсем позабыли…
Агнея Афанасьевна. То-то уж, признаться, я не мало дивовалась; кажется бы, барыня добрая, странноприимная, богобоязненная, а совсем позабыла матушку…
Серафима. Ах, родная вы моя, да вы послушайте, что у нас делается-то, грехи-то какие завелись в нашем доме, что уж подлинно был богобоязненный дом… (Обращаясь к Аксиньюшке.) Послушайте-ка, матушка, да наставьте вы меня на разум, наведите на путь истинный: как мне тут, что делать, как свою барыню от греха спасти?.. Ведь что у нас делается-то! Навела барыня Воробейчикова… знаете, чай?..
Агнея Афанасьевна. Ну, как не знать, — бывали мы у нее…
Серафима. Навела она к нам какого-то нехристя немца, что с нечистой силой знается…
Агнея Афанасьевна (протяжно, с ужасом). Ах, ба-тю-шки…
Серафима. Да и не то, что сам знается, а и в других-то людей сажает ее… окаянную-то силу. Только посмотрит на человека, так человек уснет и делается сам в себе не властен, а он той минутой в него, в этого человека и сажает… И начинает тот человек все говорить: и все он видит, и все он знает, а сам спит, и глаза зажаты… И у этакого-то нечестивого вздумала наша барыня лечиться…
Агнея Афанасьевна (качая головой, нараспев). Матушка, Серафима Яковлевна… куда она поспела…
Серафима. И что же, вы думаете: ведь барыня-то говорит, что ей лучше… Ну, какое лучше: все тоже.. а она свое уверяет: лучше, говорит, себя чувствую. Да ну, пущай бы уж коли так, губи свою душу, коли сама того хочешь, так ведь и дом-то весь к рукам прибрал: все делается по его, как он хочет… Помните тогда, матушка Аксиньюшка, дай Бог ей здоровья, дело говорила, что барышне не стать за этого Троерукова идти, что он только на имение норовит, а этот пес повернул по-своему: уж теперь у нас Троеруков первый гость, и того и смотри старая барыня согласье свое даст, чтобы свадьбе быть… Другая барыня молодая, Софья Сергеевна, глаз с него не сводит, точно за женихом ходит. То все об муже плакала, а теперь и мужа позабыла. Ведь всех, матушка, приворожил. Право, уж ядумаю, не с_а_м ли это в образе человеческом в наш дом повадился… Ведь ночи-то не сплю, Агнея Афанасьевна, ночи не сплю… боюсь… так и лежу, не сплю… боюсь, как бы мной-то не овладел в ночное-то время. (Обращаясь к Аксиньюшке.) Нуте-ка, матушка, научите, как мне тут быть, что делать?
Аксиньюшка. Баран хоть и с рогами, а и комолая корова прибьет.
Серафима (к Агнее Афанасьевне). Это к чему же?
Агнея Афанасьевна. А это, надо быть, матушка изволит говорить что она может преодолеть силу этого нечестивца…
Серафима. Ах, матушка, как бы вы да этакое благодеяние оказали, кажется, всю бы жизнь вас помнила, да благодарила. Да и барыня-то, если бы опомнилась, по гроб бы жизни была вам благодарна. Не оставьте, матушка, помогите. (Кланяется Аксиныошке.)
Агнея Афанасьевна. Как же? Ведь матушке-то надо бы побывать к вам, а то заглазно-то что же она сделает…
Серафима. Об этом-то я и пришла просить, не оставьте, пожалуйте к нам. Уж я выжду времечко, когда… и пришлю за вами… Вы бы посмотрели на барыню-то: ведь совсем другая стала. Бывало, все охала, да стонала, а теперь начала рядиться, да молодиться. Чтой-то, Господи, за чудеса такие делаются чудесные!..
Агнея Афанасьевна (со вздохом). Ах, грехи, грехи наши тяжкие, Серафима Яковлевна!.. Да что же вы, пробовали ли говорить-то ей, что губит свою душу во грехе смертном, что доверилась нечестивцу?
Серафима. Ах, Агнея Афанасьевна, так неужто не говорила? сколько раз!.. Что, я говорю, вы, барыня, делаете? куда вы себя готовите? От чьей руки, я говорю, вы думаете пользу себе получить? Ведь, я говорю, это лукавой силой он вас лечит… Так только смеется: дура, говорит, ты, не смей этого говорить, ты не понимаешь: это, говорит, все происходит от науки… Да какая, я говорю, это наука-то? Ведь, яговорю, эта наука-то известная, от нечистой силы, мол, ведь эта наука-то… Так осержается… Ну, да ведь уж и мне-то стала верить не по-прежнему, уж и ко мне-то не прежняя стала любовь-то. Нет, матушка, и от меня отворотил окаянный.
Аксиньюшка. Ой, тяжко, тяжко! Увязла, не вытащишь… Тяжелая какая… ох!..
Серафима. Что, матушка? — неужто нельзя ее спасти, неужто уж и вы не властны будете над ней?
Аксиньюшка. Колодец-от глубок. Больно тяжело тащить-то… дорого стоит… ох, дорого…
Серафима. Матушка, ничего не пожалеем. Все в ваших руках будет, только помогите.
Агнея Афанасьевна. Повидать надо, Серафима Яковлевна…
Серафима. Уж устрою, подведу… только пожалуйте… Да уж коли и матушкины молитвы не возьмут силу, так и буду знать, что все мы, видно, погибать должны. Ох, не оставьте, родная, а я уж побегу домой, — пожалуй хватится.
Агнея Афанасьевна. Да вот чайку бы…
Серафима. Нет, матушка, пора. Теперь ведь не прежнее времечко: пожалуй и заругает… Прощайте, матушка. Уж не оставьте, как подам весточку, так приезжайте, хоть посмотрите на наше горькое житье-бытье… А авось, может, Бог и даст вашими молитвами. Прощайте, матушка. Прощайте, Агнея Афанасьевна.
Агнея Афанасьевна. Прощайте, Серафима Яковлевна… (целуются.) Очень жалею об наших неприятностях…
Серафима. Да уж такие неприятности, такие неприятности, что и сказать невозможно. (Приостанавливается в раздумье.) Уж не знаю что и делать…
Агнея Афанасьевна. Что бы вам давно-то побывать к матушке-то? Ведь, подите-ка, недель чай с шесть мы вас не видали.
Серафима. Уж и именно давно бы мне надо побывать к вам. Да подите, и я-то совсем спуталась. Право, точно путаная какая… Да все сначала думала, пройдет, да пройдет, а оно вот до чего дошло… Ах, уж прощайте-ка, матушки мои. Уж не оставьте.
Аксиньюшка (вскакивает и бежит вслед за ними). Дай чайку… дай чайку…
Палагея (входя). Митрей, самовар поскорее подавать.
Дмитрий. Да что больно рано? и барыня-то еще не вставала.
Палагея. Софья Сергеевна проснулась, велела подавать.
Дмитрий. Что сегодня больно рано? А то спят до одиннадцати…
Палагея. Ну, поскорее, поскорее велели. Барышня сейчас сойдет…
Дмитрий (сердито). Больно много у нас хозяев-то, не знаешь кому служить… Еще поскорее… У меня исамовар-то еще не поставлен.
Палагея. Как же это так? Неравно Готлиб Эрныч встанет, а и чай не готов.
Дмитрий. Вот еще барин, еще хозяин; мало, что каждый день с утра до вечера торчит, еще ив ночевку стал оставаться… А ты служи… П\огань!..
Палагея. Ну, поди же, поди поскорее… Да посмотри, не проснулся ли.
Дмитрий (медленно выходя из комнаты, с сердцем). Так все вдруг: и самовар ставь, и к нему беги… черти!.. (уходит.)
Палагея (одна.) Дурак, дурак! Чем бы радоваться, что в доме сторонние люди завелись, гостят; чем бы прислуживать, чтобы какая благодарность перепала за службу, он еще осержается. Впрямь, что необходительный дуралей… Нет, мне много лучше стало, как этот гостек в доме завелся: с моей только говори об нем, так и даст, и даст что-нибудь…
Софья Сергеевна (входя.) Ну, что самовар?
Палагея. Велела подавать.
Софья Сергеевна. А встал?..
Палагея. Не знаю-с… Велела посмотреть.
Софья Сергеевна. Послушай, Палагея, ты не врешь, все это точно было, что давеча рассказывала?
Палагея. Уж точно, сударыня. Неужели уж стану перед вами лгать?..
Софья Сергеевна. Так как же ты говоришь? Он стал у нее руку целовать, он сначала.
Палагея. Да-с; они, Готлиб Эрныч, сначала поцеловали у них ручку…
Софья Сергеевна. Ну!..
Палагея. Ну, а тётенька их и изволили обнять за головку.
Софья Сергеевна. Ну…
Палагея. Ну, и говорит: поцелуйте, говорят, меня, я вас люблю, как сына родного, вы мне можете служить заместо сына…
Софья Сергеевна. Ну, и поцеловались?
Палагея. Да-с, и изволили поцеловаться.
Софья Сергеевна. Что же они говорили после этого?
Палагея. Да я ведь уж вам докладывала, что, очень, говорит, и я благодарен вам, и чувствую все ваше обхождение и ласки.
Софья Сергеевна. Ну, а тут что у них было?
Палагея. Я вам докладывала, что тут помешали, нельзя было смотреть-то-с.
Софья Сергеевна. Ну, поди же узнай: проснулся ли он, или нет.
Палагея. Сейчас-с. (Уходит.)
Софья Сергеевна (одна). Ай-да тетушка! Вот эти святоши каковы! В какие лета и чем изволит заниматься! Недаром она стала рядиться… Ха, ха, ха. Однако же — он поцеловался с ней… Неужели он?.. Быть не может… Нет, это он, верно, для чего-нибудь в мою же пользу!.. (Вздыхает.) Ах, Готлиб, Готлиб… И можно же так увлечься человеком с первой встречи, как я им увлеклась. Да!.. с первой встречи, с первого взгляда… Да, он необыкновенный человек!.. И в сравнении с моим благоверным супругом… (Презрительно усмехается.) Неужели он сделает для меня все что обещает? Но он все может сделать!
Палагея (входя поспешно). Встали-с… и сейчас самовар несут…
Софья Сергеевна (к Дмитрию.) Встал Готлиб Эрнстович?
Дмитрий. Уж совсем оделся.
Софья Сергеевна. Проси сюда чай кушать.
Софья Сергеевна. А ты, Палагея, поди и смотри: как кто проснется, — тетенька или сестра, приди сюда сказать.
Палагея. Слушаю-с. (Уходит.)
Софья Сергеевна (одна). Что-то мне скажет сегодня?.. (Подходит к зеркалу и смотрится в него.) Ах, тетушка! (смеется.) Какова соперница отыскалась! Однако ж я его спрошу: пусть он объяснит мне свои отношения с нею. (Садится к столу и начинает приготовлять чай. Входит Зильбербах.)
Зильбербах. Здравствуйте. Рано же вы встали сегодня. (Осматривается кругом и протягивает руку.)
Софья Сергеевна (подавая свою руку). Нет, здесь никого нет. Люди все заняты, а наши спят еще. (Протягивает ему руку к губам, Зильбербах целует ее и хочет сесть через стул от Софьи Сергеевны).
Софья Сергеевна (привлекает его и сажает с собою рядом). Что это значит, что вы удаляетесь? Извольте сесть рядом.
Софья Сергеевна. Я вам говорю, здесь никто не увидит теперь. (Кладет ему руку на плечи и смотрит в глаза.) Бесценный!.. (Протягивается к нему, как бы выражая желание поцеловать.)
Зильбербах (беспокойно озираясь). Ах, София, того и жду, что кто-нибудь войдет… (Быстро целует ее и поспешно садится на другой стул в некотором расстоянии от нее). Нам нужно поторопиться переговорить о важном деле.
Софья Сергеевна (кокетливо). А, вы охладели ко мне, вы изменили мне… И в кого же влюбился? Бесстыдник! Встаруху… фи, какая гадость… (с миной наивного обиженного ребенка.) Извольте-ка прежде всех ваших важных дел объяснить мне, зачем вы целовались с тетушкой?.. А? что вы мне скажете?.. Что? сконфузились? станете запираться?
Зильбербах (улыбаясь). Нисколько… я и сам признался бы вам в этой измене!.. Ничего не бойтесь: я ее целовал, как покорный и преданный сын нежную родительницу.
Софья Сергеевна (гримасничая). Но я все-таки вас ревную. За это вы должны мне повторить, что вы меня любите, должны сказать мне о любви вашей вашим чудным языком. В самом деле, Готлиб, не обманываете ли вы меня, искренно ли любите? Вы знаете, как я всегда была обманута в своих чувствах. Может быть и ты, Готлиб, в душе смеешься надо мной, а я предалась тебе всем своим существом. (Делает жест рукою, вздыхает и опускает голову на руку.) Ну, скажи мне, что ты меня любишь… скажи, как ты любишь меня…
Зильбербах. Ах, София, как же мне не любить тебя!.. Ты для меня то же, что холодный ключ для пилигрима в степи, изнывающего от жажды, что отрадное, теплое пристанище для путника, замерзавшего от холода… Я один на свете, я сирота, у которого нет ни отца, ни матери, ни роду, ни племени; я шел в жизни один, только со своей великой силой; я употребил ее, чтобы делать добро людям, но люди всегда платили мне черной неблагодарностью. Все меня боялись, все пользовались моей силой, но всякий, получая добро, убегал от меня, потому что тяжела ему казалась благодарность; только ты одна поняла и оценила меня, ты первая из всех людей протянула руку дружбы и приняла одинокого странника на свою пламенную грудь; ты первая пролила бальзам утешения в его иссохшую одинокую душу… Как же мне не любить тебя, София?
Софья Сергеевна (с энтузиазмом). Божественный!.. (Откидывая назад голову.) Что за дивный язык, что за поэзия! (Уныло опуская голову.) Ах, для чего я не свободна, чтобы перед всем светом объявить мою любовь к тебе! Ах, зачем я такая несчастная!..
Зильбербах. Только любите меня, только верьте мне, и я устрою ваше счастие. Вы будете иметь состояние, мы уедем куда-нибудь и будем жить вместе, неразлучно. Вы видите, я уже сделал половину дела: тетка стала любить и доверять вам более, нежели Вере, слушайте же что нужно теперь делать: я расскажу вам поскорее, чтобы кто не помешал. (Оглядывается.) Сегодня утром, может быть сейчас, приедет ктетушке доверенный противной стороны, с которой она ведет тяжбу. Вы знаете, и я хлопотал по этому делу и устроил его так, что противники Александры Ивановны хотят идти уж на мировую. Но ей не надо соглашаться, а пусть она мне даст полную доверенность на управление своими делами, и я выиграю ей тяжбу непременно. Потом надо убедить старуху, чтобы она согласилась выдать Веру за Троерукова и обещала ей имение. Она выйдет замуж, жить с теткой не будет, а имения никогда не получит, потому что оно будет у меня в руках, и мы вместе так овладеем теткой, что она все предоставит одной вам еще при жизни. Я берусь за это, а что я говорю, то всегда сбывается. Вы знаете, воля старухи и здоровье ее в моих руках: что ни прикажу, она все сделает. Теперь я ее вылечил, она здорова, а захочу — завтра ее разобьет паралич, — это во власти магнетизера… Ну, так не мешайте же мне действовать, если желаете себе счастия… Лишь бы мне только получить полную доверенность, а там все будет в ваших руках… Показывайте же вид, что вы хлопочете за сестру, и просите тетку, чтобы она отдала ее замуж и наградила… согласны?..
Софья Сергеевна. Я на все согласна, что приказывает мой Готлиб, лишь бы он любил меня…
Зильбербах. Готлиб делал добро и для людей, которые его не любили, а для того, кто его любит, он готов жертвовать жизнью.
Софья Сергеевна. Милый, бесценный!.. Ты мой?.. скажи, что ты мой!.. (Протягивает к нему руки.) Ну, поди ко мне…
Зильбербах (делает знак рукой). Погодите, кто-то идет… (Входит Палагея.)
Палагея. Сестрица встали… Чай туда изволите послать, или…
Софья Сергеевна. Нет, нет, проси сюда; скажи, что я и Готлиб Эрнстович ее дожидаемся.
Палагея. Слушаю-с.
Софья Сергеевна. А тетенька еще не проснулась?
Палагея. Никак нет-с.
Софья Сергеевна. Ну, ступай же, позови сестру!
Зильбербах. Смотрите же, вы не изменяйте себе. Я буду говорить в пользу Веры, а вы представляйте вид, что недовольны этим, хотя будто бы и стараетесь скрыть свое неудовольствие. А то ей покажется подозрительно, почему вы вдруг изменились к ней… понимаете?
Софья Сергеевна (с улыбкой). А вы смотрите, не измените мне для Веры.
Зильбербах. Для этой дерзкой, самоуверенной девочки, которая думает, что она всех умнее и хитрее…
Софья Сергеевна. О, мужчины очень непостоянны! их души, их сердца никто не разгадает.
Зильбербах. Если бы вы говорили это не шутя, я рассердился бы на вас. Разве я похож на обыкновенных людей?.. Разве такой человек, как я, способен на измену той, которую он считает своею роковой звездой, когда он знает, что она указана ему судьбою, что она одна может быть верной спутницей его жизни, что только она одна может вечно… (Останавливается и прислушивается.) Кажется, идут…
Софья Сергеевна (вполголоса, торопливо.) Сокровище мое, идол мой!.. Все, все для тебя, самую жизнь… навеки…
Зильбербах (тихо.) Сс… идут… (Громко.) По-моему, Вере Сергеевне надо больше просить тетеньку.
Зильбербах. Доброго утра, Вера Сергеевна! (Подает ей руку.)
Вера Сергеевна. Здравствуйте, Готлиб Эрнстович. Здравствуй, сестра! (целуется с нею.)
Зильбербах. А мы уж давненько встали, и вот все толкуем с Софьей Сергеевной, только не совсем соглашаемся… Как вы думаете, о ком и о чем?
Вера Сергеевна. Не знаю.
Зильбербах. Ну, попробуйте отгадать…
Вера Сергеевна. Отгадать мудрено, тем более, что, как вы говорите, сестра не соглашается с вами… а этого, кажется, никогда не случается: она так верит вам.
Зильбербах. Ну, так я вам скажу, мы говорили о вас и об Сергее Николаиче.
Вера Сергеевна (с улыбкой). О, в таком случае мне нисколько не странно, что сестра не соглашалась с вами.
Софья Сергеевна (сухо.) Что же, я из доброжелательства же к тебе говорила.
Вера Сергеевна (иронически). О, конечно… позвольте мне чаю. (К Зильбербаху.) О чем же именно вы разговаривали?..
Зильбербах. Я говорил, что ваша любовь к Сергею Николаичу никогда не может пройти и что вы ни за кого не пойдете замуж, кроме его.
Софья Сергеевна. А я говорила, что ты, вероятно, никогда не решишься выйти замуж без согласия тётеньки.
Вера Сергеевна. Ты справедлива, но в душе, вероятно, думала другое.
Софья Сергеевна. Нет, я говорила то что думала, потому что ты, конечно, не захочешь лишиться милостей тётеньки, которую ты так любишь… и которая никогда нс согласится на этот неравный брак.
Зильбербах. А я так думаю напротив, — что когда Александра Ивановна убедится, что чувство Веры Сергеевны искренно и неизменно, она даст свое согласие.
Софья Сергеевна. Ну-с, предоставляю вам мечтать о будущем. А я схожу посмотреть, не проснулась ли тётенька.
Зильбербах. (по уходе Софьи Сергеевны садится рядом с Верой). Послушайте, Вера Сергеевна, — я давно искал случая поговорить с вами наедине; я все вижу и понимаю, сестра ваша вас ненавидит и употребляет все усилия, чтобы вооружить против вас тетку. Она и успела бы в этом, если бы на вашей стороне не было защитника… Я понимаю вас и люблю; с Сергеем Николаичем, вы знаете, мы очень сошлись: он славный молодой человек. Хоть он и сомневается в моей силе, но Бог с ним: я на это не сержусь. Я знаю, что он честный благородный человек. Я таких людей больше уважаю, нежели тех, которые показывают вид, что верят мне и льстят для того, чтобы я действовал в их пользу, как делает ваша сестра. О, я все вижу… меня мудрено обмануть… Но она ошибается: я желаю вам добра. И знайте, я так расположил вашу тетеньку, что она готова дать согласие на ваш брак с Сергеем Николаичем.
Вера Сергеевна. Что вы говорите, Готлиб Эрнстович… неужели?..
Зильбербах. Я вам говорю, стало быть, это верно.
Вера Сергеевна (в восторге). Дай вам Бог здоровья. Я никогда не забуду что вы для меня делаете… Но как бы не помешала сестра!
Зильбербах. О, она очень будет недовольна, особенно тем, что тётушка хочет дать вам большую часть своего имения, — и будет этому противодействовать, но не бойтесь: Александра Ивановна даст мне доверенность на управление ее имением, и я настою, чтобы она отдала вам еще до свадьбы все, что будет обещать.
Вера Сергеевна. Готлиб Эрнстович, как мне благодарить вас? Я право не стою такой доброты с вашей стороны.
Зильбербах (с доброй улыбкой). О, я знаю, что и вы не совсем верили мне, но для меня первое наслаждение доказывать таким людям, что я честный и благородный человек.
Вера Сергеевна. Простите меня, простите ради Бога: я не понимала вас. Я то верила вам, то сомневалась… Но неужели это возможно? Неужели это все сбудется?..
Зильбербах. А вот увидите. Сегодня же просите тётеньку, и она согласится, я в этом уверен.
Вера Сергеевна. Еще раз прошу, простите меня, что я иногда сомневалась…
Зильбербах. Э, полноте, я на это никогда не сержусь: это участь людей необыкновенных, что на них смотрят недоверчиво и подозрительно.
Вера Сергеевна. Готлиб Эрнстович, я чувствую себя виноватой перед вами, и чтобы очистить совершенно свою совесть, выскажу еще последнее сомнение, только дайте слово, что вы не рассердитесь.
Зильбербах. Даю и наперед вам скажу, о чем вы хотите спросить: зачем я вмешиваюсь в чужие дела? Не так ли?
Вера Сергеевна. Да, именно. Вы сердцеведец.
Зильбербах. Ну, слушайте же… Я сирота, один в свете, у меня никого нет в мире, я не помню ни отца, ни матери. И в то же время природа дала мне такую силу, которой нет у других людей; когда я почувствовал ее в себе, я сказал себе: ты человек роковой, ты один в мире, без роду, без племени, но тебе дано то, чего никто не имеет, следовательно, ты послан служить человечеству, и весь род человеческий тебе родня. Иди и помогай там, где почувствуешь, что твоя помощь нужна… И я иду и делаю добро везде, где могу, делаю добро и ухожу дальше. У меня нет цели, к которой бы я стремился, нет места, где бы я думал остановиться и отдохнуть. Мне все люди братья, но злым я не протягиваю руки помощи. Не для них послана моя чудная сила… Но вы, может быть, не поймете меня…
Вера Сергеевна. О, нет, нет!.. Теперь я понимаю и верю вам, вы действительно человек необыкновенный!..
Серафима (отворяя двери). Пожалуйте, матушка, сюда; я сейчас доложу барыне…
Зильбербах (с изумлением к Вере Сергеевне.) Это кто?
Вера Сергеевна (вполголоса.) Ах, это одна юродивая, которую тетенька считает предсказательницей, а мне кажется — она просто плутовка… Мне она очень повредила.
Серафима (усаживая гостей). Садитесь, матушка… Барыня скоро выйдут.
Вера Сергеевна. Серафима, да разве тетенька посылала за ними?
Серафима. Нет, барышня. Матушка сами изволили удостоить своим посещением.
Вера Сергеевна (тихо Серафиме). А, может быть, тетеньке не угодно. Зачем ты приняла, не спросившись?
Серафима. Так неужели, сударыня, такому человеку отказать, коли тетенька принимали, бывало, за счастие их посещение?..
Аксиньюшка (к Вере Сергеевне). Али не рада, соколена? Давай чаю-то.
Вера Сергеевна (к Зильбербаху вполголоса). Что мне делать?
Зильбербах (пожимая плечами). Каких людей у вас пускают!
Серафима. Вот, матушка, я сейчас велю другой самовар разогреть для вас, этот уж потух… (Уходит.)
Аксиньюшка. Забрался вор в хоромы, поймала вора ворона, испугался вор вороны… Ха, ха, ха!..
Агнея Афанасьевна. Погодите, матушка, вот сама барыня выйдет.
Зильбербах (к Вере Сергеевне). Что она, прикидывается дурочкой?..
Вера Сергеевна (также). Да… и все говорит намеками. Тетенька прежде ей очень верила.
Серафима (следуя за Александрой Ивановной). Сами удостоили этой чести.
Александра Ивановна (разряженная, но смущенная). Здравствуй, Аксиньюшка; давно я тебя не видала.
Аксиньюшка (болтает ногами и хохочет). Молодая, молодая, здравствуй!.. Форы, моры, а грехи-то на душеньке, а вор-то в дому. Ха, ха, ха.
(Александра Ивановна, еще более смущенная, здоровается с Зильбербахом и Верой Сергеевной).
Аксиньюшка. Эй, матка, замуж что ли вышла? Ха, ха, ха.
Александра Ивановна. Что ты такое говоришь, Аксиньюшка? я не знаю. А вот порадуйся-ка: я почти совсем поздоровела, вот этот лекарь меня вылечил. (Указывает на Зильбербаха.)
Аксиньюшка. Как он тебя вылечил-то? (хохочет.) Много ли в приданое-то принесла? Давай ему денег-то больше, он всю оберет.
Александра Ивановна (обращаясь к Агнее Афанасьевне). Что она такое говорит?.. Я, право, не понимаю.
Агнея Афанасьевна. Извольте, матушка, сами рассудить. Блаженная душа. Кто ее знает, к чему говорит?
Аксиньюшка. Завела лебедка дружка коршуна. Коршун дружок весь дом заполонил. Обвожжал лебедку, да и норовит весь дом разорить… Ха, ха, ха!.. Толкай его взашей, толкай его взашей, а то беда, беда…
Александра Ивановна (смущенная, обращается к Зильбербаху). Какое странное существо… Не правда ли?..
Зильбербах (внимательно наблюдавший за всеми). А вот я сейчас объясню вам это странное существо… (Подходит к Аксиньюшке и смотрит ей прямо в глаза.)
Аксиньюшка. А-а, бука, бука!.. нечистая власть, батюшки мои, спасите, сохраните, помилуйте…
Зильбербах (не спуская глаз с Аксиньюшки). Ты, говорят, предсказываешь, а не хочешь ли и я тебе буду предсказывать? Ты говоришь что-то такое для того, чтобы про меня здесь подумали дурно. И я знаю, кто тебя научил, смотри, вот кто! (Указывает вдруг на Серафиму.)
Серафима (испугавшись). Как можно, что вы это, сударь… Как я могу… (Лицо ее выражает крайнее смущение. Аксиньюшка хохочет притворно.)
Зильбербах. Серафима была у тебя, наговорила на меня разного вздора и привела сюда, чтобы выжить меня из дому.
Серафима. Нет-с, они сами…
Зильбербах. Она тебя привела. Александра Ивановна, смотрите на Серафиму, ее лицо доказывает, что я говорю правду. Софья Сергеевна, Вера Сергеевна, смотрите на нее. Правда ли моя?
Вера Сергеевна (довольная). Это сейчас видно, что правда. Серафима не знает, куда глаза девать.
Софья Сергеевна. Это удивительно! Как вы все проникаете!..
Серафима. Да нет-с, это неправда.
Зильбербах. Молчи!
Вера Сергеевна. Вот так предсказательница! (Весело смеется.)
Агнея Афанасьевна (к Александре Ивановне). Мы, сударыня, не знали, что придем к вам на посмеяние и что вы позволите срамить ложными словами блаженную душу… Пойдем, матушка…
Аксиньюшка (к Александре Ивановне). Умрешь, грешница…
Александра Ивановна. Да я ничего… Я…
Зильбербах. Не беспокойтесь, Александра Ивановна, не умрете, а вот она, эта предсказательница, еще со мной разделается.
Аксиньюшка. Резать хочет… Батюшки, резать хочет…
Агнея Афанасьевна. Что же вы, сударь, с нами можете сделать?..
Зильбербах. Я знаю, что надо делать с такими мошенницами, как вы: разве позволено ездить по домам и выдавать простую бабу за предсказательницу?
Агнея Афанасьевна. Она, сударь, не предсказательница, а блаженная душа.
Зильбербах. Что значит блаженная душа? Как ты смеешь ее так называть?.. Чем она занимается?
Агнея Афанасьевна. Да что же нам, сударь, вам ответ давать? Вы не начальство наше. Пойдем, Аксиньюшка.
Зильбербах. Нет, погодите, я вот сейчас пошлю за квартальным. Тогда увидим, куда пойдет эта предсказательница.
Аксиньюшка. Ай, ай… Батюшки! Помогите…
Агнея Афанасьевна (оробев). Что же вам сударь, ваше благородие, нас так обижать? Мы не с тем пришли…
Александра Ивановна. Ну, Готлиб Эрнстович, отпустите их… Бог с ними…
Зильбербах. Ну, ступайте вон, да не сметь вперед этим заниматься. Везде отыщу вас… слышите… Вон! (Агнея Афанасьевна и Аксиньюшка поспешно уходят.)
Зильбербах (к Серафиме). А ты зачем так, милая, делаешь: это не хорошо…
Серафима. Напрасно, сударь… Я ни в чем не виновата.
Зильбербах. Ну, ну, а ты не запирайся, а то хуже будет. Ты видишь, что я насквозь вижу душу человека. Винись скорее, и я попрошу барыню, чтобы она тебя простила. Ане повинишься, — смотри худо будет.
Серафима (бросается в ноги к Александре Ивановне). Простите меня, сударыня! согрешила грешная, виновата.
Зильбербах. Уж простите ее, Александра Ивановна, коли признается.
Александра Ивановна. Пошла вон, негодная! Какова! Чем стала заниматься!.. Пошла вон…
Зильбербах. Уж простите ее…
Александра Ивановна. Ну, ступай. Вперед не смей этого и думать!
Вера Сергеевна. Ах, Готлиб Эрнстович, как я рада, что вы обличили эту обманщицу!
Софья Сергеевна. Каково, тётенька?.. Только взглянул! Вот что значит наука!
Александра Ивановна. Да, удивительно! Ну, что ты хочешь, разумеется, и наука, и дар. (смотрит с улыбкой на Зильбербаха.) Только посмотрел и все рассеял!..
Зильбербах. А это ужасно досадно, сколько в России таких обманщиков! Славная страна, а как суеверна!..
Александра Ивановна. Да, ужасно! А все оттого, — наука еще не дошла до нас. А вот как побольше будет являться у нас таких, как вы, так и мы будем умнее.
Дмитрий (к Александре Ивановне). Какой-то Омутов приехал.
Зильбербах. Омутов! А, это тот делец, частный стряпчий, о котором я вам говорил, доверенный от вашего соперника по тяжбе. Зачем бы он это к вам?.. Видно, испугался, что проигрывает дело.
Александра Ивановна. Что же?. Принять его или нет?
Зильбербах. Конечно, примите…
Александра Ивановна (Дмитрию). Проси! (Дмитрий уходит.)
Зильбербах. Знаете что, я уйду, как будто меня нет совсем: мне хочется знать что он будет говорит без меня…
Александра Ивановна. Ах, нет! Как же вы меня одну оставите? Я ничего не знаю.
Зильбербах. Я приду, приду опять. Мне хочется только знать, что он без меня будет говорить. А вы смотрите, ни на что не соглашайтесь. Он большой плут… Пойдемте, mesdames… (Берет Софью и Веру под руки и уходит.)
Омутов (входя и расшаркиваясь). Позвольте мне, madame, иметь честь представить вам себя: коллежский секретарь, Федор Васильевич Омутов…
Александра Ивановна (гордо). Что вам угодно?
Омутов. Я частный стряпчий по делам, то есть адвокат, как называется за границей, и доверенный по делу с вами полковника Ахлебенева…
Александра Ивановна. Ну, так что же?
Омутов. Я вижу вы, madame, принимаете меня не за такого человека. Позвольте мне сесть и объяснить вам себя. (Садится.) Вы, кажется, принимаете меня за старинного сутяжника, крючка. Но вы ошибаетесь: вы видите, я человек молодой и современного образования. Я не приказный, я юрист…
Александра Ивановна. Вы дворянин?
Омутов. Я личный дворянин по чину, но я должен признаться, что я из духовного звания. Но это ничего-с. Я не то, что другие семинаристы. Я получил воспитание и знаю все общественные манеры и светское обращение… Вот видите, хотя я сын духовного лица, но село наше принадлежит князю Звереву. Князь Зверев — мой папаша крестный. Папаша крестный, когда приезжали в село, всегда брали меня к себе и держали с своими детьми, где я и мог почерпнуть все светское образование…
Александра Ивановна. Но что же мне-то до этого… Вы имеете до меня дело?..
Омутов (перебивая). Позвольте… Я вам совершенно объясню себя, чтобы вы не гнушались моего общества. Я даже могу сказать, что имею подозрение, не был ли папенька крестный моим родным отцом, потому попечение их обо мне было совершенно родительское…
Александра Ивановна (с важностью). Помилуйте, что вы мне рассказываете…
Омутов. Ну-с, прошу извинения… Я хотел вам только доложить, что, может быть, и во мне есть дворянская кровь и что я имею вес в обществе. Папенька крестный определил меня, после семинарии, в здешнюю гражданскую палату. Я прошел все должности до столоначальника и сделался отличным юристом. Тогда я подумал, подумал и написал папаше, что хочу выдти в отставку и заняться частными делами. Вот видите, мы, люди современные, так рассуждаем: служить -надо брать взятки, без этого нельзя, — жить нечем… Ну, а мы, люди современные, понимаем, что взяток брать не следует. Хотя нынче и в гражданских палатах все облагородилось; там уже нынче не станут вас прижимать и тянуть рубль за рублем, а прямо скажут, чего стоит дело, потому -все уж рассчитано… Ну, вы уж и знаете одного, ему и платите, а они уж там как знают между собой, так и делятся. Конечно, это очень хорошо, и деликатно, идело чистое: ведь всякий понимает, что без этого нельзя. Но все это, как-то, знаете, не утверждено еще законом, не так свободно. Я решился лучше заняться частными делами. Всякий образованный человек нынче рассуждает так: у вас тяжба, вам хочется ее выиграть, но вы не имеете ни требуемого знания, ни знакомств, вы не юрист, а я юрист; вы приходите ко мне и объясняете дело; я вам говорю: хорошо, вам хочется купить мои знания и мой труд, извольте: вот чего стоит выиграть ваше дело; вы соглашаетесь или нет — это ваше дело, тут, знаете, полюбовное соглашение, прижимки нет; вы согласились — я хлопочу за вас, не согласились — я продаю свои труды, свои знания другому, хоть бы вашему сопернику, для меня все равно. Это та же торговля, нынче все стали умнее и поняли, что весь мир и даже всякое государство стоит и держится только торговлей, что можно и должно всем торговать, что всякий продает то, чего у него много, и покупает то, чего у него нет… Вот я какой человек!.. За это меня ценят и уважают все образованные люди… Если есть какое дело у знатного иобразованного человека, то будьте уверены, что по этому делу стряпчий непременно я… потому — я понимаю вещи, и сам человек современный, образованный, а не какой-нибудь крючок старого века… Я заключил с вами условие, беру с вас деньги и уж делаю в вашу пользу все, что ни захотите… Не бывало дела, которое бы я не выиграл, взявшись за него, потому что в этом мой собственный интерес…
Александра Ивановна. Значит, вы надеетесь выиграть дело и со мной?
Омутов. Не только надеюсь, но я уже его и выиграл… Извините меня, madame… но вы дело свое проиграли…
Александра Ивановна (побледнев). Как проиграла? Что вы говорите? У меня тоже есть доверенный, который хлопочет за меня…
Омутов. Это, верно, из иностранцев, некто Зильбербах…
Александра Ивановна. Да… И неужели вы думаете, что он позволит вам выиграть у меня мое правое дело? Этого быть не может…
Омутов (улыбаясь). Извините, madame, но я вам должен сказать что этот г. Зильбербах, во-первых, ничего не понимает в делах, во-вторых, он плут и только обманывает вас. На этих неделях дело ваше будет слушаться. И вот не угодно ли вам видеть выписку с решения, по которому вы не только теряете вашу деревню… Конечно, это не все ваше имение, но все-таки потеря значительная… А главное, вы должны будете заплатить 25 тысяч рублей серебром за завладение, протори и убытки… Не угодно ли прочитать?.. (Подает бумагу.)
Александра Ивановна (дрожащими руками берет бумагу, бледная и растерявшаяся). Что же это такое, Господи!.. Неужели это может быть. Ах, я несчастная!..
Омутов. Madame, успокойтесь, успокойтесь. Вы имеете дело с человеком современным, образованным. Успокойтесь, выслушайте меня. К дамам я питаю всегда особенное уважение и стараюсь оказывать им всевозможные услуги. Я для этого к вам и приехал… Дело в моих руках. Мой доверитель ничего не знает, как оно идет. От меня зависит несколько облегчить ваше положение и изменить решение. Для меня все равно за кого бы ни хлопотать; угодно вам дать мне 5 тысяч рублей серебром, и я устрою дело так, что доверитель мой помирится с вами, если вы согласитесь отдать ему находящуюся в тяжебном имении лесную пустошь, а деревня останется за вами…
Александра Ивановна. Боже мой, что это такое! Что со мной делают?
Омутов. Благороднее этого поступить нельзя: вы дадите только 5 тысяч, а сохраните деревню и не должны будете платить 25 тысяч рублей…
Александра Ивановна. Ах, я несчастная!.. Неужели он обманул меня?.. Что же это такое… Господи!.. (Кричит.) Готлиб Эрнстович, Готлиб Эрнстович!..
Зильбербах (быстро входя). Что, что такое? (Увидя Омутова.) А, здравствуйте… Что такое?..
Александра Ивановна. Что вы сделали со мной? Вы уверяли, что я выиграю дело, а я проиграла. Я разорена… убита… Что вы со мной сделали?.. (Рыдает.)
Зильбербах. Да растолкуйте мне, что такое?
Александра Ивановна. Что такое?.. Вот посмотрите, прочитайте… (Подает со стола бумагу.)
Зильбербах (пробежав бумагу, к Омутову). Это что же такое-с?..
Омутов (несколько смутившись). Это… это решение по делу…
Зильбербах (смотря на него прямо в глаза). Это решение по делу Александры Ивановны?
Омутов (смущенный прогягивает руку, намереваясь взять бумагу). Да-с… Что же-с?.. (Зильбербах не дает бумаги.)
Александра Ивановна. И он просит 5 тысяч серебром, чтобы помирить меня с Ахлебеневым на одной лесной пустоши…
Зильбербах (выразительно). Так вы вот какими делами занимаетесь, милостивый государь!..
Омутов. Что же такое?.. Я имею право предлагать свои услуги… Я адвокат… Я не принуждаю…
Зильбербах (показывая издали бумагу и не давая ее взять у себя Омутову). А это что? Это копия с решения гражданской палаты? Так вы занимаетесь составлением фальшивых документов?
Омутов (оробев). Это… это не документ…
Зильбербах. Все равно, это подложная бумага, посредством которой вы хотели выманить себе деньги. И вы написали ее своею рукою… Я знаю ее. И на это у вас не стало осторожности… А, так вы вот чем занимаетесь с вашим доверителем!.. Разве я не знаю, как идет дело? Разве я не знаю, что оно приготовлено к решению в пользу Александры Ивановны? А? Ах, вы плут этакой!..
Омутов. Вы не можете… не имеете права так говорить.
Зильбербах. Нет, честный человек имеет право называть настоящим именем таких мошенников, как вы. Вы посягали на мою честь… Я взялся хлопотать за правое дело… А главное, возмутили спокойствие дамы, которую я люблю и уважаю, как мать, интересы которой для меня дороже своих собственных… Да хорошо… что с вами говорить!.. ступайте вон. А с этой бумагой я посажу вас в острог вместе с г. Ахлебеневым!
Омутов. Простите великодушно!
Зильбербах. Ступайте вон, негодяй!.. А то я велю вас вытолкать.
Омутов. Я человек семейный… сударыня.
Зильбербах. Вон, я вам говорю. Мы еще с вами увидимся.
Омутов (медленно идет и останавливается у дверей). Madame, пожалейте моей жены и детей… вас прошу я.
Зильбербах. Я вам сказал, чтобы вы шли вон и не смели беспокоить своим присутствием эту почтенную даму.
Александра Ивановна. Готлиб Эрнстович, простите его.
Зильбербах. Там увидим! Ступайте. А бумагу я вам не отдам.
Омутов. На ваше, великодушие, madame, возлагаю всю свою надежду. От вас будет зависеть моя судьба! (Уходит.)
Зильбербах. А, каковы мошенники? Что выдумали?.. Ну, вот меня бы не случилось, ведь вы бы и поверили, пожалуй бы, и денег ему дали.
Александра Ивановна. Да я и теперь, признаюсь вам, Готлиб, совсем было ему поверила.
Зильбербах. Ну, как же вам не стыдно; если вы поверили ему, значит, усомнились во мне! Это мне обидно.
Александра Ивановна. Ах, Готлиб, ведь я женщина; долго ли меня обмануть?
Зильбербах. Да, я согласен, что женщина, не сведущая в делах, всему поверит… Но как же вы сомневаетесь во мне? Еще ли мало доказывал я вам и свою честность, и любовь к вам?.. Нет, Бог с вами, это мне обидно… Я вас оставлю.
Александра Ивановна. Ах, нет, Готлиб… Ради Бога, простите меня… Что я стану делать без вас? Я совсем пропаду. Готлиб, милый, подите сюда, простите меня.
Зильбербах. И если бы не эта глупая привязанность ко всем моим больным, я давно бы вас бросил. Что это такое? Вам нужно спокойствие; малейшая неприятность может опять возвратить к вам прежнюю болезнь; я хлопочу, удаляю от нее все неприятности, разрушаю все планы добрых людей, которые хотят ее обобрать -и стоит только отвернуться, чтобы первый мошенник разрушил все мои труды!.. На что это похоже. Нет, я брошу вас.
Александра Ивановна. Послушайте, Готлиб, возьмите себе все в управление, — я вас давно прошу об этом; освободите меня от всех этих неприятных дел, в которых я ничего не понимаю… только не покидайте меня. Друг мой, не бросайте меня!.. Что будет со мною без вас?.. Теперь в вас вся моя радость, вся моя жизнь… Я и жить-то начала только с тех пор, как вы начали меня лечить. Нет, ради Бога, — я вас прошу, умоляю, возьмите все имение, все дела в ваше распоряжение. Я ни на что не решусь, ничего не стану делать без вашего приказания… Готлиб Эрнстович!.. ну, не сердись же на меня.
Зильбербах. Ну, хорошо, положим, что я возьму все в свое управление… Что же из этого будет?.. Конечно, я знаю, что в два-три года я приведу все ваши дела в такой порядок, в каком они никогда не бывали. Я буду трудиться, беспокоиться, и какая же награда? Вы будете сомневаться, подозревать меня.
Александра Ивановна. О, нет, нет, клянусь вам. Если бы у меня был брат, сын, муж, я и тому бы не могла верить так, как вам. Ах, Готлиб Эрнстович, подойдите же ко мне, скажите, что вы простили меня. Мне ужасно тяжело!
Зильбербах. О, я знаю, что вы исстрадаетесь, умрете в ужасных мучениях, если вас теперь брошу, и никто не в силах вам будет помочь, потому что после такого магнетизера, как я, никто не может лечить… Боже мой, вспомните, каковы вы были… Я чисто оживил вас! И чего же просит человек в награду за все, что он делает для людей? — Одной благодарности и доверия… И того люди не умеют дать ему!..
Александра Ивановна. Ах, не говорите так про меня. — Мне тяжело, мне тошно. Я благодарю вас, я готова все отдать для вас.
Зильбербах. Да я-то ничего не возьму. Неужели вы думаете, что я чем-нибудь дорожу и чего-нибудь ожидаю от вас?.. Вы знаете, вся Москва знает и говорит обо мне, вся знать ищет моего знакомства… Но посланникам рока ничего не в состоянии дать прочие люди, им ничего не надо, они посланы делать добро и делают его, служат людям и ничего не хотят брать от людей за свою службу, как бы она ни была тяжела. Ну, Бог с вами!.. Мне вас жаль, я вас прощаю… Извольте, я согласен взять от вас доверенность на полное управление имением, только прошу вас объявить об этом племянницам и растолковать, какую милость хочу ясделать для вас по вашей просьбе. Ну, оставим об этом говорить; ужо я приготовлю доверенность, и вы ее подпишете. Поговорим о другом.
Александра Ивановна. Ну, подойдите же ко мне, дайте мне вас поблагодарить, как друга, как брата, или как сына, чтобы я видела, чувствовала, что вы меня простили.
Зильбербах (подходит и целует ее руку). К несчастию, я вас люблю больше, нежели вы меня, больше, нежели любил бы вас брат, или сын.
Александра Ивановна (обнимает его с восторгом). Друг мой, что вы говорите! Неужели это правда?.. Ах, повторите, повторите еще раз… Требуйте от меня всего, чего вы хотите.
Зильбербах (освобождаясь от объятий). Ну, успокойтесь же, успокойтесь… Мне еще вам нужно сказать: зачем вы не соглашаетесь на брак Веры? Ну, что вы ее держите при себе? Чего дожидаетесь?
Александра Ивановна. Что же, надо согласиться?
Зильбербах. Конечно. Ведь уж она не разлюбит его; это я вам говорю. Что же вы хотите в самом деле? Если вы боитесь, чтобы он не промотал состояния, так не давайте вдруг приданого, которое обещали; дайте теперь только незначительную часть, аостальное после, когда убедитесь в нем. Для поддержки же можно выдавать им ежегодно весь доход с того имения, которое ей назначаете.
Александра Ивановна. Так вы находите, что мне следует дать согласие на ее брак?
Зильбербах. Я думаю.
Александра Ивановна. Смотрите же, Готлиб, как я вас слушаю… Эй, кто тут? (Звонит.)
Зильбербах. Вы теперь же объявите ей все обещания, о которых мы сейчас говорили.
Александра Ивановна. Позови поскорее Веру Сергеевну. (Слуга уходит.) Не только это, — все, все, что ни захотите, что ни прикажете, все буду делать… Я чувствую, я вся ваша…
Вера Сергеевна (вбегая). Чего изволите, тетенька?
Александра Ивановна. Я хочу объявить тебе радость… Я согласна на твой брак с Сергеем Николаичем.
Вера Сергеевна. Тетенька, душенька… (Бросается к ней и обнимает ее.) Благодарю вас.
Александра Ивановна. Благодари Готлиба Эрнстовича. Он хочет сделать всех нас счастливыми.
Действие пятое.
правитьСофья Сергеевна (выходит из дверей направо). Господи, когда же наконец это кончится; эта старуха просто невыносима. Ухаживаешь, услуживаешь, а от нее только и видишь, что упреки, да капризы. Ничем не угодишь. А еще Бог знает из-за чего и хлопочешь-то. Пожалуй, бьешься, бьешься, да и уедешь, с чем приехала. От ее скупости всего можно ожидать. Где ты, милый Готлиб? Жив ли ты, здоров ли? Что с тобой сделалось? Неужели ты не чувствуешь, как страдает твоя София? Милый, бесценный! Неужели ты бросил меня?.. (Плачет.)
Палагея (осторожно входит и, заметя, что Софья Сергеевна плачет, быстро подходит к ней). Чтой-то, матушка Софья Сергеевна? О чем это? Неужто уж это о том, что с тетенькой-то контра у вас вышла? Полноте-ка, полноте, сударыня! Об этом плакать — слез недостанет. Разве вы не изволите замечать, что тетенька теперь сами не в себе оттого, что Готлиб Эрныч долго не едет и письма не шлет. Вот оттого и рвет, и мечет, и все не по них. А к тому еще и Серафима, и сестрица-то подбивают против вас. Вот и сейчас Вера-то Сергеевна приехали, да прямо и прошли к тетеньке.
Софья Сергеевна. Одна или с мужем?
Палагея. Одне. А вы, матушка, не убивайтесь. Вот только бы приехал Готлиб Эрныч. Он все повернет по-старому. Опять пойдет на вашу руку.
Софья Сергеевна. Приедет! А когда он приедет?.. Вот уж скоро месяц, как о нем нет ни слуху, ни духу. Я измучилась, истерзалась от одной мысли, что не увижусь с ним более. И некому высказаться, не с кем поговорить, чтобы облегчить свое горе. Конечно, ты все знаешь, но ты не можешь иметь понятия о моих чувствах.
Палагея. Отчего не иметь понятия?.. Уж это нет того тяжелее, что коли сделал к какому человеку привычку и должен его лишиться. Привычка великое дело, от нее не скоро отвыкнешь.
Софья Сергеевна (с грустной улыбкой). Ах, как ты глупа, Палагея. Какая же это привычка? Это страсть… любовь.
Палагея. Так как же, сударыня: все и есть привычка… Вот то же, как с Алексеем Маркычем изволили разойтися, тоже как убивались, плакали — все то же и выходит от привычки… Ведь уж не из любви же расходились, а от ссоры, а плакали же, ведь!
Софья Сергеевна. Ах, полно, Палагея, не говори… (со вздохом.) Нет, уж я такая несчастная. Нет мне ни в чем счастия. Муж бросил, все, кого люблю, все бросают.
Воробейчикова. Ах, здравствуйте, mon ange.
Софья Сергеевна. Здравствуйте, Ольга Федоровна.
Воробейчикова. Ну, что тетенька?
Софья Сергеевна. Очень нехороша: ужасно раздражительна, капризна, все не по ней; беспрестанно жалуется на нездоровье; гораздо хуже прежнего.
Воробейчикова. Ах, Боже мой!.. А от него нет писем?
Софья Сергеевна. Нет.
Воробейчикова. Ах, Боже мой!.. скажите, что бы это значило?
Софья Сергеевна. Не знаем что и думать.
Воробейчикова. Ведь, вот уж скоро три месяца, как уехал… Да, скажите, зачем он уехал?
Софья Сергеевна. Что-то хлопотать по тетенькиной тяжбе… Палагея, поди доложи тетеньке, что Ольга Федоровна приехала.
Воробейчикова. Да я бы сама к ней прошла. Да впрочем нет, ничего… Поди, душенька, доложи. (Палагея уходит.) А я вам хочу сказать словечка два. Я и сама не знаю, что и думать, недавно приходила к нам в людскую моя Агашка, говорят, ужасно расфранченная и так, говорят, и хохочет… славно, говорить, я обманула и барыню, и всех господ: захотела, говорит, сумела себе вольную получить… А что такое — не говорит… Да такое мерзкие мои людишки — не сказали мне, как она была у нас: я бы уж ее пугнула. Теперь не знаю, что и думать… Да и того боюсь, не началось ли у них опять чего с моим благоверным. Я уж ездила к одной гадальщице… на кофейную гущу гадает. Очень хорошо гадает, и благородная, — муж отставной офицер. Так она смотрела для меня: говорит, что будут письма и приятные новости. Видела какого-то мужчину, — это моего мужа: лежит, говорит, на диване и курит трубку. Есть, говорит, у него мысли в голове и чем-то огорчен. Ну, да это-то я и сама вижу, что у него не совсем прошло и что он тоскует об ней. Да еще что говорит, представьте. Я нарочно раз приступила к нему: скажи, о чем ты все думаешь и о чем грустишь? Как вы думаете, что он мне ответил: грущу, говорит, о том, что прожил целый век с такой пустой бабой… Как вам нравится?.. Это про меня-то… Хоть бы детей, говорит, видел бы около себя, так и тех не нажили… А, каковы комплименты, как вам нравится?.. Каковы эти мужчины!.. сам кругом виноват, а что говорит… Ну, я же ему и отпела…
Софья Сергеевна. Что же вы ему сказали?
Воробейчикова. Ну, порядочно, — дала понять, что он от меня не имеет и права требовать детей.
Софья Сергеевна (закрывая лицо). Ах, Ольга Федоровна…
Воробейчикова. Ах, mon ange… Ведь, горько это слышать, — я вам как другу говорю. Я знаю свои правила. Он во всем виноват, а еще смеет меня упрекать. Ах, Боже мой! Этаких варваров, как мужчины… я не знаю, нет, — звери их лучше!..
Софья Сергеевна (со вздохом). Что правда, то правда…
Воробейчикова (также со вздохом). Да, вы сами испытали это, ma ch\ere.
Софья Сергеевна. Ах, Ольга Федоровна, я столько испытала, то испытала, чего, кажется, ни одной женщине не придется даже вообразить в своей жизни…
Воробейчикова. Ах, нет, ma bonne amie, не говорите, кажется, нет такой другой несчастной, как я!.. Одно то взять, что муж, — и в такие лета…
Софья Сергеевна. Это… это… Да это все они делают… Это я всегда бы перенесла от мужа… А вы представьте мое положение… Он был влюблен в меня, женился по страсти, взял меня с очень небольшим приданым, а сам страшный богач… Я была неопытная девушка и вверилась ему… А он — что же? Вообразите, вдруг начинает меня ревновать ужаснейшим образом… хотя я была неопытна и невинна, право, как голубь. Тут ездил к нам один молоденький офицер. Однажды мужа не было дома, этот офицер засиделся очень долго у меня вечером. Вдруг муж приезжает, вообразил Бог знает что… А ведь мне не выгнать же гостя, когда он хочет сидеть у меня… И что же вы думаете, душенька, Ольга Федоровна? Ведь муж выгнал меня из дому!..
Воробейчикова (всплеснув руками). Как выгнал?
Софья Сергеевна. Да, да, просто выгнал… Как я ни просила у него прощения, стояла на коленях, плакала, клялась, что ничего не было, — он ничего не хотел слушать..
Воробейчикова. Ах, Боже мой!..
Софья Сергеевна. Погодите… Этого еще мало: он позволил мне взять только мое приданое, а вещи, которые он мне подарил, все, все взял, не оставил даже бриллиантового кольца на пальце, которое подарил мне в девичник… и положил всего только тысячу целковых на содержание!
Воробейчикова. Ах, Боже мой, Боже мой!.. Но послушайте, ma chére, вы могли жаловаться на него через cуд?
Софья Сергеевна. Я так была огорчена, так убита, что даже была готова и на это, — да тетенька меня отговорила, убедила меня, что будет дурная огласка, уверила, что он одумается и сам станет звать меня. А он вот как зовет: уже пятый год живем врозь. Ну, а что же тетенька? — Вот я послушалась ее, повиновалась ей, как маленький ребенок, ухаживаю за нею другой год, — и что же? Какая благодарность? Одни капризы, одне колкости… Милая сестрица боится, как бы тетенька не отказала чего мне, и всячески вооружает ее против меня. А, кажется, чего бы ей еще добиваться: дано ей шестьдесят душ, обещано еще двести. Приданое, вы знаете, какое сделано, сколько вещей даже через вас куплено.
Воробейчикова. Да, да! А как все дешево, ma chére, не правда ли?
Софья Сергеевна. Я не знаю. Может быть и дешево, да сколько вещей-то!..
Воробейчикова. Да, конечно. Уж это неблагородно — быть всем недовольной. А не хотите ли, mon ange, купить себе, — у меня есть теперь на примете, — соболий воротник продают — великолепный, совершенно новенький, почти не ношен, и за бесценок продают, совершенно за бесценок. Вот купите…
Софья Сергеевна. Нет, благодарю вас.
Воробейчикова. Можно попросить тетеньку, может быть, она и купит для вас…
Софья Сергеевна (со злобным смехом). Для меня… Что вы? — Я ведь не Вера Сергеевна.
Воробейчикова. Ах, вот если бы был Готлиб, он бы упросил тетеньку купить для вас… (Обе вздыхают.)
Воробейчикова. Ах, Сергей Николаич, как рада, что вас вижу!
Троеруков (Софье Сергеевне). А моя жена верно у тетеньки?..
Софья Сергеевна (сухо). Не знаю… может быть…
Троеруков. Разве вы не видали ее?
Софья Сергеевна. Нет, не видала.
Воробейчикова (Троерукову). Совсем меня позабыли… И не вспомните.. Бог с вами.
Троеруков. Извините, Ольга Федоровна… Право, некогда.
Воробейчикова. Ну, как бы не найти времени, если бы захотели…
Троеруков. Божусь вам, некогда… Утро у должности… Измучишься до такой степени, что рад Бог знает как отдохнуть вечером дома…
Воробейчикова. Нет, уж не хотите… Бог с вами…
Троеруков. Простите, Ольга Федоровна… Постараюсь непременно загладить свою вину…
Воробейчикова. Прощаю только потому, что вы еще молоды… (со вздохом.) Ах, счастливчики… Я думаю, не насмотрятся друг на друга… Да, пользуйтесь этим временем… (со вздохом.) Ах, золотое времечко эти первые месяцы… После уж все будет не то.
Софья Сергеевна. Ольга Федоровна, я иду к тетеньке: хотите вы идти к ней?
Воробейчикова. Пойдемте, пойдемте, ma ch\ere.
Троеруков. А мне можно к тетеньке?
Софья Сергеевна. Не знаю. Она была еще не одета… Я думаю, скоро сюда выйдет.
Троеруков. Если Вера у тетеньки, потрудитесь, пожалуйста, сказать ей, чтобы она сюда пришла ко мне.
Софья Сергеевна. Хорошо (уходит вместе с Воробейчиковой.)
Троеруков (один). Что она все злится? Что за фурия!.. Хорошо, если Вера успела поговорить с теткой без нее. Неужели в самом деле эта госпожа успеет взять верх над нами?.. (Вера Сергеевна поспешно входит.)
Троеруков. Ну, что, Вера?
Вера Сергеевна. Тетенька сейчас выйдет сюда.
Троеруков. Да ты мне только скажи, просила ты ее об обещанном имении, или нет?
Вера Сергеевна. Нет, Серж…
Троеруков. Опять нет… Отчего же? Ведь сестры не было?
Вера Сергеевна. Опять не стало духа…
Троеруков. Ну, что же это такое, Вера? Когда же этому будет конец?
Вера Сергеевна. Да к чему же торопиться? Она теперь такая больная. Право, мне совестно просить.
Александра Ивановна (поддерживаемая под руку Серафимой). Вера, Вера, слышала ли ты, — ко мне Ахлебенев приехал? (Троеруков целует руку Александры Ивановны.) Здравствуйте! Да ну, Серафима, усаживай, что ли. Ох, спинушка! Дай же подушку за спину… Что же?.. скамеечку под ноги… (Софья Сергеевна, Вера Сергеевна и Воробейчикова суетятся около нее.)
Воробейчикова. Ну, покойно ли вам теперь, моя голубушка?
Александра Ивановна. Уж какое спокойствие, Ольга Федоровна? с тех пор, как Готлиб уехал, я не знаю себе покою ни днем, ни ночью, совсем расклеилась! Ах, Боже мой!.. Ну, как я приму этого злодея своего, Ахлебенева? Один вид его мне несносен!..
Вера Сергеевна. Может быть, не привез ли он каких известий о Готлибе Эрнстовиче.
Александра Ивановна. Вон и Софья то же говорит, да без этого пустила ли бы я на свои глаза этого изверга!.. Ну, что же, принимать его или нет?
Софья Сергеевна. Как же не принять, тетенька? — Может быть, он что-нибудь по делу…
Александра Ивановна. Я не знаю, что уж и думать. Право, не умер ли уж Готлиб: ведь он поехал с тем, чтобы видеться и с этим извергом… (К Ольге Федоровне). Ну, как, скажете, целый месяц нет писем от него!..
Воробейчикова. А вот офицерша-то сказала, что будут письма и радостные известия. Может быть, про этого самого Ахлебенева она и говорила.
Софья Сергеевна. Очень может быть.
Александра Ивановна. Ах, дай-ка Господи!.. (К Серафиме.) Ну, что же ты стоишь? скажи там, чтобы его сюда просили. (Серафима уходит.)
Александра Ивановна. Ах, Боже мой, как я боюсь этого человека! Так сердце и замирает…
Воробейчикова. Мудрено ли, моя родная! Я знаю это: вот я Агашки своей просто боялась, чувствовала, что она моя злодейка…
Александра Ивановна. А вы, Сергей Николаич, поддержите же меня, если что коснется дела: помните, что вы теперь мой родственник и это прямая ваша обязанность…
Троеруков. Что только могу…
Воробейчикова. Да, да, уж теперь кому же и хлопотать за вас, как не Сергею Николаичу?..
Александра Ивановна. Кажется, что так. По-моему, кажется бы, не надо и допускать меня до свидания с этакими злодеями… Ах, нет Готлиба!
Ахлебенев (расшаркиваясь). Имею честь засвидетельствовать мое глубочайшее почтение. Здравствуйте, почтеннейшая Александра Ивановна. Позвольте вашу ручку поцеловать (целуя у нее руку.) Вот Бог привел опять свидеться… А это?.. неужели это Вера Сергеевна?
Александра Ивановна (сухо). Да, это Вера.
Ахлебенев. Скажите… А, как года-то идут, Александра Ивановна… Вот какую знал! Позвольте (целует руку у Веры Сергеевны.) Очень, очень приятно… Да ведь вы, кажется, изволили вступить в законный брак… Не супруг ли это ваш? (указывает на Троерукова.)
Вера Сергеевна. Да, это мой муж.
Ахлебенев. Позвольте с вами познакомиться. (Подает руку Троерукову.) Очень рад, очень рад! Прошу полюбить старика, который, можно сказать, на руках носил вашу любезнейшую супругу. Как же, как же… Ведь мы ближайшие соседи с тетенькой вашей, Александрой Ивановной… (Обращаясь к ней.) Вот, матушка, сколько лет, сколько зим не видались! Вот у вас и семейство прибыло… Я думаю и забыли совсем соседа и старого знакомого.
Александра Ивановна. Нет, мне нельзя было забыть вас. Вы заставляли о себе помнить вашими обидами.
Ахлебенев. Какие обиды, почтеннейшая соседушка! Что вы?
Александра Ивановна. Конечно обиды. Разве не обида эта тяжба, которую вы со мной начали?
Ахлебенев. Я, почтеннейшая Александра Ивановна, тяжеб никогда не начинаю. Я не сутяжник.
Александра Ивановна. Так кто же это начал-то ее? Не я ли?
Ахлебенев. И не вы, и не я. А всякую тяжбу начинает истина, справедливость.
Александра Ивановна. Да, хороша справедливость, которую хотел сделать со мной ваш доверенный: хотел заставить заплатить меня даром пять тысяч!
Ахлебенев. Кто, вы изволили сказать, хотел это сделать с вами?
Александра Ивановна. Ваш доверенный, Омутов.
Ахлебенев. Никогда, никаких, сударыня, доверенных я не имел, действую всегда во всем сам лично, ибо ничьей добросовестности не доверяю, и фамилию такую в первый раз слышу.
Александра Ивановна. Да, это пожалуй, запираться можно во всем.
Ахлебенев. Запираться, многоуважаемая Александра Ивановна, я не имею надобности, так как ничего противозаконного не делаю, а что доверенных никогда не имел, и господина Омутова никогда не видал, и даже фамилии этой никогда не слыхивал — в том могу вас уверить.
Александра Ивановна. Да как же вы уверяете, когда я видела его своими глазами, говорила с ним… да позвольте, даже и фальшивая бумага, которую этот Омутов написал, осталась у Готлиба Эрнстовича. Это мой доверенный.
Ахлебенев. Вот с Готлибом Эрнстовичем имел честь познакомиться… Приятнейший человек!
Все (кроме Троерукова). Вы видели его?
Александра Ивановна. Здоров ли он?
Ахлебенев. Когда видел, он был совершенно здоров, я теперь не знаю.
Софья Сергеевна. Давно ли вы его видели?
Ахлебенев. Да как вам сказать?.. с месяц тому будет: как мы совершали купчую, с тех пор не видал, потому — он очень скоро куда-то уехал. А я ведь полагал, что он возвратился к вам.
Александра Ивановна. Нет, вообразите, — не бывал, и целый месяц ничего не пишет.
Ахлебенев. Мм… да, это удивительно. А я ему и денежки все сполна отдал; 25 тысяч рублей до одной копеечки уплатил.
Троеруков. Да что же такое он вам продал?
Ахлебенев. Тетеньки вашей, Александры Ивановны, село Высоково.
Александра Ивановна (побледнев). Как, Высоково продал?
Ахлебенев. Точно так-с. Да неужели это без ведома вашего? Впрочем, он совершал купчую по данной вами ему полной доверенности. Ну-с, и опять, почтеннейшая Александра Ивановна, может быть, вы скажете, что я хочу начинать тяжбу, но рассудите великодушно и войдите в мое положение: я покупал Высоково со всеми принадлежащими к нему землями, пустошьями и угодьями. Между оными значится лесная пустошь Макариха, но он же, господин Зильбербах, весь лес в этой пустоши продал и деньги получил, но при совершении со мною купчей этого не показал. Как же, ведь я не могу этого простить?.. Я с тем и приехал, чтобы решить это обстоятельство полюбовно.
Александра Ивановна. Да что вы мне такое говорите? Я и понять не могу. Вы смеетесь, что ли, надо мной?
Ахлебенев. Помилуйте, разве этакими вещами можно шутить?
Александра Ивановна. Да, что вы? Я никогда не думала и не хотела продавать Высоково, да и как же можно: 600 душ и за 25 тысяч рублей!.. Это невозможно!..
Ахлебенев. Да ведь это с переводом долга. Нет, это хорошо, больше никто бы не дал.
Александра Ивановна. Не дал!.. Да я-то никогда не думала и не хочу продавать ни за какие деньги.
Ахлебенев. Да ведь уж этого воротить нельзя! Я введен во владение. Все сделано по закону. Авот об лесе-то как бы нам решить.
Александра Ивановна. Да вы просто меня обманываете: Готлиб Эрнстович никогда не решится сделать такой низости.
Воробейчикова. Ах, да!.. Может ли это быть?
Троеруков. Позвольте вас спросить: с вами купчая на Высоково?
Ахлебенев. Как же-с: я точно знал, нарочно захватил. Вот — извольте посмотреть. (Подает бумагу.)
Троеруков (просмотревши купчую). Ну, тетенька, — дело кончено: Высоково действительно продано, купчая совершена законным образом. Ах, мошенник!..
Воробейчикова. Ах, Боже мой!
Александра Ивановна. Так что же это такое? Вы хотите меня разорить, ограбить!..
Ахлебенев. Что вы говорите, почтеннейшая? Я купил законным образом, я еще от роду никого не грабил.
Александра Ивановна. Да какое же купил… Где же деньги? Я их не получала.
Ахлебенев. Это не мое дело… Я деньги вручил вашему уполномоченному доверенному.
Александра Ивановна. Так вы разорили меня, пустили по миру!.. Вам мало того, что вы хотели отнять уменя имение, вам хочется убить меня. Вы вор, грабитель, убийца!..
Ахлебеиев. Позвольте, позвольте, сударыня: я пришел не за тем, чтобы слушать от вас подобные речи. — Если не угодно вам разделаться со мною за проданный лес полюбовно и если, вместо того, чтобы поблагодарить меня за желание кончить дело мирно, вы называете меня такими обидными именами, так я лучше удалюсь и буду ведаться с вами судебным порядком. Благодарю вас за гостеприимство. Имею честь кланяться. (Уходит.)
Александра Ивановна. Что же теперь делать?.. Да где же Готлиб с деньгами?.. Куда он девался?
Троеруков. Теперь ясно: он воспользовался вашей доверенностью, продал имение, получил деньги и скрылся с ними.
Воробейчикова. Ах, кто бы этого мог ожидать?.. Боже мой, какие люди! Значит, и моя Агашка…
Александра Ивановна. Ах, полноте вы, Ольга Федоровна, с своей Агашкой! Вы меня с ним познакомили… Да вы подумайте, все, подумайте, ведь я нищая, у меня ничего нет! Ведь я не могу придти в себя… что мне делать-то!
Софья Сергеевна. А сколько у вас осталось? Всего 70 душ, да и те, пожалуй, Ахлебенев оттягает… Ах, Готлиб, Готлиб, неужели он мог это сделать?.. Боже!.. (Закрывает лицо руками.)
Александра Ивановна. Да что же вы все смотрите и молчите? Или вы все сговорились, чтобы разорить меня? Батюшки, что мне делать! Тоска меня грызет… Или вы все радуетесь моей беде? Видно, он продал и с вами поделился… (К Софье Сергеевне.) Или с тобой одной?.. Ты, кажется, была с ним в самых коротких отношениях… Или и тебя обманул?.. Ха, ха, ха!.. Обманул, обманул?..
Софья Сергеевна. Нечего клеветать на других, в чем кругом сами виноваты; как бы вы поменьше, на старости лет вешались к нему на шею (смеется истерически), как бы не влюблялись в 50 лет от роду и не старались соблазнить его собою… никто бы не заставил вас дать этой доверенности!.. Нечего вам меня упрекать и ожидать участия… Я ничем вам не обязана… Вот сестра всех больше получила от Готлиба, к ней обращайтесь. А я еще никому не позволю оскорблять себя… Дорого мне досталась ваша хлеб-соль… Прощайте. (Уходит.)
Александра Ивановна. Ах, ах, Боже мой, что мне говорят!.. Ничего не видя, уж обижают!.. Господи, убей меня!.. (Плачет и мечется.) Батюшки, задыхаюсь…
Вера Сергеевна. Тетенька, успокойтесь, душенька… Ради Бога… Я не расстанусь с вами.
Воробейчикова. Не послать ли за лекарем?..
Александра Ивановна. Нет, нет… не за лекарем… Это Бог меня наказывает за Аксиньюшку!.. За ней, за ней послать, за Аксиньюшкой!.. На нее одна надежда… За Аксиньюшкой, за Аксиньюшкой!..