Ни этот павильон хандры порфирородной
(Предел, поставленный тоске простонародной),
Где сладострастие и дымчатый агат,
А ныне — факелов потушенный обряд;
Ни в триумфальный год воздвигнутая арка,
Где лицемерен цвет намеренно не яркий;
Ни гладь зеленая бесчисленных запруд,
Ни желтый мох камней, как будто плесень руд,
На скудном севере далекий отблеск Рима,
Меня не повлекут назад необоримо.
Я тоже не пойду по траурным следам,
Где — «равнодушная к обидам и годам»
Обманутым стихом прославленная Расе[2]
Стоит, довольная придворною удачей:
Помолодеть и ей внезапно довелось!
Отремонтирован ея «ужасный» нос
Ремесленным резцом; и выбелены раны,
Что накопили ей холодные туманы.
Я буду вспоминать, по новому скупой,
Тебя, избитую обыденной тропой,
Сочувствием вдовы, насмешкой балагура…
С рукой подпертою сидящую понуро.
Я вечер воскрешу и поглотят меня
Деревьев сумерки. Безумолчно звеня,
Пускай смешается с листвою многошумной
Гремучая струя и отдых мой бездумный.
