А. И. Подолинский
Нищий
Русская романтическая поэма.
М., Правда, 1985
Occhi piangete, accompagnate il core.
Petrarca. {*}
{* Плачьте очи согласно с сердцем. Петрарка (ит.).}
Далеко родина моя!
Ее давно покинул я —
Давно!.. но душу старика
Томит по родине тоска!
О если б мне, когда-нибудь,
Опять на милую взглянуть!
Еще я помню: горы там,
Снега и льдины по горам,
Они блестят венцом златым
Под небом вечно-голубым;
Долин и нега, и краса,
Роскошно зыблются леса,
И брызжет искрами залив
У корней миртов и олив;
Там — ряд священных мне могил
Широко явор осенил-
И, может быть, в его тени,
И я бы мирно кончил дни…
Я?.. Нет! Ничтожные мечты!..
Меня, мой прах отринешь ты —
И тихим шелестом ветвей
Не освежить главы моей!
Она горит! она в огне!
И наяву, и в кратком сне,
Хотя бы одр мой был из роз,
Не избежать мне страшных грёз!
Везде тоскующая тень
Следит за мной и ночь, и день; —
В дыханьи ветра, в шуме вод,
Она мне голос подает —
И слышу я: «Куда? куда?..
Забудь отчизну навсегда!
Не донести тебе костей
К горам Италии твоей!
И, безымянно, самый прах
Потонет в Северных снегах!»
Так! я заране узнаю
Судьбу грядущую мою!
И я бы снова, может быть,
Хотел отчизну разлюбить-
Но, как по вольности, о ней
Тоска живет в груди моей!
С какою жадностью, с каким
Участьем нежным и живым
Порой прислушиваюсь я
К вечерней песни соловья:
Он был в Италии — и мне
Поет о милой стороне, —
И этой песни каждый звук
Душе давно знакомый друг!
И, мнится, вновь наводит он
На душу сладкий, сладкий сон
О прошлых днях, когда я жил-
Когда мечтал, — когда любил!..
Любил!.. Зачем я утаю
Любовь печальную мою?..
Аньола! незабвенный звук!
Как много дум, как много мук
Вновь в сердце вспыхнуло моем
При этом имени одном!
О если б я его забыл!
О если б грудь опустошил
Порыв губительных страстей —
И память самую о ней
Рассеял он — как брызги вод
Грозы стремительной полет!
О чем молю?.. до этих пор,
Сединам сим наперекор,
Как отголосок прежних дней,
Сей звук живет в груди моей —
И разве с жизнью будет он
Навек из сердца извлечен!
Как я любил! — казалось мне,
Тогда я чувствовал вдвойне
Всю прелесть жизни, — я постиг
Как тот в творении велик,
Кто цепью вечною любви
Сковал создания свои!
Казалось: все вокруг меня
Блистало заревом огня
Любви и вечной и святой;
И целый мир передо мной,
Как бы созданье чудных снов,
Облекся в радужный покров;
И сердце мне давало весть,
Что в сем прекрасном мире есть,
Есть сердце полное огня
Любви живой и для меня,
И что в цепи существ оно
Необходимое звено!
Тот беден, беден на земли,
Чьи дни без дум любви текли!
Кто к людям холодом дыша,
Не мог постигнуть, как душа
Роднится с близкою душой,
Тот между братьями — чужой!
С презреньем горьким ко всему,
Он покорил себя уму,
И первой страсти пылкий сон
Мечтою детской назвал он.
Порывы сердца заглуша,
Его надменная душа
В самой себе погребена,
И недоступна и темна:
Так, в Африке, среди степей,
Стоит огромный мавзолей
И под собой, свою нее тень,
Бесплодно кроет в жаркий день.
Под небом пламенным рожден,
Я не таков! Нет! охлажден
Заране к людям не был я;
Все впечатленья бытия
Я принял жадно, — и любовь
Мне сильно волновала кровь!
Мне согревала грудь она,
Как землю ранняя весна,
И, как весенние цветы,
Рождались новые мечты
О всем прекрасном, о святом
В уме взволнованном моем.
Я говорил: ее нам бог,
Благ наших будущих в залог,
Еще в сей жизни даровал,
Чтоб человек заране знал,
Как щедро в вечном будет он
За миг страданий награжден!
Видали ль вы, когда дитя,
Цветок на волны опустя,
С беспечной радостью глядит,
Как он трепещет и скользит?
Но, если влагой напоен,
На дно внезапно канет он,
Его малютке станет жаль,
И сердца детского печаль
Не облегчит незрелый ум:
Он слышит волн досадный шум,
Он их задумчиво следит —
И слезы падают с ланит…
Вот образ мой! Мечты мои,
Надежды мира и любви,
Я безрассудно предал сам
На волю гибельным страстям,
И необузданный поток
Невозвратимо, их увлек!..
Однажды, праздником весны —
Храня обычай старины —
Плясал под сению дерев
Круг резвых юношей и дев,
И между них была она,
Моя Аньола! Что весна?
Что пышной радуги цветы
Пред блеском девы-красоты?
Утомлена, ко мне на грудь
Она поникла; я дохнуть
Не смел; не мог отвесть от ней
Я очарованных очей —
И вдруг руки моей слегка
Коснулась жаркая рука,
Я вспыхнул — к пламенным устам
Прижал ее, — не помнил сам,
Что делал я, кипела кровь —
И я ей высказал любовь!
Но, между тем, изумлена,
Глядела в очи мне она,
Как будто в грудь ей не проник
Любви мучительный язык!
Я ждал ответа… но без слов
Она ушла; — я был готов
За нею вслед: у милых ног,
Хоть слово б вымолвить я мог, —
Но, как мечта, в толпе густой
Аньола скрылась… я главой
На грудь стесненную поник —
О как я помню этот миг!
Впервые на сердце тогда
Запала страшная мечта:
Что жизнь — пучина слез и бед,
Любовь — огонь, а счастья — нет!..
И слезы с щек моих текли
На грудь холодную земли…
С тех пор, задумчив и уныл,
От всех я ревностно хранил
Мою любовь; никто не знал,
О чем я втайне тосковал;
Бежал всего, родных, друзей,
И часто, в сумраке ночей,
Тревоги полный, чуждый сну,
Один всходил на крутизну;
Не раз, объятый темнотой,
Гранит срывался предо мной,
Но неподвижно я стоял,
Как бы прикованный у скал.
Мне смерть казалась не страшна;
В душе была мечта одна:
Аньолы имя вторил я
И был утешен как дитя,
Коль отголосок дальних скал
Мне милый звук передавал.
Кто знает пламенную страсть,
Кто над собой изведал власть
Улыбки, взгляда и речей
Младой любовницы своей,
И, грусть бесплодную тая,
Не пролил слез у ног ея,
Тот много дум моих постиг —
Но их не выразит язык!
Они прерывисты как сны,
Как бездна дики и темны.
В слезах молил напрасно я
Отрады грустной забытья,
Ни днем, ни ночью, ни во сне
Не мог забыться я вполне;
Видений в вихре надо мной
Носился образ дорогой —
С зарей он снова исчезал, —
И я бессмысленно рыдал.
Но, как луны осенней луч
Падет порою из-за туч,
Скалы и льдины серебрит,
И в пропасть темную скользит:
Так заронялась иногда
Надежды вкрадчивой мечта
В больную грудь; я был готов
Лелеять призрак давних снов,
Я мыслил: детская душа,
Любовью к вольности дыша,
Любви иной не поняла —
Еще беспечность ей мила;
Но будет время — может быть,
В ней можно чувство пробудить…
Но, как луны скользящий луч
Мгновенно гаснет в лоне туч,
Так навсегда, в последний раз,
Надежды огнь во мне погас…
Бледнело небо; тень легла;
На Юге долго ночь тепла,
И было душно между скал:
Какой-то зной от них дышал,
Но меж расселистых громад
Гремит и блещет водопад,
В пещере сумрачной рожден,
И в жар прохладой веет он;
Ему внимал с утеса я,
Свежо дышала грудь моя,
И не смущали темных дум
Однообразный гул и шум.
На льдинах гаснул отблеск дня,
Вдруг тихий шорох близ меня-
Гляжу и что ж? Не сон ли? Нет!
Она! Аньола! Слабый свет
На ней едва, едва мелькал —
Но я ль Аньолы не узнал?
И, как мертвец под властью чар,
Воспрянул я; и страх и жар
Текли по членам; я… но вдруг
Я поцелуя слышу звук…
Опять… о боже! и она
Лобзаньям чуждым предана!
Приникнув к ней, рука с рукой,
Ее ласкал соперник мой!
Я вынесть более не мог:
Как демон, страшен и жесток,
Пылая местию слепой,
Пред изумленною четой
Явился я… Мой дикий взгляд
Окинул скалы, водопад,
И, как бессильное дитя,
Врага внезапно обхватя,
Прижал к груди — и со скалы
Его я бросил в бездну мглы!
И нет его! затихнул гул;
Я в пропасть дико заглянул,
Во мгле не видно ничего!
Но вдруг до слуха моего
Доходит крик… он мне знаком!
То голос брата! — Если б гром
С небес разгневанных упал,
И под развалинами скал
Братоубийцу он погреб, —
Чтоб бездна приняла, как гроб,
Мою главу… чтоб в Судный день
Моя испуганная тень
Укрылась в сумраке земли-
Чтоб мне на сердце налегли
Громады гор, — но гром молчал!
Лишь братний вопль не умолкал…
И в онемении, как труп,
Я пал на каменный уступ!..
Минула ночь — и мутный взор
Открыл я вновь; по темю гор
Светились льдины как стекло,
Их солнце раннее зажгло.
Вдали, на зелени полян,
Роса сверкала сквозь туман,
И сквозь туманы, в стороне,
Сияла в утреннем огне,
Как бы серебряный ковер,
Поверхность ясная озер.
И здесь и там любви приют,
Склонились рощи, будто ждут,
Чтоб мановеньем легких крыл
Их ветер утра освежил;
И ветер дунул на леса
И вольных птичек голоса,
И шум дерев, и звон рожка
Ко мне принес издалека.
В благоговении немом,
Как бы объятый чутким сном,
Еще стоял я, — вдруг в уме,
Как искра вспыхнувшая в тьме,
Блеснула мысль: Аньола!.. Брат!..
То сон иль нет?.. Тревожный взгляд
Бросаю всюду: пустота!
Так это сон! одна мечта!
Не в первый раз такие сны
Моей тоской наведены! —
Но страх опять меня объял,
Казалось, будто услыхал
Я братний голос-беглый взгляд
Случайно пал на водопад,
И что же? Брата епанча
У ската горного ключа,
Полой вцепившись о гранит,
По ветру вьется и шумит!
И, как безумный, долго я
Очей недвижных не сводя,
Стоял над бездной; стыла кровь,
Хладела грудь; но младость вновь
Спасла мне жизнь — и я опять
Стесненной грудью мог дышать!..
Как рассказать, что в этот миг
Сбылось со мною? Кто постиг
Тот страх, которым поражен
Злодей, когда изобличен
В своей вине, и для него
Нет в оправданье ничего —
Лишь тот достиг бы, что со мной
Сбылося в миг сей роковой!
И страшным замыслом моя
Душа смутилась: в пропасть я
С размаха броситься готов —
Вдруг — слышу звон колоколов…
По сердцу холод пробежал,
Я всеми членами дрожал, —
Но все звучней колокола:
И робость душу объяла
Невольно; грозного Суда
Их звон предвестником тогда
Казался мне. Замолкнул он,
Но мыслью страшней поражен,
Уже не смел решиться я
Сорвать оковы бытия!
И с гор извилистой тропой
Схожу в раздумьи: предо мной
Открылись долы и поля;
Улыбкой дружеской земля
Встречала солнце — и светло,
Как царь, оно по небу шло,
И снег под ним на теме скал,
Как бархат пурпурный, сиял.
И слышны вновь колокола:
Не знаю, вера ли вела
Мои шаги, иль случай был,
Но я уж к роще подходил,
Где меж дерев, ее краса,
Был сельский храм. Вдруг голоса
Вблизи услышал я и стал:
Аньолы голос я узнал!
Она рыдала — но ясней
Рыданья матери моей
Неслись ко мне; — и что очам
Тогда явилось? В божий храм
Теснились люди с двух сторон,
И меж толпою дев и жен
Не мог я скоро распознать
Мою рыдающую мать;
Но мне был слышен вопль ея,
И к ней рвалась душа моя!
И вдруг раздвинулась толпа,
Гляжу: приникнув у столпа,
Как полумертвая, она
Стоит недвижна и бледна;
И на коленах подле ней.
Еще безжизненней, бледней,
Аньола!.. Сжалась грудь моя!
И вот в толпу врываюсь я;
Уж подле них; и вдруг стою —
Я вижу труп; я узнаю
В чертах недвижных мертвеца
Черты знакомого лица —
То брат! к нему… зову его…
Не слышит зову моего!
Устам коснулся — хлад могил
От них повеял, — я без сил
С ступеней пал… и у крыльца
Лежал мертвец близ мертвеца!
Очнулся я — вокруг гляжу:
Темно везде; и я сижу
На чем-то жестком, и рука
Мне крепко сжата; — я слегка
Ее приподнял… тяжела!
Хочу привстать — и замерла
Душа от страха: цепи звук
Внезапно слышу я вокруг!
Вперед напрасно рвуся я —
Она к стене влечет меня!
Зловещий звук мне все сказал:
Но долго я не понимал,
Когда и кем перенесен
Я был в тюрьму; — вдруг тихий стон
Услышал я; казалось мне,
Он сквозь отверстие в стене
Проник в тюрьму… я трепетал…
Знакомый голос я узнал:
«О, не отринь мольбы моей!
Я здесь умру! Я от дверей
Не отойду! — хоть раз один
Пускай еще обнимет сын
Свою тоскующую мать!
Возьми: вот злато! все отдать
Тебе готова!»… И теперь
Визжит заржавленная дверь,
И, мрак темницы озаря
Внезапно светом фонаря,
Тюремщик входит; с криком вслед
Вбегает мать — я к ней!.. но нет,
Уже на грудь мою, в слезах,
Она упала, и в очах
Потухла жизнь; но слышал я,
Как сильно билась груди ея;
И я горел, и я дрожал,
И как ребенок зарыдал.
Склонясь челом, недвижен, нем,
Я долго плакал; между тем
Она опомнилась опять,
Хотела что-то мне сказать;
Но я, собрав остаток сил,
Ее слова предупредил:
«Не проклинай меня! постой!
Укор мне смертью будет твой!
Но я хочу, я должен жить,
Чтобы слезами искупить
Мою вину!» — «Не проклинать
К тебе в тюрьму приходит мать!
Преступен ты — но ты мне сын!
Тебе судья господь один!
И строго не осудит он,
Как осудил земный закон —
Его умолят за тебя
И брата тень — и тень ея»…
«Чья тень? Ответствуй!» — я вскричал.
Увы! я сердцем угадал,
Что мне еще удар один
Судьба готовила. «Мой сын, —
Сказала мать, — давно с тобой
Рассталась я; еще больной,
Без памяти, без чувств ты был,
И сам себя изобличил
В своей вине — и тщетно мать
Ее хотела оправдать:
Мне сына слезы не спасли!
Полуживого увлекли
Тебя от матери твоей
Сюда!.. Минуло много дней,
И, неотступная как тень,
Я здесь у двери каждый день,
Но дверь, как камень гробовой,
Была недвижна предо мной!»
«Но что ж Аньола?»… «День от дня,
Как нежный мирт главу клоня,
Когда у корня втайне он
Весенним червем поврежден,
В те дни, как все весна живит,
Один безжизненный стоит,
Его не греют небеса,
И не свежит его роса:
Так и Аньола! День и ночь
Она томилась; превозмочь
Ее печали не могли
Родные ласки; на земли
Ей было грустно; в мир иной
Перенеслась она душой;
И там опять того нашла,
Кого здесь другом назвала.
Земле, как выдохшийся цвет,
Достался труп, — небесной нет!»
Умолкла мать; и я молчал,
Укор преступника терзал;
Но я слезы не уронил,
Молитву тихую творил,
Как о страдалице, о ней
Я в глубине души моей.
Мне легче стало: тишиной
Душа исполнилась святой;
И сладко было верить мне,
Что там, в надзвездной стороне,
Где безграничней и святей
Любовь и жизнь, где нет страстей,
Нет мук и слез — она и брат
В венцах бессмертия блестят!..
Но между тем свиданья час
Прошел, мой стране расторгнул нас,
Уходит мать, гремит замок —
И я остался одинок.
Тянулись грустно дни; порой
Мой страх рукою подкупной
Темницу тайно растворял:
Я видел мать — и забывал
О горькой участи моей;
Темница самая при ней
Не так мрачна казалась мне:
Текли беседы в тишине;
И на закате поздних лет
Не позабыть мне тех бесед!
Лишь ими жил я, их я ждал,
И жизнь еще благословлял!
Но, помню, горестней, трудней
Однажды с матерью моей
Расстался я, как будто знал,
Что я навек ее терял,
Что и за гробом, может быть,
Мы с нею розно будем жить!..
И то пророчество души
Сбылось давно; в моей тиши
Я ждал ее: она не шла!
Но, окрыленна и светла,
Еще однажды, в вещем сне,
Как дух, она явилась мне.
С тех пор никто не навестил
Моей тюрьмы; я дни влачил
Как тяжкий сон; и много лет
Прошло; казалось, целый свет
Страдальца-узника забыл;
Мне хлеб и воду приносил
Все тот же страж — и от него
Не ждал я больше ничего!
В моей темнице я не знал,
Была ли ночь иль день сиял,
Мне все равно, как будто я
И не видал светила дня!
Шли за годами годы вслед;
Однообразных много лет
Еще провел я; и во сне
О вольности не снилось мне!
А между тем мой край родной
Опустошительной войной
Кипел везде: Наполеон
Писал Италии закон,
И волновались в ней умы; —
Как мертвый, в сумраке тюрьмы,
Я ничего не знал… но вот
Однажды, слышу я, падет
Затвор с дверей моих, потом
Блеснули факелы; кругом
Толпятся люди; в их руках
Сверкают ружья… тайный страх
Стеснил мне грудь; я трепетал —
Хотя как блага смерти ждал!..
Но не на казнь меня влекли:
Иноплеменники пришли
Свободу узнику отдать;
Зачем? и кто? Мне нужно ль знать!
Одно я знаю: может быть,
Мой долг того благословить,
С кем на свободе каждый шаг
Я бы оспоривал как враг!..
Ведут меня: вдруг свет дневной
На очи хлынул мне волной!
Я был недвижен, ослеплен,
Казалось мне, со всех сторон,
В потоках яркого огня,
Клубились солнцы вкруг меня;
Но ветер грудь мне освежал,
И быстро, жадно я дышал,
И, с каждым вздохом, к жизни вновь
Теснилась в грудь мою любовь!..
Но что мне в жизни? И к чему
Открылись взору моему
Громады гор и дол, и лес,
И свод безоблачных небес?
Меня тревожила мечта,
Что я в сем мире сирота!
И что, быть может, на земли
Два поколенья перешли,
С тех пор, как я, мертвец живой,
Дни вел без счета под землей…
Земля богата, велика,
Но мне на ней — ни уголка!
Кого искать? Куда пойду?
В ком утешителя найду?
Я только рад был одному:
Быть может, в отческом дому
Еще, как некогда, приют
Седины сирые найдут.
И вот пришел я в отчий дом;
Он обветшал; зеленым мхом
Оделась кровля по краям,
Лишь виноградник здесь и там
Еще вился, как будто он
Один годами пощажен.
И умиленьем и тоской
Я был проникнут, и ногой
Вступаю робкой на крыльцо…
Вдруг незнакомое лицо
Навстречу мне; хочу назад —
Но мне, я слышу, говорят:
«Постой! возьми себе, старик!»
Дают мне — хлеб! я взял — и вмиг
Его я судорожно сжал:
Мне хлеб так горек не бывал!
Слезами жаркими омыт
Хлеб подаянья ядовит!
И край прекрасный, край родной
Мне стал печален как чужой,
И только сердцу дорог был
Святыней горестной могил!
Я к ним пригнел: уже кресты
Полураспались; но кусты
Живыми розами цвели
Над влажным лоном той земли,
Где был зарыт Аньолы прах;
Мечта ль была? но в их листах
Мне веял дух нездешних роз;
Казалось, ангел перенес
Из рая их — и не роса —
На них горит его слеза!
Над братом темный кипарис
Надгробной зеленью повис,
И был он к розам наклонен,
И запах розы принял он.
Могилу матери моей
Густою сению ветвей
Роскошно явор осенял;
Он ветви к брату простирал —
И мне казалось: это мать
Хотела милого обнять!
О, для чего ж: главу мою
Не принял ты под сень твою!
Помыслил я — и тяжело
Мне стало вдруг; склонив чело,
Я к гробу матери припал,
И жарко, жарко лобызал
Сырую землю — но она
Казалась вдвое холодна!
О, если б землю ту пробить
Я мог слезами, может быть,
Они б как пламя потекли
И в самом прахе жизнь зажгли!
Тоской бесплодной утомлен,
Я сел на камне; чудный сон
Меня внезапно посетил:
(Не знаю, сон ли это был);
Но видел я: рука с рукой,
Вились три тени надо мной,
Полунеясны, как мечты,
Но мне знакомы их черты:
Преображенных мог узнать
Аньолу, брата я и мать.
И я услышал голос их,
Он сладкозвучен был и тих,
Но приговор изрек он мне,
Чтоб их могилы в тишине
Навек покинул я и вдаль
Понес души моей печаль;
Чтоб и слеза моя одна
Не потревожила их сна…
И чту я свято приговор:
Моей Италии с тех пор
Я не видал; убог и сир,
Я обхожу печальный мир.
Порою тучные поля
Объемлю жадным взором я
И мыслю: если б хоть одно
Здесь было и мое зерно!
Чужое все! весь мир чужой!
И часто, часто хлеб дневной
Себе я вымолить не мог;
И я душою изнемог
Под бремем тяжкого креста:
Презренье, скорбь и нищета
В один удел достались мне,
Нет крова грустной седине,
И нагло шлет насмешку ей
Толпа бессмысленных детей!..
Примечания
Нищий (с. 396). — Впервые — отдельным изданием (СПб., 1830). «Нищему»
предшествовали поэмы «Див и Пери» (1827), развивающая мотивы поэмы Т. Мура
«Лалла-Рук» (1817) и Жуковского «Пери и Ангел» (1821), и «Борский» (1829).
Поэмы эти вызвали большое количество доброжелательных отзывов (особенно
поддерживал Подолинского редактор «Московского телеграфа» Н. А. Полевой) и
выдвинули их автора на авансцену литературного движения. До издания «Нищего»
Подолинский поддерживает контакты с пушкинским окружением, посещает собрания
А. А. Дельвига, участвует в пушкинско-дельвиговских изданиях («Северные
цветы», «Подснежник», «Литературная газета»). Однако творчество его вызывает
скептическое отношение Пушкина (см. письмо С. П. Шевырева М. П. Погодину от
25 февраля 1829 г. — Литературное наследство, т. 16-18. М.-Л., 1934, с. 703;
см. также письмо Пушкина П. А. Плетневу от апреля 1831 г., где Подолинскому
дана холодная оценка). Стремления ряда враждебных Пушкину и его кругу
литераторов противопоставить Подолинского Пушкину вызвали резко
отрицательную рецензию А. А. Дельвига на «Нищего» («Литературная газета»,
1830, т. I, Ќ19, 1 апреля; без подписи), где, в частности, говорилось:
«Благозвучные стихи без мыслей обнаруживают не талант поэтический, а хорошо
усвоенный орган слуха». Но в большинстве журналов поэма получила
восторженные оценки («Московский телеграф», 1830, кн. 7, ч. 32; «Северный
Меркурий», 1830, Ќ35; «Галатея», 1830, ч. 16 и др.). На рецензию Дельвига
отвечал в «Северном Меркурии» (ЌЌ49-50) М. А. Бестужев-Рюмин сатирическим
рассказом «Сплетница». Литературная полемика 1830 г. не может закрыть от
современного читателя ни огрехов, ни поэтических достоинств поэмы
Подолинского. В сюжетном плане «Нищий» ориентирован на «Чернеца» Козлова,
форма поэмы сложилась под воздействием «Шильонского узника» Байрона —
Жуковского, в свою очередь, отголоски «Нищего» слышны в поэмах Лермонтова
«Боярин Орша», «Мцыри». Эпиграф — первая строка LXXXTV сонета Петрарки.
Стр. 397. И слышу я: «Куда? куда?..» — полемически переосмысливается
общеромантический мотив мечты об Италии, выраженный в «Песне Миньоны» Гете с
рефреном: «Dahin, dahin!» — «Туда, туда!»
Стр. 400. Все впечатленья бытия — цитата из стихотворения Пушкина
«Демон» (1824): «В те дни, когда мне были новы // Все впечатленья бытия…»
Стр. 404. …и со скалы // Его я бросил в бездну мглы. — В этом месте
А. А. Дельвиг усмотрел реминисценцию из «Цыган» («Я в волны моря, не
бледнея, // И беззащитного б толкнул») и заметил, что герой Подолинского
«исполняет на деле ревнивое мечтание Алеко, прекрасно высказанное Пушкиным»
(«Литературная газета», 1830, Ќ19, 1 апреля, с. 153).
Стр. 405. Вдруг — слышу звон колоколов… — ср. сходный мотив в
«Чернеце» Козлова; позднее мотив этот полемически переосмысливается в
«Мцыри» Лермонтова.
Стр. 410. Наполеон // Писал Италии закон. — Имеется в виду Итальянская
кампания 1796—1797 гг.
А. С. Немзер,
А. М. Песков