Нисса
правитьI.
правитьГастон закурил папиросу и начал:
— История не длинна, но драматична. Черт возьми! При одном воспоминании, меня пробирает дрожь. Ты наверное помнишь, что два года тому назад я получил от министерства изящных искусств командировку в Персию, с поручением исследовать и описать область Ирак-Аджеми. Я поселился в Испагани (ныне название употребляется как Исфахан) и через три месяца окончил работу. Но если бы я вернулся тотчас же, меня сочли бы в министерстве человеком вовсе не серьезным. Поэтому, я продолжал жить в Испагани и невыносимо скучать, когда там произошла перемена правителя: вместо прежнего шах прислал своего двоюродного брата Мальком-хана.
— Того, который путешествовал во Франции?
— Его самого. Ты также знаешь одного из героев моей истории, Мехмеда-ага, бывшего ординарцем принца. Он имеет чин генерала, или как говорят в Персии, сертипа.
— Помню. Ему было лет тридцать, изящный и стройный молодец, который иногда ужинал с нами?
— Да. Можешь себе вообразить, как я обрадовался встретившись с ним там! Эти восточные уроженцы, сделавшись полупарижанами, особенно привлекательны. Их первобытная дикость, слившись с нашими нравами, как будто рафинируется и смягчается. Через неделю, сертип и я были неразлучны.
— А драма?
— Ты слишком торопишься. Это только предисловие. Однажды утром я катался верхом по городу, в тысячный раз любуясь его фантастическим видом. Вообрази себе громадные аллеи, справа и слева окаймленные аркадами и усеянные гигантскими платанами, орошаемыми журчащими ручейками.
Доехав до киоска Чешель-Сютун, на повороте улицы я увидал женщину в носилках. Обыкновенно, персиянки на улицах походят на мумии; головы пх их вечно закутаны полосатыми занавесками, скрывающими лицо. Встреченная мною персиянка составляла исключение: ее изящная, тонкая талья была незакрыта, и сквозь легкое покрывало, как угля, сверкали большие глаза.
Лошадь моя шла шагом позади носилок. Мне показалось, что незнакомка раза два обернулась, но так как подобные приключения невероятны на востоке, то я не обратил на это внимания. Два дня спустя, когда я уже забыл об этой встрече, носилки снова столкнулись со мною. На этот раз я был не один: меня сопровождал Шехмет-ага. С первого взгляда я узнал женщину под покрывалом по ее необыкновенным, жгучим глазам. Она опять обернулась, но теперь посмотрела на нас дольше чем прежде. Я взглянул на сертипа, который притворился, что ничего не замечает. Мы ехали так минут с десять, когда носилки резко повернули к Джульфскому мосту.
Мост этот один из красивейших в свете. Его тридцать огромных арок омываются волнами капризного Зеид-Деруда. Летом реку можно перейти, не замочив ног; в ноябре же, когда случилось то, о чем я рассказываю, ее воды стремительны и бурливы, как разлившийся альпийский ноток. Мост служит местом свиданий по вечерам. Поэтому я несколько колебался следовать за незнакомкой боясь скомпрометировать ее, но она внезапно на половину высунулась из носилок и уронила на мостовую платок.
— Однако, они ловкие, эти персиянки! А что сказал сертип?
— В тот момент, ровно ничего. До конца прогулки он оставался молчаливым и задумчиво покусывал свои усы. Мы доехали до дворца, и он пригласил меня зайти к нему.
— Любезный друг, — начал он, когда мы уселись вдвоем в его кабинете, — я ничего не сказал вам тогда, но теперь я прошу вас бросить платок в огонь вместо того, чтобы прятать его на груди, как сокровище.
— Почему?
— Потому что я не желаю, чтобы вы были задушены, убиты или брошены в Зеид-Деруд. Я заведую городской полицией и ответствен за вас перед французским посольством.
— Но…
— Ни слова! Вы удивительный народ, парижане! Вечно воображаете себя на бульваре Капуцинов. Но здесь восток, любезнейший, и восточные мужья не любят шутить. В Париже другое дело. Ваша незнакомка известна мне. Ее зовут Нисса.
— Нисса!
— Имя прелестное, но муж далеко не таков. Это богатейший купец, знаменитый своею грубостью и ревнивостью. Мать его была англичанка по рождению, но он сам по своим нравам чисто восточный человек. Он прихлопнет вас как муху!
— А как зовут этого испаганского Синюю Бороду?
— Астулла. Не желаю вам познакомиться с ним! Впрочем, вы знаете где он живет: его дом как раз на берегу реки, у самого моста.
— А что говорят о Ниссе?
— О, парижанин! У нас не занимаются женщинами, а если которая-нибудь и делается предметом разговора, то ее попросту зашивают в мешок и бросают в воду.
— Какой ужас!
— Теперь мы цивилизовались, — холодно возразил сертип. — В прежние времена, в мешок сажали еще живую кошку, для того, чтобы в воде она хорошенько исцарапала лицо женщины. Нынче этого не делается, по крайней мере, открыто. Влияние Европы!
Слова сертипа охладили меня отчасти. К тому же, Мехмет-ага имел достаточно такта, чтобы не продолжать эту беседу. Я отобедал с ним, а вечером он призвал музыкантов, игравших нам зенгульские мелодии. Но я был рассеян. Мне все мерещился тонкий, стройный стан, молодой женщины, высунувшейся из носилок и маленькая ручка, роняющая платок. В ушах моих непрерывно звучало ее имя: Нисса! Нисса! словно припев какой-нибудь баллады. Ночью меня преследовал кошмар. Мне снилось, что меня представляют громадному коту, по имени Астулла, который раздирает мне лицо! Я проснулся в одиннадцать часов утра, вполне разочарованный.
II.
правитьВечером я сидел на моей террасе, когда в дом поспешно вошла ужасная старушонка, непременно желавшая видеться со мною. Не дождавшись ответа слуги, она уже стояла предо мною.
— Ты храбр? — спросила она на ломаном английском языке, когда мы остались одни.
Я усмехнулся той фатовской улыбкой, которая всегда появляется на лице мужчины при подобных вопросах.
— Предлагаю тебе сделку, — продолжала она. — Теперь ночь, никто не увидит нас. Следуй за мною. На половине дороги я завяжу тебе глаза, но ты поклянешься, что не станешь смотреть, куда я тебя поведу.
— Даю тебе слово.
Она сделала гримасу в роде улыбки, более обезобразившую ее. Я согласился на ее предложение сразу, повинуясь непреодолимому побуждению. В течение дня я успел позабыть свои страхи, кошмар исчез из моей памяти, а упрямый голос продолжал нашептывать мне все то же имя: Нисса! Нисса! — Очевидно, старуха была ее посланной. Зайдя в кабинет, я захватил револьвер, и пять минут спустя мы уже очутились в дороге. Знаю, что это было безумно, нелепо, но есть случай, когда не рассуждаешь. Нисса, эта незнакомка, имела на меня какое-то таинственное влияние, ее яркий взгляд жег мне сердце. У Джульфского моста старуха остановилась, вынула из кармана плотный фуляр и ловко завязала мне глаза. Я не мог видеть ровно ничего; она взяла меня за руку и повела. По свежести воздуха я догадался, что мы переходим реку; справа и слева раздавались голоса гуляющих. Я не подумал даже, что меня могут заметить. Я шел как во сне, думая о гибкой талье незнакомки, о ее кошачьей грации, беленькой маленькой ручке, страстных, молниеносных глазах. Несколько минут спустя, старуха свернула вправо, но мы продолжали идти по берегу Зеид-Деруда. Я слышал как бурлили волны, разбиваясь о мостовые устои. Наконец проводница моя остановилась, скрипнул ключ в замке и она тихо шепнула:
— Поднимайся!
Поднявшись всего на пять ступеней, я почувствовал под ногами толстый, пушистый ковер. В тот же момент, повязку сняли с моих глаз. Я очутился в небольшой комнате слабо освещенной медной лампой. Обыкновенно в Персии, стены голые, здесь всё было иначе. На мозаичном столе в курильнице дымились ароматы, те раздражающие восточные благовония, которые опьяняют как старое вино. На обтянутых желтым кашемиром стенах висели различные музыкальные инструменты, оружие и ожерелья. Извне доносился правильный, глухой рокот реки. Приподняв занавес у окна, я увидал, что волны омывают стены дома.
Почти в то же мгновение легкий шорох на ковре заставил меня обернуться: то была Нисса. Я стоял, ослепленный и пораженный. Ей могло быть лет семнадцать или восемнадцать, ее густые, волнистые черные волосы спускались на плечи; на слегка желтоватом лице трепетали как бы изменчивые отливы перламутра; но больше всего меня поразил странный контраст ее белоснежных зубов и черных как смоль глаз. Ресницы, веки и губы были выкрашены. Она улыбалась глядя на меня своими сверкающими, спокойными глазами. Я вспомнил слова сертипа и подумал, что эта женщина вовсе не кажется боязливой. Она взяла меня за руку и усадила на диван.
— Муж мой уехал в Тегеран, — сказала она, — у нас есть время позабавиться.
Сказав это по-английски с сильным горловым акцентом, она ударила в маленький гонг и нам подали кофе. Потом она начала быстро говорить, перепутывая слова; оказалось, что она очень скучала и сразу обратила на меня внимание. При этом глаза ее выражали нежность, и рука крепче сжимала мою руку. Она придвинулась ближе ко мне; ее возбуждение сообщилось мне, и я уже начал терять голову, как вдруг в соседней комнате послышался шум. Она стремительно вырвалась из моих объятий и выпрямилась, вся дрожа. ее томность, ласки, и внезапный ужас следовали одно за другим так быстро, что я не имел времени анализировать мои впечатления. Со свойственной ей грациозной, кошачьей живостью подбежав к стене, она быстро сняла маленький острый нож, наполовину исчезнувший в ее рукаве, потом обернулась ко мне, сделала энергичный жест, шепнула: подожди! и скрылась за тяжелый портьерой.
Мною овладела смутная тревога. Я припомнил предостережения сертипа. Быть может, я попал в западню! Вдруг, рядом шум возобновился: слышались громкие восклицания, потом короткая борьба и, наконец, воцарилась тишина. Портьера приподнялась и вошла Нисса. Она была бледна, также как матовыя жемчужины ее ожерелья. Прислонившись к стене, она стояла неподвижно, подобная белой статуе на желтом фоне драпировки и улыбалась, обнажая острые зубы молодой волчицы. Когда она наконец приблизилась ко мне, я увидал, что нож и руки ее красны.
— Великий Боже! Что случилось?
— Ничего, — отвечала она, бросая нож в угол, и спокойно продолжала:
— Это был мой муж. Он убил бы нас: я предпочла предупредить его. Помоги мне бросить труп в воду.
Я не двигался и с ужасом глядел на нее. Она также посмотрела на меня, и взор ее выразил полнейшее презрение.
— Что за трусы эти французы! — произнесла она, наконец, тоном, которого я никогда не забуду.
Пожав плечами, она кликнула служанку, которой приказала открыть окно. Потом, как будто делая вещь совершенно обыкновенную, они вдвоем подняли труп и бросили его в быстрые волны.
Честное слово приключение становилось черезчур восточным для парижанина! Признаюсь, что мною овладел безумный страх, и я убежал как сумасшедший. Как я выбрался оттуда, не знаю сам, но десять минут спустя я уже очутился в городе бегущим что было сил, словно за мною гнались тысячи чертей. Добежав домой, я заперся на ключ, проклиная Ниссу и всех гурий Востока.
III.
правитьЧто это была за ночь! Только к утру я заснул свинцовым сном. Когда я проснулся, высоко поднявшееся солнце уже заливало светом мою комнату, я чувствовал себя вполне разбитым нравственно. Что будет дальше? Человек не может исчезнуть без того, чтобы в это не вмешалось правосудие. Нисса даже не скрывалась: служанка видела все и помогала ей. Я также буду замешан в это преступление, и при одной этой мысли волосы мои становились дыбом. Не довериться ли мне французскому министру? На беду, он уехал в отпуск, а первый секретарь был слишком молод для того, чтобы я мог обратиться к нему. Во всяком случае, будущность моя загублена, Нечего сказать, славно окончилась моя командировка!
Весь день просидел я взаперти, обуреваемый мучительнейшей тревогой. Наступил вечер, а я еще ни на что не решился, и от Ниссы не было никаких вестей. Арестовали ли ее? Что с нею? Я лег спать спозаранку, но не мог заснуть.
Наконец, на второй день я не выдержал и решился навестить моего приятеля сертипа. Все казалось мне сноснее нестерпимой неизвестности, терзавшей меня. Я знал, что Мехмет-ага завтракает дома и явился во дворец около полудни. Мне сказали, что он в кабинете, по обыкновению. Я приказал доложить о себе и вышел. Сертип невозмутимо курил трубку, полулежа на диване.
— А, вот и вы! Как поживаете? — спросил он, увидя меня.
— Отлично, благодарю!
— Кстати, слыхали новость? — продолжал он.
— Нов… новость? Нет, я… я ничего не слыхал…
— Помните Астуллу, богатого купца?
— Помню ли я…
— Ну да, это муж Ниссы, о котором я вам рассказывал.
Я чувствовал, что покраснел до корня волос. Конечно, преступление известно, и я не смел подумать о развязке моего приключения. Едва внятно я пролепетал утвердительный ответ.
— Бедняга! — продолжал сертип. — Он исчез внезапно, представьте себе!
Я задыхался и пробормотал с трудом:
— Как? Он… исчез? Странно!.. Это очень… странно!
— Да, очень странно!
Сертип пристально глядел на меня. Я не мог выдержать дольше, и признание уже готово было сорваться с моих губ, когда он сказал:
— Он собирался ехать в Тегеран и вдруг пропал! О нем ни слуху, ни духу.
Опять сертип устремил на меня пристальный взгляд. Наступила короткая пауза. Он затянулся, выпустил густой клуб дыма и с безмятежным спокойствием произнес:
— Бог велик!
Источник текста: журнал «Вестник моды», 1891, № 50. С. 500—501.