А. Воронский.
правитьНиколай Архипов. «Темные воды». Роман. Издание третье. «Костры». Москва 1923 г., стр. 140.
правитьРоман Н. Архипова, выходящий из печати третьим изданием, действительно, читается с интересом. Он с несомненными художественными достоинствами, но, думается, автор сказал им совсем не то, что ему хотелось. Вышло «совсем даже наоборот».
Темные воды… это — что «тихо плещутся в Неве, скованной гранитом… темные воды, таинственные, и нельзя знать, — что они таят в себе»… Автор попытался показать читателю их тайны. Главное лицо в его романе Вороненко, бывший студент, потом школьный учитель в станице, окруженной горами, влюбляется в случайно приехавшую на летние каникулы артистку Клавдию, бросает ради нее учительство и нежно любящую его Надюшу, и окунается в темные воды петербургской жизни. Тут и циник, развратник и атеист Штерн, и фабрикант Зряхов, и хлыщ Касторский, и преданная Маленький Чичероне, и нелепая Катя Радина и, прежде всего, сама Клавдия, окруженная подозрительного сорта поклонниками, требующая денег, ресторанов, кутежей и вынужденная торговать собой. Простодушный, наивный, доверчивый, скромный (по автору) Вороненко, вначале восхищенный столицей, мало-по-малу доходит до циничного вымогательства денег у дядюшки генерала в отставке, опускается до угарной и бестолковой кафе-шантанной жизни, терзается поведением Клавдии, доходит, наконец, до мысли о самоубийстве. Однако во-время Вороненко приходит в себя. Конец благополучный: Вороненко решает возвратиться к Надюше.
В романе противопоставляется несложная, однообразная, но здоровая жизнь среди гор, полей, станичных людей, «темным водам» Петербурга. Правда, в станице «глупая болтовня атамана Ситника», но тут, в столице, нечто худшее во сто крат — непонятное, злое, коверкающее человека.
Разный, конечно, был и есть Петербург. Есть темные воды каналов Фонтанки, есть и темные корпуса фабрик. Когда-то, лет семь назад до описанных в романе событий, Вороненко, по его признанию, участвовал в революционном движении, затем ушел от него, покинув город. Возвратился он в город с Клавдией. Да и время другое переживали тогда города — было это накануне войны. Вот старый приятель Тосик Белявский. Он тоже «принимал участие» и даже однажды две пули «нежно поцеловали» его, был под расстрелом. Теперь он проводит время в ресторациях, где его прекрасно знают солидные лакеи, с аппетитом прожевывает рокфор, запивает чем полагается и, между прочим, делится своими мнениями о программах «maximum» и «minimum»: «не верь женщинам, бери их просто» и т. д. А Вороненко слушает все это, волнуется и серьезно обсуждает истины, открытые «Тосиком». Стоило для этого в революциях участвовать! Или «писатель» Штерн. Циник, атеист, лихач, кутила. А вот же стоит он на коленях и «ежеминутно кладет поклоны, надолго припадая к полу, или, воздевая очи горе, молитвенно смотрит на темные лики святых». Это с ним в церкви встретился Вороненко, тоже искавший там «некоторого успокоения» (радуйтесь, г.г. Бердяевы!). Само собой понятно, что воздевания очей горе ничуть не мешают Штернам рассказывать о себе: «Я — гнуснейший сладострастник… я взял, как женщину, няню моих детей, рыхлую шестидесятилетнюю старуху» и пр. Неудивительно, что Вороненко, участник революции и жадно читавший в станице журналы с писателями, «страдающими своими идеями», дошел в обществе Штернов и Клавдий до канальства и даже в церковь побежал. И напрасно с ним автор так долго возился и возбуждал симпатии читателя: вот, мол, хороший человек, только воды в Питере темные, таинственные. Не стоит он симпатий здорового читателя. Очень хорошо известны годы с 1905 по 1914-й. И Штерны с Тосиками, и Вороненко тоже — старые знакомцы. Их было много этих «участников революции», вышедших засим в тираж, — атеистов, встосковавших потом о барах и ресторациях, боге и спиритизме со столокручением, искателей праведной земли у дядюшек-генералов в отставке. Кончили они тем, что околачиваются в наше время в парижских кабачках, громят большевиков, запаковывают и распаковывают чемоданы, между прочим занимаясь возведением очес горе «для дезинфекции души». И лучше бы, и правдоподобней бы поступил автор, если бы закончил свой роман не возвращением своего героя на лоно природы, а несколько по иному.
Жаль — нельзя. В недавнее «доброе старое время» хорошие концы придумывали многие братья-писатели. Некуда деть таких граждан, как Вороненко, Тосик, Штерн — посылали на войну. Там «накатывало» духовное возрождение (родина-мать, бей немцев, «ажно» до Берлина, верность Антанте и пр., и пр.). Умилительно выходило, — и благодарность от начальства (дядюшка — генерал). Жаль только, войну проиграли маленько, пришли большевики («хамы»), некоторое время «возрождались» у Деникина, Колчака, Пилсудского, но и за всем тем… — получилась одна дрянь неестественная и пакость. В результате результатов в этой распроклятой «Совдепии» совсем стало нельзя хороших концов в романах сочинять. Вот разве травоядный конец приделать, да заодно и в церковку отправить. Модно и современно: теперь склонны к звериному, физиологическому. Нашкодили в городах и взалкали по муравушке и епархиалочкам.
Не темные воды Петербурга дал автор, а гиблую топь интеллигентского маразма и распада. С этой точки зрения роман Архипова любопытен.
Как художник Н. Архипов занимает далеко не последнее место в русской современной литературе. Очень удались автору дед Апанас, отец Афанасий, Маленький Чичероне, генерал с генеральшей. Вообще, первая часть лучше второй. Да и остальное обработано не плохо, только освещение, фон совершенно ложный. Живость повествованию придает, помимо прочего, то, что роман ведется как бы в настоящем времени. Хороший прием.
Очень жаль, если Н. Архипов весьма близок по своему писательскому складу Вороненко. Дальше паточных концов и церковок от Вороненок ходу нет, и художественные данные тут не помогут.
Источник текста: журнал «Красная новь». 1922. N 6. С. 345-347.
Оригинал здесь: http://www.ruthenia.ru/sovlit/j/416.html