Исторический очерк сельской промышленности Нижегородского края
правитьС основанием в первой четверти XIII века города Нижнего Новгорода русское влияние упрочивается окончательно среди инородческого населения по обоим берегам Волги, от впадения в неё Оки до устья Суры, ставшей несколько позднее границей Казанского царства. Как суздальский князь Константин Васильевич, перенёсший престол свой из Суздаля в Нижний, так и последующие князья нижегородские льготами и милостями привлекали во вновь образовавшееся княжество население Суздальской области и прочих соседних княжеств, жаловали земли монастырям, этим пионерам русской культуры. Враждебные ранее отношения русских пришельцев к коренному инородческому населению — мордве, черемисам и проч. — начинают смягчаться и принимать характер мирного соседства. И постепенно в пределах теперешнего Нижегородского Поволжья, захваченного потоком медленно двигающейся русской колонизации, начинает укладываться промысловая жизнь населения сообразно естественным условиям края.
Как и в остальном центральном Поволжье, основой экономической жизни населения первоначально служила эксплуатация природных зоологических богатств. Леса изобиловали всяким пушным зверем, озёра — «бобровыми гонами», с «бортных ухожей» население собирало мёд и платило «медвяный оброк». На пустынных речках, заводях и озёрах садились поселения «бобровников», «бортников», «рыболовов», о которых так часто упоминают наши старинные грамоты. Далеко не все они промышляли на себя: князья, владельцы и сильные монастыри скоро разобрали между собой бóльшую часть ближайших «бобровых гонов», «бортных ухожей», «рыбных езов» (затворов), и продукты промыслов все, или почти все, потреблялись в их хозяйствах, так что на собственное поддержание слýги княжеского двора и зависимые от монастырей крестьяне должны были часто заводить собственную небольшую запашку.
Постепенно в течение XVI и к XVII веку зоологические богатства истощаются. Владельцы старых «бобровых гонов», рыбных ловель и бортного леса принуждены расчищать лес под пашню и ставить новые починки. Место старых случайных поселений охотников и рыболовов занимают «пашенные сёла». Немалую долю участия в их насаждении следует приписать деятельности монастырей. Никто, как они, не заботился в этот период о насаждении земледельческой культуры. Так, Печёрский монастырь, пожалованный князьями «Кантауровским ухожьем, да в Нижегородском уезде рыбными ловлями и бобровыми гонами на реке Ватоме и с падучими реками, и с заводями, и калиткою и с озёрами», в 1597 г. деятельностью архимандрита подчинённой ему Толоконцевской пустыни «завёл и распахал пашню — 12 деревень и починков (в том числе бортные деревни: Красногорка, починок Рекшинский, Варначёво, поныне существующие в Семёновском уезде) и поставил Печёрской казной мельницу на Ветлуге, на пустом месте».
В начале XVI века почва во Владимирской, Нижегородской и Рязанской областях была гораздо свежее и плодороднее, чем в уже истощённой несколько Московской области: по свидетельству Герберштейна, она давала часто 20, а иногда и 30 зёрен на одно зерно посева пшеницы. Но, конечно, показание его касается исключительно той части Нижегородской области, которая захватывала уголок хорошего чернозёма. В ближайшей же к Волге и Оке местности уже в самом начале земледельческого периода, при упадке добывающей промышленности, населению пришлось искать себе подсобных заработков. К тому вынуждала малая производительность почвы, тогда как 8 месяцев, свободных от всяких полевых занятий, благодаря условиям чисто климатическим, оставляли на то время. И вот здесь-то и сказался вполне промышленный и торговый характер главных засельщиков Нижегородского края — новгородцев. Заняв положение при слиянии таких важных и судоходных рек, как Волга и Ока, окружённые едва тронутыми богатствами леса, они не нуждались в лучших условиях для самого широкого развития своей предприимчивости. Волга открыла им поприще судоходства и торговли, леса дали материал для самых разнообразных деревообрабатывающих промыслов. Что новгородцы искони были древоделами, об этом упоминается даже в древних летописях («что приидосте со хромцем сим (Ярославом) и вы плотници сущи, да приставим вас хоромов рубити наших»). Умение новгородских выходцев насадило деревообрабатывающие и строительные промыслы в Вятском крае, оно же, по всей видимости, насадило его и у нас. Рано обнаружившаяся в центре Московского государства и в северо-западной Руси нужда в хлебе, потребность в низовых товарах и соли создали волжский торговый путь, интересам которого и стало служить, главным образом, промысловое население Нижегородского Поволжья.
Вероятно, уже в XVI столетии оно выступило на путь судостроительства. По крайней мере, Олеарий, будучи в Нижнем в начале XVII века (1636 г.), пересел там на свой собственный корабль «Фридрих», построенный корабельным мастером Михаилом Кордесом с помощью русских плотников. По мнению самого Олеария, это было для своего времени судно редкого совершенства. Следовательно, немецкий мастер нашёл уже в Нижнем достаточно умелых и искусных исполнителей своих затей. А в конце XVII века мы уже застаём Нижегородскую губернию во главе поволжского судоходства и судостроения. В обстоятельном донесении, сохранившемся до нас в архивах Нижегородского городового Магистрата и напечатанном в 15 выпуске «Действий Нижегородской Губернской Учёной Архивной Комиссии», о судоходстве по р.р. Волге и Оке, содержатся интересные сведения по этому вопросу. Купечество Нижнего Новгорода и Горбатова, на запрос главного директора водяных коммуникаций Сиверса, в 1797 году, сообщает, что одни из главных судов, ходящих по Волге, «расшивы» строятся в г. Балахне и при селе Работках Макарьевского уезда из унжинского леса и из города Нижнего водою отправляются с разным хлебным припасом, закупленным в селе Лыскове и в Нижнем, вверх по Волге на Рыбинск и Петербург. Наряду с этим, в другом документе 1797 г. сообщается, что «благодаря положению Нижнего Новгорода при слиянии двух судоходных рек, главное занятие жителей его составляет значительный отпуск хлеба по этим рекам и отправка в разные города доставляемой в Нижний казённой соли». При этом нижегородское купечество жалуется: «к тому же в сёлах: Кадницах, Работках, Лыскове, Избыльце и городе Горбатове крестьяне производят промысел деланием весьма великого количества снастей, в чём им ни малого запрещения, как бы должно было, ни от кого не чинится и купечеству чрез то делается в коммерции подрыв». Купечество опиралось в этом случае на права, данные ему екатерининским законодательством о цехах. В другом документе конца XVIII века «о доставлении сведений о продуктах, фабриках и товарах» указывается на выработку на прядильных заводах Горбатова разных бечёв и снастей для рыбной ловли, а в г. Семёнове — ложек кленовых, осиновых и осиновых же чашек, чеботарных изделий и «лестовок» (кожаных чёток).
Помимо уже перечисленных нами промыслов, вызванных условиями жизни при великом водном пути, судостроения, канатного и сетевязального, те же потребности приречной жизни создали целый ряд других промыслов, начало которых, хотя и не отмеченное в памятниках исторических, теряется в глубокой старине. Так, производство якорей и цепей с. Безводного считает себе, вероятно, не менее лет, чем нижегородское судостроение, и так же старо сосредоточенное в нём приготовление крупных и мелких уд и крючков для рыболовства, исстари снабжающее этими изделиями всю Волгу, вплоть до Астрахани. Те же нужды судового дела вызвали старинное производство крупного баржевого гвоздя в «Красной Рамени» — группе селений Семёновского уезда, расположенных на луговой стороне, недалеко от Нижнего, а также в Балахнинском уезде. Таким образом, интересы реки питали целую систему промыслов, так или иначе, иногда случайно, разместившихся в приречных селениях, стягивая к себе в то же время каждый год, в период навигации, все излишние и свободные в крестьянстве силы в качестве бурлаков, водоливов, лоцманов, пробойщиков (конопатчиков баржей), крючников и прочего люда, ищущего «вольной работы». Если потомки новгородцев-«древоделов», поселившихся в Балахнинском Усолье, применили свои наследственные склонности к судостроению, и поныне сохранившуюся в Чернорецкой волости этого уезда, то для остального населения края, некогда покрытого почти сплошными лесами, не нужно было иметь и этих задатков, чтобы в течение свободной зимы направить свои силы именно на эксплуатацию лесных богатств. Едва на Волге и в низовых степных местах зачалась потребность в лесном материале (а когда её не было?), население дремучих лесов, обступивших течение таких сплавных рек, как Ветлуга и Керженец, начало свою вековую работу: валить смолистые высокоствольные сосны и ели, волочить их к сплаву, вязать плоты, тесать сосновые брусья, «чегени» (еловые брёвна), спускать плоты по весне в половодье. В самых недрах лесов и по «раменям» (окраинам леса) всю зиму стучат артельные топоры, а в стороне от сплавных рек с помощью того же топора умудряются вытёсывать мелкую тонкую ложку. Чего только не выделывало исстари население Нижегородской губернии, пользуясь окружавшим его богатством леса, — рогожи, лапти, бочки, корыта, колоды, чашки, ложки, лопаты, лодки, ободья, колёса, полозья, веретёна, гребни, берда и многое другое, чего и не перечислишь! Не надо забывать, что лесные пространства занимали некогда не только Заволжье, Семёновский и Макарьевский уезды, где они сохранились в значительной степени и до сих пор; в старые годы и на горах, на правой стороне Волги, росли леса местами те же красные и «кондовые», по старинному выражению, какие покрывают Заволжье, местами — лиственные: дубовые, липовые, кленовые.
И лес щедро раздавал работу труду. Сосновые леса давали работу смолокурам, липовые — рогожникам, осиновые заросли создавали внутри себя и по соседству селения ложкарей, бондарей, токарей, дубовые — санников. В кустарной промышленности не только лесных уездов, но почти всей губернии можно видеть одно широкое разделение труда, искони оперирующее по преимуществу над одним и тем же объектом — деревом в различных формах его обработки. Берёзовые баклуши, вытесанные в лесах, в других местах попадают в руки ложкарей, работа угольщиков требует работы рогожников, ткущих кульё «угольницу», одна и та же ложка, отделанная вчерне в одних селениях, переходит в другие для обработки начисто и окрашивается в третьих местах. В том или ином виде дерево входит и в те производства, которые не имеют дерева непосредственным предметом обработки. Обилие и дешевизна горючего материала обусловила собою появление других отраслей кустарной промышленности края: приготовления изделий из шерсти и промыслов металлообрабатывающих. Уголь, обжигаемый в лесах, наряду с громадными запасами сибирского железа на Нижегородской ярмарке, способствовали возникновению в ближайших к Нижнему волостях производства гвоздей, цепей, якорей, скоб. С другой стороны, громадные склады шерсти в ярмарочных подвалах, при дешевизне дров, представили благоприятные условия для развития валяльного промысла в Семёновском уезде. Павловские замочники и ножовщики не смогли бы обойтись без угля, добываемого в лесах Засерёжья: гончары, рассеянные в разных местах губернии, только и живут дешевизной дров для обжигания горшка.
После всего сказанного становится вполне понятным, что, говоря об истории деревообрабатывающих промыслов Нижегородского края, мы должны исходить от истории леса. Спросите о времени возникновения какого-либо из этих промыслов на местах — и вы получите всегда один ответ: «промыслы наши стали исстари». «И деды-то наши, поди, не знали, откуда и с чего зачалось наше ремесло». И действительно, начало этих промыслов теряется в истории заселения нижегородских лесных пустынь, в навыках, принесённых туда первыми пришельцами, да в том, с какой породой леса пришлось им иметь дело. Зато дальнейший ход существования этих промыслов, их развитие или упадок тесно связаны с историей этих самых лесов. Редеют леса, истребляются известные породы — и в соответственных промыслах происходят существенные изменения. Так, в северо-восточных волостях Семёновского уезда, Богоявленской и Шалдёжской, лет 30 назад преобладали ещё лесные промыслы: рубка, пилка, сплав леса на воду; ныне же, когда леса отступили к границам Костромской губернии, население перешло «на ложку». В Хохломской волости сравнительно недавно ещё держался бондарный промысел — теперь он пал, потому что «перевёлся дубовый лес». Повывелась на северных окраинах Семёновского уезда осина — и вот падает производство деревянных чашек и блюд. Сокращается в известной местности рогожный промысел за истреблением липовых зарослей; но вот открывается для отпуска новая лесная казённая дача, где растёт эта порода, — и совсем было замиравший промысел оживляется, как оживает огонь совсем было угасавшего костра от вновь подброшенного полена: вновь по избам раскинулись рогожные станы и кипит работа, пока труд не пожрёт вновь открывшийся лесной материал. Истребление лесов оказывает своё влияние и на изменение самой техники промысла, на её историю. В Богоявленской волости Семёновского уезда деды делали ещё чашки и блюда, отцы теперешних ложкарей делали крупную ложку — «межеумок», их дети делают уже мелкую ложку, как потому, что на последнюю идёт менее крупное дерево, так и потому, что этим вообще выгадывается на дереве. Там, где прежде лес не жалели для угольного промысла и жгли уголь в простых ямах, по мере вздорожания леса стали обжигать его в особых кирпичных печах-«кубах» и даже, оставляя угольный промысел, совсем переходят на добывание смолы и скипидара.
Если история лесов, их истребления и смены пород управляет историей деревообрабатывающих промыслов, то такое же значение для упомянутых выше промыслов, созданных близостью Волги и Оки, имеет история этих рек — всё, что на них происходит. Во второй половине XIX столетия на Волге раздались первые свистки пароходов, и с их появлением пробил час бурлацкому промыслу, составлявшему видное занятие в нагорной части губернии. Замолкла на волжских берегах бурлацкая песня, замирая последними отголосками на менее судоходных притоках Волги: Ветлуге, Унже, Суре; но и там её настигают оглушительные пароходные свистки, отнимая тяжёлый заработок у последних бурлацких семей Васильского и Княгининского уездов. С упадком тяги судов на бечеве прогрессивно падает исконный нижегородский промысел — канатный, — и в Горбатовском уезде, и в селе Фокине Васильского уезда. То же обстоятельство (изменение в характере судов) отразилось на спросе на смолу и вместе с тем на смолокуренном промысле.
Помимо тех промыслов, которые, как, например, деревообрабатывающие и речные, вызваны общими условиями, распространяющими своё влияние на обширные области, в Нижегородском крае, равно как и в остальной России, рано начинают развиваться отдельные промышленные центры, специализировавшиеся на каком-либо особом роде промысла. Выбор той или другой отрасли промышленности зависел не только от имевшихся под руками материалов, но также от особенных условий рынка и даже просто от случая. Как скоро возникало какое-либо производство, которому открыт значительный и удобный сбыт (а бóльшая часть Нижегородской губернии всегда имела его, благодаря близости судоходных рек и позднее — открывшейся ярмарке), то население известной местности, отчасти не имевшее ранее никаких промышленных занятий, отчасти занимавшееся промыслами не столь выгодными, бросало прежние промыслы и бралось за новый. Жители привыкали к новым занятиям, околоток их приобретал известность, купцы обращались, главным образом, к ним. Промысел делался наследственным, и целые поколения занимались им по преданию.
Трудно сказать с достоверностью, когда явились у нас такие центры однородной сельской промышленности. Но с вероятностью можно утверждать, как полагает А. Корсак, что они стали развиваться особенно с XVII столетия, после Смутного времени, когда ослабело брожение и прекратилась та передвижка народонаселения, которая не могла благоприятствовать их образованию. Но с XVII века сельская промышленность стала заметно развиваться: сёла и деревни, особенно лежащие на больших трактах, занялись производством какого-либо одного ремесла: жители одних сделались кожевниками, других — кузнецами, третьих — рукавичниками и т. п. Некоторые отрасли тогдашней промышленности утвердились в городах, благоприятствуемые выгодным положением. Последующие затем вызовы иностранных ремесленников при Алексее Михайловиче и в особенности при Петре I, основание казённых мануфактур и фабрик не могли также не содействовать образованию таких центров народных ремёсел. Благодаря мерам Петра I, у нас водворились многие ремёсла, другие распространились. После кончины его, в ведомстве Канцелярии Строения в Петербурге оказывается много различных мастеров и ремесленников. Село Лысково, например, доставляло хороших столяров, резчиков, иконописцев; село Павлово — слесарей, сапожников, рукавичных мастеров и т. п.
Обращаясь ко времени происхождения того значения, какое имеют в Нижегородском крае такие центры промышленности, как с. Павлово (слесарное производство), с. Большое Мурашкино (овчино-мерлушчатое производство), с. Выездная Слобода (сапожное производство), с. Богородское (кожевенное), Семёновский валяльно-сапожный округ, — мы везде, на основании прямых или косвенных данных, восходим к XVII столетию. Ещё в 1621 году в писцовых книгах с. Павлова было занесено 11 павловских кузниц, а по сведениям немецкого автора Кильбургера, уже около 1674 г. жители Павлова-на-Оке были известны своими маленькими замками, которые продавались по полтине за дюжину. Кожевенное производство села Богородского существовало там, как это можно думать по некоторым данным, ещё в первой половине XVII века, когда Богородское было уже одним из самых больших сёл Нижегородской губернии и царём Михаилом Фёдоровичем было подарено Кузьме Минину. К началу же XVII столетия относится такой важный в истории Нижегородского края исторический факт, как перенесение в Заволжье из центральной России, преимущественно из окрестностей Москвы, раскольников, которые селились в лесах малыми починками, чтобы укрыться от правительства. Есть основание думать, что эти-то беглецы-раскольники и насадили впервые в Заволжье валенный промысел, вначале в виде выделки шляп, а затем сапога. По крайней мере, не менее чем двухсотлетнее существование производства тёплой валенной обуви в Семёновском Заволжье не подлежит сомнению. К концу XVII века относится начало сапожного промысла с. Выездной Слободы. В середине того же столетия, при владельце боярине Б. И. Морозове, в с. Большом Мурашкине уже существовал рукавичный и шапочный ряд, позднее выделился доныне существующий промысел этого важного пункта сельской промышленности — овчино-мерлушчатый.
Почему именно тот или иной промысел развился в известном пункте при общих условиях, благоприятствовавших вообще возникновению какого-либо промысла, это не всегда можно сказать. Несомненно, что здесь нередко играли роль причины довольно случайного характера. Одной из таких причин было воздействие помещиков, старавшихся насаждать в своих вотчинах, особенно многолюдных и малоземельных, какие-либо промыслы. Такие крупные владельцы, как Шереметьевы, Салтыковы, Толстые, владея в разных концах России сёлами, уже отличившимися в той или иной отрасли мелкой промышленности, нередко переносили вместе с мастерами этих селений и их имущество в свои более бедные и непромысловые селения. Так, Салтыкову, владевшему одновременно в конце XVII века селом Кимрами и селом Выездной Слободой Арзамасского уезда, приписывают начало сапожного промысла в этой последней. Так, владелец с. Богородского, Шереметьев, не только содействовал развитию в своём имении кожевенного производства, но и перенёс его в с. Юрино Васильского уезда в виде рукавичного промысла[1].
Раз возникнув в известной местности, промысел не всегда нуждался в содействии помещика для того, чтобы быть перенесённым в другие пункты губернии. Делалось это естественным путём взаимодействия разных частей населения, путём простого заимствования и географического распространения промысла. Так, в село Смирново Арзамасского уезда был случайно занесён валяльный промысел из-за Волги, а от смирновских, а может быть и непосредственно в Заволжье, научились ему в начале XIX столетия жители села Красного под Арзамасом. Кузнечный промысел Нижегородского уезда и Арзамасского возник почти на памяти населения, сначала в деревне Елховке (1833 года), а потом в д. Рахманово Арзамасского уезда. Скорняжный промысел Арзамасского уезда занесён из села Большого Мурашкина, а ложкарный промысел Семёновского уезда, несмотря на свою давность, судя по некоторым данным, имеет своим прародителем производство ложек в с. Пурех Балахнинского уезда.
В особенности сильно проявился этот обмен производств и географическое распространение их в начале XIX столетия и не только в пределах нашего края, но и вне его. Эта эпоха была временем необычайного оживления сельской промышленности. Целый ряд законодательных мер начала этого столетия, снимавший стеснения с крестьянской промышленности, и в особенности тариф 1819 г., подействовавший весьма губительно на крупные фабричные заведения, но распространивший навыки и промышленное искусство обучавшихся в этих заведениях рабочих по сёлам и деревням, — всё это способствовало оживлению мелкой крестьянской промышленности по всей России, а также и в Нижегородском крае. В этом последнем к тому присоединилось ещё и открытие такого важного пункта сбыта и склада сырых материалов, как Нижегородская ярмарка, в период 1817—1828 гг. перенесённая в Нижний из-под Макарьева. Близость такого торгового крупного центра, подняв промышленное значение самого Нижнего, дала дальнейший толчок промышленной энергии населения, освободив его ещё более от влияния чисто местных условий производства. Миллионы пудов сибирского железа, оренбургской шерсти, кож пошли в переработку по сёлам и деревням Нижегородской губернии, небогатой собственным скотом и едва могущей удовлетворять ардатовской рудой Выксунские заводы.
Однако оживление промышленной деятельности, сказавшееся как в увеличении производительности отдельных промышленных центров, так и в географическом расселении производств, нашло в себе задатки позднейшего понижения заработков. Взаимная конкуренция не только семёновско-балахнинских и арзамасских валенщиков, но и вятских, пермских и других отразилась во второй половине XIX столетия заметным сокращением спроса и упадком цены на изделия. То же самое произошло в промыслах гвоздарном, сапожном и пр.
Дальнейшим фактором, повлиявшим на характер и развитие промысловой жизни губернии, следует считать событие 19 февраля 1861 г. и в частности влияние последующих актов законодательства, тесно с ним связанных. Особенно важное значение для крупнейшей группы промыслов Нижегородского края, деревообрабатывающих, имело ограничение крестьянских надельных лесов от казённых и владельческих и связанные с тем меры ограничения населения в пользовании лесными богатствами края. В памяти каждого крестьянина-кустаря лесных уездов история его промысла распадается на два периода: «когда в лесах было приволье» и «когда леса отошли». К первому относится возникновение, развитие и процветание промысла, ко второму — его упадок, бездоходность, работа «по привычке». И нельзя сказать, чтобы в основе такого представления лежало преувеличение. Доходность деревообрабатывающих промыслов держалась на общедоступности и дешевизне первоначального материала; когда же леса крестьянские и прочих владений были строго разграничены и надельные леса были истреблены крестьянами, не привыкшими в этом отношении к экономии, лес, который прежде доставался кустарю так легко, пришлось покупать, хотя бы и по дешёвой цене. Ложкарям пришлось покупать березняк и осину, угольщикам и смолокурам — дрова, для кузнецов-гвоздарей вздорожал уголь. Во многих местах совсем прекратились промыслы, требовавшие большой издержки древесного материала: выработка кадок, бочонков, деревянных вёдер и проч.
Освобождение помещичьих крестьян от крепостной зависимости оказало, несомненно, благотворное влияние на все отрасли народного труда, освободив его от стеснявших его пут и возвысив тем его энергию и производительность. Доставленная этим актом большая свобода передвижения содействовала некоторому разрежению излишне населённых промысловых центров и тем временно, по крайней мере, возвысила заработок оставшихся. Развитие отхожих промыслов отвечало многим потребностям эпохи. Никогда так выгодно не шёл один из наиболее развитых промыслов Нижегородской губернии — строительный — отхожих плотников, каменщиков, штукатуров, как в эпоху шестидесятых годов , при повсеместной постройке новых зданий вокзалов, судебных учреждений и проч. Успехи крупной фабрично-заводской промышленности в течение 1870-х гг. также первоначально не только не стояли в противоречии с интересами мелкой промышленности, но косвенно давали пищу некоторым из её отраслей.
Однако это золотое время местных и в особенности отхожих заработков продолжалось недолго. Промышленные кризисы конца 1870-х гг. начинают собой ту эру упадка и стеснённого положения, которую испытывает и поныне сельская промышленность губернии. Имея в виду, главным образом, удовлетворение хозяйственных и домашних потребностей массы, эта промышленность чутко отражает на себе всякое понижение общего благосостояния и упадок платящего спроса. «В последние годы словно мужику ничего не надобно стало», — с отчаянием говорят лысковские кузнецы о своих прежних покупателях, не замечая того, как сами они становятся в то же положение по отношению к иным производителям.
Между тем, дальнейший рост у нас крупного машинного производства, характеризующий последнюю четверть XIX века, охватывая всё бóльшую и бóльшую область труда, постепенно выдвигал новый фактор, гибельный для слабых форм мелкой сельской промышленности. Один за другим стали на себе испытывать влияние этого фактора — крупного промышленного капитала и усовершенствованной промышленной техники — разные промыслы губернии. Одним из первых оказался в этом случае древнейший из нижегородских промыслов — канатно-прядильный. Постепенно сосредоточиваясь в руках немногих предпринимателей и усваивая приёмы фабричной выработки, промысел уходит из рук мелких производителей-кустарей. Выработка крупного каната для кустарей Васильского уезда (села Фокина и г. Горбатова) становится уже недоступной при конкуренции с крупными горбатовскими и нижегородскими заводами. То же явление наблюдается и в сфере кожевенного производства, в особенности с. Катунок: промысел сокращается как ввиду конкуренции петербургских кожевенных заводов, так и в силу внутреннего процесса капитализации. В Павловском районе, — тогда как в производстве ножа, в особенности столового, мелкий производитель исчез почти совершенно, и на месте его утвердилась фабрика или мануфактура, близкая к фабричному типу, — замочный промысел, оставаясь при прежней форме семейной производственной единицы, работающей на скупщика, испытывает хроническое стеснение ввиду всё более развивающейся конкуренции со стороны дешёвого замка, вырабатываемого фабричным образом в западном крае (г. Ковно) . Машинное производство гвоздя совершенно отняло у гвоздарей Нижегородской губернии (в частности, Нижегородско-Арзамасского района) мелкий гвоздь, допуская ручную выработку только по отношению к гвоздю крупному, судовому. Вытягивание проволоки и тканьё металлического полотна в с. Безводном точно так же терпит конкуренцию проволочных фабрик. Исконный женский промысел г. Балахны и ближайших селений, кружевной, падает, не выдерживая соперничества с фабричным производством, и заменяется пока промыслом «строчки», вышивания узоров по полотну.
Мы могли бы увеличить приведённый перечень успехов фабричной формы производств над мелко-кустарной ещё не одним примером, но считаем это излишним. Сам факт этих успехов очевиден, его размеры определит будущее. Можно сказать только одно: область технических усовершенствований далеко не столь обширна среди главных категорий промыслов Нижегородской губернии, деревообрабатывающих. Здесь мелкое ремесленное производство может вполне свободно уживаться рядом с крупными и даже одерживать над ними верх. Что же касается власти капитала, который под видом скупки или раздачи работы на дома стремится сосредоточить выгоды всей сельской промышленности в немногих руках, принизив заработок населения до минимума, то эта роль его, принимающая нередко чисто ростовщические и резко эксплуататорские формы, может быть значительно ограничена вмешательством земского и государственного воздействия. Не претендуя на коренное изменение существующих форм сельской промышленности, не рассчитывая остановить процесс развития экономических явлений, лежащий вне пределов его влияния, земство может, однако, оказать немалую услугу населению.
Опираясь на силу общественной организации, близость к местным условиям и интересам, на государственное содействие, хотя бы в форме кредита, земство может, с одной стороны, поддерживать и развивать промыслы, обладающие всеми задатками жизнеспособности, с другой — смягчить населению переход от промыслов, обречённых на упадок или захват машинно-фабричной техники, к промыслам более доступным мелким производителям. Насколько действительно велика может быть в этом отношении роль земств, трудно сказать теперь, когда вся эта деятельность их находится ещё в периоде опытов, но несомненно, что это вмешательство общественного руководства в сферу явлений экономических составит особый момент в истории сельской промышленности.
