В. А. Тихонов править
Не пара править
— У нас сегодня гость будет! — объявил Константин Васильевич Калинин, здороваясь с женой.
— Кто? — без особенного любопытства спросила та.
— Кто? Гм. Субъект, к сожалению, тебе не особенно приятный, хотя я, с своей стороны, положительно не понимаю…-- начал было, заминаясь, муж, но Наталья Николаевна перебила его.
— Короедов, конечно? Ну, так что ж, мне это безразлично, я могу и не выходить.
— Он у нас будет обедать.
— Обедать!.. Да, вот это другое дело. Это действительно неприятно, и не потому, что Короедов именно, а…
— Знаю, знаю…-- остановил ее Калинин, — я уже распорядился — сейчас от Смурова принесут кое-что.
Наталья Николаевна укоризненно взглянула на своего красивого и щеголеватого мужа.
— А я думала, что ты сегодня кроватку купишь: Коле совсем спать не в чем, — тихо проговорила она и вышла из комнаты.
Оставшись один, Калинин сердито посмотрел ей вслед и с досадой швырнул только что снятые перчатки.
— Вот тут и извольте свою судьбу устраивать! — почти вслух проворчал он, направляясь к себе в кабинет.
— Ну, как… кто объяснит ей, что подобный педантизм может быть гибельнее всякой беспорядочности? Это какая-то упрямая, тупоголовая прямолинейность, от которой самые логические заключения как от стены горох отскакивают! — рассуждал он через минуту, шагая взад и вперед по легкому пушистому ковру. — Видите, у Смурова вина и закусок купил — так это разорение. Коле кроватку купить надо! А на что ее купишь, если в доме вина и закусок не будет? И ведь чем всегда найдет упрекнуть — детьми! Как будто он не отец им, будто он мало любит их. Да для кого же и живет-то он, и знается-то с разными Короедовыми, как не для них! А вот сама-то она что для них сделала? Родила, выкормила да следит теперь, чтобы они не озябли, — вот и все! Это всякая наемная мамка или нянька может сделать. Не велика заслуга. Нет, ты, матушка, себя-то принеси-ка им в жертву, а потом уж и хвастайся!
Почувствовав, что он достаточно обозлился, Калинин отправился отыскивать жену, чтобы в глаза высказать ей то, что накипело у него на сердце.
Наталья Николаевна была в столовой и занималась разборкой корзины, принесенной от Смурова.
— Это что же, все к сегодняшнему обеду подавать? — обратилась она к вошедшему мужу, указывая рукой на расставленные по столу бутылки, банки, свертки и проч.
— Да, к сегодняшнему обеду! — раздражительно подтвердил Константин Васильевич.
— Должно быть, Короедов для тебя действительно очень дорог, если ты накупил такую пропасть всяких деликатесов.
— Да, дорог! И не для меня одного, а и для тебя, и для всей нашей семьи должен быть дорог.
Наталья Николаевна подняла свои большие, задумчивые глаза и удивленно посмотрела на Калинина.
— Да, вот это тебя удивляет! Потому, что ты дальше носа видеть ничего не хочешь! — горячо заговорил тот, порывисто жестикулируя руками. — Да! Ты вся ушла в свой мелкий эгоизм! Ты вся для себя!.. «И для детей», — скажешь ты мне — вздор скажешь! Именно не для детей, а для себя одной. Если бы ты о них думала, то не стала бы фыркать и разыгрывать царевну Несмеяну. Ты вот все думаешь о сокращении расходов, но знай, что с ними неизбежно и доходы сокращаются. Мы уж и без того дошли до такого предела, что дальше и идти некуда.
— Мы не нищие! — остановила его Наталья Николаевна, продолжая заниматься своим делом.
— А все благодаря кому? Благодаря тебе! — продолжал горячиться Калинин, не обратив внимания на замечание жены. — Да, благодаря тебе! Ты вносишь в наш дом какой-то мещанский, скопидомнический элемент! Благодаря твоим настояниям я согласился переехать на эту квартиру! Ты уговорила меня уволить Степана и довольствоваться одной горничной. Ты и детей хочешь воспитать в этой мещанской убогой атмосфере.
— Я хочу их приучить к тому, что у них есть и на что они могут рассчитывать! — спокойно проговорила молодая женщина.
— А я-то что же? Я-то разве ни при чем?! — еще более раздражаясь, закричал муж. — И что ты мне все своим приданым глаза тычешь!
— Нисколько я моим приданым…
— Нет, тычешь! Нет, тычешь! Я даже скажу тебе больше, — ты разорила меня своими тридцатью тысячами. Да! Ты отняла у меня веру в себя. Я стал робок! Я стал нерешителен! Я обленился даже, зная, что у нас есть основной фонд! Тридцать тысяч! Скажите пожалуйста, какой громадный капитал! Да я втрое, вчетверо больше мог бы заработать!..
— Ну, и зарабатывай! Кто тебе мешает?
— Ты! Ты мешаешь! Для того чтобы работать, мне прежде всего нужна вера в себя! Мне размах нужен! А ты что делаешь? Села на свой капитал да стрижешь купон-чики.
— Ну, уж детских денег я ни за что не трону, не для того их дедушка положил! — твердо, хотя и очень тихим голосом проговорила Наталья Николаевна.
— Да и не нужно мне твоих денег! С чего ты взяла! Можешь быть уверена, что я и не прикоснусь к ним.
— Так чего же тебе нужно?
— Мне нужно, чтобы ты не мешала мне. Мне нужно, чтобы в моем доме рассчитывали не на одни только проценты с дедушкина капитала, а и на меня самого, на мою голову, на мои способности. Вот что мне нужно! Я должен, я, и никто другой, кормить и воспитывать мою семью. Слышишь ты! Я! Я!
— Господи! Да кто же тебе мешает? — всплеснула руками Наталья Николаевна.
— Ты, повторяю тебе, ты!
— Да чем же?
— Как чем? А вот сейчас… вот сегодня: мне нужно было пригласить и угостить делового человека, человека необходимого, хорошие отношения с которым для нас клад! А как ты встретила это известие? Ты зафыркала, как овца! Ты с немым укором указываешь мне на эти закуски и бутылки и при этом вздыхаешь, что у Коли нет удобной кровати. Да знаешь ли, каких ты этим результатов можешь достигнуть? А? Ты обезличишь меня и в конце концов пошлешь в Галерную гавань ловить плывущие дрова! Вот до чего ты можешь довести нас.
— Ну полно! Зачем так преувеличивать. Ну, извини меня — я не буду вмешиваться в твои дела.
— Не будешь вмешиваться! Ха, ха, ха! — иронически захохотал Константин Васильевич, — не будешь вмешиваться! И только? И только?
— Да чего же тебе еще?
— А помочь мужу — это не твое дело? А поддержать его в тяжелые минуты неудач и неприятностей — это не твое дело? Облегчить ему его работу, разделить с ним заботы его — на это тебя нет?!
— Да чем же я могу помочь тебе? — почти умоляюще проговорила жена, устремляя на него горький и недоумевающий взгляд.
— Чем? Чем? Сама, конечно, ты нигде и никогда не догадаешься! — укоризненно закачал головой Константин Васильевич. — Нет, Наталья Николаевна, не жена ты мне, не друг, а враг! Да, враг, лютый враг! — И, бросив этот последний упрек, он быстро вышел из столовой, сильно хлопнув дверью.
Возвратясь к себе в кабинет и успокоившись немного, Калинин сообразил, что он погорячился не вовремя, именно — не вовремя. Положим, Наталья Николаевна добра, она, конечно, не рассердится и не придаст особенного значения его словам, но этого мало: теперь ему трудно будет приступить к тому щекотливому объяснению, которое предстоит ему сегодня с женой. Когда он пять минут тому назад сказал ей, что ему детских денег не нужно, он сказал неправду, денег-то ему, положим, и не нужно, но зато необходимо поручительство на сумму, равную почти всему дедушкину капиталу. Короедов предложил ему прекрасную аферу, сулившую в будущем всякие блага, но без поручительства жены и доброго расположения самого Короедова сделать было ничего невозможно, и он, возвращаясь сегодня домой, соображал, как бы получше умаслить и уговорить жену помочь ему в этом заманчивом деле. И вдруг, вместо нежных и мягких подходов, сочиненных им дорогой, наговорил ей кучу резкостей и даже дерзостей. Как ни добра, как ни снисходительна его жена, но все-таки и с ней нельзя безнаказанно говорить таким образом. А главное — тон взят не тот, вот что скверно; теперь переход труден, а до обеда-то осталось каких-нибудь два часа, Короедов же может приехать и раньше.
— Скверно, черт возьми! — почти вслух проговорил он, останавливаясь у письменного стола и закуривая сигару, — Скверно!
Нет, не пара она ему, совсем не пара: другая бы сразу, с полслова, с намека поняла, что нужно делать, а этой и в три года не вобьешь. Как растолкуешь ей, например, что некоторая снисходительность к какому-нибудь Короедову не есть еще осквернение домашнего очага. И притом она почему-то совсем перестала верить ему. В последнее время это особенно ясно заметно. Смотрит в глаза и не верит. И ведь любит его, несомненно любит, хотя, конечно, уже далеко не так, как любила в первые годы их супружества, когда она с благоговейной жадностью ловила его речи, когда каждое слово его было для нее законом… Отчего же это она вдруг изверилась в нем? Разве он когда-нибудь лгал ей? Нет, все это оттого, что она слишком прямолинейна и ни в чем не допускает каких-либо уступок. Кто говорит, все это может быть и прекрасно, но жить так нельзя, особенно когда на руках дети и нужно думать об их будущности.
«Однако что же это! уж четверть пятого! — удивился Калинин, взглянув на часы, стоявшие на камине. — Этак, того и гляди, Короедов пожалует. Ведь если это сегодня не удастся, может и совсем не удаться!» — И он быстрыми и решительными шагами пошел опять к жене.
В столовой ее уже не было. Там молоденькая и хорошенькая горничная Таня суетливо накрывала на стол.
— Барыня, кажется, в детскую прошли, — сообщила она.
Калинин направился в детскую. Насколько хорошо или, по крайней мере, прилично были убраны передние, казовые комнаты, настолько в остальных бросалось в глаза какое-то странное, совершенно неожиданное убожество. Детская, впрочем, еще была получше других. Наталья — Николаевна настойчиво отвоевала эту большую и светлую комнату для детей, предпочтя самой приютиться в узенькой и полутемной каморке, служившей ей и рабочей и спальной (сам Константин Васильевич спал в кабинете). Но зато обстановка детской была до крайности мизерна. Мебель стояла там старая, поломанная, да и той не хватало для самых существенных потребностей. Например, младший сын Коля спал просто в корзиночке, снятой со старой Лизиной колясочки. Нянька Давыдовна покоила свои старые кости на истрепанном донельзя матрасике. Детское белье, не поместившись в крошечном, убогом комодике, большею частью лежало в сундуке.
Константин Васильевич застал жену кормящей маленького Колю манной кашкой. Увидав отца, ребенок бойко затараторил:
— Па-па-па-па! Ка-ха! Ка-ха! — и протянул к нему ручонки.
Калинин подошел и потрепал сына по пухлой и румяной щечке. Тот сейчас же воспользовался отцовским пальцем и вместе с кашей потащил его в рот.
— Сколько у него зубов? — обратился Калинин к жене.
— Одиннадцать! — не без гордости ответила та и любовно посмотрела на своего мальчугана.
— Ого! Мы делаем успехи! А мне, Наташа, нужно с тобой поговорить.
Наталья Николаевна вопросительно подняла глаза на мужа.
— Нет, не здесь… Когда ты освободишься, приди ко мне.
— Хорошо! Да, впрочем, я сейчас свободна. — И, передав осторожно сына Давыдовне, она пошла вслед за мужем.
В ее тесной спаленке они остановились, и Калинин уселся в низенькое кресло в позе человека, собирающегося много и долго говорить.
— Видишь ли что, Наташа, — начал он ласково, но как будто несколько обиженным тоном. — Мне бы хотелось раз и навсегда выяснить установившиеся между нами за последнее время отношения. Я замечаю, что ты стала относиться ко мне как-то недоверчиво и недружелюбно.
— Недружелюбно? Нет! — поправила его жена.
— А недоверчиво — значит, да?
Наталья Николаевна молчала.
— Ну, да, конечно, конечно! А за что? Чем я заслужил подобную недоверчивость с твоей стороны? А? Чем? Ну, скажи! — настаивал Калинин.
— Не будем лучше касаться этого вопроса — он слишком сложен, — тихо проговорила она.
— Нет, отчего же? Отчего не выяснить и сложные недоразумения? Хуже, если они застареют.
— Подумай хорошенько, Костя, сам, — может быть, ты и натолкнешься на ответ.
— Ничего я не хочу думать! Ты должна мне сказать! Разве я обманывал тебя когда-нибудь? Скажи, разве обманывал?
— Ты себя обманывал, это все равно.
— Да, действительно, если мы будем говорить так туманно, то трудно договориться до чего-нибудь.
— Так бросим лучше… Скажи, что тебе от меня нужно?
Константин Васильевич замялся, он положительно не знал теперь, как приступить к щекотливому объяснению… Наталья Николаевна молча ждала.
— Видишь ли, Наташа, — начал он после небольшого молчания, — я уж сказал тебе, что у нас обедает сегодня Короедов. Ну, да, я сам знаю, что он человек неприятный, тяжелый, невоспитанный человек, что он позволяет себе в разговоре иногда и много лишнего, но он человек в настоящую минуту крайне нужный нам. Я, видишь ли, затеял одно дело… дело, которое сразу изменит наше материальное положение. Без Короедова дело это сделать нельзя: от него все зависит, потому хорошие отношения с ним… Боже мой! да разве я требую от тебя чего-нибудь особенного! — вдруг загорячился опять Константин Васильевич, заметя, что какая-то тень пробежала по лицу его жены. — Да ничуть! Ну, будь только с ним поласковее, не принимай близко к сердцу разные его шуточки и словечки, не смотри на него такой букой. Ну, что за беда, если он лишний раз поцелует у тебя руку? Разве убудет тебя от этого? Сделай это ради детей, ради их будущности… Ведь, право, дедушкины тридцать тысяч далеко не такой капитал…
— Послушай, Костя, — перебила его жена, с грустной улыбкой глядя ему в глаза, — ты вот все о детях толкуешь… да нет, постой — отвечу тебе на это твоими же словами! — И Наталья Николаевна торопливо обернулась к своему рабочему столику, отперла ящик и, порывшись в нем несколько секунд, вынула оттуда голубоватый листок почтовой бумаги. — Вот это одно из твоих писем, — это еще когда у нас была одна Лиза, — вот посмотри, это ты писал мне тогда из Москвы — это по поводу абонемента в оперу. Вот видишь эти строки: «Я бы считал преступлением заглушать в моей жене чувство изящного, уж по одному тому, что этим самым я заглушил бы его и в моей дочери…» — прочла Наталья Николаевна. — Это ты писал о чувстве изящного, а разве чувство нравственности не менее важно? — тихо проговорила она.
— Ну что ж? Ну что же… разве я отказываюсь от своих слов и разве я думал когда-нибудь посягать на твою нравственность? Я не понимаю, как ты могла растолковать так мои слова! Положительно не понимаю, — немного растерянно заговорил Калинин.
— А о чем ты меня сейчас просил?,
— Как о чем? Это о Короедове-то?.
— Да!
— Что же такого — разве уж это так безнравственно быть несколько полюбезнее с нужным нам человеком?
— Ты просил меня, то есть по крайней мере так могла я понять твои слова, ты желал бы, чтобы я немного пококетничала с ним?
— Ну, хотя бы и так!
Наталья Николаевна горько улыбнулась.
— Во имя нашей дочери я не могу себе позволить этого! — не без иронии ответила она после небольшого молчания.
— Ну что ж делать! Что ж делать! Ты слишком чиста, чтоб понять меня, — хлопая себя рукой по колену, пробормотал Константин Васильевич.
— Нет, Костя, вовсе я не слишком чиста, хотя ты совершенно напрасно глумишься над этим, — не чистота моя не позволяет делать этого…
В передней в это время продребезжал звонок. И муж, и жена вздрогнули и переглянулись друг с другом.
— Короедов? — тихо проговорила Наталья Николаевна.
— Вероятно, он! — ответил Калинин, поднимаясь с кресла. — Послушай, Наташа, — быстро заговорил он, — еще один вопрос: согласишься ты поручиться за меня в одном деле и представить в обеспечение тысяч двадцать?..
— Из детских денег?
— Ну… да…
— Ни за что! — твердо ответила молодая женщина, отрицательно качая головой.
— Ни за что? — переспросил муж,
— Ни под каким видом.
Калинин махнул рукой и пошел в гостиную.
— Мир сему дому! — прохрипел громким басом необъятных размеров мужчина лет сорока пяти, с большой окладистой черной бородой и коротко остриженной круглой головой, вваливаясь из передней навстречу Константину Васильевичу.
— Матвей Саввич! Здравствуйте! — несколько конфузясь приветствовал его хозяин, пожимая его пухлую мохнатую руку.
— Ну, батенька, и живете же вы! — пыхтя и отдуваясь, продолжал толстяк, осматривая комнату маленькими свиными, но зоркими глазками,
— А что, высоко?
— Да высоконько-таки! Уф! Насилу взобрался… с полудороги вернуться хотел. Ну-с, а сама барыня где? Дома? — бесцеремонно вдруг спросил он, грузно опускаясь на широкое кресло около дивана.
Калинина несколько передернуло.
— Да, жена дома… вероятно, с обедом хлопочет! — неохотно ответил он.
— Дело! Соловья баснями кормить не следует! Ну-с, почтеннейший, а как наши дела?
— Это вы насчет поручительства?
— Да-с.
— Да еще не знаю — я еще не успел хорошенько переговорить с женой.
— Напрасно.
— То есть я начинал… но она, конечно, как женщина, опасается еще и…
— Гм! Опасается! Плохо, стало быть, вразумляли. Ну, да я сам примусь — авось-ко она меня лучше послушает, чем своего благоверного. Однако, тово: если вы меня ждали к обеду, то я приехал!
— Ах, да, сейчас! Сейчас! Я спрошу… вероятно, готово, — сконфузился Калинин и быстро вышел из комнаты.
Оставшись один, Короедов меланхолично замурлыкал какой-то мотив, постукивая жирными пальцами по столу, и принялся внимательно осматривать обстановку гостиной. Через минуту вернулся Калинин.
— Готово! Пойдемте обедать! — объявил он.
— Чудесно! — одобрил гость, кряхтя и сопя поднимаясь с кресла.
— А сама? — еще раз спросил он.
— В столовой.
— «Привет тебе, приют родимый! И нимфе здешних мест привет!» — запел Короедов, вступая в столовую и первым протягивая руку Наталье Николаевне. Та хотя и неохотно, но протянула свою. Короедов, не сгибаясь, поднес ее к своим губам и намеревался было поцеловать. Наталья Николаевна очень энергично выдернула свою руку у него под самым носом. Короедов в душе страшно обозлился, но не подал виду. Калинин, занятый осмотром стола с закусками, не видал этой сцены.
— Матвей Саввич, милости просим водочки, — обратился он к гостю. Тот повернулся к нему и окинул глазами расставленные закуски.
— Добре! — крякнул он и взял большую рюмку.
— За здоровье прекрасной, хотя и неприветливой хозяйки, — проговорил он и залпом выпил водку. Калинин сконфуженно улыбнулся, Наталья Николаевна сделала вид, что не слыхала его слов.
Перепробовав почти все закуски, жадно набивая ими рот и громко чавкая, Короедов занял наконец свое место за обеденным столом.
Суп прошел в полном молчании, все сосредоточенно ели и смотрели в свои тарелки. Затем Короедов сам протянул руку к мадере и налил себе довольно объемистый стаканчик.
— Так как же, сударыня, вы наше дело не одобряете? — обратился он после этого к Наталье Николаевне.
— Какое дело? — не поняла та.
— Как какое? — удивился в свою очередь Короедов. — Да разве же вам супруг не объяснил?
— Да, да, — быстро вмешался вдруг Калинин, — я говорил ей, но не успел еще хорошенько посвятить в подробности.
— Не успели? Ну, что ж, тогда я посвящу! Видите ли, в чем дело, прелестнейшая Наталья Николаевна, — начал гость, аппетитно прихлебывая мадеру и бесцеремонно поглядывая на хозяйку. — Дело это довольно сложное и в то же время для супруга вашего весьма прибыльное…-- И Короедов принялся не торопясь и очень обстоятельно объяснять ей самую суть предполагаемой аферы.
Наталья Николаевна слушала как будто и внимательно, но с видом человека, у которого уже давно готов обдуманный ответ. Калинин молчал.
Короедов говорил долго. Съели рыбу, была подана дичь, а он еще все продолжал говорить, добираясь уже и до деталей, и до мелких подробностей.
— Так вот-с, на основании всего вышеизложенного нам и нужно ваше вмешательство и, так сказать, порука своим капиталом! — заключил он наконец, наливая себе привычным жестом стакан вина. — Что же вы мне на это скажете? — переспросил он, видя, что Наталья Николаевна не отвечает.
— Что я вам скажу? — спокойно заговорила она, приподнимая голову и смело глядя ему в глаза. — Во-первых, скажу: несмотря на всю обстоятельность ваших объяснений, многое для меня, как для женщины непрактической, осталось непонятным, а во-вторых, я вижу, что вы глубоко убеждены в неоспоримой выгодности вашего предприятия, и удивляюсь только, почему вы сами не внесете нужного обеспечения? Вы человек, как говорят, очень богатый, и двадцать тысяч для вас, вероятно, ничего не значат…
Короедов, выслушав эту тираду, злобно сверкнул на нее глазами и насупился.
— Во-первых, Наталья Николаевна, в чужом кармане считать… неудобно! — глухо заговорил он. — А во-вторых, дело это я делаю не для себя, а для вас и потому надеюсь, что вы, а не я должны вложить в него капитал.
— Для нас? Во имя чего же? — сделала удивленное лицо Наталья Николаевна.
— Во имя чего-с? Ха, ха, ха! Во имя чего-с? — начал было Короедов и вдруг почему-то замолк.
Калинин сидел как на иголках и как-то особенно внимательно ел бисквиты со сливками.
— Да, во имя чего? — настойчиво повторила Наталья Николаевна.
— Хе, хе, хе! — нехорошо захихикал Короедов. — Да так, блажь вот пришла помочь вам, вот и все!
— Очень благодарны вам за эту блажь, но воспользоваться ей мы не намерены, — я, по крайней мере.
— Тем хуже для вас! — буркнул Короедов и посмотрел на Константина Васильевича: ты, дескать, что же молчишь?
Но Калинину сделалось вдруг чрезвычайно неловко: нахальный гость и угнетал и раздражал его; в словах жены и в ответе Короедова он услыхал что-то такое, что прежде ему не приходило на мысль. Не зная, как выйти из своего скверного положения он стал растерянно улыбаться. Прошло несколько секунд тяжелого, напряженного молчания.
— Ну, да что тут!.. бросим этот разговор… ну его! — пробормотал он наконец.
— Как бросим?! Как ну его?! — грубо проговорил Короедов.
— Да так и бросим! — уж более решительно повторил Константин Васильевич. — Вот пейте-ко лучше кофе… Ликерцу вот не хотите ли?
Наталья Николаевна слегка побледнела. Короедов усиленно засопел.
— То есть что же это такое? — раздраженно проговорил он, впиваясь глазами в хозяина.
— Это бенедиктин, а это вот коинор, — отвечал тот, как будто не поняв вопроса и продолжая улыбаться.
— Да я вас не об этом спрашиваю! Зачем же было огород городить, когда в результате вы ни с того ни с сего решаете все бросить? Вот о чем я спрашиваю вас!
— Я, Матвей Саввич, не ни с того и ни с сего решаю это.
— Как? Значит, вы вполне разделяете мнение вашей почтенной супруги?
— Да-с, вполне разделяю и даже скажу вам еще больше…-- начал было Калинин слегка задрожавшим голосом и вдруг сразу оборвался.
— Ну-с, что же вы еще больше-то скажете? — нахально приставал Короедов.
— Наташа, выйди отсюда! — едва сдерживаясь, проговорил Калинин.
Наталья Николаевна поднялась со стула и умоляюще посмотрела на мужа.
— Выйди, говорю, Наташа, и не волнуйся…-- повторил он как будто спокойнее.
— Ну-с? Я жду! — с вызывающим видом выговорил Короедов, когда та вышла из столовой.
— А вы чего ждете? — глухо спросил его Калинин.
— Как чего? Ваших объяснений!
— Моих объяснений, — о, они будут непродолжительны! Вы допили ваш кофе?
— Ну-с — допил-с!
— Ну так теперь прощайте!
— То есть как это? — запыхтел Короедов, поднимаясь с места.
— Ну да, да, да! Не заставляйте меня еще раз повторить это! — нервно проговорил Калинин, комкая салфетку.
— Так вот оно что! Что же это — ревность, что ли? А? Не опоздали ли, сеньор?
— Вон! — прошипел, совсем бледнея, Калинин. — Вон, иначе я тебе глотку перерву!
— А! Вот как! Ну хорошо! Ну хорошо! Погоди же! — захрипел Короедов, бросаясь в переднюю и торопливо схватывая свое пальто. — Хорошо же! Погоди! Я тебя, голубчик, заставлю поплясать! — продолжал он бормотать.
Калинин, бледный как полотно, прислонился к косяку двери и лихорадочно дрожал.
— Вон! — визгливо крикнул он еще раз.
Короедов опрометью бросился на лестницу.
Испуганная и трепещущая Наталья Николаевна вбежала в переднюю,
— Костя! Костя! Успокойся! Что с тобой? — обратилась она к мужу, схватив его руку. Тот посмотрел на нее каким-то тупым, ничего не соображающим взглядом.
— Да Костя же! Голубчик! Ну успокойся! — шептала она, трепля его за плечо.
— Ничего… Ничего… Оставь меня…-- тихо проговорил он, приходя в себя. — Ничего, это пройдет…
— Поди ты скорее к себе в кабинет, ляг! — настаивала жена.
— Хорошо! Хорошо! Только оставь меня… Я сейчас успокоюсь…-- И Константин Васильевич, пошатываясь, пошел в кабинет; Наталья Николаевна последовала за ним.
— Да оставь же ты меня! — раздраженно крикнул он ей, опускаясь на широкую оттоманку. — Уйди!..
Наталья Николаевна нерешительно вышла из кабинета.
— Фу! Как это возмутительно! — простонал Калинин через минуту, хватаясь руками за голову. — Теперь все пропало! Все рухнуло! Проклятые нервы! И потом, зачем он столько пил за обедом? Теперь Короедов одними векселями его задушит… Этот не помилует! Ужасно! А все из-за нее!.. Конечно, из-за нее. Нет, не такая бы ему жена нужна была! Нет, не пара она ему! Совсем не пара! — И Константин Васильевич почти злобно уставился на большой портрет Натальи Николаевны, стоявший на его письменном столе.
Примечание править
Написано в 1890 г. Печатается по изданию: Вл. А. Тихонов. В наши дни. Повести и рассказы. СПб., 1892.
1 Слова Фауста из одноименной оперы Ш. Гуно (1859).
Писатели чеховской поры: Избранные произведения писателей 80—90-х годов: В 2-х т. — М., Худож. лит., 1982. Т. 2.
Вступит. статья, сост. и коммент. С. В. Букчина.