А. Круглов править
[Не могу примириться] править
Я все еще не могу примириться с мыслью, что Николай Михайлович Ядринцев умер.
В ушах моих звучат его слова:
— На новую работу еду… Вы не шутите со мной теперь; такой прилив энергии чувствую, как никогда.
Это было недавно, всего каких-нибудь два месяца тому назад. Мы сидели с ним на Николаевском вокзале, пили чай и беседовали. Он говорил о планах работ, был необыкновенно бодр и весел.
— И ассигновка в кармане, --сказал Николай Михайлович, добавив шутя, — я плачу за чаишко, деньга есть…
Мы вспоминали общих знакомых. Николай Михайлович говорил с обычной любовью о Сибири. Слушая его задушевную речь, глядя на его худое, но воодушевленное лицо, я думал про себя; «Вот они, люди недавнего славного времени, на которое многие теперь нападают.
О, это не дельцы Колупаевы и не слабняки, не знающие куда идти и на что направить свою любовь. Это люди идеи, горячо любящие родину. Поработали они для нее и еще поработают».
И в эту минуту мысль, что Ядринцев скоро умрет, мне показалась бы чудовищной нелепостью. Эта энергия и — небытье! Этот седой воодушевленный мечтатель и — труп! Немыслимо, дико! Но это факт. Сердце, полное любви к родине, перестало биться. Навсегда закрылись горевшие мыслью глаза седого мечтателя. Еще одним борцом стало меньше, когда так нужны люди, преданные, родине, вооруженные талантом и знаниями. До последнего дня Николай Михайлович сохранил энергию и деятельную любовь к своей суровой отчизне.
Ее немного — этой деятельной любви. Во всяком случае меньше, чем той болтливой лицемерной любви, которая вертится на кончике языка и никогда не переходит в дело.
Н. М. Ядринцев любил мечтать как юноша, хотя ему было уже за пятьдесят лет. Но у сердца нет морщин, --сказал Виктор Гюго. Николай Михайлович мечтал и работал не покладая рук. Адам Мицкевич говорил: кто проспит утро летом, тот не увидит лучших минут года; кто проведет молодость в праздности, тот не насладится благами жизни. Этой праздности не знал Николай Михайлович. Все свои силы, все свои знания он посвятил родине как этнограф, экономист, публицист и археолог… Кому дороги интересы России, кто ценит серьёзно деятелей мысли и слова, тому близок умерший борец за свет.
Да, за свет бился он как писатель, как общественный деятель, как патриот-гражданин в том значении этого слова, какое не всеми ныне понимается, как должно. Везде и всегда это был человек плодотворного труда, а не хлесткой фразы. Ни годы, ни болезни, ни житейские и семейные неудачи не могли убить в нем энергии и любви к своему делу.
Я особенно близко сошелся с Николаем Михайловичем в одну зиму, когда мы долгое время прожили в Лоскутной гостинице в Москве, что называется бок о бок, на одном почти коридоре. Николай Михайлович читал реферат на археологическом съезде, много писал, хлопотал о сибиряках и всегда был веселым и остроумным. Зайдет, бывало, в номер и — польются откровенные разговоры, поднимутся споры.
Любил Николай Михайлович рассказывать о Сибири, о своих «странствиях и злоключениях», о заграничных поездках. Особенно помню один вечер — в январе, кажется… Николай Михайлович явился ко мне во фраке, прямо с какого-то обеда и начал рассказывать о своей жизни в Швейцарии. Мы все слушали с напряженным вниманием. Рассказывал он с увлечением, и его рассказ достигал художественной красоты.
— Вы поэт, — заметил один из моих гостей..
— Еще бы!.. —подтвердил я.
А когда поднялся спор о работах, глаза Николая Михайловича загорелись такой энергией, такой страстностью, что один из юношей невольно воскликнул:
— Знаете, мы перед вами — старики и инвалиды!..
Это была горькая правда.
— Какое славное сердце! — сказал мой земляк-земец по уходе Ядринцева.
Да, чудное сердце! Чудное сердце и светлый ум! Ни капли лжи, рисовки, актерства. Задушевность и простота.
Помню выражение Николая Михайловича при последней нашей встрече на вокзале:
— Любовь должна всего человека захватить, так взять, чтобы жить нельзя было одному без другого. Ну а так можно любить только раз…
Да, этот человек не разменивался в розницу и не менял своих привязанностей, как галстук.
Елизавета Румынская прекрасно сказала: «Иной человек походит на скрипку: только тогда, когда порвется последняя струна, делается он деревом». Только последняя! Николай Михайлович был таким. Струны рвутся, но скрипка все еще остается отзывчивым инструментом.
Силы слабели у Николая Михайловича, но он все еще был живым человеком. Порвалась последняя струна, и он стал трупом…
Преклонимся с благоговейной благодарностью перед прахом борца и почтим человека, жившего для блага родины. Оставшимся в живых есть чему поучиться у Николая Михайловича Ядринцева.
Воспоминания напечатаны в газ. «Новости», 1894, № 166 под общим заголовком «Воспоминания о Н. М. Ядринцеве».
Источник: Николай Михайлович Ядринцев: О литературе. Стихотворения. Письма. Воспоминания о Н. М. Ядринцеве [Статьи Ю. С. Постнова и Н. Н. Яновского; Примеч. и коммент. Н. И. Якушина]. // Литературное наследие Сибири, Т. 5, Новосибирск: Зап.-Сиб. кн. изд-во, 1980. — 404,[4] с.