Неясные времена (Дорошевич)
| Неясные времена : Два романа |
| Источник: Дорошевич В. М. Собрание сочинений. Том VI. Юмористические рассказы. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1907. — С. 55. |
К читателю. Прилагаемые произведения представляют собою два отрывка из двух романов. Первый — из аристократической жизни — принадлежит перу «постоянного читателя газет», мещанина Сидорова, и написан им, как говорит автор в предисловии, «на основании догадок, толков и наблюдений над свершающимися фактами общественной жизни». Другой роман, рисующий деревенскую жизнь, принадлежит перу графини Зизи Загорецкой. В предисловии, написанном голубыми чернилами на японской бумаге, говорится, что «роман этот, представляющий точную фотографию современной крестьянской жизни, направлен ко благу отечества и написан на основании личных летних наблюдений, рассказов одного бывшего штаб-ротмистра, а ныне земского начальника, а также постоянного чтения журнала „Гражданин“». Оба эти отрывка войдут со временем в наш колоссальный, необъятный по размерам труд, который будет носить название:
«Как русские понимают друг друга».
I
правитьВ 12 часов дня в роскошных покоях графа Закулды-Закулдайского сидели гости, ели ломтями ананасы и пили большими стаканами шампанское.
— Господа, — воскликнул, поднимаясь с места, граф Егозин, — позвольте провозгласить тост! За скорейшее возобновление крепостного права!
— Ура! — дружно грянули все присутствующие и полезли чокаться с графом.
— Да, любезнейший граф, — сказал князь Болтай-Болдаревский, — конечно, в возобновлении крепостного права единственный путь к спасению России. Но не следует забывать о другой, весьма важной реформе, которая должна сопутствовать. О введении всеобщего, повсеместного и ежечасного дранья. Лоза! Лоза, — говорю я, — вот орудие. От розги произрастёт то древо жизни, которое покроет тенью благополучия родную Русь!
— Ура! — крикнули было присутствующие, но их остановил князь Тугоуховский-младший:
— Да! Но не разучился ли наш распущенный народ пороться? Не потерял ли он привычки?
— Не потерял! — с живостью воскликнул граф Егозин. — Не потерял! Напротив, народ только и жаждет, чтоб его пороли! Со мной был случай…
— Неужели вас? — с испугом воскликнула княжна Кики.
— Не меня, а я! — внушительно отпарировал граф. — Гощу я в деревне и куда ни пойду, мужик за мной, погорелец. У меня в деревне, надо вам сказать, берёзовый лес чудный. Ходит за мной и канючит: «берёзки бы мне, ваше сиясь!» Не могу я в толк взять: чего ему от меня нужно? Но вдруг меня словно осенило, «Эврика!» Завёл я его в лес, разложил и всыпал: И что ж вы думаете? — успокоился! Встал, почесался, сказал: «здорово». Сам признал, что ему это здорово. И побежал стремглав поделиться радостью с семейством. С тех пор он больше не нищенствовал. А к высшим преисполнился такого благоговения, что, как завидит меня издали, бросается бежать сломя голову других о моём приближении оповещать!
— Да, но земство! Земство! — воскликнул барон Гамбринус. — Земство — вот наша язва. Земство, которое ходатайствует об окончательном упразднении порки!..
— Какое это земство? — с удивлением спросила княжна Мими.
— А вот, которое о дорогах заботится. Дороги строит.
— Ах, это! — рассмеялась княжна. — Его надо упразднить. Кузен Поль отлично говорит. Вы знаете, — он «вице». У него уж и проект готов. Земские собрания разгонят при помощи пожарных!
— Как так пожарных? — заинтересовалось всё общество и даже перестало пить шампанское.
— А так! Как соберутся земские в собрание, окружить дом пожарными и пустить воду из брандсбоев в собрание. И разгонять не надо, — сами разбегутся.
— Но кто ж тогда с дорогами будет возиться? — наивно спросила баронесса Нини. — Такое неприятное дело!
— Поль говорит: «мы». У него и на это проект готов. Он «вице», но когда его сделают «самим», он говорит: «Прикажу, чтоб крестьяне не смели в город ездить. Чего им там делать? Пусть дома сидят и землю пашут. Вот и не нужно будет никаких дорог». Просто, хорошо и экономия.
— Всё это так, — меланхолически воскликнул князь Репов-Морковский, — всё это так! Но у нас есть ближе враг, которого надо упразднить. Суд присяжных так называемый! Суд, где говорят людям: «убей мать твою, и отца твоего, и детей твоих, и мужа твоего, и всех ближних твоих — и приходи к нам, оправдаем!» Суд, где проповедуют: «Убей!» «Укради!» «Прелюбодействуй!» Вот язва! Вот что надо упразднить прежде всего.
— Да! Упразднить! И, кроме того, пересмотреть уложение! Теперь его пересматривают, но разве это пересмотр? — воскликнул граф Забодай-Бодаевский. — Пересмотреть и, вместо всякого суда, ввести просто смертную казнь. Вешать просто и вешать за ребро!
— За ребро! Это очень стильно, — за ребро! — протянула графиня Додо и вытянула свои ножки в ажурных чулочках.
— Да, но прежде всего надо упразднить школы, — пискливым голосом воскликнул юный графчик Подскрёбыш-Закатальский, — школы упразднить!
— Какие?
— Всякие!
— Я не понимаю даже, — воскликнула, пожав плечами, баронесса Лили, — зачем грамота, когда нечего читать? Что может мужик прочесть в наших так называемых толстых журналах? Я поняла бы ещё, если б мужиков учили французской грамоте. Там хоть есть литература!
— Ça viendra[1]! — успокоил её на самом лучшем французском языке Тугоуховский-младший и, обратившись к сидевшему тут же монакскому посланнику, шутливо спросил его:
— Ты что же сидишь, как кикимора? Что скажет Европа, если ввести такие реформы для русского народа?
— Русский народ — свинь! — улыбнулся тот. — Еуроп нишево кафарить не будет. Сэки, дюша мой, зделай твае одолженые!
Все рассмеялись, бодро допили шампанское и поехали всей компанией к Палкину, где и спросили двухрублёвый обед.
II
правитьБыло 11 часов утра. Только что вставший пьяный мужик Никита Бегемотов бил свою жену Анисью и говорил странные и непонятные слова.
Многострадальная пьяница-женщина после двадцать второго удара спросила:
— За что ж ты меня бьёшь?
— Кого люблю, того и бью! — отшутился Никита. — Пошла стряпать! Сейчас к нам придут гости. Ты что нынче готовишь-то?
— Курицу с рисом! — ответила Анисья.
— Самый лучший способ, как дешевле всего приготовить курицу, такой: взять у соседа потихоньку курицу, ощипать её живою и положить в самовар. И чай «скуснее», и курица уварится.
В это самое время в избу вошёл мужик Аким.
Войдя, он, конечно, не перекрестился, потому что у Никиты, который учился в земской школе, образов в избе не было, а в так называемом переднем углу висел портрет Фердинанда Лассаля.
Вошедший Аким и Никита ударили, по грубости нравов, друг друга по уху, меряя силу, обругались самыми ужасными словами, и между ними произошёл следующий шутливый разговор:
— Водку пьёшь?
— Пью.
— В трактир ходишь?
— Хожу.
— Подати платишь?
— Замолол![2]
Все расхохотались, и Аким с Никитой, в ожидании завтрака, выпили ведро водки и пошли развлекаться жестоким обращением с животными.
Они вырвали ногу бегавшей курице, завязали узлом хвост корове, выломали четыре особенно выдававшихся ребра у бедной, старой лошади и повесили за задние ноги собаку, привязав к её морде за хвост кошку, так что весь двор наполнился адским рёвом, и они не слыхали, как подъехал уездный земский начальник взыскивать подати.
Аким и Никита немедля убили уездного земского начальника, спрятали труп в солому и пошли завтракать.
— Подкрепим свои силы, — сказал Никита, — а потом составим прошение, что мы голодающие, и поедем к соседнему помещику рубить его лес!
— Отлично! — смеясь, сказал Аким. — Но как же мы поедем назад в темноте? Это далеко!
— А мы подожжём его усадьбу! — захохотал Никита.
— Ура! — воскликнул Аким и стал пить водку.
Так живёт русский народ!!!