Нечто о самолюбии
правитьДавно уже замечено, что люди стараются хвастаться такими качествами, которых не имеют, более, нежели теми, коими в самом деле украшаются. Цицерон подал пример сей слабости. Каждый день представляются нам подобные примеры. Видим, что важные люди государственные, отличающиеся глубокими знаниями, умом быстрым и проницательным, хотят казаться забавниками, между тем как любезные забавники обнаруживают требования на ученость и сведения. Если хотите Дамону оказать вежливость, не говорите ему, что он хорошо одет, что он имеет приятную наружность, что разговор его жив и разителен; нет, твердите ему, что никто лучше его не знает выгод дворов и всех государств Европы; говорите ему о знаниях его в политике, о даровании к отправлению дел государственных. Лизимон есть славный адвокат; он знает все полезное и нужное для своей должности, искусно управляет оружием умствований, говорит красноречиво и убедительно. Недостает только ему телесных совершенств, ухватки его так неловки, что при первом на него взгляде трудно поверить, что он жил в свете и получил приличное воспитание. И что ж? Лизимону более всего нравятся наружный вид его и ухватки; все его честолюбие стремится к одной цели — казаться прелестным.
Я знал одного чиновного человека, одаренного здравым рассудком, умом основательным, приятным, и сверх того обогащенным многими полезными знаниями. Может статься, он не имел дара блистать и отличаться в сенате в качестве оратора; но был отменно способен к делам, и без всякого сомнения приобрел бы себе общее уважение, когда бы захотел принять на себя те должности, на которые порода давала ему право. По несчастью, в продолжение учебного курса своего случилось ему заглянуть в некоторые медицинские книги. С того времени мой Дюк начал почитать себя членом факультета, и, сделавшись сам собой доктором, презирал своих собратий и ставил себя выше всего. Один из льстецов воспользовался сим смешным тщеславием. Он притворился страждущим именно той болезнью, от которой Дюк имел верное лекарство и беспрестанно им хвастался. Не нужно сказывать, что больной выздоровел самым чудесным образом, и имел двойное удовольствие в одно время благодарить своего благодетеля за чудесное излечение и за пенсию, которую Дюк определил ему.
……. Tout flatteur
vit aux dépens de celui qui l'écoute.
Кажется, что женщины, судя по образу их жизни, должны бы менее нас подвергаться сей странности. Их требования не столько многосложны, не столько разнообразны. Однако ж Цицерону можем противопоставить Елисавету. Правда, желание казаться прекрасной столь свойственно всем женщинам, что должно извинить королеву, имевшую сию слабость. Совершенно противное видим в тех, которые отказываются от требований на красоту и прилепляются к славе ученых, для женщин не очень надежной. Миртилла с тех самых пор, как отвратила прекрасные глаза свои от земных предметов и устремила их на светила небесные, почитает себя астрономом; чтобы заслужить ее внимание, надобно говорить с ней о новой планете. Эванта, прочитав Реомюра, тотчас разорвала связи со всеми своими обожателями и живет только с одними бабочками и насекомыми.
Впрочем, если с одной стороны люди хотят славиться такими качествами, которых в самом деле нет в них, то не должно заключать, что они не уважают тех, которые имеют. Напротив, они сделавшись по чему-нибудь известными, всегда оказывают некоторый род презрения к людям, которые не могут похвалиться достоинством, им приписываемым. Ученый присваивает какое-то преимущество перед человеком, отправляющим должность в статской службе; а сей в свою очередь, будучи уверен, что его звание важнее всего, почитает ученые упражнения делом самым легким, или безгрешным занятием, или же пустой забавой, иногда довольно приятной.
Нет ремесла, которое не поселяло бы сего тщеславия; нет характера, который не был бы подвержен сей слабости. Она примечается в людях самых умеренных и просвещенных. Чтобы удостовериться, какую важность приписывает каждый своему упражнению, довольно сослаться не несколько строк предисловия к книге, под названием: Трактат о соловьях. Автор говорит: «Я двадцать лет трудился над сочинением сей книги. Люди, умеющие мыслить, уверены, каким великим чистейшим удовольствием наслаждается тот, кто чувствует, что он полезен обществу: вот цель, на которую должны мы устремлять все наши деяния! Кто по возможности не старается споспешествовать общему благу, тот, кажется, не знает, что он живет на свете столько же для пользы других, как для своей собственной. Сии побудительные причины заставили меня издать Трактат о соловьях». Автор далее прибавляет: «Любовь к общему благу, заставившая меня выдать в свет сие сочинение, не препятствовала мне наблюдать, чтобы оно было писано с откровенностью, с искренностью.» Послушаем г. Юма: «Превосходство ученых занятий столь важно в сравнении с прочими упражнениями, что люди, которые хотя с посредственным успехом предаются им, пользуются преимуществом перед отличившимися в делах обыкновенных.» Не вхожу в исследование точности сего примечания.
Известно, что, незадолго до смерти своей, знаменитый историк получил от министра диплом на ежегодную пенсию по двести луидоров. Любопытно было бы знать, что они оба чувствовали при сем случае: один, может быть, высокомерное покровительство, другой — благодарность, смешанную с гордостью. Г. Юм не относил ли того к самому себе, что написал о Мильтоне? "Литлок, " говорит сей славный историк, «вспомнил о каком-то слепом Мильтоне — так он называл его — и велел ему перевести на латинский язык трактат со Швецией. Сии выражения заставляют смеяться каждого, кто вспомнит, что Гитлок со всеми своими титлами, должностями, и, что более, с талантами и заслугами теперь ничего не значит в сравнении с Мильтоном.»
Лорд Литлок, говоря о Мильтоне с таким пренебрежением, без сомнения почитал себя выше поэта. Впрочем кто знает, что Мильтон со своей стороны, в то самое время, когда поручали ему должность столь недостойную его, не возносился пред тем, кому должен был повиноваться? Кто знает, что он не имел тайного предчувствия о той степени, которую потомство определило ему? Что он предварительно не наслаждался своим триумфом? Какой урок для людей, которые в ослеплении своем не отдают должной справедливости скромному таланту и оставляют его в небрежении!
Я заметил две душевные склонности, всем общие и по-видимому противные между собой: желание блистать качествами, которых не имеем, и увеличивать достоинство тех, которые имеем. Последняя склонность объясняется сама собой; нам остается только сослаться на нее. Мы любим себя во всем, что принадлежит нам; хвалить свое ремесло, значит хвалить себя самого. Склонность противоположную упомянутой объяснить несколько труднее. Страсть, казаться одаренным качествами, нам совершенно чуждыми, зависит, может быть от эпохи, в которую, по нашему мнению, мы получили их. Те из них, которые мы имеем в самом деле, и на которых основываются наш характер, наш ум, наши дарования, укоренились в нас в возрасте неспособном для впечатлений тщеславия. Прочие новы для нас. Мы употребляли усилия для приобретения их в такое время, когда самолюбие уже развернулось в нас. Сии поздние плоды не могли созреть, но мы уже в состоянии были льстить себе и удивляться, и потому скрыли сами от себя свои слабости.
Какая ни была бы тому причина, но действие очевидно; нельзя оспаривать его.
Люди внутренне сравнивая себя с другими, обыкновенно вдаются в две сии крайности. Напыщенные ребяческим тщеславием, мы не хотим обращать внимание на прямое наше достоинство, безрассудно присваиваем себе дарования, совершенно чуждые нам, и в то же время уважаем в других те знания и качества, которые сами имеем. Странное противоречие! Для чего бы, кажется, не рассудить нам, что смешно иметь требование на превосходство во всех отношениях; что величайшие гении не достигли в том своего желания, что сколь несправедливо, столь же неблагоразумно оказывать пренебрежение к тем, которые не упражняются в занятиях, чуждых званию их; что мы сами, без всякого сумнения, имеем свои недостатки; и что, может быть, недостает в нас качеств гораздо важнейших, нежели те, в которых недостатком упрекаем наших ближних.
Нечто о самолюбии: [Эссе]: (Из Брит. Библиот.) // Вестн. Европы. — 1804. — Ч. 18, N 21. — С. 33-41.