Буслаев Ф. И. Преподавание отечественного языка: Учеб. пособие для студентов пед. ин-тов по спец. «Рус. яз. и лит.»
М.: Просвещение, 1992.
НЕЧТО О РУССКОМ СЛОГЕ. ДЛЯ ПРОГРАММЫ К ГОДИЧНОМУ ИСПЫТАНИЮ В АРЕНСБУРГСКОМ УЕЗДНОМ ДВОРЯНСКОМ УЧИЛИЩЕ, 20 И 21-ГО ДЕКАБРЯ 1843 Г. РАССУЖДЕНИЕ УЧИТЕЛЯ ВЫСШИХ КЛАССОВ РУССКОГО ЯЗЫКА НИКОЛАЯ ВАРАДИНОВА. ДЕРПТ. 1843 Г., В 4-КУ, 23 СТР. ОПЫТ ПОЯСНЕНИЯ ВИДОВ РУССКИХ ГЛАГОЛОВ. РАССУЖДЕНИЕ И. НИКОЛИЧА, СТАРШЕГО УЧИТЕЛЯ РУССКОГО ЯЗЫКА ПРИ ДЕРПТСКОЙ ГИМНАЗИИ. ДЕРПТ. 1843, В 4-КУ, 18 СТР. ДЛЯ ПУБЛИЧНОГО АКТА ДЕРПТСКИХ УЧИЛИЩ
правитьОфициальные сочинения учителей важны не столько в литературном отношении, сколько в статистическом, ибо служат указателем учебного направления и степени знаний в том или другом училище. Вышеозначенные рассуждения существенно отличаются своим характером: первое беллетристическим, последнее — филологическим.
«Разнообразие русского слога, несогласие отечественных писателей касательно сего предмета, статья Казака Луганского „Полтора слова о нынешнем Русском языке“ (Москвитянин, 1842, № 2), замечания на оную г. Шевырева (какие?), отзыв „Журнала Министерства народного просвещения“, а особливо новое издание „Истории государства Российского“ и истинно благонамеренное объявление г. Погодина об этом приятном событии родили во мне намерение изучить в самих источниках русское слово от великой эпохи преобразования нашей Родины, по возможности, до текущего времени». Так откровенно признается г. Варадинов на первой странице своего рассуждения. Конечно, «Москвитянину» весьма приятно, что его мнения наводят па истинный путь учителей из отдаленных Ост-Зейских губерний, но вместе с тем и прискорбно, что-не так, как следует, понимаются. Прежде всего надобно заметить, что только одни краткие журнальные статьи никоим образом не могут в человеке ученом возбудить намерение изучить то, что он как преподаватель должен бы давно уже знать. Притом как бы основательны и добросовестны они ни были, никогда не дадут ясного и полного понятия о целой науке. Без твердого начала, следующий только им одним непременно впадает в противоречия. Господин преподаватель хочет изучить «Историю государства Российского» подвигнутый к тому чем же? — объявлением, и притом — объявлением уже о последнем издании оной: и между тем думает ограничить русский язык только новым периодом его истории, т. е. от Петра до наших времен, тогда как главным источником карамзинскому слогу — древнейшие памятники литературы допетровской. Желательно, чтобы по лекциям проф. Шевырева о русской литературе, печатаемым в нынешнем году «Москвитянином», господин преподаватель убедился в необходимости более глубокого изучения русского языка. Если бы господин преподаватель знал, что и до Петра писали полурусским, полуцерковнославянским языком, то не думал бы, что пастыри церкви времен петровских, «считая разговорное наречие неприличным для изъяснения истин евангельских и постигая, что чисто славянские звуки не совсем внятны их благочестивым слушателям, изобрели (sіc!), без помощи грамматик, особенный 'способ выражения: он занимает в русском витийстве середину между текстом библейским и общеупотребительным языком…» (с. 6).
Вера в скоропреходящие журнальные толки и критики несовместна с обдуманным убеждением в деле науки: потому господин преподаватель не умеет воздать должного нашим писателям и без церемонии ставит наряду с Карамзиным и Пушкиным таких, которые никогда о том и не мечтали. На 20 стр. сказано: «Греч, по справедливости, научивший нас правильно писать», — а Карамзин, Жуковский, Пушкин, Востоков — разве не учители наши в грамматике? Особенно странною показалась нам похвала Луганскому: говоря о Лажечникове, Гоголе, господин преподаватель прибавляет: "Не надлежало бы здесь говорить о Казаке Луганском: он выходит из пределов текущего времени (?), в нем не должно видеть только рассказчика: он во многом (? неопределенно!) двигатель речи, что так ясно высказал в статье «Полтора слова о нынешнем русском языке».
Конечно, направление Луганского весьма дельно и благородно: он стоит за народную речь, но нисколько не выходит он из пределов нашего времени, потому что его давно уже опередили Пушкин и Крылов, столь метко и художественно уловившие речь в устах народа. Еще Пушкин указал на сказки и песни народные как важнейший источник усовершенствованию слога и советовал учиться русскому языку у московских просвирен (см. Сочинения Пушкина, т. I, с. 253—254 и т. XI, с. 214—215, 230—231). Вообще похвалы господина преподавателя отзываются каким-то юмором и, как кажется, намеренной темнотою. Так, напр., на с. 21 Гоголя он хвалит за то, что в его сочинениях «недоразумения нет ни в одном предложении». Не поздоровится от этаких похвал! На стр. 23 он хвалит Кукольника так: «Хотя сценами „Бориса Годунова“ восхищались до очарования, но высший драматический слог приобрел драгоценный перл при появлении „Торквата Тасса“ Кукольника. Наш трагик отвергнул образцы отечественные, подражая немецким, умея искусно подделываться под разговор нижегородских граждан (?) и подслушивать беседы бояр, он все-таки предпочел здесь художественную плавность возвышенной речи». Особенно конец этого периода так темен, что трудно решить — похвала ли это Кукольнику или брань? Вероятно, Кукольник сам не согласится, чтобы его «Тасса» сажали на одной лавке рядом с «Борисом Годуновым» Пушкина: соседство страх как невыгодно.
Учителю словесности никоим образом непростительны неприличия в торжественной речи. Говоря о «Душеньке» Богдановича, господин преподаватель замечает: «Самая вольность картин не достояние минувшего периода — это наш недостаток, наша слабость» (с. 9). Мы умываем руки при подобном обвинении и удивляемся простосердечной исповеди педагога на публичном акте. Неприлично также — фамильярно обращаться с великими писателями: теперь уже прошла мода, чтобы вместо Державина сказать: «Гавриил Романович многими одами стал Бояном Европы и Азии» (с. 9). Также неприличным в торжественной речи показалась нам выходка против чиновников: «даже „Кавказский пленник“ был изувечиваем бесконечными переписками канцелярских чиновников…» (с. 22). Это неделикатно и перед посетителями акта и даже перед учениками, потому что слушатели этой речи, вероятно, были по большей части люди чиновные и многие ученики дети чиновников. В торжественной речи всякое слово должно быть кстати.
Что касается до рассуждения Николича, то мы рекомендуем его всякому немцу, желающему получить ясное понятие о видах русских глаголов и даже краткое руководство к употреблению их. Господин преподаватель все дело представляет практически, применительно: берет отрывки из русских писателей и переводит их по-немецки, берет греческие, латинские, немецкие, французские тексты и переводит по-русски, так что из сближения различных языков становится ясно, каким формам чужих языков соответствуют виды наших глаголов. Николич основывает учение о видах на след. началах: «глагол означает действие или состояние. Свойство же всякого действия или состояния можно представить себе или продолжающимся, всегдашним, обыкновенным, или кратким, мгновенным, случайным. От того или другого способа представления действия или состояния предмета зависит и самый образ их выражения. Глагол поэтому не может ограничиваться одним лишь изменением своей формы по времени, в каком мы желаем осуществить представляемое нами действие или состояние, но должен отражать и оттенки, зависящие от двух означных свойств точек воззрения на действие или состояние, и подчиняться также им в изменении своей формы. В древних языках и во всех новейших, как германского, так и романского происхождения, спряжение глаголов зиждется на предыдущих двух началах, и мы находим три времени для выражения действия продолжительного (Tempora der Dauer) и столь же для изображения действия конечного (Tempora der Vollendung). Но славянские наречия, как-то языки русский, польский и прочие, отличаются грамматически от новейших и древних в том отношении, что глаголы их касательно образа выражения продолжения или исполнения действий не составляют особенных времен продолжения или исполнения действий из одной и той же формы глагола, но для осуществления тождественного понятия о действии или состоянии имеют, смотря потому, в каком виде они представляются, в продолжительном ли или кратком, различные выражения, из которых каждое, в свою очередь, отдельно изменяется по временам. Времена других языков, и виды глаголов русских в основании своем, на которое опирается и употребление их, довольно сходны».
КОММЕНТАРИИ
правитьНечто о русском слоге. Для программы к годичному испытанию в Аренсбургском уездном дворянском училище, 20 и 21-го декабря 1843 г. Рассуждение учителя высших классов русского языка Николая Варадинова. Дерпт. 1843 г., в 4-ку, 23 стр.
Опыт пояснения видов русских глаголов. Рассуждение И. Николича, старшего учителя русского языка при Дерптской гимназии. Дерпт. 1843, в 4-ку, 18 стр. Для публичного акта дерптских училищ.
Рецензия Ф. И. Буслаева на эти две работы учителей русского языка была опубликована в «Москвитянине» (1844, ч. III, № 5, с. 55—59).