|
Этот текст содержит ненормативную лексику.
Содержание этой страницы или секции некоторым читателям может показаться непристойным или оскорбительным.
|
НЕУСТРАШИМОСТЬ
Новелла
Раз в деревню барыня,
Долго жив в столице,
Больше ж на целительных
Водах за границей,
Летом прибыла... Осмотр
Делает именью.
И с приказчиком своим
Едет по селенью.
Оба, знаете, верхом,
Дама в амазонке.
И, дивяся, мужики
Жмутся все к сторонке.
В поле выехали; вдруг
Лошадь испугалась,
Закусила удила
И стрелой помчалась,
А за ней приказчик вслед.
Барыня свалилась,
Удержала повода,
Только заголилась.
Вот, оправясь, барыня,
И коня ретивость
Удержав, садится вновь.
— Что, неустрашимость
Видел ты сейчас мою? —
Спутника спросила.
— Видел, — этот отвечал
И глядит уныло.
— Что ж, признайся, какова? —
Вновь к нему с вопросом.
Но на барские слова
Тот лишь крутит носом
И, приняв весёлый вид,
Всё ещё стесняясь,
Наконец, он говорит,
Глупо ухмыляясь:
— Ох, великая!.. У нас,
Впрочем, ей другое
Есть название. — Сейчас
Говори, какое?
Откровенен будь со мной...
— Я плохой рассказчик,
А у нас зовут пиздой! —
Отвечал приказчик.
~ 1850-е годы,
С-Петербург, Нижний
|
|
Примечания
В новелле «Неустрашимость» особенно чётко виден основной почерк Шумахера: обращение всего и вся в циническую шутку. И если в сборник «Между друзьями» вошли самые скабрезные его стихи конца 1850-х и 1860-х годов (тех времён, когда поэту было около сорока лет), то даже в 1880-е годы, старея и болея Шумахер по-прежнему продолжал упражняться примерно в том же духе домашней поэзии. В письме к П.Ф.Перфильевой (жене гражданского губернатора Москвы) он даёт примерно такое (цинически трезвое) самоопределение своего творчества: «Признаться, меня очень позабавило обращение в письме Вашем: «Cher poёte». Ну какой же я поэт? Я – певчий скворец. Без лирики нет поэзии. А у меня..., какая у меня лирика, дальше шутки в стихах ничего нет!»[1] (достаточно любопытно сравнить эти строки из письма Шумахера с его же стихотворением 1880 года «Какой я, Машенька, поэт?»)
Однако, что весьма показательно с точки зрения психологической, несмотря на понимание того непреложного факта, что «без лирики нет поэзии» именно эта, диссонирующая с картинами повседневной жизни «чистая лирика» вызывает неизменно саркастическое отношение Шумахера – в творчестве Фета, Майкова и близкого к ним числа поэтов, чистых лириков. Не раз, и не два (точно так же, как и Козьма Прутков) он обращается к творчеству этих поэтов, чтобы написать «на них и для них» весьма дерзкие и лягновенные пародии, например, такие как «Российская идиллия» (подражание А. Майкову).
По кругу ежедневного чтения и отзывах в письмах отчётливо заметно, до какой степени все вкусы Шумахера погружены в дальнее прошлое. Особенно близок ему XVIII галантный век французской литературы и, говоря шире – вообще традиции фривольной (и даже скабрезной) европейской фантазии, знатоком и ценителем которой он был едва ли не всегда.[1] До самых последний лет жизни Шумахер с удовольствием перечитывает французскую эротическую поэзию, «смакует» новеллы Маргариты Наваррской (и более всех, разумеется, «Гептамерон»), а также немецкие и итальянские образцы пониженного, площадного юмора. Все эти черты характера, вкуса и стиля Шумахера явственно отпечатались в «галантной новелле» (на русский помещичий лад), под названием «Неустрашимость».
- ↑ а б под ред. А.Ранчина и Н.Сапова. Русская нецензурная поэзия второй половины XIX века. — М.: «Ладомир», 1994. — С. 148—153.
