Вопросы философии, № 10, 1992
В то время, как глубинные основы России, дробясь в противоречиях, приближали ее к катастрофе, русская культура начала XX века пережила воистину «золотой век» художественного и интеллектуального разнообразия и духовного единства, в котором ныне — наша надежда на возрождение. Чем острее становился социально-политический конфликт, тем яснее осознавалась высшая ценность национальной культуры. Вчерашние противники, не отказываясь от разногласий, объединялись в борьбе не против, а за. Собирались в Ковчеге, ища спасения.
Так было и в жизни Василия Васильевича Розанова (1856—1919) и Сергея Николаевича Булгакова (1871—1944). Из XIX века первый пришел неортодоксальным монархистом, второй — «критическим марксистом». Но то были лишь функции, налагаемые обществом на своих выдающихся членов, вся дальнейшая деятельность которых состояла поначалу в самостоятельном осмыслении возложенной на них роли, а затем — в освобождении от дурного умысла пьесы, грозившей ужасным финалом.
Их жизнь прошла почти друг при друге. В конце 1880-х годов в Елецкой гимназии сталкивались темпераменты: учительский, «репрессивный» — В. В. Розанова и ученический, «писаревско-нигилистический» — С. Н. Булгакова1. В начале н900-х житейское противостояние уменьшилось: духовно-общественный кризис диктовал пересмотр «боевых» принципов. Основой потенциального сближения антагонистов стало их обращение к религиозным проблемам мира и интеллигенции. Булгаков задумался над высшей санкцией интеллигентской борьбы за политическое освобождение и заложил первый камень в фундамент своего «христианского социализма». Выступая в конце 1901 года в Религиозно-философских собраниях, Розанов отметил «серьезные искания» в демократической среде и, надеясь на ее путь к религии, признался: «„Культурные“ люди, как только теряли связь с интеллигенцией, теряли тем самым значение»2. Но союз «культуры» и «общественности» пока оставался задачей. На пути их взаимопересечения лежала злободневная политика. Планируя создание общественного журнала «Вопросы Жизни» в союзе с коллегами Розанова по Собраниям, группа Булгакова особо оговорила его исключение из числа участников. Для репутации отъявленного реакционера Розанову было достаточно уже одного только его сотрудничества в «Новом Времени». Но, в конечном счете, именно программа булгаковских «Вопросов Жизни»3, требовавшая политического освобождения с последующим преобразованием общества на христианских началах любви и справедливости, построенная на идеях Владимира Соловьева о «христианской политике», послужила поводом к сближению с Розановым. Булгаков начал публиковать адресованные Розанову письма Вл. Соловьева. В этом проявились новые приоритеты, «перемена жизненных перспектив и связанных с нею переоценок», апогеем которых стал Манифест 17 октября 1905 года. Дарованные им политические свободы выдвинули теперь уже, в первую очередь, творческие задачи их утверждения не только в общественной, но и в духовной жизни России. Обращение к универсальным принципам культуры обязывало с должным «консерватизмом» отнестись ко всем ее завоеваниям и отвлечься от сугубо партийных оценок. «Политика уже не может быть для нас религией», — заключал Булгаков, а религиозное устроение жизни неизбежно сталкивало «христианских политиков» с официальной церковью, монополизировавшею вопросы совести и поставившею ценности православия на службу деспотическому государству. И в отстаивании свободы совести Розанов-публицист, критик церковного бюрократизма, мог оказать неизмеримую помощь. Но Розанов странным образом качнулся «влево», и в 1906 году Булгаков с недоумением отмечал перемену ролей. Позже было еще не одно внешнее «колебание» Розанова, но тот момент «засветил» некоторые сущностные характеристики его миросозерцания, которые, несмотря на дальнейшее сотрудничество, позволяли Булгакову говорить: «Религия Ваша — не моя религия».
Розанов писал: «„Добро“ Я заключено <…> в противоборстве всему, а „зло“ Я заключено в слабости, в уступчивости». Новозаветное, «слабое» добро строит «мораль», но не дает «лица». Следовательно, необходимо отыскать «лицу» тот космос, который, будучи сакральным, как новозаветный, не понуждал бы к «слабости». И Розанов отыскивает его в Ветхом Завете, в освящении того, что «внизу». И тем самым избегает «давления морального закона там, где его в общем не может быть, так как вся-то область эта — биологическая, и не „моральная“, и не анти-„моральная“, а просто — своя, „другая“»4. Обращаясь к «темному», «инстинктивному», живому, Розанов борется с рационализмом (который «ощущает себя оскорбленным действительностью»), диктатом идеала, созвучного холодному, мертвящему свету луны5. И в этом, казалось бы, мог с ним согласиться Булгаков, сделав важную оговорку: не всякий идеал мертвенен, но лишь тот, что ограничен посюсторонним, эмпирическим, что лишен действительных начал единого и живого, которые лежат в трансцендентном. Но розановский теизм, утверждаемый им языческий культ Солнца, неизбежно входит и в пределы языческого сексуализма, родового понимания любви. Свет Отца, породившего мир, затмевается для него слепящим, темным сиянием лика Христа: органичное, полноценное бытие Ветхого Завета — ограничением, аномалией Нового. Сексуальное, половое — бесполым. «Самый дух имеет пол, и духовные явления <…> явно распадаются на мужские и женские». Язычество для Розанова — утверждение земной жизни, в то время как «христианство есть полная безнадежность о всем земном!»6 Отсюда у Розанова: обожествление семьи и культ коитуса, внимание к иудаизму и исследование его «отношения к крови». Отсюда — обвинения Булгакову, Флоренскому и их кружку, в итоге — мстящие в Соловьева, в том, что они «все время думают, чувствуют и говорят о церкви, о христианстве, ничего не сказали и, главное, не скажут и потом ничего о браке, семье, о поле»7.
Прежний сотрудник Розанова по монархическим «Московским Ведомостям» Л. А. Тихомиров однажды проговорился ему о причинах отчуждения от Розанова даже его политических единомышленников. Он иронизировал: «Земля, господине, такая: не вмещает здорового таланта, тянет ее к революции да клубничке, да смеси революции с клубничкой»8.
Соловьевцы: Булгаков и иже с ним не отмахиваются от антипода. Еще в «Вопросах Жизни» Булгаков писал: «В настоящее время возвышенная и чистая мистика пола, которая неразрывно связана у Соловьева с аскетической (конечно, в широком смысле) моралью, призвана сыграть особенно важную роль ввиду того, что как раз теперь к проблеме пола привлечено такое исключительное внимание Розановым, разрешающим ее в какой-то фаллический апофеоз. <…> Не может одновременно царить в душе притягательная сила фаллической бездны и неземная красота горнего света. Здесь незасыпаемая пропасть»9. Если мы и не найдем у Булгакова специального исследования половой любви, то уж во всяком случае претензии Розанова к Соловьеву неосновательны: в соловьевском наследии есть «Смысл любви». Согласно ему, «половая любовь есть высший расцвет индивидуальной жизни», и посему исходя из эмпирии, из биологии, нельзя обосновать безусловной ценности объекта любви, — в них нет «истинной любви». Но соловьевское видение проблемы не уничтожает и «биологию»: любая крайность, противопоставление духовного и физического — «есть аномалия». Поэтому преодоление внешнего опыта, углубление любви он находит не в «отвлеченных принципах», а в другом опыте — «опыте веры»10. Опровергаемое Розановым христианство дает действительное оправдание и содержание любви, как человеческого, не отступаясь от пола, а возвышаясь над ним. Булгаков утверждает не «вне-польность», а «сверх-сексуальность» христианства. Флоренский (в записи Розанова) вторит ему: «Христианство и не за пол, и не против пола, а перенесло человека совершенно в другую плоскость»11.
Устанавливаемые Розановым принципы не могут стать противовесом принципам Булгакова просто потому, что не вступают в прямое с ними столкновение, а действительно толкуют о «другом». Самое печальное может оказаться в том, что толкуют они не о человеке, или — о другом человеке, а о его другой жизни. Письмам Булгакова Розанов предпосылает такую заметку: «При великолепной пользе, есть что-то сухое и „не нашенское“ в нем. „Чем выше я его ценю, тем менее я его люблю“. А м<ожет> б<ыть>, это оттого, что я червь?» 2.
Оставим прошлому решать тонкости взаимоотношений этих людей. Они преодолели главное в своем времени: немоту сознания, окружившую «Крейцерову сонату», безъязыкость мысли, встретившую «В чем моя вера?» Они сделали разнообразный опыт личности предметом не только общего обсуждения, но и индивидуального выбора. Лишь нарастающий кризис остановил движение общества недалеко от арцыбашевского «Санина». И нам следует прервать паузу, в которой остались живыми вопрошателями — Булгаков и Розанов.
Письма печатаются по автографам: N 1—5: ОР РГБ. Ф. 249. M 3823. Ед. хр. 7. Л. 3—14; N 6: ОР РГБ. Ф. 249. M 4215. Ед.хр. 3. Л. 2.
Примечания
править1 Об этом см. опубликованные мною автобиографические письма С. Н. Булгакова (Логос. 1991. N 2.), одно из которых адресовано В. В. Розанову.
2 Новый Путь. 1903. N 1. Приложение. С. 30, 55.
3 Об этом подробно: Колеров М. А. «Вопросы Жизни»: история и содержание // Логос. 1991. N 2.
4 Розанов В. В. Люди лунного света. СПб., 1911. С. 30, 31, 34.
5 Там же. С. 7, прим. 2.
6 Розанов В. В. Темный Лик. Метафизика христианства // Его же. Сочинения в 2 т. (Приложение к журналу «Вопросы философии»). Т. 1. М., 1990. С. 374.
7 Розанов В. В. Опавшие листья. Короб второй // Его же. Сочинения в 2 т. Т. 2. М., 1990. С. 328.
8 ОР РГБ. Ф. 249. N 3873. Ед. хр. 2. Л. 12 об.
9 Булгаков С. Без плана // Вопросы Жизни. 1905. N 2. С. 366—367.
10 Соловьев B.C. Смысл любви // Его же. Сочинения в 2 т. Т. 2. М., 1990. С. 501, 531, 529, 537.
11 Розанов В. В. Опавшие листья. Короб второй. С. 312.
12 ОР РГБ. Ф. 249. M 4215. Ед. хр. 3. Л. I.
21.III.06.
Добрейший Василий Васильевич! Начинаю это письмо с извинения пред Вами, что в дек<абрьскую> кн<ижку> «В<опросов> Ж<изни>» не попало окончание Вашей статьи1. Это произошло не только помимо моего ведома, но и к искреннему моему огорчению, — дать окончание начатых статей, и в том числе Вашей, было для меня мотивом, по которому я особенно настаивал на необходимости выхода 12-ой кн. Приступая вместе с Волжским2 к опыту издания ежедневной религ.-общественной газеты в Киеве3, мы просили бы Вас уступить нам статью Вашу об Иисусе etc.4, оттиск к<ото>рой у меня есть. В случае Вашего согласия статья эта будет анонсирована в первом (пасхальном) номере. Кроме того, если Вы признаете возможным придать вид внешней законченности и самостоятельного целого (хотя в какой-л<ибо> степени) окончанию статьи о письмах Соловьева5, то и она может найти себе приют на наших страницах.
Жму Вашу руку. Передайте мой привет В< арваре> Дм<итриевне>6, которой желаю восстановления здоровья, — слышал об ее болезни.
Обяжете скорым ответом.
2
правитьд. 22, кв. 12.
Дорогой Василий Васильевич!
Спасибо Вам за память и за книгу Вашу7; большую часть ее я уже знал раньше, а теперь многое перечитал. Эта книга с необыкновенной, совершенно исключительной религиозной музыкальностью, она способна открывать глаза на религию слепым к ней. Но религия Ваша — не моя религия, и мое сердце, больное не только личною болью, но, думается, и мировою, неотразимо влечется к Распятому и Распинающемуся, Коего Вы в книге своей гоните, — за то, что от Него будто бы тень упала на мир и на жизнь, что светлый ветхозаветный мир Им упразднен8. Но этого беспечального мира и нет и не было, иначе как на короткие мгновения или для жизненной наивности. Трещина — в самом мире и в человеческом сердце, да и в ветхозаветном тоже. Она в Иове и в Экклезиасте, в Псалмах и в пророках нет этой, Вами рисуемой, идиллии. И эта тень, падающая на мир, так страшна, трещина в сердцах так глубока, трагедия так раздирающа, что от всего этого ужасного стенала и отчаивалась самая чуткая часть и древнего (Ананке, Мойры)9, и ветхозаветного, и восточного ч<еловече>ства, И мир принять и в его преображение поверить, и принять Бога, этот мир создавшего и искажение его злом в предвечном плане попустившего, можно, только принимая вместе, что в том же предвечном плане решена была и Голгофа, и «тако возлюби Бог мир, что и Сына Единородного не пожалел»10, и жертвенная решимость Сына. Чем больше живу, «мыслю и страдаю»11, тем яснее вижу сердцем и умом, что вне Христа, любящего и распинающегося (чего Вы в Нем не хотите видеть, упорно подчеркивая только «сладость» Его, — да, Он и сладчайший для Его возлюбившего), мир «не стоит безумной муки», вернее, не может сам за себя постоять, и все летит вверх тормашками. Я не монах, к<ото>рых Вы так не любите (хотя в сердце каждого христианина есть частица монаха), я люблю своих близких, друзей, Россию, но темного лика мира, точнее мирового зла, вливающегося в душу, не могу преодолеть иначе как взирая на светлый и благостный Лик. И Вы темный лик увидали не там, где он есть. Мне кажется, что и Вы сами, когда для Вас показывался «иной берег», чувствовали, как колеблется почва «мира» под ногами и Ваш полусочинеиный «ветхозаветный мир» оказывается призраком. Мир есть мир благого Отца, но и Распятого в нем Сына. — Все это пишу не для возражения или переубеждения Вас, но по искренности и внутреннему вниманию к мысли Вашей, в знак благодарности за книгу. Если удастся, б.м., затрону этот вопрос в журнале12. На днях беседовал о Вас с Вашим поклонником, а вместе и антагонистом П. А. Флоренским13.
Желаю доброго здоровья Варв. Дм. или, по крайней мере, поправления и кланяюсь ей. Ваш С. Булгаков.
3
правитьд. 22, кв. 12.
Дорогой Василий Васильевич!
До сих пор не мог поблагодарить Вас за присылку Вашей книжки14 и за дружественную надпись (хотя и немного фантастическую: «эс-эром» никогда не бывал, ни политически, ни психологически, — был «эс-деком»15, а это разница). Причина моего молчания крайне житейская, но именно потому самая реальная: была больна дочь16 дифтеритом, и я не мог писать никому, пока не кончился срок карантина. «Из глубины воззвах к Гебе, Господи!»17 И в этой глубине я провел и Страстную и Пасху. Сами знаете, как это бывает!..
В уединении своем прочел я и «уединенную» книжку Вашу, которая, действительно, «на правах рукописи», и даже странно представить себе ее продающеюся в магазинах: «цена столько-то». Изобретение Гуттенберга не всегда годится. Но тем интереснее Ваша книжка для Вас знающих, и чем интимнее, тем интереснее, поучительнее, жизненнее. Конечно, мне особенно близка вторая ее половина18. Вы знаете, я не нахожу аромата в обостренном сексуализме, «микве»19" Это не отрицание пола, напротив, из признания святости пола, «тайны во Христа и во Церковь», для меня вытекает чувство отравленности сексуализма: «в беззакониях зачат есмь и во грехах роди мя мати моя»20. И сексуализм фаллический несет в себе естественное природное проклятие, это «огнь неугасающий» и «червь неусыпающий». И это несмотря на святыню детскости, которою лишь освящается и искупается сексуальность, И это чувство было и в Ветхом Завете, а не только в Новом. Не думаю убедить Вас, но каждый вынашивает в жизни свою «половую» мудрость…
Ваше письмо «путникам из Пути»21 стало мне известно, по указанным причинам, тоже только недавно. Редакционный комитет Пути22 деловым образом его не обсуждал, но только Вы совершенно напрасно сочли себя обойденным Путем: ведь это не журнал, к<ото>рый приглашает себе сотрудников, а повести с Вами переговоры не было случая. Мы надеемся иметь Вас, если Вы согласитесь, участником одного из наших сборников (быть мож<ет>, о русских мыслителях — кстати, не имеете ли Вы кого-л<ибо>, о ком Вам особенно хотелось бы написать, — я с ревнивой завистью читал Ваш очерк о Леонтьеве24, — очень хорошо!). Что же касается книг, о к<ото>рых Вы говорите, то их, во-первых, надо перечитать, во-вторых, и в случае принятия им долго бы пришлось ждать издательской очереди, ибо средства наши ограниченны, а очередь длинна. Но, повторяю, это — вопрос открытый. Желаю Вам всего25
Привет Варваре Дм<итриевне>, если она меня помнит. Вы мне сделали слишком много чести, приписав мне «катонство», увы! Его нет.
4
править15.
Дорогой Василий Васильевич!
Поздравляю Вас с новым годом (и, б.м., со днем Ангела?) и желаю Вам мира, тишины и ясности («на свете счастья нет, а есть покой и воля»)26, Слышу все время о тяжелой болезни В. Дм., от души желаю ей выздоровления, а вместе с нею и Вам, — не знаю,, кто больше болен, — болящий или близкий к нему — изведал это по опыту27. Передайте В. Дм. мои поздравления и благожелания.
Благодарю Вас за книжку и записочку, которая меня оч. тронула. Признаться сказать, я совершенно забыл о своем разговоре с Вами о Суворине28 (как Вы забыли споры наши за уроками в Елецкой гимназии)29. Между им и теперешним моментом стоят не только 10 лет жизненного опыта, но и 1905—7 год, — это несколько жизней. И поэтому то, что было раньше, надо просто забыть. Дело здесь не в впечатлительности, ибо у кого ее нет, — разве Вы сами в 1905—7 гг. не капитулировали, и притом непостижимым для меня образом, пред «левизной» и не разъясняли, «почему левые побеждают30?» — но в перемене жизненных перспектив и связанных с нею переоценок.
Что касается Суворина, то уже после смерти его я, имея живейший интерес к его личности, и именно в том смысле, как Вы ее растолковываете, и еще больше письма его, нарочно достал все номера «Н<ового> Вр<емени>», где было что-н<ибудь> о нем, читал и Ваши статьи тогда же31, перечел и теперь с живейшим интересом. И, конечно, я не слеп, чтобы не видеть подлинные жемчужины-«черточки», рассеянные в его письмах к Вам32, и слишком хорошо знаю среду литературно-ученую, к к<ото>рой внешне принадлежу, но внутренно чужд больше, я думаю, чем всякому иному русскому сословию, чтобы иметь материал для сравнения. То, что в нем Вы указываете, очевидно и несомненно в нем было, и это делает для меня понятной как личную Вашу привязанность, так и такого человека, как Чехов. Но не скрою, что и при этом он, со всеми своими созданиями, мне чужд. Считайте это узостью или пуризмом, как хотите, но мне это «и» (и газета, и театр, и магазин, и справ<очные> издания, и одно другое тащит) претит, это не многострунность, но многоделание, это если и мудрость, то житейская, и в этом смысле, как ни парадоксально, самым талантливым замыслом С<уворина> были «вся Россия», «Москва», «Спб»33. И тон «Н. Вр.», как «парламента мнений» (хотя уважение С. к личности и требование искренности есть черта высокая), где опять одно тащит другое, мне чужд как программа. Должен оговориться, что я вообще не люблю газеты и, как читатель, нахожу «Н. Вр.» одною из интереснейших, если не прямо интереснейшей, а все-таки чище на душе, когда поменьше читаешь газеты и газету, (Говорю <об> этом Вам, п.ч. Вы ведь не газетный писатель, хоть и пишете в газетах, да и, кроме того, пишу не как к писателю, а как человек к ч<елове>ку.)
Вот не знаю, удовлетворил ли Вас. Во всяком случае мир праху его! Цветкова34 сейчас в Москве нет, он на Кавказе.
Случайно или же из тенденциозного предубеждения, конечно, несравненно более неосновательного, чем о Суворине, я не имею от Вас книги «Люди лунного света»?35. Я спрашиваю об этом не потому, чтобы хотел иметь книгу даром, я ее купил еще в первом издании и прочел почти не отрываясь. Я глубоко несогласен с толкованием Христианства, нахожу, что отдельные черты, делающие эту книгу безвредной лишь для взрослых и женатых, также могли бы в ней отсутствовать, но по мысли я считаю эту книгу самым центральным и значительным из всего Вами написанного, как Вы и сами, конечно, считаете. Посылаю Вам маленькую заметку о выборах, она так мала, что и Вы можете прочесть, она дает изображение того, что у меня на душе о России. Всего Вам доброго. Жму Вам руку. Ваш С. Булгаков.
P.S. Еще: зачем Вы так ругаетесь в примечаниях: «дурак Рубакин»36, — да если он и вправду дурак, то ведь это «обижает именно лицо человека», что Вы так строго и справедливо осуждаете. И затем, не смешивайте Вы Струве37 со всей этой компанией, ибо он, хотя и доктринер несколько, но человек благородный и любящий Россию так, как ее следует любить. Поверьте мне, я знаю его более 15 лет38 и ни разу в нем не колебался.
5
правитьДорогой Василий Васильевич!
Спасибо Вам за книги и еще больше за дружеское письмо с печальной повестью о скорбях Ваших. Кое-что я знал и раньше от общих друзей, хотя и не во всех подробностях, Вами теперь сообщаемых. Какое горе! Я могу себе представить, что Вы переживали и что теперь у Вас на душе, п.ч. хотя не был в Вашем положении, но знаю, что значит страдать за близких. И в самых тяжелых, а вместе и самых серьезных случаях жизни никто не может помочь, только сам человек, насколько услышит в душе Бога, может утвердиться в Нем. Это не мораль и не гомилетика, а хоть немножко, но жизненный опыт. Если будете писать, то не забывайте извещать о здоровье В. Дм., к<ото>рой прошу передать сердечный привет. При свете Вашего письма многие страницы из «Уединенного» как будто наливаются слезами…
Вполне схожусь с Вами в оценке московской молодежи. Фактически Вы не правы, приписывая все влиянию о. Павла; напр., на Андреева39 не
меньше, а, пожалуй, больше было влияние М. А. Новоселова40. Но от этого сам о. Павел не становится меньше, вообще это совершенно единственный в своем роде человек, и не знаю даже, что сильнее во мне: любовь или уважение, смешанное с удивлением. Это, бесспорно, один из тех, о ком история будет писать «жизнеописание», если не «житие», причем все в нем будет казаться естественным, логичным, само собою разумеющимся, так, как нам кажется естественным, что Платон вел жизнь Платона, а не дюжинного грека, какой жили «все», или Савонарола шел путем Савонаролы, а не остался рядовым феррарским дворянином41. Это, несомненно, так. Дай Бог ему здоровья, а прочее приложится! Цветкова я очень люблю, но думается, что Вы преувеличиваете его литературную, так сказать, глубину, хотя письма его хороши. Он одарен каким-то безошибочным инстинктом (я его раз Алешей Карамазовым назвал!), однако инстинкт есть необходимая, но темная, подсознательная основа таланта. В одних отношениях он совсем взрослый и понимает все, а в других все-таки желторотый мальчик, эта двойственность в нем поражает. Я считаю, что его надо беречь и, между прочим, от похвал, и, пожалуй, до времени и от литературы, а особенно от газеты, в этом я с Вами не схожусь и даже просто боюсь, как бы при преждевременном вычерпывании дно не обнажилось раньше, чем думали. Пусть зреет в тишине! И все-таки, смотря на этих юных, которые уже нашли свой путь и суть уже люди с «обрезанным сердцем», посвященным Богу, и когда вспоминаешь всю муть и неясность своей собственной души в этот возраст, то становится и завидно, и радостно. Прошлое неистребимо, ибо оно есть всегда в нас, есть и наше настоящее, и это — мы сами. Отдельные ласточки хороши, но все состояние России ужасно: чем больше живу, тем больше ноет, болит душа за Россию: устоит ли? не загниет ли от всех ядов, которыми отравлена? Страшное время мы живем. Или уж всякое время по-своему страшно (а по-своему и радостно) для своих современников?
Читал приложения к «Людям лун<ного> света» и по этому поводу опять думал о Ваших идеях. Что в них содержится ключ, открывающий страшно многое, в этом постоянно убеждаешься в жизни. Но что приравнивание пола сексуальности совершенно ложно, ибо сексуальность есть лишь выражение пола, в известном смысле его болезненная маска, это для меня тоже несомненно, и чувства непосредственной праведности сексуальности нет не только у имярека, но и ни у кого, ибо, как сами Вы говорите, нет чистых половых типов, и во всяком самце или самке, заслуживающих за свою половую мощь 5+, все же вкраплен хотя маленький скептический минус «инопольности», стыд своего пола. И в этом — чувство неабсолютности, неокончательности сексуальности. Детскость и половое общение не одно и то же, а только неразрывно связаны, также и любовь хотя и ведет к нему, но тоже его чуждается: вспомните, как ужасна эта мысль для первой, глубокой и чистой любви (я до сих пор помню это чувство!). И христианство поэтому не внепольно, а лишь сверх-сексуально в своих высших устремлениях, но сексуальность не исчерпывает пола. И Ветхий Завет вовсе не так сексуален, как у Вас: вспомните: «в беззакониях зачат есмь, и во гресех роди мя мати моя», — этот всечеловеческий вопль принадлежит ведь Давиду, а вовсе не «Урнингу»42 какому-нибудь. И чем это отличается от христианской молитвы в чине очищения роженицы, где Церковь просит: «и не вмени ей греха сего», — ребенка берет, а грех отметает! Мы сотканы из противоречий, а Вы их хотите одолеть биологией! И разве величайшие ветхозаветные пророки Илия и Иоанн не девственники? Разве когда Моисей ведет народ свой и всходит на Синай, вспоминаем мы о Сепфоре? Но в то же время и эти, и другие подобные им святые не перестают быть мужчинами, разве природа их менее мужественна?
Ну, прощайте, Василий Васильевич, извините за запоздалый ответ, мне приходится вести слишком суетливый внешне образ жизни и написать письмо не всегда досужно.
Еще раз желаю Вам благополучия и жму руку. Ваш С. Булгаков.
6
править27 ноября 1914.
Дорогой Василий Васильевич! Приношу Вам благодарность за присланную Вашу книжку о войне44, во-первых, за добрую память, во-вторых, за благожелательную на меня ссылку, а в-третьих, и самое главное, за самую прекрасную книжку Вашу, которую я местами читал с волнением и восхищением. Это истинно русские чувства и слова, и любовь к народу и солдату, и понимание, и единственное по художественной силе выражение. Пишите побольше таких статей, и помоги Вам Бог! Рекомендую для чтения своей семье и всем знакомым, как лакомство.
Всего Вам доброго. Привет Варв. Дм. Жму Вам руку. Ваш С. Булгаков.
Примечания
править1 Розанов В. Из старых писем. Письма Влад. Серг. Соловьева // Вопросы Жизни. 1905. N 10—II. С. 377—390. В. В. Розанов, сотрудничавший в журнале «Новый Путь», при преобразовании его в «Вопросы Жизни» С. Н. Булгаковым и H.A. Бердяевым был исключен из числа сотрудников как не соответствовавший их левой политической ориентации. Бердяев писал П. Б. Струве осенью 1904 года: «Розанов может быть совершенно устранен, так же как и некоторые другие подобные писатели» (Бердяев Н. А. Письма П. Б. и H.A. Струве // Лица. Вып. 2). На публикацию статьи Розанова, вероятно, повлияло учреждение в марте 1905 года при ближайшем участии лидеров «Вопросов Жизни» Религиозно-философского общества памяти Вл. Соловьева.
2-3 Александр Сергеевич Волжский (настоящая фамилия Глинка, 1878—1940) — критик, публицист, литературовед, сотрудник «Нового Пути» и «Вопросов Жизни» (например, статья «Мистический пантеизм В. В. Розанова»). После выхода в свет сборника С. Н. Булгакова «От марксизма к идеализму» (СПб., 1903) выступил с сочувственным откликом в «Журнале для всех (1903, N 12: „Литературные отголоски. По поводу книги г. Булгакова“), вызвавшим протест В. В. Вересаева, Л. Н. Андреева, A.C. Серафимовича и др., ориентированны на атеистический социализм, что повлекло разрыв A.C. Волжского с этой средой. В 1905 году — член „Христианского Братства Борьбы“, весной 1905 — соредактор С. Н. Булгакова в орган „Братства“ — киевской газете „Народ“. В объявлении о предстоящем 2 апреля 1906 г. выходе газеты говорилось: »«Народ» ставит своей задачей всенародную религиозно-общественную проповедь. Исходя из идеалов вселенского христианства и, вместе с Владимиром Соловьевым, полагая, что христианская правда должна проникать не только в личную жизнь, но и область общественных отношений, мы будем отстаивать народную свободу, раскрывать неправду капиталистической эксплуатации и современных земельных отношений, а также настойчиво бороться против национальной вражды. Мы добиваемся преодоления недолжного отделения религии от жизни, унаследованного нами из предыдущей исторической эпохи, когда сложилась внерелигиозная и духовно мертвая общественность, а ей противополагалась лжехристианская проповедь человеконенавистничества, тупой реакции и насилия. Считая очередной задачей нашего времени создание христианской общественности, мы стремимся не только к литературному раскрытию ее идеалов, но и к творческой реализации их в жизни… Христианское возрождение требует не только внешней реформы церкви, но и углубления и прояснения религиозно-философского сознания, религиозного освещения запросов и нужд современной культуры". Среди сотрудников газеты были заявлены: ряд священников-обновленцев, С. А. Аскольдов, H.A. Бердяев, В. Я. Брюсов, А. Л. Волынский, М. О. Гершензон, В. В. Зеньковский, Вяч. Иванов, A.B. Карташев, Н. О. Лосский, Д. С. Мережковский, В. П. Свенцицкий, Ф. К. Сологуб, Е. Н. Трубецкой, П. А. Флоренский, В. Ф. Эри и др. Не позже 4 марта 1906 г. Булгаков писал Гершензону: «В Киеве возникает ежедневная христианская газета под моей редакцией (и Волжского), т. сказать Соловьевского и уж несомненно в общ.-полит. отношении самого прогрессивного направления, замышляется как орган всероссийский. <…> Над нами висит драконовская цензура, и лишь это омрачает перспективы» (ОР РГБ. Ф. 746. К. 29. Ед. хр. 23. ЛЛ. 36—37). По выходе семи номеров газета была закрыта властями.
4 Возможно, имеется в виду оттиск статьи Розанова, предполагавшейся к включению в его сборник, запланированный к изданию в Берлине Д. Е. Жуковским и вышедший в Париже в 1906 году («Русская церковь и другие статьи»). Один из оттисков статей сборника Розанов передал в «Полярную Звезду» П. Б. Струве (об этом см. письмо Розанова С. Л. Франку начала 1906 г.: ГПБ, АДП. Ф. 753. Ед. хр, 200), — в журнале он был опубликован с цензурными купюрами 3 февраля 1906 г. (Русская Церковь — N 8. С. 524—540), полностью — в отдельном издании 1912 г.
5 Окончание публикации писем B.C. Соловьева к Розанову (см. прим. 1) появилось в 1907 г. в журнале «Золотое Руно» (N 2—3) ив 1911 — в газете «Новое Время» (N 12619).
6 Варвара Дмитриевна Розанова (урожд. Руднева, 1864—1923) — вторая жена Розанова.
7 Имеется в виду книга «Темный лик. Метафизика христианства» СПб., 1911).
8 См. Предисловие к «Темному лику».
9 Ананке — в древнегреческой мифологии: божество необходимости: Мойры — дети Ананке, богини судьбы.
10 Ин. 3:16.
11 Из стихотворения A.C. Пушкина «Элегия» (1830).
12 См.: Булгаков С. Н. Христианство и мифология // Его же. Тихие думы. Из статей 1911—15 гг. М., 1918. С. 175—202 (впервые: Русская Мысль. 1911. N 11).
13 Павел Александрович Флоренский (1882—1937) — в течение ряда лет был близок Булгакову, оказал известное влияние на философское миросозерцание Булгакова, в 1918 г. стал его духовным отцом. (См.: Булгаков С. Н. Священник о. Павел Флоренский // Философская и социологическая мысль. Киев. 1990. N 4. С. 103—108). В 1918—1919 гг. принял близкое участие в судьбе Розанова, присутствовал при его кончине.
14 Вероятно, имеется в виду книга Розанова «О подразумеваемом смысле нашей монархии» (СПб., 1912).
15 Булгаков был марксистом и, следовательно, социал-демократом в 1894—1900 гг.
16 Мария Сергеевна Булгакова (1898—?).
17 Пс. 129:1. Этот стих послужил источником названия сборника «Из глубины» (М., 1918), в котором принял участие Булгаков. Кроме того, его диалог 1922 года «У стен Херсониса» имеет подзаголовок «Jaltica. De Profundis».
18 Имеются в виду книга Розанова «Уединенное» СПб., 1912) и ее подзаголовок: «Почти на правах рукописи». Слова: «действительно, „на правах рукописи“ ~ вторая ее половина» — подчеркнуты Розановым; «Изобретение Гуттенберга не всегда годится» — дважды.
19 Миква — купальня для омовения у иудеев. «Мы микву прямо можем рассматривать как очищающее и разрешающее сношения омовение, или, пожалуй, — как освящение водою на сношения» {Розанов В. В. Юдаизм // Новый Путь. 1903. N 8. С. 142).
20 Пс. 50:7.
21 «Путь» — московское религиозно-философское издательство. (1910—1916), основанное М. К. Морозовой при ближайшем участии Булгакова. Письмо Розанова «путникам из Пути» не обнаружено.
22 В редакционный комитет «Пути» входили: Е. Н. Трубецкой, H.A. Бердяев, Г. А. Рачинский, Булгаков и др.
23 В сборниках, вышедших в «Пути», работы Розанова не публиковались.
24 См. статьи Розанова в «Новом Времени» за 1911 год: «Непризнанный ум. К. Н. Леонтьев» (N 12669), «К 20-летию кончины К. Н. Леонтьева» (N 12813), а также: Розанов В. В. Неузнанный феномен // Памяти К. Н. Леонтьева. Литературный сборник. СПб., 1911. С. 163—184. Тогда же вышло отдельное издание.
25 Далее лист обрезан.
26 Из стихотворения A.C. Пушкина «Элегия» (1834).
27 В 1897 г. Булгаков пережил тяжелые болезни и скоропостижные смерти двух братьев (см. об этом его письма М. О. Гершензону: ОР РГБ. Ф. 746. К. 29. Ед. хр. 22. Л. 2 и ел.).
28 Алексей Сергеевич Суворин (1834—1912) — журналист, издатель (в том числе «Нового Времени» и книг Розанова).
29-30 Булгаков учился в Елецкой гимназии в 1888—1890 гг., когда Розанов преподавал там географию. Об этом времени Булгаков напоминал Розанову и в 1915 г. (см.: Автобиографические письма С. Н. Булгакова // Логос. 1991. N 2). П. Б. Струве свидетельствовал еще об одном воспоминании философа в связи с Розановым. После ряда публикаций статей, вошедших позже в книгу «Когда начальство ушло» (СПб., 1910) Розанов выступил в Религиозно-философском обществе (Москва, 1906) с докладом: «Отчего левые побеждают центр и правых»: «Присутствовавшие в этом собрании С. Н. Булгаков и я <Струве> возражали тогда же против этой, на наш взгляд совершенно некритической идеализации материалистического радикализма 60-х гг., преподносимой рядом с довольно грубым высмеиванием христианства. Булгаков в прениях заметил тогда Розанову, <…> что они поменялись ролями: когда-то Булгаков, будучи гимназистом, благоговел перед писаревщиной, <…> а Розанов стоял на почве идеализма; теперь же Булгакову, ставшему идеалистом, приходится возражать Розанову…» (Петр Струве. Patriotica. Сб. ст. СПб., 1911. С. 497). 8 апреля 1907 г. в Петербурге под председательством Булгакова состоялось заседание по подготовке открытия петербургского Религиозно-философского общества, в котором Розанов прочел доклад «Отчего падает христианство». Он вызвал подобную же реакцию присутствовавших: H.A. Бердяев, например, говорил, что у Розанова «на склоне лет пробивается легкий пушок политического н_а_и_в_н_о_г_о радикализма» (Век. 15 апреля 1907. N 15. С. 208).
31-32 См. статьи Розанова в «Новом Времени» за 1912 год: «A.C. Суворин» (N 13081), «Памяти A.C. Суворина (нечто личное)» (N 13083), «Из припоминаний и мыслей об A.C. Суворине» (N 13087). Статьи Розанова и корреспонденция Суворина были объединены в книг «Письма A.C. Суворина к В. В. Розанову» (СПб., 1913)
33 См. ежегодные издания A.C. Суворина: «Весь Петербург. Адресная и справочная книга г. С.Петербурга» (с 1894); «Вся Москва…» (с 1895), а также: «Вся Россия. Русская книга промышленности, торговли, сельского хозяйства и администрации» (СПб., 1895—1902).
34 Сергей Алексеевич Цветков (1888—1964) — журналист, в 1910-е гг.: друг Розанова, автор его библиографии (ОР РГБ. Ф. 249. К. 11. Ед. хр. 5—14; К. 12. Ед. хр. 1). В фонде Розанова хранится недатированная визитная карточка Булгакова с надписью: «Дорогой Василий Васильевич. Рекомендую Вам своего приятеля Сергея Александровича Цветкова, Вашего читателя и почитателя. Надеюсь, что знакомство с ним не будет для Вас неприятно. Ваш С. Булгаков» (Там же. M 3823. Ед. хр. 7. Л. 15).
35 Розанов В. В. Люди лунного света. Метафизика христианства. СПб., 1911.
36 Николай Александрович Рубакин (1862—1946) — писатель, журналист, исследователь чтения и книги. В 1890-е гг. — социал-демократ, секретарь издательства О. Н. Поповой, в котором редактором работал П. Б. Струве, сотрудничал в его журналах «Новое Слово» (1897) и «Русская Мысль» (1907).
31 Петр Бернгардович Струве (1870—1944) — экономист, историк, философ, публицист, издатель. Отношения его с Розановым были историей сначала отталкиваний «консервативного» публициста от его «либерально-демократического» оппонента, а с 1906 г. — неприятия розановской политической «беспринципности» со стороны Струве. Но это не мешало Розанову сотрудничать в журналах Струве и отмечать: «Струве кой-что понял во мне, — и понял первый» (Розанов В. В. Мимолетное // Контекст. 1989. М., 1989. С. 201). Розановское «признание в любви» к Струве 1917 года см.: ОР РГБ. Ф. 249. К. 6. Ед, хр. 43. Подробнее об их взаимоотношениях: Колеров М. А., Плотников Н. С. Комментарий // Струве П. Б. Из духовного прошлого России. (В печати.)
38 Булгаков познакомился со Струве, вероятно, в 1896 г,, когда тот приезжал в Москву для организации марксистского органа вокруг издательства М. И. Водовозовой. Впоследствии Булгаков участвовал во всех предприятиях Струве: от социал-демократических до антиреволюционных, их знакомство не прекращалось и в эмиграции (надгробную речь Булгакова см. в книге: Струве П. Б. Социальная и экономическая история России. Париж, 1952).
39 Федор Константинович Андреев (1887—1929) — доцент Московской Духовной Академии.
40 Михаил Александрович Новоселов (1864—1940) — религиозный писатель, вокруг которого в 1900-е гг. существовал кружок православного духовенства и интеллигенции, в который входили Булгаков, П. А. Флоренский, H.A. Бердяев и др.
41 Джироламо Савонарола (1452—1498) — итальянский проповедник.
42 См. главу о транссексуальной «Ученой девушке-урнинге» в Приложении к книге Розанова «Люди лунного света» (С. 227—260).
43 Сепфора — в Ветхом Завете: дочь Иофора, одна из жен Моисея.
44 Розанов В.В, В чаду войны. Спб., 1914. Ср.: Булгаков С. Н. Война и русское самосознание. М., 1915.