Необходимость знать первые арифметические правила до женитьбы править
Я завтракал в кофейном доме, и сам с собою тихонько рассуждая о связях общества, происходящих от разных наших потребностей, внутренне радовался, что нужда кормить себя и домашних своих заставила моего хозяина варить такой вкусный, пенистый шоколад для людей, у которых есть лишний рубль в кармане. Мысли мои, мало-помалу возвышаясь, от шоколада и бисквита достигли до теории правлений и гражданской связи. Я искал узла, связующего разные, иногда противные выгоды; спрашивал политиков о тайне общественной гармонии в хижинах, селах и городах; отвечал себе за них, и видел, что самое лучшее правление есть то, которое более других дает человеку возможности пользоваться своим умом и трудолюбием в разных состояниях, необходимых для государства; что всякий законодатель должен основать общую пользу на частных выгодах, или система его будет ненадежна. Одним словом, мне казалось, что чашка пенистого шоколада есть великое дело в государстве.
«Итак здесь все должно быть меной!» думал я с философской гордостью, отсчитывая хозяину пятьдесят копеек — и вдруг услышал громкий разговор молодого офицера с маленьким человечком и великим флегматиком, который, опершись на свою трость, сидел в углу кофейного дома.
«Как!» говорил ему офицер: «Вы считаете химерой патриотизм, который есть душа государств, и дружбу, утешение и бальзам нашей горестной жизни? Любовь, сама любовь кажется вам холодной выдумкой расчетистого самолюбия?»
«Государь мой!» отвечал флегматик в темном кафтане: «не будем говорить о патриотизме; это заведет нас очень далеко. Что касается до дружбы, то я знаю права ее. В ваши лета сердце охотно принимает новые впечатления, и нужда любить влечет его ко всякому, кто говорит ласково и обещает приятное. Не верьте этой наружности. Знайте, что нет дружбы без добродетели, а добродетели без религии. Но прошу не говорить о том: иначе самозванцы философы будут указывать на меня пальцем. Есть также люди, которых весьма тревожит мысль о будущей жизни. Оставим их в покое: я человек миролюбивый. — Что принадлежит до любви, то, по моему мнению, никак не должно бросаться без памяти на ее удовольствия; а надобно прежде подумать и хорошенько подумать. Вы сказали, что я называю ее расчетом: может быть это самая лучшая сторона любви. По крайней мере я так думал о ней, и благодарю судьбу… Но мудрые господа политики так шумят, что нам трудно говорить здесь. Если угодно, то приходите ко мне; может быть я докажу вам, что благоразумный человек должен с расчетом жениться для благополучия, и наперед выучить твердо арифметические правила».
Офицер и флегматик расстались, пожав руку один у другого. Я встал, и по невольному движению пошел за темным кафтаном, который возбудил мое любопытство. Но он бежал прытко, как человек, который не может иметь кареты, или хочет употреблять деньги на лучшее, и пользуется всей легкостью ног своих. Я насилу мог догнать его, и, не снимая шляпы, сказал ему: «Государь мой! не знаю, можно ли предлагать вопросы незнакомцу единственно потому, что слова его возбудили наше внимание. Я был в кофейном доме, когда вы разговаривали с молодым человеком, и вслушался в ваши речи, которые, по моему мнению, делают честь вашему благоразумию. Но мне хочется знать, в каком смысле вы утверждаете, что всякому человеку прежде женитьбы надобно знать первые арифметические правила. Для меня странно, что ваше доброе сердце соглашается с модной системой нынешних арифметических браков. Признаюсь, что судя по другим вашим справедливым мыслям, нахожу это непонятным. Нет ли у вас какого-нибудь особенного языка? Как вы говорили: аллегорически или просто?.. Но я чувствую свою нескромность. По крайней мере не буду скучным и грубым. Только скажу, что вы извинили бы меня конечно, если бы видели сердечную ревность мою к истине».
По сие время удивляюсь своему поступку в этом случае; но я встал, вышел из кофейного дома, пробежал за незнакомцем две или три улицы, начал говорить с ним и кончил, едва ли не думая, что я все еще пью шоколад свой.
«Государь мой!» отвечал он с улыбкой, нимало не удивляясь моей безрассудности: «слышанное вами не будет для вас загадкой, когда вы согласитесь идти со мной».
Мне то и надобно! Думал я; пошел за ним, из улицы в улицу, говоря мало, и с примечанием рассматривая его со всех сторон.
Я уже сказал, но еще скажу, что на нем был темный фрак… Это повторение не излишнее, и кафтан всегда есть некоторое зеркало характера. Он был одет просто, но весьма опрятно. Башмаки его (не остроносые и не тупоносые, но точно по ноге) светились как лак, несмотря на парижскую грязь: незнакомец сказал мне, что он несколько раз в день заставляет бедных савояров чистить их, любя раздавать им медные деньги свои.
Большая дубовая трость служила ему не для занятия руки, а в самом деле надежной опорой; сукно на клапанах его длинного голубого камзола, без сомнения от частого прикосновения руки, вытерлось и почернело: мне хотелось осудить его за такую неопрятность; но видя, что он при всякой встрече с бедным ходил в карман за деньгами, я узнал причину и не мог уже критиковать благодетеля нищих.
Живописцу показалась бы голова его слишком велика; но филантроп нашел бы в ее образовании какие-то знаки благоразумного человеколюбия. — Вот все мои замечания, важные или неважные, касательно до его наружности! Я заметил бы, может быть, еще гораздо более, но не имел времени: мы вошли в дом.
Незнакомец провел меня в свой кабинет; вынул из ящика лист бумаги, и отдавая его мне, сказал:
Тут вы найдете изъяснение слов моих, сказанных молодому человеку, сыну моего приятеля, желающему быть автором. Если бы он меня послушался, то я советовал бы ему не спешить. У него есть талант; но жаль, что он, подобно всем молодым, чувствительным авторам, восхищается одной книжной дружбой, одним спартанским патриотизмом, одной добродетелью космополитов, одной безрассудной, пиитической любовью Вертера или Сен-Пре. Излишества противны и добродетели и счастью. Я был однажды влюблен, следуя обыкновению; но далее не пошел, и хорошо сделал. Меня обманывали, и прелестная кокетка хотела векселя на спокойствие моей жизни. Бог с ней и с другими!
Однако я чувствовал, что жить одному скучно и решился искать подругу, которая могла бы охотно делить со мной горе и радость; желая найти такую, я выдумал странный способ: а именно, прибегнуть к арифметике, и правилом сложения выбрать себе жену. У меня были в виду две невесты, которых достоинства надлежало мне оценить и сравнивать с математической верностью. Эта бумага лучше изъяснит вам мысль мою.
Я развернул бумагу — и предлагаю читателю методу моего нового знакомца.
Глава первая. править
Девица Адель, двадцати шести лет от роду, умна и приятна в разговоре; что можно привести в сумму четырех единиц — 4.
Весела, добронравна: прибавим еще 5.
Она не красавица, но свежа лицом, стройна и по-видимому здорова: это стоит — 5.
Хотя Адель могла бы хвалиться стройностью и некоторыми физическими дарами, но не следует той моде, которая всякого незнакомца знакомит в одну минуту со всеми прелестями наших красавиц. Они подобно Дианиным Нимфам, выходящим из воды, являются на балах и в спектаклях, едва ли что-нибудь оставляя для одних мужей своих. Эту скромность можно оценить в три единицы 3.
Мне всегда казалось, что без религии женщина не может быть ни хорошей матерью, ни верной женой: Адель набожна, и стоит за то семи единиц — 7.
Все уверяет, что она разумеет хозяйство и бережлива; а как я люблю порядок, необходимый для избытка, и знаю, что многие семейства погибают от безрассудной, слепой расточительности, то прибавляю еще шесть единиц — 6.
У нее мало родни, и я не могу с этой стороны ожидать для себя никакого удовольствия. Сделать ли за то вычет?.. Думаю, соображаю, и все еще не знаю, лучше ли иметь много родных или совсем не иметь их. Благоразумие требует поставить нуль — 0.
Имения настоящего ни на рубль — 0.
Надежду получить наследство ценю в две единицы — 2.
Складываю: выходит всей суммы 32.
Глава вторая. править
Девица София, будучи моложе шестью годами, выигрывает в том тремя единицами. Ее лета сходнее с моими 3.
Она не так основательно мыслит, не так хорошо выражает свои мысли, как Адель; без сомнения от молодости — но справедливость требует вычесть у нее за этот недостаток — 3.
То же добронравие, но менее веселости в характере. Выходя из кабинета, после трудов и работы, желаешь рассеяния; возвращаясь домой, с удовольствием думаешь, что там ожидает нас подруга, которая своей любезной веселостью загладит в наших мыслях неприятное впечатление светских глупостей. Эта статья требует еще убавки — 2.
София так же здорова, как Адель, но гораздо лучше лицом. Это приятно; мужья гордятся красотой жен своих. Однако, взглянув теперь на розу, купленную мною вчерашний день, вижу, что она уже завяла. Довольно, если выгоду Софьиной красоты оценю в единицу — 1.
Софья одевается с большим вкусом и гораздо приятнее; но то беда, что она слишком питает глаза мои. Не имею сердца наказывать ее; но рассудок говорит, что это слабость. Так и быть! По крайней мере не буду строг; убавлю против Адели только единицу; напишу — 2.
Признаюсь, что Софьины родители совсем не думали воспитывать ее в правилах религии. Это мне очень прискорбно. Я не люблю замков; выходя из дому, желаю быть уверенным в целомудрии жены моей также, как в честности моего камердинера; одним словом, никогда не беру ключа с собой. С другой стороны женщина вольнодумка в некоторые лета и в некоторых обстоятельствах должна крайне скучать жизнью. — Но Софья молода, кроткого нрава, нежного сердца; и смелый муж (правда, очень смелый!) мог бы взять на себя ее лучшее воспитание. Довольно будет означить сей артикул нулем — 0.
Беспечность в рассуждении хозяйства и совершенная непривычка к домашним упражнениям заставляют меня также уничтожить и эту статью — 0.
Софья теперь не богата, однако может содержать себя доходом своим, и быть в рассуждении денег независимой от мужа. Это надобно поставить в счет и оценить по крайней мере в четыре единицы — 4.
Почти такое же наследство в виду — 2.
Адель и София имеют равные таланты: знают музыку, поют, танцуют очень приятно; но женщина, исполняя обязанности супруги, матери, хозяйки, едва ли найдет время пользоваться такими искусствами. Что принадлежит до меня, то я совсем не думаю заводить у себя академии, и хочу только, чтобы жена моя с удовольствием слушала приятные книги, которые буду читать ей в зимние вечера. Хорошо, если она может иногда усладить мою душу трогательной балладой и песней; но мне не надобно ученого, мудреного, итальянского. Я рад плакать от нежной, простой мелодии; а невинный младенец заснет покойно на руках ее.
Девица Адель имеет — 32.
— София — 17
За вычетом остается — 15.
Следственно Адель гораздо богаче единицами; следственно женюсь на ней, если она только согласится быть моей женой — хотя, следуя первому движению сердца, предпочел бы я Софию. — Писано и решено 30 декабря 1783.
Прочитав эту странную бумагу, я хотел предложить Автору некоторые вопросы; но он, не дав мне времени, отворил дверь в другую комнату, познакомил меня с женой своей, окруженной прекрасными детьми, и сказал: «Вы видели мое сложение и вычитание; нужна была поверка: вот она!»
Признаю вас первым арифметиком в государстве, отвечал я, смотря на миловидную жену и детей его: сам Барем не нашел бы за вами ошибки в первых двух правилах; а что касается до умножения, то все математики на свете не дерзнули бы спорить с отцом такого милого семейства. Правда, что вы должны поделиться славой с любезной вашей супругой; но это деление вас конечно не поссорит.
Меня пригласили обедать; я узнал короче хозяина, и благодарен за то моему нескромному, но счастливому любопытству. Мне хотелось копии с его арифметической рукописи; он сам списал ее для меня, и дозволил напечатать в журнале.
[Кератри О. И.] Необходимость знать первыя арифметическия правила до женитьбы: [Анекдот]: (С франц.): [Из «Nouvelle Bibliotheque des romans». 1801. T.5] / [Пер. Н. М. Карамзина] // Вестн. Европы. — 1802. — Ч. 6, N 22. — С. 87-100.