В. Ф. Одоевский. Необойдённый дом
'''Древнее сказание о калике перехожей и о некоем старце'''
______________________________________________________________________
Ростов-на-Дону, Издательский Дом "Проф-Пресс", 2001
Серия "Для маленьких друзей. Сказки"
______________________________________________________________________
'''''Посв. В.А.Жуковскому'''''
Давным-давно, в те годы, которых и деды не запомнят, на заре
ранней, утренней шла путем-дорогою калика перехожая [*]; спешила она
в Заринский монастырь на богомолье, родителей помянуть, чудотворным
иконам поклониться. Недолог был путь - всего-то вёрст десять, да
старушка-то уж не та, что бывало в молодые лета; идёт-идёт да
приостановится: то дух занимает, то колени подгибаются. Вот слышит
она, в монастыре звонят уж к заутрене. "Ахти, - сказала она, -
замешкалась я, окаянная; не поспеть мне к заутрене, хоть бы Бог привёл
часов-то не пропустить". Смотрит - а к лесу идёт тропинка прямо на
монастырь. "Постой-ка, - подумала старушка, - дай Бог память; я,
кажись, в молоды лета по той тропинке хаживала, ведь ею вдвое ближе,
чем обходом идти". И старушка своротила в лес на хожалую тропинку. Так
и обдало нашу калику смолистым запахом сосен, и силы её подкрепилися.
-------
[*] Калика перехожая - так на Руси называли паломников, странников,
ходивших на богомолье по монастырям.
-------
Красное солнышко на восходе играет по прогалинам, птицы очнулись
и кормят детёнышей, медвяная роса каплет с ветвей; старушка идёт да
идёт; благовест ближе да ближе, а лес всё гуще да гуще. Идёт она час,
идёт и другой, а всё не видать конца леса; вот и благовест перестал,
и тени от деревьев сделались короче - а всё не может старушка выйти из
леса; оглядывается: спереди тропинка, сзади тропинка, а кругом лишь
темень лесная; ни жилья, ни былья, ни голоса человеческого; а у
старушки уже ноги едва двигаются и в горле пересохло; жажда томит, в
глазах темнеет; но всё идёт она, едва шаг за шагом переступает; вдруг
пахнуло на неё живым дымом, а вот невдалеке и лес проредел; старушка
перекрестилась, закусила стебелёк щавеля, и с того у калики словно
силы прибавилось. Прошла с десяток шагов - перед нею поляна; посреди
поляны дубовый дом с закрытыми ставнями, тесовые ворота на запоре - не
видать ни души христианской; у ворот скамеечка; калика присела и
пригорюнилась. Вот залаяла в подворотне цепная собака, калитка
отворилась, и вышел малой лет пятнадцати, подстрижен в кружок, в
красной рубахе, ремнём подпоясан; он искоса посмотрел на старуху,
отряхнул волоса, подпёр боки руками и молвил:
- А кого тебе здесь надобно, старушонка?
- Ах, родимый; никого мне не надобно; шла я на богомолье в
монастырь да заблудилась и из сил выбилась; не дай умереть без
покаяния, дай водицы испить.
Молодой малый поглядел в раздумье на старуху, ещё раз встряхнул
головою, вошел в калитку и чрез минуту возвратился; в одной руке нёс
он ковш с ячным квасом, в другой - краюху свежего хлеба с бузою [*].
-------
[*] Буза - здесь: соль.
-------
Старушка кваску прихлебнула, хлебцем закусила и стала как
встрёпанная.
- Спасибо тебе, добрый человек, - сказала она, - душеньку отвёл.
Бог тебя наградит, что старуху призрел.
- Ты, однако же, не долго здесь калякай, - промолвил малой в
красной рубахе. - Отдохнула и ступай своею дорогою; а то неравно
хозяева наедут - несдобровать тебе, старушонка.
- Да кто же они такие, родимой?
- Да у нас здесь, бабушка, - отвечал малой улыбаючись, - весёлые
люди живут; зелено вино пьют, в зернь [*] играют, красных девок
целуют, людей режут.
-------
[*] Зернь - игра в кости или в хлебные зёрна.
-------
- Ах, родимый, родимый! Никола тебе навстречу - как же ты с такими
людьми живёшь?
- Э, бабушка, не твоё дело. Ступай отсюда, пока жива; говорят
тебе, наедут сюда хозяева, увидят, что чужие очи наш притон обозрили,
- не спустят тебе, И я-то уж так сжалился над тобою оттого, что
покойницу бабушку напомнила, которая, бывало, меня малого на руках
носила да пряником кормила... Ну, ступай же... вот этой тропинкой
прямо, уткнёшься на монастырь.
- Иду, иду, родимый, кто бы ты ни был, спасибо тебе... награди
тебя Бог, вразуми тебя Господь.
И опять пошла старушка путём-дорогою, идёт час, идёт и другой. "Не
успела к заутрене, - думает, - не поспела и к ранней обедне;
авось-либо Бог приведёт хоть у поздней помолиться".
Вот и солнце поднялось выше, роса обсохла, по лесу поднимается
душистый пар донника и Божьей зари, рой мошек жужжит и кружится по
прогалинам. А старушка идёт и идёт. Благовест всё ближе да ближе, а
лес всё гуще да гуще.
Идёт она час, идёт другой; уже почти нет теней от деревьев, и нет
конца леса. Оглядывается: спереди тропинка, сзади тропинка, а кругом
лишь темень лесная; ни жилья, ни былья, ни голоса человеческого. А
старушка идёт да идёт, - вот впереди прояснилось, и лес проредел.
"Слава Богу, - думает, - насилу дотащилась!" Собрала последние силы...
смотрит, - а пред ней опять та же поляна, а на поляне тот же дубовый
дом с закрытыми ставнями, тесовы ворота на запоре - и не видать ни
души христианской.
- Ах я, окаянная, опять заблудилась, опять к тому же месту пришла.
Делать нечего; старушка присела в тени и пригорюнилась; цепная
собака залаяла в подворотню; калитка отворилась, и вышел парень лет
тридцати пяти, в красной рубахе, ремнем подпоясан.
- А, здорово, старушонка, подобру ли, поздорову поживаешь; сколько
лет, сколько зим с тобой не видались, а всё я тебя тотчас узнал, ты ни
на волос не переменилась... как была, так и есть!
- Не запомню, родимый, Никола тебе навстречу; а, кажись, я тебя
сроду не видывала.
- Эх, старушка, ты верно уж из памяти начала выживать; помнишь,
лет двадцать тому назад, ты к заутрене шла да заблудилась, а я ещё
тебя хлебом кормил да дорогу тебе показывал; я так теперь на тебя
смотрю.
- Что ты, родимый, Никола тебе навстречу; была я здесь, знаю,
выходил ко мне малой лет пятнадцати и, спасибо ему, хлебом накормил.
- Да то ведь я-то и был, старушонка.
- И, что ты, родимой! Это было сегодня поутру, и выходил ко мне
малый лет пятнадцати, а ты, Бог тебя помилуй, уже в возрасте.
- И, старушка, ты уж из ума начала выживать; какое поутру, говорят
тебе, уж лет двадцать тому ты сюда приходила, вот на этой скамеечке
сидела; помнишь?
- Как не помнить, родимой, только вишь ты, было это сегодня
поутру, а дотолева здесь я никогда не бывала.
- Ну, я вижу, с тобой до бела света не сговоришь, совсем из памяти
выжила... Посмотрю я на тебя, измучилась ты, старушонка, пот с тебя
так градом и катит, дай вынесу тебе рушник отереться.
Так промолвил парень в красной рубахе, вошёл в калитку и скоро
возвратился оттуда с полотенцем, вышитым красною белью.
Едва старушонка взяла его в руки, как вскрикнула:
- А откуда, родимой, у тебя это полотенце?
- Откуда бы ни было, - отвечал парень сердито, - знай утирайся.
- Да ведь это полотенце-то я шила сынишке на дорогу.
- Сынишке, - повторил парень. - А какой он из себя был?
- Ах, мой сынишка славный малой... да разве ты знаешь его?
- Говорят тебе: каков он из себя был?
- Малой лет пятнадцати, светло-русый, волосы в кудряшках, в синем
зипуне, в поярковой шляпе.
- Светло-русый, волосы в кудряшках? - повторил мрачно парень в
красной рубахе. - Ну, жаль, старуха, что не знал.
- Да что ж с ним сталось, родимый? - сказала старушка испугавшись.
- Да так, ничего, - отвечал парень. - Запиши его в поминанье...
его в живых больше нет.
Наша калика перехожая так и ударилась об землю и зарыдала.
- Ну, полно рюмиться-то, мёртвого не воротишь.
Старушка очнулась.
- Как же ты знаешь, родимой, что его в живых не стало, полно,
правда ли это?
- Ещё правда ли? Ещё знаешь ли? Вольно тебе было его на святость
воспитать: заманили его сюда; видим, малой славной, думали, будет из
него путь; говорим ему: будь нашего сукна епанча [*], а он руками и
ногами, заартачился...
-------
[*] Епанча - широкий плащ без рукавов.
-------
- Ну, так что ж, батюшка?
- Ну, что ж? Вестимо дело, карачун [*] ему дали, да и пустили на
Волгу окуней ловить.
-------
[*] Карачун - смерть, погибель.
-------
Старушка снова зарыдала.
- Скажи, родимый, хоть с покаянием ли он Богу душу отдал?
- Ну, вестимо нам было к нему не попа приводить, а молиться-то он
молился, сердечной. Ну и полно рюмить, убирайся отсюда, не то наши
наедут, и тебе то же будет, что и сынишке твоему.
- Божья воля, отец мой; покажи только дорогу, куда до пустыни
дойти; сына помянуть, за тебя Богу помолиться.
- За меня? Полно обманывать, я чай, проклинать меня будешь.
- Нет, родимый! Что проклинать! Буду молиться о спасении грешной
души твоей.
Парень задумался.
- Странна ты, старуха, - сказал он после некоторого молчания. -
Сколько я душ погубил, молодых и старых, всякого пола и возраста, и
рука не дрогла, а вот каждое твоё слово как ножом душу режет, и рука
на тебя не поднимается... ну, убирайся отсюда, пока не осерчал, ступай
этой тропинкой, так прямо и уткнёшься на монастырь.
И старушка опять идёт путём-дорогою, рукавом слезинки утирает.
- Наказал меня Бог, - говорит, - не поспела, окаянная, ни к
заутрене, ни к обедне, авось-либо Бог приведёт за вечерней помолиться.
Вот идёт она, идёт час, идёт и другой; а в полях стада убрались,
посередь леса птицы прикорнули, выходила туча грозовая со частым
дождичком; и опять всё очнулось; стада голос дали, птицы вспорхнули;
вот послышался в пустыни и благовест к вечерне. Благовест всё ближе да
ближе, а лес всё гуще да гуще.
Идёт старушка час, идёт и другой; вот и благовест перестал, солнце
ниже опустилось, и далеко, далеко потянулась тень от деревьев, а всё
не видать конца лесу. Оглядывается калика: спереди тропинка, сзади
тропинка, а кругом лишь темень лесная; ни жилья, ни былья, ни голоса
человеческого. А калика идёт да идёт, - вот впереди прояснилось, и лес
проредел. "Слава Богу, - говорит калика перехожая, - насилу-то
дотащилась!" Собрала последние силы, смотрит, - пред ней опять та же
поляна, а на поляне тот же дубовый дом с закрытыми ставнями, тесовы
ворота на запоре - и не видать ни души христианской.
- Ах, прости, Господи, - сказала старушка, - опять я на то же
место пришла, окаянная, а уж и сил нет больше идти; не пускает Бог до
пустыни дойти; буди твоя святая воля.
Старушка села под дерево и пригорюнилась.
Собака залаяла в подворотне, калитка отворилась, выходит старик
лет шестидесяти, седой как лунь, на клюку опирается.
- А, старушонка, - сказал он, - подобру ли, поздорову ли ты
живёшь? Сколько лет, сколько зим с тобой не виделись. Да ты, видно,
века не изживаешь, какая была, такая и есть, нисколько не
переменилась; а ведь мы лет двадцать с тобой не видались.
- Кажись, я тебя, родимый, сроду не видывала, - отвечала старуха.
- Была я здесь, и не один раз, да только сегодня поутру, да в полдень;
выходил ко мне парень в красной рубахе и сказал мне горькую весточку.
- Да это я самый и был; помнишь, рушник тебе подавал; только будет
тому лет десятка два и более; правда, я с той поры много переменился;
кажись, и не стар я летами, а уж куда похирел; буйная молодецкая жизнь
загубила; да как же ты-то нисколько не переменилась, вот как теперь на
тебя смотрю?
- Ну уж я и ума не приложу, родимой; из памяти, что ли, я в самом
деле выжила; знаю только то, что была я здесь поутру, а тебя сроду не
видывала.
- Подлинно так, - сказал старик, - и я ничего не понимаю; что-то
тут чудное деется; вот уж двадцать лет тому ты мне то же говорила;
много с той поры воды утекло, много грехов я на душу свою положил!
Однако нечего здесь долго толковать; наши наедут, несдобровать тебе,
убирайся отсюда, покуда жива.
- Нет, родимой, уже как хочешь, не пойду я отсюда, ноги не держут.
- Что ты, неразумная; да ведь наедут товарищи - убьют тебя.
- Да будет воля Божия.
- Что ж ты, небось, смерти не боишься?
- Да чего ж её бояться? Придёт час и воля Божия.
- Так ты смерти не боишься, - повторил старик и задумался. - Ну,
- прибавил он помолчавши, - я так смерти боюсь.
- Молись Богу, родимой, Никола тебе навстречу, - так и не будешь
смерти бояться.
- Мне молиться? Да неужли Бог услышит мою молитву?
- Вестимо, что услышит, когда помолишься с покаянием.
- Да ты знаешь ли, старушонка, с кем ты говоришь; если б ты знала
да ведала - сколько я душ погубил неповинных; нет беззакония, которого
бы я не сделал; нет греха, в котором бы не окунулся, - и ты думаешь,
что меня Бог помилует?..
- Покайся, Бог помилует.
- Поздно, старушка! Уж и сна у меня нет, только заведу глаза, как
и вижу - ко мне тянутся кровавые руки; вижу, как теперь тебя вижу,
посинелые лица, помертвелые очи; а в ушах-то и крик, и визг, и стон,
и проклятия; мне ли молиться, старушка! У Господа столько и милости не
достанет.
- Молись, говорю тебе, у Бога милости много, и не перечесть,
родимой.
Старик задумался.
- Знаешь ли, что тебе скажу? - проговорил он. - Скажу тебе правду
истинную: я часто о тебе вспоминал; приходили мне на память твои речи;
помнишь, как ты о младом обо мне молилась, чтобы Бог вразумил меня;
помнишь, как обещала молиться, когда я сына твоего убил; я ничего не
запамятовал, и всё мне хотелось потолковать с тобой о душе моей; ах,
черна она, родимая, как смоль чёрная, и горюча она, как кровь тёплая;
ну, слушай - здесь тебе сидеть не годится, наедут, увидят; пойдём в
избу, там я тебе найду укромное место.
Он подал руку старушке, она оперлась на его клюку и потащилась в
дом; в сенях старик поднял половицу.
- Ступай вниз, - сказал он, - да держись за верёвку, не то
споткнёшься.
Старушка сошла в подполицу, тёмную, тёмную; свет проходил только
сверху в отдушины; по стенам стояли ларцы, сундуки, скрынки, баулы
разного рода, всякая посуда; по стенам развешаны ножи, ружья и всякого
платья несметное множество.
- Это наша кладовая, - сказал старик, - не даром она нам
досталась.
Старушка творила молитву и шла далее. Прошла одну горницу, другую,
третью; видит, всё по порядку: в одной скарб домашний, в другой
мужское платье, в третьей женское, камни самоцветные, жемчуг, серьги
и ожерелья.
- Душно здесь что-то, дедушка, - сказала она.
- И мне душно, - вскричал старик. - Как подумаешь да погадаешь,
что под этими платьями всё были живые люди и что ни один из них своею
смертью не умер, то так мороз по жилам и пробегает; всё кажется, что
под платьями люди шевелятся; ну да нечего делать, прошлого не
воротишь; садись-ка вон там в уголку на сундук; там из отдушины
ветерок подувает.
Старушка села, едва переводя дыхание; смотрит - над головою у ней
платье камковое цареградское, сарафаны золотые, парчовые и под ними,
прямо против её глаз, жемчужные, янтарные ожерелья, монисты, а между
ними на бисерной нитке крест с ладанкою.
Старушка не взвидела света, схватилась за ладанку и горько
заплакала.
- Скажи, дедушка, не обманывай, откуда ты взял это ожерелье?
- А что оно, знакомо тебе, что ли? - спросил старик, задрожав.
- Как не знакомо, - сказала старушка, - это ожерелье моего
ненаглядного сокровища, моей дочери.
Старик повалился ей в ноги.
- Ах, мать родная, - завопил он, - кляни меня, - нету в живых
твоей дочери; не пожалел я её красы девической; замучил я её вот этой
рукою; билась она, сердечная, как горлица; молила меня, чтоб позволил
ей хоть перекреститься, - и до того я её не допустил.
Старушка пуще заплакала.
- Ну, отпусти тебе Бог, - сказала она, - много греха ты принял на
свою душу.
- Где Богу мне отпустить, - вопил старик в забытьи, - нету
прощения грехам моим; нет мне спасения ни в сём, ни в будущем мире.
- Не бери ещё нового греха на свою душу, родимый, не мертви душу
отчаянием: уныние - первый грех, покайся да молись, у Бога милости
много!
- Что ты говоришь, мать родная, - вопил старик, - где Богу
простить меня - да ведь и ты не простишь меня...
- Нет, не говори этого, родимой, Никола тебе навстречу, - как не
простить; много ты согрешил, последнее моё утешение отнял, - но да
простит тебе Бог, как я тебя прощаю... только покайся...
- И в молитвах помянешь грешного раба Фёдора?..
- И в молитвах помяну...
Старик пуще зарыдал.
- Нет, мать родная, уж не покину я тебя теперь, - жутко мне здесь
оставаться; веди меня куда хочешь, где бы я мог тебе на свободе свою
душу раскрыть, все грехи мои исповедать, наказанье принять.
- Не моё то дело, родимой; а если Бог твою мысль просветил, то иди
в пустынь, спроси настоятеля, он тебе укажет, что делать.
Они вышли из дома, солнце заходило, лёгкий ветерок повевал с
востока; в пустыни слышался благовест ко всенощной [*]. Недолго шли
старик со старухою - пустынь была в полверсте, не больше, - и дорога
из леса шла к ней прямая.
-------
[*] Всенощная - вечерняя служба в церкви.
-------
Божий храм сиял во всём благолепии; тысячи свеч блистали у
золочёных икон; невидимый хор тихо пел славу Божию; дым из кадильниц
подымался ввысь светлым облаком; на паперти, в притворе [*] стояла
толпа народа; едва старушка могла пробраться в церковь. В толпе кто-то
сказал ей на ухо: "Помолися о грешном рабе Фёдоре". Старушка
перекрестилась, стала к сторонке и горячо молилась сперва о грешном
рабе Фёдоре, потом и об убиенных им, а потом и о себе грешной, -
молилася не без слез, но с верою и надеждой.
-------
[*] Паперть - церковное крыльцо; притвор - передняя часть церкви,
следующая сразу за папертью.
-------
Всенощная отошла; миряне стали подходить к иконам; и старушка
поднялась с места. Смотрит - перед нею идёт светло-русый мужчина с
виду лет пятидесяти, здоровый и свежий; за ним, видно, жена его и дети
уже на возрасте; а за этою семьёю - другая, женщина лет пятидесяти, с
нею муж и также дети на возрасте. Сердце забилося у старушки -
вспомнила она про детей. "Теперь и они были б такие"; утёрла слезу
рукавом, перекрестилась и пошла также к иконам прикладываться.
Приложилась - вышла на паперть, - смотрит, а за нею идут обе семьи и
пристально на неё смотрят; старушка обернулась - лампадою от иконы
осветилось лицо её. Светло-русый мужчина подошёл к старушке,
поклонился и начал было: "Позволь тебя спросить, бабушка..." - да как
заплачет, да как кинется ей в ноги: "Ты ли это, наша мать родная? Где
ты была, куда пропадала? Мы уж тебя и в живых не чаяли".
За ним и женщина кинулась старухе в ноги.
- Ты ли это, матушка? Уж где мы тебя ни искали! Все очи по тебе
выплакали.
- Вы ли это, дети? - говорила старушка сквозь слезы. - Как вас Бог
помиловал? Что с вами было?
- Как и рассказать, матушка, - отвечал светло-русый мужчина. - Как
ты пошла на богомолье сюда в пустынь, мы пождали тебя день, другой, -
видим, нет тебя, и пошли на поиск: и приходили в монастырь, и весь лес
исходили, и голосом тебя кликали, и прохожих спрашивали - ниоткуда ни
весточки. Прошёл год, прошёл и другой, прошло пять и десять; уж давно
мы тебя, родную, за упокой поминали, горевали да плакали. Прошло ещё
лет с десяток, меж тем за сестру присватался человек изрядный, и я
нашёл себе по сердцу невесту, мы побрачились, родимая, прости, что без
твоего благословения - мы тебя в живых не чаяли, - вот посмотри, и
внучата твои...
Горько было нам без тебя, родимая, - часто поминали мы о тебе, -
но во всём другом была нам несказанная благодать Божия. Все мы
здоровы, дети нам утешение; что ни посеем, сторицею взойдёт; в
торговлю пустим - нежданная прибыль; словом, что ни предпримем - как
будто святой о нас старается, невесть откуда со всех сторон добро нам
в дом идёт.
Старушка сотворила в глубине сердца благодарную молитву.
- А цел ли у тебя рушник, который я тебе шила? - спросила она,
улыбаясь.
- Ах, родная, не прогневись; чудное дело свершилось. Давным-давно,
лет тридцать, вижу я сон, будто хожу по лесу и ищу тебя и вот будто бы
слышу твой голос, - иду, иду, вдруг вижу, как будто поляна передо
мною, а на поляне дубовый дом с закрытыми ставнями, ворота на запоре,
и вышли из дома незнакомые люди и стали звать меня к себе, я не пошёл
- а они бросились на меня, ограбили, отняли твой рушник, меня изранили
- и бросили в реку. Тут я проснулся; поутру смотрю - нет твоего
рушника, уж где ни искали, никак найти не могли. Лет через десять
потом сестре чудится такой же сон, видит она, как будто тебя ищет по
лесу и голос твой слышит - вдруг перед ней поляна, на поляне такой же
дубовый дом с закрытыми ставнями, ворота на запоре, - из дома
выскочили незнакомые люди, ограбили её, отняли у ней ожерелье, её
изувечили и бросили в реку - тут проснулась сестра, смотрит - нет на
ней твоего ожерелья; уж не гневи себя на нас за эту потерю, родная, -
мы к ней и ума приложить не умеем.
- Ничего, детушки, я так, из любопытства только спросила.
- Да где же ты была, родная?
- Не спрашивайте, была я по воле Божией; а теперь войдёмте лучше
опять в церковь да отслужим молебен, - а потом покормите меня, родные,
- у меня с утра крохи во рту не было... с утра! - повторила про себя
старушка, качая головою. - Чудны дела твои, Господи!
Вся семья вошла в церковь; опять невидимый голос прошептал в ухо
старушке: "Помолися о грешном рабе Фёдоре". В тёмном углу
распростёртый лежал старик и лицом ударял себя о холодные камни.
Протекло лет тридцать с той поры. Однажды настоятель отдалённого
монастыря на Белом море призвал к себе иеромонаха [*]:
-------
[*] Иеромонах - монах в сане священника.
-------
- Отец Феоктист, - сказал он, - в ближнем селении умирает
стадвадцатилетняя старица, просит исповеди; приходский владыко ушёл с
требами [*], - ты на очереди, но боюсь послать тебя хворого,
измождённого постом и бдением, - не дойти тебе до селения...
-------
[*] Требы - церковные таинства и обряды (причастие, отпущение грехов
и т.д.).
-------
- Господь пошлёт силу, - отвечал старец, - позволь сотворить
послушанье.
Радость была в доме стадвадцатилетней старицы, когда узнали, что
посетит её отец Феоктист; всем знаемо было благочестие престарелого
инока. Во власянице, отягченный веригами [*], едва дышащий подошёл
старик к умирающей - вся многолюдная семья до земли поклонилась ему.
Но как взглянул он на умирающую, так и заплакал горючей слезою.
-------
[*] Вериги - цепи, тяжёлые железные предметы, которые носят на голом
теле для смирения плоти.
-------
- От тебя ли Бог привёл меня услышать греховную повесть? Узнаёшь
ли ты меня, святая? Помнишь ли ты грешного раба Фёдора, спасённого
тобою? Прошло много лет - Бог сподобил меня и принести покаяние, и
понести казнь, и получить помилование, сподобил и чина ангельского, -
но и теперь, как вспомню о былом, сердце живою кровью обливается, лишь
постом и молитвою душу свою освежаю... мне ли, недостойному, принять
грехи твои, безгрешная?
- Не говори так, святой отец, - отвечала умирающая. - Недаром Бог
привёл ещё раз нам с тобою свидеться - в том новая милость его, чтоб
не возгордилась я твоим покаянием... Сотвори же послушание, святой
отец... Прости и отпусти грехи дочери твоей духовной...
Когда, тщетно прождав возвращения отца Феоктиста, родные вошли в
комнату умирающей, было уже утро; лучи восходящего солнца светились на
лицах старца и старицы, казалось, они ещё молились, - но уже души их
отлетели в вечную обитель...
______________________________________________________________________
Сказки русских писателей. - Ростов н/Д: Издательский Дом "Проф-Пресс",
2001. - 512 с., илл. - ISBN 5-88475-508-2
______________________________________________________________________
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 05.01.2004 16:24
