НЕЛЛИ.
правитьВъ одинъ холодный декабрьскій вечеръ почтовая коляска, выѣхавшая изъ Лондона, быстро катилась по дорогѣ въ Бристоль. Путешественникъ, который сидѣлъ въ ней, переступилъ за средній возрастъ жизни, но по его лысой головѣ, по глубокимъ морщинамъ его лба, можно было отгадать, что печали болѣе, чѣмъ самые лѣта, сдѣлали его старикомъ. Повидимому онъ не замѣчалъ пятнадцатиградуснаго мороза, и если поднималъ голову, такъ для того только, чтобы нетерпѣливымъ взоромъ окинуть дорогу, и по тому узнать, сколько они проѣхали.
На мѣстечкѣ, устроенномъ позади экипажа, сидѣлъ молодой малый лѣтъ шестнадцати или семнадцати, безъ ливреи, и, какъ видится, былъ импровизированнымъ грумомъ или лакеемъ по особому случаю. Онъ принадлежалъ къ сословію лондонскихъ бѣдняковъ, и его суконный совершенно вытертый сертукъ не защитилъ бы его отъ холоду, еслибы онъ не завернулся во что то въ родѣ толстаго балахона. Шляпа его нахлобученная на голову, позволяла видѣть только его круглыя и жирныя щеки. Маленькіе глаза, исполненные ума и живости, одушевляли его свѣжее лице; но и этотъ мальчикъ, не смотря на свою молодость и веселое выраженіе чертъ, казалось мучился тайнымъ безпокойствомъ, которое повременамъ разсѣевалось путевыми развлеченіями, и потомъ возвращалось снова. Онъ осторожно держалъ у себя на колѣнахъ небольшую клѣтку, прикрывъ ее полою своего балахона, для того, вѣроятно, чтобы птица (это былъ красивый снигирь), которая въ ней сидѣла, не слишкомъ страдала отъ путешествія. Отъ времени до времени онъ, приподнимая полу, обращался къ плѣннику съ нѣсколькими словами дружбы и одобренія.
Кто же такіе этотъ старикъ и этотъ мальчикъ! — Ихъ исторія сущій романъ.
Въ Лондонѣ, въ одномъ честномъ мѣщанскомъ семействѣ было два брата, которые нѣжно любили другъ друга. Разность лѣтъ (одинъ былъ старѣе другаго двѣнадцатью годами) не только не разъединяла ихъ, но, можетъ быть, еще тѣснѣе привязывала ихъ одного къ другому. Они были всегда неразлучны, имѣли одни и тѣже вкусы, однѣ симпатіи, и наконецъ одна и та же женщина тронула ихъ сердце, и они стали соперниками.
Младшій, — онъ назывался Вильямомъ Гумфрей, первый замѣтилъ это, и затрепеталъ, почувствовавъ, что рука его уже не съ прежнею дружбою жала руку старшаго брата. Дѣтство его было болѣзненно; братъ его Гарри, одаренный крѣпкимъ здоровьемъ, безъ сожалѣнія отказался отъ всѣхъ развлеченій молодости для того, чтобы оставаться у изголовья печальнаго Вильяма, чтобы посвятить ему свои дни и ночи съ неусыпностію больничной сидѣлки. — И если эта пагубная любовь мало по малу сдѣлаетъ его неблагодарнымъ! Нѣтъ, нѣтъ, — никогда! вскричалъ онъ: лучше умереть! Лучше не видать ни брата, ни той, которая плѣнила насъ обоихъ! И такъ онъ просилъ у неба силы заплатить этотъ братскій долгъ, и предоставилъ Гарри быть счастливымъ. Тайна его навсегда осталась неизвѣстною, и онъ, покинувъ отечество, отправился мыкать свое горе въ далекую сторону.
Гарри женился на той, которую любилъ; но, увы! счастіе его было кратковременно: къ концу году жена его умерла, подаривши его дочерью.
Посѣщая портретную галлерею стариннаго дома, вы безъ сомнѣнія замѣчали личико самое прекрасное, самое милое — кроткую молодую дѣвушку, черты которой воспроизводятся въ общей картинѣ каждаго поколѣнія, всегда одинаковую, всегда прелестную, добраго генія семьи, вознаграждающую за всѣ несчастія, искупающую всѣ недостатки?
Та женщина, которую обожали Гарри и Вильямъ, ожила въ своей дочери. Привязанность къ ней Гарри была не простою привязанностью отца: это было поклоненіе, благоговѣніе…. Чтобы избавить се отъ страданія, печали, скуки, онъ вынесъ бы все, — все, кромѣ зрѣлища ея слезъ: оттого-то, когда она отдала свое сердце человѣку недостойному такого сокровища, Гарри, который долженъ бы имѣть силу воспротивиться ея просьбамъ, согласился на этотъ пагубный бракъ. Пренебреженная своимъ мужемъ, потомъ разоренная имъ, оскорбленная, преданная нищетѣ, ведя жизнь скитальческую, полную превратностей, борьбы, мѣлодая женщина, стыдясь избытка своихъ несчастій, не смѣла болѣе прибѣгнуть къ помощи отца, который два раза жертвовалъ своимъ имуществомъ, чтобы избавить мужа ея отъ бесчестія; всегда терпѣливая, всегда мужественная, всегда покорная своей судьбѣ, она умерла, оставивъ на попеченіе старика двухъ сиротъ, — мальчика десяти или одиннадцати лѣтъ, и дѣвочку, еще дитятею, по имени Нелли, которой возрастъ и черты напоминали то, чѣмъ она была сама, когда смерть лишила ея матери.
Дѣдъ этихъ двухъ сиротъ, вынужденный въ преклонномъ возрастѣ искать средствъ къ существованію, съ молодости сохранялъ живую наклонность къ старымъ картинамъ и старымъ рѣдкостямъ; теперь онъ вздумалъ воспользоваться своими познаніями по этому предмету и завести мѣняльную лавку.
Между тѣмъ братъ Нелли имѣлъ черты и наклонности своего отца; а Нелли во всемъ походила на мать. Когда Гарри держалъ се у себя на колѣнахъ, и встрѣчая кроткій взглядъ ея голубыхъ глазъ, ему казалось, что онъ пробуждался отъ тяжелаго сна, и что дочь его стала опять ребенкомъ. Вскорѣ молодой человѣкъ, увлеченный потокомъ своихъ страстей, оставилъ родимую кровлю; старикъ и Нелли остались одни.
И тутъ-то Гарри всю любовь своего сердца, которую онъ питалъ къ женѣ и дочери, перенесъ на это чистое созданіе. Невинное личико Нелли напоминало ему два другіе лица не менѣе прекрасныя, не менѣе любимыя и безпрестанно живущія въ его мысляхъ — двухъ женщинъ, которыхъ онъ любилъ также какъ ее, и о которыхъ заботился столько же какъ и о ней. Существенность смѣшивалась здѣсь съ мечтою. Но братъ Нелли, этотъ молодой развратникъ, не станетъ-ли, подобно своему отцу, просить у него денегъ, и своими безпорядками, доводить его до болѣе и болѣе стѣснительнаго положенія? Тѣ же беспокойства, которые гнѣли его въ другое время, не станутъ ли гнѣсти его снова? — Теперь болѣе, чѣмъ когда, перспектива бѣдности ужасала его. О себѣ онъ не думалъ: онъ думалъ лишь о своей внучкѣ, — и эта мысль не давала ему покою: какъ призракъ, она мучила его каждую минуту днемъ и ночью.
Умственныя способности его ослабѣли отъ постоянныхъ размышленій; по милости зятя и потомъ внука, игорные домы лишили его очень значительныхъ суммъ: ослабѣвшая голова его вообразила, что правосудное Провидѣніе тамъ же возвратитъ ему состояніе, гдѣ онъ потерялъ его — и онъ игралъ въ свою очередь…. И Нелли, которая рано созрѣвшимъ умомъ своимъ отгадала страшную истину, была вынуждена сознаться, что ей, въ ея крайности, остался только одинъ другъ, столь же бѣдный и одинокій, какъ и она сама. Это былъ молодой мальчикъ, но имени Христофоръ, выросшій въ службѣ ея дѣда. Христофоръ предложилъ Полли и старику убѣжище въ домѣ своей матери; онъ хотѣлъ кормить ихъ трудами рукъ своихъ, — просилъ, какъ милости, права истощать свою молодость, свои силы, всю свою кровь, на то, чтобы удовлетворить ихъ нуждамъ. Онъ, самъ того не зная, покорился тому вліянію, которое имѣла Нелли на всѣхъ, кто ее видѣлъ. — Нелли отказалась принять его предложеніе изъ участія къ нему самому и по благородному инстинкту скромности и гордости: молодая дѣвушка выросла до высоты своего несчастія — и съ этихъ поръ на нее — слабаго пятнадцати лѣтняго ребенка — пала обязанность управлять и руководить старикомъ.
Прежде всего надобно было увезти его изъ Лондона, гдѣ у него не было никого кромѣ забывчивыхъ друзей и кредиторовъ, которые имѣютъ слишкомъ хорошую память.
Нелли рѣшилась отправиться на житье въ глушь какой нибудь отдаленной провинціи. Не станемъ слѣдить за ней въ тысячѣ приключеніяхъ, въ тысячѣ затрудненіяхъ, которыя Провидѣніе послало ей на пути ея: она не изнемогла при исполненіи своей дочерней обязанности, и прошедши, въ разныхъ состояніяхъ, почти всѣ графства Англіи, старикъ и она приняты были наконецъ школьнымъ учителемъ въ городкѣ Н.** Этотъ школьный учитель жилъ въ развалинахъ, прилежащихъ къ старинной церкви. Нелли скоро освоилась съ этимъ новымъ родомъ жизни, и стала раздѣлять всѣ труды добраго педагога, г. Симпсона. Она помогала ему управлять шумною толпою его учениковъ, занимала его мѣсто, когда онъ былъ болѣнъ, — и трогательное зрѣлище представляла эта молодая дѣвушка, окруженная дѣтьми почти столь-же взрослыми, какъ она сама, и однако послушными ея голосу. Когда занемогъ любимый ученикъ школьнаго учителя Нелли, она, какъ ангелъ-хранитель, просиживала надъ нимъ долгія ночи, и, при смерти его, закрыла ему глаза. Она также пріискала слова, которыя проникли до сердца несчастнаго Симпсона: онъ плакалъ вмѣстѣ съ молодою дѣвушкою, и горесть его была облегчена.
Такъ-то жила, въ старыхъ развалинахъ, вблизи кладбища, преданная печальнымъ заботамъ, бѣдная Нелли; но силы ея, утѣшавшей двухъ стариковъ, уже истощились. Увы! Тотъ, кто въ особенности обязанъ былъ ей продолженіемъ своихъ дней, не отгадывалъ меланхолическаго выраженія ея нѣжной улыбки; онъ не замѣчалъ, что щеки ея окрасились густымъ румянцемъ, который, при блѣдности остальныхъ частей лица, казался еще ярчѣе. Ослабѣвшій разумъ несчастливца избавилъ его отъ мукъ этого послѣдняго беспокойства.
Въ это время Вильямъ, младшій изъ двухъ братьевъ, путешествовалъ по отдаленнымъ странамъ, проходя одинъ поприще жизненнаго странствія. Изгнанничество, которое онъ добровольно наложилъ на себя, было понято въ неблагопріятную для него сторону, и горестная его жертва стала для него еще труднѣе отъ тѣхъ упрековъ, которыя навлекла ему. Это обстоятельство и другія, проистекающія отъ отдаленности, сдѣлали сношенія его съ старшимъ братомъ трудными, невѣрными и часто даже невозможными. Однакоже они не были прерваны до такой степени, чтобы онъ не узналъ, хотя и съ большими промежутками между каждымъ извѣстіемъ, часть того, что мы разсказали выше. Тогда образъ нѣжныхъ попеченій, которыхъ онъ былъ предметомъ, воспоминанія его дѣтства, мечты его юности стали чаще, чѣмъ прежде, представляться его воображенію. Каждую ночь ему казалось, что онъ, сдѣлавшись опять ребенкомъ, видитъ подлѣ себя брата, — и такъ онъ немедленно привелъ въ порядокъ свои дѣла; обратилъ въ наличность все, что имѣлъ, и принося съ собою состояніе, достаточное для двоихъ, трепеща отъ душевнаго волненія, съ стѣсненною грудью, остановился въ одинъ вечеръ у дверей своего брата.
Но этотъ домъ не принадлежалъ болѣе Гарри: безжалостные заимодавцы выгнали его оттуда. Что же сталось съ нимъ? Что сталось съ Нелли? Въ Лондонѣ случай открылъ Вильяму Христофора, ихъ молодаго слугу, и они оба начали дѣятельные поиски. — Двадцать разъ они теряли, и двадцать разъ опять находили они слѣды Нелли и ея дѣда. Наконецъ послѣ многихъ безплодныхъ поисковъ имъ удалось узнать, что тѣ, кого искали они, укрылись близь Н**, въ домѣ школьнаго учителя.
По полученіи этого извѣстія, Вильямъ и Христофоръ немедленно пустились въ дорогу. Послѣдній позаботился взять съ собою любимую птичку Нелли, которую она уѣзжая, оставила ему, и которую онъ сохранилъ, какъ драгоцѣнное наслѣдство. Мрачный видъ зимняго утра еще болѣе отягчалъ тѣ предчувствія, которыя занимали того и другаго, и каждый изъ нихъ внутренно спрашивалъ себя, не поздно-ли приѣдутъ они?
Читатель знаетъ теперь, кто такіе были два путешественника, ѣхавшіе въ почтовой коляскѣ.
Они продолжали свой путь цѣлую ночь. Необходимость перемѣнять лошадей, и густой мракъ; скрывавшій дорогу, были причиною не малаго замедленія. Погода угрожала бурею; дороги, прорытыя въ нѣкоторыхъ мѣстахъ дождями, представляли собою рядъ глубокихъ рытвинъ. Слѣдующій день прошелъ такимъ образомъ, что не было вѣроятности, чтобы путешественники достигли цѣли своей поѣздки ранѣе середины этой второй ночи.
Экипажъ между тѣмъ катился. Солнце поднялось надъ горизонтомъ, не прорѣзавъ покрывала изъ тумановъ, которые облекали землю, Слабый свѣтъ сумерекъ не замедлилъ погаснуть; ночь наступила снова, а путешественникамъ оставалось еще проѣхать нѣсколько миль.
Съ темнотою увеличивался вѣтеръ. Его отдаленный вой отдавался еще плачевнѣе; онъ пролеталъ по дорогѣ., ужасными шквалами, или печально свистѣлъ въ сухихъ вѣтвяхъ деревьевъ, окружавшихъ дорогу. Наконецъ онъ сталъ постепенно утихать; но снѣгъ началъ падать большими хлопьями, которыя скоро покрыли землю толстымъ слоемъ; въ поляхъ воцарилась мрачная и торжественная тишина. Колеса экипажа безъ шума катились по однообразному ковру, и шаги лошадей съ каждою минутою становились медленнѣе и тяжелѣе.
На одной почтовой станціи, отдаленной отъ всякаго другаго жилья, Христофоръ сошелъ съ своей сидѣлки съ большимъ трудомъ, оттого-что холодъ почти окоченилъ его, и освѣдомился, далеко ли предѣлъ ихъ путешествія. Хотя вообще было не очень поздно; но для деревни это былъ очень поздній часъ, и тамъ всѣ уже спали; однакожъ одинъ голосъ отвѣтилъ чрезъ узкое оконце: «десять миль!» Прошло нѣсколько минутъ; никто не показывался; наконецъ одинъ крестьянинъ, трясясь отъ холоду, привелъ ожидаемыхъ лошадей, и коляска опять отправилась въ путь.
Дорога шла по странѣ неровной и гористой; лошади часто падали, и это заставляло ихъ идти тихимъ шагомъ. Вильямъ и Христофоръ, которыхъ тоскливое ожиданіе увеличивалось по мѣрѣ того, какъ уменьшалось разстояніе, не могли сносить столь медленной ѣзды: они вышли изъ экипажа и шли пѣшкомъ. Переѣздъ казался имъ нескончаемымъ. Наконецъ звукъ колокола раздался въ ихъ ушахъ посреди этого общаго молчанія природы, и прозвонилъ полночь; въ тоже время они увидали передъ собою нѣсколько домовъ, и коляска остановилась.
— Пріѣхали! вскричалъ почтальонъ, слѣзая съ лошади и стучась въ дверь скромнаго трактира. На силу-то приѣхали… Эй! эй вы!… Вишь какъ они спятъ тамъ, словно сурки.
Онъ стучался сильно и долго, не добужаясь трактирщика. Домъ по прежнему оставался погруженнымъ въ мракъ и тишину. Путешественники заглянули въ окно: не было ни малѣйшаго свѣту.
Вильямъ Гумфрей и Христофоръ совѣтовались между собою тихимъ голосомъ, какбы боясь нарушить тишину, которая царствовала вокругъ нихъ.
— Пойдемъ, сказалъ Вильямъ: оставимъ молодца будить жильцевъ этого дома. Мы безъ сомнѣнія найдемъ кого-нибудь въ деревнѣ, кто бы указалъ намъ жилище школьнаго учителя. Каждая минута замедленія невознаградима. Пойдемъ, ради Бога!
И такъ онъ отправился въ сопровожденіи Христофора, несшаго въ рукахъ клѣтку, о которой онъ не переставалъ заботиться. Почтальонъ, оставшись одинъ, принялся стучать изъ всѣхъ силъ.
Дорога шла вдоль небольшаго ската. Вильямъ и Христофоръ, продолжая идти по главной улицѣ селенія, потеряли изъ виду церковь, которой колоколъ прозвучалъ у нихъ въ ушахъ. Они хотѣли уже воротиться, но заблудились посреди лабиринта домовъ, разбросанныхъ безъ порядка, то передомъ на улицу, то въ противную сторону, и даже посреди улицы. Въ окнѣ одного изъ этихъ домовъ свѣтился слабый огонекъ; Христофоръ пустился въ эту сторону, чтобы получить нужныя имъ свѣденія.
При первомъ его ударѣ изъ дому отозвался голосъ, и вскорѣ старый крестьянинъ показался у окна, кутаясь въ платье, которое онъ схватилъ въ торопяхъ, и спросилъ, что такое случилось?
— Мнѣ очень жаль, что я заставилъ васъ встать съ постели, отвѣчалъ Христофоръ, между-тѣмъ какъ крестьянинъ закашлялся. Баринъ, котораго вы тамъ видите, не здѣшній; онъ прибылъ изъ дальняго путешествія. Мы ищемъ дому школьнаго учителя: можете ли вы намъ указать его?
— Могу-ли! возразилъ крестьянинъ: разумѣется могу! будущимъ лѣтомъ…. гы… гы… минетъ, пятьдесятъ лѣтъ, какъ я живу въ этихъ мѣстахъ…. Возьмите пріятель, по дорожкѣ направо: она приведетъ васъ къ церкви. Тамъ на лѣво вы увидите развалины домишка, и тутъ-то…. гм…. гм…. живетъ честный Симпсонъ…. а скажите мнѣ…. гм!… гм!…. проклятый кашель!…. нельзя потолковать: слишкомъ холодно…. Доброй ночи, дружище!
Христофоръ поспѣшилъ присоединиться къ Вильяму. Оба они пошли по указанной имъ дорожкѣ, которая послѣ многихъ изворотовъ привела ихъ къ церкви. Это было древнее зданіе, мрачная масса котораго отдѣлялась отъ сосѣднихъ домовъ, и которое стояло въ торжественной тишинѣ. Подлѣ было кладбище, огражденное слѣва остатками стѣнъ, башенокъ и старинными зданіями, нагроможденными одни на другія. Ночь, покрывавшая ихъ своимъ мракомъ, мѣшала разсмотрѣть ихъ величину и размѣры. Путешественники наши, обходя ихъ, чтобы найдти входъ, замѣтили на нѣкоторомъ разстояніи одинокій свѣтъ, выходившій изъ стараго стрѣльчатаго окна. Этотъ свѣтъ блестѣлъ посреди мрака, покрывавшаго прочія зданія, и былъ недвиженъ, а отъ этого и походилъ на звѣздочку.
— Что это за свѣтъ? спросилъ Вильямъ Гумфрей, внезапно остановившись.
— Это они, сударь, отвѣчалъ Христофоръ, это они. Вотъ тѣ развалины, которыя намъ описывали. Здѣсь именно живутъ миссъ Нелли и мистеръ Гарри, — спаси ихъ Господи!
— Нѣтъ, нѣтъ, живо возразилъ Вильямъ; не можетъ быть! Они не сидѣли бы въ такой поздній часъ.
Здѣсь Христофоръ, который никогда и ничему не удивлялся, просилъ позволенія пойти и узнать, между тѣмъ какъ Вильямъ будетъ обходить зданія, что это за свѣтъ. Получивъ это позволеніе, онъ рѣшительно приступилъ къ дѣлу, и принялся пробираться къ стѣнѣ ограды, не опуская однако же клѣтки, которую держалъ въ рукѣ.
Было очень трудно проложить себѣ дорогу между камней и разныхъ обломковъ, покрывавшихъ землю. Однако Христофоръ, побѣждая всѣ затрудненія, добрался до упомянутаго окна; осторожно подошелъ онъ къ стѣнѣ и, затаивъ дыханіе, сталъ слушать. Внутри ни малѣйшаго шуму: самая церковь не была молчаливѣе. Тогда Христофоръ, прислонясь щекою къ оконничному стеклу, началъ слушать снова, и также безуспѣшно; а при всемъ этомъ тишина ночи была такова, что можно бы было разслушать дыханіе спящаго человѣка, если бы только кто-нибудь спалъ въ этихъ развалинахъ.
Страннымъ обстоятельствомъ, разумѣется, былъ этотъ свѣтъ, блиставшій въ такое время и въ подобномъ мѣстѣ, между тѣмъ какъ никого тутъ не было.
Небольшая занавѣска, спущенная до низу окна, мѣшала разсмотрѣть внутренность комнаты. Что дѣлать? Лѣзти снаружи, при помощи выпусковъ и неровностей, было бы опасно: камни, оторвавшись отъ стѣны, покатились бы внизъ, и шумомъ своего паденія испугали бы Нелли и ея дѣда, если это печальное мѣсто служитъ имъ убѣжищемъ.
Подумавъ съ минуту, Христофоръ удалился для того, чтобы посовѣтываться съ Вильямомъ; но этотъ уже оставилъ прежнее мѣсто. Христофоръ хотѣлъ уже идти за нимъ слѣдомъ, какъ увидѣлъ старую дверь почти совершенно скрытую въ темномъ портикѣ. Онъ постучалъ въ нее; но никто не отозвался. Тогда смѣлый молодой человѣкъ снова приложилъ ухо и услыхалъ необыкновенный шумъ, котораго онъ не могъ опредѣлить ни причины, ни свойства. Ему воображалось, что онъ узнаетъ то жалобы страждущаго — но звуки были слишкомъ правильны, слишкомъ выдержанны, — то однообразное пѣніе: Христофору казалось, что это не походило ни на что, прежде имъ слышанное. Въ этихъ звукахъ было что-то странное, что-то заставлявшее трепетать, что-то такое, что повидимому принадлежало нездѣшнему міру.
Христофоръ почувствовалъ, что волосы у него на головѣ стали дыбомъ. Но будучи смѣлъ, онъ постучалъ еще разъ, и также какъ въ первый разъ не получилъ никакого отзыва. Странный шумъ продолжался безъ малѣйшаго измѣненія. Наконецъ любопытство побѣдило страхъ: Христофоръ тихо приподнялъ защелку, наперъ колѣномъ въ дверь, которая, уступая натиску, запищала на своихъ заржавѣлыхъ петляхъ. Въ ту жъ минуту свѣтъ огня, горѣвшаго въ комнатѣ, поразилъ его глаза, и онъ вошелъ.
Этотъ свѣтъ, — оттого, что тутъ не было ни свѣчи, ни зазженной лампы, — освѣтилъ ему человѣческую фигуру, прикорнувшую къ землѣ и обращенную къ нему спиною. Она была наклонена надъ очагомъ въ положеніи человѣка, который старается согрѣть свои члены, прохваченные холодомъ. Однако же положеніе рукъ не соотвѣтствовало положенію тѣла. Они не были обращены къ огню, не искали пламени, а были сложены на груди, и пальцы сильно стиснуты одни промежъ другихъ. Это странное существо сидѣло наклонивъ голову, безпрестанно качалось на право и налѣво, сопровождая это движеніе какимъ то горловымъ бормотаньемъ, котораго и описать не возможно.
Христофоръ остановился въ нерѣшимости; но жилецъ комнаты не говорилъ ни слова, не оборачивалъ головы, не подавалъ ни малѣйшаго знака, что шумъ коснулся его слуха. Онъ казался старикомъ; его сѣдые волосы походили цвѣтомъ на золу, на которую онъ пристально устремилъ глаза. Трепещущій свѣтъ умирающаго огня, эти стѣны, разрушенныя временемъ, это уединеніе, эта старость, этотъ мракъ, всѣ эти предметы гармонировали между собою: все это было — пепелъ, пыль, развалины!
Христофоръ, пролепеталъ нѣсколько словъ въ извиненіе, самъ не понимая того, что говорилъ. Стари къ повидимому не замѣчалъ его присутствія: онъ продолжалъ качаться, и ни на минуту не прерывалъ своего печальнаго бормотанья. Молодой человѣкъ вполовину испуганный, вполовину смущенный, хотѣлъ уйдти; но, осмотрѣвшись внимательнѣе, онъ рѣшился остаться. Уступая неотразимой силѣ, онъ сдѣлалъ шагъ впередъ…. другой шагъ…. третій…. наконецъ послѣдній, и — увидалъ лице этого старика…. увидалъ — и какъ ни перемѣнилось оно, — онъ въ минуту узналъ это лице.
— Мой господинъ! вскричалъ онъ падая на колѣни и сжимая руки старика въ своихъ рукахъ, — мой любезный господинъ, скажите мнѣ что-нибудь!
Гарри Гумфрей, — ибо это было онъ — медленно обернулся къ Христофору, и сказалъ тихимъ голосомъ:
— Вотъ и еще одинъ…. Сколько здѣсь этихъ духовъ!
— Я не духъ, отвѣчалъ изумленный молодой человѣкъ: я Христофоръ, вашъ Христофоръ, вашъ вѣрный слуга…. Теперь вы узнаете меня, не пра вдали, мой добрый господинъ?…. А миссъ Нелли?…. Гдѣ она? отчего она не съ вами?
— Они всѣ говорятъ одно и тоже, вскричалъ старикъ; они всѣ дѣлаютъ одинъ и тотъ же вопросъ…. духъ!
— Гдѣ она, мой добрый господинъ? спросилъ Христофоръ съ большею настойчивостію. О! скажите мнѣ, заклинаю васъ, скажите мнѣ, гдѣ миссъ Нелли?
Гарри Гумфрей протянулъ руку въ уголъ комнаты, и отвѣчалъ:
— Нелли?…. она спитъ…. тамъ…. въ этой комнаткѣ… за этой дверью.
— Слава тебѣ Господи! съ восторгомъ вскричалъ Христофоръ.
— Да, слава тебѣ Господи! повторилъ старикъ. Сколько разъ я призывалъ Его въ эти долгія ночи, между-тѣмъ, какъ она спала…. Послушай…. не зоветъ ли она?
— Я ничего не слыхалъ, сказалъ Христофоръ.
— Да, да! грубо возразилъ Гарри Гумфрей. Ты теперь слышишь…. Неужли скажешь ты, что не слышишь?
Онъ всталъ и наклонилъ голову къ той комнатѣ, на которую указалъ.
— Именно такъ! прибавилъ онъ съ видомъ торжества. Есть-ли кто въ мірѣ, кто бы лучше меня узналъ этотъ голосъ? ха, ха, ха!….
И онъ испустилъ дикій хохотъ. Христофоръ посмотрѣлъ на него, со страхомъ. И такъ правда: этотъ живой разумъ погасъ! Но въ этихъ обезображенныхъ чертахъ, въ этомъ неподвижномъ, потухшемъ взорѣ, въ этихъ устахъ, запечатлѣнныхъ столь страдальческимъ выраженіемъ, не выражались ли одни слѣды лѣтъ, слабость старости?…. Христофоръ боялся понимать.
Между-тѣмъ, какъ онъ предавался этимъ размышленіямъ, Гарри Гумфрей подалъ ему знакъ молчанія, и, ступая съ осторожностью, пошелъ въ сосѣднюю комнату. Послѣ краткаго отсутствія, впродолженіе котораго Христофоръ слышалъ, какъ онъ говорилъ тихимъ и ласковымъ голосомъ, онъ возвратился, неся въ рукахъ зазженную лампу.
— Она все спитъ, пробормоталъ онъ. Ты правъ, она не звала — развѣ-что во снѣ. Это, сударь, случалось съ ней много разъ, впродолженіи того какъ я сидѣлъ подлѣ нея и сторожилъ ее. Я видѣлъ, что губы ея шевелились, и я понималъ, хотя изъ нихъ не выходило ни какого звуку, что она говорила со мною. Я боюсь, чтобы свѣтъ не обеспокоилъ ея и не разбудилъ: для того-то я и унесъ лампу.
Такимъ образомъ онъ говорилъ болѣе самъ съ собою, чѣмъ съ новопришедшимъ. Но, поставивъ было лампу на столъ, онъ, уступая внезапному любопытству и какому-то темному воспоминанію, снова взялъ ее и поднесъ къ лицу Христофора; потомъ, какъ бы забывъ предметъ этого движенія, онъ снова отворотился и опять поставилъ лампу на прежнее мѣсто.
— Она крѣпко спитъ, продолжалъ онъ: но это не удивляетъ меня. Ангелы своими руками разостлали по землѣ толстый слой снѣгу, чтобы извнѣ не слышно было шуму. Всѣ птицы перемерли для того, чтобы не возмущать ея сна…. Она бывало давала имъ ѣсть…. Не смотря ни на голодъ, ни на холодъ, эти боязливыя существа убѣгаютъ отъ насъ…. а отъ нея они не убѣгали…. да!
И онъ снова остановился, и удерживая дыханіе, долго слушалъ. Послѣ этого онъ пошелъ, открылъ старый сундукъ, вынялъ оттуда нѣсколько женскихъ платьевъ и принялся говорить съ ними съ такою любовію, какбы это было живыя существа, и ласкать ихъ рукою.
— Что же ты, говорилъ онъ, лежишь такъ долго, мой милая Нелли… Нелли… Экая лѣнивица! вонъ смородина и вишни ждутъ уже, что бы ты шла рвать ихъ. Что ты такъ долго спишь? вонъ твои подруги и ученики изъ школы пришли и стучатся въ двери: гдѣ, говорятъ, Нелли? Гдѣ наша Нелли? — Она, сударь, ласкова къ дѣтямъ. Они всѣ ея слушаются, всѣ любятъ се, оттогочто она была добра до всѣхъ. Да, сударь, она была добра!
Христофоръ не могъ отвѣчать; ему открылась страшная истина, и онъ горько плакалъ.
— Вотъ ея праздничное платье, продолжалъ старикъ, прижимая къ сердцу платье своей дочери, и гладя по немъ своею морщинистою рукою: она надѣнетъ его по своемъ пробужденіи. Его, шутя, отъ нея спрятали; да я ей отдамъ его, — я отдамъ…. Милое дитя мое! Да я не захотѣлъ бы поперечить ей ни за какія сокровища въ мірѣ…. Посмотри, вотъ здѣсь ея башмачки; какъ они износились! Она сберегла ихъ на память нашего долгаго путешествія! Ея милыя ножки много исходили! Послѣ мнѣ сказывали, что ихъ искололи и изрѣзали камни… Сама она никогда мнѣ на это не жаловалась. Нѣтъ, нѣтъ! Благословеніе. Господне надъ нею…. благословеніе Господне!…. Я помню, сударь, какъ она шла рядомъ со мною, чтобы я не замѣтилъ ея усталости; она держала мою руку въ своихъ, и, казалось, она вела меня и поддерживала.
Онъ поднесъ къ губамъ башмаки своей дочери, и потомъ тщательно заперевъ ихъ, съ тоскою посмотрѣлъ на сосѣднюю комнату.
— Она не имѣла привычки оставаться въ постели такъ поздно, опять началъ онъ. Правда, тогда она была здорова. Когда ей будетъ получше, она станетъ вставать также рано какъ и прежде. Кто тамъ?…. Заприте дверь! скорѣе! Малоли намъ и безъ того хлопотъ съ холодомъ, и заботы, чтобы согрѣть ее?
Дверь въ самомъ дѣлѣ отворилась; въ нее вошелъ школьный учитель въ сопровожденіи Вильяма Гумфрей. Первый держалъ въ рукѣ фонарь, другой прятался въ тѣни.
Увидавъ честное лице добраго Симпсона, старикъ перемѣнилъ принятый было имъ тонъ упрека. Онъ попрежнему присѣлъ передъ огнемъ и мало-по-малу сталъ опять покачиваться направо и налѣво, издавая то странное хрипѣніе, которое столь удивило Христофора.
Что же касается до новопришедшихъ, то онъ ни сколько ими не занимался. Неопредѣленный взглядъ, на нихъ брошенный, не выражалъ ни участія, ни любопытства. Христофоръ, который дотѣхъ-поръ стоялъ пригвожденнымъ къ своему мѣсту, подошелъ къ Вильяму Гумфрей, и потомъ оба, отошли въ сторону, задушая свои рыданія. Школьный учитель одинъ вышелъ на средину комнаты; онъ сѣлъ рядомъ съ старикомъ, и, послѣ долгаго молчанія, рѣшился заговорить съ нимъ.
— И эту ночь вы опять не ложились! сказалъ онъ кроткимъ голосомъ и съ выраженіемъ, свойственнымъ человѣку, который много страдалъ. Я было надѣялся, что вы лучше сдержите свое слово…. Отчего не уснете вы?….
— Сонъ оставилъ меня, отвѣчалъ Гарри Гумфрей. Она унесла его съ собою.
— Она очень огорчилась бы, если бы узнала, что вы не спите такимъ образомъ, возразилъ школьный учитель. А вы вѣрно не захотѣли бы опечалить ее.
— Ну въ этомъ я не совсѣмъ увѣренъ, сказалъ старикъ, бросая взглядъ на дверь комнатки. То есть, если бы это было единственное средство разбудить ее… Она спала очень долго…. очень долго…. однакожъ я дурно дѣлаю, говоря такимъ образомъ… Но, прибавилъ онъ съ самою нѣжною заботливостію, это добрый, блаженный сонъ, — не такъ-ли?
— Безъ сомнѣнія, безъ сомнѣнія, отвѣчалъ школьный учитель, отворачивая голову; разумѣется, другъ мой.
— Хорошо! вскричалъ Гарри торжествующимъ голосомъ: очень хорошо! А скажите мнѣ, пробужденіе….
— Будетъ равно счастливо… гораздо счастливѣе; чѣмъ языкъ человѣческій можетъ выразить, а умъ понять.
Тутъ Гарри всталъ и на пальцахъ проскользнулъ въ сосѣднюю комнату. Трое свидѣтелей этой сцены слышали какъ онъ говорилъ одинъ, между тѣмъ, какъ ни чей голосъ не отвѣчалъ ему. Они смотрѣли другъ на друга въ молчаніи, и плакали. Гарри Гумфрей не замедлилъ возвращеніемъ, говоря, что Нелли все еще спитъ, но что онъ видѣлъ будто она пошевелилась. Рука ея, говорилъ онъ сдѣлала движеніе, движеніе чрезвычайно легкое, едва замѣтное… а все таки она пошевелилась. Можетъ быть, она искала руки своего дѣдушки, какъ съ нею случалось много разъ.
Сказавши это, онъ принялъ свое прежнее положеніе; потомъ приложивъ руки ко лбу, онъ испустилъ раздирающій вопль.
Горе этого несчастнаго существа, у котораго способность страдать пережила разумъ, хватало за душу.
Школьный учитель, подавляя свое внутреннее волненіе, подошелъ къ нему, взялъ его за руку, потомъ, обмѣнявшись взоромъ съ Вильямомъ Гумфрей, который казалось хотѣлъ оставить свое мѣсто, сказалъ:
— Онъ выслушаетъ меня. Я увѣренъ, что онъ меня выслушаетъ, если я попрошу его объ этомъ… Она выслушала бы меня во всякое время.
— Я слушаю всѣхъ, кого она охотно слушала, вскричалъ старикъ съ выраженіемъ отчаянія; я люблю всѣхъ тѣхъ, кого она любила.
— Я зналъ это, я зналъ, что вы сдѣлаете это, отвѣчалъ школьный учитель, слезы котораго заду шали голосъ: подумайте объ ней, мой старый другъ; подумайте о всѣхъ огорченіяхъ, которыя вы терпѣли вмѣстѣ съ нею, о всѣхъ испытаніяхъ, которыя вы съ нею перенесли!…
— Да, да! Вы правы: я только объ этомъ и думаю.
— Я хотѣлъ Сы, продолжалъ Симпсонъ, чтобы вы въ эту ночь занимались только тѣми образами, которые могутъ облегчить ваше сердце, и навести васъ на воспоминаніе о прошедшемъ. Объ этомъ она сама могла бы просить васъ, если бы была съ вами: говорю вамъ это ея именемъ.
— Разумѣется, отвѣчалъ Гарри Гумфрей, предаваясь одной мысли; и вы хорошо дѣлаете, тихо говоря мнѣ все это…. Такимъ образомъ намъ нечего бояться разбудить ее…. Какъ бы я былъ счастливъ, увидавъ еще разъ ея взоры, устремленные на меня…. увидавъ еще разъ, какъ она мнѣ улыбается… На ея іономъ лицѣ есть улыбка: но она нѣма и неподвижна. Я хотѣлъ бы, чтобы она появлялась и изчезала…. Безъ сомнѣнія, такъ и будетъ но милости Божіей… Нѣтъ, нѣтъ, не станемъ будить ее!….
— Перестанемъ говорить объ ея снѣ, возразилъ школьный учитель…. Представляйте ее себѣ такою, какой она была тогда, какъ вы путешествовали… какой она была въ томъ старомъ домѣ, откуда вы вышли вмѣстѣ съ нею… въ томъ домѣ, который сохранилъ эхо ея радостныхъ дѣтскихъ криковъ…
— Да, это была милая и веселая дѣвочка! вскричалъ старикъ, увлекаясь воспоминаніемъ прошедшаго. Какой прелестный, милый характеръ!!….
— Я помню, вы говаривали, продолжалъ Симпсона, что въ этомъ, также какъ и во всѣхъ другихъ качествахъ она походила на свою мать… Ея мать…. вѣдь вы не забыли ея?….
Но старикъ продолжалъ смотрѣть неподвижно въ пустоту, и не отвѣчалъ ни слова.
— Пойдемъ дальше, прибавилъ младшій братъ, слѣдя за дѣйствіемъ каждаго своего слова; станемъ говорить о той, которая предшествовала имъ, — этому ужъ очень давно. Это было жестокое испытаніе для васъ обоихъ. Вы не забыли той, смерть которой подарила вамъ этого ребенка, столько вамъ дорогаго, прежде даже, чѣмъ вы могли читать въ его сердцѣ, и видѣть сокровище доброты, которое въ немъ заключалось?…. Не правдами вы помните о другомъ ребенкѣ, котораго вы любили, которому покровительствовали, будучи еще сами ребенкомъ?…. Не правда ли, что вы имѣли брата, давно забытаго, давно потеряннаго изъ виду, давно разлученнаго съ вами, который теперь возвращается, чтобы навѣстить васъ въ вашемъ горѣ и утѣшить васъ? Да, братъ мой! это я, я! продолжалъ онъ бросаясь къ его ногамъ, братъ! это я, — я, Вильямъ, твой Вильямъ….. Неужли ты не узнаешь меня, Гарри? Ради Бога скажи, что ты узнаешь меня.
Старикъ смотрѣлъ ему въ лице; губы его шевелились; но онъ не промолвилъ ни одного слова. Потомъ онъ медленно отворотился, и между-тѣмъ, какъ Вильямъ тоскливо слѣдилъ за каждымъ его движеніемъ и простиралъ къ нему руки, пошелъ къ двери, говоря трепещущимъ голосомъ:
— Вы сговорились между собою, чтобы отвлечь сердце мое отъ Нелли….. Но вамъ не удастся, — не удастся вамъ, пока я живъ. У меня нѣтъ инаго друга, инаго родственника, кромѣ ея; у меня не было ихъ, и не будетъ никогда. Она для меня все. Теперь ужъ слишкомъ поздо намъ разлучиться съ нею.
Дѣлая рукою такое движеніе, какъ бы отталкивая всѣхъ, и произнося имя Нелли, онъ вошелъ въ другую комнату. Вильямъ, школьный учитель и Христофоръ остановились было на минуту, и потомъ пошли за нимъ. Они шли съ такою осторожностію, что онъ не слыхалъ шума ихъ шаговъ, и они вскорѣ очутились всѣ четверо вмѣстѣ въ комнатѣ усопшей.
Да! Нелли умерла! — Она лежала простертая на своей постели, недвижная на вѣки.
Она умерла! — А видя эти черты столь спокойныя, линіи лица ея столь чистыя, столь милыя, вы сказали бы, что она только-что вышила изъ творческой десницы Божіей!
Ложе ея было убрано зимними ягодами и зеленоватыми листьями, которыми она любила убирать ея. «Когда я умру» тогда говорила она, «положите подлѣ меня что-нибудь такое, что бы любило свѣтъ и что всегда было бы между небомъ и землею.» Милая, любезная, терпѣливая, благородная Нелли! Она умерла! Ея любимая птичка, слабое твореніе, которое можно бы задушить сжавъ пальцы, весело пѣла, прыгая въ своей клѣткѣ, а сердце ея госпожи перестало биться.
Слѣды заботъ, страданій, трудовъ, которые она испытала въ столь ранней молодости, теперь изчезли. Умершая для земнаго горя, она ожила для спокойствія и счастія другой жизни, счастія, которое изображалось напереди въ мирной красотѣ ея лица и въ глубокомъ спокойствіи ея чертъ.
Да, вотъ она была тутъ холодная и бездушная: — но все же это была она! Это было тоже ангельское лице, которое разливало очарованіе вокругъ одинокаго очага ея дѣда; таже молодая дѣвушка, добрая и сострадательная, которая проводила ночи у изголовья больнаго ребѣнка, и которая, сама будучи бѣдною, расточала несчастнымъ то, чему нѣтъ цѣны на земли: — утѣшеніе усладительнаго состраданія.
Гарри Гумфрей взялъ ее за руку и сжалъ ее въ своихъ. Это была та самая рука, которую она протянула къ нему, посылая ему свою послѣднюю улыбку. Онъ поднесъ ее къ своимъ губамъ, говоря очень тихо; "она замерзла, " и старался отогрѣть ее своимъ дыханіемъ и поцѣлуями, и въ тоже время его взоръ съ невыразимымъ горемъ, казалось, призывалъ на помощь къ его дорогой Нелли.
Школьный учитель понялъ его, и, отвѣчая его мысли, сказалъ торжественнымъ голосомъ.
— Она въ рукахъ Бога! и мы можемъ только-что плакать съ вами.
Назавтра, около половины для, смертные останки Нелли были преданы землѣ: всѣ ученики деревенской школы провожали скромный гробъ ея. Позади ихъ шли два старика, согбенныхъ лѣтами, стараясь поддерживать третьяго еще болѣе слабаго, еще болѣе сокрушеннаго, нежели они сами, который давалъ вести себя, поводя вокругъ блуждающими взорами. При каждой лопатъ земли, бросаемой въ могилу, онъ сильно вздрагивалъ. Когда могила была зарыта, онъ простерся на краю ея, и остался тутъ въ снѣгу до тѣхъ поръ, пока не настала ночь. Тогда онъ удалился въ молчаніи, не хотя отвѣчать ни слова на ласковыя рѣчи, съ которыми къ нему обращался его братъ. Передъ нимъ поставили клѣтку, которую принесъ Христофоръ. Онъ долго смотрѣлъ на птичку сидѣвшую въ ней, и наконецъ слезы, первыя, какія онъ только пролилъ, обильно потекли изъ глазъ его.
Въ слѣдующіе дни онъ безпрестанно скитался по развалинамъ, посреди которыхъ лежало его жилище, переходилъ изъ комнаты своей дочери въ школу, зовя по имени свою Нелли. По временамъ онъ прислушивался, какъ бы стараясь различить ея голосъ. Часто онъ посматривалъ вокругъ себя, и, казалось, удивлялся, не находя той, которая обыкновенно тутъ бывала. Братъ его Вильямъ сначала хотѣлъ сопровождать его въ его поискахъ; но потомъ онъ отказался отъ этого, видя что его присутствіе старику непріятно. Нѣсколько времени онъ еще терпѣлъ Христофора и Симпсона; но ихъ попеченіи были также отвергнуты, какъ и Вильямовы, и Гарри Гумфрей малъ-по-малу получилъ привычку жить одинъ, вдали отъ всѣхъ, не видя никого, не сообщаясь ни съ кѣмъ. Какія мысли, какія воспоминанія занимали эту душу, заключившуюся въ своей горести? — Это извѣстно одному Богу!
Однакожъ братъ его и друзья, переставши ходить по слѣдамъ его, не перестали дѣятельно за нимъ надсматривать. Въ одно утро они увидали, что онъ, вставши на разсвѣтѣ, взявъ палку, отправился къ кладбищу. Въ рукѣ у него была шляпа, которую въ послѣднее время носила его дочь, также корзинка, въ которой были многія вещи, которыя она употребляла — нитки, иглы, начатое вышиванье. Они наблюдали издали надъ его поступками. Бѣдный безумецъ пришелъ къ могилѣ Нелли, сѣлъ на нее и ждалъ съ совершеннымъ самоотверженіемъ. Одна ночь вынудила его оставить это мѣсто столь горестное и вмѣстѣ столь дорогое, и онъ оставилъ его со вздохомъ, говоря самъ себѣ:
— Она придетъ завтра!
На другой день онъ рано утромъ отправился на тоже мѣсто, пребылъ тамъ до вечера, и, уходя опять сказалъ:
— Она придетъ завтра!
Съ этого времени онъ проводилъ всѣ дни на могилѣ Нелли. Тамъ, безъ сомнѣнія, лучше, чѣмъ гдѣ-либо, знакомый голосъ отзывался въ устахъ его, а прелестный образъ носился предъ его глазами; онъ видѣлъ тамъ, какъ развѣвались длинные бѣлокурые локоны, которые такъ любилъ онъ; тамъ онъ набрасывалъ себѣ образъ того, чѣмъ былъ нѣкогда, и чѣмъ желалъ быть послѣ.
Однимъ весеннимъ вечеромъ, онъ не возвратился въ свой обычный часъ. Побѣжали искать его — и нашли мертвымъ на могилѣ Нелли….