Русская критика XVIII—XIX веков. Хрестоматия. Учеб. пособие для студентов пед. ин-тов по специальности N 2101 «Рус. яз. и литература», Сост. В. И. Кулешов. М., «Просвещение», 1978.
Наиболее разносторонний писатель и критик русского классицизма XVIII в. Сумел приспособить к злобе дня и повседневной литературной жизни эстетический кодекс отстаивавшегося им направления. В своих двух эпистолах в стихах Сумароков проводил принципы трактата Буало об искусстве поэзии. Сумароков брал на себя функции наставника писателей, учил их сочинять в различных родах и жанрах. Особенно характеризуют его приемы как критика полемические разборы од Ломоносова в статьях «Некоторые строфы двух авторов», «Критика на оду» и др.
Публикуем две из многочисленных критических статей Сумарокова: «Некоторые строфы двух авторов» (предисловие) и «К несмысленным рифмотворцам»,
Текст печатается по изд.: Сумароков А. П. Полн. собр. соч., в стихах и прозе, ч. IX, изд. 2-е. М., изд. Н. И. Новикова, 1787, с. 217—220, 276—279.
Мне уже прискучилося слышати всегдашние о г. Ломоносове и о себе рассуждения. Словогромкая ода к чести автора служить не может: да сие же изъяснение значит галиматию, а не великолепие. Мне приписывают нежность: и сие изъяснение трагическому автору чести не приносит. Может ли лирический автор составити честь имени своему громом! и может ли представленный во драме Геркулес быти нежною Сильвиею и Амариллою, воздыхающими у Тасса и Гвариния![1] Во стихах г. Ломоносова многое для почерпания лирическим авторам сыщется: а я им советую взирати на его лирические красоты и отделяти хорошее от худого. Г. Ломоносов со мною несколько лет имел короткое знакомство и ежедневное обхождение, и нередко слыхал я от него, что он сам часто гнушался, что некоторые его громким называли. Его достоинство в одах не громкость, А что же? об этом долго говорить, а я прилагаю здесь предисловие, и некоторые, к чести его строфы для сравнения с моими, а не толкования. О преимуществе себе я публику не прошу; ибо похвалы выпрошенные гадки; а есть ли и г, Ломоносову дастся и в одах преимущество, я об этом тужить не стану: желал бы я только того, чтобы разбор и похвалы были основательны. В протчем я свои строфы распоряжал, как распоряжали Мальгерб, Руссо[2] и все нынешние лирики; а г. Ломоносов этого не наблюдал; ибо наблюдение сего, как чистота языка, гармония стопосложения, изобильные рифмы, разношение негласных литер, непривыкшим писателям толикого стоят затруднения, коликую приносят они сладость. Наконец: во нагробной надписи г. Ломоносова изображено, что он учитель поэзии и красноречия[3]: а он никого не учил, и никого не выучил; ибо г. Ломоносова честь не в риторике его состоит, но в одах. Потомки и его и мои стихи увидят и судить нас будут, или паче письма наши; но потомки могут или должны будут подумати, что и я по сей ему нагробной надписи был его ученик: а я стихи писал еще тогда, когда г. Ломоносова и имени не слыхала публика. Он же во Германии писати зачал, а я в России, не имея от него не только наставления, но ниже зная его по слуху. Г. Ломоносов меня несколькими летами был постарее; но из того не следует сие, что я его ученик, о чем я не трогая нимало чести сего стихотворца предуведомляю потомков, которые и г. Ломоносова и меня нескоро увидят: а особливо ради того, что и язык наш и поэзия наша изчезают: а зараза пиитичества весь российский парнас невежественно охватила: а я истребления оному более предвидети не могу, жалея, что прекрасный наш язык гибнет. А что в протчем до г, Ломоносова надлежит, так я, похваляя его, думаю только о живности его духа, видного во строфах его. Великий был бы он муж во стихотворстве, ежели бы он мог вычищати оды свои, а во протчие поэзии не вдавался.
ЕВО.
И се уже рукой багряной
Врата отверзла в мир заря,
От ризы сыплет свет румяной
В поля, в леса, во град, в моря,
Велит ночным лучам склониться,
Пред светлым днем, и в тверди склониться,
И тем почтить его приход.
Он блеск и радость изливает,
И в красны лики созывает
Спасенный днесь российский род.
МОЯ.
Кавказ из облаков взирает,
На красны низкие луга;
Не прежни земли попирает,
Моя, он рек, теперь нога.
Не зрю Саратова я боле;
Вокруг ево лежало поле,
И диких жительство зверей.
Теперь селения громада
И вид Едемска вертограда:
Толпа ликует там людей.
ЕВО.
Тогда от радостной Полтавы
Победы Росской звук гремел,
Тогда не мог Петровой славы
Вместить вселенныя предел;
Тогда вандалы побежденны
Главы имели преклоненны
Еще при пеленах твоих,
Тогда предъявленно судьбою
Что с трепетом перед тобою,
Падут полки потомков их.
МОЯ.
Отверзлися места святые:
Там Петр Великий в облаках.
Он держит и весы златые,
И страшу молнию в руках:
Глаголет: беззаконным казни,
Потребны, сколько и приязни,
Прямым отечества сынам:
Владети тако подобает:
Коль суд щедротой погибает.
Щедрота пагубна странам.
ЕВО.
О плод от кореня преславна,
Дражайшая Петрова кровь,
К тебе горит уже издавна
Россиян искрення любовь!
Петрополь по тебе терзался
Когда с тобою разлучался
Еще в зачатии твоем.
Сердца жаленьем закипели,
Когда под дерзким кораблем
Балтийски волны побелели.
МОЯ.
Я вижу тот блаженный час,
И в нову радость он мя вводит.
Я слышу сей приятный глас:
На трон Екатерина всходит:
Весь воздух восклицаньем полн:
Из утренних Аврора волн,
Во светлой летней багрянице,
Сияя морю и лугам,
По чистым бельтовым брегам,
Предшествует императрице.
ЕВО.
Уже и морем и землею
Российско воинство течет,
И сильной крепостью своею
За лес и реки готов жмет,
Огня ревущего удары
И свист от ядр летящих ярый
Сгущенный дымом воздух рвут,
и тяжких гор сердца трясут:
Уже мрачится свет полдневный,
Повсюду слух и вид плачевный.
МОЯ.
Плутон и Фурии мятутся,
Подземны пропасти ревут:
Врат ада вереи трясутся,
Врата колеблемы падут:
Цербер гортаньми всеми лает,
Геенна изо врат пылает,
Раздвинул челюсти Плутон,
Вострепетал и пал со трона:
Слетела со главы корона,
Смутился Стикс и Ахерон.
ЕВО.
Но естьли гордость ослепленна
Дерзнет на нас воздвигнуть рог;
Тебе в женах благословенна,
Против ея помощник Бог.
Он верьх небес к тебе преклонит,
И тучи страшные нагонит
Во сретенье врагам твоим.
Лишь только ополчится к бою,
Предъидет ужас пред тобою,
И следом воскурится дым.
МОЯ.
Таков императрицы глас,
Народу верностью возженну;
А кто дерзнешь востать на нас
Увидит гидру пораженну,
Пойдет российский Ахиллес,
Взревуть моря, восстанет лес,
Попрутся степи, бездна, камень,
В пустынях Россы ток найдут,
И рощи от путей падут,
Пред воинством предыдет пламень.
ЕВО.
Не медь ли в чреве Этны ржет,
И с серою кипя клокочет?
Не ад ли тяжки узы рвет
И челюсти разинуть хочет?
То род отверженной рабы,
В горах огнем наполнив рвы,
Металл и пламень в дол бросает,
Где в труд избранный наш народ,
Среди врагов среди болот
Чрез быстрой ток на огнь дерзает.
МОЯ.
Живыми в памяти творятся,
Моих победы прежних дней:
Поля Полтавы там курятся,
И облак воспален над ней:
Все небо как над Этной рдеет,
Земля трепещет и багреет,
Весь воздух превратился в дым,
И мглой подсолнечную кроет,
Колеблется, ревет и воет,
И блещут молнии под ним.
- ↑ Сильвия — нимфа, героиня пасторальной драмы Т. Тассо «Аминта» (1580). Амарилла — героиня трагикомической пасторали «Верный пастух» (1583) Б. Гварини.
- ↑ Малерб Франсуа (1555—1628) — основоположник французского классицизма. Руссо Жан-Батист (1670—1741) — французский классицист, версификатор, противник чрезмерной рассудочности и напыщенности.
- ↑ На Лазаревском кладбище в Александро-Невской лавре.