Неистовый Орланд (Ариосто)/ДО

Неистовый Орланд
авторъ Лудовико Ариосто, пер. Лудовико Ариосто

Оригинал: ит. Orlando furioso, опубл.: 1516. — Источникъ: az.lib.ru • Книга вторая.
Перевод Семена Раича (1832).

НЕИСТОВЫЙ ОРЛАНДЪ,
Л. АРІОСТА.

Переводъ Раича

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

МОСКВА,
въ Типогр. Лазар. Инст. Вост. Языковъ,
1835.

Печатать позволяется

съ тѣмъ, чтобы по отпечатаніи представлены были въ Ценсурный Комитетъ три экземпляра. Москва, Сентября 9 дня, 1852 года.

Цензоръ Лазаревъ.

ПѢСНЬ ШЕСТАЯ,

Судьба Аріоданта, Женевры и Далинды. Рожеръ на острова Альцины. Астольфъ превращенный въ миртъ. Встрѣча Рожера съ чудовищами.

Какъ жалокъ тотъ, кто зло творитъ,

И льститъ себя мечтою,

Что зло его не обличитъ

Въ свой часъ само собою!

Пусть все вокругъ него молчишь, —

Но вѣтръ про тайну взвоетъ,

Земля подъ нимъ заговоритъ

И скрытое откроетъ.

Богъ терпитъ до поры, потомъ

Терпѣнье оставляетъ,

И грѣшника егожь грѣхомъ

Предъ свѣтомъ обличаетъ.

Мечталъ преступный Полинесъ,

Что, сживъ Далинду съ свѣта,

На смерть отправивъ въ темный лѣсъ

Участницу навѣта,

Онъ въ вѣчномъ мракѣ это всѣхъ

Сокроетъ злодѣянье;

Но поползнулъ на новый грѣхъ,

И — слѣдомъ наказанье,

Которое бы безъ того,

Быть можетъ, запоздало,

Быть можетъ, послѣ бы его

Преслѣдовать устало.

Самъ къ смерти онъ спѣшилъ своей,

И, вмѣстѣ съ жизнью милой,

Лишился почестей, друзей, —

Всего, что сердцу льстило.

Я въ прежней пѣсни говорилъ,

Что Рыцарь неизвѣстный

Снялъ шлемъ… и кто же это былъ?…

Аріодантъ прелестный!

Аріодантъ предсталъ въ сей мигъ,

Тотъ витязь знаменитой,

О коемъ столько слезъ живыхъ

Въ Шотландіи пролито:

О коемъ братъ, Женевра, Дворъ

И Царь я всѣ грустили,

Какъ о смежившемъ свѣтлый взоръ, —

Такъ всѣ его любили!

Но какъ же пушникъ говорилъ,

Что нѣтъ его на свѣтѣ,

Что дни свои онъ прекратилъ

Въ роскошномъ жизни цвѣтѣ?

По этому онъ лгалъ? о, нѣтъ!

Разскащикъ видѣлъ ясно,

Какъ покидалъ постылый свѣтъ

Аріодантъ несчастной;

Но не покинулъ, разгадаелъ…

Когда ужъ нѣтъ отрады,

Прелестный цвѣтъ надеждъ увялъ, —

Слѣпцы — мы смерти рады,

Зовемъ ее; она придётъ, —

Мы прочь бѣжимъ отъ званной,

Аріодантъ на лонѣ водъ

Раскаялся нежданно;

Безстрашный, сильный — онъ поплылъ,

Боролся долго съ влагой,

Плылъ, плылъ и, наконецъ, доплылъ

До берега съ отвагой.

Обдумавши поступокъ свой,

И мысль — разстаться съ свѣтомъ —

Назвавши буйной слѣпотой,

Безсмысленнымъ обѣтомъ,

Весь мокрый — онъ идетъ; и вотъ

Къ пустыннику приходитъ.

Тамъ слезы онъ украдкой льётъ, —

Любовь съ ума не сходитъ, —

И ждетъ, скрывался въ тиши,

Что будетъ отъ Царевны,

Тяжелъ ли для ея души

Конецъ его плачевный.

И слышитъ, что она едва

Не умерла съ печали.

Объ этомъ разнеслась молва,

Про это всѣ узнали;

И въ цѣломъ царствѣ ни о чёмъ

Другомъ не говорили.

И онъ не могъ постичь умомъ,

Съ чего тѣ слухи были.

Межъ тѣмъ освѣдомился онъ,

Что братъ его Лурканій,

Виня Царевну, передъ тронъ

Предсталъ и просишь брани.

И какъ Царевну онъ любилъ

Любовью негасимой,

Такъ къ брату гнѣвъ воспламенилъ

Въ груди неукротимой.

Лурканій за него ей мстилъ, —

Нѣтъ нужды, все жестоко.

Уходитъ время, и ужъ былъ

День битвы недалёко;

А все, на горе, нѣтъ какъ нѣтъ

Защитника Прекрасной:

Лурканій взросъ среди побѣдъ,

Съ нимъ въ бой вступать опасно.

Къ тому же онъ извѣстенъ былъ

Какъ человѣкъ разумной

И скромной, и не сталъ бы силъ

Извѣдывать безумно,

Не сталъ бы утверждать того,

Чего онъ самъ не вѣдалъ.

Никто не шелъ противъ него,

Никто отвѣта не далъ.

Боровшись долго самъ съ собой,

Аріодантъ несчастной

Рѣшился выдти съ братомъ въ бой

И честь спасти Прекрасной.

"Какъ! за меня ей въ гробъ сойпш!

Промолвилъ онъ уныло;

Нѣтъ! этого мнѣ не снести,

Не пережить мнѣ милой!

Безъ ней осиротѣю я;

Безъ ней мнѣ свѣтъ — пустыня;

Она владычица моя,

Она моя Богиня!..

Виновна ли она иль нѣтъ

Иду на бой кровавой!

Спасти ее — вотъ мой обѣтъ!

Спасти, иль пасть со славой'.

"Я за неправду въ бой иду,

И твердо это знаю,

И знаю то, что я паду,

И не о томъ страдаю….

Но прелесть-дѣва, но она

Во гробъ сойдетъ несчастно!..

За смерть отрада мнѣ одна:

Она увидитъ ясно,

Какъ Полинесъ ее любилъ,

Тотъ Полинесъ безчестной,

Что и меча не обнажилъ

За честь и жизнь Прелестной!

«А я, который ею быль

Обиженъ больно, больно,

Я силъ для ней не пощадилъ

И умеръ добровольно….

И брату отомщу, и онъ-

Накажется жестоко:

Увидитъ онъ, кто имъ сражёнъ,

И — стонъ издастъ глубокой!

Онъ вызвался за брата мстить,

И собственной рукою

Прерветъ у брата жизни нить

Предъ смутною толпою.»

Рѣшившись, онъ сыскалъ коня,

Сыскалъ доспѣхи бранны —

Все черное: шеломъ, броня;

И щитъ, бойцомъ избранный.

Подъ цвѣтъ печальный воронёнъ, —

На всемъ символъ кончины;

Сыскалъ и стремяннова онъ —

Пришельца изъ чужбины,

И, такъ какъ прежде я сказалъ,

Вооружась булатомъ,

Никѣмъ невѣдомый, предсталъ

Къ единоборству съ братомъ.

Вы слышали, какъ Царь, народъ

И всѣ его узнали….

Какой нежданный переходъ

Къ восторгамъ отъ печали!

Царевна-радость спасена,

И ожилъ витязь милой.

«О, какъ любима имъ она!

Не разлучить ихъ силой!

Подумалъ Царь; онъ огорчёнъ,

Онъ оскорбленъ быль ею,

И — къ ней пришолъ сквозь тьмы препонъ

Съ защитою своею.»

И страсть взаимная сердецъ,

И Дворъ мольбой умильной,

И сынъ Амоновъ, наконецъ,

Своею просьбой сильной

Царя склонили; и Герой

Вступаетъ въ бракъ съ Царевной.

Его врага, своей чредой

Постигъ конецъ плачевной;

Его владѣнія, какъ палъ

Предъ Витяземъ онъ браннымъ,

Въ опалу шли, и Царь ихъ далъ

За дочерью приданымъ,

Ринальдъ Далиндѣ испросилъ

Передъ царемъ прощенье.

Коварный міръ ей сталъ немилъ;

Извѣдавъ треволненье

И всѣмъ насытившись вполнѣ,

Она прибѣгла къ Богу,

И въ монастырской тишинѣ

Забыла бурь тревогу….

Но, кажется, ужъ время намъ

Къ Рожеру возвратиться,

Который быстро по зыбямъ

Эѳира тонкимъ мчится.

Рожеръ былъ смѣлъ, онъ не блѣднѣлъ,

Что бъ съ нимъ ни приключились, —

Теперь же, вѣрно, оробѣлъ;

Какъ листъ, въ немъ сердце билось.

Бѣдняжка — онъ летѣлъ, летѣлъ,

Поднявшись высоко,

И отъ Европы отлетѣлъ,

Покинутой далеко.

Давно оставивъ за собой

И потерявъ изъ вида

Столпы межь моремъ и землёй —

Безсмертный трудъ Алкида.

И царь пернатыхъ — и орелъ,

Юпитеровъ служитель,

Огнистыхъ Громовержца стрѣлъ

Недремлющій носитель,

И въ цѣломъ свѣтѣ никакой

Жилецъ небесъ пернатый

Не рѣетъ въ тверди голубой,

Какъ рѣялъ конь крылатый;

Мнѣ кажется, что не быстрѣй

И самые перуны,

Оставивъ горній эмпирей,

Слетаютъ въ міръ подлунный.

Летучій конь, пробившій путь

Въ пространствѣ поднебесномъ,

Усталъ и вздумалъ отдохнуть

На островѣ прелестномъ;

Онъ опускался, плавно кругъ

За кругомъ развивая;

Такъ Аретуза, то чрезъ лугъ,

То полемъ пробѣгая,

Вилась, шла подъ землей, таясь

Отъ грустнаго Алфея,

И — не ушла, и съ нимъ слилась

Въ волнахъ морскихъ, блѣднѣя.

И что за край!… Рожеръ леталъ

Довольно въ эмпиреѣ,

Но ничего онъ не видалъ

Прелестнѣе, милѣе,

И не увидѣлъ бы, хоть весь

Онъ міръ измѣрь въ полетѣ,

Такихъ чудесъ, какія здѣсь

Увидѣлъ въ полномъ свѣтѣ:

Тамъ съ шелковой травой лужокъ;

Тамъ холмикъ округленной;

Тамъ перлы сыплющій потокъ,

Кустами осѣненной;

Тамъ перелѣсокъ; тамъ лѣсокъ,

Гдѣ пальмы, шелковицы

И померанцы, ставъ въ кружокъ,

Спускаютъ плетеницы

Обворожительныхъ цвѣтовъ

Изъ-за плодовъ душистыхъ;

Межъ тѣхъ деревъ отъ зноя кровъ

На муравахъ пушистыхъ;

И соловьи, летая щамъ, —

Подъ тѣнью перебѣжной, —

Поютъ и говорятъ сердцамъ

Нерыразимо-нѣжно.

Межь купами лилей и розъ,

Лелѣемыхъ прохладой

Отрадныхъ вѣтерковъ и росъ,

Перебѣгаетъ стадо

И горностаевъ и куницъ

И зайцевъ быстроногихъ;

Тамъ взорами не счесть станицъ

Оленей златорогихъ;

Тамъ серны легкія, рѣзвясь,

По холмамъ скокомъ мчатся

И мнутъ муравчатый атласъ,

И ловчихъ не боятся.

Крылатый конь почти ступилъ

На землю съ выси дальной;

Рожеръ привсталъ и соскочилъ

Съ сѣдла на лугъ эмальной,

Но, осторожный, поводовъ

Изъ рукъ не выпускаетъ, —

Рожеръ по поднебесью вновь

Носиться не желаетъ.

Припоминая и кляня

Воздушный путь несносной,

Онъ къ мирту привязалъ коня

Межь лаврами и сосной.

И тамъ, — подъ склономъ пальмъ густыхъ

И кедровъ ароматныхъ,

Гдѣ шепчутъ струйки водъ живыхъ,

Віясь въ брегахъ агатныхъ, —

Слагаетъ щитъ, кладетъ шеломъ

И, чувствуя истому,

Онъ обращается челомъ

То къ морю голубому,

То къ высямъ горъ, и вѣтерки, —

Тихохонько, отрадно

Лелѣющіе древъ листки,~

Впиваетъ грудью жадной;

То, наклонясь у струй живыхъ,

Устами ловитъ влагу;

То погружаетъ руки въ нихъ, —

Онъ радъ имъ, радъ, какъ благу,

Котораго давно не зналъ,

Разставится съ землёю.

И мудрено ли, — онъ усталъ,

Онъ сдавленъ былъ бронёю;

И сколько тысячъ миль подъ ней

До счастливаго края

Онъ пролетѣлъ чрезъ эмпирей,

Нигдѣ не отдыхая!

Тутъ конь, подъ склонами вѣтвей

Оставленный Героемъ,

Задумалъ снова въ эмпирей;

Онъ не скучалъ покоемъ, —

Ему бъ лишь отдохнуть, — но онъ

Чего-то испугался,

Рванулся, и со всѣхъ сторонъ

У мирта листъ растлался;

Опять рванулся, и опять

Все древо потряслося;

Но крѣпкихъ поводовъ порвать

Коню не удалося.

Отрубокъ дерева сырой,

Весь порами покрытый,

Холодной брошенный рукой

Въ огонь полу-развитый,

Слезитъ и стонетъ и трещитъ,

Пока огонь жестокій

Въ немъ сжатый воздухъ разрѣдитъ

И обвоздушитъ соки:

Такъ миртъ, колеблемый конемъ,

Слезя, лилъ томны звуки.

Вотъ треснула кора на немъ,

Не вытерпѣвши муки;

Вотъ скорбный голосъ изъ-подъ ней

Рожеръ услышалъ ясно:

«Когда ты добръ, какъ по твоей

Наружности прекрасной

Судить могу, — не мучь меня —

Печальной жертвы гнѣва!

Скорѣе отвяжи коня

Отъ даннаго мнѣ древа!…

И собственныхъ несчастій мнѣ

Ужь, кажется, довольно, —

А тутъ придутъ бѣды отвнѣ…

Нѣтъ, Рыцарь, это больно!»

При первомъ звукѣ тайныхъ словъ

Рожеръ оборотился,

Всталъ съ мѣста, оглядѣлся вновь, —

Смутился, изумился,

И — безпокойнаго коня

Отъ мирта отрѣшаетъ.

"Ктобъ ни былъ ты, прости меня!

Потомъ онъ восклицаетъ;

Прости! ктобъ ни былъ ты таковъ, —

Духъ смертнаго незримый,

Или безсмертный Богъ лѣсовъ,

На островѣ семъ чтимый.

"Не зналъ я, что подъ сей корой

Есть духъ, живущій вѣчно,

И, по незнанью, твой покой

Смутилъ въ тиши безпечной,

Встревожилъ вѣтви и листы

На миртѣ семъ прелестномъ.

Молю, повѣдай мнѣ, кто ты,

Живущій въ храмѣ тѣсномъ, —

Въ семъ деревѣ, подъ сей корой,

Для чувства недоступной? —

Не бьетъ ли здѣсь тебя порой

И градъ и дождикъ крупной?

"Клянусь красавицей моей,

Красавицей, которой

Во всей подлунной нѣтъ милѣй,

Клянусь загладить скоро

Проступокъ мой передъ тобой

Словами и дѣлами,

И ты доволенъ будетъ мной,

И миру быть межъ нами. "

Рожеръ, смирясь душой, сказалъ,

И болѣе ни слова.

Глядитъ, — и миртъ затрепеталъ

Съ корней до темя снова;

И снова показался потъ

На немъ, какъ на лѣсинѣ,

Которую огонь ужь жжётъ

И близокъ къ сердцевинѣ;

И снова миртъ заговорилъ

Смущенному Герою:

"Открою все, скажу, кто былъ

Я прежнею порою,

И кто, отрадою маня

И приковавши къ нѣгѣ,

Нежданно превратилъ меня

Въ сей миртъ на чуждомъ брегѣ.

"Я рыцарь былъ Астольфъ; въ войнѣ

Меня Героемъ чтили;

Ринальдъ съ Орландомъ братья мнѣ

Двоюродные были;

Родитель у меня Оттонъ,

Британіи властитель;

При старости Британскій тронъ

Мнѣ завѣщалъ родитель.

Я ловокъ былъ, хорошъ собой, —

И страстно полъ прекрасной

Меня любилъ.. Я самъ виной

Моей судьбы несчастной.

"Рональдъ и я, съ толпой другихъ,

Съ Востока возвращались;

Тамъ, вдалекѣ отъ странъ родйыхъ,

Въ плѣну мы содержались,

Отъ коего избавилъ насъ

Орландъ, могучій силой.

Едва насталъ желанный часъ

Свободы, сердцу милой, —

И я на Западъ поспѣшилъ

Съ избранными друзьями.

Нашъ путь далекъ и труденъ былъ,

Мы плыли всё морями.

"Влекомые своей судьбой

Изъ ненавистной дали,

Однажды, утренней порой,

Мы къ берегу пристали.

Прелестныя мѣста! вездѣ

Лужайки изумрудны,

И гордо смотрится въ водѣ

Альцининъ замокъ чудный;

Сама волшебница во всей

Красѣ у водъ стояла,

И рыбъ, безъ уды, безъ сѣтей,

На берегъ вызывала.

"На зовъ ея спѣшилъ делфинъ;

Станицей шли манаты;

Оставивъ сонъ на днѣ пучинъ,

Шли лососи, и скаты,

И жирный тунъ, и камбала,

И сомъ широкоскулой,

И вырезубъ, и кефала

Съ прожорливой акулой;

И, выставивъ изъ волнъ хребты,

Неслись огромнымъ стадомъ

Левіаѳаны и киты

И орки съ ними рядомъ.

"У берега былъ китъ одинъ —

И длинный, и широкой,

Какаго средь морскихъ пучинъ

Не видывало око:

Въ однихъ плечахъ пять саженей,

Когда еще не болѣ.

Мы впали, въ слѣпотѣ своей,

Въ ошибку по неволѣ;

Недвижный, онъ намъ островкомъ

Прибрежнымъ показался, —

Такъ этотъ китъ своимъ хребтомъ

Широко разстилался!

"Альцина, силой чаръ, съ утра

Влекла изъ океана

Тьмы рыбъ. Есть у нее сестра —

Волшебница Моргана;

Кто старшая изъ двухъ сестёръ,

Не знаю, не открою.

Остановивъ на мнѣ свой взоръ,

Она плѣнилась мною

И — разлучить друзей моихъ

Со мною замышляетъ,

И скоро въ замыслахъ своихъ

Коварныхъ успѣваетъ.

"Она, принявъ веселый видъ,

Привѣтливо, учтиво

Подходитъ къ намъ, и говоритъ

Заманчиво и льстиво:

"Угодно ль вамъ поликовать

Подъ золочёной кровлей

Моихъ палатъ, иль побывать

Со мной на рыбной ловлѣ?

Всѣхъ рыбъ увидите вы тамъ;

Ихъ много, нѣтъ имъ счёту,

Какъ въ небѣ счёту нѣтъ звѣздамъ, —

Угодно ль на охоту?

«Или угодно слышать вамъ

Сирены гласъ пріятной,

Который миръ къ морскимъ волнамъ

Сзываетъ благодатной?

Со мною въ путь, — она бъ сей часъ,

Предавшись полной нѣгѣ,

Съ волнами свой сливаетъ гласъ

Вонъ — тамъ, на дальнемъ брегѣ.»

И — на кита, что островкомъ

Намъ прежде показался.

Я былъ всегда легокъ умомъ;

Иду, — и въ сѣть попался.

"Я первый на кита взошелъ;

Ринальдъ съ Дудономъ вмѣстѣ

Кивали мнѣ, чтобъ я не шелъ, —

Но я ужъ былъ на мѣстѣ.

Альцина, бросившая ихъ,

Подлѣ меня стояла.

Китъ встрепенулся въ тотъ-же мигъ,

И влага заиграла.

Въ неосторожности своей

Я каялся, но поздно;

Я былъ далёко отъ друзей;

Я плылъ по влагѣ грозной.

"Ринальдь прыгъ въ воду, и за мной

Пустился плыть проворно;

Но чуть было и самъ волной

Не поглатился чорной:

Завыла буря, мракъ налёгъ

На небеса и воды,

И я узнать конца не могъ

Ринальдовой невзгоды.

Альцина между тѣмъ меня

Ласкала, утѣшала.

Плывемъ, плывемъ; и нѣтъ ужь дня,

И ночь ужь миновала.

"И вотъ прелестный островъ сей

Предъ нами показался,

Теперь почти что весь онъ ей

Неправдою достался, —

Наслѣдіемъ сестры своей

Альцина завладѣла.

Законную изъ дочерей

Отцовскаго удѣла

Лишили двѣ другихъ сестры,

Рожденныхъ незаконно,

Что помню и до сей поры

Я, въ древо превращённой.

"Какъ эти двѣ — примѣръ живой

Безстыдства и разврата —

Для добродѣтели святой

Погибли безъ возврата:

Такъ та чиста душой, скромна,

Къ добру въ ней сердце страстно;

И ужъ давно у нихъ война

Идетъ противъ несчастной;

И болѣе ста крѣпостей

Въ войнѣ кровопролитной

Взято коварными у ней —

У дѣвы беззащитной.

"Не будь залива и горы

Щитомъ ея владѣній, —

Не осталось бы у сестры

Гонимой ни сажени

Изъ всѣхъ земель, что ей отецъ

Оставилъ, умирая.

И будетъ ли бѣдамъ конецъ?…

Стяжанія алкая,

Альцина и Моргана съ ней —

Съ невинной Логистиллой —

Готовы до послѣднихъ дней

Вестъ бой съ неравной силой.

"Онѣ порочны, а она

Пороки ненавидитъ, —

За то и вѣчная война

Между сестрами идетъ…

Но слушай, что сбылось со мной,

Какъ превращенъ я въ древо:

Я былъ Альциной молодой —

Прелестнѣйшею дѣвой —

Любимъ, какъ только можно быть

Любимымъ подъ луною,

И самъ не могъ не полюбить,

Не могъ владѣть собою.

"Красавицъ много, но такой

Не видывали люди:

Всё чудной въ ней цвѣтетъ красой

Отъ темя и до груди,

Отъ груди и до легкихъ ногъ…. "

И всѣмъ я любовался

И наслаждался, сколько могъ,

И всё не насыщался….

Про все я позабылъ при ней,

Про Францію, про брани,

И не сводилъ съ нее очей

И мыслей и желаній.

"Я также ею былъ любимъ,

И, можетъ быть, страстнѣй;

И всѣмъ любовникамъ своимъ

Откланялася Фея, —

А прежде, до меня, у ней

Ихъ много, много было! .

И слушаться моихъ рѣчей

Албцинѣ было мило.

Я полнымъ властелиномъ былъ

Во всѣхъ ея владѣньяхъ;

Съ ней дни и ночи я дѣлилъ

И плавалъ въ наслажденьяхъ.

"Но ахъ! къ чему воспоминать

О томъ, что прежде было?

Я счастливъ былъ, теперь страдать

Судилъ мнѣ рокъ унылой.

Въ то время, какъ мечталось мнѣ

Въ восторгѣ упоенья,

Что впереди меня однѣ

Съ ней ждали наслажденья,

Что страсть ко мнѣ день это дня

Ее сильнѣй на лила, —

Коварная, презрѣвъ меня,

Другаго полюбила.

"На опытѣ извѣдалъ я

Непостоянство Феи;

Любовь и нелюбовь ея —

Минутныя затѣи.

Два только мѣсяца со мной

Любовь она дѣлила,

На третій въ тишинѣ ночной

Другимъ меня смѣнила.

Изъ милости не первый я

У ней съ безславьемъ вышелъ,

Тожь было съ тысячью ея

Любовниковъ, — я слышалъ,

"Чтобъ имъ ее не ославлять

Въ развратномъ поведеньи,

Она рѣшилась превращать

Всѣхъ ихъ въ своемъ владѣньи::

Инаго въ вязъ, инаго въ хмель,

Инаго въ дубъ вѣтвистый,

Въ оливу, въ пальму, въ сосну, въ ель;

Инаго въ миртъ душистый, —

Вотъ — какъ меня; иныхъ въ звѣрей,

Тѣхъ въ токъ воды холодной;

Тѣхъ въ гору, тѣхъ въ шипучихъ змѣй,.

Какъ было ей угодно.

"И ты, невѣдомой стезёй

Пришедшій въ край сей дальной,

Ты, рыцарь, будешь самъ виной

Измѣны здѣсь печальной;

Твое прибытіе въ сей край

Кого нибудь погубитъ.

Своей волшебницу считай,

Она тебя полюбитъ;

Ты будешь царевать у ней

И плавать въ сладкой нѣгѣ;

А тамъ… блуждай среди звѣрей,

Иль древомъ стой на брегѣ!

«Я радъ, что могъ предостеречь

Тебя въ странѣ опасной;

Тебѣ моя не въ, пользу рѣчь,

Я вижу это ясно;

Но не мѣшаетъ знать вперёдъ,

Кто такова Альцина.

Насъ Богъ различно создаётъ,

Не всѣмъ одна судьбина;

Быть можетъ, ты умнѣй другихъ

И, упредивши Фею,

Разстанешься въ счастливый мигъ

Безъ приключеній съ нею.»

Рожеръ растрогался судьбой

Двоюроднаго брата

Своей любовницы младой,

Что гибнулъ безъ возврата, —

Несчастный деревомъ стоялъ

Недвижимымъ при морѣ.

Рожеръ конечно бы желалъ

Помочь Астольфу въ горѣ;

Но не умѣлъ, онъ только могъ,

Въ живомъ пылу участья,

Съ нимъ раздѣлить безплодный вздохъ,

Не отвративъ несчастья.

«Не скажешь ли, спросилъ Герой,

Помедливши немного,

Не скажешь ли ты мнѣ, какой

Вѣрнѣй пройти дорогой, —

Среди долинъ иль между скалъ, —

Къ владѣньямъ Логистиллы?»

"Дорога есть, миртъ отвѣчалъ, —

Но не найди могилы

На ней своей, — она идётъ

Межь горъ отъ странъ лукавой

Волшебницы. Ступай вперёдъ,

Потомъ возьми направо.

"Но путь не безопасенъ твои, —

Едва пройдешь немного,

И съ цѣлой встрѣтишься толпой

Чудовищь ты дорогой;

Альцина ихъ съ коица въ конецъ

Разставила рядами,

Чтобъ ни одинъ не могъ пришлецъ

Пройти ея землями. "

Узнавъ отъ мирта обо всёмъ,

Рожеръ съ нимъ распростился,

Вздохнулъ въ послѣдній разъ, потомъ

Въ далёкій путь пустился

Онъ къ Гиппогрифу подошелъ

И, крѣпкою рукою

Схвативъ за повода, повелъ

Крылатаго съ собою;

Онъ не поѣхалъ ужъ на нёмъ, —

Надѣлся на силы,

Рожеръ отправился пѣшкомъ

Къ владѣньямъ Логистиллы;

Онъ твердый положилъ обѣтъ —

Отвагой воружиться,

Пробить въ земляхъ Альцины слѣдъ,

Но ей не покориться.

Хотѣлъ бы, правда, сѣешь въ сѣдло,

Но не посмѣлъ рѣшишься,

Чтобъ горше прежней не могло

Невзгоды съ нимъ случишься;

Конь былъ упрямъ и, на бѣду,

Съ нимъ трудно ладить было.

«Я лучше, думалъ онъ, пройду,

Пробьюся къ цѣли силой.»

Еще двухъ миль онъ не прошолъ

Стопой почти неслышной,

И видитъ, глядя черезъ долъ,

Альцининъ городъ пышной.

Онъ обнесенъ, златой стѣной,

Почти подъ небесами

Теряющейся высотой.

Иные спорятъ съ нами,

И говорятъ, что та стѣна —

Алхиміи творенье.

Быть можетъ, рѣчь ихъ и умна

И справедливо мнѣнье,

Не знаемъ, чей вѣрнѣе глазъ, —

Но вся, какъ жаръ блистая

Отъ низу до верху, по насъ.

Стѣна та золотая.

Увидѣвъ стѣну предъ собой,

Рожеръ не думалъ много,

Онъ не хотѣлъ итти прямой

Широкою дорогой,

Чтобъ ею въ городъ не войти

Къ волшебницѣ лукавой.

Сошедши съ битаго пути,

Онъ повернулъ направо;

Но скоро встрѣтился съ толпой

Чудовищъ разнородной;

Онѣ, готовыя съ нимъ въ бой,

Закрыли путь свободной.

У многихъ, гнусныхъ для очей,

Отъ шеи и по ноги,

И станъ и все какъ у людей,

А темя красятъ роги;

У тѣхъ, смѣшной мартышки видъ

Иль кошки долгоусой;

Тамъ видны, съ парою копытъ,

Центавры — волосъ русой.

Изъ молодыхъ и стариковъ

Составлены всѣ группы;

Тамъ молодёжь — сборъ наглецовъ,

А старики всѣ глупы.

Кто у Центавра на спинѣ,

Кто на ослѣ лѣнивомъ,

Кто на невзнузданномъ конѣ,

Кто на быкѣ бодливомъ;

Иной беркута обращалъ;

Инаго строусъ носитъ;

Тотъ ко рту рогъ, а тотъ бокалъ

Серебреный подноситъ;

Тотъ мужъ, а тотъ жена, а тотъ

Ни то и не другое;

Кто крюкъ, кто лѣстницу несётъ,

Кто знамя развитое.

Съ огромнымъ брюхомъ и съ лицомъ,

Разбухнувшимъ отъ жира, —

Начальствовавшій симъ полкомъ

Былъ истымъ дивомъ міра;

На черепахѣ сидя, онъ

Едва передвигался;

Его держали съ двухъ сторонъ, —

Онъ пьянъ былъ и шатался;

Иной — текущій потъ струёй

Съ лица его стираетъ,

Иной, усердствуя, полой

Прохладу навѣваетъ.

Одинъ изъ нихъ, — съ собачьимъ ртомъ

И шеей и ушами,

Но съ человѣчьимъ животомъ,

Руками и ногами, —

Вдругъ поднялъ на Рожера лай,

И въ городъ гналъ Героя.

Герой въ отвѣтъ ему: «Не лай!

Ногою твердо стоя,

А съ поля битвы ни на шагъ,

Пока мой мечъ со мною.»

Сказалъ, и грозный мечь на взмахъ

Надь дерзкой головою.

Чудовище къ нему съ копьемъ;

Рожеръ взмахъ повторяетъ,

И непріятеля мечемъ,

Тяжелымъ раздвояетъ

И, въ руки щитъ, идетъ вперёдъ,

Врубается въ средину,

И бьетъ и рѣжетъ и сѣчётъ

Презрѣнную дружину.

Дружина велика, то тамъ,

То здѣсь она нагрянетъ;

Но всюду страхъ и смерть врагамъ,

Куда Рожеръ ни взглянетъ.

Что шагъ, то взмахъ, что мигъ, то ихъ

И коситъ онъ и губитъ;

Иныхъ до челюстей, другихъ

До самой груди рубитъ;

Шеломъ, забрало, панцмрь, щитъ, —

Всё рушитъ мечь могучій.

Побито много, — поглядитъ, —

Опять чудовищъ тучи,

Опять ему заставятъ путь,

Прострутъ на битву руки; —

Всѣхъ не побить ему, хоть будь

Онъ Бріарей сторукій.

Открой онъ только дивный щитъ

Атланта — чародѣя,

Тотъ щитъ, который взоръ слѣпитъ,

Волшебнымъ блескомъ рдѣя,

Тотъ щитъ, который у сѣдла

Атлантомъ былъ оставленъ, —

И вся бъ толпа предъ нимъ легла «

И онъ — отъ бѣдъ избавленъ;

Но, гордый силою своей

И благороднымъ чувствомъ»

Онъ славы не хотѣлъ у ней

Завоевать искуствомъ.

Что бъ ни было, но онъ скорѣй

Рѣшился бы разстаться

На битвѣ съ жизнію своей,

Чемъ въ плѣнъ съ стыдомъ отдаться.

Вотъ, видитъ, изъ-за стѣнъ златыхъ,

Изъ юрода Альцины, —

Спѣшатъ двѣ дѣвы молодыхъ

На бранныя долины.

Всё, всё--ихъ поступь и нарядъ —

Рожеру говорило:

Не въ хижинѣ, но средь палатъ

Рожденіе ихъ было.

Единороги ихъ везли

Бѣлѣе горнастая;

Онѣ лишь только разцвѣли

И, юностью блистая,

Все помрачали красотой

Невиданной, чудесной.

Цѣнить не могъ ихъ взоръ земной, —

Такъ все въ четѣ прелестно!

Придайте тѣло Красотѣ

И Граціи земное,

И вы понятье о четѣ

Составите прямое.

Онѣ все далѣ, все вперёдъ,

И были у долины;

И разступился весь народъ…

Раздался строй дружины;

И Нимфы руки подаютъ

Отважному Герою.

Онъ покраснѣлъ и, двухъ минутъ

Не думавши съ собою,

Идетъ, смутившися душой,

Въ вороты золотыя,

Куда зовутъ его съ собой

Красавицы младыя.

Межъ рѣзьбой чудныхъ сихъ воротъ —

Исходовъ сихъ завѣтныхъ —

Горитъ и вкругъ сіянье льётъ

Рядъ камней самоцвѣтныхъ;

Вверху колонъ, плѣнявшихъ взглядъ,

Намѣсто капители

Алмазы цѣльные лежатъ,

Какихъ нигдѣ не зрѣли.

Обманъ ли это былъ очей,

Иль нѣтъ, намъ нужды мало,

Но только ничего пышнѣй

На свѣтѣ не бывало.

Кругомъ, и тамъ и сямъ, рѣзвясь,

Рой дѣвицъ вьется красный,

И всѣ онѣ — веселье глазъ;

Будь менѣ сладострасны, —

И были бы милѣй стократъ,

Невиностью блистая.

Простой, но милый нжь нарядъ — "

Одежда голубая,

А кудри — изъ цвѣтовъ вѣнокъ

Зеленый осѣняетъ.

Онѣ къ Рожеру, и кружокъ

Съ Героемъ въ рай вступаетъ.

И кто жъ иначе назовётъ

Жилище — край отрады,

Гдѣ, кажется, рожденъ Эротъ,

Гдѣ все плѣняетъ взгляды?

Тамъ вѣчно пляшутъ и поютъ,

Играютъ и пируютъ;

Туда заботы не зайдутъ;

Тамъ люди не тоскуютъ;

Тамъ радость не гоститъ, — живетъ;

Про бѣдность тамъ не слышно;

Тамъ изобиліе цвѣтетъ,

Какъ цвѣтъ Эдема пышной.

И этотъ безмятежный край,

Плѣнительный, прохладной,

Ласкаетъ вѣчно юный Май

Улыбкою отрадной.

Тамъ старости угрюмой нѣтъ, —

Тамъ юноши и дѣвы

Цвѣтутъ роскошнымъ цвѣтомъ лѣтъ;

Тамъ слышны ихъ напѣвы;

Одни любовь свою поютъ

Въ тѣни на мшистомъ брегѣ;

Другіе — поцѣлуи пьютъ

И тонутъ въ сладкой нѣгѣ.

Подъ склонами деревъ густыхъ —

И тополей сребристыхъ,

И гордыхъ вязовъ вѣковыхъ,

И яворовъ тѣнистыхъ —

Эротовъ рой между вѣтвей

Играетъ и кружится;

Иной побѣдою своей

Предъ братьями гордится;

Тотъ въ сердце мѣтится стрѣлой;

Тотъ сѣти разставляетъ;

Кто стрѣлы точишь, кто въ живой

Водѣ ихъ закаляетъ.

Рожеру подвели копя

На диво силой, складомъ,

Живаго, полнаго огня,

Блестящаго нарядомъ;

На немъ всё золото одно

Да камни дорогіе;

А конь, привыкнувшій давно —

Въ дни спасшія былые —

Къ Атлантовымъ лишь поводамъ,

Сданъ на руки другаго,

И шагомъ шолъ онъ по слѣдамъ

Героя молодаго.

Двѣ Нимфы — диво красотой, —

Что на долинѣ бранной

Разсѣяли чудовищъ строй,

Нвившися нежданно, —

Рожеру, съ нѣгою въ очахъ,

Промолвили лукаво;

"Герой, безтрепетный въ бояхъ!

Вездѣ гремишь ты славой, —

Она сказала о тебѣ

И въ сей странѣ далёкой, —

Будь намъ щитомъ, склонись къ мольбѣ,

Спаси насъ отъ Жестокой!

"Мы скоро будемъ у моста,

Надъ шумною рѣкою,

Кругомъ кропящею мѣста,

Цвѣтущія красою;

Тотъ мостъ злодѣйка стережётъ, —

Ей имя Эрифила;

Кто бъ ни пришелъ туда, всѣхъ ждётъ

Отверстая могила.

Злодѣйка ростомъ — великанъ,

Когтьми — медвѣдь, а рядомъ

Наточенныхъ зубовъ — кабанъ;

Съ нихъ пѣна брызжетъ ядомъ.

«И мало ей, что у моста

Всѣхъ грабитъ, убиваетъ, —

Она окрестныя мѣста

Украдкой обѣгаетъ,

И все размечетъ, разобьётъ,

Что ни явись на встрѣчу;

И тотъ чудовищный народъ,

Съ которымъ велъ ты сѣчу,

Почти что весь отъ ней рождёнъ;

Подобно ей, жестокой,

И ей одной подвластный, онъ

Разноситъ страхъ далёко».

"За васъ сто разъ готовъ я въ бой,

Располагайте мною!

Сказалъ красавицамъ Герой,

Восторженный душою.

Не жажда злата этотъ мечь

Вручила мнѣ на брани,

Нѣтъ! я вращаю въ бурѣ сѣчь

Его не для стяжаній, —

Обѣтъ мой — право защищать,

Благотворишь несчастнымъ,

А болѣ — помощь подавать

Такимъ, какъ вы, прекраснымъ, и

Онѣ его благодарятъ

Очами и рѣчами,

И ѣдутъ далѣ. Вотъ, глядятъ,

И мостъ передъ очами,

И Эрифила тамъ стоитъ

Въ златыхъ доспѣхахъ брани;

На нихъ порфиръ и хризолитъ

Блеститъ межь изваяній.

И въ бой готовъ младой герой,

Отвагой подстрекаемъ..

Но остальное до другой

Мы пѣсни отлагаемъ.

ПѢСНЬ СЕДЬМАЯ. Волшебница Альцина. Любовь ея къ Рожеру. Отчаяніе Брадаманты. Мелисса на островѣ Альцины. Разочарованіе-

Кто ѣздитъ по чужимъ краямъ,

Тотъ многое увидитъ,

Чему не вѣрилъ прежде самъ, —

И шло же послѣ выдетъ?

Начни разсказъ онъ, — ни въ одномъ

Ему не вѣрятъ глазѣ

И, бѣдный, прослыветъ лжецомъ

При первомъ же разсказѣ:

Невѣжда вѣритъ лишь тому,

Что самъ глазами мѣритъ;

Какъ знать? иной и моему

Разсказу не повѣритъ.

Что до невѣждъ мнѣ? ихъ хула

Для славы не опасность;

Но вы, которымъ такъ мила

Въ живомъ разсказѣ ясность,

Почтете ли вы мой разсказъ

Нескладной небылицей?…

Конечно нѣтъ! а я для васъ

Съ мечтою чаровницей

Леталъ въ далекія мѣста,

Не дорожа покоемъ….

Мы Эрифилу у моста

Оставили съ Героемъ.

Она въ доспѣхахъ боевыхъ

Изъ чистаго металла,

И вся въ каменьяхъ дорогихъ,

На сѣчу выступала:

На ней рубинъ, сапфиръ и лалъ,

Смарагдъ и хризолиты.

На сѣчу Эрифилу мчалъ

Не конь, но волкъ сердитый;

На немъ она, склонивши взоръ

Къ Рожеру, выѣзжала;

На Волкѣ блещущій уборъ

Изъ цѣннаго металла.

Сама Апулія волковъ

Подобныхъ, не видала, —

Онъ былъ рослѣе всѣхъ быковъ;

И всадница скакала

Безъ поводовъ, и нужды нѣтъ, —

Онъ возитъ вѣдьму эту

Не взнузданный. На ней колетъ

Песочнаго былъ цвѣту,

А остальной нарядъ, къ лицу

Подобранный, богатый,

Точь въ точь таковъ, въ какомъ къ дворцу

Являются Прелаты.

И жаба на щитѣ видна,

Разбухшая отъ яда.

«Вотъ Эрифила, вотъ она,

Ужасная для взгляда!»

Чета красавицъ говоритъ

Безстрашному Герою.

Чудовище, косясь, глядитъ

И, приготовясь къ бою:

«Назадъ! кричитъ, назадъ! назадъ!»

Рожеръ въ отвѣтъ ни слова;

Онъ за копье, онъ встрѣчѣ радъ,

И битва ужъ готова.

Чудовище къ нему летишь,

Всей силой волка шпорить;

Смущенный долъ подъ ней дрожитъ,

И гулъ далёко вторитъ.

Рожеръ съ разбѣгу на шеломъ

У самаго забрала,

Привставъ, намѣтился копьёмъ,

И Эрифила — пала;

Ударъ, отгрянувшій на ней,

Съ такой обрушенъ силой,

Что на шесть всадницу локтей

Отъ стремени отбило.

И голову хотѣлъ Герой

Отсѣчь у Эрифилы,

И могъ, — она въ травѣ густой

Простерлася безъ силы;

И мечь уже онъ обнажалъ….

"Стой!«дѣвы закричали;

Ты верхъ надъ нею одержалъ, —

Не обагряй же стали

Въ ея крови, младой Герой!

Что въ мести намъ безплодной?

Скорѣй чрезъ мостъ сей роковой!

Намъ путъ открытъ свободной.»

Не долго ѣхали они

Неровною дорогой,

То вьющейся въ лѣсной тѣни

Чрезъ косогоръ пологой,

То переброшенной чрезъ скатъ

По крутизнѣ отвѣсной.

Вотъ конченъ трудный путь; глядятъ, —

Предъ ними лугъ прелестной

Раскинутъ бархатнымъ ковромъ;

И видитъ витязь юной

Дворецъ, построенный на немъ,

Какого нѣтъ въ подлунной.

Альцина витязя ждала

У вратъ своей столицы,

И дождалась, и приняла

Съ величіемъ царицы;

Крутомъ кипѣлъ придворныхъ рой

Привѣтливой, учтивой.

Едва предсталъ предъ ней Герой, —

И Дворъ нетерпѣливой

Благоговѣніемъ почтилъ

Его, какъ будто бога,

Который долу нисходилъ

Отъ горняго чертога.

Дворецъ не пышностью своей,

Единственной въ подлунной,

Плѣнителенъ былъ для очей, —

Что пышность? Витязь юной

Увидѣлъ тамъ придворныхъ рой,

Какихъ не встрѣтишь въ свѣтѣ,

И всѣ блистаютъ красотой,

Всѣ въ юношескомъ цвѣтѣ;

Но, краше всѣхъ царица ихъ, —

Она передъ толпами

Младыхъ, прелестныхъ дѣвъ своихъ,

Какъ солнце предъ звѣздами-..

Какая кисть изобразитъ

Всѣ прелести Альцины?

И золото не такъ блеститъ,

Какъ, на двѣ половины

Раскинувшійся, шолкъ кудрей,

Природой въ кольцы свитый;

Ланиты — нѣжный цвѣтъ лилей,

Съ румянцемъ розы слитый;

А величавое чело,

А обликъ весь Альцины!…

Какъ это все свѣтло, бѣло!

Бѣлѣй, милѣй, чѣмъ краны….

Бровь смуглая — цвѣтъ соболей, —

Рѣсницы — шелковыя, —

А черные глаза у ней —

Два солнца огневыя —

Раздолье нѣги, — но у глазъ

Разчислены всѣ взгляды;

Вкругъ нихъ Эротъ віясь, рѣзвясь

И тѣшась, изъ засады

Бросаетъ стрѣлы, и сердца

Въ полонъ беретъ въ полетѣ;

Носъ — прелесть стройнаго лица,

Какихъ немного въ свѣтѣ;

Уста — какъ между двухъ полосъ

Распуколка гранаты,

Напитанной дыханьемъ розъ

И льющей ароматы;

За ними перловъ рядъ двойной,

Блестящихъ бѣлизною;

Оттуда сладость словъ живой

Сливается струёю;

Тамъ зараждается тотъ смѣхъ,

Который дивной силой

Намъ отвергаетъ рай утѣхъ

На сей землѣ унылой.

А грудь и шея — цвѣтъ млека

И молодаго снѣга, —

Грудь широка и высока;

А — страстныхъ взоровъ нѣга —

Два полныхъ холмика, тугихъ,

Крутыхъ, бѣлолилейныхъ,

Какъ волны у бреговъ морскихъ

При вѣтрахъ тиховѣйныхъ,

То подымаются, то вновь

Расходятся въ отливы;

А далѣ что?… но тамъ покровъ —

Хранитель тайнъ ревнивый.

Округлость рукъ и бѣлизна,

И стройность — все завидно!

На нихъ ни жилки, ни пятна,

Ни впадинки не видно.

А ножка!… какъ она мала!

Съ какой ступенью складной!

Она плѣнительно-мила

Красою ненаглядной.

Ктобъ не сказалъ, что въ небесахъ

Красавица родилась,

А на землѣ была въ гостяхъ,

Чтобъ ей земля дивилась!

Улыбка, поступь, разговоръ —

Все въ ней обворожало….

Рожеръ взглянулъ, потупилъ взоръ,

И — сердца въ немъ не стало.

Слѣпецъ! онъ очарованъ былъ

Альциною прекрасной,

И позабылъ, что говорилъ

Объ ней Астольфъ несчастной.

И могъ ли онъ, въ пылу мечты,

Постигнуть и повѣритъ,

Что это чудо красоты

Умѣетъ лицемѣрить?

Конечно нѣтъ! и думалъ онъ,

Что Рыцарь не безвинно

Въ чужбинѣ въ древо превращёнъ

Обиженной Альциной;

Что оскорбившій красоту

Достоинъ каръ и гнѣва.

Рожеръ почелъ за клевету

Разсказъ печальный древа;

Месть, думалъ онъ, одна лишь месть

Асшольфа побудила

Альцину очернить, обнесть, —

Месть въ миртѣ говорила.

И Брадаманта, — и она,

Любимая такъ страстно

И такъ недавно — смѣнена

Альциной сладострастной.

Альцина не щадила чаръ,

И, дивною ихъ силой,

Погасъ въ Рожерѣ прежній жаръ,

Изглаженъ образъ милой;

Она хотѣла обладать

Одна его душою, —

И кто жъ бы вздумалъ попрекать

Измѣною Герою?

Влюбленныхъ ждалъ роскошный пирв/

Вкругъ — чаши винъ ходили….

Вотъ струны лютней, цитръ и лиръ

Гармонію разлили,

И, въ сладкихъ плавая мечтахъ,

Пирующіе млѣли;

Поэты, съ арфами въ рукахъ,

Любовь и радость пѣли, —

И пѣснь восторженныхъ жрецовъ

Волшебнаго искуства,

Волнуя въ каждой жилкѣ кровь,

Разнѣживала чувства.

А пиръ!… ни при какомъ царѣ

Въ краю денницы алой,

Нигдѣ, ни при одномъ Дворѣ

Такаго не бывало!

И Клеопатра не пышнѣй,

На тучномъ брегѣ Нила,

Антонія — души своей

Любимца — угостила;

Роскошнѣе не пировалъ

И Зевсъ въ странѣ небесной,

Гдѣ нектаръ въ чаши наливалъ

Самъ Ганимедь прелестной.

Оконченъ пиръ; всѣ занялись

Забавною игрою:

Всѣ въ дружескій кружокъ солились,

Сидятъ чета съ четою,

И шопотомъ передаютъ

Другъ другу, что угодно.

Тутъ объяснились въ пять минутъ

Любовники свободно,

И положили межь собой,

Какъ сонъ сомкнетъ всѣхъ очи,

Сойтися тайною стезей

Дѣлишься нѣгой ночи.

И кончили игру они;

Пажи засуетились,

И скоро яркіе огни

Повсюду засвѣтились.

Рожеръ, среди толпы живой,

Услужливой, учтивой,

Идетъ, выходитъ, и стопой

Несется торопливой

Въ назначенный ему покой —

Въ пріютъ любви прохладной,

Спѣшитъ въ постель пуховой

Понѣжишься отрадно.

Вошелъ. Какая пышность тамъ!…

Придворные Альцины,

Разставивъ сласти тамъ и сямъ

И дорогія вины,

Раскланялись, и за порогъ

Идутъ стезёй обратной.

Рожеръ въ постель; Рожеръ прилёгъ

На ткани ароматной

И тонкой, какъ созданье рукъ

Искусной Арахнеи;

Онъ ловитъ слухомъ каждый звукъ,

Онъ ждетъ прелестной Феи.

Шелохнется ли что нибудь, —

Онъ на руку привстанетъ, —

Глядитъ… ни кто нейдетъ, и грудь

Досадой биться станетъ.

Порой съ постели онъ спрыгнетъ,

Отворитъ дверь, посвѣтитъ,

Дрожащимъ взоромъ поведетъ,

И — никого не встрѣтитъ.

Опять въ постель свою, и ждетъ

Ее нетерпѣливо;

Въ досадѣ онъ часы клянетъ

Зачѣмъ идутъ лѣниво.

Порой онъ рѣчь съ собою вёлъ;

«Вотъ вышла!… ждать немного!» —

Онъ всѣ шаги ея расчёлъ

Заботливо и строго.

Онъ много думалъ и гадалъ

Въ слѣпомъ пылу мечтанья,

Пока отрадный часъ насталъ

Желаннаго свиданья.

Порою въ глубинѣ души

Онъ чувствовалъ тревогу, —

Что если къ ней въ ночной тиши

Другой пробилъ дорогу?…

Но вотъ, насталъ желанный срокъ, —

И, влажнымъ ароматомъ

Распрыскавъ каждый волосокъ,

Блестящій чистымъ златомъ,

Альпина въ тишинѣ ночной

Чушь слышною стопою

Идетъ украдкою въ покой

Къ кипящему Герою,

Гдѣ страстный долго, долго ждалъ

Ее въ мечтѣ ревнивой,

Гдѣ страхъ съ надеждой волновалъ

Въ немъ духъ нетерпѣливой.

Она идетъ въ пріютъ любви;

Рожеръ послышалъ шорохъ,

И — обомлѣлъ, — въ его крови

Какъ будто вспыхнулъ порохъ.

Она вошла; Рожеръ взглянулъ

И, долго ждавшій счастья,

Онъ задрожалъ и утонулъ

Въ восторгахъ сладострастья, —

Съ постели жаркой соскочилъ,

И въ тѣсныя объятья

Альцину — прелесть заключилъ,

Не давъ ей сбросить платья.

А какъ легко была она

Одѣта въ эту пору!

У ней мантилія одна,

Безъ лишняго убору,

Съ плеча спустяся, прилегла

Къ сорочкѣ бѣлоснѣжной, —

И та отброшена была

Любовникомъ небрежно;

Онъ взоромъ всѣ красы ласкалъ;

И розы и дилеи

Сквозь тонкій флеръ, какъ сквозь кристалъ,

Увидѣлъ онъ у Феи.

А какъ прижалися они

Другъ къ другу!… нѣтъ! ни разу

Тѣснѣе плющь въ лѣсной тѣни

Не прижимался къ вязу!…

Уста къ устамъ — чета горитъ,

Вдыхая ароматы,

Какихъ не знаетъ, не даритъ

Панхеи край богатый.

Какъ долга, сладки, горячи

Ихъ поцѣлуи были!

И сколько съ влажныхъ устъ въ ночи

Влюбленные ихъ пили!

Все это тайною вдвоёмъ

Межь ними оставалось, —

По крайней мѣрѣ, ни о чёмъ

Въ дворцѣ не разглашалось.

Людей за скромность никогда

Въ народѣ не бранили;

Ее и всюду и всегда,

Какъ добродѣтель, чтили.

Весь Дворъ почтенье отдавалъ

Рожеру безусловно,

И притворялся, что не зналъ

О связи ихъ любовной.

Волшебница лелѣетъ лѣнь

Героя молодова:

Наступитъ ночь, наступитъ день, —

И за веселье снова;

Пойдутъ наряды, и пиры

И пѣніе, и пляски;

Все для него — и шумъ игры,

И милой Феи ласки.

Порой любовники въ шиши,

При купахъ розъ и лилій,

Читаютъ, тѣшась отъ души,

Какъ въ старину любили.

Порою изъ дворца они

Въ пролѣски удалялись,

И тамъ въ трепещущей тѣни —

За зайцами гонялись;

Порой бирали соколовъ,

И въ поле выѣзжали, —

И мчались соколы на ловъ

По поднебесной дали;

Порой, раскинувши сѣлки

Иль сѣти, птицъ ловили;

Порою, сидя у рѣки,

На уду рыбъ манили.

Такъ время проводилъ Герой,

Забывъ объ Аграмантѣ,

Что съ Карломъ велъ жестокій бой,

Забывъ о Брадамантѣ,

Межь тѣмъ какъ, бѣдная, она

Не день, не два грустила,

Не ночь, не двѣ не знала сна;

Ей жизнь была постыла

Съ тѣхъ поръ, какъ Витязь молодой,

Какъ другъ ея прелестный,

Воздушной улетѣлъ стезёй

Въ предѣлѣ для ней безвѣстнѣй,

Оставивъ Карла въ полѣ сѣчь,

Забывъ объ Аграмантѣ,

Намѣренъ я сначала рѣчь

Повесть о Брадамантѣ.

Она Рожера по полямъ

И по лѣсамъ искала;

И по доламъ и по горамъ

Безъ отдыху скакала;

По городамъ и городкамъ

И деревнямъ блуждала;

Прокрадывалась въ станъ къ врагамъ, —

Но друга не сыскала.

Распрашивала цѣлый свѣтъ

О немъ въ слезахъ печали;

Но всюду былъ одинъ отвѣтъ:

«Не знаемъ! не встрѣчали!»

По всѣмъ жильямъ, по всѣмъ шатрамъ

Она его искала

И, не бояся, тамъ и сямъ

Сто разъ перебывала:

Чего бояться? въ ротъ кольцо, —

И болѣ невидимо

Ея прелестное лицо

Въ толпѣ необозримой.

Рожера нѣтъ, но всё въ живыхъ

Она его считала;

Не тобъ — во всѣхъ концахъ земныхъ

Объ немъ молва сказала:

Великаго могла ль принять

Въ безмолвіи могила?

Но гдѣ онъ? какъ его сыскать? —

Несчастная грустила,

Грустила, и опять пошла

Дрожащею стопою,

Куда любовь ее вела, —

Безъ друга нѣтъ покою!

Ей вздумалося извѣстить

Мерлиновъ гротъ глубокой

И воплемъ скорби пробудишь

Мучительной, жестокой —

Пророка спящаго въ гробу

И къ жалости подвигнуть;

Тамъ чаяла она судьбу

Рожерову постигнуть,

И свѣдавъ, живъ ли онъ, иль нѣтъ,

Скорѣй распорядиться

Своей судьбой, чёмъ въ цвѣтѣ лѣтъ

Отчаяньемъ томиться.

И, въ Поатье направивъ путь

Съ возставшею денницей,

Она идетъ чрезъ степь, чрезъ круть

Къ Мерлиновой гробницѣ.

Она идетъ своимъ путемъ, —

Вотъ ей на встрѣчу Фея,

Та самая, что съ каждымъ днемъ

Нѣжнѣй о ней радѣя,

Всегда ее въ умѣ своёмъ

И на сердцѣ держала;

Что прежде въ гротѣ ей глухомъ

Потомковъ показала.

Она заботилась о ней,

Какъ благотворный Геній,

Предвидя, что чредой своей

Чрезъ много поколѣній

Отъ ней и отъ ея сыновъ

Возникнетъ рядъ героевъ,

И болѣ, — рядъ полубоговъ,

Краса судовъ и боевъ.

Мелисса знала все, что съ ней

И что съ Рожеромъ было,

Какъ онъ избавленъ отъ сѣтей

И какъ разстался съ милой.

Мелисса вѣдала, какъ онъ,

На Гиппогрифѣ рѣя,

Въ предѣлъ далекій занесёнъ

По высямъ эмпирея;

Не безизвѣстно было ей,

Что витязь знаменитой,

Въ безумной слѣпотѣ своей,

Въ странѣ, отъ всѣхъ сокрытой,

Въ пирахъ и праздности губилъ

Дни юности безцѣнной,

Царя и милую забылъ

И долгъ презрѣлъ священной….

И онъ — возвышенный душой,

Рожденный быть героемъ —

Угаснетъ наряду съ толпой,

Изнѣжившись покоемъ!…

Онъ весь умретъ съ толпою врядъ

Далёко отъ отчизны!…

И слава — этотъ ароматъ,

Который послѣ жизни

Одинъ не гибнетъ у людей,

Одинъ надъ гробомъ вѣетъ, —

И слава, какъ цвѣтокъ степей

Безтѣнныхь, не дозрѣетъ!

О, нѣтъ. Рожерь Мелиссѣ милъ,

Милѣй зеницы ока, —

И Фея не щадила силъ,

Чтобъ изъ сѣтей порока

Извлечь героя, вопреки

Его упрямой воли.

Такъ врачъ жестокостью руки

Цѣлитъ жестокость боли,

Огонь, желѣзо, самый ядъ

На помощь призывая;

Страдалецъ мучится, но радъ

Бываетъ, оживая.

Мелиссѣ милъ младой Герой,

Она Рожера любитъ

Любовью мудрой, — не слѣпой,

Которая насъ губитъ.

Не такъ Атлантъ его любилъ, —

Онъ, въ слѣпотѣ безумной,

Желалъ, чтобъ Витязь долго жилъ,

Забытый славой шумной;

И года бы онъ не отдалъ

Изъ жизни, проведенной

На лонѣ нѣтъ, въ замѣнъ похвалъ

И лавровъ всей вселенной.

И усланъ Витязь молодой

Атлантомъ въ край Альцины,

Чтобъ тамъ забылъ про бурный бой

Наперекоръ судьбины.

Атлантъ — искусный чародѣй

Такъ пристрастилъ къ Царицѣ

Питомца битвъ, когда у ней

Явился онъ въ столицѣ,

Что ихъ никтобъ не разлучилъ,

Хотя бы съ ней, безпечный,

Онъ долго, долго, дольше жилъ,

Чѣмъ Несторъ долговѣчный.

Но о Мелиссѣ рѣчь. Она,

Провидѣвъ свѣтлымъ окомъ

Почіющія времена

Въ небытіи глубокомъ,

На встрѣчу Брадаманигѣ шла

Завѣтною стезёю.

Сошлись; надежда ожила

Въ терзаемой тоскою.

Мелисса, правды не тая,

Сказала Героинѣ,

Что вѣчно милый друга ея

Перенесенъ къ Альцинѣ.

И дѣва чуть не обмерла

При вѣсти сей жестокой,

Тотъ самый, кѣмъ она жила,

Умчался такъ далёко!

И чѣмъ помочь? И какъ извлечь

Его изъ этой дали?…

Но утѣшительная рѣчь

Мелиссы, въ часъ печали,

Спокоила смущенный духъ;

Она клялась прекрасной,

Что скоро къ ней примчится другъ,

Оставивъ край опасной.

"Послушай! дѣло рѣшено!

Мелисса продолжаетъ;

Есть у тебя кольцо, оно

Всѣ чары разрушаетъ;

Сюда его скорѣй, сюда!

Съ нимъ я пущусь къ Альцинѣ,

Найду Рожера, и тогда

Конецъ твоей кручинѣ;

Онъ твой! онъ твой! я только дамъ

Зажечься вечерницѣ,

И — на коня, и буду тамъ

Съ грядущею денницей.

Тутъ открываетъ передъ ней

Она за мѣрой мѣру,

Какъ думается ей вѣрнѣй

Свободу дать Рожеру.

Сестра Ринальдова сняла

Кольцо съ руки прелестной

И тихомолкомъ отдала

Волшебницѣ чудесной,

Онабъ и сердце отдала,

Не молвивши ни слова,

Лишь бы Мелисса привела

Рожера дорогова.

Отдавъ кольцо и ввѣривъ ей

Себя а болѣ — друга,

Которому была нужнѣй

Мелиссина услуга,

И, наказавъ ему поклонъ,

Къ Провансу поскакала.

Но вотъ тускнѣетъ небосклонъ;

Мелисса пошептала —

И конь предъ нею вороной,

Чернѣе ночи чорной,

Съ рыжинкой на ногѣ одной,

Склонилъ главу покорно.

Знать на Кикиморѣ она

Пускалася въ дорогу,

Иль Буку далъ ей сатана,

Обжогши въ адѣ ногу.

Всклокотивъ волосы холмомъ,

Безъ пояса, босая,

Она въ сѣдло однимъ скачкомъ,

Кольцо отъ глазъ скрывая,

И, потрясая удила,

Воздушныя пучины

Браздитъ, къ утру ужъ была

На островѣ Альцины.

Тутъ измѣнилася она

Непостижимой силой:

И ростъ у ней, и толщина,

И все — чужое было;

Точь въ точь Мелисса той порой

Казалась чародѣемъ,

Которымъ былъ Рожеръ — герой

Съ младенчества лелѣемъ;

Весь подбородокъ бородой

У ней покрылся длинной,

На лбу и на рукѣ сухой

Морщина надъ морщиной.

Движенья, голосъ, обликъ, стать

И все — у чародѣя

Она умѣла перенять.

Вотъ, притаившись, Фея

Ждетъ день, ждетъ два, и дождалась,

Чего ждала всечастно:

Рожеръ разстался въ добрый часъ

Съ Альциной сладострастной, —

И точно въ добрый часъ: для ней

Казалось карой грозной, —

Среди ль ночей, среди ли дней, —

Минуту быть съ нимъ розно.

При вѣяніи вѣтерка,

Въ часы златаго утра,

Рожеръ сидѣлъ у ручейка,

У струекъ перламутра,

Съ холма бѣжавшихъ въ озерко

Вдоль бархатнаго брега.

Какъ всё на Витязѣ легко!

Во всемъ дышала нѣга.

Сама Альцина и шелки

И золото сказала,

Сама, не нѣжучи руки,

Все платье вышивала.

Вкругъ шеи — феи милой даръ —

Монисты дорогія, —

Онѣ блестятъ, горятъ, какъ жаръ;

Вкругъ рукъ, — что въ дни былые

Считали ужасомъ враги, —

Алмазные браслеты;

Вы ушахъ двѣ золотыхъ серги

Колечками продѣты,

И двѣ жемчужины на нихъ

Отборныхъ, самыхъ крупныхъ,

Какихъ не сыщется въ морскихъ

Пучинамъ недоступныхъ,

Съ кудрей сливался ароматъ

Панхеи благовонной.

Все у Рожера — поступь, взгляда —

Дышало нѣгой сонной,

Какъ будто цѣлый вѣкъ онъ жилъ

У Одалискъ въ неволѣ;

Изнѣженный, онъ сохранилъ

Лишь имя — и не болѣ;

Его не осталося въ нёмъ

Уже и половины, —

Такъ измѣнился онъ во всёмъ

На островѣ Альцины!

Представши въ образѣ предъ нимъ

Атланта — чародѣя,

Который былъ Рожеромъ чтимъ,

Предъ коимъ онъ, робѣя,

Бывало, какъ мертвецъ стоитъ

Съ поникшею главою;

"Такъ вотъ, — Мелисса говоритъ

Смущенному Герою

Такъ вотъ — онъ, этотъ сладкій плодъ,

Котораго несчастной

Отъ неусыпныхъ я заботъ

Ждалъ долго и — напрасно!

"На толь я мозгомъ львовъ кормилъ

Тебя отъ колыбели,

Драконовъ удушать училъ

Въ пещерахъ межь ущелій,

У тигровъ когти исторгать

Безтрепетной рукою,

У вепрей зубы раздроблять

И твердымъ быть душою, —

Чтобъ, съ дѣтскихъ лѣтъ герой, ты былъ

Альцининымъ Атисомъ,

Иль съ сладострастной вѣкъ изжилъ

Влюбленнымъ Адонисомъ?

"Такъ вотъ что выждалъ я!… А мнѣ

И звѣзды, и планеты,

И всѣ видѣнія во снѣ,

И жребіевъ отвѣты,

И чары — съ юности моей

Любимое ученье —

Надъ колыбелію твоей

Открыли въ утѣшенье,

Что ты, достигнувъ зрѣлыхъ лѣтъ,

Отважный въ вихряхъ боевъ,

Дѣлами удивишь весь свѣтъ,

Превысишь всѣхъ героевъ….

"Жди! день придётъ, — и близокъ онъ, —

И ты услышишь клики:

Вотъ Цезарь нашъ, вотъ Сципіонъ,

Вотъ Александръ Великій!…

Ктобъ могъ подумать, что рабомъ

Ты будешь у Альцины,

Теперь кто усумнится въ томъ?…

Ты жалкій рабъ Альцины!

Она надѣла цѣпь тебѣ

На руки и на шею, —

И ты, не властный самъ въ себѣ,

Вездѣ, какъ тѣнь, за нею.

"Когда не дорожишь собой

И славными дѣлами,

Къ которымъ, счастливый судьбой,

Ты избранъ небесами, —

За что потомству твоему

Терпѣть уронъ жестокій?

Къ чему прорекъ я, что ему

Готовъ удѣлъ высокій?

Для славной отрасли своей

Не заграждай исходовъ;

Ей суждено блистать свѣтлѣй,

Чѣмъ солнце, для народовъ,

" Когда бы ты уразумѣлъ,

Когдабъ провидѣлъ ясно,

Какой предобреченъ удѣлъ

Сей отрасли прекрасной!…

Не возбраняй ей собирать

И пальмы и трофеи!

При ней въ Италіи настать

Блаженнымъ днямъ Астреи!

Тамъ миръ и радость водворятъ

Твои сыны и внуки,

И всюду въ честь имъ возгремятъ

Безсмертной славы звуки.

"Не стану всѣхъ я называть,

Нѣтъ! всѣ твои потомки

Родятся доблестьми сіять,

И будутъ славой громки;

Всѣ пальмами увьютъ главу,

Всѣ въ родѣ знаменитомъ;

Довольно, если назову

Альфонса съ Ипполитомъ.

Съ созданія до нашихъ дней

Не много было въ мірѣ

Великодушнѣй и славнѣй

Мужей въ войнѣ и мирѣ.

"Объ этой-то четѣ съ тобой

Я чаще велъ бесѣды,

Чѣмъ о другихъ… Всѣхъ подъ луной

Ждутъ славныя побѣды;

Но Ипполитъ и братъ — они

Всѣхъ перевысятъ славой.

Припомни, какъ въ былые дни

Ты, думѣ величавой

Предавшись, повѣсти внималъ

Про подвига ихъ громки,

И въ восхищеньи восклицалъ:

«Они мои потомки!…»

«И кто она? Кому во власть

Отдался ты постыдно?…

Дѣлить съ наложницею страсть —

Съ Альциною безстыдной!…

Не первый ты у ней, о, нѣтъ!

Она въ развратѣ тонетъ…

Но, чтобъ тебѣ открылся свѣтъ,

Вотъ талисманъ, онъ сгонитъ

Густой туманъ съ твоихъ очей;

Возьми кольцо, и нынѣ,

Теперь же съ нимъ ступай къ своей

Красавицѣ — Альцинѣ.»

Рожеръ потупилъ въ землю взоръ

И долго, безотвѣтной,

Стоялъ, — его снѣдалъ позоръ….

Мелисса незамѣтно

Кольцо на палецъ, — и Герой,

Казалося, очнулся;

Слетѣлъ съ очей туманъ густой, —

И Рыцарь ужаснулся;

Поднять не хочетъ мутныхъ глазъ,

И самъ себя стыдится;

И былъ бы радъ онъ въ этотъ часъ

Сквозь землю провалиться.

Все высказавши, приняла

Свой видъ Мелисса — Фея;

Ей болѣ не нужна была

Личина чародѣя;

Ей болѣ нечего желать, —

Сбылось, чего хотѣла;

Ей оставалось разсказать

Рожеру, между дѣда,

И кто она, и съ чѣмъ неслась

Въ такую даль морями,

И отъ кого… Но вотъ разсказъ

Ея вполнѣ предъ вами:

"Я прислана сюда отъ той,

Которая скорѣе

Желаетъ видѣться съ тобой;

Отъ ней къ коварной Феѣ

Вчера я послана была

Отъ чаръ тебя избавить,

Я видъ Атланта приняла,

Чтобы тебя заставить

Сорвать завѣсу слѣпоты,

Дожавшей надъ тобою,

Теперь, какъ вразумился ты,

Я все тебѣ открою:

«Отъ той, которая мрачна,

Печальна, неспокойна,

Отъ той, которая одна

Любви твоей достойна,

Которая тебя спасла,

Ты помнишь, отъ темницы,

Отъ той кольцо я принесла

На горе Чаровницы.

Она тебѣ и сердце въ даръ

Прислала бы со мною,

Когдабъ оно могло отъ чаръ

Служить тебѣ бронёю.»

Тутъ Фея Рыцарю твердитъ,

Какъ милъ онъ Героинѣ;

Какъ безъ него она груститъ,

И мѣры нѣтъ кручинѣ;

Какъ Брадаманта въ вихрямъ сѣчь

Съ врагомъ отважно бьется.

И сладко для Героя рѣчь

Изъ устъ Мелиссы льется;

И сладко, сладко онъ мечталъ

О милой Героинѣ,

И ненависть уже лишалъ

Въ груди своей къ Альцинѣ.

Онъ прежде былъ обворожёнъ,

И все превратно видѣлъ;

Туманъ съ очей слетѣлъ, — и онъ

Ее возненавидѣлъ.

Рожеръ, тайкомъ надѣвъ кольцо,

Альцину взоромъ мѣритъ,

Заглядываетъ ей въ лицо,

И самъ себѣ не вѣритъ:

Альцина съ головы до ногъ

Чужой красой блистала;

Нѣтъ чаръ — и, ктобъ повѣрить могъ?

Она уродомъ стала,

Ребенокъ спрячетъ зрѣлый плодъ,

А послѣ позабудетъ,

Гдѣ спряталъ; день, другой пройдётъ, —

Онъ безутѣшенъ будетъ.

Случитсяль невзначай притти

Ему къ своей поклажѣ

И плодъ испорченнымъ найти,

Полусогнившимъ даже, —

И, разлюбивши, что любилъ,

Онъ сердится и ропщетъ,

И то, чѣмъ прежде дорожилъ,

На землю бросивъ, топчетъ,

Такъ, взявъ кольцо, завѣтный дарѣ,

Мелиссой принесенный,

Кольцо, враждебное для чаръ,

Рожеръ, перерожденный,

Сыскалъ Альцину, поглядѣлъ —

Смутился, изумился,

И чуду вѣрить не хотѣлъ. —

Слѣпецъ! кѣмъ онъ плѣнился!…

Давноль онъ видѣлъ прелесть въ ней

Въ роскошномъ жизни цвѣтѣ? —

Теперь старѣе и гнуснѣй

Она всѣхъ женщинъ въ свѣтѣ

Тоща, суха, и по лицу

Прорѣзались морщины;

Блѣдна, подобна мертвецу;

На головѣ сѣдины

Съ пролысиной; ростъ — пять ступней,

И выпали всѣ зубы.

А какъ стара она! старѣй

Сивиллы и Гекубы…

Волшебствомъ, въ наши времена

Невѣдомымъ въ подлунной,

Умѣла нравиться она

И всѣмъ казаться юной

Волшебствомъ, въ наши времена

Безвѣстнымъ въ поднебесной

Рожеру и другимъ она

Казалася прелестной;

Оно разрушено кольцомъ, —

Рожеръ ее увидѣлъ,

Какъ есть, съ незанятымъ лицомъ,

И вдругъ возненавидѣлъ.

Иначе не могло и быть…

Ее постигли кары;

Ужь ей Рожера не прельстить, —

Ея безсильны чары.

Но чувствъ своихъ онъ не хотѣлъ

Открыть предъ безобразной,

Пока доспѣховъ не надѣлъ,

Давно лежавшихъ праздно, —

Таковъ совѣтъ Мелиссы былъ.

Чтобъ лучше притворишься,

«Мнѣ хочется, онъ говорилъ,

Въ доспѣхи нарядиться;

Не потолстѣлъ ли я съ тѣхъ поръ,

Какъ мной они забыты,

И впоруль прежній мнѣ уборъ,

Въ войнахъ полуизбитый?»

И быль уже онъ весь покрытъ

Доспѣхами изъ стали:

И Бализардъ на немъ звенитъ, —

Такъ мечь Рожеровъ звали, —

И щитъ уже онъ въ руку взялъ, —

Атлантовъ щитъ чудесной,

Который взоры ослѣплялъ

И, силой неизвѣстной,

Надолго тѣло разлучалъ

У смертнаго съ душою, —

И этотъ щитъ онъ въ руку взялъ

Съ завѣсой шелковою;

Потомъ въ конюшню онъ идетъ,

Гдѣ конъ Рожера, черной

Какъ смоль, давно, казалось, ждетъ;

Онъ быстръ, какъ вѣтръ нагорной, —

И этотъ конь былъ — Рабиканъ,

Тотъ самый, что недавно

Переведенъ чрезъ Океанъ

Альциною злонравной

Съ несчастнымъ всадникомъ своимъ,

Который древомъ бѣднымъ

Стоялъ надъ берегомъ морскимъ,

Къ волнамъ склоняся блѣднымъ.

И Гиппогрифа могъ онъ взять,

Но Фея запретила:

"Тебѣ съ нимъ трудно совладать,

Мелисса говорила;

Ты знаешь, — онъ неукротимъ,

Ему ничто удилы.

Я завтра въ поле выду съ нимъ

И укрощу въ немъ силы;

Тогда, покорствуя уздѣ,

Подъ сѣдокомъ смиренно

Носиться будетъ онъ вездѣ —

Изъ края въ край вселенной,

"Возьми его — и ты родишь

Въ Альцинѣ подозрѣнье,

Что съ острова ея бѣжишь,

Питая къ ней презрѣнье, «

Рожеръ послушался рѣчей

Мелиссы безкорыстной,

И въ путь, чтобъ не видать очей

Альцины ненавистной.

Онъ поскакалъ и ужъ почти

Оставилъ край постылый,

И очутился на пути

Къ владѣньямъ Логистилы.

Дорогой встрѣтилъ стражей онъ,

И, мечь рукой могучей

Схвативъ, напалъ со всѣхъ сторонъ,

Налегъ громовой тучей;

Тѣхъ ранитъ онъ, тѣхъ наповалъ

Кладетъ въ кипящей сѣчѣ.

Но вотъ и мостъ онъ проскакалъ

И былъ уже далече,

Когда Альцинѣ дали знать,

Что скрылся Витязь милой…

Позвольте послѣ досказать,

Что далѣе съ нимъ было.

ПѢСНЬ ВОСЬМАЯ.

Бѣгство Рожера. Превращеніе Астольфа въ первобытный видъ. Отъѣздъ Puнальда изъ Шотландіи. Ангелика въ опасности. Сонъ Орланда.

Какъ много въ свѣтѣ чаровницъ

И чародѣевъ чудныхъ,

Которые мѣною лицъ

Лукавыхъ, обоюдныхъ

Обворожающъ бѣдныхъ насъ

И властвуютъ надъ нами,

У звѣздъ волшебству не учась

И не водясь съ духами!

У нихъ другіе средства есть,

И просты средства эти:

Обманъ, притворство, хитрость, лесть —

Вотъ чѣмъ насъ девять въ сѣти!

Кому въ удѣлъ кольцо дано

Ангелики прекрасной,

Или, что всё, по мнѣ, равно,

Въ комъ есть разсудокъ ясной,

Того хитрецъ не проведетъ,

Обманщикъ не обманетъ….

Иной, какъ Ангелъ; но спадетъ

Личина, — бѣсъ предстанетъ.

Какъ счастливъ былъ Рожсръ, кольцомъ

Ангелики владѣя!

Не обольщался онъ лицомъ

Лукавца — чародѣя.

Роллеръ, какъ прежде я сказалъ,

Къ воротамъ, воруженной,

На Рабиканѣ прискакалъ

И съ стражей изумленной

Сразившись, часть ея побилъ,

Часть ранилъ безъ пощады,

И черезъ мостъ переступилъ,

Разрушивъ всѣ преграды.

Вотъ онъ въѣзжаетъ въ лѣсъ густой,

Покинувши долины;

Глядитъ, — и видитъ предъ собой

Служителя Альцины.

На некорыстномъ рыжакѣ

Онъ тѣшился охотой,

Съ весёлымъ соколомъ въ рукѣ

То поле, то болото,

Съ утра по цѣлымъ днямъ до звѣздъ

Вечернихъ, объѣзжая;

Съ нимъ, — сыщица притонныхъ мѣстъ, —

Легавая большая.

Увидѣвъ, что Рожеръ спѣшилъ,

Стрѣла стрѣлою рѣялъ,

Сокольникъ тотчасъ заключилъ,

Что онъ бѣжать затѣялъ.

И, путь Рожеру заслоня,

„Къ чему поспѣшность эта?“

Спросилъ онъ; придержи коня!»

Рожеръ не далъ отвѣта.

«Рожеръ бѣжитъ, сомнѣнья нѣтъ!»

Подумалъ онъ съ собою,

И твердый положилъ обѣтъ —

Не дать уйти Герою.

«Я задержать тебя хочу!

Проговорилъ онъ грозно;

Смотри, я сокола спущу,

Тогда бѣжать ужъ поздно.»

Сказалъ, и сокола спустилъ;

И соколъ легкокрылый

Надъ Рабиканомъ кругъ завилъ,

Скакавшимъ, что есть силы.

Сокольникъ, соскочивъ съ сѣдла,

Сорвалъ съ коня удила,

И конь, какъ изъ лука стрѣла,

Несется, полный пыла, —

Лишь искры брызжутъ отъ копытъ;

И бурнымъ ураганомъ

Сокольникъ, спѣшившись, летитъ

Во слѣдъ за Рабиканомъ.

Легавая за нимъ же въ скокъ

Бросается проворно,

Какъ барсъ за. зайцемъ чрезъ лѣсокъ

Съ покатости нагорной.

Безстрашному Герою стыдъ

Бѣжать отъ сей тревоги;

Сдержавъ коня, Рожеръ глядитъ, —

Сокольникъ быстроногій

Вооруженъ однимъ хлыстомъ

Въ острастку для легавой,

И какъ же рыцарю съ мечемъ

Итти въ отпоръ кровавой?

Сокольникъ, набѣжавъ, хлыстомъ

По Витязю стегаетъ;

Собака за ногу молчкомъ

Хватаетъ и кусаетъ;

Разнузданный рыжакъ лягнетъ

То здѣсь, то тамъ копытомъ,

А соколъ крылья размахнетъ

И, въ воздухѣ открытомъ

Віяся прямо надъ лицомъ,

Царапаетъ когтями;

И бьется конь подъ сѣдокомъ,

Испуганный врагами,

Рожеръ досадуетъ; онъ радъ

Разсѣять неразлучныхъ;

И, нехотя, схвативъ булатъ,

То на животныхъ скучныхъ,

То на сокольника концомъ

И плашмя замахнется.

Но всё напрасно; онъ мечемъ

Отъ нихъ не отобьется;

Онъ шагъ впередъ, — они въ отпоръ,

И не дадутъ дороги.

Рожеру угрожалъ позоръ, —

Онъ ждалъ другой тревоги;

Онъ зналъ, что въ слѣди за нимъ летятъ,

Спѣшатъ полки съ Альциной;

Наситгнутъ, — онъ не жди отрадъ;

Онъ слышалъ за долиной

И гулъ трубы и бубенъ громъ —

Кровавыхъ битвъ предтечу;

Съ нимъ мечъ, но Витязю съ рабомъ

Позорно вытти въ сѣчу;

А буря надъ главой виситъ,

И неизбѣжно бѣдство;

Пришлось открыть Рожеру щитъ —

Атлантово наслѣдство.

Онъ снялъ съ щита покровъ, и щитъ

Не измѣнилъ надеждѣ, —

Онъ поразительнымъ горитъ

Сіяніемъ, какъ прежде:

Упалъ и не встаетъ съ земли

Сокольникъ ослѣпленный;

Легавая и конь легли

Безъ чувствъ на долъ смущенный;

Не удержался въ вышинѣ

И соколъ легкокрылой.

Рожеръ былъ радъ, что въ мертвомъ снѣ'

Ихъ бросить можно было.

Альцина, свѣдавъ, что Герой,

Что другъ ея жестокій,

Окончивъ съ стражей страшный бой,

Несется въ край далёкій,

Съ печали чуть не умерла;

Несчастная рыдала,

И платье на себѣ рвала,

И волосы терзала,

И не могла себѣ простить

Оплошности печальной.

И данъ приказъ тревогу бить

И въ путь сбираться дальней.

Отвсюду собранный народъ

Царицей въ часъ напасти,

Не медля, двинулся въ походъ,

Разбившись на двѣ части"

Одна сухимъ путемъ идётъ,

Съ другой сама Альцина

Садится на крылатый флотъ, —

И вспѣнилась пучина.

Желанье бѣглеца нагнать

Такъ мучило Царицу,

Что въ умъ ей не пришло отдать

Въ присмотръ свою столицу.

Оставленъ даже былъ дворецъ

Безъ всякаго надзору;

И на просторѣ наконецъ

Мелиссѣ въ эту пору

Не трудно было возвратишь

Невольниковъ свободѣ,

И дать имъ прежней жизнью жить

По роковой невзгодѣ.

Она треножники сожгла,

И всѣ круги разбила,

И всѣ до одного узла

Волшебнаго спустила;

И, торопясь, бѣжитъ, летитъ

Въ пролѣски и долины,

Гдѣ возвращаетъ прежній видъ

Любовникамъ Альцины,

Въ древа, въ звѣрей, въ потоки водѣ

И въ камни превращеннымъ;

И всѣ до одного въ походъ,

Путемъ уединеннымъ;

Всѣ по Рожеровымъ слѣдамъ

Къ владѣньямъ Логистиллы, —

Оттуда — по роднымъ странамъ,

Въ предѣлъ отчизны милый.

Кто въ Индію, кто за Уралъ,

Кто къ Грекамъ, что къ Фарсису;

И всякъ изъ нихъ благословлялъ

По самый гробъ Мелиссу.

Всѣхъ прежде принялъ образъ свой

Астольфъ — царевичь милой;

Онъ Брадамантѣ былъ родной —

Клермонкѣ, славной силой;

За Витязя Рожеръ, самъ онъ,

Молилъ усердно Фею

И, въ избѣжаніе препонъ,

Кольцо оставилъ съ нею.

Рожеръ Мелиссу умолялъ,

И умолилъ невольно.

Астольфъ Астольфомъ прежнимъ сталъ

И, кажетсябъ, довольно;

Но нѣтъ, — рѣшась благотворить

Красавицѣ въ Героѣ,

Она хотѣла возвратить

Ему копье златое,

Что, прикоснувшись, изъ сѣдла

Могучихъ выбивало,

И натворило спрохвала

Великихъ дѣлъ не мало,

Все, все Мелиссой найдено:

Копье, шеломъ и латы;

Все это было снесено

Въ Альцинины уплаты,

И тамъ до роковаго дня

Хранилось въ тайномъ мѣстѣ.

Сѣвъ на Атлантова коня

Съ младымъ Астольфомъ вмѣстѣ,

Въ край Логисшиллы по зыбямъ

Воздушнымъ Фея мчалась,

И за часъ до Рожера тамъ

Нежданно показалась.

Рожеръ, сей Витязь молодой,

Прекрасный, темнокудрой,

Стремился трудною стезёй

Къ волшебницѣ премудрой.

То крутояры передъ нимъ,

То холмъ, то тернъ колючій,

То глушь подъ лѣсомъ вѣковымъ,

То тундръ помостъ зыбучій.

Усталый, онъ шолъ, шолъ, шолъ, шолъ, —

И видитъ предъ собою

Пустынный обгорѣлый долъ

На взморьи подъ горою,

Былъ полдень; солнце такъ пекло,

Такъ воздухъ раскалило,

Что въ пол минуты бы стекло

Во влагу превратило.

Кругомъ какой — то грустный видъ;

Въ тѣни пернатыхъ стая,

Дыханье притаивъ, молчитъ,

Отъ духоты страдая;

Одинъ Кузнечикъ подъ кустомъ

Напѣвъ свой разливаетъ

Однообразный, и кругомъ

Унынье напѣваетъ.

Изнеможенье, жажда, зной —

Товарищь неразлучной

Въ походѣ по степи пустой, —

Вотъ что въ долинѣ скучной

На взморья въ полдень подъ горой

Рожера ожидало?…

Но пусть побудетъ тамъ Герой

Немного и не мало.

Не все же въ повѣсти одно

Твердить намъ безпрестанно:

Насъ ждетъ Ринальдъ, и ждетъ давно

Въ Шотландіи туманной,

Царемъ, Царевною, Дворомъ

И всей страной радушной

Честимый съ каждымъ новымъ днёмъ,

Ринальдъ великодушной

Открылъ, за чѣмъ онъ присланъ былъ

По Высочайшей волѣ:

«Несчастный Карлъ, онъ говорилъ,

Разбитый въ бранномъ полѣ,

Шотландію и Англичанъ

О вспоможеньи проситъ;

Гордясь побѣдой, Мавровъ станъ

Повсюду страхъ разноситъ.»

«Я радъ, сказалъ Монархъ въ отвѣтъ

Ринальду — паладину,

Я радъ во дни нежданныхъ бѣдъ,

Въ печальную годину,

Все въ жертву Карлу принести

Для пользъ его и славы;

Велю войскамъ моимъ итти

Не медля въ бой кровавый;

Я старъ уже, но лично самъ

Для славы предпріятій,

На страхъ врагамъ въ предѣлы къ вамъ

Свои повелъ бы рати»

«He помѣшалабь старость мнѣ

Итти врагамъ на встрѣчу, —

Взлелѣянному на воинѣ

Отрадно видѣть сѣчу;

Но у меня, Ринальдъ, есть сынъ,

Отважный въ вихряхъ боя:

Я избираю для дружинъ

Своихъ вождя Героя.

Онъ странствуетъ въ чужихъ краяхъ,

Но войско соберется, —

И сынъ мой здѣсь, и на судахъ

Онъ къ битвамъ понесется.»

И тутъ же данъ Царемъ приказъ

Скорѣй войска составить,

Собратъ и деньги и припасъ,

И въ пристань флотъ поставить.

И только что приказъ сей данъ,

Ринальдь нетерпѣливой

Спѣшитъ въ предѣлы Англичанъ,

Несется торопливо;

И до Бервика провожалъ

Его, при трубномъ звукѣ,

Самъ Царь; онъ слезы проливалъ

При горькой сей разлукѣ.

Встаетъ попутный вѣтръ; Герой,

Вздохнувши, распростился

Съ гостепріимною страной,

И на море пустился.

Гонимы вѣтромъ, паруса

Несутъ корабль стрѣлою,

И скоро слились небеса

Съ безбрежною волною.

Но вотъ и Темза, наконецъ,

И Лондонъ горделивой;

И сходитъ съ корабля пловецъ,

Окончивъ путь счастливой.

Валлійскимъ Принцемъ принятъ онъ;

Къ нему-то, въ дни печали,

Съ Ринальдомъ Карлъ и самъ Оттонъ

Изъ Франціи писали,

Наказывали собирать

По Англіи дружины

И многочисленную рать

Не медля чрезъ пучины —

Черезъ Кале — перевести

На помощь Вѣрныхъ стана,

Чтобъ славу Франціи спасти

И славу Карломана.

Валлійскій Принцъ, который былъ,

Въ отсутствіе Оттона,

Главою всѣхъ военныхъ силъ

И обороной трона,

Съ такою почестью принялъ

Великаго героя,

Какой царю не воздавалъ

Въ былые дни покоя,

И строгій далъ приказъ сбирать

По областямъ пѣхоту

И конницу, и къ сроку рать

Устроивъ, двинуть къ флоту…

Но, Государь! изъ тона въ тонъ

Мнѣ переходы нужны,

Какъ музыканту, если онъ,

Съ гармоніею дружный,

Навыкъ обворожатъ нашъ слухъ,

Тонъ тономъ замѣняя.

Ринальдомъ началъ я, но вдругъ

Ангелика младая

Пришла на мысль, какъ, ничего

Не взвидѣвши отъ страха,

Она бѣжала отъ него,

И — встрѣтила монаха.

Позвольте продолжать объ ней

Разсказъ ненеумѣстной.

«Какъ въ пристань мнѣ пройти вѣрнѣй?»

Вопросъ былъ отъ Прелестной.

Такъ ей постылъ Ринальдъ герой,

Что, омраченной горемъ,

Пришлось хоть въ гробъ сойти живой,

Иль спрятаться за моремъ;

Европа цѣлая для ней

Казалася съ нимъ тѣсной.

Отшельникъ вспыхнулъ, и очей

Не можетъ свесть съ Прелестной.

Онъ сыплетъ за словцомъ словцо

Одно вольнѣй другова.

Царевна, отвергнувъ лицо,

Въ отвѣтъ ему ни слова,

И бросилася какъ стрѣла

Впередъ отъ краснобая.

Монахъ за ней было, осла

Толкая, подстрѣкая;

Но какъ ни бьетъ его монахъ,

А глупая скотина

Идетъ степенно, шагъ за шагъ,

И бѣситъ господина.

Красавица ужь далеко;

Сокрылось глазъ веселье.

Монахъ, вздохнувши глубоко,

Къ своей пустился кельѣ,

И одному изъ тьмы духовъ,

Покорныхъ силѣ тайной,

Шепнувши на ухо пять словъ

О нуждѣ чрезвычайной,

Въ коня вселишься приказалъ,

Который торопливо

Полсердца у него умчалъ

Съ красавицей стыдливой.

Какъ песъ, привыкшій съ давнихъ лѣтъ

Гоняться за звѣрями,

Нежданно потерявши слѣдъ

Добычи за кустами,

Опушку лѣса обѣжитъ,

Дорогу переложитъ,

Подкараулитъ, подглядитъ

И звѣрь уйти не можетъ;

Какъ песъ, влюбившійся монахъ

И тамъ и сямъ порыщетъ

И, сторожа на всѣхъ путяхъ,

Красавицу отыщетъ,

Я понялъ цѣлъ его, и вамъ

Своей чредой открою.

Ангелика по цѣлымъ днямъ

Съ безпечностью слѣпою

Впередъ то скокомъ, то рысцой

Всё къ пристани стремится.

Межъ тѣмъ подъ всадницей младой

Въ конѣ злой духъ гнѣздится.

Такъ часто искра подъ золой

Спитъ, спитъ, по вдругъ проснется,

Запишетъ, и пожаръ волной

Широкой разольется.

Ангелика уже была

Въ Гасконіи у моря.

Дорога лукоморьемъ шла,

Гдѣ волны, съ сушей споря,

Скрѣпили наконецъ песокъ

И путь сплотили гладкій.

Тутъ конь, гонимый духомъ, скокъ

Въ зыбь моря безъ оглядки

И — вплавь, и всадницѣ младой

Одно спасенье было —

Держаться крѣпче за лукой

Надъ влажною могилой.

Она папружитъ удила, —

Конь далѣ, далѣ мчится.

Царевна шлейфъ подобрала,

Бояся замочиться,

И ножки чуть не до луки

Достали у прекрасной…

Въ кудряхъ играютъ вѣтерки

И шепчутъ сладострастно;

Большіе вѣтры, притаясь,

Съ безмолвными волнами

Не шевельнутся и, дивясь,

Любуются красами.

Напрасно, волю давъ слезамъ.,

Царевна поминутно

Къ бѣгущимъ отъ нее брегамъ

Склоняетъ взоръ свой мутной.

Неутомимый конь плылъ, плылъ,

Держася все направо, —

И наконецъ, какъ вечеръ былъ,

Принесъ его лукавой

Туда, гдѣ и ноги людской

Не видывано было,

Гдѣ крутизна надъ крутизной

Наносилась уныло.

Одна однёхонька — въ глуши,

Взводящей страхъ на очи

И нестерпимой для души

При наступленьи ночи,

Когда подъ кровомъ темноты

Природа засыпала, —

Царевна — чудо красоты —

Недвижимо стояла.

Пришлецъ, увидѣвъ сквозь туманъ

Ее въ сей мигъ безъ чувства,

Сказалъ бы: это истуканъ —

Созданіе искуства.

По вѣтру распустивъ власа,

Прижавши грудь руками,

И, взоръ вперивши въ небеса,

Съ недвижными устами,

Она стоитъ, оцѣпенѣвъ,

Какъ будто упрекая

Творца за посланный ей гнѣвъ

Съ заоблачнаго края.

Несчастная стояла съ часъ,

Поднявши къ небу взоры;

Вдругъ слезы полились изъ глазъ

И съ устъ — судьбѣ укоры:

"Какой, судьба, ты надо мной

Не истощила кары?

Какіе въ ярости слѣпой,

Еще пошлешь удары?…

Ты жизни только не взяла….

Что въ жизни мнѣ унылой?

Съ восторгомъ бы я отдала

Тебѣ твой даръ постылой;

Но ты не хочешь, — ты волной

Меня не задавила….

Мнѣ жить, пока ты надо мной

Всѣхъ бѣдъ не истощила….

"Какихъ еще мнѣ болѣ бѣдъ?

Я всѣ ихъ испытала!

Не тыль меня въ разцвѣтѣ лѣтъ

Изъ родины изгнала?

Не тылъ виной, что лишена

Я чести безъ возврата?

Чѣмъ можетъ быть замѣнена

Одна ужъ эта трата?…

Я передъ Богомъ не грѣшна,

Но люди скажутъ точно!

«Скитаясь, не могла она

Остаться непорочной.»

"Что въ женщинѣ, когда у ней

Нѣтъ лучшаго — нѣтъ чести? ..

Я молода, я у людей,

За правду иль изъ лести,

Слыву красавицей; что въ томъ?

Увы! краса и младость

Даны во гнѣвѣ мнѣ Творцомъ

На горе, не на радость.

Онѣ виной несчастій всѣхъ;

За нихъ мой братъ Аргалій

Погибъ.. Къ чему его доспѣхъ

Волхвы заколдовали?

"За нихъ отецъ мой Галафронъ,

Китайскимъ бывшій Ханомъ,

Царемъ Татарскимъ поражёнъ

На битвѣ съ Агриканомъ;

И я, при пышущей войнѣ

Бѣжавъ роднаго края,

Въ чужой блуждаю сторонѣ,

Пристанища не зная…

Ещель, судьба, ты надо мной

Не утолила мести,

Лишивъ меня страны родной,

Отца, престола, чести?

«Жестокая! ты не дала

Погибнуть мнѣ въ пучинѣ;

Ты горьше гибель обрекла

Мнѣ въ дикой сей пустынѣ…

Пошли же мнѣ, не времени,

Изъ логовища звѣря!

Разстаться съ жизнью — для меня

Отрадная потеря;

Рази! съ веселіемъ въ очахъ

Твои я встрѣчу громы!»

Умолкла; смотритъ, и — монахь

Подходитъ къ ней знакомый.

Онъ видѣлъ, съ горъ склонивши взоръ,

Какъ, слезы проливая,

Стояла у подошвы горъ

Ангелика младая;

Его, дней за шесть передъ ней,

Какъ и ее, нечистый;

Стезей, безвѣстной для людей,

Принесъ на берегъ мшистый.

Какое набожное онъ

Лицо предъ ней представилъ!

Что твой предъ нимъ Иларіонъ,

Что твой Пустынникъ Павелъ!

Ангелика была смутна,

Разстроена отъ страха;

Но лишь увидѣла она

Передъ собой монаха, —

И, ободрившись, наконецъ

Промолвила уныло:

«Будь жалостливъ, святой отецъ!…

Ахъ! что со мною было!…»

И, прерывая свой разсказъ

Рыданьемъ, открываетъ,

Что онъ, невиннымъ притворись,

Давнымъ давно ужь знаетъ.

Онъ начинаетъ разсуждать,

Какъ набожные люди;

Онъ говоритъ про благодать,

А между тѣмъ то груди,

То щочки дерзкою рукой

Потреплетъ сладострастно;

И поцѣлуй хотѣлъ живой

Похитить у прекрасной.

Она едва могла дохнуть,

Досадой пламенѣя,

И, зарумянившися, въ грудь

Толкнула чародѣя.

Онъ вынимаетъ пузырёкъ

Изъ ящика проворно;

Въ хрустальномъ пузырькѣ былъ сокъ

Закупоренъ снотворной;

Монахъ попрыскалъ имъ глаза,

Въ которыхъ нѣга дышетъ

И, зажигаяся, гроза

На гибель сердцу пышетъ.

Палъ на глаза снотворный сокъ

И, толкъ рѣсницъ смежая,

Упала навзничь на песокъ

Царевна молодая.

И спитъ она глубокимъ сномъ,

И нѣтъ для ней защиты;

Кому притти къ ней? Степь кругомъ,

И сумракъ, съ степью слитый.

И вотъ отшельникъ то уста,

То грудь у ней цѣлуетъ;

То…. но напрасно красота

Безстыдника чаруетъ;

Остылъ огонь въ его крови, —

Нѣжь, тѣшь онъ взоръ несытой!

Что въ томъ? святилище любви

Для старика закрыто.

До старости дожившій конь,

Свое отъѣздивъ время,

Теряетъ удаль и огонь,

И не по нёмъ ужь стремя;

Ужь онъ не слушаетъ удилъ,

Онъ хилъ и вялъ несчастной.

Пустынникъ, выбившись изъ силъ,

Уснулъ подлѣ Прекрасной,

Которой снова испытать

Придётся тьмы несчастій:

Кого судьба рѣшится гнать,

Тотъ вѣчно жди напасти.

Но, прежде чѣмъ мы разовьемъ

Разсказъ объ ней печальной,

Немного въ сторону свернемъ

Съ стези первоначальной.

Есть островъ небольшой Ивидъ

Въ равнинахъ океана,

Онъ за Ирландіей лежитъ

Подъ тонкой мглой тумана.

Съ тѣхъ поръ, какъ мстительный Протей

Далъ Орку въ немъ свободу

И всѣмъ чудовищамъ морей,

Тамъ нѣтъ почти народу.

Преданья, — истинныль онѣ

Иль нѣтъ, — вотъ что открыли:

Былъ царь могущій въ той странѣ,

И дочь — бѣлѣе лилій,

Румянѣй розъ — при немъ цвѣла

На радость и на горе.

Она въ Протеѣ страсть зажгла;

Протей, оставивъ море,

Сошелся какъ-то съ ней у водъ;

Царевна не умѣла

Противиться ему, и вотъ

Она затяжелѣла.

И Царь, свирѣпый изъ царей,

Жестоко оскорбленной

Безславьемъ дочери своей,

Протеемъ обольщенной,

Не снесъ позора своего, —

И бѣдной нѣтъ спасенья.

Ничто не тронуло его, —

Ни слезы, ни моленья;

И дочь и внукъ, еще на свѣтъ

Не вышедшій, невинной —

Двѣ жертвы неизбѣжныхъ бѣдъ —

Погибли заедино.

Не стало ихъ, я — пастырь стадъ

Нептуновыхъ въ пучинѣ —

Протей, лишенный всѣхъ отрадъ

Въ возлюбленной и сынѣ,

Предался ярости, и мстилъ

Жестоко за обиду,

Онъ тьмы чудовищъ распустилъ,

Разсѣялъ по Ивиду, —

И, страшныя, не разъ онѣ

Поля опустошали,

Не разъ въ полночной тишинѣ

Деревни разоряли;

Не рѣдко даже къ городамъ

Сбирались укрѣплённымъ;

И жители по цѣлымъ днямъ

И по ночамъ безсоннымъ,

Вооружася, на стѣнахъ

Отъ страха цѣпенѣли.

Не стало жизни на поляхъ ,

Деревни опустѣли.

Держать съ оракуломъ совѣтъ

Послѣднимъ средствомъ было;

И вотъ какой онъ далъ отвѣтъ

Посламъ страны унылой:

«Сыщите дѣву, чтобъ красой

Равзялася съ Царевной,

Позорно павшей подъ рукой

Неумолимо — гнѣвной,

И на берегъ явитесь съ ней,

Какъ съ жертвою, къ Протею;

Конецъ бѣдамъ, когда Протей

Доволенъ будетъ ею;

Не то, — явитеся съ другой,

И съ третьей, и такъ далѣ,

Пока положитъ богъ — Протей

Конецъ своей опалѣ.»

Съ тѣхъ поръ въ Ивидѣ началось

Несчастье для прекрасныхъ,

Достойное горючихъ слёзъ:

Что утро, то несчастныхъ

Ведутъ, бывало, по одной

На берегъ моря грустной;

И всѣ онѣ шли чередой

На завтракъ Орку вкусной,

Смѣнившему звѣрей морскихъ

Съ погибельнаго часа.

Протею ни одна изъ нихъ

По вкусу не пришлася.

Не знаю, вѣрно ли иль нѣтъ

Преданье о Протеѣ,

Но только много, много лѣтъ

Блюли всего святѣе

Въ Ивидѣ варварскій законъ

Или обыкновенье —

Чудовищу прелестныхъ жонъ

Готовишь на съѣденье.

Для женщинъ и по всѣмъ землямъ

Удѣлъ не такъ завиденъ,

Но каковожь имъ было тамъ —

У варваровъ Ивидянъ?

А что красавицъ ждало тамъ,

Повѣрившихся морю?

Туда несло ихъ по волнамъ

Къ неслыханному горю:

Ивидяне заранѣ ихъ

На табель обрекали,

И чужеземками своихъ

Красавицъ замѣняли.

Но не всегдажь къ ихъ берегамъ

Добычи приходили, —

Отъ красавицъ тамъ и сямъ

Уводомъ уводили.

Оснащены, окрылены

Вѣтрилами ихъ чолны,

Бывало изъ родной страны

Несутся черезъ волны

И мчатся изъ земель чужихъ

Съ добычею богатой:

Гдѣ лестью брали дѣвъ младыхъ,

Гдѣ ихъ прельщало злато,

А гдѣ насилье и разбой

Несчастныхъ увлекали, —

И чужеземокъ цѣлой рой

Въ темницы заключали.

Однажды утромъ у бреговъ,

Гдѣ, глазъ не открывая,

Спала въ травѣ между кустовъ

Ангелика младая, —

Плылъ чолнъ; пять-шесть пловцовъ сошли

На берегъ за водою

И, восхищенные, нашли

Цвѣтокъ между травою,

Какого ни въ какихъ садахъ

Не видывали люди;

И тотъ цвѣтокъ держалъ въ рукахъ

Монахъ, прижавши къ груди….

И этимъ варварамъ цвѣтокъ

Достанется безцѣнной!…

Чего ты, непреклонный рокъ,

Не строишь во вселенной?

Ты въ жертву Орку обрекалъ

Ту прелесть неземную,

Для коей отъ Кавказскихъ скалъ,

Забывъ страну родную,

Съ пол-Скиѳіею Агриканъ

Въ предѣлы Индостана

Пришолъ, увидѣлъ вражій станъ

И — мертвымъ палъ средь стана;

Ту прелесть — дѣву, коей въ даръ

Царь Сакрипанъ несчастной

И тронъ, и честь, и сердца жаръ

Принесъ, — и всё напрасно;

Ту красоту, отъ коей умъ

Орландовъ помрачился;

Ту красоту, предметъ всѣхъ думъ,

Для коей воружился

Весь, весь взволнованный Востокъ,

Цари забыли троны, —

На жертву Орку рокъ обрёкъ,

И нѣтъ ей обороны!

Царевна спитъ; пловцы пришли

И сонную сковали

И въ чолнъ съ монахомъ отнесли,

Гдѣ дочерей печали —

Невольницъ — былъ ужъ цѣлый рой;

Всѣ плакали и выли.

Отчаливъ чолнъ, пловцы домой

Съ добычами приплыли.

Ангелика заключена

Въ стѣнахъ глухой темницы;

Тамъ плачется на рокъ она

До гибельной денницы.

Жестокій, варварскій народъ,

Смягчившись поневолѣ,

Не могъ не оцѣнить красотъ,

Невиданныхъ дотолѣ,

И смерть царевны отлагалъ,

Пока возможно было.

Отрады мало; день насталъ

И для нея унылой,

И прелесть — дѣву повели

Къ чудовищу на море;

За ней толпы народа шли

Съ слезами въ мутномъ взорѣ.

Кто выразить ея печаль

Въ сей часъ для ней жестокій,

И стонъ и плачь, будившій даль,

И небесамъ упрёки!…

Дивлюсь, какъ берегъ устоялъ

И волны не взрыдали,

Когда ее на смерть у скалъ

Цѣпями приковали;

Дивлюсь и, скорбью удрученъ,

Объ ней ни слова болѣ;

Другимъ смѣнить я принужденъ

Разсказъ мой поневолѣ.

Другой разсказъ хочу начать,

Пока пройдетъ волненье,

Пока настроится опять

Мое воображенье….

И подколодная змѣя,

И лютая тигрица, —

Когда побьютъ дѣтей ея, —

И страшныхъ гидръ станица,

Сбирающая въ сердце ядъ

Съ Атланта и до Пила,

Къ Ангеликѣ склонивши взглядъ,

Слезу бы уронила,

Ахъ если бы въ Парижъ объ ней

Дошли къ Орланду вѣсти,

Иль къ двумъ бойцамъ, что чародѣй

Разнилъ на полѣ чести,

Съ гонцомъ изъ ада къ нимъ извѣтъ

Отправивши лукавой!

Они пробили бы къ ней слѣдъ,

Прошлибъ стезей кровавой!…

Что пользы? еслибъ въ эти дни

Все было имъ извѣстно, —

Имъ не помочь бы ей; они

Далеко отъ Прелестной.

Парижъ межь тѣмъ въ осадѣ былъ,

И славный сынъ Траяна

Однажды чуть не истребилъ

Столицы Карломана.

Когдабъ Небесный Царь не внялъ

Усердію молитвы,

И проливнаго не послалъ

Дождя въ минуту битвы, —

Не сталобъ въ роковой сей день

Имперіи священной,

И слава Франціи, какъ тѣнь,

Изчезлабъ во вселенной.

Благочестивый Карлъ мольбой

Усердною молился, —

Надъ градомъ хлынулъ дождь густой,

И пламень утолился.

Безъ Бога тщетны бы въ сей часъ

Людскія были средства.

Благоразуменъ, кто, смирясь,

При наступленьи бѣдства

Спасенья ждетъ отъ Бога силъ —

Заступника въ печали!

Такъ Императоръ поступилъ,

И бѣдства миновали.

Спустилась ночь; Орландъ съ одной

Постелью дѣлитъ думы;

То тѣмъ, то тѣмъ въ тиши ночной

Займетъ онъ ихъ угрюмый, —

То соберетъ ихъ, то онѣ

Разсѣются мгновенно:

Такъ свѣтъ, при солнцѣ иль лунѣ

Волною отраженной,

Дрожа, то влѣво отольетъ,

То вправо отшатнется;

То струйкой по полу скользнетъ,

То въ потолкѣ сольется…

Пришла Ангелика на умъ…

Пришла!… ни на мгновенье

Она не покидала думъ;

Но днемъ томленье, млѣнье

Разсѣивалъ онъ тѣмъ, другимъ,

По строямъ разъѣзжая…

Она не разлучалась съ нимъ

Отъ самаго Катая;

Но лишь на Западъ принеслась,

И безъ вѣсти пропала;

По горькой битвѣ хоть бы разъ

Молва объ ней сказала.

Объ этомъ-то Орландъ грустилъ,

И поздно въ неразумьи

Себя виня, онъ говорилъ

Въ мучительномъ раздумья:

"Какъ малодушно поступилъ,

Дружечекъ, я съ тобою!

Глупецъ! я Наму уступилъ

Безъ спору, идя къ бою,

Тебя, которая при мнѣ

И въ день и въ ночь бывала, —

Ты мнѣ съ тобой наединѣ

Всегда быть позволяла….

"И развѣ я не въ правѣ былъ

Предъ Карломъ извиниться?

И вѣрнобъ онъ не возразилъ!

Не то, — я могъ вступиться

И посмотрѣлъ бы, кто бы въ споръ

Отважился со мною!…

Не могъ ли я итти въ отпоръ

Вооружиться къ бою?..

Что Карлъ? что вся его мнѣ рать?

Я бъ радъ съ ней въ состязанье…

Ахъ! лучшебъ сердце мнѣ отдать

Свое на растерзанье! …

"Зачѣмъ не вздумали въ Парижъ

Мою отправитъ даму,

Иль въ первой замокъ? такъ подижь, —

Ее вручили Наму

Чтобъ съ ней ужъ никогда не могъ

Сойтися я несчастный …

Кто бъ лучше моего сберёгъ

Цвѣточикъ сей прекрасный ….

Да! пуще сердца, пуще глазъ

Беречь мнѣ должно было

Ее… и чтожь? на этотъ разъ

Не уберёгъ я милой!..

"Ахъ! гдѣ ты? свѣтъ моихъ очей!

Что, безъ меня съ младою,

Прелестной, межь чужихъ людей,

Что сталося съ тобою?…

Такъ, если день уже погасъ,

Овечка молодая,

Въ дубровѣ темной заблудясь

И въ сердцѣ страхъ питая,

Блеяньемъ пастуха зоветъ,

И волка прикликаетъ.

А чтожь пастухъ? онъ слёзы льетъ

И рокъ свой проклинаетъ…

"Гдѣ ты? мой свѣтъ! и не одналь

Блуждаешь безъ пріюту?..

Что если безъ меня ты вдаль,

Въ печальную минуту,

Умчавшись, встрѣтила волковъ,

И тотъ цвѣтокъ прекрасный,

Завидный для самихъ боговъ,

Къ которому, несчастный,

Я и дотронуться не смѣлъ,

Щадя невинной слёзы —

Что если онъ не уцѣлѣль?

Что если нѣтъ сей розы?..

«Не стань ея и — въ тотъ же часъ

Я радъ сойти въ могилу….

Услышь, Творецъ, Орландовъ гласъ,

И бѣднаго помилуй!

Всѣ на меня бѣды пошли,

Но только лишь не эту;

Не то, я самъ сойду съ земли;

Прости! скажу я свѣту,

Прости! и собственной рукой

Прерву нить жизни слезной.»

Такъ говорилъ Орландъ съ собой,

Рыдая о любезной.

Подъ кровомъ тишины ночной

Живыя міра чада

Вкушали сладостный покой, —

Ихъ нѣжила отрада

На муравѣль, на темѣль скалъ,

На мягкой ли перинѣ;

Одинъ Орландъ ее не зналъ,

Предавшися кручинѣ.

Едва рѣсницы онъ смежилъ,

Припавши къ изголовью;

И сладкій сонъ не сладокъ былъ

Томимому любовью.

Орланду снился чудный совъ;

Казалося, на брегѣ

Сидѣлъ между цвѣтами онъ

И таялъ въ сладкой нѣгѣ,

Любуяся румянцемъ розъ

И лилій бѣлизною

И блескомъ звѣздъ, гдѣ всё слилось,

Всё, милое Герою.

Легко понятъ, что рѣчь у насъ

Про личико, про очи,

По коимъ онъ, крушась, томясъ,

Не досыпаетъ ночи.

Любовникъ страстный млѣлъ, горѣлъ,.

Кипѣлъ и таялъ въ нѣгѣ.

Вдругъ буря; вѣтеръ заревѣлъ,

И гибнетъ все на брегѣ:

Цвѣты снесло; древа съ корней;

Нѣтъ на небѣ лазури.

Орландъ не видывалъ страшнѣй

Нежданной этой бури.

Ему казалось, будто онъ

Въ степи въ сію минуту

Блуждалъ, искалъ со всѣхъ сторонъ,

И не сыскалъ пріюту.

Межь тѣмъ Ангелика его

Въ туманѣ изчезаетъ.

Кругомъ не видя ничего,

Онъ мраки вопрошаетъ,

Зоветъ по имени ее!

"Гдѣ ты, надежда-радость!

Гдѣ ты? сокровище мое!

Кто горечь влилъ мнѣ въ сладость?..

Такъ говоритъ, и слезы льётъ,

Отчаяньемъ убитый.

Она въ слезахъ его зоветъ

И требуетъ защиты.

Онъ быстро бросился на зовъ,

Искалъ повсюду милой,

И не нашолъ ея слѣдовъ.

Орланду жутко было;

По членамъ градомъ крупный потъ;

На темѣ — дыбомъ волосъ.

Орландъ затрепеталъ; но вотъ

Чужой онъ слышитъ голосъ:

«Простись съ небесной Красотой!

Другимъ достались розы!»

Тутъ просыпается Герой, —

Изъ глазъ ручьями слёзы.

Не разсудивъ, что сны родитъ

Слѣпое вображенье,

Что въ нихъ обманъ, что ихъ плодитъ

Надежда и сомнѣнье, —

Онъ шутъ же всталъ; онъ трепеталъ

За участь дѣвы милой;

Разстроенный, онъ полагалъ,

Что съ него худо было.

Онъ Брильядора осѣдлалъ

И, не сказавъ ни слова,

Вооруженный, поскакалъ

Одинъ, безъ стременнова.

И Графскихъ латъ съ щитомъ онъ взять

Не захотѣлъ съ собою,

Чтобы невѣдомымъ блуждать

Свободною стезёю;

Доспѣхомъ чорнымъ онъ смѣнилъ

Доспѣхъ свой чермно-бѣлый,

Знать отъ того, что онъ носилъ

Въ груди печали стрѣлы.

Простой доспѣхъ принадлежалъ

Когда-то Сарацину,

Который предъ Орландомъ палъ

Въ печальную годину.

Безъ воли Карловой Герой

Въ полуночи глубокой

Умчался тайною стезёй;

И съ другомъ онъ, жестокой,

И съ Брандимаромъ въ этотъ разъ,

Какъ прежде, не простился.

Денница свѣтлая зажглась;

Край неба золотился;

Рѣдѣя, утренній туманъ

Высоко подымался, —

Какъ вѣсть услышалъ Карломанъ,

Что Паладинъ умчался.

Досадой вспыхнулъ Карломанъ ,

Узнавъ, что онъ умчался,

Тогда какъ въ немъ и скорбный станъ

И Государь нуждался.

Давъ волю гнѣву своему

Въ минуту роковую,

Опалою грозилъ ему

За дерзость онъ слѣпую,

И говорилъ, что если въ срокъ

Племянникъ не прибудетъ,

То за вину, другимъ въ урокъ,

Наказанъ строго будетъ.

И Брандимаръ, Орландовъ другъ

До гроба неизмѣнной,

За нимъ во весь пустился духъ,

Собравшися мгновенно,

Надѣялсяль онъ друга въ срокъ

Въ Парижъ вернуть съ дороги,

Иль огорчилъ его упрёкъ

Орланду слишкомъ строгій;

И Лилендѣ онъ своей

Прелестной не открылся,

Чтобъ не было помѣхъ отъ ней,

И съ ней онъ не простился.

Она, прелестная Княжна,

Любимая имъ страстно,

Была мила, скромна, умна;

И другъ ея прекрасной

Бывало прежде ни на часъ

Отъ ней не отлучался;

Онъ милой и на этотъ разъ

За тѣмъ лишь но сказался,

Что въ тотъ же день предполагалъ

Обняться съ нею нѣжно;

Но долго, на бѣду, блуждалъ

Вдали отъ безнадежной.

Прождавши мѣсяцъ, на другой

Она не утерпѣла,

За половиной дорогой

Край свѣта полетѣла,

Не взявъ съ собой проводника,

Ни, даже, стременнова,

И долго ѣздила, пока

Сыскала дорогова.

Но рѣчь я съ вами поведу

Объ ней другой порою, —

Теперь къ Орланду перейду —

Къ печальному Герою.

Смѣнивши свой доспѣхъ чужимъ,

Давъ шпоры Брильядору

И скокомъ къ воротамъ градскимъ

Примчавшись, онъ дозору

Шепнулъ: «я Графъ!» и передъ нимъ

Отворены вороты.

Онъ далѣ, онъ путемъ своимъ,

Оставивъ повороты,

Несется прямо въ станъ къ врагамъ,

И страхъ его не вяжетъ.

Летитъ…. но остальное вамъ

Другая пѣснь доскажетъ,

ПѢСНЬ ДЕВЯТАЯ.

Орландовы поиски. Красавица въ челнокѣ. Орландъ на пути къ Ивиду. Буря на морѣ. Олимпія — Повѣсть. Огнестрѣльное оружіе.

Куда измѣнница-любовь

Не завлечетъ насъ бѣдныхъ,

Когда Орланда, для вѣнцовъ

Рожденнаго побѣдныхъ,

Она заставила презрѣть

Къ Монарху долгъ священный?

Бывало радъ онъ въ бой летѣть

За тронъ, за край безцѣнный, —

Теперь, любовію горя,

При боевой тревогѣ,

Забылъ себя, забылъ Царя,

Не помнитъ и о Богѣ.

Но мнѣль заблудшаго винить?

Нѣтъ! для меня утѣшно,

Что слабость съ нимъ могу дѣлишь;

Самъ человѣкъ я грѣшной,

На благо медленный всегда,

На зло всегда проворной.

Орландъ, ослабивъ повода,

Въ бронѣ помчался черной;

Не думаетъ онъ о друзьяхъ,

Забылъ о цѣломъ свѣтѣ.

Вотъ вражій станъ, — Орландъ въ шатрахъ

При лунномъ бродятъ свѣтѣ.

И что за станъ! несчастный весь

Разсѣянъ былъ грозою,

И воины — кто тамъ, кто здѣсь,

Полуночной порою, —

Гдѣ по пяти, гдѣ по шести,

Гдѣ менѣе, гдѣ болѣ,

Кто какъ умѣлъ пріютъ найти, —

Уснули въ бранномъ полѣ.

Глубокъ усталыхъ въ битвѣ сонъ, —

И могъ бы до полстана

Орландъ избить, но изъ ножонъ

Не вынувъ Дуриндана.

На сонныхъ онъ не нападалъ, —

Орландъ былъ Рыцарь честной.

Онъ въ станѣ тамъ и сямъ искалъ

Ангелики прелестной;

Ко всѣмъ неспящимъ подходилъ, —

А ихъ немного было, —

И, воздыхая, всѣхъ молилъ

Сказать ему о милой;

Описывалъ пріемы, станъ,

И какъ она одѣта;

И все напрасно, — вражій станъ

Не далъ ему отвѣта.

Уже и солнце въ небесахъ

Зардѣлося высоко,

А Графъ попрежнему въ шатрахъ

Блуждалъ съ тоской глубокой,

Изъ края въ край прошелъ весь стань,

Неузнанный врагами:

Орландъ въ одеждѣ Мавританъ

Ходилъ между шатрами

И такъ нарѣчью ихъ земли

Издавна научился,

Какъ будто въ самомъ Триполи —

Въ столицѣ ихъ — родился.

Три дни онъ пробыль между нихъ,

И все искалъ Прекрасной.

Оставивъ станъ враговъ своихъ,

Отправился несчастной

По городамъ и городкамъ

Всей Франціи широкой;

Изъ Франціи — въ Авернъ, а тамъ

Къ Гасконіи далекой;

Онъ посѣтилъ Провансъ, и былъ

Въ Пикардіи, въ Бретани;

Испанію переслѣдилъ

Всю до послѣдней грани.

Межъ Октябремъ и Ноябрёмъ, —

Когда съ вѣтвей древесныхъ

Валится желтый листъ кругомъ,

И нѣтъ цвѣтовъ прелестныхъ,

И перелетныхъ птицъ рои

Готовятся къ походу, —

Графъ началъ поиски свои,

Презрѣвши непогоду.

Прошла зима, пришла весна,

А чтожь Орландъ унылой?

Забота у него одна, —

Онъ рыщетъ, ищетъ милой.

Однажды, идучи съ тоской,

Сдружившейся съ нимъ тѣсно,

Онъ очутился надъ рѣкой,

Надъ той рѣкой извѣстной,

Которою раздѣлена,

Какъ межевою гранью,

Плодами красная страна —

Нормандія съ Бретанью.

Чрезъ рѣку мостъ лежалъ, но онъ

Весенними дождями

И водопольемъ раззорёнъ

И унесенъ волнами.

И долго у рѣки Герой

Стоялъ, раздумья полный,

Какъ на берегъ ему другой

Перенестись чрезъ волны.

Вотъ видитъ онъ не вдалекѣ

Челнокъ межъ пѣнной влагой

И дѣвушку на челнокѣ

Съ безпечною отвагой.

Она Орланду знакъ даетъ,

Что чолнъ причалишь рада.

Но къ берегу всё не плыветъ,

Не броситъ смѣло взгляда.

Она боялась, чтобъ Герой

Не прыгнулъ въ чолнъ насильно.

Орландъ молилъ ее мольбой

Настойчивой, умильной.

"Послушай, дѣвушка въ отвѣтъ

Промолвила Герою,

Послушай: я дала обѣтъ

Того лишь взять съ собою,

Кто, тронувшись моей мольбой,

Дастъ слово мнѣ честное,

Что, не робѣя, выдетъ въ бой

За дѣло онъ святое.

"Перевезу тебя сей часъ,

Дай слово лишь честное —

Съ Царемъ Ирландскимъ соединясь,

Чрезъ мѣсяцъ быть на боѣ.

Нашъ Царь успѣлъ уже собрать

Изъ своего народа

Не малочисленную рать,

И ждетъ она похода,

И рада грянуть на Ивидъ,

На тотъ народъ жестокой,

Который тысячи обидъ

Распространилъ далёко.

"Есть островъ небольшой Ивидъ,

Который недалёко

Отъ нашей родины лежитъ

Въ равнинѣ водъ широкой;

Тамъ варварскій народъ живетъ;

Онъ изъ чужаго края

Прекрасныхъ женщинъ въ плѣнъ беретъ *

Повсюду разъѣзжая,

И каждый день на брегъ морской

Выводитъ ихъ изъ дому,

На снѣдь обрекши по одной

Чудовищу морскому.

«Купцы, корсары продаютъ

Въ Ивидѣ всѣхъ прекрасныхъ.

Что день, то жертва; сколькожь тутъ

Погублено несчастныхъ!

Когда ты жалостливъ, герой,

Когда знакомъ съ любовью, —

Не откажись итти на бой,

И благородной кровью

Великій подвигъ освяти

На поприщѣ геройскомъ;

Рѣшись на варваровъ итти

Войною съ нашимъ войскомъ.»

Орландъ, едва докончить давъ

Красавицѣ молитву,

Поклялся стать въ защиту правъ,

И вызвался на битву.

Неправота, какъ гнётъ, всегда

Ему давила душу.

Ему представилось тогда,

Что варвары, на сушу

Переступивъ съ морскихъ зыбей,

Ангелику умчали;

Иначе отъ чегожь объ ней

Во всѣхъ краяхъ молчали?

На мысли сей остановясь,

Онъ прежній планъ оставилъ,

И въ тотъ же день, и въ тотъ же часѣ

Къ Ивиду путь направилъ.

День минулъ, небо начало

Вечерней мглою тмиться, —

И вотъ Орландъ у Сан-Мало

На кораблѣ садится.

Спустилась ночь, обмеркъ обзоръ,

И, распустивъ вѣтрила,

Корабль проплылъ подошвы горъ

Святаго Михаила;

Третье на правой сторонѣ

И Сан-Бріё оставилъ,

И вдоль Бретани по волнѣ

Лазурной — путь направилъ

На бѣлый брегъ, который далъ

Названье Альбіону.

Но вдругъ встаетъ за валомъ валъ,

Покорный Аквилону, —

И парусъ свитъ; но вѣтръ все влёкъ

Неукротимой силой

Пловцовъ на Сѣверо-Востокъ,

И море страшно выло.

И въ день отброшены они

Назадъ по влагѣ мутной,

На сколько ихъ въ четыре дни

Подвинулъ вѣтръ попутной.

Корабль въ открытомъ морѣ плылъ,

Чтобъ не попасть на мели.

Четыре дни вѣтръ воймя вылъ,

Валы, мутясь, кипѣли;

На пятый, легкій вѣтерокъ,

Играя съ парусами,

Корабль къ Антверпену повлёкъ

Межъ свѣтлыми волнами.

Вотъ Шельда; тамъ покой пловцовъ

Усталыхъ ожидаетъ; —

И кормчій якорь у бреговъ

Приманчивыхъ бросаешь.

Вотъ старецъ, — волосы какъ снѣгъ, —

У корабля явился;

Онъ, взорами окинувъ всѣхъ,

Учтиво поклонился,

Потомъ къ Орланду подошелъ

Тяжелыми шагами,

Котораго, какъ видно, счелъ

Главою надъ пловцами.

"Отъ дамы присланъ я къ тебѣ,

Онъ говоритъ Герою;

Когда откажешь мнѣ въ мольбѣ

И не пойдешь со мною,

Она сама къ тебѣ придетъ,

Помедли здѣсь немного.

Ты, сверхъ наружныхъ въ ней красотъ,

Красотъ душевныхъ много

Найдешь; она ловка, кротка, —

Такихъ красавицъ мало, —

И рыцари издалека

Являлись къ ней бывало.

«И кто изъ нихъ ни приѣзжалъ

По сушѣ иль чрезъ море,

Всякъ ей радёхонекъ бывалъ

Помочь совѣтомъ въ горѣ.

Пославшая меня къ тебѣ —

Въ отчаяньи жестокомъ.»

Орландъ не измѣнилъ себѣ,

Орландъ на берегъ скокомъ:

Онъ добръ, чувствителенъ, учтивъ, —

И прошенъ не напрасно;

И могъ ли онъ презрѣть призывъ

Красавицы несчастной?

Орландъ идетъ и наконецъ,

Стопой почти неслышной

Ступая, входитъ во дворецъ

Не блещущій, не пышной.

Онъ даму видитъ на крыльцѣ

Съ уныніемъ во взорѣ,

Съ печальной томностью въ лицѣ, —

Ее терзало горе.

Вошли въ покои, — тамъ на всемъ

Печать тоски лежала.

Усѣвшись съ Витяземъ вдвоемъ,

Красавица сказала:

"Отецъ мой — Графъ Голландскій былъ.

Его уже не стало!

Какъ нѣжно онъ меня любилъ!…

Хоть трое разцвѣтало

Насъ у него, хотя со мной

Два старшихъ брата было:

Но я была его мечтой,

Его заботой милой;

Чегобь ни пожелала я,

Все свято исполнялось.

Отрадно жизнь текла моя,

Мнѣ всё въ ней улыбалось.

"Но вотъ Зеландскій Герцогъ къ намъ

Является нежданно:

Герой къ Бискайскимъ берегамъ

Летѣлъ на подвигъ бранной,

Онъ молодъ и прекрасенъ былъ,

И я въ него неволей

Влюбилась, онъ меня плѣнилъ,

Плѣнилъ меня тѣмъ болѣ,

Что вѣрю, вѣрила всегда

И вѣчно буду вѣрить,

Что, вѣрный мнѣ, онъ никогда

Не станетъ лицемѣрить.

"За вѣтромъ пробылъ сорокъ дней

Межъ нами Герцогъ милой;

Пловцы грустили, мнѣжъ милѣй

Всѣхъ дней то время было

И показалось для меня

Минутою одною.

Не разъ онъ до заката дня

Просиживалъ со мною,

И слово далъ наединѣ,

Какъ съ битвы возвратится —

Торжественно въ моей странѣ

Со мною обручиться.

"Едва отправился Биренъ,

Биренъ мой Герцогъ милой, —

И тутъ же время перемѣнъ

Жестокихъ наступило:

Король Фрисландскій, — а его

Владѣнье съ нашимъ смежно, —

Арбанта, сына своего,

Любимаго имъ нѣжно,

Со мной задумалъ сочетать,

И, въ силу произвола,

Онъ не замедлилъ къ намъ прислать

Сановниковъ престола.

"Вступили въ брачный договоръ;

Все было ужъ готово.

Могла ли я наперекоръ

Нейти, давъ другу слово?

А если бы и не дала, —

Любовь моя къ Бирену

Всёжь мнѣ позволить не могла

Рѣшиться на гомѣну.

«Съ немилымъ не пойду къ вѣнцу!

Скорѣе въ гробъ сойду я!»

Проговорила я отцу,

Рыдая и тоскуя.

"Мое желаніе отецъ

Считалъ своею волей,

И, чтобъ утѣшить наконецъ

Меня въ печальной долѣ,

Переговоры въ тотъ же часъ

Окончилъ онъ съ послами.

Король Фрисландскій, раздражась,

Вступаетъ къ намъ съ войсками;

И запылалъ пожаръ войны,

И всѣ мои родные

Истреблены, погребены

Въ дни битвы роковые.

"Король могучъ, непобѣдимъ

И силою тѣлесной, —

Такъ что немногихъ можно съ нимъ

Сравнишь въ нашъ вѣкъ чудесной;

Могучъ и хитростью, — его

Не одолѣть на боѣ;

А сверхъ того есть у него

Оружіе стальное,

Невѣдомое встарину,

Незнаемое нынѣ;

Оно сажени двѣ въ длину,

И пусто въ сердцевинѣ.

"Онъ порохъ съ пулею кладетъ

Въ пустую сердцевину,

Легонько пальцемъ сзади жметъ

Чуть видную пружину,

Точь въ точь какъ врачъ, когда ланцетъ

Наставитъ онъ надъ жилой;

Оттуда вдругъ выходитъ свѣтъ

И трескъ съ ужасной силой,

Какъ молній огненныхъ стрѣла

Изъ тучи разраженной,

И пуля, гдѣ бы ни прошла,

Все жжетъ, бьетъ, рветъ мгновенно-

"И съ этимъ-то оружьемъ онъ

Два выигралъ сраженья;

На первомъ старшій братъ сведёнъ

Къ тѣнямъ средь ополченья:

Свинецъ пробился между латъ

И въ сердце съ смертью впился;

А на второмъ палъ младшій братъ, —

Онъ въ бѣгъ было пустился,

Но смерть ему пресѣкла путь,

Но пуля прожужжала,

Ударила въ хребетъ, и грудь

На части растерзала.

"Все отняла у насъ война,

И, послѣ пораженій,

Осталась крѣпость намъ одна

Отъ множества владѣній;

Ее отстаивая, палъ

Родитель мой несчастной:

Межъ тѣмъ, какъ онъ распоряжалъ

Дружиной безопасно,

Безчестный врагъ послалъ свинецъ,

Послушный межъ бровями

Впивается, — и мой отецъ

Палъ мертвый подъ стѣнами.

"По смерти братьевъ и отца

Наслѣдницею края

Роднаго и его вѣнца

Осталася одна я.

Чтобы въ моихъ владѣньяхъ стать

Надежною ногою,

Король Фрисландскій далъ мнѣ знать,

Что заключитъ со мною

Онъ вѣчный миръ, когда, забывъ

И прежнюю обиду

И гнѣва прежняго порывъ,

Я за Арбанта выду.

"Не ненависть тогда одна

Въ груди моей пылала, —

Хоть я была раздражена

И втайнѣ проклинала

Убійцу братьевъ и отца,

Рушителя отчизны, —

Нѣтъ! я клялася до конца

Моей несчастной жизни

Быть вѣрной другу своему

И, переживъ разлуку

Тяжелую, отдать ему

Обѣщанною руку.

«Терплю я, и надъ тьмой скорбей

Другихъ восторжествую,

Отвѣтъ мой былъ: измучь, убей,

Сожги меня живую,

По вѣтру пепелъ мой развѣй, —

Я все снести съумѣю, —

Но не отдамъ руки моей

Презрѣнному злодѣю!»

Народъ съ угрозой и мольбой

Присталъ, чтобъ я склонилась,

Пока послѣднею грозой

Война не разразилась.

"И скоро, мнѣ на перекоръ, ~

Какъ прежде онъ грозился, —

Съ Фрисландіей въ переговоръ

Вступилъ, и согласился

Отдать ихъ Королю меня

И мой удѣлъ наслѣдной.

Врагъ сталь добрѣй съ того же дня

И, сжалившись, мнѣ бѣдной

Отчизны милыя края

Оставилъ съ жизнью мрачной,

Желая, чтобъ съ Арбантомъ я

Въ союзъ вступила брачной.

"Я къ смерти, на ея призывъ,

Спѣшила добровольно;

Но умереть, не отомстивъ!…

Нѣтъ! витязь, это больно,

Вольнѣй всего, что прежде я

Несчастная терпѣла! ..

Замыслила, и мысль тая,

Пока она созрѣла,

Въ притворствѣ помощи ищу,

И знать даю злодѣю,

Что въ бракъ съ Арбантомъ я хочу,

Что страсть къ нему лелѣю.

"Изъ всѣхъ, служившихъ у отца,

Двухъ братьевъ я избрала,

Которыхъ твердыя сердца

Надежнѣе металла,

А вѣрность!… не было вѣрнѣй

Людей подъ небесами.

Они отъ колыбельныхъ дней

Воспитывались съ нами;

Ко мнѣ привязанность храня

Отъ самой колыбели,

Они на смерть бы за меня

Съ восторгомъ полетѣли

"Я мысль мою открыла имъ,

И вызвалися оба

Сокрытымъ замысламъ моимъ

Не измѣнять до гроба.

Одинъ во Фландрію отплылъ,

Другой при мнѣ остался.

Мой бракъ уже объявленъ былъ,

И Дворъ на пиръ сбирался;

Вдругъ вѣсть приходитъ, что Биренъ,

Оставившій Бискайю,

Летитъ, при вѣяньи знаменъ,

Къ безцѣнному мнѣ краю.

"Я вѣсть печальную къ нему

Въ Бискайю посылала,

Когда нить жизни одному

Изъ братьевъ смерть прервала.

Межь тѣмъ, какъ Флотъ онъ снаряжалъ

И помышлялъ о боѣ,

Король Фрисландскій отобралъ

У насъ и остальное.

Биренъ, не знавшій этихъ дѣлъ,

Оставивши Бискайю,

На помощь позднюю летѣлъ

Къ разграбленному краю.

"Тиранъ, провѣдавшій о томъ,

Бракъ оставляетъ сыну,

А самъ на бой морскимъ путёмъ

Ведетъ свою дружину.

И скоро встрѣченъ имъ Биренъ;

Запѣнилося море;

Бой вспыхнулъ, и Биренъ мой въ плѣнъ

Попался въ бурномъ спорѣ.

Не зная ни о чемъ, я въ бракъ

Вступаю съ думой мрачной.

И вотъ, какъ палъ на землю мракъ,

На одръ вступаю брачной.

"Одинъ изъ братьевъ, вѣрныхъ мнѣ,

За занавѣсомъ скрылся.

Когда надъ ложемъ въ тишинѣ

Супругъ мой наклонился,

Онъ сзади надъ его главой

Сѣкирой замахнулся, —

И на ковры немилой мой

Упалъ — и не очнулся;

Прервалась съ жизнью рѣчь въ устахъ;

Не встать уже злодѣю.

Я съ ложа прыгъ, и второпяхъ

Перерубаю шею.

"Какъ надаетъ на бойнѣ волъ

Подъ тяготой обуха,

Такъ палъ виновникъ націяхъ золъ.

Какая вѣсть для слуха

Чимоска! — такъ его отецъ

Зовется. — Извергъ злобы — ,

Онъ родъ мой истребилъ въ конецъ;

Онъ отъ меня свелъ въ гробы

И братьевъ милыхъ и отца;

Искалъ моихъ владѣній;

И мнѣ отъ брачнаго вѣнца

Сойти бы къ смертной сѣни.

"Все было тихо въ мглѣ ночной;

Я покидаю ложе,

И забираю всё съ собой,

Что легче, но дороже;

Товарищъ мой меня въ окно

По лѣстницѣ спускаетъ

Туда, гдѣ братъ его родной

Съ людьми насъ ожидаешь.

Мы распускаемъ паруса

Надъ бездной моря спящей,

И насъ спасаютъ Небеса

Отъ гибели грозящей.

"Чимоскъ на утро принесенъ

Назадъ благополучно.

Чѣмъ болѣе былъ огорченъ

Родитель злополучной —

Потерей сына, иль моимъ

Побѣгомъ, не скажу я.

Чимоскъ съ Биреномъ, въ плѣнъ взятымъ,

Шолъ въ городъ торжествуя;

Онъ думалъ, — ждутъ его въ дому

И пиръ и счастья розы, —

И что же встрѣтилось ему?

Лишь кипарисъ да слезы!

"Отъ ярости противъ меня,

Отъ горести о сынѣ

Не зналъ онъ и не знаетъ дня

Спокойнаго донынѣ.

Но мертвыхъ скорбь не воскреситъ,

А злобу месть спокоитъ.

И местью онъ ко мнѣ горитъ,

И ковъ за ковомъ строитъ;

И будетъ местью онъ горѣть,

Пока къ нему я въ руки

Не попадуся черезъ сѣть

Для нестерпимой муки.

"Онъ всѣхъ, приверженныхъ ко мнѣ

И къ братьямъ благороднымъ,

Помогшимъ мнѣ, при общемъ снѣ,

Уйти путемъ свободнымъ, —

Велѣлъ побить и раззорить,

Расхитить ихъ имѣнье;

Ужь и Бирена погубить

Готовъ былъ мнѣ въ отмщенье,

Онъ думалъ, смерть его всего

Душѣ моей больнѣе,. —

Но пощадилъ, чтобъ чрезъ него

Мной овладѣть вѣрнѣе.

"Годъ сроку далъ Бирену онъ,

И если въ срокъ сей краткой

Не заманитъ меня въ полонъ,

Лишивъ свободы сладкой,

Не передастъ меня — своей

Возлюбленной — тирану

Черезъ родныхъ, черезъ друзей,

Прибѣгнувшихъ къ обману,

Къ притворству, къ лести, ко всему;

Тогда — конецъ Бирену!

Одно спасеніе ему:

Меня отдать въ замѣну.

"На все готова я была,

Чтобъ искупитъ Бирена;

Одну себя лишь берегла, —

Я ужасалась плѣна.

Шесть замковъ было у меня

Во Фландріи богатой, —

На злато ихъ перемѣня,

Я расточила злато,

То подкупая сторожей,

То войско нанимая

Въ Германіи, изъ-за морей,

Иль изъ другаго края.

"Разсыльные ни съ чѣмъ пришли,

Съ тоголь, что не хотѣли,

Или съ того, что не могли

Достигнуть трудной цѣли;

Взявъ золото, они со мной

Разсталися безпечно.

И день ужь близокъ роковой,

День гибели конечной;

Наступитъ онъ, и злато намъ

И силы безполезны,

И послѣ страшныхъ мукъ къ тѣнямъ

Сойдетъ мой другъ любезный.

"Я изъ любви къ нему — отца

И братьевъ и владѣній

Лишилась, не дождавъ конца

Убійственныхъ мученіи;

Что было, все я продала,

Чтобъ искупить изъ плѣна

Любезнаго, и — не спасла

До сей поры Бирена.

Одно осталось мнѣ свершить, —

Итти самой къ злодѣю

И гибель друга замѣнить

Погибелью своею.

"Своею смертью лишь спасти

Любезнаго могу я;

И съ жизненнаго я пути

Для друга, торжествуя,

Сойду, — мнѣ сладко для него

Разстаться съ жизнью грустной;

Но я страшуся одного:

Что если извергъ гнусной

Нарушитъ святость данныхъ словъ?

Какъ ввѣриться тирану?

Что если онъ прибѣгнетъ вновь

Къ обычному обману?

"Что если въ мукахъ взоръ смежу,

Отдавшися злодѣю,

А цѣпи съ друга не сложу

Погибелью своею,

И, по невѣденью, моей

Онъ не оцѣнитъ жертвы?

Извѣстно, какъ жестокъ злодѣй!…

Падетъ и другъ мой мертвый,

Какъ я, подъ варварской рукой!…

Захочетъ ли измѣнникъ,

Чтобы свободой золотой

Обрадованъ былъ плѣнникъ?

"Я для того тебя, герой,

Какъ и другихъ, просила,

Которыхъ сушей и водой

Судьба къ намъ приносила,

Чтобы узнать, какъ поступить

Ввѣряющейся плѣну;

Какъ, мнѣ свободу возвратить

Несчастному Бирену.

Я все боюся, что злодѣй,

Давъ клятву безъ поруки,

Убьетъ его чредой своей,

Предавъ меня на муки,

"Я многихъ Рыцарей звала

Въ опасный путь съ собою;

Но клятвы взять съ нихъ не могла —

Быть объ руку со мною,

Когда отдамся я въ обмѣнъ

Любезнаго тирану.

Чтобъ тушъ же получилъ Биренъ

Свободу безъ обману.

Избавивъ друга отъ цѣпей

Предъ взорами поруки,

Спокойно къ смерти я своей,

Спокойно шлабъ на муки.

"Но ни одинъ не захотѣлъ

Пуститься въ путь опасной;

Никто изъ Рыцарей не смѣлъ

Дать слова мнѣ несчастной

И поручиться, чтобъ злодѣй,

Готовившій мнѣ ковы,

Особой овладѣвъ моей,

Съ Бирена снялъ оковы:

Его оружье всѣхъ страшитъ,

Какъ смертью громъ чреватый,

Оно ударомъ раздробитъ

И щитъ стальной я латы.

«Мнѣ говорятъ твои черты,

По коимъ ты Алкиду

Подобенъ, говорятъ, что ты

Не дашь меня въ обиду;

И передать и взять меня

Ты можешь у тирана,

Когда онъ, слову измѣня,

Разкинетъ сѣть обмана;

Биренъ спасенъ, когда со мной

Предстанешь Предъ злодѣя,

И я разстануся съ землёй,

О жизни не жалѣя.»

Графиня кончила разсказъ,

Который прерывали

И слезы горкія не разъ

И тяжкій вздохъ печали.

Орландъ, родясь добро творить,

Въ рѣчахъ не расточался, —

Не говоришь, благотворить

Онъ съ дѣтства приучался, —

И болѣе того, о чемъ

Въ слезахъ его просили,

Далъ слово совершить мечемъ

Въ живомъ пылу усилій.

Онъ зналъ себя, и не хотѣлъ

Чтобы Чимоскъ безчестной

Въ замѣнъ Бирена овладѣлъ

Графинею прелестной.

Онъ взялся обоихъ спасти

Могучею рукою,

И въ тотъ же день ужь былъ въ пути

Съ Графиней молодою.

Онъ торопился, мчася съ ней,

Омыть въ крови обиду;

Ему хотѣлось поскорѣй

Отправиться къ Ивиду.

Корабль несется по волнамъ

Отъ береговъ далёко.

Вотъ островъ видится пловцамъ

Въ равнинѣ водъ широкой;

Вотъ открывается другой

И — въ морѣ изчезаетъ.

Плывутъ. На третій день Герой

Въ Голландію вступаетъ

Одинъ, безъ спутницы, чтобъ къ ней

Дошли на морѣ вѣсти,

Когда падетъ ея злодѣй

Подъ грозной карой мести.

Орландъ на каряго коня

Садится, бросивъ воды;

Въ конѣ нѣтъ лишняго огня, —

Онъ Датской былъ породы,

А росъ въ привольи и тучнѣлъ

На пастбищахъ Фламандскихъ.

На немъ Герой на бой летѣлъ,

За тѣмъ что на Брешанскихъ

Брегахъ, вступая въ зыбь пучинъ,

Оставилъ Брильядора,

Съ которымъ спорить могъ одинъ

Боярдь — веселье взора.

Въ Дордрехтъ примчавшися, Герой

Окинулъ быстрымъ взглядомъ

Вооруженныхъ длинный строй,

Развившійся предъ градомъ.

Насильемъ взявшій города, —

Похитившій чужое, —

Самовластитель никогда

Не можетъ быть въ покоѣ;

Къ томужь Чимоскъ узналъ, что братъ

Двоюродный Бирена

Идетъ войной и вырвать радъ

Несчастнаго изъ плѣна.

Орландъ просилъ, чтобъ донесли

Его Чимоску рѣчи,

Что Рыцарь изъ чужой земли

Приплылъ къ нему для сѣчи

Съ условьемъ, — если звавшій въ бой

Среди единоборства

Падетъ, то собственной рукой

Онъ выдастъ безъ упорства

Ту даму, коею убитъ

Чимосковъ сынъ безцѣнной;

Что сей залогъ пришлецъ хранитъ

Вблизи и сдастъ мгновенію,

А если вызванный падетъ

Среди единоборства,

То онъ свободу отдаетъ

Бирену безъ упорства.

И вызовъ Королю гонцомъ

Немедленно объявленъ.

Тиранъ, украшенный вѣнцомъ,

Давно былъ обезславленъ,

Давно въ коварствѣ закалёнъ,

Давно забылъ о чести;

Принявши вызовъ, думалъ онъ

О хитрости и мести.

Чимоскъ мечталъ, что, овладѣвъ,

Орландовой особой,

Онѣ ненавистную изъ дѣвъ,

Къ которой пышетъ злобой,

Возметъ, когда гонецъ предсталъ

Не съ ложными вѣстями.

Онъ тридцать человѣкъ послалъ

Различными путями,

Сказавъ, чтобъ скрылась близъ воротъ

И, замыслѣ темный кроя,

Схватили, какъ пора придётъ,

Оплошнаго Героя.

Самъ съ Витяземъ межъ тѣмъ ведетъ

Переговоръ лукаво,

И столько же съ собой беретъ;

И вотъ онъ за заставой.

Какъ искушенной звѣроловъ,

Пустившись на охоту,

Въ отъѣзжемъ полѣ ставитъ псовъ

То къ лѣсу, то къ болоту;

Какъ у Воланы рыболовъ

Въ спокойную погоду

Далеко крылья неводовъ

На рыбъ заноситъ въ воду:

Такъ Витязю переложилъ

Король вездѣ дороги, —

Онъ взять его предположилъ

Живаго безъ тревоги.

Самонадѣянность слѣпа, —

Онъ не взялъ самопала,

Предъ коимъ не одна толпа

Безстрашныхъ прежде пала.

Чимоскъ воображалъ, что онъ

Не нуженъ былъ для боя;

Ему хотѣлось взять въ полонъ,

А не убить, Героя.

Поймавши птицу, птицеловъ

Подъ сѣть ее сажаетъ,

И стая плѣнницъ къ ней на зовъ

Печальный прилетаетъ;

Такъ поступить было хотѣлъ

Король, но обманулся:

Орландъ сдаваться не умѣлъ;

Онъ гордо оглянулся,

Враговъ увидѣлъ за собой

И, тою же минутой,

Взмахнувшись грозною рукой,

Прорѣзалъ кругъ сомкнутой.

Орландъ намѣтился копьемъ,

Гдѣ гуще строи и ширь, —

И вотъ нанизаны на немъ

Одинъ, два, три, четыре,

Пять, шесть по счету человѣкъ,

Какъ чучелы изъ тѣста,

И всѣ висятъ, окончивъ вѣкъ,

И болѣе ужь мѣста

Не осталося на древкѣ;

Но и седьмой несчастный,

Вскользь раненный не вдалекѣ,

Смежаетъ взоръ свой ясный.

Такъ искусившійся стрѣлокъ,

Порою для забавы,

На мутный выходя потокъ,

Иль стоя у канавы,

Стрѣлой намѣтится въ народъ,

Латоною проклятой, —

И рой питомцевъ мутныхъ водь

Нанижетъ на пернатой.

Копье отбросивши назадъ, —

Оно отяжелѣло, —

Орландъ завѣтный свой булатъ

Схватилъ рукой дебелой

Копье назадъ, онъ обнажилъ

Булатъ свой неизмѣнной,

И слѣдъ широкой проложилъ

Среди толпы презрѣнной;

Концомъ ли, плашмялъ задѣвалъ,

И пѣшихъ ли, иль конныхъ, —

Всѣхъ клалъ убійственный металлъ

Въ поляхъ окровавленныхъ;

Лежали трупы съ двухъ сторонъ,

Какъ два огромныхъ вала.

Чимоскъ жалѣлъ, что не взялъ онъ

Съ собою самопала, —

И въ городъ посылалъ за нимъ

Съ угрозою суровой;

Но всякой ужасомъ гонимъ,

И въ слухъ не входитъ слово;

Кто въ городъ убѣжать успѣлъ,

Изъ города не выдетъ.

Чимоскъ невольно оробѣлъ;

Онъ бѣгство рати видитъ,

И самъ за ней, а мостъ скорѣй

Поднять повелѣваетъ;

Но Графъ за нимъ быстрѣй, быстрѣй,

И мостъ переѣзжаетъ,

Оставивъ мостъ и ворота

На произволъ Герою,

И бросивъ войско у моста,

Король вперёдъ стрѣлою.

Герой въ пути не опускала.

Надъ чернью Дуриндана;

Что въ ней Герою? онъ искалъ

Погибели тирана.

Но конь подъ нимъ идетъ — нейдётъ,

Межь тѣмъ какъ у злодѣя

Бѣгунъ несется въ скокъ и въ лётъ,

Какъ бы на крыльяхъ рѣя.

Онъ съ поворота въ поворотъ

Скакалъ, скакалъ и — скрылся

Отъ глазъ Орландовыхъ. Но вотъ

Коварный возвратился,

Въ дворцѣ смущенномъ самопалъ

Схвативши заряженной,

И Паладина ожидалъ

Въ засадѣ потаенной.

Такъ ловчій съ псами, воружась

Рогатиной огромной,

Ждетъ вепря, вепрь, не торопясь,

Идетъ изъ чащи тёмной, —

И слышенъ страшный трескъ вѣтвей,

И камни съ скалъ катятся,

Какъ будто лѣсъ готовъ — съ корней,

Скала — съ основъ сорваться.

Чимоскъ, въ засадѣ притаясь

И чорный замыслъ кроя,

Съ дороги не спускаетъ глазъ,

Какъ жертвы, ждетъ Героя.

Но вотъ и онъ; и, самопалъ

Наставивъ въ паладина,

Чимоскъ пружину пальцемъ сжалъ,

И щолкнула пружина.

Блеснула молнія, віясь;

За нею громъ раздался, —

И вся окрестность потряслась,

И долъ поколебался;

Промчался изъ конца въ конецъ

Гулъ грома перекатной,

И раскалившійся свинецъ., —

Что, силой непонятной,

Бывало жогь и раздроблялъ,

Чтобъ на пути ни встрѣтилъ, —

Жужжитъ; но, къ счастью, не попалъ,

Куда губитель мѣтилъ:

Поспѣшность ли тому виной,

Кипящеель желанье —

Врага съ юдоли свесть земной,

Иль сердца трепетанье,

Съ дрожаньемъ рукъ соединясь,

Злодѣю измѣнило,

Иль самъ Господь Героя спасъ

Непостижимой силой, —

Въ коня губительный свинецъ

Впивается ошибкой;

И положенъ ему конецъ;

И палъ на прахъ онъ зыбкой.

И всадникъ вмѣстѣ съ нимъ упалъ,

Но, чуть коснувшись праха,

И легче и бодрѣе всталъ

Въ бояхъ незнавшій страха.

Какъ въ древнія вѣка Антей

Чѣмъ чаще, пораженный,

На землю падалъ, тѣмъ бодрѣй

Вставалъ, какъ возрожденный:

Такъ у Орланда, лишь земли

Въ паденьи онъ коснулся,

Мгновенно силы возрасли,

И новый жаръ проснулся.

Видалъ ли кто, когда съ высотъ,

Въ величественномъ блескѣ,

Віяся молнія, падётъ,

При грозномъ грома трескѣ,

Туда, гдѣ порохъ въ глубинѣ

Подъ зданіемъ таится?

Земля и небеса въ огнѣ;

Пожаръ, какъ вихрь, клубится,

И падаетъ за кровомъ кровъ,

И гулъ повсюду громкій;

Отъ зданія до облаковъ

Взвиваются обломки:

Таковъ, поднявшися съ земли,

Былъ Витязь раздраженный;

И Марсъ въ заоблачной дали

Смутилсябъ изумленный.

Чимоска страхъ оледѣнилъ;

Онъ трепетной рукою

Коня назадъ поворотилъ;

Ему ужъ не до бою.

Онъ въ бѣгъ пустился; но Герой

Быстрѣй стрѣлы пернатой,

Спущенной съ тетивы тугой,

За нимъ стопой крылатой.

За полчаса предъ симъ — верхомъ

За нимъ онъ не угнался;

Теперь угонится пѣшкомъ:

Орландъ такъ быстро мчался,

Какъ можно, даже какъ нельзя,

Не видѣвши, представить,

И, по слѣдамъ врага скользя,

Успѣлъ ему заставить

Дорогу, поднялъ грозный течь

Подъ самое забрало,

И, голову разсѣкъ до плечь,

И Короля — не стало.

Вотъ въ городѣ мечи стучатъ,

И новый шумъ поднялся:

Двоюродный Биреновъ братъ

Съ дружиной показался,

Приблизившися къ воротамъ,

Онъ стражи не находить,

И, высмотрѣвъ все тамъ и сямъ,

Въ открытый городъ входитъ,

Гдѣ страхъ всемѣстный наведёнъ

Орландовой рукою, —

И не было уже препонъ

Пришедшему съ конною.

Народъ, не знавшій, кто былъ врагь,

Откуда, съ чѣмъ явился,

Въ разстройствѣ общемъ, въ тороняхъ

Метался, суетился;

Но лишь Зеландцевъ въ немъ открылъ

По платью и по рѣчи,

И, бѣлый флагъ развивъ, молилъ

О прекращеньи сѣчи.

Готовый помогать врагамъ

Противъ Фрисландцевъ въ брни,

Онъ самъ, онъ добровольно самъ

Простеръ къ вождю ихъ длани.

Король Фрисландскій съ давнихъ я ней,

Съ толпою приближенной,

Былъ ненавидимъ, какъ злодѣй,

Страною покоренной:

Онъ Государя тамъ убилъ,

Любимаго въ народѣ,

И многихъ гражданъ погубилъ,

Привязанныхъ къ свободѣ.

Орландъ вступился, и миритъ

Голландцевъ и Зеландцевъ,

И рать двойная полонитъ

Иль въ прахъ кладетъ Фрисландцевъ.

И тутъ же, не спросивъ ключей,

Разбивши дверь темницы,

Бирена вывели изъ ней,

Снявъ съ рукъ его плѣнницы.

Избавленный благодаритъ

Спасителя — Героя,

И съ нимъ и съ многими спѣшитъ,

Давно по милой ноя,

На брегъ къ Олимпіи своей, —

Олимпіею звали

Графиню, свѣтъ его очей,

Предметъ его печали. —

Олимпія на смерть къ брегамъ

Отеческимъ летѣла, —

Своею смертью друга тамъ

Спасти она хотѣла, —

И что же? вся ее страна

Съ восторгомъ принимаетъ.

Биренъ ее къ груди, она

Бирена прижимаетъ.

Взаимнымъ ласкамъ нѣтъ конца;

Они другъ къ другу вьются….

А какъ къ Орланду ихъ сердца

Признательностью бьются!…

Тревога кончилась; народъ

Безъ распри, безъ волненья

Олимпіи передаётъ

Наслѣдныя владѣнья;

Графиня, милаго любя

Любовью безотчётной,

Ему владѣнья и себя

Ввѣряетъ беззаботно;

А онъ весь островъ поручилъ

Двоюродному брату,

Затѣмъ что самъ въ походъ спѣшилъ

Чрезъ волны къ супостату.

Онъ думалъ съ молодой женой

Въ отчизну возвратишься,

Оттуда на кипящій бой

Къ Фрисландіи пуститься,

Извѣдать счастья своего

Въ странѣ иноплеменной,

Тѣмъ болѣ, что въ рукахъ его

Залогъ былъ драгоцѣнной:

Въ счастливой для Дордрехта часъ,

Среди грозы военной,

Между добычи осталась

И дочь Чимоска плѣнной.

Биренъ въ народѣ разгласилъ,

Что младшаго онъ брата

На ней женить намѣренъ былъ,

Смиривши супостата.

И вотъ уже онъ на судахъ

И къ цѣли путъ направилъ;

Тогдажь и Графъ, развивши флагъ,

Голландію оставилъ.

Орландъ изъ всей добычи взялъ,

Съ четой прощаясь страстной,

Одинъ Чимосковъ самопалъ

Губительный, ужасной.

И взялъ не съ тѣмъ его съ собой,

Чтобъ онъ служилъ защитой

Ему на битвахъ; нѣтъ! Герой,

Отвагой знаменитой,

Считалъ за низость и за срамъ

Брать верхъ неправдой въ боѣ;

Онъ передать хотѣлъ волнамъ

Оружье роковое,

Гдѣбъ никому, землѣ въ укоръ,

Оно ужъ не вредило;

Взялъ порохъ, пули, весь приборъ,

Все, что съ оружьемъ было,

Далеко въ морѣ паруса

Развитые летѣли;

Сливались съ моремъ небеса,

И берега темнѣли

И — скрылися; Орландъ берётъ

Оружье роковое

И говоритъ: "чтобы вперёдъ

Никто на бурномъ боѣ

Не смѣлъ хвалиться предъ толпой

Заёмною отвагой;

Чтобъ знать, кто трусъ и кто герой. —

Спи здѣсь подъ темной влагой!

«Самъ Вельзевулъ тебя создалъ,

Проклятое орудье;

Онъ въ тартарѣ тебя ковалъ,

Чтобъ ускорить безлюдье,

Нещадно истребляя насъ

Въ подсолнечной планетѣ!

Сокройся въ тартарѣ отъ глазъ

И не являйся въ свѣтѣ!»

Сказалъ, и самопалъ на днѣ

Морской пучины скрылся.

Корабль къ печальной сторонѣ,

Къ Ивиду, устремился.

Орландъ спѣшилъ, хотѣлъ скорѣй

Развѣдать о Прелестной,

Которая была милѣй

Ему всей поднебесной.

Въ Ирландіи бы думалъ онъ

Денёкъ остановиться,

Но приключеній и препонъ

Нечаянныхъ страшится,

Чтобъ послѣ не пришлось сказать:

«За чѣмъ не торопился,

За чѣмъ другихъ я защищать

Не во время рѣшился?»

Ни въ Англіи онъ не сходилъ,

Ни на берегъ Бретани….

Пусть онъ изъ всѣхъ несется силъ

Во слѣдъ своихъ желаній,

Куда влечетъ его слѣпецъ,

Стрѣлами воруженной.

Межь тѣмъ прошу васъ во дворецъ

Въ Дордрехтъ къ четѣ влюбленной;

Тамъ сватьба, — мнѣ и вамъ на ней

Хотѣлось побывать бы….

Летимъ туда, летимъ скорѣй,

Пока не кончатъ сватьбы!

На сватьбѣ пиръ на весь былъ мірь,

Былъ пиръ роскошной, пышной,

Но что въ Зеландіи за пиръ

Готовится, какъ слышно!

Чудесный пиръ!… Но я туда

Просить васъ не намѣренъ;

Тамъ ждетъ пирующихъ бѣда….

Здѣсь каждый шагъ невѣренъ…

Случилося…. Но чтобы васъ

Не утомить разсказомъ,

Я начатой для васъ разсказъ

Другимъ докончу разомъ.

ПѢСНЬ ДЕСЯТАЯ.

Продолженіе повѣсти — Олимпія. Отчаяніе Альцины. Логистилла. Побѣда ея надъ Альциной. Воздушное путешествіе Рожера. Смотръ войска. Спасеніе Ангелики.

Бывали люди подъ луной —

Чудесныя созданья, —

Тѣ люди, твердые душой

Въ дни счастья и страданья,

Влюбившися, любви своей

Не измѣняли вѣчно.

Олимпія изъ сихъ людей

Чудеснѣй всѣхъ конечно;

Пылчѣи любви ея живой,

Любви нелицемѣрной,

Съ созданья міра подъ луной

Не видывали вѣрно.

Олимпія все принесла

Въ дань чистой къ другу страсти

И сердцебъ растерзать дала

Она ему на части,

Чтобъ показать, какой святой

Огонь любви въ ней тлтися,

Казалось бы, онъ всей душой

Къ ней долженъ прилѣпиться,

Ласкать, цѣнить, ее любя,

Всего на свѣтѣ болѣ,

И болѣ самаго себя,

И быть довольнымъ долей,

И не мѣнять ни на одну

Красавицу на свѣтѣ,

И ни на ту, что въ старину,

Въ роскошномъ жизни цвѣтѣ,

Европу съ Азіей зажгла

Погибельной войною,

И еслибъ выше гдѣ была

Другая подъ луною;

Биренубъ должно въ дань принесть

Олимпіи прелестной

Сокровища, и жизнь, и честь,

И все, все въ поднебесной.

Но такъ ли онъ ее любилъ,

Какъ самъ любимъ былъ ею?

Вполнѣль за вѣрность заплатилъ

Онъ вѣрностью своею?

Не оскорбилъ ли небеса

Онъ клятвою коварной?

Не для другой ли паруса

Развилъ неблагодарной?

Вотъ что намѣренъ я открыть, —

И вы, нахмуривъ брови,

Не въ силахъ будете смиришь

Въ груди волненья крови.

А вы, красавицы, узнавъ,

Какъ былъ Биренъ безчестной

Неблагодаренъ и лукавъ,

Какъ измѣнилъ прелестной,

Не вѣрьте никогда словамъ

Любовниковъ лукавымъ.

Любовникъ въ вѣчной страсти вамъ

Клянется небомъ правымъ;

Но только что глухой тропой

Своей достигнетъ цѣли, —

И — клятвы всѣ, всѣ до одной

На вѣтеръ улетѣли!

И клятвы и обѣты въ мигъ

На вѣтеръ улетѣли,

Какъ только милый льстецъ достигъ

Давно желанной цѣли

И утолилъ, приластись къ вамъ,

Кипящія желанья.

Не вѣрьте, дѣвушки, словамъ,

Не слушайте признанья!

Счастливъ, кто изъ чужой бѣды

Научится заранѣ

Осматривать свои слѣды

И не блуждать въ туманѣ!

Не приголубливайте тѣхъ

Молоденькихъ, пригожихъ

Мущинъ, которые во всѣхъ

Влюбляются прохожихъ;

Ихъ страсть скора, да не спора,

Какъ пламя отъ соломы.

Охотникъ, — зимняяль пора,

Гремятъ ли въ небѣ громы, —

Болотомъ, лѣсомъ и холмомъ

За зайцемъ мчится, рыщетъ, —

Поймалъ, и нѣтъ заботъ объ нёмъ, —

Онъ новыхъ зайцевъ ищетъ

Такъ эти щоголи; они,

Пока вы къ нимъ суровы,

Васъ любятъ, посвятишь всѣ дни

На счастье вамъ готовы;

Но только что успѣютъ васъ

Осѣтить лаской нѣжной, —

И вы въ неволѣ ихъ тотчасъ,

Въ неволѣ неизбѣжной;

Вы болѣ не царицы ихъ,

Они къ вамъ охладѣютъ

И скоро для себя другихъ

Царицъ сыскать успѣютъ.

По этому любить мущинъ,

Вы спросите, не надо?

Нѣтъ! вы безъ нихъ, какъ безъ тычинъ,

Побѣги винограда;

Я только вамъ даю совѣтъ

Беречься молодёжи, —

Въ молокососахъ проку нѣтъ,

Они на вѣтръ похожи;

Даю совѣтъ не рвать плодовъ

Зеленыхъ, недозрѣлыхъ, —

Изъ чьихъ бы ни было садовъ, —

Не рвать и переспѣлыхъ.

Король Фрисландскій въ битвѣ паль

Въ странѣ иноплеменной,

А дочь его, какъ я сказалъ,

Осталась послѣ плѣнной.

Биренъ несчастную обрёкъ

Было меньшому брату;

Но потерять такой кусокъ,

Но быть такъ таровату!…

Нѣтъ! этогобъ не потерпѣлъ

Биренъ сластолюбивой;

Онъ самъ потѣшиться хотѣлъ

Находкою счастливой.

Еще четырнадцати лѣтъ

Не минуло прекрасной;

Она свѣжа, какъ роза-цвѣтъ,

Что, при денницѣ ясной,

Алѣетъ всё милѣй, милѣй,

Шипокъ свой развивая.

Биренъ безъ памяти отъ ней,

Въ немъ страсть зажглась слѣпая.

Не такъ свирѣпствуютъ огни,

Надъ нивой золотого,

Враждебной, въ гибельные дни,

Разлитые рукою:

Какъ страсть свирѣпствовала въ нёмъ,

Воспламенясь мгновенно,

Когда увидѣлъ надъ отцомъ

Онъ слезы дѣвы плѣнной….

И этихъ слезъ живой потокъ

Лишилъ его покою.

Какъ охлаждаютъ кипятокъ

Студеною водою:

Такъ вспыхнувшій огонь любви

Къ Олимпіи несчастной

Погасъ въ Биреновой крови

При плѣнницѣ прекрасной.

Биренъ прелестную изъ жонъ

Презрѣлъ, возненавидѣлъ;

Другою онъ обворожёнъ,

Въ другой онъ рай свой видѣлъ…

Онъ таялъ, млѣлъ, горѣлъ и гасъ

При взглядѣ на другую,

Межь тѣмъ, искусно притворись,

Супругу молодую,

Какъ прежде, нѣжилъ и ласкалъ,

И всѣ ея желанья,

Какъ обожатель, исполнялъ

До часу злодѣянья.

Случалось ласки расточать

Ему передъ другою, —

И могъ ли онъ не приласкать

Любимицы порою? —

Но съ этихъ ласкахъ ничего

Дурнаго не видали;

Напротивъ, въ нихъ души его

Доброту замѣчали:

Возставить падшихъ съ высоты,

Утѣшить дѣвъ несчастныхъ,

Все это — рѣдкія черты,

Все признакъ душъ прекрасныхъ,

Ахъ, Боже мой! какъ у людей

Сужденія превратны!

Зеландскій Герцогъ былъ злодѣй,

Былъ человѣкъ развратный,

А между тѣмъ онъ слылъ у всѣхъ

Прекраснымъ, благороднымъ.

Уже корабль оставилъ брегъ,

Зыбямъ повѣрясь воднымъ;

Чужія бросивъ небеса,

Пловцы въ свой край несутся

Восторгомъ плещутъ паруса,

Восторгомъ груди бьются.

Пловцы Голландію вдали

Изъ виду потеряли, —

Они Фрисландіи, земли

Враждебной, избѣгали;

Корабль, направо взявши путь,

Къ Шотландіи держался.

Вдругъ вѣтръ сердитый началъ дуть,

За валомъ валъ вздымался.

Пловцы подъ бурею три дни

Съ путемъ боролись труднымъ;

Но вотъ спасенные — они

Предъ островомъ безлюднымъ.

У жъ было поздно на дворѣ;

Олимпія съ супругомъ

На берегъ вышла; тамъ въ шатрѣ,

Раскинутомъ надъ лугомъ,

Вблизи дубравы вѣковой,

Подъ кровомъ неба тёмнымъ

Она, окончивъ ужинъ свой,

Уснула съ вѣроломнымъ.

Сопутники всѣ разошлись,

Всѣ на корабль спѣшили,

Распорядились, улеглись

И скорби въ снѣ забыли.

Усталость и труды и страхъ,

Перенесенный въ морѣ;

Три дни безсонницы въ бѣдахъ;

И минувшее горе,

Забытое съ того часа,

Какъ сталъ корабль у брега,

И шепчущіе вкругъ лѣса,

И ласкъ супружнихъ нѣга

Клонили къ сну; и былъ глубокъ,

Глубокъ былъ сонъ безпечной;

И ни медвѣдь и ни сурокъ

Не крѣпче спятъ конечно.

Биренъ, который не дремалъ,

Питая замыслъ чорной,

Тихохонько съ постели всталъ,

И, платье все проворно

Собравши въ узелокъ, въ потьмахъ

Выходитъ изъ палатки,

И къ кораблю, какъ на крылахъ,

Несется безъ оглядки;

Примчался, разбудилъ пловцовъ

Безъ шуму, безъ смятенья….

Корабль плыветъ отъ береговъ,

Не тратя ни мгновенья.

Олимпія межъ тѣмъ во снѣ

Погружена глубокомъ.

Уже Аврора въ вышинѣ

Блистала надъ востокомъ,

И перлы росъ съ златыхъ волосъ

На землю разсыпала;

И Гальціона память слёзъ

Былыхъ возобновляла;

Не открывая глазъ, она —

Несчастная супруга —

Рукой лилейною сквозь сна

Взыскалася супруга.

Супруга нѣтъ, — вотъ отняла,

Вотъ протянула руку, —

Но все Бирена не нашла;

И, сжавши въ сердцѣ муку,

Все щупаетъ передъ собой

Руками и ногами;

И — ужасъ овладѣлъ душой,

И сонъ бѣжалъ съ мечтами;

Открывъ глаза, глядитъ…. гдѣжь онъ?

Постель охолодѣла….

И прыгъ съ ней, изъ палатки вонъ,

И къ морю полетѣла.

Несчастная! она въ бѣгу

Рвалася и рыдала;

Остановясь на берегу,

Все смутно озирала,

И — берегъ видѣла одинъ

Безмолвный, сиротливый,

Да зыбь туманную пучинъ

И спящіе заливы.

Она зоветъ; Биренъ! Биренъ!

И откликъ эха дальной

Съ утесовъ ей: Биренъ! Биренъ!

Отвѣтствуетъ печально.

Не вдалекѣ была скала

Подмытая волною;

Она надъ моремъ налегла

И выдалась дугою;

Олимпія туда бѣжитъ,

Собравъ остатокъ силы,

И съ высоты скалы глядитъ,

Напрягши взоръ унылый, —

И видитъ паруса вдали;

Они, віяся, рѣя,

Бирена по волнамъ несли.

Несли ея злодѣя.

И видитъ паруса вдали,

Иль такъ казалось бѣдной.

Свѣтъ брезжилъ, но еще съ земли

Туманъ не свѣянъ блѣдной;

И, чувства потерявъ, она

Какъ ледъ охолодѣла….

Но вотъ встаетъ томна, блѣдна,

Пода, ней волна шумѣла.

Склонивъ къ вѣтриламъ смутный взглядъ,

Несчастная супруга

Манила и звала сто кратъ

Жестокаго супруга.

Вотъ ослабѣвшій голосъ свой

Рыданіемъ смѣнила:

«Куда бѣжишь, мучитель мой?

Она проговорила;

Ты лучшаго не взялъ съ собой —

Твоей супруги нѣжной!…

Ужель обременилсябъ мной

Корабль твой скоробѣжной?

Возьми съ собой, возьми меня!»

Она проговорила,

И снова, плача и стеня,

Корабль къ себѣ манила.

Что пользы? вѣтръ, который несъ

Послушныя вѣтрилы,

И слезы и мольбы разнесъ

И вопль ея унылый.

Она, не дорожа собой,

Хотѣла трижды въ море

Съ скалы низринуться крутой

И потопить въ немъ горе;

И трижды противъ воли взоръ

Отъ моря отвращала,

И возвратилася въ шатёръ,

Въ которомъ ночевала.

Тамъ бросившись въ постель, она

Промолвила, рыдая:

"Вчера легла я не одна,

И воть теперь одна я!….

Биренъ злодѣй, — и, ослѣпясь,

Я съ нимъ душой дѣлилась!…

Да будетъ проклятъ день и часъ,

Въ который я родилась!…

Я здѣсь одна у мрачныхъ водъ,

Одна, какъ дочь изгнанья.

Кто руку помощи прострётъ

Ко мнѣ изъ состраданья?

"Здѣсь не увижу я людей;

Кругомъ ни паствъ, ни жила;

Не встрѣчу взоромъ кораблей,

На коибъ я вступила

И понеслася по волнѣ

На берегъ мой иль чуждый.

Увы! въ безлюдной сей странѣ

Погибну я отъ нужды;

И нѣкому закрыть очей

И дать мнѣ погребенье;

И, можетъ быть, стадамъ звѣрей

Достанусь на съѣденье.

"Мнѣ не спасти отъ нихъ главы…

Вотъ будто ужъ изъ чащи

Выходятъ волки, тигры, львы;

На мнѣ ихъ взоръ горящій;

Не избѣжать мнѣ ихъ когтей….

Стать снѣдью ихъ ужасно!

Но ты, Биренъ, но ты, злодѣй,

Ты для меня несчастной

Ужаснѣй въ мірѣ всѣхъ звѣрей:

Отъ нихъ разъ пасть мнѣ мертвой,

А ты, злодѣй, ты сто смертей

Радъ истощить надъ жертвой'…

"Положимъ, — корабли придутъ

На островъ сей далёкой

И, сжалившись, меня спасутъ

Отъ гибели жестокой,

Избавятъ отъ волковъ и львовъ

И тигровъ кровожадныхъ;

Но все родимыхъ береговъ

Душѣ моей отрадныхъ,

Все мнѣ Голландіи моей

Ужь не увидѣть болѣ!

Она твоя теперь, злодѣй, —

Твоей покорна волѣ.

"Ты взялъ обманомъ у меня

Наслѣдныя владѣнья,

И ввѣрилъ съ пагубнаго дня

Клевретамъ укрѣпленья,

Чтобъ полнымъ властелиномъ бытъ

Въ моей отчизнѣ красной….

Во Фландрію ли мнѣ вступить?

Но у меня несчастной

Тамъ нѣтъ ужь болѣ ничего:

Что было, все въ продажѣ,

Дуя искупленья твоего….

Куда же мнѣ, куда же?

"На брегъ Фрисландіи бѣжать,

Гдѣ всѣмъ бы я владѣла,

И для тебя лишь возсѣдать

На тронѣ не хотѣла?…

Неблагодарный! я отца

И братьевъ и отчизны

Лишилась… Но не жди конца

Безплодной укоризны.

Ты знаешь самъ, — и жизнь и честь,

И всё была я рада

На жертву за тебя принесть;

И вотъ за все награда!…

«Что если здѣсь меня найдутъ

Корсары и рабыней

Въ краяхъ далекихъ продадутъ:

Нѣтъ! лучше въ сей пустынѣ

Отдаться мнѣ волкамъ и львамъ

И тиграмъ кровожаднымъ;

Пусть лучше звѣри по лѣсамъ,

И по берлогамъ смраднымъ

Остатки разнесутъ мои!…»

И — болѣе ни слова;

Терзая волосы свои,

Она рыдаетъ снова,

И снова на берегъ бѣжитъ,

И головой качаетъ;

Рветъ волосы и — жалкій видъ! —

По вѣтру ихъ пускаетъ.

То билась, будто тьма духовъ

Въ нее переселилась, —

Такъ надъ послѣднимъ изъ сыновъ

Гекуба, воя, билась; —

То, стоя на скалѣ крутой,

Съ безчувствіемъ во взорѣ,

Сама казалася скалой

Безчувственной при морѣ.

Стой тамъ она! пора ужь намъ

Къ Рожеру возвратиться.

Усталый, по морскимъ брегамъ

Чуть, чуть онъ могъ тащиться.

Былъ полдень; нестерпимый зной

Разлился надъ землёю;

Кипѣлъ песокъ береговой

Подъ зыбкою стопою,

И всѣ доспѣхи наконецъ

Жара такъ раскалила,

Какъ будто вынулъ ихъ кузнецъ

Сей часъ лишь изъ горнила.

Испытывая и тоску

И жажду и томленье,

Рожеръ шолъ шагомъ по песку,

И ужь терялъ терпѣнье;

Вотъ, осмотрѣвшися кругомъ,

Онъ башню недалёко

Увидѣлъ на брегу морскомъ;

У башни той высокой

Три дѣвушки наединѣ

Сидятъ среди долины,

Всѣ молоды, и всѣ онѣ

Придворныя Альцины.

Не безпокоятъ ихъ жары, —

Прохладно имъ; подъ ними

Александрійскіе ковры

Съ коймами золотыми;

Предъ ними вины въ хрусталяхъ,

И яствы — вкуса нѣга;

И чолнъ, качаясь на волнахъ,

Красавицъ ждетъ у брега, —

Онъ ждетъ — вотъ вѣтерокъ пахнетъ

Въ вѣтрила шелковыя,

И разовьетъ и понесетъ

Чрезъ зыби ихъ морскія.

Остановивши свѣтлый взоръ

На молодомъ Героѣ,

Пришедшемъ черезъ цѣпи горъ

При нестерпимомъ зноѣ,

Красавицы къ нему спѣшатъ,

Схватясь рука съ рукою.

Онѣ предъ нимъ, онѣ манятъ,

Зовутъ его съ собою;

Онъ утомлёнъ, — онѣ покой

Подъ тѣнью предлагаютъ,

И рѣчью ласковой, живой

Пришельца соблазняютъ.

И вотъ одна ужъ стремено

У витязя держала;

Другая свѣтлое вино

Съ улыбкой подавала.

Въ Рожерѣ жажда разожглась,

Но онъ въ обманъ не дался;

Предупрежденный, зналъ, что часъ

Опасный приближался,

Промедли онъ минутъ пять-шесть, —

Альцина принесется;

Тогда и жизнь его и честь

Ни чѣмъ ужъ не спасется.

Ни тонкій порохъ на огнѣ

Не вспыхнулъ бы такъ ярко,

Ни чорный вихорь на волнѣ —

Предвѣстникъ бури жаркой —

Неистовѣе въ грозный часъ

Не выражаетъ гнѣва, —

Какъ разсердилась на отказа.

Рожеровъ третья дѣва:

Всѣхъ онъ обидѣлъ, — всѣ онѣ

Самолюбивы были,

Всѣ межь подругъ въ своей странѣ

Красавицами слыли.

«Все, все намъ ясно говоритъ,

Что ты — неблагородной,

Не Рыцарь, третья въ слѣдъ кричитъ;

Что ты прошлецъ негодной;

Что всѣ оружія и конь

Тебѣ достались кражей.

Тебя бы, хищника, въ огонь,

Тебябъ повѣсить даже;

Тебябъ рубить, четвертовать;

Колесовать бы вора;

Короче — на тебябъ собрать

Всѣ казни для позора!»

Рожеръ ни слова ей въ отвѣть,

Рожеръ не прекословитъ;

Она межъ тѣмъ ему во слѣдъ

Кричитъ, шумитъ, злословитъ.

Онъ далѣ, онъ пустился въ скокъ;

Собравъ остатокъ силы.

Она съ подругами въ челнокъ;

Распущены вѣтрилы,

И торопливая рука

Весло спустила съ края.

Плывутъ подруги, сѣдока

Изъ виду не теряя.

Какъ прежде, старшая изъ нихъ

Все сыплетъ стрѣлы брани.

Но вотъ младой Герой достигъ

Давно желанной грани,

Откуда путь лежалъ прямой

Къ владѣньямъ Логистиллы,

Гдѣ старецъ ждалъ его съ ладьёй,

Раскинувши вѣтрилы;

Онъ ждалъ его, и легкій чолнъ,

Спущенный въ море вновѣ,

У берега на зыби волнъ

Держалъ ужь наготовѣ.

Онъ звалъ радушно пришлеца

На берегь безопасной.

Онъ добръ, — когда черты лица

Есть признакъ сердца ясной, —

Онъ добръ и благосклоненъ былъ

Къ усталому Герою.

Рожеръ въ челнокъ его вступилъ

Съ восторженной душою,

И, Милосердому Творцу

Воздавъ благодаренье,

Склоняетъ къ старцу-мудрецу

Свой слухъ на поученье.

"Счастливъ ты, старецъ говорилъ,

Что, въ пору дворъ Альцины

Оставивши, не раздѣлилъ

Съ толпой другихъ судьбины;

Что не коснулся наконецъ

Питья съ очарованьемъ

И къ Логистиллѣ во дворецъ

Спѣшишь съ самосознаньемъ.

У ней безсмертна красота

И блага безконечны;

Ея любовь чиста, свята,

Ея отрады — вѣчны.

«При первомъ взглядѣ на нее

Раждается почтенье;

Удвой вниманіе свое, —

И сердце — умиленье

Растворитъ, душу обойметъ

Божественная радость.

Любовь другихъ — отраву льетъ,

Мѣшая съ желчью сладость, —

Любовь ея, навѣявъ разъ

На насъ восторги Рая,

Вѣкъ длитъ блаженство, ни на часъ

Для насъ не умирая.

Не пѣсней гласъ, не пиршествъ шумъ,

Не вихорь пляски встрѣтитъ

Тебя у ней; она твои умъ

Возвыситъ и освѣтитъ, —

И ты постигнешь, какъ въ плоти

Къ безплотнымъ пріобщиться,

Какъ можно на земномъ пути

Небесныхъ благъ утипься.»

Такъ мудрый старецъ говорилъ

Рожеру молодому, —

И, не спуская глазъ съ вѣтрилъ,

Плылъ къ берегу другому.

Вдругъ, оглянувшись, видитиъ флотъ

Надъ пѣнистой пучиной

И многочисленный народъ

Съ волшебницей Альциной

Она рѣшилась потерять

И тронъ свой и владѣнья,

Лишь бы Рожера отыскать —

Предметъ ея томленья.

Но не любовь ее одна

Безжалостно терзала, —

Она была оскорблена,

И местію пылала.

Такою местью въ первый разъ

Забилась грудь Альцины.

Взмахнули весла, пробудясь,

И вздрогнули пучины;

У флота пѣна съ двухъ сторонъ

Вздымается волнами;

Проснувшись эхо, шумъ и стонъ

Разноситъ межь брегами.

«Открой, Рожеръ, сказалъ мудрецъ,

Открой свой щитъ чудесный!

Скорѣй открой! не то, — конецъ

И плѣнъ тебѣ безчестный!»

Мудрецъ сказалъ, и самъ сорвалъ

Съ щита покровъ шелковой,

И щитъ волшебный заблисталъ

Надъ влагой бирюзовой;

Блескъ отразился на врагахъ

И ослѣпилъ ихъ очи;

И обуялъ несчастныхъ страхъ,

Имъ день темнѣе ночи.

Слабѣютъ мышцы, чувства нѣтъ,

И весла онѣмѣли;

И въ море другъ за другомъ въ слѣдъ

Съ судовъ они летѣли.

Межъ тѣмъ стоявшій на скалахъ

Дозоръ отъ Логистиллы,

Едва замѣтилъ на волнахъ

Враждующія силы —

Альциной воруженный флотъ, —

И тотчасъ бьетъ тревогу;

И войско грозное идетъ

Къ Рожеру на подмогу;

Пришло, ударило, — и нѣтъ

Враждебнаго народа;

И живъ герои, героевъ цвѣтъ,

И спасена свобода,

На берега дѣвицъ двѣ четы

Послала Логистилла;

То были — чудо красоты —

Невинная Дицилла

И Андроника — мужъ душой —

Съ Фронезіею мудрой

И съ Софрозиною, вѣкъ свой

Ведущей цѣломудро.

Имъ ненавистнѣе была,

Чѣмъ всѣмъ другимъ, Альцина.

Подъ ихъ знаменами пришла

На бурный бой дружина;

Другая въ пристань собралась

И на судахъ стояла,

И жадно битвы каждый часъ

По знаку ожидала.

Ударилъ часъ, и бой вскипѣлъ

На сушѣ и на морѣ;

И наконецъ рѣшенъ удѣлъ

Альцинннъ въ жаркомъ спорѣ;

Насиліе не помогло;

Разрушено коварство, —

И къ Логистиллѣ перешло

Наслѣдственное царство.

Какъ рѣдко на войнѣ успѣхъ

Надеждамъ отвѣчаетъ!

Альцина ищетъ друга нѣтъ,

Настичь его мечтаетъ,

И чтожь? добробъ лишь онъ отъ ней

Умчался ей на горе; —

А то не стало кораблей,

Все покрывавшихъ море, —

Добыча пламени и волнъ, —

Погибъ весь флотъ несмѣтной;

Она сама прыгъ въ легкій чолнъ, —

И скрылась непримѣтно.

Она бѣжала, войска нѣтъ, —

Все войско въ битвѣ пало….

Но что ей до народныхъ бѣдъ?

Любезнаго не стало!

Вотъ горе! вотъ она о чёмъ

Безумолку вздыхаетъ,

И слёзы день и ночь ручьёмъ

Горючимъ проливаетъ,

И часто сѣтуетъ на рокъ,

Что онъ не далъ ей власти

Окончить жизненный потокъ

И сбросить грузъ несчастій.

Для Фей въ подлунной смерти нѣтъ;

И жизнь ихъ продолжится,

Пока погаснетъ солнца свѣтъ

И небо сокрушится;

А то навѣрнобъ призвала

Она на помощь Клото,

И какъ Дидонабъ умерла,

Въ кострѣбъ сожглась съ охотой;

Иль, Клеопатру взявъ въ примѣръ,

Приставила бы змѣя

Къ груди, когда бѣжалъ Рожеръ.

Но, ахъ! Альцина — Фея, —

И жизнь влачить осуждена

До представленья свѣта!…

Но пусть терзается она

Безъ милаго предмета….

Крылатый чолнъ чрезъ зыби волнъ

До пристани надежной

Доплылъ; Рожеръ оставилъ чолнъ

И на песокъ прибрежной

Ступилъ, и, помолясь мольбой

Усердной Богу силы,

Идетъ и — видитъ предъ собой

Чертоги Логистиллы….

И тверже зданья и милѣй

Не обнималъ конечно

Во всей подлунной взоръ людей,

И не обниметъ вѣчно;

И камни въ ихъ стѣнахъ свѣтлѣй

Алмаза и сапфира.

Нѣтъ ничего пышнѣй, милѣй

Во всѣхъ предѣлахъ міра, —

Все это встрѣтишь лишь въ раю,

Въ одномъ раю небесномъ,

Да въ Логистиллиномъ краю

Плѣнительномъ, чудесномъ.

Всего же то въ стѣнахъ цѣннѣй,

Что каждый, въ нихъ глядяся,

Всю глубину души своей

Увидитъ, изумяся;

Увидитъ доблести свои,

Увидитъ и пороки, —

И лести сладостной струи

Отвергнетъ умъ высокій,

И клеветы и всѣхъ отравъ

Хулы не устрашится,

И, въ зеркалѣ себя узнавъ,

Разсудкомъ просвѣтлится.

Свѣтъ этихъ стѣнъ, какъ солнца свѣтъ,

Струясь, все озаряетъ,

И кто, пробивши разъ къ нимъ слѣдъ,

Сей свѣтъ въ себѣ вмѣщаетъ,

Тому свѣтло, свѣтлѣй, чѣмъ днемъ,

И въ самомъ мракѣ ночи.

Не блескъ лишь камней въ зданьи томъ

Обворожаетъ очи, —

Искуство — вотъ что цѣнятъ взоръ

Художника глубокій!

Тамъ съ драгоцѣнностями въ споръ

Вступаетъ трудъ высокій.

На неприступной высотѣ,

Почти подъ небесами,

Во всей блистаютъ красотѣ

На аркахъ межь зубцами

Сады, какіе не легко

Раскинуть и въ равнинахъ;

Разширившися далеко

Въ подоблачныхъ вершинахъ,

Они весною и зимой

Роскошно зеленѣютъ,

И плодъ лелѣютъ наливной

И ароматомъ вѣютъ,

Что за древа! что за кусты!

Нѣтъ въ свѣтѣ изъ милѣя!

Какъ тамъ прелестны всѣ цвѣты —

Тюльпанъ, ясминъ, лилея,

Фіалка, гіацинтъ, левкой

И амарантъ и роза!

Вездѣ они цвѣтутъ красой

До перваго мороза;

Ударитъ онъ, и стебелёкъ

Головку наклоняетъ, —

Онъ обнаженъ, его цвѣтокъ

Не краситъ, не вѣнчаетъ,

Но здѣсь не то, здѣсь вѣкъ цвѣтъ:

Цвѣтутъ и зеленѣютъ

И, не теряя красоты,

Вѣкъ ароматомъ вѣютъ,

И, знайте, эти чудеса

Творятся не природой. —

Не силой чаръ, нѣтъ! фей краса,

Сливая трудъ съ свободой,

Безъ совѣщанія планетъ,

Одна все производитъ,

На все весны прелестной цвѣтъ

Въ краю своемъ наводитъ.

Она Рожера приняла

Съ восторгомъ непритворнымъ

И повелѣніе дала

Увѣтливымъ придворнымъ,

Чтобъ должной честью былъ честимъ

Герой великодушной.

Сюда же прибылъ передъ нимъ

По высотѣ воздушной

Астольфъ. Проходитъ пять-шесть дней,

И видитъ Логистилла

Другихъ, которымъ видъ людей

Мелисса возвратила.

Рожеръ съ Астольфомъ, укрѣпясь,

Чрезъ день, чрезъ два ли, силой,

И подъ знамена торопясь,

Предсталъ предъ Логистиллой.

За нихъ предъ мудрою изъ Фей

Мелисса говорила;

Она, смиренно передъ ней

Склонившися, Молила —

Героевъ съ миромъ отпустить,

Наставивъ добрымъ словомъ,

И благосклонность къ нимъ продлить

И быть для нихъ покровомъ.

«Я, Логистиллинъ былъ отвѣтъ,

Я отпустить ихъ рада, —

Пройдетъ два дни, и ихъ здѣсь нѣтъ;

Но мнѣ подумать надо.»

Два дни промчалися, и вотъ

Рѣшенье Логистиллы:

«Рожеръ отправится впередъ,

Но съ тѣмъ, чтобъ легкорылый

Атлантовъ конь былъ усмирёнъ,

Чтобъ, всаднику послушной,

Не наугадъ носился онъ

По высотѣ воздушной.»

Она взялася показать

На совѣщаньи тайномъ,

Какъ Гиппогрифомъ управлять

Въ пути необычайномъ, —

Какъ повышать его полётъ,

Какъ плыть заставить павой,

Какъ подавать назадъ, вперёдъ,

Налѣво и направо.

И Гиппогрифъ предъ молодымъ

Героемъ такъ смирился,

Что по воздушной зыби съ нимъ,

Какъ по землѣ, носился.

Уроки кончены; тогда,

Простившись съ Логостиллой, —

О коей вспоминать всегда

Герою сладко было, —

Рожеръ отправился въ походъ

Воздушною стезёю.

Объ немъ разскажемъ наперёдъ,

А тамъ своей чредою

Рѣчь объ Астольфѣ поведемъ;

Его ждетъ много горя,

Пока далёкимъ онъ путемъ

Примчится изъ-за моря.

Рожеръ летитъ, но ужь не той

Дорогою опасной,

По коей онъ летѣлъ стрѣлой

Къ Альцинѣ сладострастной:

Тогда по прихоти коня

Онъ мчался моремъ болѣ;

Но конь съ таинственнаго дня

У Витязя въ неволѣ;

Рожеръ, прибравъ его къ рукамъ

И обходясь съ нимъ строго,

Подобно тремъ святымъ Волхвамъ

Летитъ другой дорогой.

Онъ прежде несся отъ бреговъ

Испаніи прелестной

Подъ влажной сѣнью облаковъ

Въ край Индіи безвѣстной,

Туда, гдѣ двѣ сестры войну

Вели между собою;

Теперь, оставивъ ихъ страну,

Летитъ другой стезёю;

Подобно солнцу, хочетъ онъ

Свершить свой путь обратной;

Ему въ пути со всѣхъ сторонъ

Увидѣть міръ пріятно.

Въ полетѣ видѣлъ онъ Катай

И цѣпи горъ Кангайскихъ

И Серику и весь Китай;

Изъ областей Китайскихъ

Въ холодный Сѣверъ полетѣлъ,

Въ страну Гипербореевъ.

Оставивъ Азія предѣлъ,

Проплывъ хребты Рифссвъ,

Онъ надъ Европою паритъ,

И съ высоты далёкой

На Русь и Пруссію глядитъ,

Склонивши долу око.

Хотѣлъ бы поскорѣе онъ

Къ своей примчаться милой,

Но видѣть свѣтъ со всѣхъ сторонъ

Ему пріятно было; —

И вотъ онъ въ Польшу завернулъ,

Надъ Венгріей носился,

И на Германію взглянулъ;

Довольно покружился

Надъ Скандинавіей, потомъ,

Съ усталостью во взорѣ,

Воздушнымъ въ Англію путёмъ

Перелетѣлъ чрезъ море.

Вы думаете, — мой герой

Летѣлъ безъ остановки?

Нѣтъ! онъ вечернею порой

Всегда для квартировки

Сходилъ съ коня, гдѣ лишь привѣтъ

Встрѣчалъ его радушной.

Такъ съ мѣсяцъ ѣздивъ, онъ на свѣть

Смотрѣлъ неравнодушно.

Однажды, утренней порой,

У Темзы очутился

Близъ Лондона младой герой,

И тихо опустился.

Тамъ видитъ онъ широкій долъ,

Усѣянный войсками;

Тамъ строй за строемъ мѣрно шолъ;

И бубны предъ строями

И трубы, разливая громъ,

Окрестность оглашали:

Былъ смотръ; присутствовалъ на нёмъ

Ринальдъ. Мы ужь сказали,

Когда вы помните, что онъ —

Великій въ полѣ бранномъ —

За свѣжимъ войскомъ въ Албіонъ

Отправленъ Карломаномъ.

Рожеръ слетѣлъ съ высотъ на долъ

Въ то самое мгновенье,

Какъ строй за строемъ мѣрно шолъ.

Насытивъ смотромъ зрѣнье,

Рожеръ, спрыгнувъ съ коня, спросилъ

У всадника младова:

«Къ чему сей смотръ?» Тотъ вѣжливъ былъ

И, на вопросъ въ три слова,

Сказалъ: "Здѣсь станъ Островитянъ;

Шотландцы, Англичане

И рати изъ сосѣднихъ странъ

Стеклися въ этомъ станѣ,

"Смотръ кончится, и къ кораблямъ

Отправятся дружины;

Во Францію назначенъ намъ

Походъ черезъ пучины.

Она врагами стѣснена;

Но придемъ къ ней съ защитой, —

И честь несчастной спасена,

И горе позабыто!

Я, рыцарь, радъ тебѣ назвать

Вождей могучей рати,

Готовыхъ подъ знамена стать

Для славныхъ предпріятій.

"Вотъ шепчетъ съ легкимъ вѣтеркомъ

Развившееся знамя, —

Межь лилій леопарды въ нёмъ —

Въ ихъ взорахъ пытетъ пламя;

И это знамя распустилъ

Нашъ Ліонель могущій,

Глава вождей, глаза всѣхъ силъ,

За славой насъ ведущій;

Герцогъ, Ланкастра властелинъ,

Царевъ племянникъ милой —

Онъ первый между сихъ дружинъ

И мудростью и силой.

"А тамъ, гдѣ высится скала,

Другое знамя вѣетъ;

На немъ сребрятся два крыла

И поле зеленѣетъ.

Барвикскій Графъ его развилъ,

Рихардъ, безстрашный въ брани.

Вотъ это знамя распустилъ

Съ двумя рогами лани

Герцогъ Глочестерскій; а то,

На коемъ рдѣетъ пламя,

Вождемъ Клоранцевъ развито;

Вотъ съ древомъ Іорковъ знамя.

Вотъ флагъ съ изломаннымъ копьемъ

Норфолькскаго Герцога;

Вотъ Графа Кентскаго, на немъ

Перунъ — посланникъ Бога;

Тутъ съ грифомъ, здѣсь съ вѣсами флагъ

А тамъ — съ зміею скользкой;

Одинъ развилъ Пемброкскій Графъ,

Другой — Герцогъ Суффольской ,

А съ тѣмъ — Эссекскій прибылъ графъ;

Вотъ изъ, цвѣтовъ гирлянда

Въ лазурномъ полѣ, — это флагъ

Дружинъ Нортумберланда.

"Тамъ видѣнъ новый флаговъ строй

Съ различными гербами:

Вотъ Арундельскій, — онъ съ ладьёй

Надъ бурными волнами;

Вотъ Маркскій, вотъ Ричмондскій, вотъ

Браклаевъ флагъ мелькаетъ:

На этомъ ель стоитъ у водъ,

Здѣсь пальма тѣнь бросаетъ,

А тамъ гора раздвоена;

Вотъ флаги, — гдѣ корона

И колесница намъ видна, —

Дорсета и Гамптона.

"Тамъ съ выжлицею флагъ развилъ.

Межь ратей Графъ Дербійскій,

А черно-желтый-распустилъ

Графъ сильный Вигорійскій.

Раймондомъ соколъ помѣщёнъ

На флагѣ Девоншира;

Вотъ флагъ священный Бата, онъ

Съ крестомъ, символомъ мира;

Медвѣдь на флагѣ развитомъ

Оксфордскихъ силъ примѣта,

Стулъ въ полѣ темно-голубомъ —

Герцогства Соммерсета.

"Здѣсь тысячь за сорокъ стрѣлковъ,

Гордящихся конями,

И вдвое болѣе полковъ

Пѣхоты передъ нами.

Смотри, какъ отличаетъ цвѣтъ

Знамена развитыя!

Вотъ пепельное, — съ нимъ Готфредь

Въ ряды сталъ боевые;

Вотъ темно-голубой штандартъ,

Вотъ желтый, вотъ зеленый;

Ихъ Генрихъ, Германъ, Эдуардъ

Внесли въ сей строй стѣсненный.

"Одинъ при этихъ знаменахъ

Герцогъ изъ Буккингама,

Другой — Салисбурійскіи Графъ;

Вотъ властелинъ Бургама;

Вотъ Графъ Кросберскій наконецъ.,

Нашъ Эдуаръ могучій.

Ты видѣлъ Англичанъ, пришлецъ;

Вотъ новыхъ ратей тучи,

И все Шотландцы; вождь дружинъ —

Ихъ тридцать тысячъ въ станѣ —

Самъ Королевскій сынъ, Зербинъ,

Безстрашный въ вихряхъ браней.

"Вотъ флагъ Шотландіи со лвомъ,

Межъ двухъ единороговъ

Стоящимъ съ сребренымъ мечемъ;

Веселіе чертоговъ,

Краса героевъ, честь дружинъ,

У вѣющаго флага

Свои строи развилъ Зербинъ, —

Въ очахъ его отвага.

Ему природа все дала,

Всѣмъ щедро надѣлила; —

Она Зербина создала

И форму раздробила.

"Тотъ флагъ, гдѣ видѣнъ леопардъ,

Маррайскаго Герцога,

А съ золотой каймой штандартъ,

Подалѣе немного,

Графъ Оттонлейскій распустилъ

Межъ стройными рядами.

Вотъ это знамя распестрилъ

Различными цвѣтами

Вождь Алькобрунъ, — и сей герой

Ни Графъ, ни Герцогъ родомъ,

Но первый въ бурѣ боевой

Межъ дикимъ симъ народомъ!

"Стафордскій Герцогъ внесъ орла

Въ свой гербъ на флагѣ этомъ,

Лурканій, Аргскій Графъ, — вола,

И на вола съ привѣтомъ

Два пса огромные глядятъ,

Улёгшись передъ прагомъ.

А это милый Графовъ братъ

Съ свѣтло-лазурнымъ флагомъ.

Вотъ знамя новое, въ немъ вранъ

Съ зеленою змѣёю,

Подъ нимъ съ дружиной Графъ Букгамъ,

Взлелѣянный войною.

"Здѣсь черный съ бѣлымъ флагъ развитъ

Между дружинъ Армана, —

Арманъ Форбезскій знаменитъ,

Какъ щитъ надежный стана;

Налѣво — Эрелійскій Флагъ

Съ сіяньемъ на срединѣ;

Вотъ идутъ — грозные въ бояхъ —

Ирландцы по долинѣ.

Ихъ два полка, съ однимъ пришелъ

Могучій Графъ Килъдары;

Другой — Десмондскій Графъ привелъ

Врагамъ своимъ для кары.

«У этого флагъ отличенъ

Кокардой золотою,

А у того онъ освѣщёнъ

Горящею сосною.

Здѣсь не одни, скажу тебѣ,

Ирландцы, Англичане,

Шотландцы, грозные въ борбѣ, —

Нѣтъ, Рыцарь, въ нашемъ станѣ

Всѣ, всѣ народы хладныхъ странъ;

Здѣсь есть Норвежцы, Шведы,

Исландцы, — и они въ, нашъ станъ

Пришли на зовъ побѣды.

„Шестнадцать тысячъ ихъ пришло

Изъ дебрей полуночныхъ.

Все волосами обросло

У сихъ пришелѣцевъ мочныхъ,

Какъ у звѣрей, — лицо, хребетъ

И грудь и сплошь все тѣло.

Ихъ копья заслонили свѣтъ; —

Смотри, вотъ флагъ ихъ бѣлой“.

Онъ бѣлъ пока, — но грянь война, —

И кровью Мавританской

Его зардѣеть бѣлизна, —

Такъ вождь рѣшилъ Исландской!»

Еще младой Рожеръ, дивясь,

Разсматриваетъ войско

И жадно слушаетъ разсказъ

Про пылъ вождей геройской, —

И многіе, оставивъ строй,

Сошлись къ нему толпами,

И всѣ шептали межъ собой,

И мѣрили глазами

Того коня, на коемъ онъ

Слетѣлъ передъ полками;

И весь народъ быль изумлёнъ

Такими чудесами.

Чтобъ болѣ удивить народъ

И посмѣяться тайно

Надъ нимъ, Рожеръ узду тресётъ

И въ путь необычайной

Несется на своемъ конѣ;

И, всаднику послушной,

Крылатый конь уже въ странѣ

Ширяется воздушной.

Успѣвъ на Англію взглянуть,

Рожеръ ее оставилъ

И, не задумавшися, путь

Въ Ирландію направилъ.

Онъ надъ Гибсрпіеи проплылъ,

Гдѣ, говоритъ преданье,

Пещеру мужъ святой изрылъ,

Куда на покаянье

Народъ стекался, и грѣховъ

На немъ ужъ не бывало;

Оттуда надъ морями вновь

Онъ въ путь къ Бретани Малой

Летитъ и видитъ, взоръ къ землѣ

Склонивъ дражащій, жадной,

Ангелику въ цѣпяхъ, къ скалѣ

Прикованную хладной.

Къ скалѣ у варварскихъ племенъ,

На Островѣ Печали, —

Такъ съ незапамятныхъ временъ

Тотъ островъ называли, —

Гдѣ чуждый жалости народъ

Съ опасностію жизни

Въ судахъ на лоно бурныхъ водъ

Пускался изъ отчизны,

И для чегожы чтобъ собирашы

Красавицъ отовсюду

И бѣдныхъ въ пищу отдавать

Живьемъ морскому чуду,

Ангелику съ разсвѣтомъ дня

На берегъ проводили,

Какъ слышали вы отъ меня,

И Орку присудили,

Который женщинъ пожиралъ

Прелестнѣйшаго вида.

Я прежде вамъ уже сказалъ,

Какъ жители Ивида,

Блуждая тамъ и сямъ, нашли

Въ объятіяхъ монаха

Ангелику и увезли

Полмертвую отъ страха,

Прелестнѣйшая на землѣ, —

Прелестнѣй Гурій рая, —

Ангелика была къ скалѣ

Прикована нагая,

Какъ мать природа создала

Ее не безъ усилій.

Ничѣмъ Царевна не могла

Прикрытъ и розъ и лилій;

Разбросанныя тамъ и тутъ,

И осенью и лѣтомъ

И въ зиму самую цвѣтутъ

Онѣ роскошнымъ цвѣтомъ.

Не падай изъ ея очей

На лиліи и розы

Округлыхъ, полненькихъ грудей

Росой жемчужной слёзы,

И не рѣзвись у ней зефиръ

Въ златыхъ кудряхъ безпечно, —

Ее за мраморный кумиръ

Рожеръ бы счелъ конечно, —

За изваяніе рѣзца,

Которое нарочно

Приковано для образца

Къ скалѣ въ странѣ полночной.

Рожеръ взглянулъ и вспомнилъ вдругъ

О Брадамантѣ милой.

Смутился у Героя духъ;

Рожеру грустно было;

Рожеръ едва не зарыдалъ

И, съ скорбію душевной,

«Прелестнѣйшая'. — онъ сказалъ,

Представъ передъ Царевной,

Достойная другихъ цѣпей,

Цѣпей любви счастливой,

Свитыхъ изъ миртовъ и лилей

И розъ рукой стыдливой, —

„Ты родилася не для мукъ;

Тебѣбъ лишь знать блаженство…

Кто бѣлизну округлыхъ рукъ,

Кто это совершенство

Небесныхъ — не земныхъ — красотъ

Смѣлъ оскорбить такъ больно?“

И выступилъ холодный потъ

У скованной невольно!

У бѣдненькой покрова нѣтъ,

И все у ней, все видно!

У ней все — прелесть, спору нѣтъ, —

Но быть нагой — всежь стыдно.

Она хотѣла бы закрыть

Лице себѣ руками,

Но цѣпь на нихъ, ее не сбить, —

И, очи внизъ, слезами

Горючими его кропитъ, —

Ей плакать волю дали.

Скрѣпившись, отвѣчать спѣшитъ

Она сквозь вздохъ печали;

Уже уста оживлены,

И звукъ въ нихъ зарождался, —

Но вдругъ съ приморской стороны

Ужасный шумъ раздался.

И вотъ чудовище плывётъ

Громадою живою, —

Одною частью выше водъ,

Другою — подъ водою;

Оно, какъ съ парусами чолнь,

Гонимый вѣтромъ бурнымъ,

Несется къ берегу межъ волнъ

Надъ подогомъ лазурнымъ;

Приближалось, — надежды нѣтъ, —

Царевна молодая

Готовится покинуть свѣтъ,

Отъ страха обмирая.

Рожеръ былъ не готовъ къ борьбѣ

Въ минуту роковую.

Вообразите вы себѣ

Громаду подвижную

Съ кабаньей страшной головой

И съ длинными клыками!

Таковъ былъ Оркъ. Но вотъ Герой

Обѣими руками

Схватилъ копье и — брякъ въ чело;

Чело, точь въ точь стальное,

Ударь безвредно приняло, —

Что пользы въ этомъ боѣ?

Рожеръ взвился, копье на взмахъ,

Собрался съ новой силой.

Увидѣвъ тѣнь его въ волнахъ,

Чудовище забыто,

Что ждетъ его на берегу

Въ роскошномъ цвѣтѣ дѣва,

И въ брань къ нежданному врагу

Спѣшитъ въ порывѣ гнѣва, —

И тамъ и здѣсь его слѣдитъ,

Кружася надъ водою;

Рожеръ чудовище разитъ

Недремлющей рукою.

Завидѣвъ съ высоты змію, —

Когда она весною,

Пещеру бросивши свою,

Ползетъ между травою,

Иль, грѣясь на скалѣ, своей

Одеждою гордится, —

Орелъ спускается надъ ней;

Но, хитрый, онъ боится

Схватить, гдѣ ядъ у ней кипитъ,

И бьетъ ее крылами,

Иль, съ тылу впившись, норовитъ

Сжать острыми когтями:

Такъ Витязь Орка поражалъ,

Удары разсѣвая,

Не тамъ, гдѣ рядъ зубовъ торчалъ,

Но, хитро направляя

Копье и мечъ, то съ тылу бьётъ,

То въ хвостъ, дугой согнутой.

Чудовище съ пути свернётъ, —

И, пользуясь минутой,

Рожеръ взлетитъ и поразитъ

Чудовище всей силой.

Что пользы? Оркъ точь въ шочь гранитъ,

Ему небольно было.

Такъ муха лѣтнею порой, —

Когда на землю тяжкой,

Мучительной наляжетъ зной, —

Сражается съ дворняжкой.

Неугомонная то глазъ,

То морду ей ужалитъ

И — прочь; дворняжка всякой разъ

На муху зубы скалитъ;

За то уже, когда она

Привязчивую схватитъ,

За прежнія вины сполна

Обидчицѣ отплатитъ.

Сердитый Оркъ такъ билъ хвостомъ,

Что бездна взволновалась,

И влага до небесъ столбомъ

Туманнымъ подымалась;

И Витязь самъ не зналъ, гдѣ онъ,

Въ водѣ иль подъ водою;

И конь и самъ онъ весь смоченъ;

Онъ радъ былъ той порою

Скорѣе на берегъ, пока

Не опустился въ воду,

Гдѣ, для спасенья, челнока

Не встрѣтилъ бы въ невзгоду.

Рожеръ рѣшился побѣдить

Чудовище морское

Другимъ оружьемъ, чтобъ не длить

Напрасно время въ боѣ;

Онъ взялся за волшебный щитъ,

Ліющій свѣтъ чудесной;

Но прежде на берегъ летитъ

И наклонясь къ Прелестной,

Надѣлъ на палецъ ей кольцо

Противъ очарованья,

Чтобъ щитъ не бросилъ ей въ лицо

Опаснаго сіянья.

Рѣчь о кольцѣ идеть у насъ,

Которымъ Брадаманта

Освободила въ горькій часъ

Рожера отъ Атланта;

Потомъ, чтобъ милаго спасти,

Къ Альцинѣ посылала

Съ Мелиссой; эта на пути,

Какъ я сказалъ сначала,

Имъ многихъ рыцарей спасла;

А тамъ, какъ нужно было,

Его Рожеру отдала

Въ залогъ любви отъ милой.

Теперь вручилъ его Рожеръ

Ангеликѣ прекрасной;

Ангелику безъ этихъ мѣръ

Постигъ бы рокъ ужасной…

И онъ — и Витязь молодой —

Уже къ ней страстью пышетъ.

Вотъ у моря стоитъ Герои, —

Оркъ море все колышетъ;

Но Витязь со щита тайкомъ

Снимаетъ покрывало, —

И словно въ небѣ голубомъ

Другое солнце встало.

Чудовище ослѣплено

Сіяніемъ чудеснымъ,

И навзничь плавало оно

Предъ берегомъ отвѣснымъ,

Какъ плаваетъ въ рѣкѣ карась

Окормленный отравой.

Рожеръ, копьемъ вооружась,

То въ лѣвой бокъ, то въ правой

Бьетъ Орка, сколько силы есть;

Но, утомившись даромъ

Не могъ вреда ему нанесть

Онъ ни однимъ ударомъ.

Царевна проситъ, чтобы онъ

Оставилъ трудъ напрасной;

Оркъ чешуею защищёнъ,

Для стали безопасной.

„Ахъ, сжалься надо мной, Герой!

Кричитъ она, рыдая;

Пока онъ спитъ, умчись со мной

Изъ пагубнаго края!

Мнѣ лучше потонутъ въ волнахъ,

Чѣмъ быть у Орка въ чревѣ.“

Онъ къ ней; онъ, съ нѣжностью въ очахъ

Даетъ свободу дѣвѣ.

Онъ на коня съ Царевной сѣлъ,

И конь почуявъ шпоры,

На воздухъ взвился, полетѣлъ

Чрезъ долы, черезъ горы.

Такъ прелесть — дѣва спасена,

О чемъ и не мечтала

И, лакомый кусокъ, она

Отъ Орка взбѣжала.

Рожеръ пронзая эмпиреи,

Восторги пьетъ живые;

То грудь цѣлуетъ онъ у ней,

То очи огневыя.

Рожеръ Испанію кругомъ

Хотѣлъ объѣхать прежде, —

Теперь совсѣмъ забылъ о томъ;

Онъ, въ сладостной надеждѣ,

Расположился отдохнуть

На берегахъ Бретани….

Тамъ нѣгою трепещетъ грудь

Среди очарованій;

Тамъ взоры нѣжитъ и ручей,

И лугъ, и холмъ пушистый,

И томно пѣсни соловей

Заводитъ голосистый»

Пылая страстью огневой,

Герой нетерпѣливой

Со стремя звонкаго долой

Стопою торопливой…..

Онъ спрыгнулъ съ одного коня,

И радъ бы на другаго, —

Такъ много у него огня

Кипучаго, Живаго! —

Но онъ въ доспѣхахъ весь кругомъ, —

Несносная преграда!…

И сколько, сколько ихъ на нёмъ!…

Ихъ сбросить прежде надо.

И торопяся, узелокъ

То тамъ, то здѣсь развяжетъ,

Распутаетъ, и всё не въ прокъ, —

Онъ новыхъ два завяжетъ.

Какъ Витязя на этотъ разъ

Нарядъ бѣсилъ и мучилъ!…

Но слишкомъ длинный мой разсказъ,

Быть можетъ, вамъ наскучилъ.

Въ другое время доскажу;

Теперь бы неумѣстнымъ

Разсказъ мой былъ, — я дорожу

Вниманьемъ вашимъ лестнымъ.

ПРИМѢЧАНІЯ,

ПѢСНЬ СЕДЬМАЯ. Стансъ 76. Ст. 5.

И Бализардъ на немъ звенитъ…

Бализардь — мечъ, скованный волшебницей Филариной на погубленіе Орланда, отнятый у ней Орландомъ, у Орланда похищенный Брюнелемъ и переданный Рожеру. Боярдъ.

ПѢСНЬ ОСЬМАЯ. Ст. 45. Ст. 11. 12.

Иларіонъ и Павелъ — пустынники, — одинъ Палестинскій, другой — Египетскій.

Ст. 75. Ст. 4.

Ее вручили Наму.

Намъ — Герцога Баварскій, которому Карломанъ ввѣриль на сохраненіе Ангелику.

ПѢСНЬ ДЕВЯТАЯ. Ст. 69. Ст. 5. 6.

….въ народъ,

Латоною проклятой.

Лягушки — le raue. Переводчикъ прибѣгнулъ здѣсь къ миѳологическому обороту для сохраненія литературной Граціи, если можно такъ выразиться.

ПѢСНЬ ДЕСЯТАЯ.

Отъ 76-го до 90-го станса слѣдуетъ Геральдика, предметъ не поэтическій. Пере водчикъ долго боролся съ нимъ, не одолѣлъ и — проситъ читателей о снисхожденіи.