Неистовый Орланд (Ариосто)/Версия 2/ДО

Неистовый Орланд
авторъ Лудовико Ариосто, пер. Лудовико Ариосто

Оригинал: ит. Orlando furioso, опубл.: 1516. — Источникъ: az.lib.ru • Книга третья.
Перевод Семена Раича (1832).

НЕИСТОВЫЙ ОРЛАНДЪ

Л. АРІОСТА.

Переводъ Раича.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

МОСКВА,
въ Типогр. Лазар. Инст. Вост. Языковъ.
1837

Печатать позволяется

Съ тѣмъ, чтобы по отпечатаніи представлены были въ Ценсурный Комитетъ три экземпляра. Москва, Октября 21 дня, 1856 года.

Ценсоръ Перевощиковъ.

ПѢСНЬ ОДИННАДЦАТАЯ.

Рожеръ, въ замкѣ Атланта. Орландъ на островѣ Ивидѣ. Олимпія, спасенная Орландомъ отъ морского чудовища. Обертъ, Король Ирландскій, влюбленный въ Олимпію. Орландъ, ищущій Ангелики.

Порой и рьянаго коня

Сдержать уздою можно

И поубавишь въ немъ огня;

Но похоти тревожной

Уздой разсудка не смирить,

Дай только ей свободу.

Такъ стоишь только заманишь

Медвѣдя къ кадкѣ мёду,

Разлакомишь, разнѣжить имъ

И вкусъ и обонянье, —

И мёду не зови своимъ,

Онъ жаднаго стяжанье"

Въ очаровательной странѣ,

Подъ тѣнію древесной,

Рожеръ сидитъ наединѣ

Съ Ангеликой прелестной;

На ней отъ головы до ногъ

Ни легкаго покрова;

И удержаться онъ не могъ,

И Брадаманту снова

Забылъ; да еслибъ онъ объ ней

И вспомнилъ съ прежнимъ жаромъ, —

Но все же спутницы своей

Не отпустилъ бы даромъ.

Предъ нею бы и Ксенократъ

Не устоялъ угрюмой.

Рожеръ безъ шлема и безъ латъ,

Онъ занятъ сладкой думой.

Ангелика, склонивъ лицо,

Стыдливый взоръ бросаетъ

На грудь и далѣ, и-кольцо

На пальцѣ замѣчаетъ,

Кольцо, которое у ней

Въ Альбраккѣ воръ всесвѣтной

Въ одинъ изъ злополучныхъ дней

Снялъ съ пальца незамѣтно,

Кольцо, съ которымъ въ первый ра"ъ

Во Францію явилась,

Куда она не въ доброй часъ

Съ Аргаліемъ пустилась,

Оставившемъ копье въ рукахъ

Астольфа паладина.

Съ кольцомъ она, презрѣвши страхъ,

Вступила въ гротъ Мерлана

И надъ Можисомъ верхъ взяла;

Съ нимъ, переплывъ пучины

Орланда и другихъ спасла

Отъ плѣна Драгонтины;

Съ нимъ невидимкой черезъ валъ.

Ушла изъ башни тёмной,

Гдѣ въ заключеніи держалъ

Её старикъ нескромной….

Зачѣмъ разсказывать мнѣ вамъ,

Что каждому извѣстно?

Брюнель, пробравшись по степямъ,

Похитилъ у Прелестной

Сей талисманъ, и съ этихъ поръ

Погибло всё для бѣдной;

Все, всё ей шло наперекоръ, —

Потерянъ тропъ наслѣдной.

Она замѣтила кольцо,

И — нѣтъ восторгамъ мѣры;

Румянецъ бросился въ лицо;

Неймется въ счастье вѣры;

Глядитъ, и думается ей,

Не сонъ ли это сладкой.

Межъ тѣмъ она съ руки своей

Кольцо сняла украдкой

И въ ротъ, и — молніей отъ глазъ

Исчезла при героѣ.

Такъ солнце прячется подъ — часъ

За облако густое.

Рожеръ глядитъ, глядитъ, и вотъ

Какъ будто помѣшался,

И въ изступленьи то вперёдъ,

То всторону метался;

И, вспомнивъ про кольцо, онъ впалъ

Въ глубокое раздумье.

О, какъ несчастный проклиналъ

Свое онъ неразумье!

Какъ проклиналъ поступокъ той,

Которую недавно

Своимъ щитомъ, своей рукой

Онъ спасъ отъ смерти явной!

«Неблагодарная! герой

Проговорилъ уныло,

Вотъ какъ я награжденъ тобой!…

Тебѣ пріятнѣй было

Украсть, чѣмъ въ даръ принятъ, кольцо!

Тебѣбъ сказать полслова,

И, чтобъ прелестное лицо

Твое мнѣ видѣть снова,

Всёбъ отдалъ я, любя тебя;

Всёбъ отдалъ, щитъ чудесный,

Коня, и — самаго себя…

Откликнись, другъ прелестный!..»

Умолкъ, и ощупью искалъ

Ангелики прекрасной;

Не разъ онъ руки простиралъ,

И не её несчастной,

Но воздухъ обнималъ пустой,

И клялъ свой рокъ жестокой.

Она идетъ своей тропой,

И ужъ была далёко.

Предъ ней гора, — въ горѣ былъ гротъ;

Она туда украдкой,

И безъ заботь и безъ хлопотъ

Покушала тамъ сладко.

Въ томъ гротѣ старый жилъ пастухъ,

Внизу паслося стадо

Его коней и стлался лугъ,

Ласкавшій взоръ отрадой;

Лугъ стлался, и на немъ ручей

Шепталъ съ травою сочной;

У грота стойлы для коней

Устроены нарочно.

Ангелика въ тотъ гротъ вошла

Невидимо, безъ шуму,

И цѣлой день тамъ провела,

Обдумывая думу.

И вечеркомъ, при холодкѣ,

Смиривъ души тревогу,

Она рѣшилась налегкѣ

Отправиться въ дорогу

Въ простой, и черезчуръ простой,

Въ пастушеской одеждѣ,

Совсѣмъ не схожей съ той цвѣтной,

Въ какой ходила прежде;

И прелестей ея — простой

Нарядъ не помрачаетъ:

Осанка, поступь — все красой

Волшебной въ ней блистаетъ.

Прочь, прочь, Тилирь и Мелебеи

Съ Неерой, Амариллой,

Съ Филлидой рѣзвою своей,

И Галатеей милой!

Имъ не сравнишься красотой

Съ Ангеликой прекрасной!

Царевна, переждавши зной

Въ пустынѣ безопасной,

Беретъ коня изъ табуна

У свѣтлаго потока,

И тутъ же вздумала она

Пуститься въ край Востока.

Рожеръ межь тѣмъ искалъ, искалъ

Ангелики прекрасной,

И, задыхался, звалъ, звалъ

Её, и все напрасно.

И онъ идешь въ обратный путь,

Туда, гдѣ конь крылатый

Стоялъ; но лить успѣлъ взглянуть,

И, ужасомъ объятый,

Увидѣлъ, что коня ужь нѣтъ,

Предатель оторвался,

Взвился, и на земли лить слѣдъ

Копытъ его остался.

Три горя въ продолженье дня

Извѣдалъ онъ несчастной:

Ни легкокрылаго коня,

Ни дѣвы съ нимъ прекрасной;

Всегоже было тяжелѣй,

Что онъ съ кольцомъ разстался,

Съ кольцомъ возлюбленной своей;

Объ нёмъ онъ встосковался:

Онъ въ немъ цѣнилъ не силу чаръ,

Не то его крушило,

Нѣтъ, это былъ завѣтный даръ

Отъ Брадаманты милой.

Собравъ оружіе, герой

Съ тоской въ душѣ глубокой

Идетъ, оставивъ брегъ морской,

И — черезъ лугъ широкой

Всё далѣ, далѣ, и вступилъ

Въ дуброву вѣковую;

Въ дубровѣ невзначай открылъ

Дорогу онъ большую.

При безмятежной тишинѣ

Не долго шолъ несчастный;

Остановясь, онъ всторонѣ

Услышалъ шумъ ужасный.

Услышалъ онъ ужасный шумъ

И трескъ оружіи въ сѣчѣ,

И, пробудясь отъ грустныхъ думъ,

Бѣжитъ, и не далече

Увидѣлъ, — въ чащѣ два бойца

Вступили въ бои кровавой;

Кипѣли местью ихъ сердца,

За что, не знаю право.

Одинъ изъ нихъ былъ великанъ;

Не говоря ни слова,

Онъ наступалъ, напрягши стань,

На витязя младова.

Вращаясь, витязь то съ щитомъ,

То бросится съ булатомъ

Къ врагу, готовому шеломъ,

Горящій чистымъ златомъ,

Разбить на темѣ булавой, —

А конь лежалъ ужъ въ прахѣ. —

Рожеръ сталъ твердою ногой,

И ожидаетъ въ страхѣ,

Что будетъ; какъ бы онъ желалъ,

Чтобы въ борьбѣ неравной

Надъ великаномъ одержалъ

Побѣду витязь славной!

Жалалъ, но одаль самъ стоялъ,

Какъ зритель боя скромной.

Вотъ руку пеликанъ поднялъ,

И булавой огромной

Бухъ въ темя витязя, и въ прахъ

Палъ витязь оглушенный;

И смерть врагу готовя врагъ,

Побѣдой восхищенный,

У побѣжденнаго шеломъ

Съ забраломъ отрѣшаетъ.

Рожеръ глядитъ, и сердце въ нёмъ

Отъ страха замираетъ.

Онъ въ побѣжденномъ узнаётъ

Мгновенно…. Брадаманту;

И, вспыхнувъ, бросился вперёдъ,

Грозитъ мечемъ гиганту,

И побѣдителя съ собой

На бой зоветъ кровавый;

Но тотъ нейдетъ на новой бой,

Не ищетъ новой славы,

Отвѣта даже не даетъ

На вызовъ къ сѣчѣ новой,

И дѣву на руки беретъ

Съ усмѣшкою суровой,

И, вскинувъ на плечо, чрезъ долъ,

Чрезъ боръ, какъ волкъ съ ягнёнкомъ,

Или — пернатыхъ царь — орелъ

Съ дражащимъ голубёнкомъ.

Рожеръ увидѣвъ, что помочь

Скорѣе надо милой,

Во всю за нимъ пустился мочь;

Но пользы мало было:

Гигантъ такъ широко шагалъ,

И такъ частилъ ногами,

Что витязь чуть чуть достигалъ

Бѣгущаго глазами.

Бѣжитъ Рожеръ, бѣжитъ бѣглецъ,

И оба ужь далёко;

Лѣсъ рѣже, рѣже, наконецъ

Предъ ними лугъ широкой.

Гигантъ на лугъ, и по слѣдамъ

Гиганта витязь мчится….

Оставимъ ихъ; пора ужь намъ

Къ Орланду возвратишься,

Который бросилъ самопалъ

Молніеносный въ море,

Чтобъ свѣтъ ужь болѣ не видалъ

Его себѣ на горе.

Какая польза? врагъ людей,

На зло всегда готовый,

Который съ первыхъ міра дней,

Не дремля, строитъ ковы,

Который Евву поощрилъ

Въ раю на дѣло злое,

Который въ тартарѣ отлилъ

Орудье громовое,

И гибельное для людей

Искуство — чародѣю

При нашихъ прадѣдахъ, злодѣй,

Открылъ чредой своею.

Орудье то на днѣ морскомъ

Не вѣкъ, не два лежало,

И съ помощію чаръ потомъ

Въ Германію попало;

Германцы опытамъ его

Различнымъ подвергали,

Доискиваясь до всего,

И тайну разгадали:

Самъ демонъ умъ ихъ изощрилъ

И, замышляя злое,

Употреблять ихъ научилъ

Орудье роковое.

И скоро перешло оно

Въ Италію, оштолѣ

Во Францію передано.

Такъ зло все болѣ, болѣ

Росло, и наконецъ по всей

Разсѣялось вселенной.

Являлась пушки у людей

И ружьи постепенно;

И показались у дружинъ

Мортиры, Фальконеты,

Пищаль, винтовка, карабинъ,

Мушкетъ и пистолеты.

И имъ ни камень, ни металлъ

Пути не преграждаетъ;

Кудабы выстрѣлъ ни попалъ,

Всё разомъ сокрушаетъ.

Несчастный воинъ, брось копье,

Брось мечъ и шлемъ и латы,

И на плечо бери ружье,

Иль карабинъ проклятый!

Я знаю, безъ ружья въ борьбѣ,

Въ войнѣ съ врагомъ кровавой

Не выждать радости тебѣ,

Не увѣнчаться славой.

Созданье адское! съ тѣхъ поръ,

Какъ стало ты извѣстно,

Война не славу, а позоръ

Разноситъ повсемѣстно.

Теперь ужь не цвѣсти въ бояхъ

Военному искуству,

Не жить у воиновъ въ сердцахъ

Возвышенному чувству;

Теперь ни доблести въ воинѣ,

Ни мужества не видно;

Въ ней торжествуетъ наравнѣ

Герой и трусъ безстыдной.

Война — источникъ золъ для всей

Европы утомленной,

Но болѣ, болѣ для моей

Италіи безцѣнной —

Не кончена, а сколькихъ нѣтъ

Неустрашимыхъ въ боѣ!

Ихъ въ мракъ свело съ пути побѣдъ

Оружье роковое…

Злодѣй, кто изобрѣлъ его!

И люди съ мірозданья

Не видывали ничего

Ужаснѣй изъ созданья.

И я увѣренъ, что Творецъ

Злодѣя въ наказанье

Низвергнулъ въ тартаръ наконецъ

На вѣчное страданье;

Тамъ извергъ вмѣстѣ заключёнъ

Съ Іудою проклятымъ….

Но объ Орландѣ слово. Онъ

Подъ парусомъ крылатымъ

Спѣшитъ въ Ивидъ, гдѣ съ каждымъ днёмъ

По женщинѣ прекрасной

На дикомъ берегу морскомъ

Съѣдаетъ Оркъ ужасной.

Орландъ желаніемъ горитъ

Перенестись скорѣе

Чрезъ зыби влажныя въ Ивидъ;

Но вѣтръ, скользя по реѣ,

Порою въ паруса пахнётъ

Съ востока, или юга,

И, стихнувъ, на зыбяхъ уснетъ;

Порою два — три круга

Завьешь и силой повернётъ

Назадъ корабль лѣнивый;

И къ цѣли медленно плывётъ

Орландъ нетерпѣливый.

Такъ Богъ устроилъ; Онъ хотѣлъ,

Чтобъ витязь знаменитой

Къ Ивиду для великихъ дѣлъ,

Съ надежною защитой

Къ несчастнымъ, невзначай присталъ

Съ царемъ Ирландскимъ вмѣстѣ.

«Брось, кормчему Орландъ сказалъ,

Брось якорь въ этомъ мѣстѣ,

И отпусти ладью со мной!

Мнѣ въ спутникахъ нѣтъ нужды;

Одинъ неробкою стопой

Иду на берегъ чуждый.»

«Дай самый длинный мнѣ канатъ.

Дай якорь мнѣ поболѣ.

Я скоро возвращусь назадъ,

Я вѣренъ твердой волѣ;

Хочу и — поражу въ бою-

Чудовище морское.»

Сказалъ, и бросился въ ладью,

Готовый стать на боѣ.

Изъ всѣхъ оружіи онъ берётъ

Одинъ свой мечъ могучій,

И по равнинѣ свѣтлыхъ водъ

Плыветъ на брегъ зыбучій.

Напрягши веслы, онъ плыветъ,

Сѣвъ къ берегу спиною.

Такъ ракъ изъ-подъ воды ползетъ,

Браздя песокъ клешнею.

Былъ часъ, когда наперекоръ

Желаніямъ Типтона

Прелестная Аврора взоръ

Склонила съ небесклона

Къ прелестному царю свѣтилъ,

Который половину

Чела открылъ, другую скрылъ

Въ лазурную пучину.

Орландъ несется въ челнокѣ;

Ужъ близокъ берегъ дикій;

Вдругъ слышитъ стонъ невдалекѣ

И жалобные крики.

И снова стихло всё; герой,

Оборотись налѣво,

Увидѣлъ у скалы крутой

Обрубленное древо;

У древа женщина была

Прикована нагая;

У ногъ безпечно прилегла

Волна береговая.

Несчастная! она къ земли

Склонила взоръ унылой;

И распознать её вдали

Орланду трудно было.

Нетерпѣливый — онъ свой чёлнъ

Въ скалѣ всей силой гонитъ…

Вдругъ раздается шумъ отъ волнъ,

И, вздрогнувъ, берегъ стонетъ

И вотъ надъ бездною морской

Чудовище возстало;

Оно, казалося, собой

Всё море покрывало.

Поднявшись отъ земли, туманъ

Скопляется, густѣетъ,

И тучею съ эѳирныхъ странъ

Огромной тяготѣетъ,

И тьма, темнѣе тьмы ночной,

Все небо облегаетъ:

Такъ надъ поверхностью морской

Чудовище всплываетъ.

Всё встрепенулось, всё дрожитъ;

Одинъ Орландъ спокоенъ;

Онъ на чудовище глядитъ,

И духомъ не разстроенъ.

Не измѣняющій своимъ

Намѣреньемъ великимъ,

Онъ мчится по волнамъ морскимъ,

И сталъ предъ брегомъ дикимъ,

Рѣшившись твердо защитить

Красавицу нагую,

И въ бой съ чудовищемъ вступить

Въ минуту роковую.

Взявъ якорь и капать съ собой,

Межь Оркомъ и младого

Красавицею сталъ герой

Безтрепетный съ ладьею.

Орландъ стоитъ и ждетъ, и вотъ

Чудовище открыло

Такъ широко огромный ротъ,

Что въѣхать можно было

Въ него съ конемъ; Орландъ вперёдъ,

И бросился съ канатомъ

И якоремъ въ открытый ротъ

И съ роковымъ булатомъ;

Да, кажется, и съ челнокомъ

Въ пасть Орка онъ вплываетъ,

И якорь между языкомъ

И нёбомъ укрѣпляетъ;

И Оркъ не могъ уже никакъ

Сжать челюстей широкихъ.

Такъ рудокопъ, спускаясь въ мракъ

Тѣхъ пропастей глубокихъ,

Гдѣ зараждается руда,

Подпоры всюду ставитъ

И осторожнаго тогда

Земля ужъ не задавитъ.

У якоря зубцы, вѣтьвясь,

Стояли такъ высоко,

Что Графъ главой ихъ въ этотъ разъ

Не доставалъ далёко.

Обезопасившись, герой

Булатъ свой обнажаетъ,

Идётъ свободною стезёй

И Орка поражаетъ.

Ворветсяль въ градъ нежданный врагъ,

И граждане напрасно

Спасенья ищутъ; всюду страхъ,

И гибнетъ градъ несчастной:

Такъ и съ чудовищемъ, — оно

Спасенья не сыскало;

Оно Орланду предано,

И отъ меча страдало.

И вотъ то надъ водой всплывешь

И на бокъ повернётся,

То, шелохнувшися, нырнетъ,

Морскаго дна коснется,

Наляжетъ чревомъ, и песокъ

Крушитъ, клубитъ волною.

Орланда залилъ водный токъ,

И за канатъ рукою

Схватяся, онъ назадъ плывёть

Отъ видимой напасти,

Надежный якорь напередъ

Вонзивъ у Орка въ пасти.

Такъ онъ до берега доплылъ,

Сталъ твердою ногою,

И якорь съ Оркомъ потащилъ

На берегъ за собою;

Оркъ шелъ, и вспѣнилась подъ нимъ

Смущенная Пучина;

Онъ за канатомъ шелъ крутымъ

По волѣ паладина,

У коего подъёмъ одинъ

И розмахъ рукъ могучихъ

Сильнѣе тысячи машинъ

И воротовъ скрипучихъ.

Какъ буйволъ, невзначай арканъ

Почуявшій на шеѣ,

То повернётъ дебелой станъ

И круче и быстрѣе,

То упадетъ, то встанетъ вновь,

Но не порвётъ аркана:

Такъ Оркъ, влекомый межъ валовъ

Сѣдаго океана,

Бушуетъ, бьется и клубитъ

Смутившіяся воды;

Но тщетно, — онъ не возвратятъ

Потерянной свободы.

Онъ столько крова потерялъ,

Что море въ эту пору,

То море, гдѣ онъ жизнь кончалъ,

Назвать бы Чермнымъ впору.

Онъ море билъ, дробилъ хвостомъ,

И разверзались бездны,

И брызги, огустѣвъ, столбомъ

Подъ сводъ взлетали звѣздный,

И эхо ревъ и вой валовъ

И гулъ и стонъ унылой

До отдаленныхъ береговъ

По дебрямъ разносило.

Оставивъ гротъ прохладной свой

И посѣтивши море,

Протей увидѣлъ, какъ герой

Съ спокойствіемъ во взорѣ

Вошелъ въ пасть Орка и назадъ

Съ добычей возвратился;

Увидѣлъ и, не помня стадъ,

Украдкой въ бѣгъ пустился.

И самъ Нептунъ — самъ богъ морей —

Делфиновъ запрягаетъ,

И въ Эѳіопію скорѣй, —

Въ немъ сердце замираетъ.

И Нереиды въ глубинахъ

Трепещущія съ Иной

И Мелицертомъ, всѣ въ слезахъ,

И Главкъ, простясь съ пучиной,

Кто какъ умѣлъ, пустились въ бѣгъ.,

За край родной не споря.

Орландъ межъ тѣмъ извлекъ на брегъ

Чудовище изъ моря;

Избившись, истомясь, оно

Дыханье иступило

Скорѣе, чѣмъ извлечено

Изъ волнъ на берегъ было.

Случалось видѣть странной бой

Немногимъ изъ Ивидянъ,

И подвигъ витязя святой

Въ глазахъ ихъ былъ обиденъ;

Онъ святотатство совершилъ

По мнѣнью суевѣрныхъ, —

И не одинъ изъ нихъ твердилъ:

«Дождаться бѣдъ намъ вѣрныхъ!

Протей опять, ожесточая»

За явную обиду,

Предастъ стадамъ чудовищъ насъ,

И не спастись Ивиду."

«Чтобъ не погибнуть до конца

Отъ божескаго мщенья,

Скорѣе въ волны пришлеца

Какъ жертву очищенья!»

Какъ съ пламенника на другой

Огонь перебѣгая,

Вдругъ разливается волной

Отъ края и до края:

Такъ гнѣвъ разлился по сердцамъ;

И тамъ и здѣсь волненье,

И рѣшено предать волнамъ

Орланда въ тожь мгновенье.

И вотъ кто на него съ мечемъ,

Кто съ мѣткими стрѣлами;

Шумятъ на берегу морскомъ,

Слились толпы съ толпами;

Напали, начинаютъ бой….

Какъ витязь удивился

Неблагодарности такой!….

За нихъ онъ съ Оркомъ бился,

Для нихъ онъ силы истощалъ,

Отъ нихъ онъ за спасенье

Признательности ожидалъ;

А выждалъ — оскорбленье!…

Медвѣдь, родившійся въ Литвѣ,

Или въ Россіи хладной,

Водимый будто въ торжествѣ

По ярмаркѣ нарядной,

Идетъ, — за нимъ спѣшатъ, визжатъ

И лаютъ собачонки;

А онъ и не глядитъ назадъ,

Послышавъ лай ихъ звонкій:

Таковъ Орландъ; онъ окруженъ

Толпой людей презрѣнной,

И страха чуждъ; дунь только онъ, —

И въ прахъ она мгновенно.

Онъ Дуринданъ вонъ изъ ножонъ,

И путь пробилъ широкой.

Враги подумали, что онъ

Падетъ въ борьбѣ жестокой;

И какъ не пасть ему? лишь пылъ,

Лишь натискъ твердый нуженъ;

Онъ безъ щита, безъ латъ, онъ былъ

Совсѣмъ обезоруженъ….

Глупцы не знали, что онъ могъ

Противостать имъ смѣла,

Что съ темя у него до ногъ

Какъ адамантъ все тѣло.

Что невозможное другимъ

Ему возможно было….

И тридцать человѣкъ предъ нимъ

Легло, не справясь съ силой,

Отъ десяти какихъ ни будь

Ударовъ Дуриндана;

Всѣ прочіе — въ обратной путь

Съ прибрежья океана.

Орландъ къ красавицѣ спѣшитъ,

Несетъ ей даръ свободы….

Вдругъ новый шумъ; земля дрожитъ

И, пѣнясь, воютъ воды,

Межь тѣмъ, какъ варвары вели

Съ Орландомъ бои несчастной,

Ирландцы на берегъ сошли

Враждебной безопасно,

Разсѣялись изъ края въ край,

Не находя преграды,

И бросившися невзначай,

Бьютъ, рѣжутъ безъ пощады;

И полъ и возрастъ позабытъ,

Спитъ жалость у жестокихъ;

И кровь потоками бѣжитъ

Среди долинъ широкихъ.

Островитяне не могли

Отпору дать имъ силой.

Народу мало, и земли

У нихъ немного было;

Къ тому жъ ожесточенный врагъ

Напалъ на нихъ нежданно.

Повсюду смерть, иль смерти страхъ

И мечъ и пламень рдяной

Все сокрушилъ, все истребилъ;

Не стало зданій болѣ;

Народъ побитъ, гдѣ городъ былъ,

Тамъ разостлалось поле.

Кругомъ смятеніе и шумъ;

Но витязь безопасно

Идетъ въ порывѣ сладкихъ думъ

Къ красавицѣ несчастной,

Прикованной у хладныхъ скаль

И Орку обреченной.

Онъ ближе, ближе, и стоялъ

Предъ нею изумленной….

Онъ въ ней Олимпію узналъ,

Которую коварно

На произволъ судьбы отдалъ

Биренъ неблагодарной.

Гонимая судьбой, она

Въ тотъ самый день печальной,

Какъ брошена была одна

Въ странѣ безлюдной, дальной,

Корсарами увезена

И продана въ Ивидѣ.

Орландъ предъ ней… въ какомъ она

Ему предстала видѣ!

Узнавъ его, она свой взоръ

Потупила невольно;

Несчастную снѣдалъ позоръ,

Ей слово молвишь больно.

«Какой судьбой приведена

Ты въ этотъ край несчастной

Изъ странъ, гдѣ ты упоена

Была любовью страстной?

Спросилъ Орландъ; давно ли васъ

Оставилъ я счастливыхъ?

Она въ отвѣтъ, не смѣя глазъ

Поднять при немъ стыдливыхъ:

„Благодарить ли мнѣ, герой,

Тебя за избавленье,

Иль укорять?… Мнѣ свѣтъ дневной,

Мнѣ жизнь — не утѣшенье!..“

„Благодарю я за одно,

Что смертію ужасной

У Орка въ чревѣ не дано

Погибнуть мнѣ несчастной,

Но не за жизнь; что жизнь моя?

Мнѣ всё въ ней мрачно, дико.

О, какъ бы благодарна я

Была тебѣ, великой,

Когда бы, тронувшись моей

Плачевною судьбою,

Ты далъ мнѣ умереть скорѣй!

Пора, пора къ покою!“

Тутъ начала она сквозь слёзъ

Разсказывать герою

Про всё, что съ нею случилось,

Какъ ночью, въ часъ покою,

Супругомъ брошена была,

Какъ продана въ Ивидѣ.

Она, межъ тѣмъ какъ рѣчь вела,

Точь въ точь была въ томъ видѣ,

Въ какомъ Діана горсть воды

Плеснула въ Лктеона,

Открывъ несчастнаго слѣды

Съ береговаго склона.

Легко понять, что скрыть отъ глазъ

Олимпія хотѣла,

Открывъ, оставивъ на показъ

Другія части тѣла.

Орландъ ждетъ корабля; цѣпей

На ней уже не стало;

Ждетъ корабля, чтобъ бѣдной ей

Накинуть покрывало.

Межь тѣмъ Ирландской царь Обертъ

Является нежданно.

Обертъ узналъ, что Оркъ простертъ

На брегѣ бездыханной;

Что съ якоремъ въ него входилъ

Какой-то рыцарь смѣлой;

Что этотъ рыцарь совершилъ

Неслыханное дѣло;

Онъ Орка, словно чолнъ, встащилъ

На берегъ за собою.

Обертъ узналъ, и поспѣшилъ

Къ безстрашному герою

Одинъ, безъ спутниковъ, — они

Ивидъ опустошали,

Все разрушали и огни

Повсюду разливали.

Орландъ весь влагою облитъ;

Орландъ облитъ весь влагой,

И кровъ еще съ него бѣжитъ;

Бросавшійся съ отвагой

Въ пасть Орка, только что ступилъ

На брегъ онъ послѣ боя.

Но Царь лишь взоръ къ нему склонилъ,

И угадалъ героя.

Обертъ предчувствовалъ въ пути,

Что на опасность явно

Одинъ Орландъ лишь могъ идти

И кончить подвигъ славной.

Орландъ Обертомъ узнанъ былъ;

Обертъ при Карломанѣ

Въ почетномъ званіи служилъ

И при Дворѣ и въ станѣ;

Не болѣ года, какъ отца

Онъ своего лишился,

И для принятія вѣнца

Въ отчизну возвратился;

Онъ прежде съ Графомъ много разъ

Во Франціи видался.

Царь къ Графу бросился тотчасъ

И нѣжно съ нимъ обнялся.

И Графъ былъ радъ, и Графъ обнялъ

Оберта съ восхищеньемъ,

Потомъ подробно разсказалъ

Съ сердечнымъ умиленьемъ

Про бѣдствія, про горькій плѣнъ

Олимпіи прекрасной;

Какъ съ нею поступилъ Биренъ,

Какъ онъ супругѣ страстной

За страсть, за вѣрность заплатилъ

Измѣною коварной;

Высокихъ чувствъ не оцѣнилъ

Биренъ неблагодарной.

Графъ разсказалъ, какъ принесла

Она бъ дань нѣжной страсти

Все, все, что принести могла,

И какъ во дни несчастій,

Лишась наслѣдства и родныхъ,

Сама на смерть летѣла;

Какъ самъ онъ въ странствіяхъ своихъ

Былъ очевидцемъ дѣла.

Струились слезы изъ очей

Олимпіи прекрасной,

Межъ птѣмъ какъ рѣчь была о ней,

И всё о ней несчастной.

И въ этотъ разъ какъ небеса

Лицо прелестной было,

Когда весна, земли краса,

Въ слѣдъ за зимой унылой

Придетъ, и облачко порой

Вкругъ солнца обовьется,

И каплетъ дождикъ надъ землёй,

И соловью поется….

И, крылья обмакнувъ въ слезахъ

Олимпіи прекрасной,

Эротъ восторги пьетъ въ очахъ

И дышетъ сладострастно,

И стрѣлу въ пламени очей

Златую раскаляетъ,

И въ слившійся изъ слёзъ ручей

Украдкой погружаетъ, —

Въ ручей, межъ розъ и межъ Дилей,

Бѣжавшій у стыдливой,

И закаленную съ очей

Въ Оберта торопливо;

И отъ стрѣлы броня и щитъ

Оберту не спасенье;

Онъ на Олимпію глядитъ,

Глядитъ, и весь сталъ млѣнье.

Какою прелестью ее

Природа надѣлила!

Она надъ нею всё свое

Искуство истощала;

Что ни черта, то красота.

Что за плеча крутыя Î

Что за лицо! что за уста!

Что за глаза живые!

Что за прелестной станъ у ней!

А груди!… что за груди!..

Нѣтъ! никогда грудей милѣй

Не видывали люди.

Онѣ у ней бѣлѣй стократъ

Лишь выпавшаго снѣга

И, полненькія, взглядъ манятъ;

Съ нихъ такъ и вѣетъ нѣга.

А промежутокъ между нихъ,

Не скрытый подъ косынкой,

Казался межь холмовъ крутыхъ

Роскошною долинкой

Подъ легкой тѣнью алыхъ розъ

И лилій бѣлоснѣжныхъ,

Покрытыхъ жемчугами росъ —

Сихъ слёзъ Авроры нѣжной…..

Описывать ли красоты

Олимпія другія,

Которыя, таясь, мечты

Въ насъ будятъ огневыя?…

Все, все въ ней было образецъ

Красы неимовѣрной,

Какой и Фидіевъ рѣзецъ

Не выразилъ бы вѣрно.

Когдабъ увидѣлъ самъ Парисъ

Олимпію на Идѣ,

Куда богини собрались;

Не отдалъ бы Кипридѣ,

На зло соперницамъ ея,

Онъ яблока златаго.

Въ чужіе бъ не пошелъ края

Искать жены другаго.

„Елена, молвилъ бы онъ ей,

Останься съ Менелаемъ!

Люблю Олимпію!… съ ней, съ ней

Сердца мы сочетаемъ!“

Когдабъ Олимпія жила

Въ Кротонѣ, въ вѣкъ счастливой,

Какъ слава Зевксиса цвѣла,

Какъ онъ хотѣлъ на-диво

Создать Елены идеалъ

И, вспламенясь мечтою,

Гречанокъ вкругъ себя собралъ

Чудесныхъ красотою;

Не сталъ бы каждой ихъ чертой

Онъ дорожить напрасно,

И всѣбъ черты списалъ съ одной

Олимпіи прекрасной.

Биренъ конечно не видалъ

Своей супруги скромной

Во всей красѣ, безъ покрывалъ,

Ни днёмъ ни ночью тёмной;

Иначе бы не бросилъ онъ

Ее на чуждомъ брегѣ.

Обертъ въ Олимпію влюблёнъ;

Онъ таетъ, млѣетъ въ нѣгѣ,

И проливаетъ въ душу ей

Отраду утѣшенья,

Пророча ей блаженство дней

За прежнія мученья.

Онъ обѣщался вмѣстѣ съ ней

Въ Голландію пуститься,

Со всей дружиною своей

На брань вооружиться,

Удѣлъ отцовъ ей возвратишь

И, кончивъ подвигъ съ честью,

Ея предателю отмстить

Неслыханною местью;

И облегчивши сердце ей

Отрадою надежды,

Повсюду разослалъ людей

Искать для ней одежды.

Не нужно было посылать

За нею въ край далёкой;

Не трудно было отыскать

Ее въ странѣ жестокой,

Гдѣ Орку съ каждою зарёй

Красавицъ приводили.

Олимпію своей чредой

Одѣли, нарядили

Не прихотливо, безъ затѣй

Излишнихъ туалета.

Царю хотѣлось, чтобъ пышнѣй

Она была одѣта….

Напрасно…. будь на ней атласъ,

Будь дорогія ткани,

Будь всё прелестное для глазъ;

Но для его желаніи

Всё мало, — мало, еслибъ ихъ

Сама Минерва ткала

На божескихъ станахъ своихъ

И златомъ вышивала;

Могли ли злато и атласъ

Придать красы прелестной,

Очаровательной для глазъ,

Единственной, чудесной?….

Какъ радъ Орландъ, что Царь влюблёнъ!

Ему бы мстить Бирену;

Теперь Царю оставилъ онъ

Биренову измѣну.

Не для Олимпіи въ Ивидъ

Спѣшилъ Орландъ несчастный;

Въ груди его давно горитъ,

Закравшись, пламень страстный;

Онъ для Ангелики летѣлъ

Чрезъ пѣнистое море,

И, если бы нашелъ, хотѣлъ

Помочь любезной въ горѣ.

Ангелики тамъ не нашли,

И даже не узнали,

Была ли въ той она дали:

Ивидяне всѣ пали,

Изъ всѣхъ ихъ ни одной живой

Души не осталося.

Всё войско съ утренней зарёй

Въ отчизну понеслося;

Съ нимъ и безтрепетный въ бою

Рѣшился въ путь пуститься,

Чтобъ чрезъ Ирландію въ свою

Отчизну возвратишься.

Въ Ирландіи онъ погостилъ

Одинъ денёкъ — не болѣ;

Обертъ просилъ его, просилъ

И — отпустилъ неволей.

Собравшись въ путь, Орландъ берётъ

Съ Царя честное слово

Бирену, выступивъ въ походъ,

Мстить местію суровой.

Брать слово! Царь и безъ того

Давно и спалъ и видѣлъ,

Какъ сжить злодѣя, что его

Олимпію обидѣлъ.

И заключивъ союзъ съ царемъ

Британскимъ и Шотландскимъ,

Помчался влажнымъ онъ путемъ

На брань къ брегамъ Голландскимъ

И скоро потерялъ Биренъ

Неправдою взятое;

Средь сихъ нежданныхъ перемѣнъ

Несчастный въ жаркомъ боѣ

И свой участокъ потерялъ:

Зеландцы измѣнили;

И онъ отъ рукъ Оберта палъ

Въ послѣдній часъ усилія.

Обертъ въ супружество вступилъ

Съ Олимпіей прелестной.

Такъ рокъ царицей бытъ судилъ

Графинѣ неизвѣстной!

Орландъ летитъ на кораблѣ,

Повѣрившись надеждѣ,

И скоро пристаетъ къ землѣ,

Оставленной имъ прежде.

Тамъ ждалъ Орланда Брильядоръ;

Онъ на коня садится,

И бросивши послѣдній взоръ

На море, сушей мчится.

Онъ вѣрно этою зимой

Чудесъ надѣлалъ много,

Чудесъ, не выставленныхъ мной;

Но не судите строго;

Не я виной; Орландъ творилъ

Великія дѣянья,

Но сямъ объ нихъ не говорилъ,

Чуждаясь воздаянья.

Не будь другихъ, и всѣ дѣла

Великаго душою

Сокрыла бы забвенья мгла

Навѣки подъ луною.

Зимою про его дѣла

Совсѣмъ не слышно было;

Но только что съ небесъ сошла

Весна съ улыбкой милой,

Дохнула сладостно на міръ

Румяными устами,

И разыгравшійся Зефиръ

Повѣялъ надъ лугами, —

Дѣла Орландовы блистать

Вновь стали подъ луною

И выше, выше вырастать

Съ цвѣтами и травою.

Съ холма на холмъ, изъ дола въ долъ

Орландъ съ тоской глубокой

То мчался вскокъ, то тихо брёлъ;

Вотъ слышитъ, — не далёко

Въ густомъ лѣсу и крикъ и стонъ

Протяжно раздаётся;

И мечъ мгновенно изъ ножонъ,

Герои на стонъ несётся….

Но разскажу въ другой вамъ разъ,

Что съ паладиномъ было,

Когда не скученъ мой разсказъ,

Когда вамъ слушать мило.

ПѢСНЬ ДВѢНАДЦАТАЯ.

Орландъ въ очарованномъ замкѣ. Явленіе Ангелики. Поединокъ Орланда въ Ферраголи. Шалости Ангелики. Отряды Мавровъ, истребленные Орландомъ. Орландъ въ разбойничьемъ гротѣ.

Разставшись съ матерью боговъ

И возвратясь въ долины,

Гдѣ подъ ударами громовъ

Палъ Энцеладъ съ стремнины,

И, жертва вѣчная огней,

Подъ Этной спитъ громадной,

Церера дочери своей

Искала безотрадно.

Всѣ радости похищены

У матери бездѣтной;

И вотъ она, взявъ двѣ сосны,

Является предъ Этной.

Пришла, въ волканѣ ихъ зажгла

Огнемъ горящимъ вѣчно,

Своихъ драконовъ запрягла,

И съ горестью сердечной

Пустилась по болотнымъ мхамъ,

По холмамъ и равнинамъ,

И по степямъ и по лѣсамъ,

И по крутымъ стремнинамъ,

И по борамъ и но полямъ,

Чрезъ рѣки и потоки,

И по землѣ и по морямъ,

И въ адъ сошла глубокій.

Когдабъ Орландъ подобно ей

Могъ дѣлать все по волѣ;

Онъ за Ангеликой своей

Пустилсябъ въ горькой долѣ

По всей землѣ, по всѣмъ морямъ

И по предѣламъ неба;

Все высмотрѣвши тамъ и сямъ,

Сошелъ бы въ мракъ Эреба:

Но подъ Орландомъ не везли

Драконы колесницы;

И онъ искалъ лишь на земля

Души своей царицы.

Объѣхавъ Францію, онъ въ путь

Въ Италію сбирался,

И на Германію взглянуть

Проѣздомъ покушался;

Слетать въ Испанію, потомъ

Плыть въ Ливію отважно;

Онъ думалъ…. вдругъ въ лѣсу густомъ

Раздался стонъ протяжной;

И обратясь къ той сторонѣ,

Гдѣ кто-то будто плачетъ,

Орландъ впередъ; глядь, — на конѣ

Огромный рыцарь скачетъ

Съ прелестной дѣвушкой въ рукахъ;

Несчастная и бьется

И, разливаяся въ слезахъ,

Изъ рукъ злодѣя рвется,

И молитъ Графа ей помочь,

Минуты не теряя.

Орландъ взглянулъ, предъ намъ точь вѣточъ

Ангелика младая,

Та самая, которой онъ

И день и ночь несчастной

Искалъ, презрѣвши тьмы препонъ,

И долго и напрасно.

Она ли то, иль не она,

Навѣрно неизвѣстно,

Но только чудо какъ сходна

Съ Ангеликой прелестной.

Орландъ взглянулъ, и задрожалъ

И запылалъ и, гнѣвный,

Громовымъ голосомъ кричалъ

На хищника царевны;

Громовымъ голосомъ кричалъ

И, не стерпѣвъ позора,

Припалъ къ лукѣ и поскакалъ,

Пришпоривъ Брильядора.

Ни слова хищникъ, онъ впередъ

Чрезъ чащу въ бѣгъ проворной

Съ своей добычей въ скокъ и въ лётъ

Быстрѣй чѣмъ вѣтръ нагорной.

Орландъ къ слѣдамъ его приникъ,

Онъ по пятамъ несется;

И трескъ деревъ и дѣвы крикъ

Въ дубровѣ раздается.

Они бѣгутъ, бѣгутъ, — я вотъ

Примчались въ лугъ широкой,

Гдѣ пышный замокъ возстаётъ

И свѣтится далёко.

Чудесное созданье — онъ

Роскошно, торовато

Изъ мрамора сооружёнъ,

Врата — литое злато.

Вотъ хищникъ на широкія дворъ

Съ добычей драгоцѣнной

Ударился, и Брильядоръ

Тудажь за нимъ мгновенно.

Орландъ нетерпѣливый глядь

Направо и налѣво,

И хищника ужъ не видать,

Онъ скрылся вмѣстѣ съ дѣвой.

И, прыгъ съ коня, Орландъ летитъ

Какъ молнія по зданью,

И жаднымъ взоромъ все слѣдитъ,

Не измѣнивъ вниманью.

Онъ нижній осмотрѣлъ этажъ,

Не минувъ ни покоя,

Оттуда вверхъ; но участь тажь

И тамъ ждала героя:

Пропавшихъ тамъ и сямъ искалъ,

И не сыскалъ несчастной,

И только время потерялъ

Онъ въ поискахъ напрасно.

Придётъ въ покой, придётъ въ другой,

Всё видитъ шелковыя

Постели съ битью золотой

Да ткани парчовыя;

Полы въ коврахъ, а на стѣнахъ

Богатые обои.

Орландъ съ отчаяньемъ въ очахъ

Всѣ облетѣлъ покой,

И не нашелъ нигдѣ своей

Ангелики прелестной;

Куда коварный хищникъ съ ней

Дѣвался, неизвѣстно.

Межъ тѣмъ съ Орландомъ, суетясь,

Встрѣчаются въ чертогѣ

Ферранъ, Царь Сакрипанъ, Градасъ

И Брандимаръ въ тревогѣ

И много рыцарей другихъ,

То вверхъ, то внизъ ходившихъ,

Искавшихъ тамъ пропажъ своихъ

И всё не находившихъ;

Напрасно то впередъ, то взадъ

Несчастные плутали;

Они хозяина падать

Нигдѣ не повстрѣчала.

Всѣ жаловались на него

За то и за другое;

Онъ не оставилъ никого

Изъ плѣнниковъ въ покоѣ:

Того — любимаго коня,

Того — лишилъ онъ милой;

И всѣ коварнаго браня,

Блуждали здѣсь уныло —

Иные нѣсколько недѣль,

Кто съ мѣсяцъ, кто и болѣ….

И выдутъ ли они отсель,

И будутъ ли на волѣ?

Орландъ, все осмотрѣвъ разъ пять,

Такъ разсуждалъ съ собою:

„Зачѣмъ мнѣ время здѣсь терять,

Когда другой тропою

Изъ замка убѣжалъ злодѣй

Съ Ангеликой прекрасной?

Теперь ужъ онъ далёко съ ней;

А я!… я здѣсь несчастной!“

Такъ Графъ съ собою разсуждалъ,

И вышелъ въ лугъ широкой,

Который замокъ окружалъ,

Свѣтившійся далёко.

Онъ ходитъ, бродитъ я глядитъ,

Потупивъ взоръ угрюмо,

Не сыщетъ ли слѣда копытъ,

И, занятый сей думой,

Услышалъ зовъ; онъ взоръ поднялъ»,

И милую у оконъ,

Казалось, взоромъ повстрѣчалъ;

Ея онъ видишь локонъ,

Ея прелестный голосокъ

Восторженный онъ слышитъ;

На свѣжихъ щочкахъ огонёкъ,

Разлившись, нѣгой пышетъ.

Ея онъ слышитъ голосокъ,

Она зоветъ сквозь слёзы:

«Приди на помощь!… минетъ срокъ,

И не найдешь ты розы…

А мнѣ она всего милѣй,

Милѣе жизни красной!

Какъ? при тебѣ ее злодѣй

Похититъ у несчастной!…

Нѣтъ, нѣтъ! скорѣй мнѣ жизни нить

Прерви въ младые годы,

Но лишь не допусти дожить

До этой мнѣ невзгоды!»

Послышавъ голосъ изъ Палатъ,

Орландъ туда стрѣлою,

И ходитъ тамъ впередъ и взадъ

По каждому покою.

Орландъ усталъ, но всё искалъ

Ангелики въ чертогѣ.

Порой передохнуть давалъ

Сердечной онъ тревогѣ;

И вновь Ангелика звала,

Вновь помощи просила,

И вновь невидима была,

И ревность вновь будила.

А что Рожеръ? пора объ нёмъ

Поговорить мнѣ съ вами.

Вы помните, — онъ шолъ пѣшкомъ,

Вдругъ предъ его очами

Гигантъ; онъ за гигантомъ въ слѣдъ

Чрезъ лѣсъ и въ лугъ широкой,

И замокъ, удивлявшій свѣтъ,

Увидѣлъ недалёко,

Тотъ замокъ, гдѣ Орландъ искалъ

Ангелики безцѣнной.

Злодѣи гигантъ туда вбѣжалъ, —

Рожеръ за нимъ мгновенно.

Едва ступилъ черезъ порогъ,

И бѣгая повсюду,

И осмотрѣвши весь чертогъ,

Онъ удивился чуду:

Гдѣ ни посмотритъ, — нѣтъ какъ нѣтъ

Гиганта и любезной.

Разъ пять пробилъ онъ каждый слѣдъ

Въ палатахъ безполезно;

То вверхъ взойдетъ, то внизъ сойдетъ,

Но хищника я милой

Всё не найдетъ, и не пойметъ,

Куда имъ дѣться было.

Пересмотрѣвъ разъ пять иль шесть

До одного покоя

И все, что только въ замкѣ есть,

Опять онъ, сердцемъ ноя,

То вверхъ, то внизъ; вездѣ онъ былъ —

Подъ лѣсницами даже,

И въ лугъ изъ замка поспѣшилъ,

Держа глаза на стражѣ;

И, какъ Орландъ, онъ голосокъ

Своей любезной слышитъ,

И также нѣгой огонёкъ

У ней на щочкахъ пышетъ.

Всё тотъ же голосъ да не тотъ

Изъ замка къ нимъ несется:,

Того Ангелика зовётъ,

А этому сдается,

Что Брадаманта передъ нимъ, —

Ея онъ голосъ слышитъ;

Другимъ сдавался онъ другимъ;

Короче, кто кѣмъ дышетъ,

Кого кто, потерявъ, искалъ

По чудному чертогу,

Тому тотъ голосъ подавалъ,

Будя въ душѣ тревогу.

Всѣ эти чудеса творилъ

Атлантъ неутомимый,

Чтобъ не погибъ въ разцвѣтѣ силъ

Рожеръ его любимый,

Чтобъ витязь, занятый мечтой

И поисками милой,

Изъ памяти изгладилъ бой,

Волшебнику постылой.

Изъ стали замокъ и дворецъ

Альцининъ не удался,

И снова чародѣи хитрецъ

На хитрости поднялся.

Чтобы добычею мечей

Рожеръ не палъ средь стана,

Его и лучшихъ изъ вождей —

Надежду Карломана —

И славныхъ красотою дамъ

Завлекъ онъ въ замокъ пышной;

И въ замкѣ весело гостямъ,

Про скуку тамъ не слышно;

Задумаютъ, и — пиръ горой,

И пѣніе и пляски;

Все живо, рѣчь журчитъ струёй,

Во взорахъ сладость ласки.

Но время возвратиться намъ

Къ Ангеликѣ прелестной.

У ней, какъ я сказалъ ужь вамъ,

Есть талисманъ судесной:

Она кольцо положитъ въ ротъ,

И невидимкой станетъ;

А на руку его возмётъ,

И чары всѣ обманетъ.

Ангелика, подъ вечерокъ

Оставивъ гротъ смиренный,

Рѣшилась ѣхать на Востокъ л

Душѣ ея безцѣнный.

Ей Сакрипана ваять съ собой

Или Орланда надо,

Не изъ любви, — тотъ, и другой

Не льстися сей отрадой, —

Но чтобы не одной идти

Въ наслѣдныя владѣнья

Черезъ лежащіе въ пути

И грады и селенья.

И какъ безъ провожатыхъ ей

Пустишься въ нутъ неближній?

И кто бы могъ ее вѣрнѣй

Провесть въ края отчизны?

Она искала долго ихъ

По городамъ и сёламъ,

Въ лѣсахъ и между горъ крутыхъ

И по открытымъ доламъ,

Пока судьба не привела

Ее въ тотъ замокъ чудный,

Гдѣ, славныя забывъ дѣла

И подвигъ брани трудный,

Рожеръ, Орландъ, Градасъ, Феррагъ

И Сакрипанъ блуждали,

И съ томной пѣгою въ очахъ

Возлюбленныхъ искали.

Туда съ таинственнымъ кольцомъ

Царевна молодая

Вошла, незримая волхвомъ

И, бѣглой взоръ бросая,

Увидѣла, какъ Сакринанъ

И Графъ ее искали.

Ея и рѣчь и взоръ и станъ

Влюбленныхъ обаяли;

И думаетъ она съ собой,

Не говоря ни слова,

Кого бы взять ей въ край родной, —

Того или другова?

Орландъ отважнѣй, онъ въ пути

И долгомъ и опасномъ

Вѣрнѣе могъ ее спасти

При случаѣ несчастномъ;

Орланда взять!.. но какъ потомъ

Раздѣлываться будетъ,

Когда, окончивъ путь вдвоёмъ,

Она въ Катай прибудетъ?

Онъ отъ нея не отойдетъ

И, прежній покровитель

И проводникъ, всю власть возметъ

Надъ ней какъ повелитель.

Но Сакрипанъ ни итакъ упрямъ,

Съ нимъ легче ей поладить,

Польстить надеждами, а тамъ

Отъ всѣхъ надеждъ отвадить;

Его въ далёкій путь съ собой

Царевна взять рѣшилась.

И вотъ, блистая красотой,

Предъ нимъ она открылась;

Ужь на рукѣ ея кольцо,

Уже онъ ясно видитъ

Ея прелестное лицо, —

Вдругъ Графъ съ Феррагомъ идетъ.

Вдругъ идетъ Графъ и съ нимъ Феррагъ;

Смутясь, дивяся чуду,

Они искали второпяхъ

Ангелики повсюду;

И вотъ она — ихъ божество

Съ небесными чертами.

Она, разрушивъ колдовство,

Предстала предъ очами

Искателей во всей красѣ

Плѣнительной, чудесной;

И быстро бросилися всѣ

Къ Ангеликѣ прелестной.

Орландъ и Сакрипанъ съ тѣхъ поръ,

Какъ прибыли въ палаты,

Всегда готовые въ отпоръ,

Носили шлемъ и латы;

Доспѣхи съ нихъ ни въ день, ни въ ночь

Ни разу не сходили,

И тѣло къ нимъ они точь въ точь

Какъ къ платью приучили;

Феррагь былъ тожь вооружёнъ,

Лишь шлема нѣтъ на темѣ;

Не надѣвалъ лишь шлема онъ,

И не хотѣлъ быть въ шлемѣ.

Быть въ шлемѣ не хотѣлъ, пока

Съ Англантскаго героя

Альмонтова онъ шишака

Не схватитъ въ вихрѣ боя,

Какъ далъ обѣтъ при той рѣкѣ,

Гдѣ онъ обезшеломенъ.

Соперникъ былъ невдалекѣ,

И чтожь? Феррагъ такъ скроменъ!

Но онъ не могъ съ нимъ выдти въ: бой;

Они, пока блуждали

Въ странѣ волшебствъ заповѣдной,

Другъ друга знать не знали.

Въ волшебномъ замкѣ какъ слѣпцы

Впередъ и взадъ блуждая,

Не разъ встрѣчались пришлецы,

Другъ друга знать не зная;

И день и ночь при нихъ щиты,

При нихъ мечи и латы;

Ихъ кони въ стойлахъ заперты

Предъ входами въ палаты

Подъ чапраками ночь и день;

Приволье имъ какъ дома, —

И въ ясляхъ до верху ячмень,

И подъ ноги солома.

Три паладина на коней, —

И бросались за милой,

И не мѣшалъ имъ чародѣй;

Она, собравшись съ силой,

Впередъ ударилася въ скокъ

Чрезъ дугъ предъ ихъ очама;

И, рѣзвясь, легкій вѣтерокъ

Игралъ ея кудрями.

Ей не хотѣлось всѣхъ троихъ

Брать въ путь съ собой далёкой;

Довольно одного изъ нихъ

Красавицѣ жестокой.

Они далёко отъ палатъ

Увлечены прекрасной,

И прежнихъ нѣтъ для нихъ преградъ,

Волшебство не опасно;

И вотъ она кольцо свое, —

Которое бывало

И прежде много разъ ее

Отъ явныхъ бѣдъ спасало, —

Съ мизинца въ алыя уста,

И скрылася въ мгновенье,

Какъ мимолётная мечта,

Какъ сонное видѣнье.

Сначала одного изъ двухъ

Соперниковъ хотѣла

Царевна взять съ собой, но вдругъ

Къ обоимъ охладѣла,

И Графъ и Царь не милы ей;

Чтобъ имъ не одолжаться,

Она до родины своей

Рѣшилася добраться

Одна съ таинственнымъ кольцомъ;

Съ кольцомъ ей вовсѣ чужды

Опасности въ пути, при нёмъ

Въ проводникахъ нѣтъ нужды.

Вотъ, осмотрѣвшися, Феррагъ,

Орландъ и Царь Черкескій

Съ какой-то тупостью въ очахъ

Чрезъ лугъ, чрезъ перелѣски

За ней ударилась, какъ песъ

За зайцемъ иль лисицей,

Умчавшимися въ тёмной лѣсъ

Предъ гончей вереницей.

Ангелика на нихъ глядитъ

Съ лукавою улыбкой,

И невидимая слѣдитъ

За каждой ихъ ошибкой.

Чрезъ лѣсъ одна дорога шла,

И думала всѣ трое,

Что ею всадница ушла

Въ мгновенье роковое.

Феррагъ надменный и Черкесъ

И Графъ Орландъ могучій,

Коней пришпоривъ, черезъ лѣсъ

Помчалися дремучій.

Царевна, придержавъ коня

Удилами тугими,

И нѣсколько повременя,

Пустилася за ними.

Не долго ѣхала они

Дорогою широкой;

Глѣдятъ, — ея въ лѣсной тѣни

Не замѣчаетъ око;

И, поискавъ въ травѣ густой

Слѣдовъ бѣглянки милой,

Впередъ; вдругъ въ ярости слѣпой

Феррагъ, надменный силой,

Гордецъ, какаго никогда

Въ подлунной не бывало,

« Куда вы? закричалъ; куда

Безумье васъ умчало?»

«Назадъ! иль путь себѣ другой

Не медля изберите,

Когда, довольные судьбой,

Пожить еще хотите!

Ни съ кѣмъ я не дѣлю любви

И поисковъ прекрасной!»

У Графа вспыхнулъ огнь въ крови:

«Каковъ же сей несчастной!

Промолвилъ Сакрипану онъ….

И этотъ рыцарь жалкой

Считаетъ насъ за робкихъ жонъ,

Знакомыхъ только съ прялкой!»

«Послушай! молвилъ онъ потомъ,

Оборотясь къ Феррагу,

Будь только на тебѣ шеломъ,

Теперь же за отвагу,

За дерзость заплатилъ бы мнѣ

Ты кровію своею.»

«Посмотримъ! взросшій на воинѣ,

Я сѣчи не робѣю,

Феррагь Орланду возразилъ;

Одинъ безъ шлема въ сѣну,

Съ надеждою на крѣпость силъ,

Иду двоимъ на встрѣчу!»

Отдай ему свой шлемъ пока 1

Сказалъ Орландъ Черкесу;

Не образумивъ чудака,

Не выѣду изъ лѣсу.

Признаться, эдакихъ глупцовъ

Не видывалъ я сроду."

Черкесъ въ отвѣтъ, нахмуривъ бровь,

«Не дашь ли сумазброду,

Товарищъ, шлема своего

Безъ дальняго раздумья!

Я также излѣчить его

Надѣюсь отъ безумья.»

« Глупцы! Феррагь ими отвѣчалъ,

Давнобъ ужъ былъ я въ шлемѣ,

Когда бы только пожелалъ;

Давнобъ на вашемъ темѣ

Я не оставилъ шишаковъ

На посмѣянье свѣту….

Скажу, не тратя лишнихъ словъ,

Хожу я по обѣьу

Съ открытой головой, пока

Средь боеваго грома

Не полонитъ моя рука

Орландова шелома.»

«Такъ ты, съ усмѣшкой Графъ спросилъ,

Надѣешься при встрѣчѣ

Съ нимъ совершить, что совершилъ

Съ Альмонтомъ онъ на сѣчѣ?

Не многоль на себя берёшь?

Я думаю — при взорѣ

Орланда проняла бы дрожь

Тебя въ неравномъ спорѣ, —

И тыбъ не только шлемъ отдалъ,

Но, всей лишась надежды,

И всѣ доспѣхи, чтобъ не снялъ

Онъ съ плечъ твоихъ одежды.

„Кто? я! сказалъ хвастунъ Феррагь….

Не сто разъ и не двѣстѣ

Орландъ бывалъ въ моихъ рукахъ,

И не въ одномъ бы мѣстѣ

Я снялъ съ него не только шлемъ,

Но всѣ доспѣхи боя….

Тогда я занятъ былъ не тѣмъ,

И презиралъ героя.

Тогда не тѣмъ я занятъ былъ;

Теперь другое время,

И я бы, испытавъ съ нимъ силъ,

Сорвалъ его со стремя.“

„Безстыдный лжецъ! Орландъ вскричалъ,

Все потерявъ терпѣнье,

Когда, въ какихъ странахъ вступалъ

Со мною ты въ сраженье?

Ты думаешь, что такъ легко

Идти съ Орландомъ къ бою…

Ты думаешь, — онъ далеко,

А онъ — передъ тобою;

Орландъ — я самъ… Въ бой, въ бой сей часъ!

Въ бой, въ бой! здѣсь нѣтъ помѣха.

Посмотримъ, кто съ кого изъ насъ

Сорветъ въ бою доспѣхи!“

„Я выгодами предъ тобой

Не пользуюсь на сѣчѣ.“

Сказалъ, и шлемъ повѣсилъ свой

На букѣ недалече,

И въ тожь мгновенье изъ ножонъ

Извлекъ булатъ звенящій.

Соперникъ не былъ устрашёнъ

Отвагою кипящій,

Онъ мечъ горящій наголо,

И поднявъ щить широкій

На обнаженное чело,

Готовъ въ отпоръ жестокій.

Бойцы поворотивъ коней,

Ударили другъ въ друга, —

И слышенъ частый стукъ мечей;

Трещитъ щитъ и колчуга;

Четы бойцовъ, подобной имъ,

Не видывали въ свѣтѣ:

И тотъ и тотъ неустрашимъ

И въ полномъ жизни цвѣтѣ;

И оба силою своей

Всѣхъ смертныхъ превышали;

И обоихъ богатырей

Мечи не уязвляли.

Вамъ ужъ извѣстно, что Феррагъ

Отъ самой колыбели

Былъ заколдовавъ, и въ бояхъ

Мечи на немъ тупѣли:

За исключеніемъ пупка,

Онъ былъ неуязвляемъ,

И тотъ онъ охранялъ, пока

Съ земнымъ разстался краемъ;

На немъ лежало семь пластинъ

Изъ стали самой твёрдой,

И не снималъ ихъ Сарацинъ

Неукротимый, гордой.

И Графъ отъ головы до ногъ

Не ранимъ кромѣ пятки;

Ее-то онъ, какъ могъ, берёгъ

Въ минуты бранной схватки,

И, если гласъ людской молвы —

Гласъ правды, Графъ Англанта

Отъ самыхъ ногъ до головы

Былъ тверже адаманта.

Для обоихъ броня, шеломъ

И щитъ не нужны были;

Они ихъ въ полѣ боевомъ

Лишь для красы носили.

Что мигъ, то бой сильнѣй, грознѣй

Межь ними разгорался;

Что мигъ, то новымъ для очей

Онъ страхомъ разражался:

Ударъ съ Ферраговой рука

Слетитъ, и щитъ согнется;

Ударитъ Графъ, и щитъ въ куски

И панцырь распадется.

Ужасный бой! и этотъ бой

Четы непобѣдимой,

Пылая, длился при одной

Ангеликѣ незримой.

Черкесъ подумалъ, что она

Не далеко умчалась;

И той порою, какъ война

Все болѣ разгоралась,

Однихъ оставивши бойцовъ

Развѣдываться силой,

Ударился искать слѣдовъ

Своей царевны милой.

Черкесъ чрезъ лѣсъ глухой тропой

Помчался быстрымъ скокомъ;

И ей пришлося быть одной

При зрѣлищѣ жестокомъ.

Царевна долго безъ помѣхъ

На бурной бой смотрѣла,

И ужасъ зрѣлища на смѣхъ

Перемѣнить хотѣла;

Ей вздумалось украсть шеломъ,

Повѣшенный на древѣ,

И Графу возвратишь потомъ;

По вѣтренности дѣвѣ

Хотѣлось видѣть, какъ бойцы,

Замѣтивши покражу,

Ударятся во всѣ концы

Отыскивать пропажу.

Она хотѣла пошутить

Немного надъ бойцами,

И шлемъ Орланду возвратить

Незримыми руками.

Вотъ подъ полу его берётъ,

Глядитъ на битву снова

И, наглядѣвшися, вперёдъ,

Не говоря ни слова.

Она ужъ далеко, а имъ

До шлема нѣтъ и дѣла.

Такъ въ сѣчѣ гнѣвомъ роковымъ

Душа бойцовъ кипѣла 1

Феррагъ нечаянно взглянулъ

Гдѣ шлемъ висѣлъ завѣтной;

И, мечъ сдержавъ, назадъ шагнулъ

Съ досадою замѣтной:

„Какіежь мы глупцы съ тобой!

Товарищъ нашъ, искусно

Похитивъ шлемъ, увезъ съ собой,

Онъ Графу молвилъ грустно.

Гдѣ битвы и побѣдъ залогъ?“

Орландъ на вѣтьви древа

Взглянулъ, и удержать не могъ

Пылающаго гнѣва.

Увѣренный, что похищенъ

Шеломъ его Черкесомъ,

Пришпорилъ Брильядора онъ,

И быстро мчится лѣсомъ.

Феррагъ за нимъ; они неслись

И впрыгъ и вскачь и лётомъ,

И тихомолкомъ принеслись,

Покрытые всѣ потомъ,

Безъ приключеній, безъ бѣды,

Туда, гдѣ въ чащѣ лѣса

Виднѣлись свѣжіе слѣды

Цареввы и Черкеса.

Оттуда Графъ налѣво взялъ,

Куда Черкесъ помчался;

Феррагь направо поскакалъ.

Гдѣ свѣжій слѣдъ остался

Ангелики. Она межъ тѣмъ

Рысцою прискакала

Къ ручью, держа подъ мышкой шлемъ.

У влажнаго кристалла

Деревья, наклоняся, тѣнь

Прохладную бросали,

И пушника понѣжить лѣнь

На берегъ призывали.

Ангелика у свѣтлыхъ водъ

Пристать расположилась;

Она кольцо съ мизинца въ ротъ,

И бѣдъ ужь не страшилась.

Для роздыху на берегахъ

Остановясь прелестныхъ,

И шлемъ Орландовъ на вѣтьвяхь

Повѣсивши древесныхъ,

Она при стихшемъ зноѣ дня

Легонько ѣдетъ къ чащѣ

Искать для своего коня

Травы сочнѣй и слаще.

Испанскій рыцарь по слѣдамъ

Ангелики прекрасной

Примчался къ тѣмъ же берегамъ.

Что дѣлать ей несчастной .

Она пустилася бѣжать

Съ кольцомъ въ устахъ прелестныхъ,

И шлема не успѣла взять; —

У павѣ съ вѣтьвей древесныхъ,

Онъ на травѣ у свѣтлыхъ водь

Лежалъ отъ ней далёко.

Феррагъ восторженный впередъ

За дѣвой свѣтлоокой.

И чтожь? она кольцо въ уста,

Какъ я сказалъ вамъ прежде,

И вмигъ исчезла какъ мечта….

Конецъ его надеждѣ!

Феррагъ и вдоль и поперёкъ

Изъѣздилъ лѣсъ широкой,

И долго Магомета, рокъ

И Тарву клялъ жестоко;

Но, утомившись, поскакалъ

Назадъ изъ тёмной чащи,

И былъ на мѣстѣ, гдѣ лежалъ

Орландовъ шлемъ блестящій.

Феррагь взглянулъ, и по словамъ,

Начертаннымъ на шлемѣ,

Узналъ, на чьемъ по временамъ

Онъ красовался темѣ,

И какъ на Графское чело

Попалъ въ кровавой сѣчѣ.

Феррагу было тяжело, —

Ангелика далече;

Онъ огорченъ, но между тѣмъ

Завистливой рукою

Беретъ осиротѣлый шлемъ

Безъ спору и безъ бою.

Исполнился одинъ обѣтъ,

И сердцу легче было:

Теперь бы лишь напасть на слѣдъ

Ему бѣглянки милой,

Найтибъ Ангелику, и онъ

Вполнѣ счастливъ судьбою!

И снова лѣсъ со всѣхъ сторонъ

Горячею стопою

Онъ обѣжалъ, но не сыскалъ

Бѣглянки свѣтлоокой

И, безнадежный, поскакалъ

Къ Парижу въ бой жестокой.

Феррату было тяжело,

Онъ не сыскалъ прелестной;

Но, возложивши на чело

Орландовъ шлемъ чудесной,

Онъ успокоился потомъ,

Онъ клялся не напрасно.

Орландъ, провѣдавши о томъ,

Искалъ его всечастно;

Однажды между двухъ мостовъ

Онъ хищника встрѣчаетъ,

Зоветъ на бой, и въ глубь валовъ

Сраженнаго свергаетъ.

Ангелика межъ тѣмъ одна

Впередъ своей дорогой

Поѣхала; она грустна,

Ей совѣстно немного

За шлемъ, забытый у ручья —

У влажнаго кристалла.

„О, какъ неблагодарна я!

Сквозь слёзъ она сказала;

Я Графу столько разъ была

Обязана какъ другу,

И вотъ чѣмъ нынѣ воздала

За вѣрность, за услугу!“

Но, Богъ свидѣтель! никогда

Я зла не замышляла,

А что случалась съ вамъ бѣда,

Я этого не знала;

Я шлемъ взяла, чтобъ бой прервать,

И въ этомъ больше блага,

Чѣмъ зла; мнѣ не хотѣлось стать

Добычею Феррага.»

Такъ, тихо ѣдучи едва

Своимъ путемъ дорогой,

За шлемъ себя винитъ она,

Ей совѣстно немного.

Ангеликѣ былъ путь далёкъ,

Ей грустно на чужбинѣ;

Она пустилась на Востокъ,

И ѣдетъ то пустыней,

То по жильямъ, и для очей

То скрыто, то открыто,

Смотря, какъ лучше было ей;

Для ней кольцо защитой.

Однажды, продолжая путь,

Она въ дуброву входитъ,

Я тяжко раненнаго въ грудь

Межь труповъ тамъ находитъ.

Но мы до времени объ ней

Не вымолвимъ ни слова,

Ни слова про ея друзей, —

Ни про Феррага злова,

Ни про Черкеса; придетъ часъ,

И вновь ихъ потревожимъ;

Но не теперь, теперь разсказъ

О Графѣ мы предложимъ.

Орландъ трудился, бился вѣкъ,

Боролся съ тьмой несчастій,

И чтожь? несчастный человѣкъ!

Не увѣнчалъ онъ страсти!

Орландъ, невѣдомый никѣмъ,

Вступивши въ первой городъ,

Сыскалъ себѣ готовой шлемъ,

Не выспросивъ, чей молотъ

Его ковалъ, надеженъ онъ,

Иль ненадеженъ въ боѣ:

Орландъ отъ ранъ заворожонъ,

Онъ за себя въ покоѣ.

Надѣвши шлемъ, онъ вновь искать

Отправился Царевны;

Его не могутъ удержать

Ни ночь, ни зной полдневный.

И долго, долго онъ блуждалъ.

Однажды рано утромъ, —

Когда румяный день вставалъ,

И росы перломутромъ

Ложилися на грудь земли,

И звѣзды, хоръ за хоромъ

Въ небесной скрывшися дали,

Померкли передъ взоромъ, —

Въ виду Парижа очутясь

Съ сердечнымъ безпокойствомъ,

Орландъ неслыханнымъ сей часъ

Запечатлѣлъ геройствомъ.

Два войска повстрѣчались съ нимъ,

Одно шло съ Манилярдомъ,

Царемъ Нориціи сѣдымъ.

Когда-то подъ штандартомъ

Онъ былъ великъ, онъ былъ герой;

Но миновали лѣты, —

И Царь Нориціи сѣдой

Могъ лишь давать совѣты.

Другое велъ Альзирдъ младой,

Властитель Тремизены;

Альзирдъ былъ истинный герой,

Для славы битвъ рожденный.

Два эти войска провели

Всю зиму, какъ другія,

Вблизи Парижа иль вдали,

Крутомъ всѣ крѣпостные

Посты занявъ, илъ размѣстись

По деревнямъ окрестнымъ.

Царь Аграманъ уже не разъ

Съ геройствомъ неумѣстнымъ

Къ Парижу тщетно подступалъ;

Теперь, во чтобъ ни стало,

Взятъ приступомъ его желалъ, —

Такъ мщенье въ немъ пылало!

Онъ страшной ратью предводилъ:

Съ нимъ Африканцы были;

Подъ знамена его вступилъ

Съ Испанцами Марсилій.

Съ нимъ многочисленная рать,

А всё казалось мало.

И вотъ рѣшился онъ собрать,

Какъ прежде не бывало,

Полки во Франціи, — она

По битвѣ съ Карломаномъ

Чушь чуть не вся покорена

Могучимъ Аграманомь.

Въ тѣ дни, какъ, распустясь снѣга,

Сбѣжали съ горъ ручьями,

И заэмалились луга,

Подернувшись цвѣтами,

Какъ убиралися древа

Въ зеленыя одежды

И твердъ одѣла синева —

Отрадный цвѣтъ надежды, —

Царь Аграманъ на смотръ сзывалъ

Безчисленныя рати;

Онъ славой увѣнчать желалъ

Начало предпріятій.

На зовъ его, развивъ штандартъ,

Властитель Тремизены

И Царь Норійскій Манилярдъ,

Лѣтами удрученный,

Вели войска съ постовъ своихъ

Къ предмѣстіямъ столицы.

Орландъ случайно встрѣтилъ ихъ,

Когда своей царицы,

Своей Ангелики искалъ

Повсюду онъ несчастной,

И всё еще не отыскалъ,

Всё нѣтъ какъ нѣтъ прекрасной.

Увидя Графа предъ собой,

Бестрашнаго героя,

Единственнаго подъ луной

На бурномъ полѣ боя,

Который Марса превышалъ

Отвагою и силой,

Альзирдъ глазамъ не довѣрялъ, —

Все ужасъ въ Графѣ было.

Альзирдъ увидѣлъ предъ собой

Взлелѣяннаго боемъ;

Но, самъ взлелѣянный войной,

Онъ радъ на бой съ героемъ.

Альзирдъ былъ въ полномъ цвѣтѣ лѣтъ,

Въ крови кипѣла сила,

Ему знакомъ побѣды слѣдъ;

И не сдержалъ онъ пыла,

И на Орланда поскакалъ…

Зачѣмъ онъ въ бой бросался?

Пронзенный въ грудъ, съ коня онъ палъ

И съ жизнію разстался;

И конь испуганный бѣжитъ,

Почувствовавъ свободу;

И сбитый всадникъ въ полѣ спитъ,

Забывъ войны невзгоду.

Онъ палъ; изъ раны хлещетъ кровь;

И взволновалось войско;

Проснулась жалость и любовь,

Проснулся духъ геройской;

Повсюду крикъ, повсюду вой;

Смятенье межъ строями;

И всѣ подвигнулись на бой:

Тамъ, оградясь щитами,

На Графа бросятся съ мечемъ;

Нахлынетъ рядъ за рядомъ;

Тамъ копьи заблестятъ кругомъ;

Тамъ стрѣлы сыплютъ градомъ.

Какъ вепри, съ горъ сходя крутыхъ,

Приходятъ вдругъ въ тревогу,

Когда дѣтеныша у нихъ

Утащитъ волкъ въ берлогу;

Они волнуются, шумятъ,

И слышенъ страшный топотъ:

Такъ у Невѣрныхъ пышетъ взглядъ;

Повсюду шумъ и ропотъ;

Они кричатъ, они кипятъ

Нестройною толпою;

И двинулся за рядомъ рядъ

Къ безстрашному герою.

Вдругъ тысячи мечей и стрѣлъ

И копіи въ щитъ и латы;

Кто съ булавою налетѣлъ,

И въ шлемъ разитъ пернатый:

Кто сзади нанесетъ ударъ,

Кто спереди, кто сбоку.

Онъ все впередъ, — лицо какъ жаръ;

Въ ударахъ ихъ нѣтъ проку.

Орландъ, безтрепетный боецъ,

Всѣхъ превышавшій мочью,

Межъ нихъ какъ волкъ между овецъ,

Ворвавшійся къ намъ ночью.

Молніеносный Дуринданъ

Сверкалъ въ рукахъ героя;

И кто бы счелъ Магометанъ,

Полегшихъ въ полѣ боя?

Ихъ много, много подъ рукой

Орландовою пало,

И по дорогѣ кровь рѣкой

Бѣжала темноалой.

Предъ Дуринданомъ роковымъ

Ни латы, ни забрало,

Ни щитъ подъ ободомъ стальнымъ,

Ничто не устояло.

Ничто, ни въ складкахъ весь тюрбанъ,

Ни платье на подбоѣ.

Въ радъ съ воплями Магометанъ,

Какъ облако густое,

И головы и руки ихъ

Неслись, вились высоко;

И Смерть, по трупамъ въ этотъ мигъ

Шагавшая широко,

Шептала: Дуринданъ одинъ

Сто косъ моихъ замѣнитъ, —

Владѣющій имъ паладинъ

Въ бою мнѣ не измѣнитъ.

Избѣгшіе отъ смерти тылъ

Орланду показали;

Мгновенно пылъ у нихъ простылъ,

И прежде всѣхъ бѣжали

Тѣ, кои прежде на него

Напали въ первой встрѣчѣ;

Имъ дѣла нѣтъ ни до кого;

Покинуты на сѣчѣ

Товарищи, друзья, родня;

До нихъ ли въ часъ тревога?

Кто ждетъ спасенья отъ коня;

Кого уносятъ ноги.

Напрасно, суетяся, Честь

Имъ зеркало казала;

Какъ взоры на него возвесшь?

Имъ гибель угрожала.

Одинъ лишь старецъ, поглядясь

Въ то зеркало, смутился;

Другъ Чести, и въ послѣдній насъ

Онъ съ ней не разлучился,

Рѣшившись лучше мертвымъ лечь,

Чѣмъ въ бѣгство обратиться.

У насъ о Манилярдѣ рѣчь;

Онъ прямо къ Графу мчится,

И въ щитъ копьемъ со всей руки;

Но Графъ не пошатнулся,

И на Царя изъ за-луки

Булатомъ замахнулся,

Ударилъ; но на этотъ разъ

Булатъ скользнулъ неловко:

Не запастись на всякій часъ

Искуствомъ и сноровкой.

Булатъ немного измѣнилъ

На этотъ разъ средь боя;

Но всё Орландъ со стремя сбилъ

Соперника героя,

И оглушенный Царь лежитъ;

Орландъ къ нему не броситъ

И взгляда, онъ другихъ разитъ,

Бьётъ, колитъ, рѣжетъ, коситъ;

Повсюду гибель разлилась,

Всѣхъ въ жаръ и холодъ мечетъ:

Такъ страхъ разноситъ, появись

Межъ перепёлокъ кречетъ.

Нѣтъ войска; тихо все кругомъ;

Кто въ бѣгство обратился,

Кто мертвъ, кто ницъ припалъ лицомъ

И мертвымъ притворился.

И скоро ни душа живой

Кругомъ не видно было;

И призадумался герой,

Въ немъ сердце прнуныло.

Куда ему опять идти,

Направо, иль налѣво?

Ему знакомы всѣ пути,

Что въ томъ? онъ съ милой дѣвой

Не встрѣтится ни на одномъ,

Нигдѣ съ ней не сойдется;

Какимъ онъ ни пойди путёмъ,

Всё съ нею разойдется.

Надумавшись, впередъ пошолъ

Съ сердечною тревогѣ;

То по лѣсу, то черезъ долъ

Онъ шолъ путемъ дорогой;

И вотъ однажды, заблудясь,

Стоитъ онъ подъ горою;

Тогда былъ полуночный часъ —

Часъ общаго покою.

Въ горѣ разсѣлина, за ней

Мелькаетъ свѣтъ лампады.

Орландъ туда искать своей

Ангелики отрады.

Какъ ловчій зайца тамъ и сямъ

Неутомимо ищетъ,

И по полямъ и по лѣсамъ

За быстроногимъ рыщетъ;

Осмотритъ каждый уголокъ,

Избѣгаетъ все жниво,

Весь боръ и вдоль и поперёкъ

Стопою торопливой;

Приостановится у скалъ

И у долины тѣсной:

Такъ Графъ и тамъ и сямъ искалъ

Ангелики прелестной.

Орландъ прямёхонько на свѣшь

Густымъ пробрался лѣсомъ

И, не легко пробивши слѣдъ,

Увидѣлъ подъ навѣсомъ

Крутой скалы широкій гротъ,

Кустарникомъ закрытой;

Кустарникъ, заграждая входъ,

Служилъ ему защитой.

Комубъ, безстрашному душой,

Кому бъ пришла охота

Искать за сей живой стѣной

Жильцовъ угрюмыхъ грота?

Днемъ вовсѣ грота не видать,

Лишь въ ночь, какъ въ немъ свѣтилось,

Онъ видѣнъ; Графъ хотѣлъ узнать,

Что тамъ такое крылось;

И привязавъ въ тѣни густой

У древа Брильядора,

Тихонько скрытою стезёй,

Невидимой для взора,

Идетъ, пробрался чрезъ оплотъ

Кустарника густова,

И входитъ въ потаенной гротъ,

Не говоря ни слова.

Въ угрюмой гротъ, въ сей гробъ живыхъ

Шли многія ступени,

И на стѣнахъ его сѣдыхъ

Мелькала кой-гдѣ тѣни;

Все чисто, воздухъ освѣженъ

Въ прохладномъ гротѣ этомъ;

Онъ не былъ вовсе разлученъ

Съ отраднымъ солнца свѣтомъ;

Въ стѣнѣ, на правой сторонѣ,

Окошко видно было,

Имъ свѣтъ дневной, входя извнѣ,

Мракъ разгонялъ унылой.

Въ срединѣ грота дѣва — цвѣтъ

Сидѣла у лампады;

Прелестная, въ шестьнадцать лѣтъ,

Чарующая взгляды;

Прелестная, она сей край,

Доступный лишь разбою,

Казалось, превращала въ рай

Своею красотою.

Но слёзы, изъ ея очей

Бѣжавшія струёю,

Изобличали горесть въ ней,

Въ отверженной судьбою.

При ней старуха; между нихъ,

Какъ водится въ ихъ полѣ,

Былъ жаркой споръ; но споръ утихъ,

Межъ нихъ ни слова болѣ,

Когда подъ сумракомъ ночнымъ

Предъ ними Графъ явился.

Какъ рыцарь вѣжливый, онъ имъ

Учтиво поклонился;

Они привѣтомъ за привѣтъ

Пришельцу отвѣчали;

И далѣ между ними нѣтъ

Ни слова, всѣ молчали.

Затворницъ оторопь взяла,

Когда въ пыли и потѣ

Орландъ съ угрюмостью чела

Нечаянно имъ въ грошѣ,

Въ доспѣхахъ съ ногъ до головы,

Предсталъ въ ночи глубокой.

Но вотъ спросилъ онъ ихъ: «Кто вы?

Кто извергъ тотъ жестокой,

Который, не щадя красотъ,

Дерзнулъ, предавшись гнѣву,

Увлечь и заключить въ сей гротъ

Такую прелесть — дѣву?»

Красавица едва могла

Отвѣтить на вопросы.

Она молчанье прервала;

И, растворяся въ росы,

Изъ голубыхъ ея очей

Сверкающія слёзы

Бѣгутъ на лиліи грудей

И на живыя розы.

Открыты перлы и кораллъ,

И сладко, сладко льется

Прелестной рѣчь…. Но я усталъ"

Мнѣ что-то не поется.

ПѢСНЬ ТРИНАДЦАТАЯ.

Изабелла у разбойниковъ. Свиданіе Мелиссы съ Брадамантою. Знаменитыя жены изъ Дома Эстовъ. Брадаманта въ Amлантовомъ замкѣ. Общій смотръ Сарацинскаго войска,

Какъ чудно рыцарямъ жилось

Въ тѣ времена былыя,

Когда, пускаясь на авось

Въ дубравы ли густыя,

Въ долины ли, иль по горамъ,

Вертепамъ и пустынѣ,

Они то находили тамъ,

Что рѣдко встрѣтишь нынѣ

Въ великолѣпнѣйшемъ дворцѣ, —

Они тамъ находили

Красавицъ съ отцвѣтомъ въ лицѣ

Нѣжнѣе розъ и лилій.

Вы слышали ужь отъ меня,

Какъ Графъ въ ночи глубокой,

У древа привязавъ коня,

Пробрался въ гротъ широкой.

Тамъ онъ красавицу спросилъ,

Кто съ нею такъ жестоко,

Безчеловѣчно поступилъ.

Она сквозь вздохъ глубокой,

Сквозь слёзъ, бѣжавшихъ изъ очей,

Орланду разсказала

Съ волшебной сладостью рѣчей

Все съ самаго начала:

"Я знаю, рыцарь, мой разсказъ

Мнѣ жизни стоить будетъ:

Старуха эта слышитъ насъ

И, вѣрно, не забудетъ

Тому, кто держитъ здѣсь меня,

Пересказать до слова;

И, можетъ быть, сего же дня

Погибель мнѣ готова.

Что нужды? не хочу таить

Несчастій предъ тобою;

Мнѣ въ жизни нечѣмъ дорожишь,

А смерть мнѣ — путь къ покою

"Я Изабелла и взросла

Въ Галиціи привольной;

Я царской дочерью была,

Выла! и, вспомнить больно!

Теперь, гонимая судьбой,

Я дочь тоски глубокой!…

А всё любовь, она виной

Судьбы моей жестокой….

Любовь вамъ счастіе сулишь,

Блаженствомъ рая манитъ;

Но лишь заманитъ, лишь польститъ,

И бѣдныхъ насъ обманетъ.

Богатство, юность, красота —

Чегобъ еще мнѣ болѣ?

Но счастье скрылось, какъ мечта, —

И вотъ въ какой я долѣ!

И ктобы въ горестной судьбѣ

Сравниться могъ со мною?…

Источникъ золъ моихъ тебѣ,

Невѣдомый, открою.

На помощь не надѣюсь я;

Но мнѣ отрадно будешь,

Когда въ тебѣ судьба моя

Участіе пробудитъ.

"Сего дня годъ, какъ мой отецъ

Открылъ турниръ въ Байонѣ;

Мы съ тайнымъ трепетомъ сердецъ

Стояли на балконѣ.

Слетѣлся рыцарей къ намъ рой

Изъ всѣхъ предѣловъ міра;

Но всѣхъ достойнѣй той порой

На празднествѣ турнира

Казался мнѣ Зербинъ, царя

Шотландскаго наслѣдникъ;

Къ нему приникъ мой взоръ, горя, —

Эротъ былъ нашъ посредникъ.

"Я видѣла его дѣла

Чудесныя въ турнирѣ;

И не влюбиться не могла

Въ единственнаго въ мірѣ;

И съ той поры я не своя,

Я не своя ужь болѣ….

Несчастлива любовь моя,

Несчастлива я долей;

Но я горжусь своей судьбой,

Питаяся мечтою,

Что онъ, что милой рыцарь мой,

Всѣхъ выше подъ луною.

"И силой и красой своей

Въ роскошномъ жизни цвѣтѣ

Онъ превышаетъ всѣхъ царей,

Всѣхъ витязей на свѣтѣ.

А какъ горитъ въ его крови

Любовь ко мнѣ живая!…

Мы объяснилися въ любви,

Другъ друга понимая.

Я опасалася отца,

И рѣдко мы видалась;

Но, сочетавшися, сердца

Уже не разлучалась.

Оконченъ праздникъ, и Зербинъ

Помчался въ край отчизны.

Когда любилъ ты, паладинъ,

Хотя однажды въ жизни,

Такъ знаешь, такъ поймешь, что я

Грустила дни и ночи.

И онъ, печали не тая,

Кропилъ слезами очи.

Несчастный наконецъ усталъ

Любовію томиться,

К средства вѣрнаго искалъ

Со мной соединиться.

" Онъ не просилъ руки моей,

Не требовалъ безплодно;

Зербину отказалъ бы въ ней

Родитель мой холодной:

Мы разныхъ вѣръ; и мой Зербннъ

Увесть меня рѣшился.

Близъ города, среди Доливъ,

Гдѣ замокъ возносился,

На родинѣ моей, есть садъ

Великолѣпный, пышный;

Изъ сада къ морю тихій скатъ,

Чушь подъ стопами слышный.

"Здѣсь милый мой предположилъ

Исполнить замыслъ смѣлой.

Зербинъ меня предупредилъ,

Открывъ заранѣ дѣло;

Мнѣ, принятая имъ, была

Уже извѣстна мѣра:

Меня у берега ждала

Сокрытая галера;

Галерой правилъ Одорикъ,

Который въ бурномъ спорѣ,

Въ пылу войны, равно великъ

На сушѣ и на морѣ.

"Отцомъ отозванный къ полкамъ;

Идущимъ къ Карломану,

Зербинъ не могъ за мною самъ

Летѣть по океану,

И Одорику поручилъ

Сомнительное дѣло.

Его какъ друга онъ любилъ,

Ему ввѣрялся смѣло,

Тѣмъ болѣе, что Одорикъ

Обязанъ всѣмъ Зербнну.

Ахъ, еслибы Зербинъ проникъ

Его хотъ вполовину!…

"Насталъ давно желанный день;

И Одорикъ съ толпою

Явился, какъ ночная тѣнь

Разстлалась надъ землёю;

Онъ тихо на берегъ сошолъ,

Въ безмолвье погруженной,

Пробрался черезъ сонной долъ

Тропой уединенной,

И въ садъ, не встрѣтивъ никого,

Вошелъ глухой дорогой,

Въ тотъ садъ, гдѣ я ждала его

Съ сердечною тревогой.

И садъ оставленъ наконецъ,

И я ужь у галеры

Стояла, прежде чѣмъ Дворецъ,

Проснувшись, принялъ мѣры.

За нами гнались; но однихъ

Въ неволю захватили,

Другихъ разсѣяли, иныхъ

Побили, изрубили.

Такъ, съ родиною разлучась,

Къ Зербину я летѣла.

Какою радостью въ сей часъ

Душа моя кипѣла!

Едва достигли мы высотъ

Туманной Монжіаны,

Вдругъ съ правой стороны встаётъ,

Бушуетъ вѣтеръ рьяный,

И бьетъ и хлещешь въ паруса,

Не умолкая, воетъ,

И помрачаетъ небеса

И, пѣня, волны роетъ;

Что мигъ, то онъ сильнѣй, сильнѣй

И гонитъ васъ и давитъ;

И кормчій, утомись, своей

Галерой не управитъ,

"Напрасно мачту опустилъ,

Напрасно свилъ онъ парусъ,

Напрасно, выбившись изъ силъ,

Сбилъ цѣлый верхній ярусъ;

Несчастью не было конца;

Мы мчалися къ Рошели

И, безъ Всевышняго Творца,

Разбилась бы о мели.

Бушуя, вѣтръ не умолкалъ,

Все море имъ объято;

Онъ насъ и гналъ и мчалъ межъ скалъ

Быстрѣй стрѣлы пернатой.

"Мы погибали…. Чтобъ, не всѣхъ

Предать на жертву бѣдству,

Бискаецъ Одорикъ прибѣгъ

Къ единственному средству:

Онъ прыгъ въ ладью со мной, — за нимъ

Два избранныхъ — не бодѣ,

И нѣтъ спасенія другимъ;

Бискаецъ по неволѣ

Ихъ отстранилъ, презрѣвши крикъ

И воплей перекаты;

Въ ладью вступивши, Одорикъ

Перерубилъ канаты.

"Спасенные съ своей ладьёй,

Мы къ берегу пристали;

Другіе въ бурь роковой

Добычей моря стали.

Я взоры къ небу возвела

Съ слезами умиленья,

И Всеблагому воздала

Мольбы благодаренья.

Онъ, Онъ, на милость преклонясь,

Отъ волнъ меня избавилъ,

И съ милымъ свидѣться въ свой часъ

Надежду мнѣ оставилъ!

"Что было лучшаго со мной —

Каменья и одежда —

Все, всё поглощено волной,

Осталась лишь надежда

Увидѣться съ Зербиномъ мнѣ;

И я была счастлива.

Мы къ дикой прибыли странѣ,

Гдѣ не златится нива,

Гдѣ не видать людскихъ слѣдовъ,

Гдѣ ни тропинки битой;

Предъ вами мысъ въ тѣни деревъ,

Морской волной подмытой.

"На семъ-то самомъ мѣстѣ я,

Несчастная бѣглянка,

Узнала, какъ Любовь, сія

Жестокая тиранка,

Смѣется замысламъ людей,

Играетъ ихъ судьбою.

Здѣсь, здѣсь несчастный опытъ сей

Свершился надо мною!

Здѣсь, здѣсь, Зербину взмѣня,

Бискаецъ вѣроломной

Жестоко оскорбилъ меня

Любовію нескромной!

"Не знаю, на морѣ ли въ нёмъ

Зажглася искра страсти,

Или — когда мы вчетверомъ

Спаслися отъ напасти.

Челнокъ по хлябямъ пролетѣлъ,

И были мы на брегѣ.

Тамъ Одорикъ со мной хотѣлъ

Предаться буйной нѣгѣ;

Но бывшій между насъ Альмонъ

Мѣшалъ его надеждѣ,

И отъ него-то думалъ онъ

Освободиться прежде.

"Альмонъ, Шотландецъ молодой,

Всегда Зербину вѣрный,

Какъ пылкій воинъ, какъ герой

На подѣ битвъ примѣрный,

Отправленъ съ Одорикомъ былъ

За мною въ путь далёкой.

«На насъ, Бискаецъ говорилъ,

Падетъ упрёкъ жестокой,

Когда Царевну мы пѣшкомъ

Потащимъ за собою.

Ступай и приходи съ конёмъ

Обратною тропою.»

Альмонъ, не предузнавшій бѣдъ

И не постигшій цѣли,

На слова не сказавъ въ отвѣтъ,

Отправился къ Рошели;

Миль за шесть этотъ городъ былъ

Закрытъ отъ насъ лѣсами.

Тутъ мысль свою злодѣй открылъ

Оставшемуся съ нами,

За тѣмъ ли, что услать его

Не находилъ предлога,

Или за тѣмъ, что на него

Онъ полагался много.

"Рѣчь о Хоребѣ молодомъ.

Родившійся въ Бильбаѣ,

Онъ съ Одорикомъ жилъ вдвоёмъ

Съ младенчества въ Бискайѣ;

Онъ съ нимъ подъ кровлею одной

Возросъ и воспитался.

Ему-то Одорикъ въ слѣпой

Любви ко мнѣ признался,

И думалъ, что презрѣвши честь,

По дружбѣ въ часъ напасти

Меня рѣшится онъ принесть

На жертву буйной страсти.

"Хоребъ признанію внималъ,

Краснѣя и блѣднѣя

И, чистый сердцемъ, называлъ

Предателемъ злодѣя;

Въ отпоръ насилію и рѣчь

Поставилъ онъ и силу;

И руку тотъ и тотъ на мечъ

Занесъ, предавшись пылу.

Едва раздался звукъ мечей,

И я затрепетала

И, пробираясь межь вѣтьвей,

Въ глубь лѣса побѣжала.

"Злодѣй искусенъ въ битвѣ былъ,

Онъ только что сразился,

И въ прахъ Хореба низложилъ,

И въ лѣсъ за мной пустился.

Любовь, какъ думать я могла,

Въ погонѣ торопливой,

Ему и крылья придала

И сладость рѣчи льстивой.

Какъ убѣждалъ, какъ умолялъ

Меня онъ той порою!

Какъ жарко, нѣжно выражалъ

Любовь передо мною!

Напрасный трудъ! я умереть

Рѣшилася скорѣе,

Чѣмъ, измѣнивъ Зербину, млѣть

Въ объятіяхъ злодѣя.

И положилъ онъ, истощивъ

Мольбы и заклинанья,

Насильемъ утолить порывъ

Кипящаго желанья.

Напрасно о Зербинѣ я

Предателю твердила;

Напрасно, токи слезъ лія,

О жалости молила….

"Молила, взоръ къ нему склона,

И было все безплодно;

Безжалостный — онъ на меня

Шелъ, какъ медвѣдь голодной.

Не ждавшая ни отъ кого

Спасенья межь лѣсами,

Я защищалась отъ него

Ногами и руками;

Я волосы ему рвала

И бороду щипала

И, не щадя его чела,

Отчаянно кричала.

"Не знаю, случай ли слѣпой

Помогъ мнѣ одинокой,

Иль крикъ необычайный мой,

Раздавшійся далёко,

Или обычай сихъ краевъ —

Искать крушимыхъ въ морѣ;

Но только вижу, — съ береговъ

Съ веселіемъ во взорѣ

Бѣжишь толпою къ намъ народъ,

И былъ ужь передъ нами;

Бискаецъ отъ меня вперёдъ,

И скрылся за кустами.

"Народъ пришолъ и спасъ меня;

Я срама избѣжала.

Какая польза? изъ огня

Я въ полонія попала, —

Позволь пословицей тебѣ

Сказать простонародной. —

Такъ! я, благодаря судьбѣ,

Вздохнуть могла свободно

Межь хищниковъ своихъ за честь,

Ей нѣтъ отъ нихъ обиды;

У жадныхъ до корысти есть

На честь другіе виды:

«Имъ хочется продать меня

Какъ можно подороже

И вотъ я съ роковаго дня,

Кропя слезами ложе,

Девятый мѣсяцъ въ семъ гробу

Погребена живая.

Благословлю ли я судьбу,

Зербина обнимая?

Мечта, мечта!… всему конецъ!

Въ неволѣ я увяну!….

Меня ужь сторговалъ купецъ

Восточному Султану.»

Такъ, слезы изъ очей струя,

Царевна говорила,

И ангельская рѣчь ея

До сердца доходила,

И тронуть аспидовъ могла

И тигровъ кровожадныхъ.

Лишь рѣчь Царевна прервала

Въ слезахъ, душѣ отрадныхъ,

И разомъ двадцать человѣкъ

Вступаетъ въ гротъ къ ней тёмной,

Кто съ топоромъ, какъ дровосѣкъ,

Кто съ булавой огромной.

Вперёдъ шолъ атаманъ кривой;

Когда-то привелося

Ему вступать въ неравной бой,

И безъ глазу, безъ носа

И верхней челюсти домой

Явиться съ поля боя.

Онъ съ Изабеллой молодой

Увидѣвши Героя:

« Вотъ птица новая! сказалъ,

Къ другимъ оборотяся;

Я безъ сѣтей ее поймалъ,

Сама вамъ отдалася.»

Потомъ промолвилъ Графу онъ:

« Какой же ты учтивой!

И какъ ты кстати приведёнъ

Ко мнѣ судьбой счастливой!

Предупредилъ ли кто тебя,

Иль самъ ты догадался,

Что я, кровавый бой любя,

Въ доспѣхахъ сихъ нуждался…

И ты такъ вѣжливъ, такъ учтивъ,

Что для моей потѣхи,

Какъ бы услышавъ мой призывъ,

Принесъ ко мнѣ доспѣхи.»

Орландъ встаетъ, и говоритъ

Съ усмѣшкою холодной:

«Продамъ броню, шеломъ и щитъ,

Но ихъ купить не сходно;

Цѣна доспѣхамъ дорога,

Купецъ не сыщетъ счета.»

И головню взявъ съ очага,

Пылавшаго средь грота,

Всю въ искрахъ, въ пламени, въ дыму,

И мощными руками

Взмахнувъ, нанесъ ударъ ему

Межъ носомъ и бровями;

И головнею опалилъ

Рѣсницы обѣ сразу,

И тутъ же изверга лишилъ

Единственнаго глазу;

И, чтобъ окончишь всё заразъ,

Не тратя силы даромъ,

Отправилъ онъ его безъ глазъ, —

И всё однимъ ударомъ, —

Туда, гдѣ равные ему;

Подъ стражею Харона

Коптятся въ тартарскомъ дыму —

Въ жилищѣ слёзъ и стона.

Вблизи огромной столъ стоялъ

Въ двѣ пяди толщиною;

За нимъ разбойникъ пировалъ

Съ ватагой удалою,

Когда бывало приходилъ

Съ добычей полуночной;

И этотъ столъ, какъ трость, схватилъ

Орландъ рукою мочной,

Какъ трость, свободно повернулъ,

Не отступивъ ни шагу

И, размахнувшися, швырнулъ

Въ разбойничью ватагу.

Кто въ грудъ пораненъ, кто въ животъ,

Кто въ лобъ; кто обезноженъ,

Кто обезрученъ имъ; и гротъ

Ужасно былъ встревоженъ:

Тотъ изувѣченъ, тотъ убитъ,

Тотъ думалъ о побѣгѣ.

Такъ стая змѣй шипитъ, кипитъ,

Весной предавшись нѣгѣ;

Обрушьте камень роковой

Надъ скопищемъ проклятымъ,

И та простится съ головой,

А та съ хвостомъ колчатымъ;

Иная тутъ же и умретъ

Подъ роковымъ ударомъ;

Иная безъ хвоста ползетъ;

Иная вьется шаромъ,

Не могши двинуться вперёдъ,

И наконецъ иная,

Отъ камня спасшись въ часъ невзгодъ,

Бѣжитъ, въ травѣ мелькая.

Ударъ тяжелъ, ужасенъ былъ,

И нечему дивиться;

Его Орландъ съ руки спустилъ,

Ему ли посрамиться?

Кто вовсѣ не задѣтъ столомъ

Въ печальную годину,

Иль чуть задѣтъ, — такихъ числомъ

Семь было по Турпину, —

Тѣ вонъ хотѣли; но Герой

Заставилъ имъ дорогу

И, жилистой схвативъ рукой,

Не допустилъ къ порогу;

Онъ руки имъ перевязалъ

Назадъ веревкой длинной,

Которую въ тотъ разъ сыскалъ

Подъ кровлею пустынной,

И вытащилъ злодѣевъ вонъ

Изъ мрачнаго приюту.

У грота росъ высокій клёнъ,

На немъ въ одну минуту

Развѣшалъ онъ всѣхъ семерыхъ

На пищу врановъ гладныхъ.

Чтобъ міръ освободишь отъ сихъ

Чудовищъ кровожадныхъ,

Орландъ не спрашивалъ цѣпей

И не нуждался въ крючьяхъ,

А просто межъ густыхъ вѣтвей

Повѣсилъ ихъ на сучьяхъ.

Старуха видѣла своихъ

Пріятелей на клёнѣ,

И не осталась ни на мигъ

Въ разбойничьемъ притонѣ;

Она рвала себѣ власа,

И выла и рыдала,

И опрометью чрезъ лѣса

Помчалась, побѣжала,

И долго съ трепетомъ очей

Неслась глухой тропою;

Но вотъ навстрѣчу рыцарь ей….

Объ немъ — своей чредою.

Теперь объ Изабеллѣ рѣчь;

Она съ мольбой къ Герою,

Съ мольбой — бѣды ея пресѣчь

И взять ее съ собою.

Учтивый рыцарь утѣшалъ

Несчастную въ печали;

И только новый день насталъ,

И розы запылали

Въ вѣнцѣ Авроры молодой,

Возставшей въ поднебесной,

Онъ, гротъ оставивъ роковой,

Пустился въ путь съ прелестной.

И много миновало дней

Безъ важныхъ приключеній,

Достойныхъ повѣсти моей.

Но вотъ мелькнули тѣни;

Глядятъ, — навстрѣчу рыцарь имъ,

Въ печальной плѣнъ влекомый…

Терпѣнье! послѣ знать дадимъ,

Кто этотъ незнакомый;

Для васъ пріятнѣе разсказъ

О Брадамантѣ нѣжной.

Мы съ ней разстались въ горькій часъ.

Любови безнадежной.

Она любезнаго ждала,

Остановись въ Марсели,

И каждый день войну вела

Для благородной цѣли;

Разсѣявшися тамъ и сямъ,

Поклонники Пророка,

И по полямъ и по горамъ

Прованса, Лангедока

И далѣ, — жила грабежемъ

На счетъ чужаго края;

Она крушила ихъ мечемъ,

По строямъ разъѣзжая.

Она любезнаго ждала

И долго и напрасно;

И ужь тоска ее взяла!

Что дѣлать ей несчастной?

Кто милаго ей возвратитъ?…

Однажды на досугѣ

Подъ вечерокъ она сидитъ

И думаетъ о другѣ;

И слёзы изъ ея очей

Горючія лилися;

Вдругъ двери настежь, и предъ ней —

Волшебница Мелисса.

Она одна; Рожеръ не съ ней,

Не возвратился милой;

И Брадаманта всё блѣднѣй,

Блѣднѣй; ей тяжко было;

Глава склонилася на грудь;

Она едва дышала,

И въ хладномъ трепетѣ чушь чуть

Безъ чувства не упала.

Мелисса къ ней; Мелисса ей

Улыбкой ободренья

Вливаетъ въ сердце въ часъ скорбей

Отраду утѣшенья:

«Спокойся! Фея говоритъ;

Онъ живъ, твой другъ безцѣнной,

И всё еще къ тебѣ горитъ

Любовью неизмѣнной.

Онъ живъ; но врагъ твои заклятой

Лишилъ его свободы.

За мной! и Витязь молодой

Избавленъ отъ невзгоды.

За мною, милая, скорѣй!

Я путь тебѣ открою;

И ты Рожера, свѣтъ очей,

Увидишь предъ собою.»

Тутъ Фея разсказала ей

Про хитрости Атланта:

Какъ для Рожеровыхъ очей

Въ огромнаго гиганта

И вмѣстѣ въ Брадамаиту онъ

Въ лѣсу преобразился;

Какъ въ сѣть Рожеръ имъ завлечёнъ;

Какъ въ замкѣ волхвъ сокрылся;

Какъ многихъ рыцарей и дамъ

Завлёкъ къ себѣ искусно;

Какъ всѣ они блуждаютъ тамъ,

Предавшись думѣ грустной.

"Всѣ виды принимаетъ онъ,

Смотря, кому что мило:

Тому, кто въ милую влюблёнъ,

Представится онъ милой;

Иному — другомъ, стремяннымъ

И, словомъ, чѣмъ угодно;

И по чертогамъ золотымъ

Блуждаютъ всѣ безплодно;

И льстясь надеждою слѣпой

Сыскать, что духъ тревожитъ,

Всѣ бродятъ тамъ, забывъ покой, —

Уйти никто не можетъ.

"Ты только къ замку, говоритъ

Мелисса Героинѣ;

И приметъ волхвъ Рожеровъ видъ

Въ таинственной долинѣ,

И нѣкто у твоихъ очей

Жестоко на Героя,

На милаго душѣ твоей,

Наступитъ въ вихрѣ боя,

Чтобъ ты, поднявъ за друга мечъ,

Вступила въ бой кровавый.

Такъ хочетъ въ замокъ свой завлечь

Тебя Атлантъ лукавый.

"Не первой, милая, тебѣ

Онъ строитъ эти ковы;

Не вѣрь ему, когда въ борьбѣ,

Принявши образъ новый,

Онъ будетъ помощи просить,

Искать въ тебѣ спасенья.

Совѣтъ мой — грудь ему пронзить

Мечемъ безъ сожалѣнья;

Рожера твоего спасетъ

Одна лишь эта мѣра;

Твой мечъ могучій въ гробъ сведетъ

Атланта — не Рожера.

«Мой другъ! для сердца твоего,

Я чувствую, немило

Занесть булатъ на грудь того,

Кто обликъ носитъ милой;

Но это лишь обманъ очей,

Одно очарованье.

Крѣпись, мужайся, не робѣй,

И — свершено желанье!

Смягчатъ ли милаго черты

Тебя въ минуту боя;

И болѣ не увидишь ты

Любезнаго героя.»

Тутъ Брадаманта, воружась,

Съ Мелиссой въ путь пустилась

И, вѣря ей, въ завѣтный часъ

Волхва убить рѣшилась.

Они пошли, и долго шли;

Имъ путь лежалъ далекій

То по воздѣланной земли,

То черезъ лѣсъ широкій.

Съ младой подругою своей

Идя путемъ дорогой,

Мелисса сладкихъ ей рѣчей

Наговорила много.

Всего же чаще твержено

Въ дорогѣ Феей было,

Что отъ Рожера суждено

И Брадаманты милой

Родиться доблестнымъ мужамъ

На полѣ битвъ и въ мирѣ

Казалося, ея очамъ

Все вскрыто въ горнемъ мірѣ.

Мелисса спутницѣ своей

Все вѣрно предсказала;

Для ней печать грядущихъ дней

Преломленной лежала.

«Ты, благодѣтельница, мнѣ,

Красавица сказала,

Давно, не въ этой сторонѣ,

Героевъ исчисляла…

О, сколько, сколько отъ меня

Родится славныхъ въ свѣтѣ!

Дождусь ли радостнаго дня,

Когда ты въ полномъ цвѣтѣ

Представишь женъ мнѣ — пола цвѣтъ,

И все мое рожденье?»

И Героинѣ данъ отвѣтъ

Мелиссой въ угожденье,

"Я вижу въ глубинѣ временъ —

Я вижу предъ собою

Твое рожденье, — славныхъ женъ

Душою и красою;

Я вижу матерей царей

И Королей счастливыхъ;

Я вижу этихъ матерей,

Всѣхъ этихъ женъ стыдливыхъ!

Онѣ не менѣе мужей,

Великихъ на престолѣ,

Прославятся въ кругу семей,

Возвысясь въ скромной долѣ.

"Всѣхъ славныхъ женъ въ твоемъ роду

Исчислитъ — трудъ напрасной ,

И я на память приведу

Не до одной прекрасной:

Ихъ тысячи, и всѣ онѣ

Достойны обожанья.

Зачѣмъ ты не открыла мнѣ

Сердечнаго желанья,

Когда, вступивъ въ Мерлиновъ гротъ,

Сошлася ты со мною?

Ты видѣла бы весь свой родъ

Въ тѣняхъ передъ собою.

"Въ твоемъ потомствѣ вижу я

Младую Изабеллу;

Она съ разсвѣта бытія

Вѣрна святому дѣлу:

Питая съ первыхъ жизни дней

Возвышенныя чувства,

Она щедротою своей

Науки и Искуства

Лелѣетъ, нѣжатъ и живитъ

Въ своей странѣ счастливой,

Гдѣ свѣтлый Минчіо кропитъ

Брега струей лѣнивой.

"Какой великодушный споръ

Межь ею и супругомъ!

Они добро наперекоръ

Творятъ другъ передъ другомъ:

Супругъ у Тарскихъ береговъ

Съ Французами сразится,

Сотретъ враговъ и въ домъ отцовъ

Со славой возвратится.

И если онъ — Улиссъ второй

Предъ взорами Европы;

Она душевной чистотой

Не ниже Пенелопы.

"Какъ много, милая моя,

Въ немногомъ я сказала!…

А что открыто мнѣ, какъ я

Мерлина посѣщала!

Какія онъ мнѣ чудеса

Объ ней повѣдалъ въ гротѣ!..

Когдабъ, развивши паруса,

Пустилась я на флотѣ

Въ сей океанъ, мнѣбъ долѣ плыть,

Чѣмъ плылъ Тифисъ морями.

Ей цвѣсть дано и міръ цвѣтить

Небесными красами.

И Беатриса — а сестра —

У Изабеллы будешь;

Она родится для добра,

И небо ей присудитъ

Узнать всѣ блага бытія

И счастьемъ насладишься.

И Герцогъ — и супругъ ея —

Судьбою ублажится,

И будетъ счастіе при нёмъ.

Но лишь ея не станетъ;

И счастье прочь, и зло за зломъ

На сираго нагрянетъ.

"При ней Висконти, Сфьорца, Моръ

Отъ Сѣвера до Юга,

Отъ Инда до Алпійскихъ горъ

На страхъ земнаго круга

Войною поразятъ враговъ.

Но лишь ея не станетъ;

И горе на твоихъ сыновъ,

Италія, нагрянетъ!…

И Герцогъ — и ея супругъ —

Наплачется въ неволѣ.

Безъ ней ни вѣрныхъ долгу слугъ,

Ни мудрыхъ на престолѣ.

"За много передъ нею лѣтъ

Красавицы другія

Съ самъ именемъ придутъ на свѣтъ

Творить дѣла благія:

Я вижу, — быть одной изъ нихъ

Венгерской Королевой;

Другая въ подвигахъ святыхъ

Окончитъ вѣкъ свой дѣвой;

Ее Италія почтитъ

Угодницей святою,

И ѳиміамъ ей воскуритъ

Съ сердечною мольбою.

"Другихъ молчаніемъ прейду.

Однѣ другихъ прелестнѣй,

Славнѣе, — всѣ въ твоемъ роду

Достойны громкихъ пѣсней.

Лукрецій, Бланкъ, Констанцій — я

Въ разсказѣ проминую;

Всѣ, въ полномъ цвѣтѣ бытія,

Страну твою родную

Ущедрятъ, скрасятъ, разцвѣтятъ,

Возвысятъ и прославятъ:

Онѣ родятъ великихъ чадъ

И родъ въ нихъ твой возставятъ.

"Счастливѣй рода твоего

Въ женахъ не знаю въ свѣтѣ, —

Супругъ ли нѣжныхъ для него

Представлю въ полномъ цвѣтѣ,

Иль матерей, иль дочерей,

Гимену обреченныхъ.

Обь нихъ-то съ сладостью рѣчей

Въ бесѣдахъ сокровенныхъ

Мнѣ говорилъ Мерлинъ пророкъ,

Предвидѣвъ, что случайно

Я передамъ тебѣ въ свой срокъ

Нашъ разговоръ съ нимъ тайной.

"Рихарда, образецъ живой

И чести и геройства,

Младой останется вдовой

На жертву безпокойства.

Такъ часто лучшихъ изъ людей

Удѣлъ на свѣтѣ — бѣдства!

Враги, лишивъ ея дѣтей

Отцовскаго наслѣдства,

Изъ родины изгонятъ ихъ;

Но мать, призвавъ геройство

И возвративъ дѣтей своихъ,

Все приведетъ въ устройство.

"Ее ли, — Арратонцевъ кровь,

Ее ли славу пола,

Народа своего любовь

И красоту престола, —

Прейду молчаніемъ? О, нѣтъ!

Славнѣе женъ конечно

Эллада, Римъ и цѣлый свѣтъ

Не видывали вѣчно,

И смертнымъ небо не сулитъ

Завиднѣе удѣла:

Отъ ней родится Ипполитъ,

Альфонсъ и Изабелла.

"О Леонорѣ рѣчь моя,

Грядущей въ полномъ блескѣ,

Что о преемницѣ ея,

Что объ ея невѣсткѣ,

Что о Лукреціи сказать?

Небесною щедротой

Ей суждено красой блистать

И честью и добротой

И, какъ растенію въ саду,

Пышнѣе, величавѣй

День это дня въ твоемъ роду

Цвѣсти въ чести и славѣ.

"Какъ олово предъ серебромъ,

Какъ мѣдь предъ чистымъ златомъ

Какъ разцвѣчённое огнёмъ

Стекло передъ агатомъ,

Какъ макъ снотворный полевой

Предъ розой благовонной,

Какъ передъ блѣдною ветлой

Священный лавръ зелёной:

Такъ предъ Лукреціей младой

Всѣ женщины на свѣтѣ;

Она всѣхъ превзойдетъ красой

Въ роскошномъ жизни цвѣтѣ.

"И современники для ней

И поздніе потомка

Не пощадятъ похвалъ, честей, —

Ей славы откликъ громкій.

Высокая душой, она,

Рожденная къ отрадамъ,

Благія всѣетъ сѣмена

Въ сердца младыя чадамъ;

Они сторичный плодъ дадутъ,

И пышно плодъ созрѣешь.

Такъ влитый ароматъ въ сосудъ

На насъ отрадой вѣепгъ.

«Тебѣль не принесу теперь

Благоговѣнья дани,

Рената, Людовика дщерь,

Наслѣдница Британи!

Все, все, что только лишь въ женахъ

Высокаго бывало

Съ тѣхъ поръ, какъ солнце въ небесахъ

Роскошно засіяло

И по эѳиру понеслось

Съ востока до заката, —

Все, все въ тебѣ одной слилось,

Прелестная Рената!

„Пора прервать разсказа нить!

Объ Альдѣ ли Саксонской,

О Липпѣ ли мнѣ говорить,

О Бланкѣ ль Каталонской,

Иль о другихъ?… Нѣтъ, ангелъ мой,

Не смѣю и помыслить

Всѣхъ до одной передъ тобой

Назвать и перечислить!

Не перечесть мнѣ ихъ имянъ,

И былобъ не надежно

Пускаться въ этотъ океанъ

Бездонной и безбрежной.“

Мелисса, кончивши разсказъ

Отрадный Брадамантѣ,

Дорогой нѣсколько ей разъ

Твердила объ Атлантѣ

И о Рожерѣ, и о томъ,

Какъ онъ лишенъ свободы.

Вошь замокъ, созданный волхвомъ,

Уже виднѣлись своды;

И Фея далѣе ступишь

Ни шагу не хотѣла,

Боясь волхвомъ открытой быть

Съ завѣтнаго предѣла;

И, давъ совѣтъ въ послѣдній разъ,

Простилась съ Героиней.

Красавица неслася съ насъ

По тѣсной луговинѣ;

И видитъ, — точно милый другъ

Предъ нею показался.

Онъ луговиной между двухъ

Гигантовъ грозныхъ мчался;

Неумолимые, они

Несчастнаго сдавили,

И прекратить младые дни

Уже готовы были.

Точь въ точь увидѣвъ своего

Въ опасности Рожера,

Она не помнишь ничего,

Остыла къ Феѣ вѣра,

И позабытъ уже совѣтъ

Мелиссы благотворной;

И думаетъ: то былъ навѣтъ

Противъ Рожера чорной;

Знать Фея имъ оскорблена,

И смерть моей рукою

Нанесть замыслила она

Великому герою.

„И это не Рожеръ? она

Съ собою говорила.

Не имъ ли грудь моя полна?

И яль его забыла?

Не говорятъ ли мнѣ глаза:

Онъ это! онъ, твой милой!

Надъ нимъ, надъ нимъ висишь гроза!

Рожеръ скудѣетъ силой!…

Глаза?… Будь я слѣпа, — тогда

Мнѣ сердце бъ говорило:

Онъ близъ тебя! надъ нимъ бѣда!…

Ещель не узнанъ милой?“ —

Вдругъ кто-то голосъ подаетъ,

Точь въ точь ея любезной,

На помощь скорую зовешь

И умоляешь слезно;

И, опустивши повода,

Долиной вскокъ несётся;

За вамъ гиганты, и бѣда

Надъ головою вьётся.

И Брадаманта по слѣдамъ

Гигантовъ поскакала

И, не замѣтивши, къ мѣстамъ

Волшебнымъ прискакала.

Едва вступила въ вороша

Атлантова чертога,

И, какъ другимъ, ей заперта

Обратная дорога.

Она Рожера здѣсь и тамъ

И день и ночь искала,

Избѣгала по всѣмъ мѣстамъ,

И всё не отыскала.

И рѣчь и встрѣча не одна

Межъ нимъ и ей бывала;

Но, чудо! онъ ее, она

Его не узнавала,.

Оставимъ Брадаманту тамъ —

Въ обвороженноммъ мѣстѣ.

Не безпокойтеся, я вамъ

Ее съ Рожеромъ вмѣстѣ

Оттуда выведу, когда

Мнѣ нужно это будетъ.

Какъ перемѣнная ѣда

Къ ѣдѣ охоту будетъ:

Такъ и съ исторіей моей;

Чѣмъ перемѣны чаще,

Тѣмъ, думаю, досужимъ къ ней

Прислушиваться слаще.

Я ткань заткалъ, и велика

Основа этой ткани.

Теперь коснуся я слегка

Приготовленью къ брани.

Послушайте, какъ Аграманъ

При семъ приготовленьи

Созвалъ съ зимовья Мавританъ

Во всемъ вооруженьи

Для смотра; онъ хотѣлъ узнать,

Великиль силы стана,

И двинуть собранную рать

Грозой на Карломана.

Сраженье за сраженьемъ шло,

Тревога за тревогой;

И войска въ битвахъ полегло

У Аграмана много;

Къ тому же многихъ изъ вождей

Онъ потералъ на сѣнѣ;

Дружины при невзгодѣ сей

Разсѣялись далече.

Чтобы устроишь снова станъ

Для важныхъ предпріятій,

Созвалъ для смотру Агреманъ

Разсѣянныя рати.

А чтобъ пополнить рать свою,

Которой пало много

Въ жестокомъ съ Вѣрными бою,

Предъ новой онъ тревогой

Вождя въ Испанію послалъ

Да въ Африку другова.

И тотъ и тотъ полки набралъ,

И къ смотру рать готова…

Но не пора ли отдохнуть?

Уставшимъ отдыхъ сладокъ.

Въ другой вамъ пѣсня дамъ взглянуть

На смотръ и распорядокъ.

ПѢСНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.

Мандрикардъ подъ знаменами Аграмана. Доролиса, похищенная Маидрикардомъ. Парижъ въ осадѣ. Монастырская жизнь. Изображеніе Вражды. Жилище Сна.

У двухъ враждующихъ сторонъ —

У Вѣрной и Невѣрной —

На разныхъ битвахъ былъ уронъ

Въ войскахъ неимовѣрной..».

Какъ многихъ волки разнесли

И враны растерзали!

Французы тысячьми легли

И битву потеряли,

И огорченный Карломанъ

Кропилъ слезами вѣжды;

Но какъ смутился Аграманъ,

Лишась въ вождяхъ надежды

Не радостна ему была

Побѣда роковая.

Такъ, — если древнія дѣла

И новыя сличая,

Къ войнѣ Равенской перейдёмъ,

Гдѣ ты, Альфонсъ могучій,

Купилъ безсмертіе мечёмъ,

Враговъ разсѣявъ туча

И взявши въ боевомъ огнѣ

Вѣнокъ изъ свѣжихъ лавровъ, —

Мы встрѣтимъ сходство въ сей войнѣ

Съ войной жестокой Мавровъ,

Уже спѣшили отступать

Пикардцы, Аккшпяяе,

Фламандцевъ и Нормандцевъ рать;

Но ты, въ смущенномъ станѣ

Явясь, ударилъ на враговъ,

Готовыхъ взять побѣду,

И юноши къ тебѣ на зовъ

По пламенному слѣду;

И честь героямъ воздана:

Ты самъ, въ наградахъ скорый,

Въ сей день вручилъ имъ стремена

И золотыя шпоры.

Съ сей горстью всадниковъ младыхъ,

Безтрепетныхъ на брани,

Ты грянулъ на враговъ своихъ,

И силой крѣпкой длани

Злато-червленый жезлъ сломилъ

И стебль съ плодомъ дубовый.

Ты славу Лилій искупилъ;

Тебѣ вѣнецъ лавровый!

И въ Римѣ въ тотъ же день и часъ

Другая діадима

Ждала тебя, герой, — ты спасъ

Фабриція для Рима.

Тебѣ прекрасный подвигъ сей

Приноситъ чести болѣ,

Чѣмъ твой торжественный трофей

На кроволитномъ полѣ,

Гдѣ ты, могучій, разгромилъ

Враждебныя дружины

И кровію ихъ утучнилъ

Равенскія долины,

Гдѣ, знамена забывъ спасать,

Кастиліи, Наварры

И дерзкихъ Аррагонцевъ рать

Съ стыдомъ спаслась отъ кары.

Но, ахъ! побѣда пронесла

Не полную намъ радость!

О, сколько горечи влила

Она нежданно въ сладость 1

Палъ вождь Французовъ, вождь всѣхъ силъ,

И сонмъ другихъ вожатыхъ

Непробудимымъ сномъ ночилъ

На лаврахъ лишь пожатыхъ;

Чрезъ выси Альповъ снѣговыхъ

Пришедшій для защиты

Земель союзныхъ и своихъ,

Палъ сонмъ сей знаменитый!

Конечно, мы побѣдѣ сей

Обязаны свободой

И даже жизнію своей;

Объятые невзгодой,

Мы не погибли до конца,

Мы въ бурѣ уцѣлѣли;

Но не съ веселіемъ лица

Вокругъ себя смотрѣли.

О, сколько и сиротъ и вдовъ

Во Франціи печальной

Набросили себѣ покровъ

По милымъ погребальной!…

И Королю другихъ вождей

Пришлось тогда поставить,

Чтобъ оскорбившихъ честь Лилей

Безъ казни не оставить,

Чтобъ на главу низринуть месть

Дерзнувшимъ въ буйномъ гнѣвѣ

Обиду горькую нанесть

И матери и дѣвѣ,

Сестрамъ и братьямъ о Христѣ,

Отрекшимся отъ свѣта,

И посрамленью въ слѣпотѣ

Предать Ковчегъ Завѣта,

Равенна бѣдная, тебѣ

Стократъ бы лучше было,

Смирясь, не мѣриться въ борьбѣ

Съ врагомъ, могучимъ силой!

Какъ Бресчія за образецъ

Не принята тобою?…

Когдабъ Людовикъ, наконецъ

Наскучившій войною,

Къ тебѣ Тривульція послалъ

Унять волненье града,

И онъ бы, мудрый, показалъ,

Что буйству смерть награда!

Пришлось Людовику избрать

Другихъ вождей надъ станомъ.

Такъ, вновь сбираясь воевать,

Марсилій съ Аграманомъ

Рѣшились напередъ созвать

Съ зимовьевъ на долины

Всю неустроенную рать,

Всѣ на лицо дружины,

Чтобъ новыхъ дать вождей полкамъ

На мѣсто падшихъ въ боѣ

И, разъѣзжая по рядамъ,

Всё войско видѣть въ строѣ.

Марсилій первый, Аграманъ

Второй своихъ выводитъ;

Предъ ними рать различныхъ странъ,

Развившися, выходитъ:

Вотъ Каталонцы, — ихъ вождёмъ

Былъ Дорифебъ могучій;

Вотъ строй Наварцевъ, не съ Царёмъ, —

Онъ на песокъ зыбучій

Палъ подъ Орландовымъ мечемъ,

Отживши жизни мѣру,

Наварцевъ поручилъ по нёмъ

Марсилій Изольеру.

Съ Леонцами шелъ Балюганъ,

Съ Альгаврами — Грондоній;

Ново-Кастильцевъ вывелъ въ ставъ,

Блистая златомъ брони,

Марсиліевъ любимый братъ ,

Исполненный отваги,

Самъ Фальсиронъ; за нимъ спѣшатъ

Пришельцы изъ Малаги,

Севиллы, Кардуй и странъ,

Лежащихъ у Бетиса;

Съ вожатымъ Мадарассомъ въ станъ

Ихъ строи принеслися.

Тессира, Борикондъ младой

И Стордиланъ могучій

Выводятъ Лиссабонцевъ строй

И Балеарцевъ тучи

И чадъ Гренады. Палъ Лярбинъ, —

На сиротливомъ тронѣ

Возсѣлъ Тессира, вождь дружинъ,

Рожденныхъ въ Лиссабонѣ.

Въ Галиціи вождемъ дружинъ

Былъ Марикондъ недавно;

Теперь ведетъ ихъ Серпентинъ,

На битвахъ не безславной.

Войска, нашедшія изъ вратъ,

Толедо, Калатравы,

Что прежде Синагонъ стократъ.

Водилъ на жатву славы,

И рать, прешедшую съ долинъ,

Кропимыхъ Гвадіаной,

Велъ Металиста; Бьянзардинъ

Собралъ подъ стягъ свой бранной

Плаценціи, Заморы чадъ,

Асшорги и Авилы;

Съ нимъ и Поленціи отрядъ

И Саламанки силы.

Строй Саррагосцевъ и весь Дворъ

Марсиліевъ блестящій

Ведетъ Феррагъ, — къ нимъ мысль и взоръ

Марсилія горящій;

Межъ нихъ Моргантъ и Мольгаринъ

И Балинвернъ ужасной,

И Мальзаризъ, краса дружинъ;

Ихъ рокъ постигъ несчастной.

Лишась наслѣдственной земли,

Они во дни печали

Въ чертогъ Марсиліевъ пришли

И тамъ пріютъ сыскала.

Среда Ферраговыхъ дружинъ

Былъ Фолликонъ прелестный,

Марсиліевъ побочный сынъ,

И Лангиранъ чудесный,

И Графъ Сагунтскій Архидантъ,

Бивартъ, любимецъ славы,

И Аналярдъ, и Аммирантъ,

И Малягурь лукавый,

И Дориконтъ, и Аргалифъ,

И многіе другіе;

Но я упомяну объ нихъ

Въ минуты боевыя.

Едва Испанцевъ длинный строй

Прошелъ предъ Аграманомъ, —

И Царь Оранъ, младой герои,

Оранъ, огромный станомъ,

Ведетъ безтрепетную рать;

Во слѣдъ за нимъ дружина,

Которой горько вспоминать

О смерти Мартасина;

О немъ, покрытые стыдомъ,

Рыдали Гараманты:

Онъ палъ подъ роковымъ мечемъ

Прелестной Брадаманты.

Герой Мармондъ выводитъ строй,

Въ былые дни послушный

Аргосту; но въ бою герой

Погибъ великодушный.

Мармонду Аграманъ вручилъ

Три избранныя рати.

Онъ не богатъ вождями былъ

Для важныхъ предпріятіи,

И далъ названіе вождей,

Казалося, для виду

Арганію въ разцвѣтѣ дней,

Булярду и Ормиду.

Съ Арганіемъ Ливійцы шли,

Предавшіе недавво

Любимаго вождя земли, —

Палъ Дурдинасъ ихъ славной.

Брюнелъ строй Тингитанцевъ велъ,

Въ очахъ его унылость:

У Аргамана онъ пришелъ

Съ тѣхъ самыхъ поръ въ немилость,

Какъ на долинѣ близъ дворца

Коварнаго Атланта

Его волшебнаго кольца

Лишила Брадаманта.

Брюнель давнобъ повѣшенъ былъ,

Когда бы Аграману

Не объяснилъ, не обнажилъ

Всей правды безъ обману

Ферраговъ братъ; имъ былъ Брюнель

Отъ дерева отвязанъ, —

Ему за нѣсколько недѣль

Онъ жизнію обязанъ.

До первой онъ вины прощёнъ;

Но провинися снова,

И не избѣгнетъ казни онъ,

И смерть ему готова.

За нимъ выходитъ Фаруранъ

Съ пѣхотой многолюдной

И съ конницею Мавританъ

Живою, легкой, чудной.

Либаній, новый царь, ведётъ

Дружины Константины;

Ему-то были въ дни заботъ

Повѣрены дружины

И отданъ скипетръ и вѣнецъ

Героя Пинадора,

Котораго постигъ конецъ

Средь боеваго спора.

Вотъ Дорилонъ и Сориданъ,

Вотъ Агрикальтъ могучій,

Малябуферсъ и Пуліанъ,

За ними войска тучи:

Тамъ рать Аммоніанъ идётъ,

Здѣсь Цевты, Назамоны,

А здѣсь Гесперіи народъ,

Съ Физанцами сведённый;

Балястръ выводитъ за собой

Полки царя Тардокко,

А Фивадуръ — Канарской строй

И жителей Марокко.

Вотъ Мольги рать съ своимъ вождёмъ,

Вотъ сирый строй Арзиллы;

Вождя на полѣ боевомъ

Постигъ конецъ унылый, —

И Коринею ввѣренъ строй

Смутившейся Арзиллы.

И ты, Танферіонъ герой,

Вожатый Альмансиллы,

Смѣненъ Каикомъ! Римедонтъ

Гешульцевъ полкъ выводитъ;

Съ дружиной Косской Баллифронтъ

Безтрепетной выходитъ.

Клориндъ дружиною Волжанъ

По Мирабальдѣ правитъ;

Вотъ Боливерсъ тиранъ, — онъ самъ

Высокій свой безславитъ;

За нимъ, веселіе дружинъ,

При вѣяніи стяга

Выводитъ рать свою Собринъ,

Въ очахъ его отвага…

И что за вождь! и что за рать!

Безстрашнѣе героя,

Надежнѣй рати не сыскать

На бурномъ полѣ боя.

Беллямаринскіе полки,

Что прежде съ Гвальчіотомъ

На бой по манію руки

Летали быстрымъ лётомъ,

Велъ Родомонтъ, Алжирскій царь,

Безтрепетный, могучій.

Еще не минуло трехъ зарь,

Какъ онъ, собравши тучи

Народу въ Африкѣ своей

По слову Агремана,

Съ дружиною изъ-за морей

Явился къ смотру стана.

И не было у Сарацинъ

Славнѣй, сильнѣй героя:

Онѣ первый между ихъ дружинъ

На бурномъ полѣ боя;

Онъ былъ страшнѣй для Парижанъ,

Страшнѣй для Царства Лилій,

Чѣмъ непреклонный Агреманъ

И пламенный Марсилій,

Чѣмъ всѣ вожди, въ ихъ шумной станъ

Притекшіе для сѣчи.

Какъ не любилъ онъ Христіанъ!

Какъ жаждалъ съ ними встрѣчи!

За нимъ выходитъ Прузіонь,

Властитель Альвараха

И, вѣрной ратью окружёнъ

Зумарцевъ, чуждыхъ страха,

Царь Дардинель. Была ль тогда

Предречена имъ враномъ

Иль съ кровли филиномъ бѣда,

Висѣвшая надъ станомъ,

Не знаю, только рокъ судилъ

Съ грядущею зарёю

Погибнуть въ полномъ цвѣтѣ сядь

Безтрепетнымъ душою.

Войска на смотръ со всѣхъ сторонъ

Сошлись, — ахъ были тучи;

Лишь Макилярда нѣтъ. Гдѣ онъ,

И гдѣ Альзирдъ могучій?

Знаменъ ихъ въ станѣ не видать,

Объ нихъ ни темной вѣсти;

И Арраманъ не могъ понять,

Гдѣ медлятъ чада чести.

Еще онъ думаетъ съ собой

О замедленьи странномъ,

И вдругъ Альзирдовъ стремянной

Является предъ станомъ.

Онъ Аграману все открылъ:

«Они на полѣ брани

Съ дружиной спятъ, онъ говорилъ;

Имъ смерть сковала длани.

Ужасный рыцарь встрѣтилъ васъ,

И мы — не устояли.

И ты бы, царь, дружинъ не спасъ,

Когда бы вѣсть печали

Принесши къ тебѣ я опоздалъ,

Умчавшись съ поля боя;

Онъ насъ, какъ волкъ овецъ, терзалъ, —

Грознѣе нѣтъ героя.»

Не задолго предъ сей порой

Предсталъ предъ Агремана

Нежданно молодой герой,

Преемникъ Агрикана,

Татарскаго царя, герой,

Какого не видали

Ни Западъ, ни Востокъ златой, —

Въ немъ сердце тверже стали.

И Аграманъ его почтилъ

Какъ сына Агрикана;

То Мандрикардъ отважный былъ,

Краса и слава стана.

Во всей подлунной онъ гремѣлъ

Великими дѣлами;

Но всѣхъ его славнѣе дѣлъ

Одно подъ небесами:

Безсмертныхъ жаждущій похвалъ,

Рожденный брать трофеи,

Доспѣхи Гектора отнялъ

Онъ у Сирійской Феи,

И какъ отнялъ!… Одинъ разсказъ

Про это приключенье

Навѣрное привелъ бы васъ

И въ страхъ и въ изумленье.

Онъ молча выслушалъ разсказъ

Про грознаго средь боя

И, вспыхнувъ, вздумалъ тотъ же часъ

Пуститься въ слѣдъ Героя,

Но въ глубинѣ души своей

Скрылъ замыслѣ дерзновенный

За тѣмъ ли, что другихъ вождей

Онъ презиралъ надменный,

Или за тѣмъ, чтобы другой,

Пробивши слѣдъ кровавый,

У дерзости его слѣпой

Не отнялъ этой славы.

«Какъ этотъ рыцарь былъ одѣтъ?»

Спросилъ онъ стремяннова.

И стремянной ему въ отвѣтъ,

Не утаивъ ни слова:

«Весь въ черномъ съ головы до ногъ,

И шлемъ безъ украшеній.»

Точнѣй отвѣтить онъ не могъ,

Въ отвѣтѣ лжи ни тѣни:

Орландъ, снѣдаемый тоской,

Какъ слышали вы прежде,

Весь въ черномъ вышелъ въ тьмѣ ночной —

Въ доспѣхахъ и въ одеждѣ.

Марсилій подарилъ коня

Татарину гнѣдаго,

Живаго, полнаго огня

Средь вихря боеваго,

Рожденнаго на шелковыхъ

Брегахъ Гвадальквивира.

И вотъ въ доспѣхахъ боевыхъ

Герой, презритель мира, —

Поклявшися не быть къ войскамъ,

Пока имъ Рыцарь чорный

Не будетъ сысканъ, — по Полямъ

Летитъ какъ вѣтръ нагорный.

Въ пути онъ встрѣтился съ толпой

Бѣжавшихъ отъ булата

Орландова врасплохъ: иной

Скорбѣлъ о смерти брата,

Иной лилъ слезы объ отцѣ,

О сынѣ, иль о другѣ.

У всѣхъ отчаянье въ лицѣ;

И бѣдные, въ испугѣ,

Лишась своихъ вождей, одни

Въ томленіи печали,

Какъ тѣни блѣдныя, они,

Ошаломѣвъ, блуждали.

Не долго ѣхалъ онъ, — и вотъ

Ужасная картина

Смущеннымъ взорамъ предстаётъ:

Широкая долина

Вся въ трупахъ… Нѣтъ! не лживъ разсказъ

Младаго стремяннова!

Татаринъ съ нихъ не сводитъ глазъ

И, всматриваясь снова,

Тѣхъ перевернетъ, а у тѣхъ

Измѣритъ даже раны.

Завидѣнъ былъ ему успѣхъ

Невѣдомаго бранный.

Какъ злится волкъ, пришедшій въ долъ,

Почуявши по духу,

Что тамъ лежалъ убитый волъ,

Но про вола — ни слуху,

Онъ сталъ добычей птицъ и псовъ;

Не прошеные гости

Оставили между кустовъ

Одни рога да кости:

Такъ злился Мандрикардъ въ тиши,

Въ долинѣ битвъ широкой,

Гдѣ не было живой души, —

Всѣхъ мечъ пожралъ жестокой.

Онъ съ поля браннаго впередъ;

Онъ сутки съ половиной

Пробился въ поискахъ, и вотъ

Стоятъ предъ луговиной.

Она въ тѣни; кругомъ рѣка

Прозрачнѣе кристалла —

И глубока и широка —

Гирляндою лежала.

Такъ у Ортикола, дѣлясь

На вѣтьви, Тибръ глубокой

Обходитъ островокъ, віясь

Гирляндою широкой.

У луговины строй стоялъ

На стражѣ воруженный,

И строи большой; и знать желалъ

Татаринъ удивленный,

Къ чему онъ здѣсь, что стережетъ

И по чьему приказу.

Вожатый, вышедшій впередъ

И не спускавшій глазу

Съ его воинственныхъ красотъ,

Любуясь на уборы,

На золото, на все, — даётъ

Отвѣтъ пришельцу скорый з

«Гренадскій царь приказъ намъ даль

Пуститься въ путь съ царевной;

Насъ, Государь, здѣсь задержалъ

На время зной полдневной.

За Родомонта сговорилъ

Отецъ ее недавно,

Хотя еще и не открылъ

Онъ этого всѣмъ явно.

Ей разсудилось отдохнуть;

Но минетъ зной полдневной,

И въ станъ къ отцу, и снова въ путь

Мы пустимся съ царевной.»

Татаринъ, презиравшій всѣхъ,

Рѣшился попытаться,

Каковъ окажется успѣхъ,

Какъ станетъ защищаться

Отрядъ, которому была

Повѣрена царевна.

«О! вѣрно, онъ сказалъ, мила

Гренадская царевна!

Хочу на ней понѣжить взоръ;

Но я спѣшу, — велите

Ей быть сюда, иль къ ней въ шатёръ —

Сей часъ меня введите!» —

"Ты сумасшедшій! отвѣчалъ

Татарину вожатый,

И больше говорить не сталъ.

И, яростью объятый,

Татаринъ за копье, и грудь

Вожатому пронзаетъ;

И жизненный окончивъ путь,

Несчастный взоръ смежаетъ.

Копьемъ Татаринъ поразилъ

Гренадца молодаго;

Сынъ Агрикановъ не носилъ

Оружія другаго.

Ему въ Восточной сторонѣ

Въ минуты роковыя

Доспѣхи Гектора въ войнѣ

Достались боевые,

Но безъ меча, и этотъ мечъ

Былъ Дуринданъ чудесной,

Доставшійся на полѣ сѣчъ

Орланду, какъ извѣстно;

А прежде въ битвахъ украшалъ

Альмонта мечъ завѣтной.

Носишь его лишь клятву далъ

Татаринъ, и не тщетно…

Онъ безъ меча, и не боясь,

На цѣлой строй выходитъ

И, крикнувши: «кто мнѣ изъ васъ.

Дорогу загородить?»

Къ лукѣ склонился, и съ копьёмъ

Пробился въ чащу строя.

Враги столпилися кругомъ,

И пышетъ пламя боя;

И много съ жизнію въ рядахъ

Разстроенныхъ разсталось,

Пока у грознаго въ рукахъ

Копье не взломалось.

Копья не стало, онъ схватилъ

Обѣими руками

Древко и, не жалѣя силъ,

Какъ смерть между рядами

Прошолъ, и никогда страшнѣй

Не видывали боевъ!…

Такъ нѣкогда Самсонъ Еврей

Межь Филистимскихъ строевъ

Съ ослиной челюстью прошолъ, —

И тысячей не стало.

Передъ Татариномъ на долъ

Гренадцевъ много пало!

Несчастные наперерывъ

Къ погибели стремятся;

Падутъ одни а, все забывъ,

Другіе торопятся

На ихъ мѣста; родъ смерти имъ

Страшнѣе смерти самой.

Какой позоръ! древкомъ однимъ

Громитъ ихъ врагъ упрямой!…

Ихъ цѣлый строй, и чтожь? они —

Безстрашнаго игрушки —

На взмахъ древка кончаютъ дни

Какъ зміи, какъ лягушки.

И двухъ третей ужь не видать!..

И на себѣ невольно

Извѣдавши, что умирать,

Какъ ни умри, всё больно,

Остатокъ строя думалъ въ бѣгъ

Пуститься съ поля брани;

Но обманулся, я успѣхъ

Не увѣнчалъ желаній:

Татаринъ слишкомъ былъ жестокъ,

И нѣтъ для нихъ отрады;

Онъ всѣхъ ихъ, всѣхъ на смерть обрёкъ,

И никому пощады.

Не уцѣлѣть, не устоять

Въ сыромъ бору былинкѣ;

Не уцѣлѣть, не устоятъ

На жнивѣ колосникѣ

Противъ потоковъ огневыхъ,

До дальнаго предѣла

И развитыхъ и разлитыхъ

Рукою земледѣла:

Не уцѣлѣлъ, не устоялъ

Гренадцевъ строй несчастной

Противъ Татарина; онъ палъ,

Простившись съ жизнью красной —

Нѣтъ стражи; Агрикановъ сынъ,

Окончивши побѣду,

На вопль красавицы, одинъ,

По свѣженькому слѣду,

Проложенному на травѣ

Царевниною ножкой,

Идетъ, повѣривши молвѣ,

Понѣжиться немножко,

Полюбоваться красотой

Красавицы хвалёной, —

И вотъ межь труповъ и рѣкой

Вступаетъ въ лугъ зеленой

Вотъ Доролиса, — такъ звалась

Царевна молодая;

Надъ ней склонялся древній вязъ,

Вѣтьвями помавая;

И слезы изъ ея очей

Прелестныхъ огневыя

Теплы, бѣжали, какъ ручей,

На груди снѣговыя,

И отражалися въ чертахъ

Въ мгновенье роковое

За участь собственную — страхъ

И скорбь за падшихъ въ строѣ.

Но Мандрикардъ предсталъ предъ ней,

Весь кровію облитый,

Съ какой-то дикостью очей, —

И нѣтъ для ней защиты;

И за себя и за другихъ

Страшась, она взрыдала.

Царевну, кромѣ строевыхъ,

Толпа сопровождала

Придворныхъ; было между нихъ

Довольно лицъ извѣстныхъ,

Мужчинъ и женщинъ пожилыхъ

И дѣвушекъ прелестныхъ.

Онъ лишь взглянулъ, о — весь не свои:

Передъ его очами

Царевна — чудо красотой!

Глаза блестятъ слезами,

Чтожь, если бы въ ея очахъ

Улыбка просіяла?

Она въ слезахъ, но и въ слезахъ

Его очаровала;

И Мандрикардъ не зналъ, гдѣ онъ,

Въ раю ли, на землѣ ли;

И побѣдитель побѣждёнъ, —

Всѣ жилки нѣгой млѣли….

А всё жь онъ не уступитъ ей

Плода побѣдъ напрасно.

Катились слезы изъ очей

У плѣнницы прекрасной;

Она, какъ женщина, свое

Въ нихъ выражала горе;

Но онъ, надѣяся ее

Утѣшить въ горѣ вскорѣ,

Рѣшается невременя

Увесть ее съ собою;

И вотъ подводятъ ей коня,

И въ путь онъ съ ней стрѣлою.

Дѣвицамъ, дамамъ, старикамъ

И всей толпѣ придворной,

Давъ отпускъ, онъ сказалъ: « Я самъ

Слуга ея покорной;

Всѣмъ буду съ сей поры для ней:

Проводникомъ и стражей —

Среди ли дня, среди ль ночей —

И горничною даже.

Прощайте, милые друзья!

Не хлопочите много!»

Они потоки слёзъ лія,

Пошли своей дорогой.

«Какою скорбью поразитъ

Отца сіе извѣстье!

Толпа придворныхъ говоритъ.

Какъ онъ снесетъ безчестье?…

Какъ выслушаетъ эту вѣсть

Женихъ нетерпѣливой?…

Какъ разгорится гнѣвъ и месть

Въ груди его рѣвнивой!…

О, еслибъ онъ — гроза враговъ —

Примчался къ намъ изъ стана,

Не опозорилась бы кровь

Въ потомствѣ Сторилана.»

Татаринъ между тѣмъ, своей

Добычею прелестной

Довольный, ѣдетъ далѣ съ ней;

И рыцарь неизвѣстной

Въ доспѣхахъ черныхъ позабытъ, —

И до него ль герою?…

Онъ не на бой теперь спѣшитъ;

Онъ думаетъ съ собою,

Гдѣбъ отыскать ему ночлегъ

И жаръ свои на стоянкѣ

Весь перелить въ раздольи нѣгъ

Прелестной полонянкѣ.

Она въ слезахъ; за вздохомъ вздохъ

Изъ груди вырывался.

Онъ утѣшалъ ее, какъ могъ,

И въ ласкахъ разсыпался,

И говорилъ, что онъ плѣнёнъ

Красой ея чудесной,

Что для нея онъ бросилъ тронъ

И край отцовъ прелестной,

И что не слава, не война

Изъ отческаго края

Влекла его, но лишь она —

Мечта любви живая!

«Чего желать тебѣ, дружокъ?

Любви? я ею млѣю;

Породы ли? и я высокъ

Породою моею, —

Узнай, я Агрикановъ сынъ;

Богатствъ? кто счесть ихъ можетъ?

Владѣній? только Богъ одинъ

Меня въ нихъ переможетъ;

Геройства ли? и я тебѣ,

Прелестная, недавно

Геройство показалъ въ борьбѣ

Неровной не безславно.»

Такъ съ устъ его текли струёй

Слова — любви внушенье,

И въ душу плѣнницы младой

Вливали утѣшенье;

И скоро словно вѣтръ разнёсъ

И страхъ ея и горе;

Уже не видно болѣ слёзъ

Въ ея прелестномъ взорѣ,

И розы по ея щекамъ

Раскинулися снова,

И сладко ей внимать словамъ

Любовника младова

И, слово за слово, она

Сама съ нимъ рѣчь заводишь.

Его душа упоена;

Онъ съ ней очей не сводить,

Онъ прямо въ очи ей глядишь,

Разнѣженныя страстью.

Все Мандрикарду говоришь,

Что скоро сбыться счастью,

Что Доролиса холодна

Къ нему не вѣчно будетъ,

Что рано ль, поздно ли, она

Все для него забудешь.

И ѣдетъ онъ своимъ путёмъ,

Предавшись думѣ страстной.

Какъ весело ему вдвоёмъ

Съ сопутницей прекрасной!

И холодѣлъ ужь вѣтерокъ,

И солнце ужь садилось;

И Мандрикардъ помчался вскокъ, —

Какъ сердце въ немъ забилось,

Когда послышалъ онъ рожокъ

И звукъ свирѣли звонкой,

И сталъ мелкать, струясь; дымокъ

Надъ становищемъ тонкой!…

И это были шалаши

Въ тиши уединенной.

Хозяинъ принялъ отъ души

Гостей въ пріютъ смиренной.

На взглядъ не пышно, не красно

Убѣжище пастушье;

Но мило было имъ оно,

Еще милѣй радушье.

Такъ часто добрая душа

Скрывается отъ свѣта

Подъ бѣдной кровлей шалаша,

Подъ сѣнію намета.

Я не берусь разоблачать

Ихъ тайнъ ночныхъ предъ вами

Я думаю, что разгадать

Вы можете ихъ сами;

Но, кажется, все шло къ добру,

Они вражду забыли

И на другой день поутру

Повеселѣе были,

И, нечего таить грѣха,

Царевна молодая

Благодарила пастуха,

Въ дорогу отъѣзжая.

Блуждая долго налегкѣ,

Съ веселіемъ во взорѣ,

Они пріѣхали къ рѣкѣ,

Вливающейся въ море;

Свѣтясь въ прелестной сторонѣ

Прозрачнѣе кристалла,

Она песчинки всѣ на днѣ

Предъ взорами вскрывала.

У той рѣки въ тѣни деревъ

Два рыцаря сидѣли

И дѣва — цвѣтъ прелестныхъ дѣвъ;

Ихъ взоры нѣгой млѣли.

Но бросимъ ихъ, — меня манитъ

Фантазія живая

Туда, гдѣ Мавровъ рать кипитъ,

Желаньемъ битвъ сгарая,

И гдѣ, раскинувши свой станъ,

На сѣчу Карломана

Ждетъ не дождется Аграманъ,

Отважный сынъ Трояна,

И хвалится, представъ предъ нимъ,

Царь Родомонтъ надменной,

.Что онъ сожжетъ Парижъ, и Римъ

Сотретъ съ лица вселенной?

Услышавъ, что на брегъ съ пучинъ

Ступили Англичане,

Трояновъ сынъ вождей дружинъ

Въ совѣтъ сбираетъ въ станѣ;

Судили, и совѣтъ вождей

Рѣшилъ единогласно —

Къ Парижу двинуться скорѣй

И, времени напрасно

Не тратя, осадить и взять

Его въ пылу сраженья,

Пока не подоспѣетъ рать

Къ нему для вспоможенья.

И для осады Аграманъ

Устроилъ все заранѣ;

Готово все у Мавританъ

Въ необозримомъ станѣ:

Тараны, лѣсницы, тыны,

Мосты перекидные,

Раскаты разной вышины

И башни подвижныя.

И царь самъ лично хочетъ весть

Свои на приступъ рати, —

Уступитъ ли другимъ онъ честь

Великихъ предпріятій….

До битвы за день Барломанъ

Велѣлъ въ своей столицѣ,

Созвавъ во храмы Парижанъ

Съ возставшею денницей,

Обѣдни и молебны пѣть

Священникамъ, монахамъ

И руки къ небесамъ воздѣть

Съ благоговѣйнымъ страхомъ;

Велѣлъ собраться всѣмъ въ церквахъ

Въ сей день необычайный

И тамъ, покаявшись въ грѣхахъ,

Принять Христовы тайны.

И самъ вступаетъ онъ въ соборъ;

Кругомъ него Бароны,

Князья, Посланники и Дворъ;

Повсюду вздохи, стоны.

Самъ предстаетъ онъ алтарю,

Исполнясь умиленья;

Самъ онъ къ Небесному Царю

Возноситъ гласъ моленья:

"Не помяни грѣховъ моихъ,

И вѣрному народу

По множеству щедротъ Твоихъ

Покровомъ будь въ невзгоду!

"И если волею Твоей

Положено святою

Излить на насъ фіалъ скорбей

За грѣхъ передъ Тобою, —

Излей его, но не рукой

Враговъ Твоихъ кичливыхъ!

Надя народъ избранный Твои

Предъ сонмомъ нечестивыхъ, —

И скажутъ: гдѣ же, гдѣ ихъ Богъ?

Онъ чадъ своихъ оставилъ,

Въ дни битвы защитить не могъ

И дней ихъ не пробавилъ!

"И не одинъ ужь Магометъ

Противъ Тебя возстанетъ,

Но сто, но тысячи, и свѣтъ

Покорствовать имъ станетъ,

И Твой святой законъ падётъ

Предъ вѣрой лжепророка.

Всесильный! защити народъ

Отъ бурнаго потока

Невѣрныхъ, — защити народъ,

Всегда Тебѣ покорной

И за тебя во дни невзгодъ

Ведущій брань упорно!

«Я чувствую, — передъ Тобой

Мы много согрѣшила

И милости Творецъ благой,

Твоей не заслужили:

Нечестіе всѣ наши дни,

Не стоимъ мы прощенья;

Но благодатью къ намъ дохни

Въ минуту умиленья, —

И обновится въ насъ душа,

И сердце освятится

И, вѣрою къ Тебѣ дыша,

Народъ Твой укрѣпится.»

Такъ, предстоявшій алтарю,

Монархъ благочестивый

Въ молитвѣ Вышнему Царю

Сердечные порывы

Передавалъ, и не исчезъ

Молебный гласъ въ эѳирѣ

Безплодно: Ангелъ, сынъ небесъ,

Витавшій въ дольнемъ мірѣ,

Хранитель Карла подъ луной,

Развивъ мгновенно крылы,

На небо воспарилъ съ мольбой

И сталъ предъ Богомъ силы.

И рой другихъ Небесныхъ Силъ,

Въ сей мигъ витавшій долу,

На легкихъ крыльяхъ воспарилъ

Къ Господнему престолу;

Всѣ, Вѣрныхъ тронувшись судьбой

Въ тяжелый день печали,

Они съ горячею мольбой

Предъ Господа предстали,

Да гнѣвъ на милость преложивъ

По благости безмѣрной,

И долу кроткій взоръ склонивъ,

Спасетъ народъ свой вѣрной.

Творецъ къ мольбамъ ихъ слухъ склонилъ

И, взоромъ благодати

Объявъ Вождя Небесныхъ Силъ,

Изрекъ: "Несися къ рати

Благочестивыхъ Христіанъ,

На брегъ ступишь готовыхъ

Для защищенья вѣрныхъ странъ

Противъ враговъ Христовыхъ,

И тише провели ихъ рать

Въ Парижъ, какъ только можно,

Чтобъ о приходѣ ихъ узнать

Не могъ станъ вражій осторожной.

«Но прежде Скромность обрѣти

Для тайны предпріятій;

Ей завѣщаю быть въ пути

Вождемъ у Вѣрной рати.»

Сказалъ, и Михаилъ летитъ

На землю съ выси дальней.

И, разступяся, облака

Бѣгутъ предъ нимъ грядою,

И свѣта чистаго рѣка

Подъ твердью голубою

Переливается въ волнахъ

И струйкахъ золотистыхъ

И, молніею въ небесахъ,

Зміяся, блещетъ чистыхъ….

80. 81. 83. 83. 84. 85. 86. 87. 88. 89. 90. 91 92. 95.

Въ Аравіи есть чудный долъ,

Лежащій межь горами

Вдали отъ городовъ и сёлъ;

Надъ нимъ, склонясь вѣтьвями;

Навѣсили густую тѣнь

И яворы и клёны;

И тщетно, воцаряясь, день

Глядитъ на долъ тотъ сонный:

Тамъ солнцу тѣни не отвесть,

Тамъ вѣчный сумракъ бродитъ;

Тамъ тёмная пещера есть, —

Она подъ землю сходитъ.

У входа мрачный плющъ растетъ,

Сплетаяся вѣтьвями;

И въ той пещерѣ Сонъ живетъ,

Лелѣемый мечтами;

Раскинувшійся, онъ лежитъ

Въ перинѣ утопая;

И Праздность тучная сидитъ

У ногъ его, зѣвая;

И дремлющая Лѣнь, — она

Съ постели встать не можетъ,

А о ходьбѣ и мысль одна

Безпечную тревожитъ,

Привратницей стоить у Сна

Забывчивость глухая;

Не слыша слушаешь она,

Пришельцевъ принимая;

Что ей ни скажутъ, какъ вода

Сквозь рѣшето уходить.

Кругомъ, безмолвная всегда,

Дозоромъ Скромность бродитъ

Тихонько, такъ что и башмакъ

Не скрываетъ подъ ногою;

Идетъ ли кто, молчанья знакъ

Даетъ ему рукою.

«Тебѣ, сказалъ ей Михаилъ,

Всевышній повелѣнье

Со мной послать благоволилъ —

Летѣть въ сіе мгновенье

Къ Ринальду и на помощь рать

Привесть въ Парижъ такъ скромно,

Чтобъ не могла Невѣрнымъ дать

Молва и вѣсти тёмной

До самой той поры, пока

Къ Парижу не предстанутъ

На помощь жданныя войска

И на враговъ не грянуть, „

Она покорной головой

Въ отвѣтъ ему кивнула

И, тутъ же въ путь заповѣдной

Пустясь, къ нему прильнула;

Въ Пикардію былъ ихъ полетъ,

Туда несли ихъ крылы.

Тамъ Ангелъ войску придаетъ

И рвенія и силы;

И войско имъ приведено

Къ Парижу въ день — не болѣ;

И это чудомъ сочтено

Въ народѣ по неволѣ.

Дорогой Скромность, суетясь,

Все войско обѣгала

И въ переходахъ каждый разъ

Туманъ надъ нимъ скопляла,

И такъ сгустила вкругъ туманъ,

Что бубенъ и литавры

Не могъ услышать вражій станъ,

И не видали Мавры,

Какъ Скромность привела къ стѣнамъ

И какъ ввела въ укрѣпы

Войска, какъ будто были тамъ

И глухи всѣ и слѣпы,

Въ то время, какъ Ринальдъ младой

При помощи небесной

Пришолъ къ Парижу съ быстротой

Неслыханной, чудесной,

И тихо, такъ что вражій станъ

И не слыхалъ движенья, —

Не укротимый Аграманъ,

Готовясь въ пылъ сраженья,

Уже у стѣнъ Парижа былъ

Съ своимъ обширнымъ станомъ;

Въ послѣдній разъ извѣдать силъ

Хотѣлъ онъ съ Карломаномъ.

Какъ много древъ на высотахъ

Лѣсистыхъ Аппенина,

Какъ много волнъ во влажный прахъ

Дробитъ о брегъ пучина,

Какъ много звѣздъ въ дали небесъ

Горитъ во мракѣ ночи,

Когда уснетъ и долъ и лѣсъ

И вздремлютъ смертныхъ очи,

Одна любовь не дремлетъ лишь,

Откинувъ покрывало:

Такъ много войска предъ Парижъ

Враждебнаго предстало,

Въ столицѣ звонъ колоколовъ

Повсюду раздается;

Въ церквахъ изъ устъ молебный зовъ

На небеса несется.

Какъ всѣ раздобрились въ бѣдахъ!

Какъ набожны всѣ стали!

Когдабы злата въ небесахъ

Святые такъ алкали,

Какъ алчемъ мы — народъ слѣпой —

Блестящей этой пыли;

Онибъ по статуѣ златой

Въ сей день себѣ отлили.

Согбенные подъ ношей лѣтъ

На жребій свои роптали,

Что дожили до этихъ бѣдъ,

И съ завистью взирали

На гробы праведныхъ мужей,

Почіющихъ въ нетлѣньи;

Но юноши во дни скорбей

Не о своемъ спасеньи

Заботились и, въ руку мечъ,

Они летятъ на стѣны

И, пламенные, жаждутъ сѣчъ

За край, за градъ священный.

Тамъ были Графы, Короли,

Маркизы, Паладины,

Защитники родной земли, —

И пришлецы съ чужбины;

Они за честь, и за Христа

На бой, на смерть стремились,

И съ укрѣпленныхъ стѣнъ въ мѣста

Открытыя просились.

Ихъ пылъ одобрилъ Карломанъ,

Но, умѣряя рвенье,

Онъ не пустилъ ихъ къ Маврамъ въ стать

На бурное сраженье,

А размѣстилъ тѣхъ здѣсь, тѣхъ тамъ,

Гдѣ нужда настояла,

Чтобы не дать въ Парижъ врагамъ

Пробраться изъ-за вала;

Гдѣ ставятся десятки имъ,

Гдѣ цѣлыя дружины;

Тѣмъ ввѣрены мосты, другимъ

Военныя махины.

Вездѣ онъ самъ, и тамъ и сямъ;

Не вѣдая покоя,

Летаетъ быстро по строямъ

Съ безстрашіемъ героя.

Парижъ, раскинувшись, лежитъ

Въ обширнѣйшей равнинѣ;

Съ конца въ конецъ рѣка бѣжитъ

По самой серединѣ

И, образуя островокъ,

Столицу оставляетъ.

Величественный Сены токъ

Часть града защищаетъ —

И лучшую; съ другихъ сторонъ

Парижъ обезопашенъ

Окопами и окружёнъ

Стѣнами съ рядомъ башенъ.

Парижъ обширенъ, приступать

Къ нему отвсюду можно;

Но, чтобы силъ не раздѣлять,

Врагъ Карловъ осторожной

Рѣшился на него напасть,

Ставъ къ западу за Сеной:

Онъ на походѣ эту часть

Очистилъ постепенно;

Онъ за собой съ той стороны

Оставилъ рядъ трофеевъ;

Всѣ земли имъ покорены

До самыхъ Пиривеевъ.

Заботливый Питтовъ сынъ,

Обнести градъ стѣнами,

Устроилъ цѣлой рядъ плотинъ

Высокихъ надъ брегами

И крѣпкой цѣпью обложилъ

И входъ и выходъ Севы;

Распоряжая всѣмъ, онъ былъ

Вездѣ почти безъ смѣны —

Среди дружинъ, средь ихъ трудовъ,

У насыпи, у вала,

Но болѣ тамъ, гдѣ отъ враговъ

Опасность угрожала.

Все, все предвидѣлъ Карломанъ,

И предузналъ заранѣ,

Что замышляетъ Агреманъ

На гибель Вѣрныхъ въ станѣ,

Гдѣ хочетъ приступъ онъ начать

Въ послѣдній часъ усилій.

Уже, собравъ Испанцевъ рать,

Готовъ на бой Марсилій;

Съ нимъ многіе вожди дружинъ,

Съ нимъ Балюганъ, Грондоній

И Фальсиронъ и Серпентинъ;

На всѣхъ мечи и брони,

Налѣво отъ него Собринъ

И строи Пуліана

И Дардинель, Альмонтовь сынъ,

И грозный Царь Орана,

По росту исполинъ, — отъ ногъ

До темя двѣ сажена….

Когдабъ перу придать я могъ

Тужь быстроту движеній,

Съ какой оружіе въ рукахъ

Вращалося у Мавровъ!…

Давно Царь Сарцы, Вѣрныхъ врагъ,

Дрожитъ и жаждетъ лавровъ.

Какъ мухи, слившись, свившись въ рой,

Съ жужжаніемъ садятся

На чашу съ медомъ въ лѣтній зной,

Или скворцы стадятся

Во время осени златой

Надъ спѣлымъ виноградомъ:

Такъ Мавры этою порой,

Сплотя отрядъ съ отрядомъ,

Кипятъ, волнуются, шумятъ,

И всѣ на битву рады,

Всѣ на Парижъ бросаютъ взглядъ

И требуютъ осады,

Насталъ кровавой битвы часъ,

И Вѣрные толпами

Бѣгутъ на стѣны, воружась

Огнемъ, мечемъ, стрѣлами;

Надежный родины оплотъ,

Они безстрашно бьются;

Одинъ падетъ, другой вперёдъ;

Всѣ въ битву грудью рвутся;

Ударятъ, и ряды враговъ,

Ударъ пріявъ жестокой,

Стремглавъ со стѣнъ высокихъ въ ровъ

Широкой и глубокой.

Спасая Христіане градъ,

Все въ помощь призывали:

И камни и зубцы оградъ

На Мавровъ съ стѣнъ летали,

Обломки зданій, иногда

И кровли самыхъ башенъ;

Всего же болѣе тогда

Имъ кипятокъ былъ страшенъ;

Ліясь дождемъ, онъ проникалъ

Подъ шлемы и забрала,

И очи бѣднымъ ослѣплялъ,

И тьма ихъ облегала.

Ужасно!… но еще для нихъ

Ужаснѣе мученье

Готовилось въ печальный мигъ:

Представьте вы смѣшенье

Съ смолою сѣры, терпентинъ

Съ селитрою горючей, —

И это все на Сарацинъ

Слилось огнистой тучей!…

Не позабыли и круговъ

Съ горящими хвостами,

И тѣ летали на враговъ,

Стоявшихъ подъ стѣнами.

Тогда-то Родомонтъ повелъ

Свои дружины къ граду;

За нимъ Царь Гараманта шелъ

Съ Ормидомъ на осаду,

А объ руку съ нимъ Сориданъ

И Коски повелитель;

И Цевты Царь оставилъ станъ,

И, бранныхъ бурь любитель,

Клориндъ летитъ во слѣдъ за нимъ

И юный Царь Морокко,

Пылая жаромъ боевымъ

И славою высокой.

У Родомонта видѣнъ левъ

На знамени багряномъ,

И льву прелестная изъ дѣвъ,

Склоняся гибкимъ станомъ,

Кладетъ удила на уста,

И левъ ее ласкаешь.

И эта дѣва красота

На знамѣ означаетъ

Царевну Доролису; левъ —

Самъ Родомонтъ державной,

Самъ онъ, съ прелестною изъ дѣвъ

Помолвленный недавно;

Съ той самою, которой ужъ

Не быть его женою, —

У ней теперь другой есть мужъ,

Какъ сказано вамъ мною;

Съ той самою, къ которой онъ

Пылалъ любовью страстной…

Что еслибъ онъ былъ извѣщёнъ

Объ участи Прекрасной?…

Призвавши мужество свое,

Въ пылу въ сей день кровавый

Онъ тожь бы сдѣлалъ для нее,

Что сдѣлалъ онъ для славы.

Ужъ лѣстницъ тысячи стоятъ;

На каждой ихъ ступени

Не менѣе двухъ Мавровъ въ рядъ,

Готовыхъ въ пылъ сраженій.

Они всё далѣ, всё вперёдъ,

Другъ друга подстрекая:

Однихъ отвага въ пылъ влечётъ,

Другихъ — боязнь слѣпая.

Приставшимъ Родомонтъ вперёдъ

Мечемъ дорогу кажетъ;

Найдись ослушникъ, — онъ прибьётъ,

Иль смертію накажетъ.

И всѣ, хотятъ иль не хотятъ,

Всѣ на стѣну стремятся,

Презрѣвъ огонь и камней градъ,

И смерти не боятся.

Иные ищутъ, гдѣбъ пройти

Имъ въ городъ безопасно;

Но Родомонтъ на всѣ пути

Глядитъ спокойно, ясно.

Все войско Бога силъ въ бѣдахъ

На помощь призываетъ;

А онъ, забывши Божій страхъ,

Онъ Небо проклинаетъ.

На Родомонтѣ панцырь былъ

Изъ чешуи дракона;

Тотъ панцырь на груди носилъ

Строитель Вавилона,

Его прапрадѣдъ, въ ту воину,

Какъ думалъ дерзновенной

Отнять надзвѣздную страну

Онъ у Творца вселенной;

Готовяся идти на рать,

Велѣлъ безумецъ гордой

И шлемъ и щитъ и мечъ сковать

Изъ стали самой твёрдой.

И Родомонтъ, какъ Царь Немвродъ

Неукротимо бурной,

Готовый въ путь подъ горній сводъ

Подъ сводъ небесъ лазурной,

Когдабъ былъ слѣдъ туда пробитъ, —

И Родомонтъ въ порывѣ

Ни на твердыни не глядитъ

Ни на воду въ разливѣ;

Онъ въ ровъ, наполненный водой,

Прыгъ съ берега съ размаху

И, помавая головой,

Бѣжитъ, летитъ безъ страху.

Онъ по уши въ водѣ; кругомъ

Градъ камней, стрѣлъ и пращи;

А онъ вперёдъ своимъ путёмъ.

Такъ вепрь идетъ изъ чащи,

Поднявъ клыки, напруживъ грудь, —

И подъ его ногами

Широкій пролегаетъ путь

Межъ тѣсными кустами.

Алжирскій Царь — щитъ надъ главой -“

Дошелъ уже до края

Твердыни, воруженныхъ строй

И Небо презирая.

И вотъ на сушѣ онъ, и вотъ,

Разставшись съ мутной влагой,

Онъ на стѣну вперёдъ

Съ обычною отвагой,

И былъ ужь тамъ межь Христіанъ,

Сталъ на помостъ широкій, —

И сколько имъ наноситъ ранъ

Булатъ его жестокій!

И сколько вдругъ головъ и рукъ

Слетаетъ въ ровъ глубокой!

Отъ ихъ паденья звукъ и стукъ

Разносится далёко.

Алжирскій Царь, отбросивъ щитъ,

Идетъ впередъ съ булатомъ;

И Герцогъ имъ Арнольфъ убитъ

Онъ палъ предъ супостатомъ.

Арнольфъ отъ Рейнскихъ береговъ

Пришолъ на бой кровавый,

Чтобъ пасть предъ грознымъ юъ враговъ

При сладкомъ звукѣ славы;

Какъ сѣра предъ огнемъ, не могъ

Онъ устоять средь сѣчи

Предъ грознымъ, и безъ жизни легъ,

Разсѣченный по плечи.

Еще ударъ, и Спинолёхъ

Съ Прандономъ и Ольдрадомь

И молодымъ Ансельмомъ лёгъ

Предъ Родомонтомъ рядомъ.

Погибли двѣ четы, одна

Булатомъ у Нормандцевъ

Воинственныхъ похищена,

Другая у Фламандцевъ.

Погибъ межъ ними и Оргетъ,

Разсѣченный до груди;

Стѣна тѣсна, спасенья нѣтъ,

И словно гасли люди.

Низринутъ въ воду Андроновъ

Съ Маскиномъ въ вихрѣ битвы:

Одинъ былъ Богу посвящёнъ, —

Одинъ былъ жрецъ молитвы;

Другой вино лишь обожалъ.

Какъ часто на досугѣ

Однимъ глоткомъ онъ осушалъ

Бутылку въ дружнемъ кругѣ!

Воды, какъ яда, бѣгалъ онъ,

Или какъ гидры Лерны,

И чтожь? водою поглощёнъ

Вину до гроба вѣрный!

Предъ Родомонтомъ въ прахъ поникъ

Арнальдъ, Тулузецъ юный;

И Провансалецъ Людовикъ

Оставилъ міръ подлунный;

Обертъ и Клодъ, Дени и Гугъ,

Всѣ четверо Торсане;

Нежданно испустили духъ

На сѣчѣ Парижане

Готье, Стиллонъ, Амбальдъ, Одонъ;

И многіе въ невзгоду

Погибли, — не могу имёнъ

Назвать вамъ ихъ и роду.

Межъ тѣмъ за Родомонтомъ въ слѣдъ

Невѣрные толпами

Но лѣстницамъ, и Вѣрнымъ нѣтъ

Надежды межь зубцами

Обороняться отъ враговъ

На первой сей оградѣ.

Но Мавровъ ждетъ сокрытый ковъ

Съ погибелью въ засадѣ:

Межь первой и второй стѣной

У стѣнъ высокихъ башенъ

Есть новый ровъ, онъ шириной

И глубиною страшенъ.

Дружины Христіанъ и тамъ

И здѣсь съ отпоромъ стадо;

У рва, у стѣнъ и по стѣнамъ

И всюду заблистали

Ряды и копій и мечей,

И стрѣлы полетѣли;

И съ тайнымъ трепетомъ очей

Врага на нихъ смотрѣли.

Не будь Алжирца межь враговъ,

И, дрогнувши, давно бы

Они пустились въ бѣгъ чрезъ ровъ

Съ отчаяніемъ злобы.

Тѣхъ подстрекаетъ онъ похвалой,

Другихъ живымъ укоромъ,

Иныхъ умильною мольбой,

Иныхъ суровымъ взоромъ;

Инаго въ тылъ, инаго въ грудь

Ударитъ онъ съ досады

И пресѣчетъ къ побѣгу путь

Отъ начатой осады;

Иныхъ за шею, за високъ,

И въ ровъ съ стѣны бросаетъ;

И ровъ, какъ ни былъ онъ глубокъ,

Своими наполняетъ.

Межъ тѣмъ, какъ цѣлый рой враговъ

Съ опасностію жизни

Спускается, слетаетъ въ ровъ

И думаетъ на ближній

Оплотъ взойти сквозь рядъ препонъ,

Алжирскій Царь безъ страху,

Какъ будто онъ былъ окрылёнъ,

Бросается съ размаху

Съ оплота на оплотъ другой

Во всемъ вооруженьи

Съ своею грузной тяготой, —

И сталъ на укрѣпленьи.

Пространство было между нихъ —

Между двухъ укрѣпленій,

Строями войска занятыхъ,

Три добрыя сажени;

И онъ какъ заяцъ черезъ ровъ

Перепрыгнулъ широкой,

Привсталъ, оправился, и вновь

Вступаетъ въ бой жестокой…

Коснетсяль онъ кого мечемъ,

И падаетъ несчастной

Какъ слабый колосъ подъ серпомъ, —

Спасенья ждать напрасно.

Межъ тѣмъ давно ужъ ковъ готовъ

У вѣрной былъ дружины:

Во рву костры сухихъ деревъ

Лежали и фашины;

Все это было залито

Живой смолой до края.

И ни одинъ не звалъ про то,

Бѣды не ожидая;

Никто не зналъ, что тамъ стоять

Смолою залитые,

Раставленные прежде въ рядъ,

Сосуды роковые.

Въ нихъ масло, въ нихъ заключена

Селитра, нефть и сѣра.

Ждутъ Вѣрные… Но ужь полна

Терпѣнія ихъ мѣра.

Межъ тѣмъ, какъ въ дерзости слѣпой

Мечтали Сарацины

Взять приступомъ оплотъ второй,

У стѣнъ разставивъ длинный

Рядъ лѣстницъ, — Вѣрные даютъ

Условный знакъ — мгновенно

Зажечь огни и тамъ и тутъ

Въ засадѣ потаенной.

Разсѣянные тамъ и сямъ

Огни въ одно слилися

И такъ высоко къ небесамъ

Смущеннымъ поднялися,

Что изсушить въ лунѣ могли

Всѣ, всѣ до капли воды.

Клубяся, дымъ встаетъ съ земли,

И меркнутъ неба своды,

И раздается гулъ кругомъ

И трескъ поперемѣнно,

Какъ страшный перекатный громъ

Изъ тучи раскаленной.

И страшный вой со всѣхъ сторонъ

И визгъ протяжно-дикій

И вопль отчаянья и стонъ

И жалобные крики

Толпами гибнущихъ людей, —

И гибнущихъ напрасно,

Сливались съ клокотомъ огней

Въ одинъ концертъ ужасной,

Такъ бѣдныхъ Мавровъ пожиралъ

Потокъ огней багровыхъ!

Но, Государь, ужь я усталъ;

Покой до пѣсни новой!

ПѢСНЬ ПЯТНАДЦАТАЯ.

Астольфъ. Чудесная книга. Волшебный рогъ. Морское путешествіе Астольфа. Пророчество объ открытіи Америки. Чудовище Калигорантъ. Встрѣча Героевъ. Путешествіе ихъ во Іерусалимъ.

Умомъ иль счастьемъ побѣдить

Для полководца лестно;

Народной кровью лавръ купить

Жестоко и безчестно:

Но побѣдить врага въ бою

Безъ лишней траты крови,

Но пощадить страну свою

По чувству къ ней любови —

Вотъ слава лестная для васъ,

Властители народовъ!…

Она, чрезъ рядъ вѣковъ свѣтясь,

Горитъ съ надзвѣздныхъ сводовъ

Такою славой на моряхъ

Ты, Государь, вѣнчался,

Когда, безстрашный на бояхъ,

Съ свирѣпымъ Львомъ сражался.

Онъ занялъ Пада берега

До Франколинскихъ башенъ;

Но ты ударилъ на врага, —

И онъ для насъ не страшенъ.

Ты далъ урокъ, какъ побѣждать

Со славою геройской:

Ты сокрушалъ чужую рать,

Свое сберёгши войско.

Не такъ Алжирецъ поступилъ;

Онъ съ дерзостью слѣпою

Ввелъ въ ровъ своихъ и погубилъ

Несчастныхъ тамъ безъ бою:

Разлился огненный потокъ,

И ихъ какъ не бывало.

Ровъ былъ глубокъ, ровъ былъ широкъ,

А мѣста было мало

Для всѣхъ; во пламя разлилось,

Всѣхъ въ пепелъ превратило,

И войско мирно улеглось,

Ему просторно было.

Почти что сорокъ тысячъ въ ровъ,

Когда еще не болѣ,

Несчастныхъ Карловыхъ враговъ

Спустилось по неволѣ;

Неосторожный вождь туда

Ихъ ввелъ, втѣснилъ ихъ силой;

И всѣхъ постигла тамъ бѣда,

Для всѣхъ былъ ровъ могилой,

И только Родомонтъ одинъ,

Виновникъ злоключенья,

Остался живъ въ гробу дружинъ,

Погибшихъ жертвой мщенья.

И онъ, не перепрянь чрезъ ровъ

Съ ограды на другую,

И не вмѣшайся межь враговъ

Въ минуту роковую, —

И онъ бы жертвой сталъ огней,

Забывши про осады.

Алжирецъ, съ ужасомъ очей

Взглянувши внизъ ограды,

Пополовѣлъ, — его народъ

Въ мученьяхъ погибаетъ;

Онъ вопитъ, воетъ, онъ ревётъ

И Небо проклинаетъ.

Въ тожь время Агреманъ ведетъ

Жестокую осаду

Гораздо далѣ — у воротъ,

Ключемъ служившихъ граду;

Онъ полагалъ, что, между тѣмъ,

Какъ у засады скрытной

Шла битва, эта часть совсѣмъ

Осталась беззащитной.

Съ нимъ объ руку и властелинъ

Арзиллы Бамбераго,

И Баливерсъ, разврата сынъ,

Гордившійся отвагой;

И Коринѳй и Прузіонъ,

Царь острововъ блаженныхъ,

Малябуферсъ, изъ тѣхъ сторонъ

Пришедшій отдаленныхъ,

Гдѣ вѣчная цвѣтетъ весна, —

Пришедшій изъ Физана, —

И многіе, кому война

И жизнь при шумѣ стана

Все замѣняла на земли,

Во всѣхъ доспѣхахъ бранныхъ

За Агреманомъ въ слѣдъ пришли

Для битвъ давно желанны».

Но обманула въ этотъ разъ

Надежда Аграмана:

У вратъ въ рѣшительный сей часъ

Нашелъ онъ Карломана.

Самъ Карломанъ тамъ былъ, самъ онъ

И чудо паладины, —

Межъ нихъ Аволій, Соломонъ

И оба Анжелины,

Баварскій Герцогъ, Беранжеръ,

Авинъ и оба Гвида,

Оттонъ и Датчанинъ Ожеръ,

Вожди — дружинъ эгида,

И сотни многія другихъ;

При немъ Италіанцы,

Защитники земель чужихъ,

Французы и Германцы.

Но мы въ другой объ этомъ разъ

Поговоримъ поболѣ.

Давно насъ ждетъ другой разсказъ,

Къ нему я по неволѣ

Перехожу: Астольфъ, маня,

Меня въ чужбину проситъ

И съ поля битвы въ даль меня

Безмѣрную уноситъ.

Давно, давно пора бы мнѣ

Къ Астольфу возвратишься;

Давно въ чужой онъ сторонѣ

Бездѣйствіемъ томится;

Давно хотѣлось побывать

Во Франціи Герою.

И Логистилла, словно мать,

Радёхонька душою

Была его отправить въ путь,

Но всё искала средства

Дать миновать, дать ускользнуть

Ему въ пути отъ бѣдства.

Вотъ для него оснащена

Чудесная галера,

И принята еще одна

Надежнѣйшая мѣра:

Чтобы Альцина какъ нибудь

Ему не повредила,

И флотъ и двухъ вожатыхъ въ путь

Съ нимъ Фея отпустила:

Одна Андроника была,

Другая Софрозина;

При нихъ никакъ ужь не могла

Бредить ему Альцина.

И данъ Астольфу былъ совѣтъ

Отъ благотворной Феи

Туда направитъ свой полетъ,

Гдѣ Скиѳы, Набатеи,

Гдѣ Индусы живутъ, — отъ видъ

Въ Эретрію, въ Перейду,

Но не на Сѣверъ, — онъ не тихъ,

Его въ пути — изъ виду:

Тамъ море съ вѣтрами въ войнѣ,

Тамъ хладъ страшитъ природу,

И часто солнца въ той странѣ

Не видятъ по пол-году.

Уже насталъ отъѣзда часъ,

И Фея Логистилла,

Какъ должно всѣмъ распорядясь,

Астолъфа отпустила.

Прощаясь, не одинъ совѣтъ

Она ему внушила,

И книгу, какъ святой завѣтъ,

На память подарила.

Богатый даръ! безцѣнный даръ!

Чудесная служила

Противудѣйствіемъ отъ чаръ,

При ней ничто ихъ сила.

Сличавъ и свѣривъ въ книгѣ сей

Съ заглавьемъ указатель,

Все, все тотчасъ отыщетъ въ ней

Догадливый читатель,

Всѣ средства нужныя отъ чаръ —

И какъ не льзя вѣрнѣе.

Онъ получилъ отъ Феи даръ

Другой еще важнѣе,

И этотъ даръ былъ — звонкій рогъ;

Кто звукъ его послышитъ,

Тотъ въ бѣгъ со всѣхъ несется ногъ

И чуть отъ страха дышетъ

И кто и какъ бы ни былъ смѣлъ,

Но чуть лишь раздавался

Звукъ рога, и смѣльчакъ блѣднѣлъ.

И въ бѣгство обращался.

Землетрясеніе и громъ,

Грозы и бурь тревога

На сушѣ ль, на морѣ ль сѣдомъ

Ничто предъ звукомъ рога.

Астольфъ дарами дорожитъ,

Признательный, онъ Фею

Отъ всей души благодаритъ

И разстаётся съ нею.

Разстались. Витязь на суда;

Вѣтрила заиграли.

Передъ пловцами города

Богатые мелькали;

Съ роскошныхъ Индіи бреговъ

Дышали ароматы.

Между грядами острововъ

Промчался флотъ крылатый;

Уже неутомимый былъ

Передъ землей Томмея;

Тутъ къ Сѣверу онъ путь склонилъ

Быстрѣй, быстрѣе рѣя.

Носяся по зыбямъ морскимъ,

Проплылъ онъ недалёко

Предъ Херсонесомъ золотымъ,

И видѣлъ Гангъ Широкой,

И видѣлъ, какъ онъ океанъ

Сребрилъ своей волною;

И Кори онъ и Тапробанъ

Увидѣлъ предъ собою

И море, между береговъ

Сведенное въ тѣснину.

Вотъ быстрый флотъ принесъ пловцовъ

Изъ Индіи въ Кохину.

Летѣвшій влажною стезей

На парусахъ крылатыхъ

Изъ дальней стороны съ четой

Надежною вожатыхъ,

Астольфъ Андронику спросилъ:

«Браздилъ ли кто отважный

Отъ Запада въ тѣни вѣтрилъ

Въ Востоку путь сей влажный,

И можно ли, чрезъ океанъ

Пустившисч широкой,

Придти въ предѣлы нашихъ странъ

Изъ Индіи далёкой?»

"Ты знаешь, витязь молодой,

Въ отвѣтъ она сказала,

Что отовсюду шаръ земной

Пучина водъ объяла;

Но въ Эѳіопіи она

Къ полудню подалася;

Тамъ бурная укрощена

И вдаль не разлилася.

Тамъ, тамъ, преданье говорятъ,

Нептуновы предѣлы;

И тщетно рвется чрезъ гранитъ

Царь волнъ разсвирѣпѣлыи!

"И ни одинъ корабль отъ насъ

Не смѣлъ пускаться въ море;

И ни одинъ пловецъ отъ васъ

Съ отвагою во взорѣ

Не смѣлъ повѣриться волнамъ

И, распустивъ вѣтрило,

Нестись къ Индійскимъ берегамъ

Отъ странъ отчизны милой,

Никто доселѣ подъ луней,

Никто еще не знаетъ,

Что полушарья межь собой

Вода соединяетъ.

"Но, взоръ склонивъ къ грядущимъ днямъ,

Тифисовъ вижу новыхъ

И новыхъ Аргонавтовъ тамъ;

Они межь волнъ свинцовыхъ

Пройдутъ и новый слѣдъ пробьютъ,

Невѣдомый донынѣ;

Одни безстрашно обойдутъ,

Повѣрившись пучинѣ,

Всю Африку вокругъ бреговъ

Нигриціи песчаной;

Ничто не отстранитъ пловцовъ

Отъ цѣли постоянной.

"Они, презрѣвши тьмы преградъ,

До странъ тѣхъ отдаленныхъ

Дойдутъ, гдѣ, кажется, лежатъ

Два моря раздѣленныхъ;

Предстанетъ рядъ имъ острововъ

И вскроется Персида.

Другіе, путь начавъ съ столповъ

Безстрашнаго Алкида,

Подобно солнцу потекутъ,

Рулемъ пучину взроютъ,

И земли новыя найдутъ

И новый міръ откроютъ.

"Я вижу, вижу крестъ святой

И царственные флаги,

И на равнинѣ голубой

Волнующейся влаги

Суда, и на судахъ вождей

Съ дружиной воруженной,

И за трофеемъ въ слѣдъ трофей

Въ странѣ иноплеменной;

Я вижу, вижу впереди

Надъ Индіей побѣду!..,

Вотъ Карла Пятаго вожди

По свѣжему ихъ слѣду!..

"Отъ вѣчности опредѣлилъ

Господь въ своемъ совѣтѣ,

Чтобъ путь сей долго, долго былъ

Еще невѣдомъ въ свѣтѣ….

И будетъ вѣдомъ въ свѣтѣ онъ

Чрезъ шесть иль семь столѣтій;

Его пробьютъ сквозь тьму препонъ

Временъ счастливыхъ дѣти,

Когда мудрѣйшій изъ царей

Сіянье дастъ порфирѣ,

Какого съ Августовыхъ дней

Не видывали въ мірѣ.

"Я вижу, въ глубину вѣковъ

Грядущихъ погрузяся, —

Кровь Аррагонская и кровь

Австрійская слилася,

И Государь отъ ней рождёнъ

Какого не бывало;

Имъ возвращёнъ Астреи тронъ,

И счастье просіяло,

И доблести прямыя, съ ней

Терпѣвшія взгнанье,

При немъ, какъ древлѣ межъ людей,

Пріемлютъ воздаянье;

"И будетъ онъ владыкой странъ,

Которыми владѣли

Октавій, Северъ и Траянъ

И Титъ и Маркъ Аврелій…;

И только ли? Нѣтъ! Богъ благой

Предастъ ему народы

Безчисленные подъ луной;

Надъ ними солнце годы

Незаходимымъ свѣтитъ даёмъ,

И всѣ, дыша отрадой,

При немъ — при пастырѣ одномъ —

Едино будутъ стадо.

И, свято вѣчный свой завѣтъ

Всевышній исполняя,

Пошлетъ вождей великихъ въ свѣтъ,

Красу роднаго края,

Вождей, на сушѣ и моряхъ

Непобѣдимыхъ въ брани.

Я вижу въ будущихъ вѣкахъ

Кортеца, — мужъ желаній

Такъ много покоритъ земель,

Съ Восточнымъ сблизясь краемъ,

Что мы Индійцы ихъ досель

По именамъ не знаемъ….

"И ты, Колонна, вождь герой,

И ты, Маркизъ Пескары,

И ты, Гвасталецъ молодой, —

Вы сыплете удары;

И горе Лиліямъ Златымъ,

Въ Италію внесеннымъ!…

Еще герой, и онъ въ слѣдъ имъ,

Побѣдой окрыленнымъ! .

Такъ борзый конь — краса коней —

Летитъ, и поле стонетъ,

И вдругъ соперниковъ друзей

Догонитъ и обгонитъ.

«Еще безтрепетный душой

И чести лишь послушный!

И этотъ молодой герой —

Альфонсъ великодушный…

Ему шесть люстровъ, а ужь онъ

Вождемъ великой рати,

И спасена имъ честь знамёнъ

И слава предпріятій.

И могъ бы Карлъ на цѣлой свѣтъ

При немъ идти войною;

Въ пути побѣдъ препоны нѣтъ

Великому душою.

При нихъ-то Карлъ, при силъ вождяхъ

Полетъ пріявши смѣлый,

На сушѣ въ дальнихъ сторонахъ

Распространитъ предѣлы;

А распустивъ побѣдный флагъ

На Средиземномъ Морѣ,

Онъ наведетъ всемѣстный страхъ

Врагамъ въ кровавомъ спорѣ,

Съ тѣхъ поръ какъ съ Доріей для сѣчъ

Въ союзъ онъ тѣсный вступитъ:

Союзникъ о пиратовъ мечъ

Побѣдной свой иступитъ.

Предъ нимъ ничто и самъ Помпей,

Пиратовъ истребитель:

Во дни Помпея Римъ былъ всей

Вселенной повелитель;

Но Доріа однимъ умомъ,

Одной своею силой

Восторжествуетъ надъ врагомъ»

И хлябь врагу могилой.

Три имени его одномъ

Отъ Кальпы и до Нила

Оцѣпенѣетъ все кругомъ,

"Онъ, онъ — героевъ красота —

У славныхъ лавръ оспоритъ,

И Карлу наконецъ врата

Въ Италію отворитъ;

И за ходатайство свое

Не приметъ онъ награды,

Но родинѣ отдастъ ее,

Ея блаженству радый:

Для милой родины своей

Испроситъ онъ свободу;

Другой бы самовластье ей

Принесъ съ собой въ невзгоду.

"Такая къ родинѣ любовь

Достойна славы болѣ,

Чѣмъ Цезаревы у враговъ

Трофеи въ бранномъ нолѣ.

Что Августъ? что Антоній? нѣтъ!

Пробивши путь кровавый,

Они на поприщѣ побѣдъ

Достойны меньшей славы;

Они соотчичей своихъ

Такъ нѣжно не любили,

И славу браней роковыхъ

Насильемъ помрачили.

"O, да покроетъ срамъ вождей,

Которые, оковы

Сковавъ для родины своей,

Стѣснить ее готовы!

Да имя Доріи одно

Имъ будешь въ укоризну!…

Я вижу, Карломъ воздано

Все спасшему отчизну;

Онъ Княжество ему даритъ

Въ Апуліи богатой;

Тамъ, тамъ Нормандцевъ водворилъ

Герой, Армадъ вожатой.

«Не передъ Доріей однимъ

Разсыпаны награды,

Нѣтъ! Карлъ всѣмъ преданнымъ своимъ

Даритъ поля и грады,

Всѣмъ, всѣмъ, кто обагрилъ булатъ

Въ крови враговъ на брани;

Ему пріятнѣе стократъ

Признательности дани

Достойнымъ, и лишь имъ, давать,

А не сынамъ коварства,

Чѣмъ города приобрѣтатъ

И области и царства.»

Такъ, въ будущее углубясь,

Андроника Герою

Разсказываетъ, какъ въ свои часъ,

Повѣрившися бою,

Вожди для Карла облетятъ

Почти весь свѣтъ со славой;

А Софрозина, сѣвъ съ нимъ въ рядъ,

То влѣво, то направо

Крылатый парусъ повернётъ,

И вѣтерокъ послушной

Въ него заманитъ, зазовётъ

Изъ высоты воздушной.

И вотъ открылось невдали

Персидское имъ море;

И вотъ въ Заливъ Волхвовъ вошла

Съ веселіемъ во взорѣ.

Оконченъ долгій въ морѣ бѣгъ;

Пловцы уже у цѣли;

Астольфъ спѣшитъ, бѣжитъ на брегъ;

Надежды просвѣтлѣли;

Теперь уже Альцины онъ

Коварной не боится;

Онъ въ морѣ отъ нея спасенъ,

И сушей въ путь стремится.

И не одинъ угрюмый лѣсъ,

И не одну долину,

И не одинъ крутой утесъ,

И не одну стремнину

Астольфъ проѣхалъ, проскакалъ;

И много онъ дорогой

Вездѣ разбойниковъ встрѣчалъ,

И львовъ и тигровъ много;

И нужды нѣтъ; онъ ко рту рогъ,

И ихъ какъ не бывало;

Они со всѣхъ бѣжали ногъ

Куда какъ ни попало.

И вотъ спокойно онъ достигъ

Аравіи Счастливой,

Гдѣ Фениксъ въ перьяхъ золотыхъ,

Единственное диво,

Живетъ, изъ пепла возрождёнъ,

Гдѣ дышутъ ароматы;

Вотъ онъ у водъ, гдѣ Фараонъ

И всѣ его тристаты

Погружены, погребены

Съ оружіемъ безъ боевъ;

И вотъ коснулся онъ страны

Безтрепетныхъ героевъ;

И надъ Траяновой рѣкой

Онъ скоро показался.

Астольфъ то легкою рысцой,

То быстрымъ скокомъ мчался.

Астольфовъ конь былъ такъ легокъ,

Что если прикасался

Копытомъ онъ къ песку, песокъ

Безъ слѣду оставался;

Травы и снѣгу онъ не мялъ,

И сухъ былъ надъ водою;

Въ бѣгу онъ вѣтръ опережалъ

Своею быстротою.

И этотъ конь былъ — Рабиканъ;

На немъ ѣзжалъ Аргалій;

Въ немъ воздухъ и огонь сліянъ —

Стихіи горней дали;

Онъ ѣлъ не сѣно, не овесъ,

Онъ воздухомъ питался.

Астольфа Рабиканъ принесъ

Туда, гдѣ въ Нилъ вливался

Рѣки Траяновой потокъ

Далёко отъ истока.

Глядь Витязь, и предъ намъ челнокъ

Въ одно мгновенье ока.

Въ немъ старецъ на кормѣ сидитъ,

Отрекшійся отъ свѣта;

Онъ Витязя къ себѣ манитъ

Съ улыбкою привѣта.

"Мой сынъ, сказалъ онъ наконецъ,

Ко мнѣ! я твои вожатый!

Тамъ вѣрный ждетъ тебя конецъ;

Ко мнѣ въ челнокъ крылатый,

Когда ты съ жизнію своей

Не хочешь разлучишься;

Спѣши отъ грозной изъ смертей,

Спѣши ко мнѣ укрыться!

"Едва шесть миль проскачешь ты,

И въ гротѣ пода, горою

Гиганта страшной высоты

Увидишь предъ собою.

Безчеловѣчный тамъ живетъ;

И пѣшій ли иль конной

Пройдетъ, проѣдетъ, всѣхъ онъ бьетъ,

И нѣтъ имъ обороны.

Съ инаго кожу онъ сдерётъ,

Тѣхъ рѣжетъ по суставамъ,

А тѣхъ живьёмъ онъ прямо въ ротъ

На пиршествѣ кровавомъ,

"Онъ ставитъ сѣти у дверей

Кроваваго жилища;

Въ тѣ сѣти завлекать людей

Душѣ злодѣя пища.

Онѣ такъ тонко сплетены,

Что ихъ не льзя примѣтить,

Когда въ пескѣ схоронены,

Чтобъ странника осѣтить;

Злодѣй завидитъ пришлеца,

И крикнетъ что есть мочи,

И тотъ самъ въ сѣти отъ ловца

Бѣжитъ, закрывши очи.

"И съ дикимъ хохотомъ ловецъ

Попавшагося въ сѣти

Въ свой гротъ уводитъ наконецъ, —

Тамъ гибнутъ плѣна дѣти.

Не смотритъ онъ на полъ и родъ,

Всѣхъ ѣстъ онъ безъ разбору,

И кровь ихъ пьетъ и мозгъ сосётъ

Безъ всякаго зазору.

Окончивъ пиръ, онъ соберетъ

И выброситъ ихъ кости,

А кожами ихъ уберетъ

Свой гротъ изъ сладкой злости.

«He ѣзди, молодой пришлецъ,

Не ѣзди въ путь опасной!»

"Благодарю, святой отецъ!

Астольфъ съ улыбкой ясной

Сказалъ пустыннику въ отвѣтъ:

Благодарю покорно

Тебя за искренній совѣтъ,

Но страхъ мнѣ знать позорно;

Скорѣе умереть рѣшусь,

Чѣмъ, струсивъ, съѣду съ слѣду,

И сей же часъ, сей мигъ несусь

На встрѣчу людоѣду.

«Я бѣгствомъ жизнь могу спасти,

Но что за жизнь безъ чести?…

Могу погибнуть я въ пути,

Какъ многіе, безъ вѣсти;

Но если Богъ поможетъ мнѣ

Стать въ битву не робѣя

И дашь отраду сей странѣ,

Низринувъ въ мракъ злодѣя

И заточивъ съ сего же дня

Въ Геенну язву эту, —

Какая слава для меня!

Какая польза свѣту!

„Я тысяча людей отъ бѣдъ

Спасу одной главою.“

„Господь съ тобой! сказалъ въ отвѣтъ

Анахоретъ Герою;

Да низпошлетъ тебѣ Онъ силъ

Небесныхъ Воеводу!“

Тутъ онъ его благословилъ

И далъ ему свободу.

Астольфъ со всѣхъ пустился ногъ,

И скачетъ вдоль по Нилу,

Надѣясь болѣе на рогъ

Чѣмъ на булатъ и силу,

Между болота и рѣки

Тропинка извивалась

Черезъ прибрежные пески,

И гротомъ пресѣкалась;

И этотъ гротъ, гиганта домъ,

Для путниковъ былъ страшенъ.

Онъ черепами весь кругомъ

И трупами украшенъ;

Злодѣй развѣшивалъ ихъ тамъ

У оконъ надъ стѣнами,

Но всѣмъ угламъ, по всѣмъ зубцамъ

И даже надъ дверями.

Какъ ловчія, испытавшій страхъ,

По возвращеньи съ ловли

Развѣсить съ торжествомъ въ сѣняхъ

Отечественной кровли

Медвѣжью голову и мѣхъ,

Трофей своей ловитвы:

Такъ всякой разъ, когда успѣхъ

Вѣнчалъ бывало битвы,

Гигантъ развѣшивалъ тѣла

Для насыщенья злости;

Вкругъ гроша кровь ручьемъ текла,

Вдали бѣлѣлись кости.

Калигорантъ ужь у дверей, —

Такъ звали людоѣда,

Который пожиралъ людей, —

Стоялъ и ждалъ обѣда.

Какъ у него черты лица

Весельемъ просіяли,

Когда увидѣлъ пришлеца

Онъ изъ-за синей дали!

Бѣднякъ два мѣсяца говѣлъ,

Какъ тутъ не истосковаться?

Два мѣсяца никто не смѣлъ

У грота показаться.

Въ болотѣ росъ густой тростникъ;

Онъ бросился къ болоту,

Чтобы, поднявъ оттуда крикъ,

Загнать Астольфа къ гроту,

Передъ которымъ подъ пескомъ

Онъ сѣти скрылъ недавно.

Онъ спрятался за тростникомъ,

И ждетъ добычи славной.

И прежде такъ онъ поступалъ,

Когда какой несчастный

Къ нему бывало заѣзжалъ,

Вступивши въ путь опасный.

Открывъ гиганта въ тростинкѣ,

Астольфъ остановился;

Онъ зналъ, что сѣти есть въ пескѣ

И ихъ-то онъ страшился:

Онъ не забылъ, что предсказалъ

Пустыникъ престарѣлой;

Онъ помощи отъ рога ждалъ,

Съ нимъ шелъ на все онъ смѣло.

Онъ ко рту рогъ, — гигантъ дрожитъ,

И безъ оглядка къ гроту

На гибель вѣрную бѣжитъ

По топкому болоту.

Астольфъ трубитъ, а всё стоитъ,

А всё сѣтей боится;

Гигантъ дрожитъ, гигантъ бѣжитъ,

И умъ и взоръ мрачится;

Бѣжалъ, бѣжалъ, и самъ не зналъ,

Куда бѣжалъ онъ робкой,

И въ собственныя забѣжалъ

Онъ сѣти тундрой топкой;

Пружина щёлкнула въ сѣтяхъ,

И руки сжавъ и ноги,

И грянулся всѣмъ станомъ въ прахъ

Бѣглецъ среди дороги.

И, мечъ горящій изъ ножонъ,

Астольфъ къ нему помчался,

Примчался, спрыгнулъ со стременъ,

И голову сбирался

Злодѣю ссѣчь съ широкихъ плечъ,

Но устыдился мести,

И удержалъ на взмахѣ мечъ,

Не помрачивши чести:

Гиганта сѣти по рукамъ

И по ногамъ сковали;

А съ беззащитнымъ бой за срамъ

Герои почитали.

Тѣ сѣти самъ Вулканъ вязалъ

Изъ тонкихъ нишей стали,

И такъ всѣ петли нанизалъ,

Какъ люди не низали;

Никто ни распустить не могъ

Ни развязать въ нихъ петель;

И ими-то ревнивый богъ,

Подкравшися, осѣтилъ

Съ улыбкой злобной встарину

Среди ночнаго мрака

Свою невѣрную жену

И Марса въ ложѣ брака.

Чтобъ тѣмъ сѣтямъ не дать дремать,

Похитилъ ихъ Меркурій,

Клорису вдумавшій поймать

Подъ сводами лазури,

Когда она — любовь очей —

Аврору провожала

И небо утреннее съ ней

Цвѣтами убирала.

Однажды сѣти разостлалъ

На воздухѣ Меркурій,

И наконецъ ее поймалъ

Подъ сводами лазури.

Потомъ тѣ сѣти много лѣтъ

Въ Анубисовомъ храмѣ,

Въ Конопѣ, какъ святой завѣтъ

Куряся въ ѳиміамѣ,

Хранились; но когда прошло

До тридцати столѣтій,

Калигорантъ — вселенной зло —

Унесъ оттуда сѣти;

Злодѣй, въ набѣгѣ сѣти тамъ

Похитивъ невозвратно,

Сжегъ городъ и разграбилъ храмъ

Рукою святотатной.

Онъ эти сѣти разстилалъ

Такъ хитро, такъ искусно,

Что всякой, кто въ нихъ попадалъ,

Былъ жертвой плѣна грустной.

Бывало только что къ сѣтямъ

Несчастный прикасался,

И, скованный кругомъ, онъ тамъ

Недвижимъ оставался…

Царевичъ плѣнника связалъ

Съ сѣтей снятою цѣпью,

И за собою приказалъ

Ему тащиться степью.

Съ тѣхъ поръ какъ волю потерялъ

Калгорантъ несчастной,

Въ немъ буйства не видать, онъ сталъ

Смирнѣй дѣвицы красной.

Царевичъ вздумалъ напоказъ

Водитъ его повсюду

И сѣти взять съ собой, дивясь

Отдѣлкѣ ихъ какъ чуду.

Онъ на гиганта ихъ кладетъ

Побѣдною рукою,

И въ узахъ плѣнника ведетъ

Съ тріумфомъ за собою.

Ему же отдалъ онъ нести

Свой шлемъ и щитъ тяжелой.

Вездѣ Астольфа на пути

Народъ встрѣчалъ веселой;

Всѣ рады; путникъ отъ бѣды

Теперь избавленъ явной.

Астольфъ въ Мемфисъ пробилъ слѣды»

По пирамидамъ славной,

Которымъ и дивился міръ

И вѣкъ дивишься будетъ;

Оттуда въ пышный градъ Каиръ;

Вездѣ восторгъ онъ будитъ.

Народъ стекается толпой

Смотрѣть на великана.

«Какъ могъ сей рыцарь молодой

И небольшаго стана, —

Вездѣ твердятъ, — какъ могъ связать

Ужаснаго урода.»?

Астольфь чуть путь могъ продолжать

Въ густой толпѣ народа.

Народъ, дивася, осыпалъ

Героя похвалами,

И городъ не вмѣщалъ похвалъ

Великому дѣлами.

Въ то время меньше былъ объёмъ

Каира; нынѣ, слышно.,

Осьмнадцать тысячъ улицъ въ нёмъ;

Что домъ, то замокъ пышной,

И каждый домъ о трехъ жильяхъ,

И множество народу,

Не помѣщаяся въ домахъ,

Во всякую погоду

Шатается съ конца въ конецъ, —

Такъ тѣсно жить въ Каирѣ!

Суданъ построилъ въ немъ дворецъ

Чудесный, первый въ мірѣ.

Пятнадцать тысячъ душъ съ дѣтьми,

Со многими женами,

Съ прислугой, даже съ лошадьми

За пышными стѣнами

Подъ кровлею дворца живёшь;

Просторно ль имъ, не знаю.

Астольфъ къ истоку Нильскихъ водъ,

Къ невѣдомому краю,

Хотѣлъ отправиться въ походъ,

Гдѣ, какъ извѣстно было,

Несчастный погибалъ народъ,

Иль плѣнъ терпѣлъ унылой.

Въ томъ мѣстѣ, гдѣ выходитъ Нилъ,

Въ одной изъ старыхъ башенъ

Разбойникъ жилъ; туземцамъ былъ

И пришлецамъ онъ страшенъ,

Нерѣдко до Каирскихъ вратъ

Производя разбои.

И были люди, говорятъ,

Вступавшіе съ нимъ въ бои;

И тысячи онъ принялъ ранъ,

Но принялъ ихъ безвредно;

Всё отавался живъ тиранъ

Передъ рукой побѣдной.

Астольфъ рѣшился побывать

У колыбели Нила

И посмотрѣть, нельзя ль прервать

Нить жизни у Горрила, —

Горрилъ разбойникъ былъ; и вотъ

Онъ прибылъ въ Даміету,

Потомъ къ истоку Нильскихъ водъ,

Невѣдомому свѣту.

Вотъ башня грозная предъ нимъ

Горрила надъ скалою,

Который прижитъ домовымъ

Съ волшебницею злою.

Тамъ онъ двухъ рыцарей нашолъ

Съ Горриломъ въ Жаркой сѣчѣ;

Дрожалъ подъ ихъ стопами долъ

И вторилъ гулъ далече.

Горрилъ одинъ, но чуть предъ нимъ

Бойцы не отступили,

Бойцы, которые своимъ

Геройствомъ свѣтъ дивили:

То Оливьеровы сыны, —

То Аквиланъ былъ Чорнои

Съ Тритомъ Бѣлымъ, для войны

Рожденные упорной.

Держать на перевѣсѣ бой

Могла и хе только сила.

Горрилъ на бой привелъ съ собой

Чудовище изъ Нила,

Которое лишь здѣсь живетъ,

То берегъ облегая,

То погружаясь въ лоно водъ

И жадно пожирая

Неосмотрительныхъ пловцовъ,

Ввѣряющихся влагѣ,

Или несчастныхъ пришлецовъ,

Довѣрчивыхъ къ отвагѣ.

Его безстрашные въ бояхъ

Два брата, два героя,

Повергла въ прахъ на берегахъ

Еще въ началѣ боя;

Да и напрасно возывалъ

Горрилъ его изъ Нила:

Не разъ на часта раздроблялъ

И тотъ и тотъ Горряла,

А онъ всё оставался живъ;

Отрубятъ ноги, плечи, —

Онъ, ихъ какъ воскъ сложивъ, слѣпивъ,

Встаетъ для новой сѣчи.

Одинъ полчерепа снесешь,

Другой отрубишь шею;

Посмотрятъ, — онъ опять встаешь,

И смерти нѣтъ злодѣю.

Видали ль вы когда нибудь,

Какъ изъ сосуда льется

И въ брызги разольется ртуть

И вмѣстѣ вновь сольется:

Точь въ точь съ Горриломъ было тожь;

Ему отрубятъ члены,

Размечутъ тамъ и сямъ; и чтожь?

Онъ встанетъ неизмѣный.

Отрубятъ голову, онъ, прыгъ

Живой стопой со стремя,

Отыщетъ ощупью и вмигъ,

Схвативъ ее за темя

Иль за носъ, ставитъ на плеча,

И все какъ прежде было.

Не разъ, снявъ свѣжую съ меча,

Грифонъ ее всей силой

Забрасывалъ далёко въ Нилъ;

И чтожь? Горрилъ за нею

Бросался въ Нилъ, какъ рыба плылъ,

И ставилъ вновь на шею.

Двѣ дамы, чудо красотой,

Одѣтыя пристойно,

Смотрѣло на жестокій бой,

Великихъ душъ достойной;

Сей бой затѣяли онѣ;

Тѣ дамы — феи были.

Онѣ въ волшебной сторонѣ

Взлелѣяли, вскормили

Двухъ Оливьеровыхъ дѣтей —

Грифона съ Аквиланомъ,

Похитивши ихъ изъ когтей

Двухъ птицъ, огромныхъ станомъ.

Двѣ страшныхъ птицы отъ грудей

Жисмонды свѣтлоокой

Прелестную чету дѣтей

Умчали въ край далёкой.

Но эта повѣсть безъ конца,

И я объ ней ни слова.

Историкъ дѣтямъ далъ отца,

Богъ вѣешь зачѣмъ, другова.

Но полно, — перейдемъ скорѣй

Къ бойцамъ, живущимъ славой,

Которые, по просьбѣ Фей,

Вступили въ споръ кровавой.

Уже закатывался день

На небѣ бирюзовомъ,

На землю нисходила тѣнь,

И ночь своимъ покровомъ

Готовилась задернуть міръ,

И мѣсяцъ показался;

Горрилъ, кровавой кончивъ пиръ,

Въ притонъ свой удалялся;

Съ согласья благотворныхъ Фей

Отсроченъ бой жестокой

До первыхъ радостныхъ лучей

Денницы свѣтлоокой.

Астольфъ лишь бросилъ взглядъ къ бойцамъ,

И узнаётъ героевъ

По ихъ щитамъ, по ихъ мечамъ,

Губительнымъ средь боевъ;

Онъ къ нимъ летитъ, онъ встрѣчѣ радъ,

Онъ къ нимъ простеръ объятья;

И пришлеца, лишь брошенъ взглядъ,

Тотчасъ узнали братья, —

И пришлеца изъ дальнихъ странъ,

Изъ Англіи туманной,

Узналъ Грифонь и Аквиланъ,

И малъ онъ гость нежданной.

Двѣ дамы рыцарей ввели

Въ палаты расписныя;

Предъ ними стремянные шли

И дѣвы молодыя;

Служители, взявъ подъ уздцы,

Коней въ конюшню сводятъ"

Сложивъ доспѣхи, въ садъ бойцы

Великолѣпный входятъ;

Въ саду спокойствіе и миръ;

Тамъ у потоковъ чистыхъ

Пришельцевъ ждалъ роскошный пиръ

Въ тѣни деревъ вѣтвистыхъ.

Калигорантъ на лугъ сведёнъ,

Тамъ новыми цѣпями

Привязанъ крѣпко къ дубу онъ

Подъ мрачными вѣтъвями.

Гиганта отвели на лугъ

И къ дубу привязали,

И нарядили десять слугъ,

Чтобъ въ ночь при немъ стояли,

Чтобъ, отвязавшись, не смутилъ

Всеобщаго онъ мира,

Чтобы гостей не всполошилъ

Во время сна иль пира.

Въ перу, вдали отъ бурныхъ сѣчъ,

Смѣялись, говорила

О томъ, о семъ, но чаще рѣчь

О чудѣ заводили;

Всѣхъ занималъ одинъ Горрилъ,

Онъ страннымъ былъ явленьемъ;

Все, все, что въ битвахъ онъ творилъ,

Казалось сновидѣньемъ;

Отрубятъ голову, — онъ къ ней, —

И снова съ головою,

И снова, въ руку мечъ, грознѣй,

Страшнѣй выходитъ къ бою.

Царевичъ книгу, Феи даръ,

Читалъ еще дорогой,

И тамъ въ главѣ о силѣ чаръ

Сыскалъ, не рывшись много:

«Пока цѣлъ волосъ роковой

На головѣ Горрила,

Онъ не разстанется съ душой,

Въ немъ вѣчной жизни сила;

Но сбрѣй, иль вырви волосъ тотъ, —

Горрилъ не встанетъ снова.»

Но кто и какъ его найдётъ,

Обь этомъ нѣтъ на слова.

Астольфъ въ душѣ торжествовалъ

Заранѣе побѣду.

«Дай срокъ мнѣ сладко онъ мечталъ,

Ужъ я тебя доѣду!

Ударъ, — и съ волосомъ Горрилъ

И съ жизнію простися!»

Такъ онъ съ собою говорилъ.

Онъ радъ былъ съ нимъ сойтися;

Все на себя онъ принималъ:

И славу предпріятья

И славу подвига, лишь ждалъ,

Согласны ль будутъ братья.

Они не шли наперекоръ;

Они предполагали,

Что онъ безплодно выдетъ въ споръ,

Какъ сами испытали.

Уже Аврора, пробудясь,

Полнеба озарила, —

И битва жаркая зажглась

Съ Астольфомъ у Горрила;

Одинъ съ огромной булавой,

Другой съ мечемъ выходитъ;

Сразились, — волосъ роковой

Мечемъ Астольфа водитъ.

То руку съ булавой отъ плечъ

Горрилу онъ откоситъ,

То въ грудь вонзитъ сквозь латы мечъ

И надвое разноситъ,

То обѣ руки отсѣчешь

Однимъ живымъ ударомъ;

Но врагъ ихъ мигомъ соберетъ,

И въ битву съ новымъ жаромъ.

Изрѣжь онъ въ тысячу кусковъ

Горрила чародѣя, —

И снова живъ онъ и здоровъ,

И бьется не робѣя.

Но вотъ Царевичъ поразилъ

Чудовище какъ громомъ,

И голову ему скосилъ

Съ забраломъ и шеломомъ;

Она въ крови; онъ, прыгъ съ сѣдла,

Схватилъ ее мгновенно,

И вновь въ сѣдло, и какъ стрѣла

Съ добычей драгоцѣнной

На Рабиканѣ поскакалъ

Вверхъ по теченью Нила;

Скакалъ, скакалъ и ускакалъ

Далёко отъ Горрила.

Горрилъ межь тѣмъ, — вообразивъ,

Что голову, какъ прежде,

Приставитъ онъ и будетъ живъ,

И, вѣрный сей надеждѣ, —

Сталъ ощупью ее искать;

Но голова пропала.

Онъ на коня, и ну скакать;

Тоска на сердце пала;

Хотѣлъ кричать: «Не мчись вперёдъ!

Постой, постой, жестокой!»

Хотѣлъ кричать, но витязь ротъ

Умчалъ его далёко.

Горрилъ однакожъ не терялъ

Надежды на побѣду,

И всё за витяземъ скакалъ

По пламенному слѣду;

Но Рабикана не догнать

Онъ ускакалъ далёко.

Вотъ витязь сталъ перебирать

На головѣ широкой

Всѣ волоса гдѣ скрытъ одинъ

Таинственный, чудесной;

Его-то ищетъ Паладинъ

На головѣ безчестной.

Но какъ сыскать? волосъ не счесть

Надъ буйной головою,

И всѣ, всѣ, сколько ихъ на есть,

Равны между собою.

«Постой! всѣ волоса долой —

И гибель чародѣю!

Сказалъ Царевичь молодой;

Всѣ волоса я сбрѣю!»

Съ нимъ бритвы нѣтъ, онъ взять забылъ

Ее на поле битвы;

Но мечъ съ нимъ былъ, и мечъ тотъ брилъ

Чудесно, чище бритвы.

Вотъ за носъ голову онъ взялъ

И брилъ ее проворно;

Брилъ, брилъ и наконецъ напалъ

На волосъ чудотворной.

Пришла нежданная гроза;

Лицо блѣднѣй, блѣднѣя,

И закатилися глаза

Навѣкъ у чародѣя;

И трупъ, скакавшій по слѣдамъ

Царевича младова,

Упалъ съ сѣдла къ его стопамъ,

И ужъ не встанетъ снова.

Царевичъ съ мертвой головой

Къ двумъ рыцарямъ, къ двумъ братьямъ,

Примчался, прилетѣлъ стрѣлой,

И жмется къ ихъ объятьямъ;

Онъ указалъ вдали друзьямъ

На трупъ Горрила хладной.

Не знаю, было ль ихъ очамъ

То зрѣлище отрадно;

Они порадовались въявь;

Но было имъ обидно,

Что, въ битвѣ славу переявъ,

Онъ лавръ пожалъ завидной.

Обидно было и для Фей,

Что витязь знаменитой

Побѣду отнялъ у друзей,

Хранимыхъ ихъ защитой;

Онѣ свели съ Горриломъ въ бой

Двухъ братьевъ, двухъ героевъ,

Чтобъ имъ не пасть въ странѣ родной,

Во Франціи, средъ боевъ;

Онѣ хотѣли отвратить

Несчастную судьбину

И, тѣша милыхъ, жизнь продлить,

Отсрочить ихъ кончину.

Такъ шли дѣла; межь тѣмъ узнавъ

Правитель Даміеты,

Что палъ Горрилъ, что извергъ сталъ

Добычей жадной Леты,

И тотчасъ голубя съ письмомъ

Къ Каиру отправляетъ;

Каиръ съ письмомъ другимъ путёмъ

Другаго посылаетъ;

И скоро радостная вѣешь

Египетъ огласила,

Что воздана злодѣю месть,

Что нѣтъ уже Горрила.

Великій подвигъ совершивъ,

Астольфъ младыхъ героевъ

Зоветъ съ собой; и милъ призывъ

Родившимся для боевъ;

И радъ Грифонъ и Аквиланъ

На Западъ возвратиться

И тамъ за славу Христіанъ

На брань вооружиться:

Имъ слава родины мила;

Имъ мило съ Карломаномь

Творить великія дѣла,

Явясь на полѣ бранномъ.

И Феи съ грустію въ сердцахъ

Героевъ отпустили;

И даль и будущаго страхъ

Сердца ихъ возмутили.

Друзья пустились въ дальній путь;

Астольфъ беретъ направо:

Ему хотѣлося взглянуть

На Градъ, вѣнчанный славой,

Увидѣть край святой въ пути,

Пока не возвратится

Въ Парижъ, тотъ край, гдѣ Богъ въ плоти

Благоволилъ явиться.

Они налѣво взять могли,

Налѣво путь отрадной:

Тамъ море видно невдали,

И небо тамъ прохладно;

Тамъ плодоносенъ холмъ и долъ,

Тамъ путь открытъ, свободенъ:

А путь направо пустъ, тяжолъ,

Опасенъ и безводенъ;

Но трое молодыхъ друзей

Пустилися направо,

Чтобъ выгодать шесть цѣлыхъ дней,

Спѣша на бой кровавой.

Что нужно, съ Феями простясь,

Она съ собою взяли,

И на гиганта весь запасъ

Громадою поклали;

Ему хоть башню на плеча,

И башню онъ донёсъ бы.

Они, немного хлопоча,

Безъ жалобъ и безъ просьбы

Добрались до конца пути,

До Города Святова,

Гдѣ Богъ явился во плоти

Подъ бѣдной сѣнью крова.

При въѣздѣ въ городъ Сансонетъ

Ихъ встрѣтилъ восхищенный,

Знакомый рыцарь, въ цвѣтѣ лѣтъ,

Но мудрый, просвѣщенный;

Онъ молодъ былъ, но долго жилъ

Для славы вѣковѣчной;

И весь народъ его любилъ

Любовію сердечной.

Орландъ могучій озарилъ

Его Христовымъ свѣтомъ;

Онъ самъ крещенье совершилъ

Надъ юнымъ Сансонетомъ.

Ихъ встрѣтилъ Сансонетъ младой,

Который въ эту пору

Голгоѳу обносилъ стѣной

И укрѣплялъ всю гору

Отъ нападенья Египтянъ,

Отъ силъ ихъ властелина.

Онъ принялъ добрыхъ Христіанъ

Съ душой Христіанина;

Радушный, онъ ихъ проводилъ

Въ чудесныя палаты

И обласкалъ и угостилъ,

Устроивъ пиръ богатый.

Святую Землю Карломанъ

Повѣрилъ Сансонету,

И, покровитель Христіанъ,

Онъ былъ полезенъ свѣту.

Астольфъ на память подарилъ

Ему Колигоронта,

Чтобъ въ стройку тягости возилъ

Онъ на плечахъ гиганта;

И сѣли вмѣстѣ съ нимъ отдалъ

Созданіе Вулкана,

Которыми Астольфъ поймалъ

И спуталъ великана.

Астольфа шарфомъ отдарилъ

Праввтель Палестины,

И этотъ шарфъ чудесенъ былъ,

Онъ весь — алмазъ, рубины;

И сверхъ того ему вручилъ

Двѣ шпоры золотыя …….

При взятьи Яфы Сансонетъ

Нашолъ въ ней рѣдкость этоу;

Онѣ съ добычами побѣдъ

Достались Сансонету.

Покаявшись въ монастырѣ

Благочестивыхъ братій,

Друзья сходили на зарѣ

Въ обитель благодати,

Во храмъ, и осмотрѣли тамъ,

Смирясь, Господни Страсти…е

И этотъ храмъ, о стыдъ! о срамъ!

У Мусульманъ во власти!….

Въ какой Европа сторонѣ

Войны не возжигаеть?

А стороны, гдѣбъ быть войнѣ,

Война не посѣщаетъ!…

Межь тѣмъ, какъ рыцари въ церквахъ

Во прахъ челомъ склонялись

И Помыслами въ небесахъ

Превыспреннихъ терялись,

Къ Грифону съ вѣстью роковой

Знакомый Грекъ приходитъ,

И въ искушенье вѣстью той

И въ грѣхъ Героя вводитъ.

Какъ громомъ онъ быль поражёнъ,

Услышавши извѣстье,

И все забылъ: святой Сіонъ

Молитвы, благочестье.

Онъ въ Оригиллу былъ влюблёнъ,

И эта Оригилла

Прелестнѣйшихъ на свѣтѣ жонъ

Красой превосходила;

Что за осанка! Что за станъ!

Все, все у ней прелестно!

Но облетите океанъ

И міръ весь поднебесной,

Побудьте въ городахъ вездѣ,

Обрыскайте селенья;

И вы не сыщите нигдѣ

Злонравнѣе творенья.

Въ Константинополѣ она,

Страдая отъ недуга,

Слегла въ постель, и тамъ одна

Осталася безъ друга.

Грифонъ минуты всѣ считалъ

Ея выздоровленья,

И мысленно съ ней утопалъ

Въ восторгахъ наслажденья.

Но чтожь? соскучасъ спать одна

И бросивъ Византію,

Съ другимъ любовникомъ она

Ушла въ Антіохію.

Узнавъ про то, и день и ночь

Вздыхалъ Грифонъ несчастной;

Не могъ себя онъ перемочь,

Не могъ забыть прекрасной;

Ничто его не развлечетъ,

Онъ весь — тоска, терзанье.

Кто былъ влюбленъ, тотъ самъ пойметъ

Души его страданье;

Какая мука для него!

Терпѣть, страдать, томиться,

И все тайкомъ, и своего

Несчастія стыдиться!

Грифонъ лишь жалобу начнешь,

И Аквиланъ разумной

Грифона въ страсти упрекнешь

И странной и безумной.

О, сколько разъ предпринималъ

Онъ. образумить брата!

Онъ Оригиллу порицалъ

Какъ образецъ разврата;

А братъ и слушать не хотѣлъ,

И всё, какъ прежде страстной,

Кипучею любовью млѣлъ

Къ измѣнницѣ прекрасной.

И вотъ однажды вечеркомъ,

Вооружась булатомъ,

Одинъ однёхонекъ, тайкомъ,

Не перемолвясь съ братомъ,

Въ Антіохію онъ стрѣлой

Летитъ за Оригиллой,

Рѣшась, съ врагомъ вступивши въ бой,

Ее исхитить силой;

Онъ клятву далъ отмстить врагу

И успокоить совѣсть.

Но послѣ досказать могу

Неконченную повѣсть.

ПРИМѢЧАНІЯ.

ПѢСНЬ ОДИННАДЦАТАЯ. Стансъ 12. Ст. 1. 2. 3. 4.

Прочь, прочь Титиръ и Мелибей….

Титеръ и Мелибей — пастухи, дѣйствующіе въ 1-й Виргиліевой эклогѣ; Неера, Амарилла, Филлида и Галатея — пастушки въ его же эклогахъ.

Ст. 22. Ст. 8.

Орудье громовое.

Огнестрѣльное оружіе, изобрѣтеніе котораго обыкновенно приписывается Германцамъ, въ первой разъ употреблено въ войнѣ Венеціи съ Генуею, въ 1380 году.

Ст. 45. Ст. 2.

Трепещущія съ Иной….

Ино, жена Ѳивскаго Царя Атаманта, Мелицершъ — сынъ ея, морскія божества.

Ст. 69.

Первые четыре стиха пропущены переводчикомъ въ Русскомъ переводѣ; они оскорбили бы нравственную Грацію.

ПѢСНЬ ДВѢНАДЦАТАЯ. Ст. 59. Ст. 8.

Я Таргу клялъ жестоко…

Тарга (Trivigante) — по Шекспиру — Termagaunt, тоже или почти тоже, что Diana Trivia, покровительница чародѣевъ.

ПѢСНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. Ст. 5. Ст. 11-12.

Въ сей день вручилъ имъ стремена

И золотыя шпоры.

Награда, замѣненная въ наши времена орденскими знаками.

Ст. 4. Ст. 5—6.

Златочервленый жезлъ сломилъ

И стебль съ плодомъ дубовый.

Гербъ Папы Юлія II.

ПѢСНЬ ПЯТНАДЦАТАЯ. Ст. 2. Ст. 4.

Съ свирѣпымъ Львомъ сражался.

Левъ — гербъ Венеціи.