Неизданныя письма В. Г. Бѣлинскаго къ А. И. Герцену.
правитьОтношенія между Бѣлинскимъ и Герценомъ, въ общихъ чертахъ, достаточно выяснены въ русской литературѣ. Нѣкоторыя новыя черты даютъ печатающіяся въ Русской Мысли письма Огарева. Изъ Дневника Герцена отъ 1842—1845 гг. видно, что Бѣлинскій не мало писалъ ему въ это время. Между прочимъ, въ Дневникѣ этомъ встрѣчаемъ отмѣтку отъ 17 мая 1844 г., которую мы считаемъ нелишнимъ воспроизвести здѣсь, въ виду печатаемыхъ дальше въ письмахъ Бѣлинскаго его замѣчаній о московскихъ славянофилахъ: "Огромное письмо вродѣ диссертаціи отъ Бѣлинскаго. Возраженіе на мое, писанное къ Ивану Павловичу (Галахову); энергія и невозможность дѣла сломили его. Возможность внутренняя и невозможность внѣшняя превращаютъ силы въ ядъ, отравляющій жизць; они загниваютъ въ организмѣ, бродятъ и разлагаютъ, отсюда взглядъ гнѣва и желчи, односторонность въ самомъ мышленіи. Бѣлинскій пишетъ: «я жидъ по натурѣ и съ филистимлянами за однимъ столомъ ѣсть не могу»; онъ страдаетъ и за свои страданія хочетъ ненавидѣть и ругать филистимлянъ, которые вовсе не виноваты въ его страданіяхъ. Филистимляне для него славянофилы; я самъ не согласенъ съ ними, но Бѣлинскій не хочетъ понять истину въ fatras ихъ нелѣпостей. Онъ не понимаетъ славянскій міръ; онъ смотритъ на него съ отчаяніемъ и неправъ; онъ не умѣетъ чаять жизни будущаго вѣка, а это чаяніе есть начало возникновенія будущаго. Отчаяніе — умерщвленіе плода во чревѣ матери. Буду писать къ нему такое же длинное письмо. Странное положеніе мое, какое-то невольное juste milieu въ славянскомъ вопросѣ: передъ ними я человѣкъ Запада, передъ ихъ врагами человѣкъ Востока. Изъ этого слѣдуетъ, что для нашего времени эти одностороннія опредѣленія негодятся.
Къ сожалѣнію, въ нашей коллекціи не сохранилось «огромнаго» письма Бѣлинскаго, ни вообще другихъ писемъ его, кромѣ девяти, слѣдующихъ далѣе.
Спб.,1846 г., января 2. Милый мой Герценъ, давно мнѣ сильно хотѣлось поговорить съ тобою и о томъ, и о семъ, и о твоихъ статьяхъ Объ изученіи природы, и о твоей статейкѣ О пристрастіи, и о твоей превосходной повѣсти, обнаружившей въ тебѣ новый талантъ, который, мнѣ кажется, лучше и выше всѣхъ твоихъ старыхъ талантовъ (за исключеніемъ фельетоннаго — о г. Ведринѣ, Ярополкѣ Бодянскомъ и пр.), и объ истинномъ направленіи и знаніи твоего таланта, и обо многомъ прочемъ. Но все не было то случая, то времени. Потомъ я все ждалъ тебя, и разъ опять испыталъ понапрасну сильное нервическое потрясеніе по поводу прихода г. Герца, о которомъ мнѣ возвѣстили, какъ о г. Герценѣ. Наконецъ, слышу, что ты сбираешься ѣхать не то будущею весной, не то будущею осенью. Оставляя все прочее до будущаго случая, пишу теперь къ тебѣ не о тебѣ, а о самомъ себѣ, о собственной моей особѣ. Прежде всего, твою руку и съ нею честное слово, что все написанное здѣсь останется, впредь до разрѣшенія, строгою тайной между тобою, Ктчрмъ, Гривскимъ и Кршмъ.
Вотъ въ чемъ дѣло. Я твердо рѣшился оставить О. З.[1] и ихъ благороднаго, безкорыстнаго владѣльца. Это желаніе давно уже было моею idée fixe; но я все надѣялся выполнить его чудеснымъ способомъ, благодаря моей фантазіи, которая у меня услужлива не менѣе фантазіи г. Манилова, и надеждамъ на богатыхъ земли. Теперь я увидѣлъ ясно, что все это вздоръ, и что надо прибѣгнуть къ средствамъ, болѣе обыкновеннымъ, болѣе труднымъ, но за то и болѣе дѣйствительнымъ. По прежде о причинахъ, а потомъ уже о средствахъ. Журнальная срочная работа высасываетъ изъ меня жизненныя силы, какъ вампиръ кровь. Обыкновенно, я недѣлю въ мѣсяцъ работаю съ страшнымъ, лихорадочнымъ напряженіемъ, до того, что пальцы деревенѣютъ и отказываются держать перо; другія двѣ недѣли я, словно съ похмѣлья послѣ двухнедѣльной оргіи, праздно шатаюсь и считаю за трудъ прочесть даже романъ. Способности мои тупѣютъ, особенно память, страшно заваленная грязью и соромъ россійской словесности. Здоровье, видимо, разрушается. Но трудъ мнѣ не опротивѣлъ. Я больной писалъ большую статью о Жизни и соч. Кольцова, и работалъ съ наслажденіемъ; въ другое время, я въ 3 недѣли чуть не изготовилъ къ печати цѣлой книги, и эта работа была мнѣ сладка, сдѣлала меня веселымъ, довольнымъ и бодрымъ духомъ. Стало быть, мнѣ невыносима и вредна только срочная журнальная работа; она тупитъ мою голову, разрушаетъ здоровье, искажаетъ характеръ, и безъ того брюзгливый и мелочно-раздражительный. Всякій другой трудъ, не оффиціальный, не ex officio, былъ мнѣ отраденъ и полезенъ. Вотъ первая и главная причина. Вторая — съ г. Крискимъ невозможно имѣть дѣла. Это, можетъ быть, очень хорошій человѣкъ, но онъ пріобрѣтатель, слѣд., вампиръ, всегда готовый высосать изъ человѣка кровь и душу, а потомъ бросить его за окно, какъ выжатый лимонъ. До меня дошли слухи, что онъ жалуется, что я мало работаю, что онъ выдаетъ себя за моего благодѣтеля, который изъ велкодушія держитъ меня, когда уже я ему и не нуженъ. Еще годъ назадъ тому онъ (узналъ я недавно изъ втораго источника) въ интимномъ кругу пріобрѣтателей сказалъ: «Б. выписался и мнѣ пора его прогнать». Я живу впередъ забираемыми у него деньгами, я ясно вижу, что онъ не хочетъ мнѣ ихъ давать: значитъ, хочетъ отъ меня отдѣлаться. Мнѣ, во что бы ни стало, надо упредить его. Не говоря уже о томъ, что съ такимъ человѣкомъ мнѣ нельзя имѣть дѣла, хочется дать ему замѣтить, что-де Богъ не выдастъ, свинья не съѣсть. Въ журналѣ его я играю теперь довольно послѣднюю роль: ругаю Булгарина, этою самою бранью намекаю, что Кр. — прекрасный человѣкъ, герой добродѣтели. Служить орудіемъ подлецу для достиженія его подлыхъ цѣлей и ругать другаго подлеца не во имя истины и добра, а въ качествѣ холопа подлеца № 1, — это гадко. Что за человѣкъ Кр. — вы всѣ давно знаете. Вы знаете его позорную исторію съ Кронебергомъ. Онъ отказалъ ему, и на его мѣсто взялъ нѣкоего г. Фурмана, въ сравненіи съ которымъ гг. Коня и Межевичъ имѣютъ полное право считать себя литераторами перваго разряда. Видите, какая сволочь начала лѣзть въ О. З. Разумѣется, Кр. обращается съ Ф. какъ съ канальей, что его грубой мѣщанско-пропріетерной душѣ очень пріятно. Забавна одна статья его условія съ Ф.: «Вы слышали (говорилъ ему Кр. тономъ оскорбленной невинности), что сдѣлалъ со мною Крнбргь? Я не хочу впередъ такихъ исторій, и для этого вы подпишитесь на условіи, что ваши переводы принадлежатъ мнѣ навсегда, и я имѣю право издавать ихъ отдѣльно; за это я вамъ прибавлю: Кр--гу я платилъ 40 руб. асс. съ листа, вамъ я буду платить 12 руб. серебромъ». И такъ, за два рубля мѣди онъ купилъ у него право на вѣчное потомственное владѣніе его переводами, вмѣсто единовременнаго журнальнаго! Каковъ?… А вотъ и еще анекдотъ о нашемъ Плюшкинѣ. Ольхинъ даетъ ему 20 руб. сер. на плату за листъ переводчикамъ Вальтера-Скота, а Кр. платитъ имъ только 40 р. асс., слѣд., воруетъ по 30 р. съ листа (а за редакцію беретъ деньги своимъ чередомъ). Ольхинъ, узнавъ объ этомъ, пошелъ къ нему браниться. Видя, что дѣло плохо, Кр. велѣлъ по дать завтракъ, послалъ за шампанскимъ, ѣлъ, пилъ и цѣловался съ Ольхинымъ, и тотъ, въ восторгѣ отъ такой чести, вышелъ вполнѣ удовлетвореннымъ и позволилъ и впредь обворовывать себя. Чѣмъ же Булгаринъ хуже Кр--го? Нѣтъ, Кр. во сто разъ хуже и теперь въ 1000 разъ опаснѣе Булгарина. Онъ захватилъ все, овладѣлъ всѣмъ. Крибргъ предладлагалъ Ольхину переводить въ Б. для Ч, (которой Ольхинъ сдѣлался теперь владѣльцемъ)^ Ольхинъ сказалъ ему: «Радъ бы, да не могу — боюсь, Кр. разсердится на меня».
Чтобы отдѣлаться отъ этого стервеца, мнѣ нужно имѣть хоть 1,000 руб. серебромъ, потому что я забралъ у Кр. до 1 числа апрѣля, и долженъ буду до этого времени работать, не получая денегъ, но зарабатывая уже полученныя, а безъ денегъ нельзя жить съ семействомъ. Открываются кое-какіе виды на 2,500 р. асс., остальную тысячу какъ-нибудь авось найдемъ. Къ Пасхѣ я издаю толстый, огромный альманахъ. Достоевскій даетъ повѣсть, Тургеневъ — повѣсть и поэму, Некр. — юмористическую статью въ стихахъ (Семейство, — онъ на эти вещи собаку съѣлъ), Панаевъ — повѣсть; вотъ уже пять статей есть; шестую напишу самъ; надѣюсь у Майкова выпросить поэмку. Теперь обращаюсь къ тебѣ: повѣсть или жизнь! Если бы, сверхъ этого, ты далъ что-нибудь печальное, журнальное, юмористическое, о жизни или россійской словесности, или о томъ и другомъ вмѣстѣ, хорошо бы было! Но я хочу не одного легкаго и потому прошу Грановскаго, нельзя ли историч. статьи, лишь бы имѣла общій интересъ и смотрѣла беллетристически. На всякій случай, скажи юному профессору Кавелину, нельзя ли и отъ него поживиться чѣмъ-нибудь въ этомъ родѣ. Его лекціи, которыхъ начало онъ прислалъ мнѣ (за что я благодаренъ ему до-нельзя), чудо какъ хороши; основная мысль ихъ о племенномъ и родовомъ характерѣ русской исторіи въ противу сложность личному характеру западной исторіи — геніальная мысль, и онъ развиваетъ ее превосходно. Ахъ, если бы онъ далъ мнѣ статью, въ которой бы развилъ эту мысль, сдѣлавъ сокращеніе изъ своихъ лекцій, я бы не зналъ, какъ и благодарить его! Самъ я хочу написать что-нибудь о современномъ значеніи поэзіи. Такимъ образомъ, были бы повѣсти, юмористическія стихотворенія и статьи серьезнаго содержанія — и альманахъ вышелъ бы на славу. Кстати, попроси Ктчра попросить у Галахова (ста одного) какого-нибудь разсказца (я бы заплатилъ ему, какъ и многимъ изъ вкладчиковъ, по выходѣ альманаха). Теперь о твоей повѣсти. Ты пишешь 2-ю ч. Ито виноватъ? Если она будетъ такъ же хороша, какъ 1-я ч., — она будетъ превосходна; но если бы ты написалъ новую другую, и еще лучше, я, все-таки, лучше бы хотѣлъ имѣть 2-ю ч. Кто виноватъ? чтобы имѣть удовольствіе замѣтить въ выноскѣ, что-де 1-я ч. этой повѣсти была напечатана въ такомъ-то No О. З. Понимаешь? Когда я кончу мои работы въ О. З. начисто, то пошлю въ редакцію С. Пчелы письмо, прося извѣстить публику, что я больше не принимаю никакого участія въ О. З. Это произведетъ свой эффектъ. Если вы не будете давать ему ни строки, равно какъ и никто изъ порядочныхъ людей, можетъ быть, что ему на будущій годъ нельзя будетъ и объявить подписки. Впрочемъ, немудрено, что онъ и самъ давно рѣшилъ прекратить изданіе (вѣдь, у него послѣ нынѣшняго года будетъ въ ломбардѣ не менѣе 400,000 асс.) — пусть же кончитъ срамно; если же нѣтъ, то почувствуетъ, что я для него значу, и тогда я предпишу ему хорошія условія.
И такъ, вотъ въ чемъ дѣло. Отвѣчай мнѣ скорѣе. Анекдоты о Кр. можешь пустить по Москвѣ, только не говори, что узналъ ихъ отъ меня. Но о моемъ намѣреніи оставить О. З.-- пока тайна; кромѣ того, я хочу раздѣлаться съ Кр. политично, съ сохраненіемъ всѣхъ конвенансовъ, и буду вредить ему какъ человѣкъ comme il faut. Объ альманахѣ тоже (если можно и сколько можно) держать въ секретѣ. Скажи Кавелину, что его порученіе о деньгахъ выполнить не могу: въ эти дѣла я давно уже далъ себѣ слово не вмѣшиваться, а теперь я съ этимъ канальей тѣмъ болѣе не могу говорить ни о чемъ, кромѣ что прямо относится ко мнѣ. Анненковъ 8 января ѣдетъ. Въ Берлинѣ увидится съ Кудрявцевымъ, и, можетъ быть, я и отъ этого получу повѣсть. Увидя столько въ моемъ альманахѣ повѣстей, отнятыхъ у О. З., Кр. сдѣлается болѣнъ — у него разольется жолчь. Ани. тоже пришлетъ что-нибудь вродѣ путевыхъ замѣтокъ. Я печатаю Кольцова съ Ольхинымъ — онъ печатаетъ, а барышъ пополамъ: это еще видъ въ будущемъ, для лѣта. Къ Пасхѣ же я кончу 1-ю ч. моей Ист. русск. литературы. Лишь бы извернуться на первыхъ-то порахъ, а тамъ, я знаю, все пойдетъ лучше, чѣмъ было: я буду получать не меньше, если еще не больше, за работу, которая будетъ легче и пріятнѣе. Жму тебѣ руку, H. А. также, потомъ всѣмъ тожь, и съ нетерпѣніемъ жду твоего отвѣта.
Спб., 1846 г., января 14, Наѣлся же я порядкомъ грязи, полѣнившись написать тебѣ мой адресъ, и думалъ, что тебѣ скажетъ его Ктчръ. Вотъ онъ: на Невскомъ проспектѣ, у Аничкина моста, въ домѣ Лопатина, кв. № 43.
Несказанно благодаренъ я тебѣ, любезный Герценъ, что ты не замедлилъ отвѣтомъ, котораго я ожидалъ съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ. Не могу спорить противъ того, чтобы ты дѣйствительно не имѣлъ своихъ причинъ не желать отказать Кузьмѣ Рощину[2] въ продолженіи твоей повѣсти. Дѣлай, какъ знаешь. Но только на новую повѣсть твою мнѣ плоха надежда. Альманахъ долженъ выйти въ Пасхѣ; времени мало. Пора уже собирать и въ цензуру представлять. Цензоровъ у насъ мало, а работы у нихъ гибель, оттого они страшно задерживаютъ рукописи. Чтобы ты успѣлъ написать новую повѣсть — невѣроятно, даже невозможно. Притомъ же, бросивши продолжать и доканчивать старую, чтобы начать новую, ты испортишь себѣ. Я увѣренъ, что ты не захочешь оставить меня безъ твоей повѣсти, но данное слово Рощину тоже что-нибудь да значитъ. Дѣлай, какъ знаешь, а мое мнѣніе вотъ какое: надо сплутовать. Напиши къ нему письмо (пошутливѣе), что твой пегасъ охромѣлъ и повѣсть твоя, сначала шедшая хорошо, пошла вяло, надоѣла тебѣ, и ты ее забросилъ до времени. А потомъ, какъ я скажу тебѣ, что пора, напиши къ нему, что-де, къ крайнему твоему прискорбію, ты никакъ не могъ долго колебаться между обязанностью выполнить слово, данное подлецу и чуждому тебѣ человѣку, и между необходимостью помочь въ бѣдѣ порядочному человѣку и пріятелю твоему; но что за неустойку ты дашь ему другую повѣсть когда-нибудь. Вотъ и все. Мое отсутствіе изъ О. З. скоро будетъ замѣтно, и когда-нибудь ты можешь замѣтить ему, что ты готовъ быть сотрудникомъ направленія, принципа, но не человѣка, особенно если этотъ человѣкъ мошенникъ. Ты съумѣешь сказать все это такъ, что оно будетъ понятно, а придраться не къ чему. Насчетъ писемъ Б — на[3] объ Испаніи нечего и говорить: разумѣется, давайте. Анненковъ уѣхалъ 8 числа и увезъ съ собою мои послѣднія радости, такъ что я теперь живу вовсе безъ радостей.
Ахъ, братцы, плохо мое здоровье — бѣда! Иногда, знаете, лѣзетъ въ голову всякая дрянь, напр., какъ страшно оставить жену я дочь безъ куска хлѣба и пр. До моей болѣзни прошлою осенью я былъ богатырь въ сравненіи съ тѣмъ, что я теперь. Не могу поворотиться на стулѣ, чтобы не задохнуться отъ истощенія. Полгода, даже 4 мѣс. за границею — и, можетъ быть, я лѣтъ на пятокъ или болѣе опять пошелъ бы какъ ни въ чемъ не бывало. Но бѣдность не порокъ, а хуже порока. Бѣднякъ — подлецъ, который долженъ самъ себя презирать, какъ парію, не имѣющую права даже на солнечный свѣтъ. О. 3. и петербургскій климатъ доканали меня. Съ чего-то, по обычаю всѣхъ нищихъ фантазёровъ, я прошлою весной возложилъ было великія надежды на Огарева. И, конечно, мои надежды на его сердце и душу нисколько не были нелѣпы; но я уже послѣ убѣдился, что человѣкъ безъ воли и характера — такой же подлецъ, какъ и человѣкъ безъ денегъ, и что всего глупѣе наняться на того, кто по горло въ золотѣ умираетъ съ голоду[4].
Статьи у Галахова просить не нужно. Это половинчатый человѣкъ. Въ немъ много хорошаго, но это хорошее на откупу у Давыдова и Кузьмы Рощина. О Кавелинѣ ты говоришь дѣло: я бы самъ не рѣшился взять у него статьи даромъ. А насчетъ того, что пишешь ты о деньгахъ мнѣ, право, мнѣ совѣстно и больно говорить. Кого я не грабилъ — даже Ктчра, богатаго человѣка! Ну, да теперь не до того, — теперь больше, чѣмъ когда-нибудь прежде, я имѣю право быть подлецомъ. Что-жь дѣлать, свѣтъ подло устроенъ. Ужь, конечно, и ты совсѣмъ не богачъ, имѣешь нужное, но не лишнее, а Огаревъ — богачъ не только предо мною или Ктчромъ, нищими подлецами, но и передъ тобою, человѣкомъ, по крайней мѣрѣ, обезпеченнымъ, слѣдовательно, почти честнымъ; но выходитъ, что я грабилъ и граблю не только тебя, но и Ктчра, а не Огарева[5]. Тьфу ты къ чорту! да что я присталъ къ Ог., какъ будто бы онъ іа то и родился богатымъ, чтобы быть моимъ опекуномъ или богатымъ дядею? Все это очень подло, а подло потому, что я вицъ и болѣнъ, на себя не надѣюсь и готовъ хвататься за соболенку. Не знаю, откуда возьмешь ты 500 рублей, но если можешь достать, то шли скорѣе: я твердо рѣшился не брать у Кр.[6] ни копѣйки.
Пожми за меня крѣпко руку Кршу и М. С. Щ--ну[7], вѣдь, они тоже подлецы страшные, какъ и я, и питаются собственнымъ потомъ и кровью. М. С. насчетъ собственнаго поту и крови еще есть чего лизнуть — толстъ, потливъ и полнокровенъ; но какъ Кршъ до сихъ поръ не съѣлъ самого себя — не понимаю.
Прощай. О поклонахъ моихъ Натальѣ Александрбинѣ я рѣшился никогда не писать: она должна знать, что я всегда носомъ моего сердца обоняю почку розы ея благополучія (я, братецъ, недавно опять прочелъ Хаджи-Бабу и проникся духомъ восточной реторики). А Грановскаго понукай — нельзя ли хоть чего-нибудь вродѣ извлеченія изъ его теперешнихъ публичныхъ лекцій. Что до участія въ литературномъ прибавленіи къ М. Вѣд., тутъ для меня нѣтъ ничего. Да мнѣ лишь бы на первый-то случай какъ-нибудь извернуться, а у меня и своей работы пропасть, — работы, которая дастъ мнѣ хорошія деньги. О новомъ журналѣ въ Пит. подумываютъ многое, имѣя меня въ виду, и я знаю, что мнѣ не дадутъ и 2-хъ лѣтъ поблаженствовать безъ проклятой журнальной работы.
Прощай.
Вотъ и еще приписочка, въ которой еще разъ прошу тебя и всѣхъ васъ держать въ тайнѣ это дѣло, потому что это можетъ мнѣ повредить. Отъ тайны будетъ зависѣть мой перевѣсъ надъ жидомъ: въ объясненіи съ нимъ — мнѣ надо упредить его. Это не человѣкъ, а дьяволъ; но многое у него — не столько скупость, сколько разсчетъ. Онъ даетъ мнѣ разбирать нѣмецкіе, французскіе, латинскіе буквари, грамматики; недавно я писалъ объ итальянской грамматикѣ. Все это не потому только, чтобы ему жаль было платить другимъ за такія рецензіи, кромѣ платы мнѣ, но и потому, чтобы заставить меня забыть, что я закваска, соль, духъ и жизнь то пухлаго, водянаго журнала (въ которомъ все хорошее — мое, потому что безъ меня ни ты, ни Ботк., ни Тург., ни многіе другіе му ничего бы не давали), и заставить меня увѣриться, что я просто — чернорабочій, который беретъ не больно качествомъ, сколько количествомъ работы. Святители! о чемъ не пишу я ему, какихъ книгъ не разбираю! И по части архитектуры (да еще какой: византійской!), и по части медицины… Онъ сдѣлалъ изъ меня враля, шарлатана, свою собаку, осла, на которомъ онъ выѣзжаетъ въ Ерусалимъ своихъ успѣховъ. Булгаринъ ему въ ученики не годится. Но — что я болтаю — развѣ всего этого вы не знаете сами?
Портретъ Гр — го вышелъ у Борб. — чудо изъ чудесъ. Твой, о Герценъ, очень похожъ, но никому не нравится. Это не ты, — ты долженъ быть веселъ, съ улыбкою. У ногъ Зевса я хочу видѣть орла, у ногъ Искандера я хочу видѣть рядъ бутылокъ съ нѣсколькими, для разнообразія, штофами; при Зевсѣ долженъ быть Ганимедъ, при Искандерѣ — Кетчеръ, наливающій, подливающій, возливающій и осушающій (ревущій левъ зачѣмъ? — это само по себѣ). Портретъ Натальи Александровны — прелесть; я готовъ былъ бы украсть его, еслибъ представился случай. Какъ хорошъ портретъ Щепкина! Слеза, братецъ мой, чуть не прошибла меня, когда я его увидѣлъ, эти старыя, но прекрасныя съ ихъ старостью черты. Мнѣ показалось, будто онъ, друзьяка, самъ вошелъ ко мнѣ. Кто хочетъ убѣдиться, что старость имѣетъ свою красоту, пусть посмотритъ на этотъ портретъ, если не можетъ видѣть подлинника. О портретахъ твоихъ дѣтей не сужу, — Саша измѣняется, другихъ к не видалъ. Они понравились моей дочери — она пробовала даже іхъ ѣсть, но стекло помѣшало… Ну, прощайте. Смотрите же — никому, кромѣ вашихъ близкихъ. Ахъ, говорятъ, бѣднякъ Огаревъ умираетъ съ голоду за границею; что бы вамъ сложиться по подпискѣ помочь ему: я бы тоже пожертвовалъ 1 рубль серебромъ.
Спб., 1846 г., января 26.Твое рѣшеніе, любезный Герценъ, отдать Кто виноватъ? Кр--му, а не мнѣ, совершенно справедливо. Подлости другихъ даютъ намъ право поступать подло даже «л» подлецами. Но только мнѣ, соглашаясь, что ты правъ, приходится волкомъ выть. Я думалъ, что у меня будутъ двѣ капитальныя повѣсти — Достоевскаго и твоя, а мнѣ надо брать повѣстями. Я еще не знаю, успѣешь ли ты мнѣ написать двѣ вещицы, какъ обѣщаешь, — уже одно то, что это не повѣсти въ твоемъ родѣ, т.-е. въ глубокою гуманною мыслью въ основѣ, при внѣшней веселости а легкости — важно. Такія вещи, какъ-то виноватъ? не часто приходятъ въ голову, а, между тѣмъ, одной такой вещи достаточно бы дли успѣха альманаха.
Какъ васъ всѣхъ благодарить за ваше участіе, не знаю, и не считаю нужнымъ, но не могу не сказать, что это участіе меня глубоко трогаетъ. Я раздумался и созналъ, что въ одномъ отношеніи былъ вполнѣ счастливъ — много людей любили меня больше, нежели сколько я стоилъ. Цѣловаться не съ женщинами въ нашъ просвѣщенный III вѣкъ и глупо, и пошло, — такъ хоть стукни побольнѣе Мих. Семеновича за меня, въ изъявленіе моихъ къ нему горячихъ чувствъ. Статьѣ г. Соловьева очень радъ, что, однако, не мѣшаетъ мнѣ печалиться о томъ, что при ней не будетъ статьи шепеляваго профессора. И статья была бы на славу, и имя автора — все это, братецъ, не что-нибудь такъ. А, все-таки, мнѣ хотѣлось бы, чтобы Кавелинъ, о чемъ бы ни писалъ, коснулся своего взгляда на русскую исторію въ сравненіи съ исторіей Западной Европы. А то украду, ей Богу, украду — скажи ему. Такія мысли держать подъ спудомъ грѣхъ.
Удивили и обрадовали меня двѣ строки твои о Станкевичѣ: «Ѣдетъ за границу и очень бы желалъ тебя взять. Отбитъ рѣшиться». Чего же лучше? Одолжаться вообще непріятно чѣмъ бы то ни было, и одолжать пріятнѣе; но если уже такая доля, то лучше одолжаться порядочными людьми или вовсе никѣмъ не одолжаться. Я А. Ст. хорошо узналъ въ его пріѣздъ въ Питеръ, и мнѣ быть одолженнымъ ему будетъ такъ же легко, сколько легко быть одолженнымъ всякимъ человѣкомъ, котораго много любишь и много уважаешь, а поэтому считаешь близкимъ и роднымъ себѣ. Мнѣ нужно только знать — какъ и какимъ образомъ, когда, а, главное, не стѣснитъ ли это его, и не повредитъ ли хоть сколько-нибудь его отношеніямъ къ отцу? Гдѣ онъ? Напиши поскорѣе, ради Аллаха, да кстати скажи ему: нельзя ли де поскорѣе повѣстицы или разсказца — онъ тиснулъ уже таковой въ Питерѣ — на славу. А самъ ты, коли писать для альманаха, такъ брось сборы и пиши, да и другихъ торопи. Времени мало; просрочить — значить все испортить. Если Ст. ѣдетъ весною, благодаря альманаху, я оставлю семейство не при чемъ, да и ворочусь ни съ чѣмъ; если онъ ѣдетъ осенью, я, м. б., и своихъ деньжонокъ прихвачу, да, пожалуй, еще и такъ, что чужихъ не нужно будетъ, а если и нужно, то немного. Все это важно.
Пока довольно. Скоро буду писать больше, по оказіи. Отрывокъ изъ записокъ М. С. — вещь драгоцѣнная; я вспрыгнулъ, какъ прочелъ, что онъ хочетъ дать. Это будетъ одинъ изъ перловъ альманаха. Что Ктчръ говорилъ Галахову — ничего; если дастъ что порядочное, не мѣшаетъ; я заплачу — однако, съ концомъ. Объ оставленіи мною О. З. говорить еще не нужно. Мнѣ надо помедлить недѣлю, другую — не больше.
Прощай. Кланяйся всѣмъ и скажи Сашѣ, что тебѣ, молъ, кланяется Бѣлинскій.
Альманахъ Некрасова деретъ; больше 200 экз. продано съ понедѣльника (21 января) по пятницу (25).
Спб., 1846 г., февраля 6. Письмо и деньги твои (100 р. с.) получилъ вчера, любезный мой Герценъ, — за что все не благодарю, потому что это лишнее. Радъ я несказанно, что нѣтъ причины опасаться не получить отъ тебя ничего для альманаха, такъ какъ Сорока-Воровка кончена и придетъ ко мнѣ во-время. А, все-таки, грустно и больно, что Кто виноватъ? ушелъ у меня изъ рукъ. Такія повѣсти (если 2 и 3 часть не уступаютъ первой) являются рѣдко, и въ моемъ альманахѣ она была бы капитальною статьей, раздѣляя восторгъ публики съ повѣстью Достоевскаго (Сбритыя банкенбарды), а это было бы больше, нежели сколько можно желать издателю альманаха даже и во снѣ, не только на яву. Словно бѣсъ какой дразнитъ меня этою повѣстью, и разставшись съ нею, я все не перестаю строить на ея счетъ предположительные планы, наприм., перепечаталъ бы и первую часть изъ О. З. вмѣстѣ съ двумя остальными и этимъ началъ бы альманахъ. Тогда фурорный успѣхъ альманаха былъ бы вѣрнѣе того, что Погодинъ — воръ, Шевырко — дуракъ[8], а Аксаковъ — шутъ[9]. Но, повторяю, соблазнителемъ невинности твоей совѣсти быть не хочу, а только не могу не замѣтить, кстати, что исторія этой повѣсти мнѣ сильно открыла глаза на причину успѣховъ въ жизни мерзавцевъ: они поступаютъ съ честными людьми какъ съ мерзавцами, а честные люди за это поступаютъ съ мерзавцами какъ съ людьми, которые словно во сто разъ честнѣе ихъ, честныхъ людей. Борьба неравная! Удивительно ли, что успѣхъ на сторонѣ мерзавцевъ? По крайней мѣрѣ, потѣшь меня однимъ: сдери съ Рощина рублей по 80 серебромъ, или ужь ни въ какомъ случаѣ не меньше 250 асс. за листъ. Повѣсть твоя имѣла успѣхъ страшный, и требованіе такой цѣны за ея продолженіе никому не покажется страннымъ. Отдавая 1-ю ч., ты имѣлъ право не дорожить ею, потому что не зналъ ея цѣны. Теперь другое дѣло. Некрасовъ хочетъ сдѣлать именно это. Онъ обѣщалъ Рощину повѣсть еще весною и впередъ взялъ у него 50 р. с., а о цѣнѣ не условился. Вотъ онъ и хочетъ проситъ 250 р. асс. за листъ, чтобы отдать ее мнѣ, если тотъ испугается такой платы, или наказать его ею, если согласится. Чтобы мой альманахъ устоялъ послѣ Петербургскаго Сборника, необходимо во что бы ни стало сдѣлать его гораздо толще, не менѣе 50 листовъ (можно и больше), а потомъ больше повѣстей изъ русской жизни, до которыхъ наша публика страшно падкй. А потому я повѣсти Некрасова — будь она не больше, какъ порядочна — буду радъ донельзя.
Что статья Кавелина будетъ дьявольски хороша, въ этомъ я увѣренъ какъ нельзя больше. Ея идея (а отчасти и манера Кавелина развивать эту идею) мнѣ извѣстна, а этого довольно, чтобы смотрѣть на эту статью какъ на что-то весьма необыкновенное.
Впрочемъ, де подумай, чтобы я не дорожилъ твоею Сорокой-Воровкой: увѣренъ, что это граціозно-остроумная и, по твоему обыкновенію, дьявольски умная вещь; но послѣ Кто виноватъ? во всякой твоей повѣсти не такой пробы, ты всегда будешь безъ вины виноватъ. Если бы я не цѣнилъ въ тебѣ человѣка такъ же много, или еще и больше, нежели писателя, я какъ Потемкинъ Фонвизину, послѣ представленія Бригадира, сказалъ бы тебѣ: «Умри, Герценъ!» Но Потемкинъ ошибся: Фонвизинъ не умеръ, и потому написалъ Недоросля. Я не хочу ошибаться, и вѣрно, что послѣ Кто виноватъ? ты напишешь такую вещь, которая заставитъ всѣхъ сказать о тебѣ: «Правъ, собака! Давно бы ему приняться за повѣсти!» Вотъ тебѣ и комплиментъ, и посильный каламбуръ.
Ты пишешь: «Гранов. могъ бы прислать изъ послѣдующихъ лекцій». Если могъ бы, то почему же не пришлетъ? Зачѣмъ тутъ бы? Статьѣ г. Соловьева я радъ несказанно, и прошу тебя поблагодарить его отъ меня за нее.
По экземпляру вкладчикамъ, по законамъ вѣжливости гніющаго Запада, дарится отъ издателя всѣмъ, и давшимъ статью даромъ, и получившимъ за нее деньги. А отпечатать 50 экземпл. особо той или другой статьи — дѣло плевое и не стоющее издателю ни хлопотъ, ни траты. Но если мой альманахъ пойдетъ хорошо (на что я имѣю не совсѣмъ безосновательныя причины надѣяться), то я не вижу никакой причины не заплатить Каи — ну и г. Соловьеву, — вѣдь, я долженъ буду получить большія выгоды. Будетъ съ меня и того, что эти люди съ такою благородною готовностью спѣшатъ помочь мнѣ безъ всякихъ разсчетовъ. Въ случаѣ неуспѣха, я не постыжусь остаться одолженнымъ ими: зачѣмъ же имъ стыдиться получить отъ меня законное вознагражденіе за трудъ, въ случаѣ успѣха съ моей стороны? Это ужь было бы слишкомъ по-московски прекраснодушно. Въ случаѣ успѣха, и ты, о Герценъ, будешь пьянъ на мои деньги, да напоишь редереромъ (удивительное вино: я выпиваю его по цѣлой бутылкѣ съ большою пріятностью и безъ ущерба здравію) и Кетчера и всѣхъ нашихъ; а я въ тотъ самый день (по условію) нарѣжусь въ Питерѣ. По части шампанскаго Кетчеръ — мой крестный отецъ, и я не знаю, какъ и благодарить его. Ко всѣмъ солиднымъ винамъ (за исключеніемъ хереса, къ которому чувствую еще нѣкоторую слабость) питаю полное презрѣніе и, кромѣ шамп., никакого ни капли въ ротъ, а шампанское тотчасъ же послѣ супу. Ожидалъ ли ты отъ меня такого прогресса?
Статьѣ г. Мельгунова очень радъ, нечего и говорить объ этомъ. Не знаю, что онъ напишетъ, но увѣренъ, что все будетъ человѣчески хорошо. Поблагодари его отъ меня.
А когда Станкевичъ думаетъ ѣхать? Увѣдомь. И когда М. С. думаетъ выслать отрывокъ изъ записокъ? Этотъ гостинецъ словно съ неба свалился мнѣ, — и мнѣ страшно одной мысли, чтобъ онъ какъ-нибудь не увернулся отъ меня, и я до тѣхъ поръ не смѣю считать его своимъ, пока не уцѣплюсь за него и руками, и зубами.
Это письмо пишется къ тебѣ наканунѣ его отправленія (5 фев.), а завтра, братецъ ты мой, посылается къ г. Брискму цыдулка съ возвѣщеніемъ о выходѣ изъ его службы. Думаю, что отвѣтитъ: какъ-де хотите; но не считаю невозможнымъ, что, одумавшись, примется и за переговоры. Но ни за что не соглашусь губить здоровье и жизнь на каторжную работу. Надо хоть отдохнуть; а тамъ, если опять запречься въ журналъ, то ужь въ такой, гдѣ бы я былъ и редакторомъ, а не сотрудникомъ только. Увидишь, какой эффектъ произведетъ на славянофиловъ статья во 2 No О. З.: Голосъ въ защиту отъ голоса Москвитянина.
Пишешь ты: сегодня бенефисъ Щепкина, а когда было это «сегодня» — Аллахъ вѣдаетъ — на письмѣ числа не выставлено. Увѣдомь, какъ сошелъ бенефисъ.
Альманахъ Нркр. деретъ, да и только. Только три книги на Руси шли такъ страшно: Мертвыя души, Тарантасъ и Петербургскій Сборникъ. Эхъ, какъ бы моя попала въ четвертыя! Письма Б--на получилъ.
Прощай. Что Кетчеръ? Какъ-то недавно во снѣ я ужасно обрадовался его пріѣзду въ Питеръ и весьма любовно съ нимъ лобызался, но — что очень странно — шампанскаго не пилъ. И такъ, крестному папенькѣ крѣпко жму руку, а равно и всѣмъ вамъ.
Какой это Соколовъ такъ жестоко отвалялъ въ О. 3. бѣднаго Ефремова? Жаль даже.
А какъ бы придумать моему альманаху названіе попроще и получше? Оно затрудняетъ меня.
Спб., февраля 19. Деньги и статьи получилъ. Кетчера ототкнуть и откупорить можешь. Ходъ дѣла былъ чрезвычайный. Я, будто мимоходомъ, увѣдомилъ Рощина, предлагавшаго мнѣ взять у него денегъ, что, спасая здоровье и жизнь, бросаю работу журнальную, и прошу только подать мнѣ рублей 50 серебр., остающихся за нимъ по 1 апрѣля. Въ отвѣтъ получаю, что безъ меня онъ не можетъ счесться, что, дескать, придите — обо всемъ перетолкуемъ. Прихожу. Сцена была интересная. Онъ явно былъ смущенъ. Не зналъ, какъ начать — думалъ шуткою, да не вышло. Онъ ожидалъ, можетъ быть, что я намекну о недостаточности платы, а я холодно и спокойно заговорилъ о жизни и здоровьѣ. «Да, вѣдь, надо же работать-то». — «Буду дѣлать, что мнѣ пріятно и не стѣсняясь срочностью». — «Тъ! Какъ же это? Надо подумать объ От. Зап. Что дѣлаетъ Кронебергь?» — «Не знаю». — «Гмъ! а Некрасовъ?» и т. д. Наконецъ: «не знаете ли кого?» Вообще былъ сконфуженъ сильно, но опасности своей не понимаетъ — это ясно. Онъ смотритъ на меня не какъ на душу своего журнала, а какъ на работящаго вола, котораго трудно замѣнить, но потеря котораго все же не есть потеря всего. Видите ли, онъ не только скупъ, но и тупъ въ соразмѣрности. Теперь понятно, что, платя мнѣ бездѣлицу, онъ искренно считалъ себя моимъ благодѣтелемъ. Въ апрѣлѣ ѣдетъ въ Москву — кажется, переманивать въ Петербургъ Галахова. Желаю успѣха. Сначала я рѣшился отказаться по чувству глубокаго оскорбленія, глубокаго негодованія; а теперь у меня къ нему нѣтъ ничего. Быть съ нимъ вмѣстѣ мнѣ тяжело, потому что я не способенъ играть комедію; но вотъ и все. Ты пишешь, что не знаешь, радоваться или нѣтъ. Отвѣчаю утвердительно: радоваться. Дѣло идетъ не только о здоровьѣ — о жизни и умѣ моемъ. Вѣдь, я тупѣю со дня на день. Памяти нѣтъ, въ головѣ хаосъ отъ русскихъ книгъ, а въ рукѣ всегда готовыя общія мѣста и низенькая манера писать обо всемъ. Ты правъ, что пьеса Некрасова Въ дорогѣ превосходна; онъ написалъ и еще нѣсколько такихъ же и напишетъ ихъ еще больше; но онъ говоритъ, это оттого, что онъ не работаетъ въ журналѣ. Я понимаю это. Отдыхъ и свобода не научатъ меня стихи писать, но дадутъ мнѣ возможность писать такъ хорошо, какъ дано мнѣ писать. Â то, вѣдь, я давно уже не пишу… А что я могу прожить и безъ От. З., можетъ быть, еще лучше, это, кажется, ясно. Въ головѣ у меня много дѣльныхъ предпріятій и затѣй, которыя при О. З. никогда бы не выполнить, и у меня есть теперь имя, а это много.
Твоя Сорока-Воровка отзывается анекдотомъ, но разсказана мастерски и производитъ глубокое впечатлѣніе. Разговоръ — прелесть, умно чертовски. Одного боюсь: всю запретятъ. Буду хлопотать, хотя въ душѣ и мало надежды. Мысль Записокъ медика прекрасна, и я увѣренъ, что ты мастерски воспользуешься ею. Статья Даніилъ Галицкій — дѣльный и занимательный монографъ, мнѣ очень правится. Вѣдь, это г. Соловьева? Почему онъ не выставилъ имени? Узнай стороной и увѣдомь. О статьѣ Кавелина нечего и говорить, — это чудо. И такъ, вы, лѣнивые и бездѣятельные москвичи, оказались исправнѣе нашихъ петербургскихъ скорописцевъ. Спасибо вамъ!
А что мой альманахъ долженъ быть слономъ или левіаѳаномъ, это такъ. Пьеса Некр. Въ дорогѣ нисколько не виновата въ успѣхѣ альманаха. Бѣдные люди — другое дѣло, и то потому, что о нихъ заранѣе прошли слухи. Сперва покупаютъ книгу, а потомъ читаютъ; люди, поступающіе наоборотъ, у насъ рѣдки, да и тѣ покупаютъ не альманахи. Повѣрь мнѣ, между покупателями Пет. Сбора, много, иного есть людей, которымъ только и понравится статья Панаева О парижскихъ увеселеніяхъ. Мнѣ рисковать нельзя; мнѣ нуженъ успѣхъ вѣрный и быстрый, нужно, что называется, сорвать банкъ. Одинъ альманахъ разошелся — глядь, за нимъ является другой — покупатели ужь смотрятъ на него недовѣрчиво. Имъ давай новаго, повтореній они не любятъ. У меня тѣ же имена, кромѣ твоего и Мих. Сем. Когда альманахъ порядкомъ разойдется, тогда статья Кавелина поможетъ его окончательному ходу, а сперва она испугаетъ всѣхъ своимъ названіемъ — скажутъ: ученость, сушь, скука! И такъ, мнѣ остается разсчитывать на множество повѣстей да на толщину баснословную. И вѣрь мнѣ: я не ошибусь. Вы, москвичи, народъ немножко идеальный, вы способны написать или собрать хорошую книгу, но продать ее не ваше дѣло: тутъ вамъ остается только снять шляпу да низко намъ поклониться. Прозаическій переводъ Шекспира — вещь хорошая; но примись Кетчеръ за дѣло поумнѣе, черезъ насъ, у него было бы втрое больше покупателей, пошло бы лучше. И благородная цѣль была бы достигнута вѣрнѣе, и карманъ переводчика чаще бы видѣлся съ Депре. Я знаю только одну книгу, которая не нуждается даже въ объявленіи для столицъ: это 2 ч. Мертвыхъ Душъ. Но, вѣдь, такая книга только одна и была на Руси. Что же до цѣны, альманахъ Некр. очень дешевъ. Вчера и сегодня стоитъ 150 коп. сер., а, вѣдь, дороже Пет. Сборника. Рискнуть потратить на книгу тысячъ пять, да не положить за нее 14 р. — невозможно. Политипажи — дѣло доброе: они вербуютъ тѣхъ покупателей, которые иначе не читаютъ книгъ, какъ только глазами, а для кармана всѣ покупатели хороши. Я въ альм. Некр. знаю толку больше, нежели большая часть купившихъ его, а не купилъ бы его и при деньгахъ, за то купилъ бы порядочный переводъ Тацита, если бы такой вышелъ, и ты тоже; а покупатели альманаховъ Тацита не купили бы, — и отъ Иліады Гнѣдича сладко спится.
Бѣднаго Языкова постигло страшное несчастье — у него умеръ Саша — чудесный мальчикъ. Бѣдная мать чуть не сошла съ ума, молоко готовилось броситься ей въ голову, она уже заговаривалась. Страшно подумать, смерть двухмѣсячнаго ребенка! Моей дочери только восемь мѣсяцевъ, а я ужь думаю: если тебѣ суждено умереть, зачѣмъ ты не умерла полгода назадъ? Чего стоитъ матери родить ребенка, чего стоитъ поставить его на ноги, чего стоитъ ребенку пройти черезъ прорѣзываніе зубовъ, крупы, кори, скарлатины, коклюши, поносы, запоры — смерть такъ и бьется за него съ жизнью, и если жизнь побѣждаетъ, то для того, чтобы ребенокъ сдѣлался современенъ чиновникомъ или офицеромъ, барышнею и барынею! Было изъ чего хлопотать! Смѣшно и страшно! Жизнь наполнена ужаснаго юмора. Бѣдный Языковъ!
Коли мнѣ не ѣхать за границу, такъ и не ѣхать. У меня давно уже нѣтъ жгучихъ желаній, и потому мнѣ легко отказываться отъ всего, что не удается. Съ М. С. въ Крымъ и Одессу очень бы хотѣлось; но семейство въ Петербургѣ оставить на лѣто не хочется, а переѣхать ему въ Гапсаль — двойные расходы. Впрочемъ, посмотрю.
Твоему пріѣзду въ апрѣлѣ радъ до-нельзя.
Зачѣмъ ты прислалъ мнѣ диссертацію Надеждина — не понимаю. Развѣ для вѣсу посылки? Это другое дѣло.
Если будешь писать къ Рощину, пиши такъ, чтобы я тутъ былъ въ сторонѣ. И вообще, въ этомъ дѣлѣ всего лучше поступать политично. Наприм., изъяви ему свое искреннее сожалѣніе, что чертовская журнальная работа, разборы букварей, глупыхъ романовъ и тому подобнаго вздору такъ доканали меня, что я принужденъ былъ подумать о спасеніи жизни, и намекни, что, вслѣдствіе этого обстоятельства, ревность многихъ бывшихъ вкладчиковъ О. З. должна теперь охладѣть. Послѣднее особенно нужно ему. Онъ все думаетъ, что вы для него трудились; ему и въ голову не входитъ, что васъ привлекли не лица, не лицо, а благородное по возможности направленіе лучшаго сравнительно журнала. Если хотите, онъ, можетъ быть, думаетъ и это, но только себя считаетъ виновникомъ всего хорошаго въ его журналѣ. Не худо изъявить ему сожалѣніе, что О. З. теперь должны много потерять въ духѣ и направленіи. Ты бы это ловко могъ сдѣлать. По оскорблять его прямо вовсе не нужно. Вотъ говорить о немъ правду за глаза — это другое дѣло. Да для этого слишкомъ достаточно одного Кетчера.
Ну, пока больше писать не о чемъ. Прощай.
Спб., 1846 г., марта 20, Получилъ я конецъ статьи Кавелина, записки доктора Крупова, отрывокъ М. О. и, наконецъ, статью Мельгунова. И все то благо, все добро. Статья Кавелина — эпоха въ исторіи русской исторіи, съ нея начнется философическое изученіе нашей исторіи. Я былъ въ восторгѣ отъ взгляда на Грознаго. Я по какому-то инстинкту всегда думалъ о Грозномъ хорошо, но у меня не было знанія для оправданія моего взгляда.
Записки доктора Крупова — превосходная вещь. Больше пока ничего не скажу. При свиданіи, мнѣ много будетъ говорить съ тобою о твоемъ талантѣ. Твой талантъ — вещь не шуточная, и если ты будешь писать меньше тома въ годъ, то будешь стоить быть повѣшеннымъ за пальцы. Отрывокъ М. С. — прелесть. Читая его, я будто слушалъ автора, столько же милаго, сколько и толстаго. Статья Мельгунова мнѣ очень понравилась, и очень благодаренъ ему за нее. Особенно мнѣ нравится первая половина и тотъ старый румянцевскій генералъ, который Суворова, Наполеона, Веллингтона и Кутузова называлъ мальчишками. Вообще, въ этой статьѣ много мемуарнаго интереса, — читая ее переносишься въ доброе старое время и впадаешь въ какое-то тихое раздумье. Ты что-то писалъ мнѣ о статьѣ Рулье — не дурно бы, не мѣшало бы и Грановскаго что-нибудь. Чисто-литературныхъ статей у меня теперь по горло — ѣшь не хочу, и потому ученыхъ еще двѣ было бы очень не худо. Имя моему альманаху — Левіаѳанъ. Выйдетъ онъ осенью, но въ цензуру пойдетъ надняхъ и немедленно будетъ печататься.
Насчетъ путешествія съ М. С., — кажется, что поѣду, мнѣ обѣщаютъ денегъ, и какъ получу, сейчасъ же пишу, что ѣду. Семейство отправляю въ Гапсаль — это и дача въ порядочномъ климатѣ, и курсъ леченія для жены, что будетъ ей очень полезно. Тарантасъ, стоящій на дворѣ М. С., видится мнѣ и днемъ и ночью — это не соллогубовскому тарантасу чета. Святители! сдѣлать верстъ тысячи четыре, на югъ, дорогою спать, ѣсть, пить, глазѣть по сторонамъ, ни о чемъ не заботиться, не писать, даже не читать русскихъ книгъ для библіографіи, — да это для меня лучше Магометова рая, а гурій не надо — чортъ съ ними!
Рощинъ ѣдетъ въ Москву 2 апрѣля, кажется, переманивать въ Питеръ Галахова. Онъ говоритъ обо мнѣ, какъ о потерянномъ мальчишкѣ, котораго ему жаль; говоритъ, что я никогда не умѣлъ покориться никакому долгу, никакой обязанности. Теперь черезъ Некр. пытаетъ о моихъ дѣлахъ, дѣлаетъ видъ, что принимаетъ участіе, и, кажется, ему хочется, чтобы я взялъ у него денегъ, да нѣтъ же — скорѣй повѣшусь. Вообще, ему, какъ видно, неловко, и онъ сконфуженъ. Слышалъ я, что онъ распространяетъ слухи, что хочетъ мнѣ отказать, какъ человѣку безпокойному и его изданію опасному. Поздно схватился!
Мнѣ непремѣнно нужно знать, когда именно думаетъ ѣхать М. С. Я такъ и буду готовиться. Альманаха при мнѣ напечатается листовъ до 15, остальные безъ меня (я поручаю надежному человѣку), а къ пріѣзду моему онъ будетъ готовъ, а въ октябрѣ выпущу.
Здравствуй Николай Платоновичъ! Наконецъ-то твое возвращеніе — уже не миѳъ. Я былъ на тебя сердить и больно, братецъ, а за что — спроси у Герцена. А теперь я хотѣлъ бы поскорѣй увидѣть твою воинобразную наружность и на радости такого созерцанія выпить редереру, — что это за вино, братецъ ты мой! Сатину и всѣмъ вамъ жму руку.
Спб., апрѣля 6. Вчера записалъ было я къ тебѣ письмо, сегодня хотѣлъ кончить, а теперь бросаю его и пишу новое, потому что получилъ твое, котораго такъ долго ждалъ. Признаюсь, я началъ было безпокоиться, думая, что и на мою поѣздку на югъ (о которой даже во снѣ брежу) чортъ наложитъ свой хвостъ. Чтоты мнѣ толкуешь о важности и пользѣ для меня отъ этой поѣзди? Я самъ слишкомъ хорошо понимаю это, и ѣду не только за здоровьемъ, но и за жизнью. Дорога, воздухъ, климатъ, лѣнь, законная праздность, беззаботность, новые предметы, и все это-бъ съ такимъ спутникомъ, какъ М. С., да я отъ одной мысли объ этомъ чувствую себя здоровѣе. И мой докторъ (очень хорошій докторъ, хотя и не Круповъ) сказалъ мнѣ, что, по роду моей болѣзни, такая поѣздка лучше всякихъ лѣкарствъ и леченій. И такъ, М. С. ѣдетъ рѣшительно, и я знаю теперь, когда я могу готовиться. Развѣ только что-нибудь непредвидѣнное и необыкновенное заставитъ меня отказаться; но, во всякомъ случаѣ, я надняхъ беру мѣсто въ маль-постъ. Вчера я именно о томъ и писалъ къ тебѣ, чтобы ты какъ можно скорѣе увѣдомилъ меня, ѣдетъ ли И. С. и когда именно. Вотъ почему сегодняшнее письмо твое ужасно обрадовало меня, такъ что куда дѣвалась лѣнь, и я сейчасъ же сѣлъ писать отвѣть, несмотря на то, что А. А. Т. ѣдетъ во вторникъ. Извѣстіе объ обрѣтеніи явленныхъ 500 р. — тоже не послѣднее обстоятельство въ письмѣ твоемъ, меня обрадовавшее. Только этихъ денегъ ты мнѣ не высылай, а отдай мнѣ ихъ въ Москвѣ. Оно проще и хлопотъ меньше; можетъ быть, станетъ ихъ на мѣсяцъ и по пріѣздѣ въ Питеръ, а тамъ — что будетъ, то и будетъ, а пока — vogue la galère! Нашему брату, подлецу, т.-е. нищему, а не то, чтобы мошеннику, даже полезно иногда довѣриться случаю и положиться на авось. Дѣлать-то больше нечего, а, притомъ, если такая поведенція можетъ сгубить, то она же иногда можетъ и спасти.
Ну, братецъ ты мой, спасибо тебѣ за интермессо къ Кто euноватъ? Я изъ нея окончательно убѣдился, что ты — большой человѣкъ въ нашей литературѣ, а не диллетантъ, не партизанъ, не наѣздникъ отъ нечего дѣлать. Ты не поэтъ: объ этомъ смѣшно и толковать; но, вѣдь, и Вольтеръ не былъ поэтъ не только въ Генріядѣ, но и въ Кандидѣ, однако, его Кандидъ потягается въ долговѣчности со многими великими художественными созданіями, а многія невеликія уже пережилъ и еще больше переживетъ ихъ. У художественныхъ натуръ умъ уходитъ въ талантъ, въ творческую фантазію, и потому въ своихъ твореніяхъ, какъ поэты, они страшно, огромно умны, а какъ люди — ограниченны и чуть не глупы (Пушкинъ, Гоголь). У тебя, какъ у натуры, по преимуществу, мыслящей и сознательной, наоборотъ — талантъ и фантазія ушли въ умъ, оживленный и согрѣтый, такъ сказать, осердеченный гуманистическимъ направленіемъ, не привитымъ и не вычитаннымъ, а присущимъ твоей натурѣ. У тебя страшно иного ума, такъ много, что я и не знаю, зачѣмъ его столько одному человѣку; у тебя много и таланта, и фантазіи, но не того чистаго и самостоятельнаго таланта, который все родитъ самъ изъ себя и пользуется умомъ, какъ низшимъ подчиненнымъ ему началомъ, — нѣтъ, твой талантъ — чортъ его знаетъ — такой же бастардъ или пасынокъ, въ отношеніи въ твоей натурѣ, какъ и умъ, въ отношеніи къ художественнымъ натурамъ. Не умѣю яснѣе выразиться, но увѣренъ, что ты поймешь это лучше меня (если еще не думалъ объ этомъ вопросѣ) и мнѣ же выскажешь это, такъ ясно и опредѣленно, что я закричу: эврика! эврика! Есть умы чисто-спекулятивные, для которыхъ мышленіе почти то же, что чистая математика, и вотъ, когда такіе умы принимаются за поэзію, у нихъ выходятъ аллегоріи, которыя тѣмъ глупѣе, чѣмъ умнѣе. Сочетаніе сухаго и даже влажнаго и теплаго ума съ бездарностью родитъ камни и полѣна, которые показывала, вмѣсто дѣтей, Рея Кроносу. Но у тебя при умѣ живомъ и осердеченномъ есть своего рода талантъ; въ чемъ онъ состоитъ, не умѣю сказать, но дѣло въ томъ, что я глупѣе тебя на много разъ, искуство (если не ошибаюсь) мнѣ сроднѣе, чѣмъ тебѣ, фантазія у меня преобладаетъ надъ умомъ, и, кажись, по всему этому, такому своего рода таланту скорѣе слѣдовало бы быть у меня, чѣмъ у тебя (уже по одному тому, что тебѣ читать Канта, Гегелеву феноменологію и логику ни почемъ, а у меня трещитъ голова иногда и отъ твоихъ философскихъ статей), а вотъ у меня такого своею рода таланта ни больше, ни меньше, какъ настолько, сколько нужно, чтобы понять, оцѣнить и полюбить твой талантъ. И такіе таланты необходимы и полезны не менѣе художественныхъ. Если ты лѣтъ въ десять напишешь три-четыре томика, поплотнѣе и порядочнаго размѣра, ты — большое имя въ нашей литературѣ, и попадешь не только въ исторію русской литературы, но и въ исторію Карамзина. Ты можешь оказать сильное и благодѣтельное вліяніе на современность. У тебя свой особенный родъ, подъ который поддѣлываться такъ же опасно, какъ и подъ произведенія истиннаго художества. Какъ Носъ въ гоголевской повѣсти того же имени, ты можешь сказать о себѣ: «Я самъ по себѣ!» Дѣятельныя идеи и талантливое живое ихъ воплощеніе — великое дѣло, но только тогда, когда все это неразрывно связано съ личностью автора и относится къ ней, какъ изображеніе на сургучѣ относится къ выдавившей его печати. Этимъ-то ты и берешь. У тебя все оригинально, все свое — даже недостатки. Но поэтому-то и недостатки у тебя часто обращаются въ достоинства. Такъ, напрямикъ числу твоихъ личныхъ недостатковъ принадлежитъ страстишка безпрестанно острить, но въ твоихъ повѣстяхъ такого рода выходки бываютъ удивительно хороши. Ниши, братъ, пиши, какъ можно больше пиши, не для себя, а для дѣла: у тебя такой талантъ, за скрытіе котораго ты вполнѣ заслужилъ бы проклятіе.
А объ Рощинѣ и О. З. ты напрасно хлопочешь. За себя лично и за другихъ я могу бояться худа; но въ отношеніи къ общему дѣлу я предпочитаю быть оптимистомъ. Тебя смущаетъ, что въ литературѣ не останется органа благородныхъ и умныхъ убѣжденій. Это и такъ, да не такъ. Я увѣренъ, что не пройдетъ двухъ лѣтъ, какъ я буду полнымъ редакторомъ журнала. Спекулянты не упустятъ основать журналъ, разсчитывая именно на меня. Обо мнѣ теперь знаютъ многіе такіе, которые ничего не читаютъ, и они смотрятъ на меня съ уваженіемъ, какъ на человѣка, одареннаго добродѣльною способностью дѣлать другихъ богатыми, оставаясь нищимъ. О. 3. уже стары, и въ нихъ я самъ старъ, потому что, наладившись разъ, какъ-то противъ моей воли, иду одною и тою же походкой. Я связанъ съ этимъ журналомъ своего рода преданіемъ: привыкъ щадить людей важныхъ только для него, и вообще держаться тона не всегда моего, а часто тона журнала. Вѣдь, и Рощинъ не могъ же не отразить своей личности въ своемъ журналѣ. Мнѣ надо отдохнуть, во-первыхъ, для спасенія жизни и возстановленія (возможнаго) здоровья, а, во-вторыхъ, и для того, чтобы стрясти съ сандалій моихъ прахъ О. З., забыть, что я образовывалъ съ ними когда-то сіамскихъ близнецовъ. Кромѣ того, у меня на памяти много грѣховъ, надѣланныхъ во время дно въ О. З. И какъ хорошо, что мои статьи печатались безъ имени, и я въ новомъ журналѣ всегда могу отпереться отъ того, что говорилъ встарь, еслибъ меня стали уличать! Жизнь — премудреная вещь; иногда перемѣна квартиры освѣжаетъ человѣка нравственно. Повѣрь мнѣ, что всѣ мы въ новомъ журналѣ будемъ тѣ же, да не тѣ, и новый журналъ не будетъ О. З. не по одному имени. Я надѣюсь, что буду издавать журналъ. А съ Рощинымъ мнѣ дѣлать нечего. Это страшно ожесточенный эгоистъ, для котораго люди — средство и либерализмъ — средство. Онъ очень уменъ по-своему и на Чичикова смотритъ совсѣмъ не какъ на генія, какъ смотримъ на него всѣ мы, а какъ на своего брата Кондрата. Но въ литературѣ онъ человѣкъ тупой и круглый невѣжда. Не пошли ему меня его счастливая звѣзда, его мерзкія О. З. лопнули бы на второмъ годѣ. Повторяю: личность его не могла не отразиться на О. З., и вотъ причина, почему въ нихъ такъ много балласту, почему толщину ихъ всѣ ставятъ въ порокъ и почему, короче, онѣ такъ гадки, несмотря на участіе въ нихъ мое и многихъ порядочныхъ людей. Я же не могу быть съ человѣкомъ на торговыхъ отношеніяхъ. Вотъ другое дѣло, еслибъ хозяиномъ О. З. былъ Боршъ, я готовъ бы остаться навсегда работникомъ этого журнала. Въ Рощину у меня никогда не лежало сердце, но все же думалъ о немъ лучше, чего онъ стоилъ. Оставаясь шри немъ, я долженъ лицемѣрить, на что у меня нѣтъ ни охоты, ни умѣнья. А писать у него изрѣдка — вздоръ, дудки. Ему самому смертельно хочется этого, и онъ уже подъѣзжалъ ко мнѣ чрезъ Панаева, да не надуетъ. У него разсчетъ вѣрный: я напишу ему въ годъ рецензій десятка два (разумѣется, столько хорошихъ, сколько это въ моихъ средствахъ), да статьи три-четыре: направленіе и духъ журнала спасется, а я за это получу много много рублей 500 серебромъ въ годъ. Кто же въ дуракахъ-то? А, между тѣмъ, хоть и меньше, а все срочная работа, а я изъ-за нея своего дѣла не буду дѣлать, а отъ его работы сытъ не буду. Онъ теперь мечется то къ тому, то къ другому, и никого не находитъ. Заказалъ статью Милановскому, котораго уже не разъ гонялъ отъ себя по шеѣ, какъ пустаго и гадкаго мальчишку. Не знаю, что будетъ впередъ, а пока я просто изумленъ тѣмъ, какъ имя мое вездѣ извѣстно и въ какомъ оно почетѣ у россійской публики: этого мнѣ и во снѣ не снилось. Вѣсть о разрывѣ давно уже прошла и въ провинцію. Всѣ подлецы и филистимляне петербургскіе (даже и совсѣмъ не литературные) въ восторгѣ, что у О. 3. волоса обрѣзаны, а сыны Израиля печалятся объ этомъ. Р. этого не ожидалъ. Но теперь онъ, кажется, все понялъ, но, думая, что я играю съ нимъ комедію, хочетъ выждать и переломить меня. Посмотримъ. Въ Москву онъ не поѣхалъ. У него образовалась фистула и онъ вытерпѣлъ довольно мучительную операцію, и теперь лежитъ. Но, вѣроятно, оправившись, поѣдетъ надувать Галахова. Съ Богомъ!
Кончаю письмо извѣстіемъ, что мы съ Некрасовымъ взяли билетъ въ маль-постъ на 26 апрѣля.
Одесса, 1846 г., іюля 4. Вчера получилъ письмо твое, любезный Герценъ, за которое тебѣ большое спасибо. Насчетъ перваго пункта вполнѣ полагаюсь на тебя; не забывай только одного — распорядиться въ тонъ случаѣ, если мы разъѣдемся.
Мои путевыя впечатлѣнія собственно будутъ вовсе не путевыми впечатлѣніями, какъ твои письма объ изученіи природы — вовсе не объ изученіи природы письма. Ты самъ знаешь, что и много ли можно сказать у насъ о томъ, что замѣтишь и чѣмъ впечатлишься въ дорогѣ. И такъ, путевыя впечатлѣнія у меня будутъ только рамкой статьи или, лучше сказать, придиркой къ ней. Они будутъ состоять больше въ толкахъ о скверной погодѣ и еще сквернѣйшихъ дорогахъ. А буду писать я вотъ о чемъ:
1. О театрѣ русскомъ, причинахъ его гнуснаго состоянія и причинахъ скораго и совершеннаго паденія сценическаго искусства въ Россіи. Тутъ будетъ сказано многое изъ того, что уже было говорено и другими, и мною, но предметъ будетъ разсмотрѣнъ à fond. М. С. игралъ въ Калугѣ, Харьковѣ, теперь играетъ въ Одессѣ, а, можетъ быть, будетъ играть въ Николаевѣ, Севастополѣ, Симферополѣ и чортъ знаетъ гдѣ еще. Я видѣлъ много, ходя и на репетиціи, и на представленія, толкаясь между актерами. Сверхъ того, М. С. преусердно снабжаетъ меня комментаріями и фактами, что все будетъ ново и сильно.
2. Въ Харьковѣ я прочелъ Московскій Сборникъ, луплю и наяриваю объ немъ. Статья Самарина умна и зла, даже дѣльна, несмотря на то, что авторъ отправляется отъ неблагопристойнаго принципа кротости и смиренія, и, подлецъ, зацѣпляетъ меня въ лицѣ О. 3. Какъ умно и зло казнитъ онъ аристократическія замашки Соллогуба! Это убѣдило меня, что можно быть умнымъ, даровитымъ и дѣльнымъ человѣкомъ, будучи славянофиломъ. За то Хомяковъ — я-жь его, ракалію! Дамъ я ему зацѣплять меня, узнаетъ онъ мои крючки! Ну, ужь статья! Вотъ безталанный-то ёрникъ! Потѣшусь, чувствую, что потѣшусь.
3. Я не читалъ еще ругательства Сенковскаго, но радъ ему, какъ новому матеріалу для моей статьи.
Изъ этого видишь, что моя статья будетъ журнально-фельетонною болтовней о всякой всячинѣ, сдобренною полемическимъ задоромъ. Ужь сдобрю!
Въ Калугѣ столкнулся я съ Иваномъ Аксаковымъ. Славный юноша! Славянофилъ, а такъ хорошъ, какъ будто никогда не былъ славянофиломъ. Вообще, я впадаю въ страшную ересь и начинаю думать, что между славянофилами дѣйствительно могутъ быть порядочные люди. Грустно мнѣ думать такъ, но истина впереди всего!
Здоровье мое лучше. Я, конечно, свѣжъ и замѣтно крѣпче, но кашель все еще и не думаетъ оставлять меня. Съ 25 іюня начались было въ Одессѣ жары, но съ 30 опять посвѣжѣло; впрочемъ, все тепло, такъ что ночью потѣешь въ легкомъ пальто. Началъ было я читать Данта, т.-е. купаться въ морѣ, да кровь прилила къ груди, и я цѣлое утро харкалъ кровью; докторъ велѣлъ на время прекратить купанья.
Вотъ что скверно. Послѣднія два письма отъ жены получилъ я въ Харьковѣ, отъ 22 и 27 мая, въ обоихъ она жалуется на огорченія и лихорадку; а съ тѣхъ поръ до сей минуты не получаю ни строки и не знаю, что съ нею дѣлается, тоска! Безъ этого мнѣ было бы весело far niente.
Соколовъ — славный малый, но впалъ въ провинціальное прекраснодушіе. Оттого, что ты въ письмѣ ко мнѣ не упомянулъ о немъ, чуть не расплакался. О, провинція — ужасная вещь! Одесса лучше всѣхъ губернскихъ городовъ, это — рѣшительно третья столица Россіи, очаровательный городъ, но — для проходящихъ. Остаться жить въ ней — гибель.
Натальѣ Александровнѣ мой поклонъ. А что-жь ты не пишешь г гдѣ теперь пьетъ Огаревъ и селадонствуетъ Сатинъ? Всѣмъ нашимъ жму руку. Что ты не сообщилъ мнѣ ни одной новой остроты Корша? Поклонись отъ меня его семейству и не сказывай Марьѣ Ѳедоровнѣ, что меня безпокоитъ неизвѣстность о положеніи моего семейства: она, пожалуй, сочтетъ меня за примѣрнаго (!) семьянина, а такое мнѣніе съ ея стороны хуже самой злой остроты Корша. Если не поклонишься, скажи имъ что-нибудь.
М. С. страдаетъ отъ одесскихъ жаровъ и своего чрева, — насилу носитъ его. Вамъ всѣмъ кланяется, а жертву своего обольщенія, Марью Кашперовну, цѣлуетъ — такой шалунъ!
Симферополь, 1846 г., сентября 6. Здравствуй, любезный Герценъ! Пишу къ тебѣ изъ тридевятаго царства, чтобы зналъ ты, что мы еще существуемъ на бѣломъ свѣтѣ, хотя онъ и кажется намъ куда какъ чернымъ. Въѣхавши въ крымскія степи, мы увидѣли три новыя для насъ націи: крымскихъ барановъ, крымскихъ верблюдовъ и крымскихъ татаръ. Я думаю, что это разные виды одного и того же рода, разныя колѣна одного племени, — такъ много общаго въ ихъ физіономіи. Если они говорятъ и не однимъ языкомъ, то, тѣмъ не менѣе, хорошо понимаютъ другъ друга. А смотрятъ рѣшительно славянофилами. Но — увы! — въ лицѣ татаръ даже и настоящее, коренное, восточное, патріархальное славянофильство поколебалось отъ вліянія лукаваго Запада: татары большею частью носятъ на головѣ длинные волосы, а бороду брѣютъ! Только бараны и верблюды упорно держатся святыхъ праотеческихъ обычаевъ временъ Кошихина: своего мнѣнія не имѣютъ, буйной воли и буйнаго разума боятся пуще чумы и безконечно уважаютъ старшаго въ родѣ, т.-е. татарина, позволяя ему вести себя куда угодно и не позволяя себѣ спросить его, почему, будучи ничѣмъ не умнѣе ихъ, гоняетъ онъ ихъ съ мѣста на мѣсто? Словомъ, принципъ смиренія и кротости постигнутъ ими въ совершенствѣ, и на этотъ счетъ они могли бы проблеять что-нибудь поинтереснѣе того, что блеетъ Шевырко и вся почтенная славянофильская братія.
Несмотря на то, Симферополь, по своему мѣстоположенію, очень миленькій городокъ: онъ не въ горахъ, но отъ него начинаются горы и изъ него видна вершина Чатыръ-Дага. Послѣ степей Новороссіи, обожженныхъ солнцемъ, пыльныхъ и голыхъ, и бы видѣлъ себя теперь какъ бы въ новомъ мірѣ, еслибъ не страшный припадокъ геморроя, который теперь проходитъ, а мучать началъ меня съ 24 числа прошлаго мѣсяца.
Настоящая цѣль этого письма — напомнить всѣмъ вамъ о Букинъонѣ или Букилъонѣ, — пьесѣ, которую Сатинъ видѣлъ въ Парижѣ и о которой онъ говорилъ Михаилу Семеновичу, какъ о такой пьесѣ, въ которой для него есть хорошая роль. А онъ давно уже подумываетъ о своемъ бенефисѣ и хотѣлъ бы узнать во-время, до какой степени можетъ онъ надѣяться на ваше со* дѣйствіе въ этомъ случаѣ.
Нѣтъ! Я не путешественникъ, особливо по степямъ. Напишешь домой письмо — и получаешь отвѣтъ на него черезъ полтора мѣсяца: слуга покорный пускаться впредь въ такія Австраліи!
Когда ты будешь читать это письмо, я уже, вѣроятно, буду на пути въ Москву. По сіе время еще не пришли въ Симферополь О. 3. и Б. для Ч. за августъ. Прощай. Кланяюсь всѣмъ нашимъ и остаюсь жаждущій увидѣться съ ними поскорѣй
P.S. Не знаю, привезу ли съ собою здоровья; но ужь бороду непремѣнно привезу: вышла, братецъ, бородка весьма недурная….
Въ заключеніе писемъ Бѣлинскаго слѣдуетъ напомнить, что альманаха онъ не издалъ, а статьи, собранныя и приготовленныя для него, передалъ въ Современникъ, который купили у Плетнева Панаевъ и Некрасовъ и въ которомъ положеніе Бѣлинскаго мало измѣнилось противъ положенія въ Отечественныхъ Запискахъ.
- ↑ Отечеств. Записки.
- ↑ А. А. Краевскому.
- ↑ В. Боткина.
- ↑ Въ примѣчаніяхъ къ письмамъ Огарева было разъяснено финансовое положеніе Огарева вслѣдствіе обязательствъ, которыя онъ принялъ на себя по отношенію къ своей женѣ, М. Л-нѣ.
- ↑ Это писано еще при жизни отца Герцена, когда послѣднія еще не имѣлъ независимыхъ средствъ.
- ↑ Краевскаго.
- ↑ М. Ѳ. Щепкину.
- ↑ Шевыревъ.
- ↑ Конст. Серг.