Викитека

Недочёты жизни современной женщины (Лухманова)

Случалось ли вам когда-нибудь проезжать мимо деревни летним поздним вечером? Вы видели обыденную, мирную картину отходящей ко сну деревни: в избах кое-где мелькал огонёк, ленивым лаем перекликались собаки, скрипела по дороге запоздавшая телега, где-нибудь в окне виднелась рука старухи, дёргающая верёвку подвешенной колыбели, и вам казалось, что всё здесь нормально, спокойно, что жизнь течёт здесь мирная, а может быть и счастливая. Вам грезилась какая-то элегия, мысли о беззащитности, голоде, смертности детей, о тяжёлой, угрюмой жизни наших тёмных крестьян вам в эти минуты даже не приходили в голову.

И, вдруг, оставив уже за собою красивую картину села, заснувшего в последних лучах заходящего солнца, вы слышите звуки набата. Страшные, дребезжащие, жидкие, беспомощные удары несутся с церковной колокольни и как раздирающий душу голос кричат: «Горим! Горим! Беспомощно, безвестно погибнем здесь все, наутро старые и малые останутся без крова, без пищи!..» Мигом вся дремотная лень слетела с вас, в мозгу проносятся страшные образы: соломенные крыши, маленькие рассохшиеся вёдра, загоны из дранок, за которыми стоит скот, узкие колодцы как единственные хранилища воды и неумелая, бестолковая, недисциплинированная помощь обезумевших от страха людей.

Не напоминает ли вам эта картина нашу собственную жизнь?

Может быть краски слишком густы, может быть набат не возвещает общего бедствия, может быть для всякого такого случая найдётся у нас хорошо организованная, верная помощь — может быть! Но тем не менее недочёты общей современной жизни велики. Но я — женщина, и мне кажется, что недочёты женской жизни так особенно болезненны, что не мешало бы нам, женщинам, сомкнуться и разобраться в наших делах.

Если мы сразу взглянем на современную женскую жизнь, нам покажется, что достигнутые результаты в борьбе за труд и самостоятельность женщины громадны:

Ясли, приюты — дневные и ночные, столовые, школы, воскресные занятия и развлечения растут и развиваются.

В институтах расширены курсы, введено широкое преподавание гигиены и домоведения, в гимназиях заводят речь о том, чтобы уничтожить золотую медаль, потому что обидно давать награду одной, когда её достойны в равной степени 10—15 человек.

Жажда ученья среди женщин громадная, ученья сопряжённого с упорным трудом, так как они требуют уравнения его с мужским.

На курсах нет отбоя от желающих поступить, а образовывающиеся комитеты со всем рвением, со всей добросовестностью хлопочут о развитии столовых, общежитий и касс для немедленной помощи.

Всюду русская девушка работает, русская женщина помогает ей и оберегает её.

Возникают женские общества и протягивают руку помощи интеллигентной труженице.

У нас не открылось в России ещё ни одного женского клуба, где женщины с комфортом могли бы танцевать, играть в карты и флиртовать.

Нет, каждое новое общество вносит в свой устав новую задачу для облегчения как в отношении здоровья, так и в отношении труда женской жизни.

Закон, как кажется, идёт навстречу всем этим начинаниям пересмотром бракоразводных дел и улучшением положения незаконнорождённых детей.

Вот с поверхностного взгляда мирная, идиллическая картина жизни современной женщины.

Женская эмансипация как мощная река идёт правильным течением, прорывая себе глубокое дно и расширяя берега. Как мелкие ручьи, отовсюду впадающие в неё и увеличивающие её полноводье, идёт частная работа, и усилия отдельных личностей служат тому же делу, а между тем мы слышим звон набата, мы сердцем нашим чуем горе и гибель. Опять повторяю: не пришло ли время нам сплотиться и разобраться совместно в наших делах.

Как первый недочёт жизни современной женщины я беру первичное воспитание девочки, которое состоит в том, что при первом появлении на свет наших детей мы начинаем уже делать между ними различие пола.

Справедливее будет сказать, что различие это мы подчёркиваем даже до рождения ребёнка: лента на чепчике, рубашечке, даже на кресте при крещении полагается уже в принципе для девочки розовая, для мальчика — голубая.

Все обряды для девочки и мальчика изменяются, в семье и в бедной, и в богатой наступает хотя короткое, но тем не менее ясно выраженное разочарование, когда первою является девочка, — желателен всегда мальчик.

Если ребёнок некрасив, но мальчик, это никого не огорчает, все говорят: «На что мальчику красота, — ему нужны ум и сила»; если девочка — дурнушка, все искренне огорчены: «Кому будет нужна умная рожа? А сила её и подавно… Ей не камни ворочать»…

Как только дети начнут ходить и прыгать, им не станут придумывать удобной, здоровой одежды, нет, им наденут мужской костюмчик и женское платьице.

Если ещё мальчика допустят до известных лет быть счастливым, бесполым существом под общим именем «ваву», то уж в девочке, напротив, — начнут сильно подчёркивать её пол вышивками, кружевами, перьями, иначе говоря, — начнут искусственно прививать ей страсть к тряпкам, блёсткам и побрякушкам.

Не только игры детей делятся на игры мальчиков и девочек, но и самые игрушки в магазинах продаются для мальчиков и для девочек.

В безыскусственном царстве животных мы видим совершенно другую картину. Котята, щенята, тигрята и львята — все зверёныши, которые впоследствии будут обладать гибкостью или страшной силой и свирепостью, до своего полового развития остаются безразлично молодыми животными; у них — одинаковая грация, одинаковая хитрость и совершенно одинаковый вид.

У хищных животных качества эти у самки по достижению ею половой зрелости развиваются даже сильнее, чем у самца, потому что на её долю выпадает и прокормление, и защита детёнышей.

В людском же обществе совершенно наоборот: мы с самых ранних лет стараемся изнежить, обессилить девочку, дать ей понять её пол, заставить её свыкнуться с мыслью о своей слабости, беспомощности и подчинённости. Она с молоком матери всасывает в себя убеждение, что вся общечеловеческая деятельность принадлежит мужчине, а для неё есть своя особая, женская сфера, с женскими понятиями и женской деятельностью.

Учить, управлять, производить — удел мужчины.

Украшаться, подчиняться и получать готовое производство — участь женщины.

Мужчина может писать, женщина должна шить.

Мы приучаем девочку ходить, держаться, говорить и смотреть совсем иначе, чем мальчика. Мы предоставляем мальчику свободу расти, развиваться и выяснять свою самостоятельную личность, мы выделываем девочку, старательно выливаем её в старую, хорошо известную нам форму и тщательно подавляем в ней всякую самобытность.

То, что мальчик смеет, о том девочка не должна и помышлять; мальчикам мы внушаем покровительство над девочкой, а девочке — слепое доверие в превосходство мальчика, и таким образом заранее готовим властелина и рабу; мужчина с колыбели привыкает смотреть на женщину как на существо, которым надо руководить, и женщину приучаем всегда рассчитывать на помощь и защиту мужчины. Мальчик должен быть храбр, трусливая, робкая девочка кажется особенно прелестной. Мальчик должен быть правдив, девочку мы сами учим хитрить и лукавить, называя это ласковостью и застенчивостью. Мальчик может рвать и бить свои игрушки, кричать, драться, много есть, пить, много бегать, это всё качества «молодца», девочка должна подавлять все свои порывы, быть во всём грациозна и умеренна, иначе она будет несносна, невоспитана, и её начнут обуздывать всеми мерами. Мальчику мы даём палку, мяч, лапту, девочке — куклу, которую она сентиментально нянчит и целует.

Есть мнение, что игра в куклу — это трогательная эмблема материнства, но тогда спросите любую девушку, имевшую в детстве много кукол, где теперь все её фарфоровые, деревянные и тряпичные дети, и она расскажет вам длинный мартиролог этих разбитых, искалеченных, подаренных, выброшенных, пропавших без вести детей. Если мы связываем с куклой идею будущего ребёнка, то не должны дарить ей маленьких, нарядных дам, а это должен быть толстый «ваву», с которым её надо научить играть, т. е. по всем правилам искусства выучить её пеленать, носить, купать этого ребёнка, петь ему песни, обшивать, но непременно самой, менять его бельё и опять-таки самой же стирать его и гладить.

Такая игра, в которой принимала бы участие и мать, была бы, конечно, для 8—9-летней девочки первыми практическими уроками ухода за ребёнком, но в эти годы у нас девочки уже редко играют в куклы, это — период, с которого начинается бессистемное чтение плохих детских книг и ломанье заводных игрушек, а до этих лет мы наполняем комнаты наших девочек кукольными одалисками, валяющимися день и ночь в шёлковых платьях и юбках по коврам и диванам.

Словом, — с самого рождения ни на минуту не даём девочке быть человеком, не хотим даже в первые, бессознательные годы дать её телу и духу полную свободу развиваться. Мы перерабатываем все её члены: руки, ноги, талию, волосы, как и её характер, понятия и поступки на узко специально-женский лад, и потом удивляемся — отчего и откуда идёт вечная рознь между мужчинами и женщинами, отчего два пола, созданные для того, чтобы жить тесною, слитною, общечеловеческою жизнью, не понимают даже друг друга и смотрят диаметрально противоположно на одно и то же жизненное положение.

А между тем жизнь идёт своими таинственными, неизвестными нам путями, скрывая от нас даже самое близкое будущее. Жизни нет дела до наших людских распределений на сильный и слабый пол, и часто смерть похищает сильного мужчину, оставляя на руки слабой женщине заботу не только о семье, но иногда и весьма сложные, запутанные дела. Вот тут-то и проявляется вся ложь женского воспитания. Женщина, изнеженная, привыкшая жить за чужой спиной, не знающая законов, не имеющая никакого жизненного опыта, гибнет не только сама, но губит и детей, и дело. Женщина же умная, с характером, которую воспитание не изнежило и не исковеркало, проявляет в таких испытаниях не дамские, никому не нужные качества, а общечеловеческую смекалку, ум, спокойствие и смело берётся за дело, не боясь ни насмешек, ни неизбежных, на первых порах, ошибок. И таких матерей, заменивших собою в семье и отца, и работника, мы встречаем во всех слоях общества: среди крестьян, среди купечества и среди высшей аристократии. Нечего нам называть исторические имена таких женщин, каждый из нас в современной жизни встречал таких матерей и тружениц, но, к сожалению, они составляют исключение, большинство же женщин, воспитанных как особа слабого пола, попав в такое положение, теряются и гибнут, если не встретят на своём пути нового мужчину, который возьмёт их под своё покровительство. Вот почему самые богатые матери должны воспитывать своих дочерей с разумным взглядом на жизнь, с хорошо направленной волей и практическими знаниями, которые всегда, во всяком положении дадут ей возможность не потеряться, не погибнуть самой и не погубить детей. Дочь надо воспитывать как человека, а не готовить из неё специально «барышню», из которой выйдет «дама».

Когда девочки нашего среднего круга подрастают, то являются три пути для их воспитания: 1) домашнее; 2) институтское; 3) гимназическое.

Домашнее воспитание бывает двух сортов: 1) когда родители настолько богаты и идейны, что смело берут на себя воспитание и учение по серьёзно обдуманной, определённой программе; 2) когда девочка болезненна, с плохими способностями и не может выдержать режима общественного воспитания.

О домашнем воспитании трудно говорить, оно всецело зависит от личных качеств семьи и от среды, в которой семья вращается, и может дать как самые лучшие, так и самые печальные результаты.

Институтское воспитание имеет много за себя, но ещё более против себя. Хорошие стороны институтского воспитания состоят в добросовестном среднем образовании, которое там дают детям, в хороших гигиенических условиях и в непрерывном надзоре; из института безусловно выходят благовоспитанные девушки.

Этим и исчерпывается весь актив институтского воспитания; пассив его гораздо разнообразнее.

Прежде всего институт — это оранжерея для культивирования женственности, для выделки всех специальных преимуществ и недостатков особы женского пола.

Институтская дисциплина убивает самостоятельность, система воспитания состоит в искоренении всякой инициативы, всякого проявления своего «я». Поклоны, жесты, манера ходить, держаться, говорить, даже думать делаются общеинститутскими, что и накладывает на всех воспитанниц особый, всем известный штамп.

Первый институт был основан императрицей Екатериной Великой. Это был первый идейный протест против господствующих тогда жестоких нравов общества. Девочки самых родовитых семейств принимались в институт не иначе, как после подписки, данной их родителями, что они вполне отрекаются от воспитания своих детей в течении 9 или 11 лет, смотря по годам поступавшей в институт девочки.

Институтки воспитывались в полном незнании реальной жизни. Начальницам и классным дамам вменялось в обязанность занимать сердце и ум девочек полезными, но необременительными сведениями, и всегда соединёнными с приятными впечатлениями. Известия о семейном горе, даже о смерти близких не передавались девочкам в стенах института. Первые 40 учениц, выпущенные Бецким из института, вызвали злую эпиграмму, о которой и теперь упоминается в «Русской старине»: «Пустил в свет Бецкий сорок кур, всё преотменных дур»…[1]

Но эти неземные создания, роль которых была смягчать нравы и насаждать культуру, были далеко не дурами, и многие из них играли впоследствии при дворе Екатерины Великой и при императоре Павле выдающуюся роль именно как защитницы светлого и чистого.

Но со времени Екатерины Великой и до наших дней весь строй общественной жизни изменился, а закваска беспочвенности осталась всецело в институтах.

Классная дама дрессирует девочек, но не может воспитывать их в духовном смысле; имея класс в 20—30 человек, она не может задаваться тем, что каждая душа её воспитанницы составляет отдельный, сложный мир. Она едва успевает и то со страшным напряжением внимания и сил держать в стройном порядке это маленькое стадо, дисциплинировать, поддерживать внимание во время уроков, укрощать шалости и ссоры, помогать приготовлять уроки.

Если мы вычтем из дня часы обязательных шести уроков в день, часы чая, завтрака, обеда и ужина, рекреации, когда дети предоставлены себе, и подготовление к следующим урокам, то вы ясно поймёте, что нет возможности найти ещё время для интимного изучения души и характера каждой отдельной воспитанницы.

Классная дама все эти миры подводит под один знаменатель и для всех старается подобрать одни и те же правила воспитания. Если вы спросите классную даму, делавшую свой выпуск, т. е. проводившую свой класс от поступления до окончания курса, — знает ли она своих учениц, она ответит вам: «Конечно, да» и не солжёт; она знает их поступки и проступки, по ним она составляет себе понятие об их характере и способностях, но всё это только продукт её наблюдений за поведением и учением воспитанниц, выросших на её глазах. Если бы какая-нибудь классная дама взялась предсказать как в жизни, в серьёзных вопросах поступит та или другая, то могли бы выйти самые грубые ошибки: из девочек с аттестатом ангелов вырабатываются сплошь и рядом самые чистокровные ведьмочки, из первых учениц выходят пустоголовые болтушки, из лентяек — энергичные женщины, из бесенят, портивших кровь своим наставницам, — прекрасные матери семейств… Почему? — Потому, что душа девочек спала во время их институтского воспитания, а жил только темперамент ребёнка сангвиника, холерика или лимфатика. Институтки, не поступившие на высшие курсы, могут претендовать только на место гувернанток и учительниц для детей, лектрис, переписчиц, редко переводчиц, даже компаньонкой институтка не может быть, потому что характер её не определён, и ум не развит. Непрактичность институток, выросших на всём готовом, известна всем; привычка жить под авторитетом заставляет их подпадать под влияние первых встречных людей. Стоимость время и денег им неизвестна, зато они хорошо знают, что для благовоспитанной барышни замужество есть самая желанная пристань.

Щедринские генералы мечтали о мужике, который всё умеет,[2] институтки мечтают о женихе, с появлением которого всё устроится.

Прототипом института стоят, конечно, корпуса, но корпус имеет право специализировать вверенных ему воспитанников, потому что тот, кто отдал туда своего сына, знает, что обрёк его на известную карьеру. По окончании курса кадет производится в офицеры, получает определённое жалованье, определённое место и вступает в сферу деятельности, к которой вполне подготовлен, мало того, в полку он находит товарищество, поддержку, словом, — вступает в полковую семью.

Если бы институты, воспитывающие специальную институтку, выпускали бы её в жизнь при одинаковых условиях, т. е. с постоянным казённым местом, жалованьем и пенсией, то было бы оправдание этому узко-шаблонному воспитанию, но воспитывать институтку вне жизни и выпустить её потом в водоворот борьбы за существование — это всё равно, что в клетке вырастить канарейку, а потом выпустить её в лес за добыванием пищи.

Но главное, в чём я обвиняю институт, это в его косности.

Я кончила в Петербурге институт более 30 лет назад,[3] и всё та же комедия блестящего поверхностного образования разыгрывается в нём теперь как тогда, и всё производятся те же опыты ввести в институтское образование кройку, шитьё, ведение домашнего хозяйства, гигиену ребёнка. Всё это как было опытом 30 лет тому назад, так опытами, то применяющимися, то отменяющимися, осталось в институтах и теперь. И при мне на выпусках играли на четырёх и восьми роялях, декламировали сценки из Расина и Мольера, рисовали карандашом и акварелью портреты maman[4], на публичном экзамене выставляли роскошные капоты и бельё, и тем не менее и теперь как тогда из 25—30 выпускных более 20 не умели и не умеют не только кроить или шить, но даже зашивать что-нибудь на себе, не сумеют набросать простого плана и уж, конечно, не сварят себе тарелки супа.

Пусть мне ответят фактами, что на выпускном экзамене любая из девочек может сшить небольшую заданную ей работу, только не дырочки и не фестончики гладью, пусть заставят её вымыть и выгладить себе хотя бы пелеринку, разобраться в качестве и цене провизии, найти нужное количество для известного числа порций и обстоятельно объяснить, как подаётся ребёнку первая помощь в том или другом случае! Я думаю, что доказать эти как и многие другие знания, занесённые в её диплом, очень трудно. Бесспорно, как я уже сказала, институты сыграли в прошлом свою громадную, плодотворную роль: они дали России первых образованных матерей, гувернанток и учительниц, но теперь они не согласуются с жизнью и насильно удерживают женщину в пелёнках детства.

Гимназия хороша уже тем, что не берёт на себя задачу окончательного образования, она только переходная степень к дальнейшему развитию девушки и даёт хорошо подготовленную к тому почву. Гимназия развивает дух товарищества, самостоятельность и выносливость, ежедневное хождение в школу, во всякую погоду, закаляет девочек, обязанность самой нести свои книги отучает её от вечного расчёта на прислугу. Затем громадная разница состояния и сословного положения учащихся знакомит богатую девушку с крайней нуждой её подруги, заносчивость привилегированных детей пропадает при виде успехов и даже превосходства над ними детей низшего класса. Но гимназия (для приходящих), к сожалению, большею частью только учит, предоставляя воспитание дому, и там, где это не идёт рука об руку, где дом портит и развращает ребёнка, там школа остаётся почти бессильной, но где дело идёт согласно, достигаются действительно хорошие результаты.

Гимназистки хуже институток изучают языки, музыку, рисование и домоведение, но они не так оторваны от реальной жизни, ближе стоят к домашнему очагу, больше знают и средства своих родителей, и общую, реальную стоимость всего окружающего, отношение к мужчинам у них проще, ровнее, нет глупого обожания, нет огульного поклонения перед воображаемым идеалом, потому что их не запугивают мужчиною, не преследуют как институток за самые обыденные, простые встречи и разговоры с учителями и своими сверстниками другого пола. Все эти запрещения только подстрекают нездоровое любопытство, упрямство и ведут к глупым и ненормальным отношениям. В Америке девушки и юноши предпринимают вместе прогулки, устраивают вечеринки, и там чрезвычайно редки случаи безнравственного поведения, потому что там молодёжи проповедуют не рознь, а напротив, гордое сознание собственной самостоятельности в поступках и чистоты взгляда на семью. Там мужчина, нарушивший чем-либо правила нравственности, так же осуждается всем обществом и наказывается презрением как и виновная женщина. Кроме того, он, по соглашению, или обязан жениться на скомпрометированной им девушке, или платит денежный штраф и во всяком случае чувствует презрение общества к своему поступку. Вот если бы и у нас мужчины допустили среди себя такие же взгляды на обязательную ответственность своих поступков, если бы они не покрывали своих сыновей и товарищей, а высказывали бы явное презрение к лёгкости взглядов на известные отношения, то общий уровень нравственности сразу бы повысился.

Так как гимназия непременно требует добавочного курса, то там, где нет возможности перейти в высшие учебные заведения, необходимо добавить профессиональные курсы, так как соединение одного с другим должно способствовать верному заработку.

Потребность учения и знания в широком смысле слова так сильна в современной женщине, что кончившей курс теперь считается только девушка, прошедшая высшее женское образование. Гимназия и институт остаются переходными стадиями, и если гимназистка или институтка не имеют средств от семьи, то заработок её будет невелик, и занять прочное место среди борющихся за кусок хлеба ей будет очень трудно.

Идеалом всех ищущих труда является получение места в каком-нибудь учреждении. Как это ни странно покажется, но, несмотря на громадную конкуренцию, легче получить место, чем удержать его.

Удержать место трудно потому, что все наши служащие ещё пионерки в этом деле, за нами не лежат традиции служивших матерей и бабушек, в нас нет убеждения, что мы имеем право и что способны выполнить предстоящие нам обязанности.

Добившуюся места с первых шагов пугает всё; и там, где мужчина быстро осваивается, не рассчитывая ни на любезность товарищей, ни на внимательность начальства, женщина падает духом. Её связывает уже одно то, что для получения места она должна была просить, искать протекции, она уже не в прямых отношениях к начальству, она глядит с благодарностью на Ивана Ивановича, который принял её по просьбе Василия Петровича, она согласилась и на сверхкомплектное место и на временную работу двух-трёх месяцев без жалованья, она старается изо всех сил, конфузится, горячится, нервничает, беспрестанно обижается на грубость или на любезность окружающих её мужчин, и долгие годы, пока молода и хороша, служба её — всё какое-то неустроенное положение, всё ещё зависящее от чьей-то доброты, от чьего-то произвола.

Вот картина неустройства женской службы, нет для них правильных штатов, нет ясных прав на поступление, содержание и повышение. Они допущены во многих местах, но ещё не призваны служить; штаты служащих женщин то сокращаются, то расширяются, то открываются, то закрываются. Я не говорю об ясно выработанных занятиях женщин при казённых учреждениях, там может быть менее произвола, но их слишком недостаточно для всех, ищущих мест.

Женщина за последний десяток лет бесспорно одержала над жизнью громадную победу.

Она опростилась, сузила свои требования, она работает неустанно и, несмотря ни на какие препятствия, идёт вперёд. Слабые не выносят борьбы, гибнут, им на смену идут другие, более смелые, более энергичные, и горизонт всё расчищается. Не дошла русская женщина только до того, до чего дошла женщина в Германии и во Франции, а в особенности в Америке: нет ещё среди наших трудящихся женщин сплочённости и солидарности, совсем не развита взаимопомощь, нет предприимчивости, почти нет общих касс, которые развились бы настолько, что могли бы дозволить, например, как это делается везде заграницей, арендовать на лето какую-нибудь ферму, где могли бы по очереди отдыхать все слабые.

Не развит у нас ещё корпоративный дух, и не развито доверие. Если при каком-нибудь деле образуется комитет, то немедленно члены общества начинают относиться к нему враждебно и тормозить его действия.

Во всех обществах отношения членов к комитету доходят до детских курьёзов. Я знаю выставки, концерты и балы, которые затевались комитетом какого-нибудь общества для усиления средств — и блестяще проваливались, потому что члены общества не только не раздавали билеты, не хлопотали об успехе, но и сами не явились и потом злорадно смеялись над провалом предприятия, задуманного комитетом.

Мало того — при всех существующих обществах работают обыкновенно всего несколько лиц, и всё одни и те же, работают усердно, бескорыстно, и им никто не благодарен, никто не ценит их труд. Удивительная, чисто-русская черта наших женщин — необыкновенная гордость, соединённая с необыкновенною требовательностью: они не желают просить, не хотят одолжаться и в то же время готовы всегда бросить в лицо обществу, членами которого состоят, что оно о них не заботится, что оно знать не хочет о бедственном положении такой-то… Надо не только отыскивать средства, помогать, но ещё и разыскивать тех, кому надо помочь. Между нашими девушками и женщинами, выбравшими одну и ту же деятельность, замечательно мало солидарности. Казалось бы, все идут вместе, и между тем каждая остаётся одинокой, настоящая женская дружба встречается гораздо реже мужской, а, между тем, только сплотившись в общество, только создав при всех корпорациях кассы взаимопомощи, обзаведясь своим хозяйством, в виде дешёвых квартир, дешёвых столовых, общих мастерских, мы достигнем того, что не будут больше умирать по чердакам и подвалам молодые и старые труженицы, потерявшие работоспособность, не будут находить в трущобах и больницах умирающих буквально с голода, потерявших место или работу старых гувернанток и учительниц.

Мы жалуемся и при том справедливо, что мужчина и нравственно, и материально обесценивает наш труд, что за то же количество часов, за ту же доброкачественность работы, где мужчине платят рубль, женщина получает гривенник, но надо же сознаться, что в этом более всего виноваты мы сами… Мы сами не ценим ни наше время, ни наш труд. Мы так привыкли даром отдавать и то, и другое, что мы даже конфузимся требовать вознаграждение, мы прежде всего не уверены в том, что делаем, и не умеем отстоять себя от эксплуатации, мы всегда боимся, что нас сейчас заменят другими, что ищущих работы так много, что стоит одной отказаться, как за нею потянутся десятки рук.

Вот это неделовитое отношение к делу и составляет крупный дефицит нашей женской жизни.

Мудрая пословица говорит: «Уважай сам себя, если хочешь научить других уважать тебя». И это совершенно справедливо: предложением своего труда по невозможно дешёвой цене мы сбиваем цену другим без всякой пользы для себя.

Женщина разбрасывается, хватаясь за всё, между тем время ясно доказало, что надо специализироваться, сузить сферу предложения своего личного труда, но зато совершенствоваться в том, что предлагаешь.

Баба, пришедшая из деревни, может поступить хоть в няньки, хоть в кухарки, хоть в горничные, ей всё равно, потому что она ровно ничего не знает, ей дадут три рубля жалованья и начнут обламывать, но чуть через два-три года она обломается, из неё уже выйдет прислуга по специальности: горничная, кухарка или смышлёная, расторопная, желающая уже быть одной прислугой.

Мы же, женщины образованные, продолжаем искать работы: переводов, переписки, уроков или заведования хозяйством, словом, — сознаёмся, что ищем крова и хлеба и готовы за это делать всё, даже то, о чём не имеем понятия.

Если бы у нас были сильно развиты женские общества и женские бюро для подания совета женщинам во всех затруднительных обстоятельствах, кабинеты для консультаций по женским делам, мы могли бы всегда помочь такой нуждающейся, заставив её разобраться в своих знаниях и найти хоть одно, которое действительно соответствовало бы её способностям.

Мужчина станет с уважением относиться к женскому труду, когда женщина сама будет уважать его, и когда труд её действительно будет соединён с тою самоуверенностью, которую даёт только знание и навык.

Один из главных дефицитов женской жизни — если даже не самый главный — это любовь.

Любовь есть редкий дар, такой же как красота и гениальность, любить умеют только хорошо уравновешенные, возвышенные натуры, любовь не знает ни измены, ни разочарований, — то же чувство, что мы привыкли называть любовью, чувство изменчивое, скоропроходящее, чувство, которое вспыхивает чуть не при первой встрече между мужчиной и женщиной, идёт, быстро разрастаясь, и кончается скороспешным браком или, так называемой, любовной связью, это чувство хотя часто приводит людей и к самоубийству, и на скамью подсудимых, — не любовь, а баловство, игра крови и воображения, — это самообман, гипноз голодного человека, который, не имея хлеба, жуёт цветы и уверяет, что это не только утоляет голод, но составляет его естественную пищу.

Если верить людям, то любовь — самое обыкновенное чувство, и все ошибки, разочарования, несчастные супружества, постыдные связи, всё это проделывают люди ради любви, а я скажу наоборот, — всё это — достояние людей, не умеющих любить и не способных даже понять это глубокое, серьёзное чувство.

К несчастью мы воспитаны целым рядом поколений женщин, которых из рабства, из унизительной ничтожности любовь поднимала до трона. Девушка, красивая и понявшая всё значение мужской любви, жила только мечтами о ней, подготовляясь к тому, что явится «он» и раскроет перед нею двери, дающие доступ в какой-то волшебный дворец, полный блеска, радости и богатства.

Красота с уменьем нравиться была ступенькой, с которой можно было шагнуть во все сферы, и для этого от женщины требовалось только одно: не надо было ни ума, ни талантов, ни знания, — одна красота с уменьем понравиться и завлечь.

Любовь изображали всегда крылатым божеством, лёгким, порхающим, любви посвящены все искусства: литература, поэзия, живопись, сказки, песни, драмы, — всё любовь… И везде красивая, пустая, легкомысленная женщина одними чарами любви сковывает и подчиняет себе сильного, умного, властного мужчину.

И долгое время женщины были буквально пропитаны жаждой любви. Эту любовь как волшебный плащ они накидывали чуть не на каждого встречного мужчину, и кто запутывался в нём, тот и становился любимым человеком. Словом, — я хочу сказать, что любовь была сутью жизни, а мужчина был только необходимым аксессуаром, без которого нельзя было разыгрывать любовные симфонии.

Вот откуда и идёт легенда о слепой любви, вот откуда и вытекает ряд несчастных браков и постыдных связей.

Кто из нас не может привести в пример людей, женившихся по страстной любви и быстро разошедшихся по полному несходству характеров? Если вы спросите которого-нибудь из них: «Как же вы раньше могли не заметить этого?», вам непременно ответят: «Господи, да я тогда был влюблён!»

Что же это значит: «был влюблён»? Значит любовь и влюблённость совершенно разные чувства? К сожалению, это правда… Безумно влюблённый может вовсе не любить… Разве мы не знаем женатых людей, не желающих разбить спокойствия и комфорта своей домашней жизни и в тоже время влюбляющихся в девушек и входящих с ними в связь? Опять-таки спросите любого из таких господ, что заставило его обречь девушку на унижение, стыд, на кражу, так как она должна была скрывать свои отношения, красть его заботу и ласку от легальной семьи.

Он скажет: «Я влюбился»…

Спросите её, — как могла она согласиться на эту жизнь?

Она тоже ответит: «Я была влюблена»…

— Так почему же теперь он бросил вас, с ребёнком, без всяких средств?

— Потому, что теперь разлюбил…

Ей можно ответить:

— Он никогда не любил вас!

После любви может идти ненависть, месть; эти чувства за обман, за измену, за попрание любви иногда вспыхивают в человеке. В гордом сердце они ведут к желанию забыть, стереть из памяти черты лица, звуки голоса, самое имя когда-то любимого человека. В низком сердце и в грубом уме они ведут к мести и к преступлению. Но нельзя допустить, чтобы можно было просто разлюбить… Любил, целовал руки и ноги, называл: «моё счастье», «моя жизнь», ревновал к подруге, цветку, собачонке, а затем забыл, бросил, встретил, так почти не узнал, а услыхал, что погибает с голода или умирает в больнице и спокойно поехал ужинать с другой, нет, — это не любовь!..

В женской любви всегда есть потребность прочности чувства. Хорошая женщина мечтает о возможности перехода любви к тесной дружбе. Она гордится более всего товариществом любимого человека, его откровенностью и посвящением её в свои мысли и дела.

Мне всегда казалось, что мужчина ошибается, думая что женщина ставит выше всего чувственную любовь, — женщина только знает, что без такой любви не приобрести ей мужской дружбы, мужского товарищества, но она смотрит на первую любовь как на переходную ступень ко второй, и право жить не стоило бы, если бы не было впереди надежды на жизнь спокойную, на хорошую жизнь двух товарищей, которые безусловно верят друг другу, изучили в мельчайших подробностях взаимные недостатки и умеют их обходить и прощать.

Что может быть для женщины выше сознания, что есть человек, который никогда не бросит её пока жив, никогда не променяет её на другую, более молодую, более красивую, что она может верить каждому его слову, спокойно расставаться с ним и радостно ждать свиданья.

Счастью этой интимной, тесно связанной, честной дружбы до гроба нельзя предпочитать искусственно подогреваемые тайные радости тайной связи или временную влюблённость.

Если бы все женщины думали так, то они пожалели бы себя и своих дочерей! Они прокляли бы влюблённость, которая заставляет их выходить замуж пли вступать в связи с людьми, которых они буквально не знают, т. е. мысли, мнения, домашняя жизнь которых составляет для них даже неинтересную тайну! Он, его глаза, его улыбка и больше ничего! Да разве не унизительно, что человек ничего не даёт вам из своей жизни, кроме этих глаз, улыбки и слов?

Без любви, без всяких семейных отношений женщина нуждается в обществе мужчины, и она должна приучить мужчину нуждаться в обществе женщин.

Что такое хорошее общество, если не простое, свободное общение женского ума с мужским, женской тонкой, нервной природы с положительным и деловитым характером мужчин?

Ещё не так давно считалось, что комфортом и спокойствием может пользоваться только семейный человек, что для холостого человека нет ни удобного помещения, ни хорошего стола, ни приличной прислуги. В настоящее время не только многие холостые мужчины живут самостоятельно и независимо с полным комфортом, но в больших городах образовывается и целый класс холостых женщин, которые ещё с большим уменьем устраивают свой угол, но всё-таки главного и у тех, и у других не хватает: не хватает простой человеческой жизни, везде царит тот же культ флирта и влюблённости, везде отношение мужчин с женщинами переходит на эту почву, или наоборот: и те, и другие живут угрюмо и уединённо, хотя мужчина имеет широкий суррогат семейной жизни во всевозможных клубах, на своей службе, за картами; ему есть чем заполнить свободное время, женщина же после часов занятий или службы остаётся в самом печальном, тяжёлом одиночестве.

Если женщины сами не пожалеют себя, не проникнутся уважением сами к себе, не откажутся от влюблённости, от игры в любовь, от недостойного флирта, то жизнь их всегда будет полна только пустыми и унизительными драмами; они должны культивировать дружбу, честную, прямую дружбу, как между собой, так и с мужчинами, они должны поставить общечеловеческие интересы выше своих личных маленьких, они должны бросить свою дразнящую, вызывающую манеру держать себя с мужчинами, должны выучиться смотреть ясно и прямо, говорить честно и откровенно свои мысли, должны перестать быть только существами женского пола, а сделаться женщинами, полными женской прелести, спокойствия, доброты, снисходительности, готовыми всегда встать на защиту того, кто страдает, нуждается в покровительстве, должны быть женщинами без всякого посягательства на мужские недостатки: напускную смелость, шумливую заносчивость, насмешку и пренебрежение над всем и над всеми, кто нуждается в их помощи, и, наоборот, должны переняться мужскими достоинствами: верностью данному слову, систематичностью в работе, выносливостью труда, уменьем не скучать в одиночестве.

Женщина с такими качествами должна верить в любовь, должна ждать её, такая женщина сумеет и любить, и внушить любовь, и любовь такой женщины будет действительным счастьем. Любовь придёт вместе с товарищескими отношениями и перейдёт в хорошую, прочную дружбу, под охраной которой будет расти и развиваться будущее, более счастливое поколение.

Женщины должны бороться против лёгких связей, преследовать флирт, унижающий женщину, и своих дочерей воспитывать вне раздражающей любовной атмосферы, со здоровым понятием о любви как вечной, прочной дружбе, как основе семьи.

У женщин вообще шаткий и неустойчивый взгляд на свою собственную особу и на свою жизнь; они вечно сбиваются то на роль рабы и мученицы, то на роль царицы и руководителя, а между тем, нужнее всего быть просто человеком, но человеком в силу законов природы обречённым на весьма ясно выраженную деятельность жены, матери, воспитательницы своих детей. Если условия жизни не дали ей удовлетворения именно в этой женской сфере, то, конечно, ей надо изменить направление своей деятельности и перенести интерес работы из своего гнезда на общественные интересы. Если она получила хорошее основное образование и войдя в сознательные годы избрала себе специальность сообразно своим способностям, то будь она кухарка (в широком смысле хозяйства), фермерша, огородница, швея, докторша или археолог, она непременно найдёт применение своих знаний и хорошее вознаграждение за труд.

Но хорошо работать можно только в сфере любимого труда, для этого необходимо специализироваться. Если я обожаю стряпать и взялась давать уроки ненавистной математики только потому, что мне их предложили, то я буду и скверным учителем, и дадут мне за мой посредственный труд гроши. Если же я, не стыдясь своей наклонности, поступлю на кулинарные курсы, доведу до совершенства свои знания, то мне останется только ещё одно — побороть в себе нелепый предрассудок об унизительности иных профессий и искать места шефа кухни при хорошо и богато поставленном доме. Итак, относительно всех профессий, следует раз навсегда решить, что унизительных — нет, и что то, что хорошо знаешь и хорошо исполняешь — хорошо и оплачивается.

«С ремеслом за плечами не пропадёшь»… — говорит совершенно справедливо русская пословица. Недочёты современной женской жизни состоят в фальшивом взгляде женщин на обязанности семейные, нравственные и общественные.

Я не могу в деталях касаться разбора всех этих отношений, я скажу только, что женщина взваливает на себя массу ненужных обязательств, приносит массу бескровных жертв, которые никем не оцениваются, а только портят её собственную жизнь.

Человек нравственно и умственно развитой не может жить без обязанностей, он создаёт их сам и сам первый уважает их. Эти обязанности каждый из нас знает хорошо, это то, что мы называем поступать по чести, по совести… Но женщины, по своей слабохарактерности, позволяют наваливать на себя ещё совершенно косвенные налоги. Например: живя в семье, она часто считает себя обязанной не принимать у себя тех, кто ей нравится, не бывать у тех, кто ей симпатичен, терять время на всякие визиты, тратить свои деньги на приёмы или бессмысленные подарки. Для того, чтобы жизнь не сделалась бессодержательной и тоскливой, надо хорошо разобраться во всех этих обязанностях, отличить те, которые действительно идут на пользу, от тех, которые просто исходят из капризов или мелочности окружающих нас людей.

Чем больше женщина встряхнёт с себя светских, пустых требований, которые мы в силу рутины называем обязанностями, чем строже очистит свой кружок от совершенно ненужных и пустых людей, тем чище и яснее пойдёт её жизнь, у неё найдётся свободное время на уединение.

Чем более человек развит, тем более является в нём потребность оставаться наедине со своими мыслями и занятиями, а женщинам, которые всю свою жизнь были на выставке, так необходимо иметь свой собственный угол, в который не врывалась бы суета жизни, где можно было бы как можно чаще быть самим собою, так сказать, на исповеди самой у себя.

Можно принести одну-две жертвы, хотя бы в ущерб своему спокойствию или своим средствам, но нельзя жертвовать постоянно своим временем, своими привычками, своим спокойствием. Женщина, которая вечно жертвует родителям, мужу, детям, предугадывает их желания, потакает всем капризам, в конце концов стирается на нуль, все пользуются ею, но никто не дорожит её спокойствием, не замечает её жертв, напротив, — приходит к убеждению, что иначе она не могла бы и поступать, или же, в конце концов, забитое, поруганное самолюбие такой женщины возмущается, и она начинает ненавидеть тех, кому ещё так недавно приносила в дар свою личность. Надо уметь очень ясно разгородить свои обязанности и, не становясь ни эгоисткой, ни бессердечной, сильно сузить их сферу, чтобы дать место своей личной жизни.

Самою близкою и беззащитною жертвой дурно направленной женской жизни является девушка, которая, по общественным понятиям, должна непременно найти себе жениха.

Девушки наши так воспитываются, что из десяти девять восклицают: «Хоть за кого бы то ни было, лишь бы выйти замуж» и только одна десятая может быть искренне скажет: «Лучше ни за кого не выходить, чем брать в мужья первого попавшегося».

С детства мальчик мечтает: кем он будет и что сделает? Девочка же — за кого она выйдет замуж, и что для неё сделают?..

Вырастая, мальчик отделяется от семьи, и его желание жить самостоятельно встречается одобрительно. «Пора и на своих ногах ходить! — говорят родители. — Пора свой хлеб есть». На девушку же смотрят иначе: «Пора родителей пожалеть, надо жениха найти и замуж выйти», т. е. с одного содержания перейти на другое, так как предполагается, что сама девушка ни прокормить себя, ни руководить сама своею жизнью не может.

От 22 до 30 лет положение девушки в семье становится тревожным: она чувствует, что наносит глубокое разочарование своим родителям тем, что не находит себе партии, сама она дрожит от ужаса остаться старой девой, существом осмеянным, бесполезным и лишним в семье. Для неё, дочери, выросшей под крылом семьи, закрыты все пути к самостоятельной жизни, — или замужество, или нравственная смерть! При первом появлении жениха «всё равно какого», ей говорят: «Не будь разборчива, бери этого, а то никакого не получишь»… и она спешит взять.

При такой постановке вопроса, конечно, исключается всякая искренность, и так как мужчина, как бы он ни был испорчен, желает всё-таки видеть к себе любовь от невесты, то девушка и начинает комедию влюблённости, а иногда, как я уже говорила выше, и действительно выливает на первого попавшегося жениха накопившееся нежное чувство и возводит в идеал человека, награждая его не только вымышленными качествами, но иногда даже вымышленной красотой, и только потом, после брака, начинает приглядываться, изучать и разочаровываться.

Вот откуда и вытекает миллион несчастных браков!

Женщины должны освободить от этого унизительного положения своих дочерей, они должны воспитывать их в уважении к браку, в признании в нём не торговой сделки, а высокого, страшного таинства, связывающего на всю жизнь двух людей.

Идея о старинном «стерпится — слюбится» или о новом понятии лёгкости расторжения брака не должна лежать в основе каждого женского воспитания, но каждую девушку, богатую, как и бедную, надо воспитывать сильной, здоровой, весёлой, практичной и деятельной, каждой надо дать знание пли профессию, которая может её прокормить, каждой вселить убеждение, что брак есть великий подвиг, который даже не всякий может взять на себя, что тут нужна любовь осмысленная, проверенная изучением характеров друг друга, что торопиться девушке браком не за чем, а раз вступив в него, надо твёрдо и честно идти дорогой жены-товарища и матери-воспитательницы.

Когда девушка почувствует за собой поддержку семьи и общества, когда получит уверенность, что сама может устроить свою жизнь своим личным трудом, она перестанет бояться жизни, а когда установятся между нею и мужчинами простые, нормальные отношения с человеческими встречами и разговорами, она спокойно, с достоинством будет относиться к выбору друга, любимого, уважаемого товарища на всю жизнь.

Главные недочёты современного брака состоят именно в том, что общество стало снисходительно смотреть на распадение брака.

Люди, убеждённые в том, что всегда можно полюбовно разойтись, с лёгким сердцем и заключают брак, т. е. заранее сводят лучшее гражданское учреждение и церковное таинство на временную сделку, прикрытую венчанием.

Браки, заключающиеся совершенно экспромтом или по уговору друзей и родственников, и также быстро распадаются с обоюдного согласия вследствие несходства характеров, что создаёт, конечно, женщин без определённого положения, мужчин, свободных для любви, но связанных для заключения нового брака, и вследствие этого возрастает число незаконных сожительств и рождений незаконных детей.

Во всех образованных странах Европы и в Америке девушки не выходят замуж раньше 22—26 лет. Мужчина, женившийся на 18-летней девушке чувствует себя даже несколько смешным, и для оправдания такого брака выдвигаются причины или её круглого сиротства, или необходимость его далёкого отъезда. У нас же спешат сбыть девочку с рук; никого не удивляет жена 17, а иногда и 16 лет, а между тем именно при нашем воспитании это совершенно неосмысленный ребёнок.

Я помню, как одна моя берлинская знакомая, дама хорошего общества и обеспеченного достатка, объявила радость, что дочь её кончила курс в каком-то учебном заведении и теперь возвращается домой.

— Ну, что же, — сказала я шутя, — теперь будете выдавать её замуж?

Знакомая моя заволновалась.

— Да что вы, как можно такое несчастье! Разве она готова для семейной жизни, ей всего 20 лет, по крайней мере два года ей надо окрепнуть, привыкнуть к людям, под моим руководством выучиться домохозяйству, обращению с деньгами, потом она будет дежурить в яслях, узнает на практике обхождение с ребёнком, ну, тогда с Богом, что судьба пошлёт, по крайней мере пойдёт замуж не с завязанными глазами, а теперь — ведь это глупое дитя, несмотря на всё её образование.

Наши матери редко говорят и думают так!

Когда девушка сама свободно будет решать: выйти ей замуж или нет, когда ей не надо будет продаваться в брак ради своего прокормления, тогда в новом, осмысленном супружестве люди найдут, наконец, то желанное счастье в соединении двух полов, которое они до сих пор напрасно ищут. Мужчину перестанет пугать брак с девушкой, понимающей значение денег, умеющей вести своё хозяйство на данные средства и к тому же настолько развитой и образованной, что она может служить мужу хорошим товарищем, настолько сильной и здоровой, что она не боится ни производить на свет детей, ни выкармливать их. А главной основой брака будет чистота, потому что девушка добровольно и сознательно вступившая в брак по любви и уважению, не только сама не осквернит его, но и муж будет бояться нарушить такой союз, он скоро поймёт всю выгоду такой жизненной ассоциации и станет дорожить ею.

Чем человек развитее, тем вообще он меньше придаёт значения своей половой жизни; чем он пустее, беднее духом, тем более эта сторона выдвигается у него на первый план.

Мужчины не думают об этом и часто гордятся своей развращённостью, женщины, напротив, — обратив всё своё внимание на науку, ремесло, на достижение своей материальной независимости, непременно станут ещё строже и правильнее смотреть на жизнь, а для половых побед мужчинам останутся только отбросы женской жизни; для того, чтобы получить хорошую, честную жену и устроить себе спокойную семейную жизнь, ему придётся тоже оглянуться и сильно изменить свой взгляд на лёгкость отношений к женщине.

Главная победа женщины будет, если она захочет чистоты брака, откажется ради своих детей от всяких побочных недостойных увлечений и потребует того же и от мужа. Она будет мать не только по плоти, но и по духу, и мужчину заставит быть вполне отцом.

Женщина устала от игры в любовь и во влюблённость, она перестаёт считать это единственной своей приманкой; с нравственным и умственным развитием у неё снова появятся инстинкты сохранения своей расы, своих детей, а для этого требуется мать нравственная и чистая, и она хочет такою быть.

Говоря о браке, естественно мысль переходит на ребёнка и детскую. За последнее время ярче всех по этому вопросу выступило два голоса, один — патриарха нашей литературы графа Л. Н. Толстого, другой — женщины-врача г-жи Черномордик. Так как Толстой говорит о воспитании, а Черномордик о няньках, то мы сперва и займёмся её статьёй. По её мнению, у нас нет ни матерей, ни нянек. Матери не только сами не несут этой обязанности, но даже тщательно не обдумывают выбор няньки; для своего спокойствия ищут старую, опытную, которой не надо было бы уже руководить; а эти старые няньки жадны, грязны, косно-невежественны и для своего спокойствия прибегают к разным снадобьям, вроде маковой настойки, усыпляющей детей.

Всё это совершенно верно, но всё это не порождено нашим временем, а напротив, пережитки старого и в настоящее время встречается всё реже и реже, разве в таких семьях, где развитие молодой матери не двинулось, несмотря на весь общий прогресс женской жизни, где сама она по-прежнему остаётся ребёнком пустым и испорченным и полагается на нянюшку как на авторитет детского воспитания. Это уже похоже на шарж, точно при найме старой няни мать спрашивает её: «Вы, нянюшка, опытны в воспитании младенца?» А та отвечает ей: «Как же, матушка, сколько их на моих-то руках перемёрло, так уже мне ли не знать, как с ними обращаться!»

Я, например, лично знаю многих молодых матерей из нашего интеллигентного круга, даже не бедных, которые вполне могли бы себе позволить роскошь иметь кормилицу, и которые всё-таки сами выкармливают и воспитывают своих детей, у них нянька — только доверенная помощница.

Недочёт самый главный первого ухода за ребёнком не в няньках, а в том, что самые добросовестные матери действуют по теории, что у наших взрослых девушек, готовящихся к семейной жизни, нет понятия об уходе и обращении с новорождённым ребёнком. У нас девушку в семье удаляют от новорождённого, ей как бы неприлично заглядывать за эту завесу, разделяющую поэзию брака от реальной сути.

Если бы институтки и гимназистки, кончающие курс, дежурили в яслях, и если бы каждой из них был поручен ребёнок, как в клинике поручается студенту больной, и она должна была бы ответить за его здоровье и за уход за ним, тогда вырабатывались бы и матери, которые сумели бы и выбрать няньку, и руководить ею.

Тем не менее нельзя сказать, чтобы наши бабушки и матери были более умелыми матерями, нежели новейшее поколение, чтобы няньки были умнее и опытнее прежде, чем теперь. Если положение ребёнка теперь хуже, чем в былое время, то только потому, что экономические условия жизни изменились, нет более даровых работниц, нет дешёвых, больших помещений, и мало в среднем классе совершенно обеспеченных матерей, которых не отнимала бы от детей ни служба, ни работа. Горе — в том, что мы стараемся найти опытную няню, мы требуем опытных врачей, но не делаем ничего, чтобы создать опытную мать.

Граф Толстой говорит одной своей знакомой в письме, написанном в одном из немецких журналов, следующее:

«Разве необходимо приучать детей к барскому образу жизни и давать им чувствовать, что все их потребности должны быть удовлетворяемы без всякого их участия в работе? Мне кажется, что первое условие хорошего воспитания состоит в том, чтобы дети знали, что всё им необходимое не падает с неба, а добывается трудом других людей. Понять, что всё, чем ребёнок живёт, даётся работой других людей, которые его не знают и не любят, понять это ребёнку трудно, но он может и должен понять, что горничная или нянька без всякого удовольствия моет испачканную им посуду, чистит его сапоги и калоши, которые он постоянно надевает чистыми. Он должен понять, что делается это не из любви к нему, а по каким-то совсем неизвестным ему причинам. Если ребёнок этого не стыдится, то это является самым плохим началом воспитания и оставляет глубокие следы на всю его жизнь. Избегнуть этого очень легко. Пусть дети всё делают для себя сами: пусть выносят свои помои, пусть чистят свои сапоги и платье, пусть сами наполняют свои умывальники водою, пусть убирают свои комнаты, пусть сами накрывают на стол и т. д. Верьте мне, что как ни ничтожно всё это, оно всё же важно для счастья ваших детей. Правда, что тут выступает вперёд главное затруднение. Дети только то делают охотно, что делают их родители, — вот почему делайте всё это сами! С первого же месяца вы почувствуете удовлетворение, а дети ещё больше будут довольны. Если к этому вы прибавите работу на поле или хотя бы на огороде, это будет очень хорошо, хотя часто такая работа и кажется простым времяпрепровождением. Необходимость заботиться о собственных потребностях, выносить собственные помои признаётся лучшими школами, без этого условия нет нравственного воспитания или сознания, что все люди — братья и между собой равны».[5]

Я привела отрывок из письма Толстого и не могу его комментировать; я прибавлю, что на Чикагской выставке, которую я посетила, в женском дворце, сыгравшем такую громадную роль в движении женской эмансипации, кроме всесторонней выставки женской деятельности и женского труда как своё естественное добавление, имел место ещё и дневной детский приют. Все недостаточные матери, приходившие изо дня в день осматривать, изучать и учиться на выставке, так как во всех отделах давались женщинам практические пояснения и уроки, могли приводить и приносить с собою детей, которые и принимались в этот приют.

Выставка продолжалась несколько месяцев, и дети приобрели там массу мелких знаний в связи с разумной дисциплиной: дети, играя, могли многому там научиться, так как для них устраивались спектакли, совещания, была библиотека, приноровленная к их возрасту. Ничто не могло быть любопытнее деятельности «Детского сада» и «Кухонного сада» на выставке.

Дети, играя, убирали постели, мели пол, стирали пыль и были посвящены во все подробности хозяйства.

Кроме того, при знаменитом Hull Hous’е[6], в Соединённых Штатах, служащим приютом для бедных иностранцев, среди разных отделений есть одно специальное для беднейших детей. Дети живут там совершенно самостоятельною жизнью. Надзор за ними старших — только в смысле неизбежной помощи и совета, затем, кроме известных часов урока дети заведуют всем своим хозяйством: шьют, чинят, убирают, стряпают, прислуги им никакой не полагается, за непослушание, эгоизм и нерадение им приходится поплатиться собственным опытом.

Я не знаю, возможны были бы у нас такие колонии, но справедливо сказать, что там, где у американцев практика, у нас всё идёт только в теории, и потому ни перворазрядный институт, ни последний приют для детей Вяземской лавры не выпускает практически-воспитанных людей.

Сколько бы мы ни говорили о недочётах детского воспитания, о новых и старых системах, о няньках, учительницах, мы не добьёмся никаких результатов, пока у нас не будет опытных матерей.

Мужчина, желающий заняться каким-нибудь ремеслом, искусством или профессией, тщательно изучает его. Он давно уже специализировался в области своей деятельности; если инженер, архитектор, профессор или строевой офицер окажется плохо подготовленным, его не пощадят товарищи, на него не только посыпется град насмешек, но к нему начнут относиться с презрением.

Женщина же, от которой зависит здоровье, разумное человеческое поколение, в руках которой, так сказать, жизнь, честь и слава её родины, во всём полагается на природу и на инстинкт, а природу свою она давно исковеркала неправильной жизнью, нелепыми модами, а правильный инстинкт потеряла веками рабства, исполняя чужую волю, живя сама у мужчины на пропитании.

Если теперь женщина очнулась, если хочет новой жизни, то пусть начинает с корней, пусть с пелёнок воспитает свою дочь так, чтобы она, в свою очередь, могла сделаться здоровой и опытной матерью молодого и сильного поколения.

При поспешности, с которой у нас заключаются браки, при нелепой влюблённости, которая бросает нашу девушку в объятия первого попавшегося жениха, при неуважении к святости и нерасторжимости брака, царящего в современном обществе, естественно требования развода возникают всё чаще и чаще. Доказательством сказанного могут служить газетные объявления: разверните любой номер «Нового времени» и вы найдёте три-четыре объявления вроде следующего:

«Бывший судебный деятель… Бывший чиновник консистории… Опытный по бракоразводным делам… Всюду, во всех консисториях»… и т. д.

Очевидно, такое изобилие предложений вызвано большим спросом, и нельзя не согласиться, что это печальное явление происходит не только от браков, заключённых беспечно, с предвзятою мыслью о лёгкости его расторжения, но и от того, что ряд долгих лет рабства женщины привёл её к браку подневольному и без любви, брак этот часто, действительно, становится непереносным страданием, и надо радоваться, что новое законоположение для таких положений выработает новые, более человеческие правила.

Говорить подробно о разводе меня заставляет то, что женщина должна следить за всеми вопросами, которые выдвигает жизнь, а вопросом о разводе занято теперь всё интеллигентное общество. Женщина, чтущая святость брака, должна всё-таки знать, что приходится перестрадать её, хотя бы и виновной сестре, а те, которые до сих пор смотрели теоретически на расторжение брака как на дело лёгкое, из моих слов ознакомятся со всем ужасом этой процедуры. Главный недочёт нашего женского образования состоит в том, что мы не знаем законов нашей страны и живём в абсолютном неведении как наших гражданских прав, так и наших обязанностей.

Главный недостаток закона по разводу тот, что он до сих пор находился исключительно в ведении духовенства. Развод был да и теперь ещё — ничто другое как сплошная и постыдная комедия, в которой сознательно лгут все: и разводящиеся, и священник, который обязан стараться склонить супругов к примирению, и судьи, выслушивающие обе стороны.

Женская стыдливость, женская порядочность оскорбляются самым жестоким образом; во-первых, — и теперь как и прежде развод по иску оскорблённого, основанный на действительно доказанном преступлении — явление исключительное, такие супруги чаще всего желают скрыть свой стыд или своё горе, разъезжаются полюбовно, не затевая скандального процесса; чаще всего развод составляется по обоюдному соглашению, когда одна из сторон желает вступить во второй, новый брак, но так как обоюдное согласие и даже искреннее признание своей неверности ещё недостаточно для развода, то приходится прибегать к свидетельским показаниям, а так как свидетелей такого акта не бывает, то подкупается прислуга, или берутся прямо за деньги подставные свидетели, и если вина падает на женщину, то можно себе представить тот ад стыда, тот омут пошлости, в который погружается её имя.

Если даже жена виновата, если действительно она преступила святость брака, то между её единичным увлечением кем-нибудь и заурядными, ни к чему не обязывающими изменами её мужа лежит целая пропасть. Он изменяет браку просто под весёлую руку и считает это делом пустым и естественным, если его друзья и товарищи знают о его изменах, то станут только или завидовать ему, или, во всяком случае, отнесутся к этому одобрительно, ему не стыдно ни свидетелей его кутежей, ни тех женщин, с которыми сегодня он близок, а завтра встретит их уже совершенно в другой компании.

Женщина же изменяет мужу единично, по безумному увлечению, после долгих колебаний, страдает от страха, что тайна её разоблачится, она переживает острый стыд за свою измену, у неё нет заступников ни в семье, ни среди лицемерного света, ей грезятся ужасы, — ярость мужа, дуэль, убийство… И вот, сама ли она выдала себя, случай ли, но тайна её открыта; оскорблённый муж, как почти всегда это бывает, отнёсся с бессильным презрением к сопернику и всею тяжестью гнева и ненависти обрушился на жену. Он прогнал её из дома, или сама она бежала к родителям. Хорошо ещё, если при этом ей не пришлось разочароваться в любимом человеке, если он не бросил её тоже при разыгравшемся скандале… И вот, — полная отчаяния и страха, она соглашается на всё; развод кажется ей благом, она мечтает только о свободе, об освобождении из зависимости от оскорблённого мужа.

Но тут-то и начинается бракоразводная драма: надо доказать её вину. Для этого идёт очная ставка с прислугой, злорадно клевещущей на неё; затем с какими-то пропойцами-лжесвидетелями, которые шаблонно и нагло рассказывают постыдные, подлые подробности о якобы виденном ими факте.

Она с мужем появляется перед священником, который, по обязанности, зная, что никакого примирения между супругами состояться не может, холодно и вяло говорит им шаблонные фразы о христианском сожительстве, о святости брака и т. д. И спросы, допросы, очные ставки, тяжёлые встречи с мужем продолжаются долго и как чёрные пятна плесени пачкают её душу и мысли, и, наконец — измученная, униженная она появляется в синоде перед ареопагом судей из чёрного духовенства, — чёрного, т. е. людей заведомо отрёкшихся от всякого искушения плоти, от всех радостей семьи, от всех сатанинских прелестей в образе женщины. Эти судьи, давшие обет отвращать свои мысли от всякого соблазна, теперь будут выслушивать не только исповедь падения по любви, но и подлое, гнусное подробное свидетельское описание фактов. Они будут глядеть на эту женщину, воплощающую для них блуд и грехопадение, и будут задавать ей такие вопросы, отвечать на которые может только женщина, потерявшая всякий стыд.

Суд кончен, приговор произнесён, женщина разлучена не только с мужем, но и с любимым человеком, с тем, ради кого она всё это перестрадала и вынесла, он никогда не может стать её легальным защитником; брак между ними отныне невозможен, суд не сказал ей словами Господа: «Иди и не греши больше»[7], нет, он сказал ей: «Теперь ты уже никогда не выйдешь на честную дорогу семейной жизни, иди и продолжай теперь уже открыто свою тайно начатую связь. Если у тебя будут дети, они будут незаконные, если же тебя, брошенную мужем, бросит твой сообщник, никому до этого нет дела, его мы не судим, он как и всякий мужчина в стороне, виновата одна женщина, её мы и судим и казним». Мало того, на неё всею тяжестью ляжет ещё церковное покаяние: на семь лет она считается отлучённой от церкви; а если она женщина религиозная, если вся надежда её была теперь на сладость молитвы, на исповедь, причастие примиряющие её с Богом?

На семь лет отлучена от церкви! Конечно, мы знаем, что приговор этот смягчается, что её духовник может ходатайствовать за неё, но это во время произнесения приговора не знает ни одна разведённая. У нас редко у кого есть духовный отец в буквальном смысле этого слова, т. е. священник, в доброту, ум и кротость которого мы верим, перед которым на коленях готовы выплакать всё горе и в молитвах его найти себе успокоение и прощение, и женщина, которой чёрные судьи вынесли такой приговор, замыкает в душе это последнее оскорбление — отлучение её от церкви и перестаёт молиться, перестаёт верить и в правосудие людей, и в милосердие Божье.

И этого ещё мало, на неё накладывают несмываемое тавро, в её паспорте прописывают: бывшая жена такого-то осуждается на безбрачие за прелюбодеяние и т. д. Теперь не делают таких надписей, но я сама несколько лет тому назад держала в руках такой паспорт молодой, безукоризненно порядочной женщины; этот волчий паспорт она прописывала во всех участках при переезде на новую квартиру, этот паспорт читали все лакеи, когда, путешествуя, она останавливалась в гостинице.

Неужели такой закон не требует пересмотра, неужели женщины не возвысят своего голоса, не повлияют на своих мужей, братьев, отцов, в руках которых находится разрешение нового законопроекта по бракоразводным делам, чтобы подобные дела велись более чисто и более человечно?

Естественно, что дело о расторжении брака должно быть отдано в ведение гражданского судопроизводства, что сознания в собственной вине должно быть достаточно без свидетелей-очевидцев преступления, что обоюдное согласие на развод должно быть принято во внимание, и что разведённая, виноватая сторона в особенности нуждается в полной свободе сочетаться новым браком.

Мне скажут, что разводов будет вдвое больше при такой поблажке законов. Первое время безусловно да, потому что все фактически разошедшиеся, но не искавшие ещё развода в силу дороговизны лжесвидетелей, волокиты дела и других тяжёлых подробностей, сразу нахлынут с прошениями о разводе, но затем, когда эти залежи неудачных браков будут сданы в архив, то новых дел будет гораздо меньше — уже одно сознание, что оскорблённая сторона легко может добиться справедливого суда над виновною, удержит многих легкомысленных, рассчитывавших прежде на то, что не всякий пойдёт на трудность и постыдность бракоразводного процесса, а главное, что там, где в семье любовь и уважение, там ни прежде, ни теперь, ни после не будут стремиться к разводу.

Тем более, что ещё в 1900 году Святейший Синод своей сентенцией определил, что «в бракоразводном процессе факт прелюбодеяния может считаться доказанным не только свидетелями-очевидцами, но и другими второстепенными доказательствами»[8]. Святейший Синод предписал одной из наших консисторий, отказавшей в расторжении брака за неуказанием «свидетелей-очевидцев», дать делу дальнейший ход: «Произвести расследование документальных доказательств и показаний одного лица, лишь знавшего о неверности»[9], что только и было предъявлено на суд истцом-мужем против обвиняемой им жены. И развод состоялся. Таким образом, эта сторона дела, этот отказ закона от нелепых и никогда, и нигде немыслимых свидетелей-очевидцев — не есть что-либо существенно новое.

С новыми, ожидаемыми нами правилами о разводе соединены и новые правила о ребёнке: у нас более нет незаконнорождённых детей, отныне будут лишь внебрачные, и притом мать может прикрыть их не только своею любовью, но и своим именем, это — громадный шаг вперёд по дороге общечеловеческих прав.

За эти права и бьётся женщина; до сих пор она принадлежала только семье, сперва той семье, в которой сама выросла ребёнком, затем той, где росли её дети. Но мы уже видели, что взгляд на девушку в семье был узко-половой, т. е. она была с рождения только существом женского пола, которому предстояла узкая, специально женская жизнь. Эта замкнутость со всех сторон, это вечное «нельзя», «не полагается», «не делается» обезличило и обессилило её.

И вот женщина устала, вечное положение особы женского пола, спелёнатой рутинными взглядами и приличиями, истомило её, она разорвала путы и вышла из этих пелёнок, она хочет быть не особой прекрасного или слабого пола, а членом общечеловеческой расы, она хочет думать и поступать как человек, как простой, честный, хороший, кроткий человек, но тем не менее «человек» с расовыми требованиями, т. е. существо с широким полётом мысли, с собственным суждением, с инициативой и работой. Первой попыткой к общечеловеческой жизни было требование свободного доступа в высшие учебные заведения. Из допущения девушек на курсы и на службу сама собою пришла самостоятельность и равноправность в семье, где на неё стали смотреть с уважением как на полезного члена.

Потом пошли женские ассоциации, общества, женщины стали меньше интересоваться мужчиной, любовными тайнами, флиртом, им стало стыдно да и скучно играть всё на одной чувственной струне, мысли их опростились и очистились, возник интерес к своему полу, к женской жизни, стали развиваться способности к дружбе, к бескорыстному товариществу.

Теперь уже трудно загнать женщину в прежние домостройные рамки, и на это мужчина не должен жаловаться, по крайней мере умному, развитому мужчине нечего бояться, что женщина не захочет быть женой и матерью, напротив, — она будет женой, товарищем, другом, матерью осмысленной и настоящей воспитательницей. Для мужчины, в этом новом, общечеловеческом движении, которое идёт среди женщин, опасно только одно: прежде женщина, в массе, стояла неизмеримо ниже мужчины по своему образованию, по своей непрактичности, по беспомощности, женщина столько денег, заработанных тяжёлым трудом мужчины, тратила без смысла и проку, что поневоле позволяла обращаться с собой как с недоразвитым, не доросшим существом и, считая мужчину совсем особым человеком, преклонялась перед его практичностью, эгоизмом и грубостью, теперь же она потребует равенства, равенства с мужчиной не в пороках, а напротив, — в сдержанности, в порядочности. Она хочет быть хорошей женой, но ищет в муже товарища, отказавшегося от роли властелина и деспота, она будет опытною, настоящей матерью, но муж должен найти время быть настоящим отцом, она отбросит недостойную комедию влюблённости, но потребует того же отречения и от мужчины: любовь за любовь, дружба за дружбу, верность за верность, иначе не может и быть хорошей человеческой жизни.

Недочётами современной жизни женщин являются отношения женщин к женщинам. Я бросаю тяжёлый упрёк женщинам: они мало любят друг друга, мало поддерживают одна другую. Может быть это именно оттого и происходит, что, как я указывала, женщина слишком долго не была человеком, она была дочерью, женой и светской дамой, простых отношений у неё не было, и из неё ещё не выработался товарищ. Женщина будет жалеть падшую, бедную, больную и охотно поможет ей; она преклонится перед знатной, богатой и будет польщена её дружбой, но она не умеет хорошо, искренне относиться к равной себе, тут сейчас является какое-то нелепое соперничество, недоверие и даже недоброжелательство. Осадок ещё прежнего постоянного соперничества из-за ухаживания и внимания мужчин до сих пор, хотя уже и в другой форме, разъедает женские отношения. Меня поражает, что женщины при первой встрече всегда с инстинктивным недружелюбием осматривают одна другую, незнакомые между собой, непременно критически относятся и к внешнему виду, и к разговорам других. В вагоне, в зале, на балу, в театре — женщины высмеивают женщин. В литературе, искусстве, на всех поприщах женщина особенно злорадно заметит промахи и недочёты в работе другой женщины. И осуждение женщины женщиной же всегда носит на себе особенно едкий, злобный характер. Мужчина иногда высоко поднимается на каком-нибудь поприще, только потому, что женщины создают ему успех: их добровольное поклонение сглаживает ему дорогу к известности и славе… Женщины горячо, настойчиво говорят о его таланте своим мужьям, братьям, отцам, они пишут ему письма, бегут шумной, чуть не безумной, восторженной толпой по его пятам…[10] А когда возвышается женщина умом или талантом, — мужчины замалчивают её уже из принципа и из врождённого презрения ко всякому, как им кажется, соперничеству женщин, а женщины — они тоже или молчат, или хвалят осторожно, издали. Какие женщины воздвигли женщине памятник? Жизнь какой женщины-труженицы мы облегчили или обеспечили? Богатые женщины назначали ли когда-нибудь какой-нибудь женский конкурс, выдали ли премию, послали ли на свой счёт какую-нибудь женщину учиться или совершенствоваться за границу? Какие издания и журналы чисто женские процветают?

Наоборот, не гибнут ли они при самом начале именно оттого, что мужчины презирают женскую умственную деятельность и смеются над ними, а женщины не поддерживают её.

Неужели не было у нас гениальных женщин? Были, — но мы сами замолчали, затёрли их, и это — наш грех! Мы, женщины, не гордимся нашими женщинами, мы не хотим выдвинуть их, не хотим заставить признать их. И так от общего до частного, например: каждое общество, как я уже сказала, само из себя выбирает комитет или совет, и затем все члены с недоверием и с недоброжелательством относятся к своим же выборным.

Ни в каком женском деле у нас нет солидарности, у нас есть Мария Ивановна, Анна Петровна, но нет общего девиза: «ради женщины, для женщины, за женщину». В женских ассоциациях рознь эта особенно заметна.

Женская благотворительность развивается гораздо успешнее, чем женские ассоциации.

Для того, чтобы правильно осветить современную благотворительную деятельность и доказать, что душою и инициатором этого святого дела всегда стояла и стоит женщина, потребовался бы совершенно самостоятельный труд, и я не могу говорить ни о развитии этого дела, ни о всех его детальных мелких недостатках, хотя именно эти-то детали и мелочи тормозят и портят большое, хорошее дело.

Недочёт состоит в бессистемности всех наших благотворительных учреждений, везде дело ведётся по-своему, и везде оно мало удовлетворительно, ясным доказательством чему служит то, что за все года, выпустившие из приютов портних, горничных, нянь и другую прислугу, категория этих работниц стоит всё на том же низком уровне, между тем на все приюты и убежища правительство и частная благотворительность тратят миллионы, в программу этих заведений входят чуть не все мастерства, но большею частью они выделывают бесполезные, красивые вещи, вид которых на экзаменах и выставках льстит избалованному вкусу богатых благотворительниц; они делают роскошные цветы, слепнут над артистическими вышивками, шьют тончайшее бельё, словом, — делают то, что впоследствии не может прокормить их, так как им трудно будет потом найти и сбыт, и заказчиц на эти чрезвычайно дорогие работы, хотя бесспорно есть уже и такие, которые обзавелись своими мастерскими, и начинают серьёзно относится к труду, и зарабатывают, но пока ещё только на почве шитья дамских нарядов.

В последние десять лет я особенно приглядывалась к тем приютам, из которых выпускают образцовых кухарок, нянек, горничных и т. д.

Я вела свои записки и не постыжусь, и не побоюсь сказать, что треть этих полубарышень готовятся на тротуар. Везде одно и то же: экономия на качестве и количестве питания, и в то же время реверансы, декламация перед приезжающими и т. д. Ни в одном из этих приютов не внушается уважения к труду; начальницы и смотрительницы таких приютов — большею частью обедневшие барышни, которые смотрят за манерами, но никогда не найдут в себе убеждения, что трезвая, честная, знающая своё дело кухарка вполне достойна уважения, что хорошо исполненный труд сам в себе заключает наслаждение, и что хорошая работница всегда найдёт себе оценку. Приютские девушки стыдятся своих родителей, жеманятся, лгут, распевают романсы и переписывают чувствительные стихи, все тайно влюблены в своего батюшку, диакона или попечителя, и в этих приютах нет весёлого, здорового труда, нет сытой, простой жизни.

Все пути женской деятельности опять-таки и на почве благотворительности заедаются женской мелочностью, недоброжелательством и нелепой конкуренцией, как будто в жизни имеет вес не качество труда, а количество суеты и шума. Принято говорить всегда о душе русской женщины и об её удивительной доброте. Но в сущности, доброта — суровая добродетель; доброта без справедливости и беспристрастности переходит в распущенность. Добрый человек не может не быть сдержанным и строгим как к себе, так и к людям, которым хочет сделать добро. Всякая помощь только тогда благотворна, когда она не вырвана и не брошена по первому впечатлению, а оказана вовремя, с толком и в том размере, который даёт человеку возможность снова встать на ноги. Как это ни ужасно сказать, но есть люди, которых приходится оставить гибнуть, которым нельзя помочь. Господь сказал: «Нельзя отнять хлеб у детей и бросить его псам». Это — страшная истина: нельзя отнять помощь от людей энергичных, честных, впавших временно в нужду, и отдать её лентяям, тунеядцам, которые вечно будут на руках общества, а мы мало разбираемся между первыми и вторыми, мы идём на крик того, кто кричит громче, потому что в сущности мы не так добры как сентиментальны, нас не так легко тронуть глубоко, как мгновенно и сильно взволновать. Вот эта-то слабохарактерная, поверхностная доброта и разъедает нашу благотворительность и заставляет нас разбрасывать стипендии, места и деньги без правильного разбора настоящей нужды от кричащей. Я не говорю, чтобы ничего не сделать и для погибающих от бесхарактерности или пьянства. Христос Сам согласился со словами хананеянки, молившей о помощи, что ведь и «псы едят крошки, падающие со стола людей», но тем не менее надо поддерживать не дерево, сгнившее в корню, а то, которое может засохнуть и пропасть от недостатка солнца и влаги.

Кончая мою лекцию, я хочу сказать несколько слов о значении мужского влияния на женщину. Влияние это велико! Французы говорят, что самое важное в жизни мужчины — первая женщина, т. е. его первая связь. Не думаю, чтобы это было верно, потому что, к сожалению, мужчина так рано начинает свою половую жизнь, что первая страсть его легкомысленна и эфемерна и редко ведёт к основанию семьи; в связях этих редко лежит любовь, чаще всего — половая влюблённость, и собственно в этой вспышке мало играют роль качества души и ума женщины, а потому и трудно предположить, чтобы она могла произвести глубокое и неизгладимое впечатление; девушка же за редким исключением свою первую привязанность отдаёт жениху, который, после свадьбы, вводит её в круг своих друзей; своею, иногда совершенно излишней откровенностью, знакомит её с закулисной стороной жизни и направляет мысли и суждения её о людях и поступках их в ту или другую сторону. Уже в силу полной оторванности от реальной жизни, в которой держат девушку, она доверчиво относится к своему мужу-просветителю, затем её молодость, её готовность создать себе кумира из мужа, делает её послушной ученицей, и мы часто ясно видим, как характер девушки, её манера говорить и даже думать складывается по взглядам и образу мыслей её жениха и мужа.

«Запела птичка с чужого голоса!» — говорят шутя, а по русской пословице девушка — воск, из которого муж что захочет, то и вылепит. В силу этого стоят два противоположения: или родители должны тщательно относиться к выбору своих знакомых, и знакомых своих знакомых, т. е. ко всем мужчинам, с которыми как с возможным женихом встречается их дочь, или воспитывать девушку самостоятельной и не спешить выдавать её замуж до тех пор, пока не будут у неё свои окрепшие взгляды, принципы и суждения. Но самое тяжёлое это то, что мужчина прививает женщине своё презрение к женщине же. Как ни один мужчина не верит, что сам мог бы быть обманут своей женой, и потому с нескрываемым, злорадным удовольствием относится ко всем обманутым мужьям, так и женщина никогда не допускает, чтобы она могла служить предметом насмешки мужчины, и потому не только позволяет ему в своём присутствии смеяться над другими, но и вторит ему.

— Ты куда это собираешься? — спрашивает муж.

— В наше женское общество, — отвечает жена.

— Это в сорочий клуб-то? Вот охота!

Жена улыбается:

— Друг мой, да я ненадолго… Там сегодня разбирается один вопрос…

— Ну, какие у вас могут быть вопросы?! Будут там языки чесать… Удивляюсь, что ты можешь находить интересного в этом бабьем обществе?

— Да, ведь, я же там редко и бываю!.. и т. д.

И не только женщина не сердится на мужчину за такие слова, но часто при нём и даже при других женщинах не стесняется говорить, что всегда предпочитает мужское общество женскому, а мужчина наоборот — всегда предпочитает мужское и всегда охотнее пойдёт в свой клуб или заседание, чем в гости к подругам жены; женщину он ещё не признал за члена общечеловеческой расы, а до сих пор считает её особой женского пола, с которой можно болтать, но не о чем говорить.

В тех случаях, где дело касается чисто женской деятельности, где женщина чувствует, что она идёт честно и прямо по дороге улучшения нашей женской жизни, она должна мягко по форме, но твёрдо по убеждению отстаивать свою деятельность. Только таким способом женщина добьётся уважения и признания своих женских дел, как она привыкла признавать и уважать мужскую деятельность.

Итак, стоит женщина как пахарь среди громадного взрытого поля своей жизни; все устои бывшей женской жизни как ненужные, сгнившие корни выкорчеваны, все её узкоспециальные женские права лопнули как нитки, которыми вздумали связать здоровое, крепкое тело, она выросла, окрепла, вздохнула глубоко, свободно и смело взялась за плуг.

Перепахивает она свою жизнь, бросает в борозды новые семена… Что даст жатва? Что взрастёт, зацветёт на этой ниве?

Дети наши это увидят, а матерям пока — Бог помочь!

Примечания

править
  1. ↑ Необходим источник цитаты
  2. ↑ «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил». Прим. ред.
  3. ↑ См. также «Девочки». Прим. ред.
  4. ↑ фр.
  5. ↑ Необходим источник цитаты
  6. ↑ англ. Hull House — Дом Халла. Прим. ред.
  7. ↑ Ныне, как известно, обе стороны после развода могут вступать в новый брак.
  8. ↑ Необходим источник цитаты
  9. ↑ Необходим источник цитаты
  10. ↑ Немирович-Данченко, рассказ «Удача»: «Он знал, что у нас репутации создаются именно дамами. Мужчинам некогда».
Источник — https://ru.wikisource.org/w/index.php?title=Недочёты_жизни_современной_женщины_(Лухманова)&oldid=4715793