Евдокия Нагродская
НЕВЕСТА АНАТОЛЯ
править
Из крепости слышались частые выстрелы, вода в Неве и каналах прибывала.
Ветер дул порывами, а дождь то лил, как из ведра, то моросил легкою пылью.
В старинном деревянном особняке, какие еще попадаются на Петроградской стороне, были тускло освещены три низкие окна мезонина.
Вокруг дома, сжатого с трех сторон высокими стенами новых соседей, росло несколько старых деревьев — остатков когда-то большого сада.
Обнаженные деревья скрипели, и ветер срывал с них последние бурые листья.
Большая низкая комната была загромождена старинной мебелью, углы ее тонули во мраке, потому что две свечи, поставленные на небольшом ломберном столе, скупо давали свет. Пламя их колебалось — дуло из окон, дуло из плохо припертой двери.
Ветхие железные листы на крыше гудели под порывами ветра, а выстрелы из крепости заставляли дрожать стекла в ветхих рамах.
У стола, освещенная колеблющимся светом свечей, сидела странная фигура.
Это была страшно худая, высокая женщина, одетая в белое бальное платье, пышными складками ложившееся вокруг.
Из нарядного корсажа, из кружев и белых лент высовывалась длинная жилистая шея, на которой сидела голова с желтым пергаментным лицом и впалыми черными глазами.
Эта голова была украшена красными маками, приколотыми к остаткам седых волос.
Женщина раскладывала карты по зеленому сукну стола, покачивала головой и улыбалась. При улыбке обнажались ее желтые, но отлично сохранившиеся зубы, и тогда это лицо еще более походило на череп. Иногда она оставляла карты, брала со стола лежащее на нем ручное зеркало и смотрелась в него, продолжая шептать и улыбаться.
Порыв ветра хлопнул где-то дверью, в трубе завыло, стекла сильней задребезжали. Женщина вскрикнула и стала прислушиваться.
В глубине комнаты, на диване, кто-то завозился, и оттуда послышался сонный голос:
— Ну чего вы? Что случилось?
— Дверь хлопнула… Может быть, это Анатоль приехал?
— Глупости. Это опять Ефим забыл запереть черный ход. Вот наказанье-то!
Голос был молодой, звонкий.
При слабом свете свечи можно было разглядеть красивую женскую фигуру, приподнявшуюся с дивана.
Девушка села и стала шарить ногой по полу, ища туфель.
У нее было красивое круглое личико, обрамленное темными волосами, густыми и вьющимися, которые небрежно падали на шею и плечи. Она подобрала эти волосы, заколола их на макушке и, поведя плечами, ворчливо сказала:
— Ну и холодина! Что мы тут с вами в морозы делать будем?
Женщина не отвечала, продолжая смотреть в зеркало и улыбаться.
Девушка потянулась, взяла шаль со спинки стула и, завернувшись в нее, продолжала:
— А вы опять в зеркало смотритесь, вчера сами говорили, что не следует ночью в зеркало смотреться.
— Я не смотрюсь, а заглядываю, — не увижу ли чего, как вчера, — покачала та головой.
— Ну расскажите, что вы видели?
— Ага, и вы стали верить! — визгливо засмеялась женщина.
— Я еще не рехнулась, как вы, чтобы верить в такие глупости, а так, от скуки слушаешь, что вы плетете.
— Вы злая и грубая девушка, — сказала женщина веселым тоном, тряхнув головой.
— Если я злая и грубая, так чего же вы так настойчиво требуете от ваших племянников, чтобы я непременно жила с вами? Небось, как я ушла, — вы тут есть перестали, скандалили… Аркадий Филиппович ко мне в три часа ночи влетел, умоляя вернуться… Вы тут стекла стали бить… Скажите, на что я вам нужна?
— О, я знаю, зачем! — хитро прищурилась женщина. — Я не понимаю, чем вам плохо? Разве вам мало шестьдесят рублей в месяц? — захихикала она.
— Многоуважаемая княжна, я и без ваших шестидесяти рублей проживу. Поступлю сестрой милосердия в лазарет, или на войну уеду. Лучше за ранеными ухаживать, чем сумасшедшую пасти!
— Ах, как вы грубы! Как грубы! Где же это видано, чтобы сумасшедшей так в глаза и говорили, что она сумасшедшая! — всплеснула руками княжна, очень довольная.
— Ах, отстаньте! Я ужасно сожалею, что сдалась на просьбы Надежды Филипповны и опять замуравилась с вами в этом проклятом доме, — тут и в хорошую-то погоду могилой пахнет, а в такое ненастье, я думаю, на кладбище веселее.
Она раздраженно пожала плечами и плотней закуталась в шаль.
— Вот уж не понимаю, почему вы вдруг стали ругать дом? Весной вы его находили очаровательным, стильным, а когда узнали, что в этой комнате у моего деда ночевал когда-то Пушкин, — вы от радости запрыгали. — И княжна искоса посмотрела на свою собеседницу.
— Я уже много раз докладывала вам, что когда я нанялась массировать вам ногу, и вы меня упросили сидеть с вами до обеда, я не имела ничего против. Два часа — куда ни шло… Но вы меня совсем жить к себе перетянули! Мне надо больной сестре помогать, и если бы не это, да я не за шестьдесят, а и за двести бы рублей не согласилась тут с вами жить! Вот что! — топнула она ногой.
— Ах, ma chХre[1], ну, я скажу, чтобы Надя прибавила вам жалованья… Вы ужасно корыстолюбивы! — покачала головой княжна.
— А зачем вы капризничаете? Другую сиделку нашли бы и за 25 руб. На что я вам? Зачем, когда я уйду, вы скандалы устраиваете?
— Ах, Боже мой, я — сумасшедшая! Если мне перечат, у меня делаются припадки бешенства, — улыбнулась княжна.
— Знаете, я иногда думаю, что вы вовсе не так безумны, как прикидываетесь. А прикидываетесь вы для удобства, чтобы все ваши капризы исполнялись. Я бы, на месте ваших племянников, взяла да и посадила вас в сумасшедший дом.
— Ах, злая, злая, жестокая девушка! — опять всплеснула руками княжна.
— Вот, сами видите, что я злая и жестокая, вы и прогоните меня. Вам наймут другую. Я вам рекомендую одну… Она добрая-предобрая. Она будет каждый день слушать, что вы про Анатоля рассказываете, ругать вас не будет, а будет…
Княжна вдруг залилась визгливым хохотом:
— Ах, напрасно, напрасно стараетесь — мне другой не надо! — замахала она костлявыми руками. Потом, как-то сразу сделавшись серьезной, со вздохом сказала:
— Вы же знаете, что вас заменить никто не может — только в вас я могу перевоплотиться. Что, если я умру, а Анатоль вернется? Ведь надо же, чтобы его встретила невеста.
— Да сколько раз я вам, пустоголовая вы, говорила: что если бы случилось такое чудо, и ваш Анатоль вернулся, то ему бы шестьдесят лет теперь было! Так неужели вы думаете, я бы за него замуж пошла?
Княжна лукаво прищурилась.
— Вы рассуждаете так, потому что вы грубая и низменная натура. Анатоль пропал без вести, но…
— Да уж если он за тридцать с чем-то лет не вернулся…
— Постойте, вы все меня перебиваете: Анатоль, прощаясь со мной, сказал: жди меня, Лина! Я вернусь, и мы будем счастливы. Дай мне слово, поклянись, что ты будешь ждать меня. Я хочу, чтобы ты меня встретила в таком же платье, какое было на тебе, когда мы встретились в первый раз! А в первый раз… Ах, это был бал! И я была его царицей… Я сама сознавала, что была хороша… Я только что окончила тур вальса с Жоржем Аргаевым, как вдруг слышу за моей спиной звук шпор и голос моего кузена Поля: «Лина, позволь тебе представить…»
— Да уж знаю, знаю, тысячу раз слышала — наизусть выучила, — оборвала ее девушка. — Вразумить я вас, конечно, не могу, но даже допустив, что вашего Анатоля и законсервировали там, где-то в пространстве, как вы уверяете, и он явится молодой и прекрасный, так захочет ли он жениться на вас?
Княжна захихикала и, лукаво прищурясь, раздельно произнесла:
— Я перевоплощусь!
— Глупости!
— Перевоплощусь в вас, Марианночка, вы теперь упираетесь, но придет время — вы согласитесь и…
— Да ну вас! Ложитесь вы спать, уже одиннадцать часов! — прикрикнула на нее Марианна.
Уложив княжну, Марианна спустилась вниз по скрипучей лестнице и, войдя в большую залу, зажгла электричество в люстре.
Княжна не любила света и позволяла у себя в комнате жечь только свечи, а Марианне хотелось света и движения.
Она ходила каждый вечер до устали по этой большой пустой комнате.
Сегодня она ходила как-то торопливо, нервно, большими шагами.
— Нет, уйду, уйду, — твердила она, — не могу! Все нервы измотались! Я на все раздражаюсь, я действительно невозможно груба с этой несчастной. Я чувствовала себя такой сильной, мне казалось, что я смогу жить здесь и ухаживать за нею, а теперь не могу, не могу!
То жуткое чувство, что она прежде изредка испытывала здесь, теперь охватывало ее чаще и чаще — особенно по вечерам.
Эта комната, едва освещенная двумя свечками, эта скелетообразная фигура, одетая по-бальному, это странное бормотание и хихиканье! Уже не в первый раз она собиралась бросить это место, но у нее была больная сестра с двумя ребятами, которая не могла существовать на ничтожную пенсию. Она, Марианна, знала, что нигде она не найдет такой высокой платы за свой труд, и, несмотря на это, она уже два раза отказывалась от места, и только усиленные просьбы племянников княжны заставляли ее возвращаться. Ее подруги завидуют ей. Еще бы! Полное содержание и шестьдесят рублей в месяц, дорогие подарки, вот Надежда Филипповна вчера прислала ей отличное боа из лисицы. Она здесь полная хозяйка, может даже менять прислугу по своему усмотрению, сестра ее счастлива, благодарит ее — все, кажется, хорошо… Нет, не все! От Вани вот уже вторую неделю нет писем.
Конечно, это случалось и раньше, но теперь, когда она вообще нервничает, ее сердце все время болит в тоске и страхе. Ведь там, на фронте, каждая минута может принести смерть.
Она всякий день замирает, развертывая газеты, и облегченно вздыхает, когда не находит между убитыми и без вести пропавшими имени Ивана Прохоровича Лукьянова.
Может быть, ее потому и раздражает княжна, что вечно говорит о своем женихе, без вести пропавшем в Турецкую кампанию. Княжна сделалась невестой незадолго до войны. Жених ее уехал и пропал без вести под Плевной. Княжна ждала его, грустная, молчаливая, служила молебны и никуда не выезжала.
Война кончилась, вернулись пленные, а Анатоль не вернулся. У княжны стали появляться странности…
И вот, в один прекрасный день, она оделась в белое платье, приколола в волосы красные маки и, сев за стол между двумя свечами, объявила, что теперь она знает, что Анатоль жив, что он вернется.
Мать была в отчаянии.
Княжну сначала лечили, возили от одной медицинской знаменитости к другой, но ничего не помогало. Княжна была тиха, целыми днями сидела смирно, ничего не требовала, кроме нового платья и новых цветов, когда старые приходили в ветхость, но если нарушали ее привычки и беспокоили ее чем-нибудь, она впадала в бешенство. Младшая сестра княжны вышла замуж, обзавелась семьей, а княжна Лина все ждала своего жениха.
Зять и сестра уговаривали княгиню отдать Лину в лечебницу или в санаторию, им хотелось на месте старого дома выстроить новый, пятиэтажный — Петроградская сторона обстраивалась, и земля все дорожала.
— Это такое частое явление — вечная невеста, ждущая жениха! — говорил княгине зять. — В каждом сумасшедшем доме найдется несколько таких. Вон, даже в одном романе Диккенса описывается подобный случай. Это все равно неизлечимо, отдайте ее в лечебницу, нельзя же из-за каприза безумной терять крупные суммы денег.
— Ни за что! — восклицала княгиня. — В сумасшедшем доме будут дурно обращаться с бедной Линой.
Зять постоянно заводил этот разговор, раздражался, и княгиня не спала по ночам от страха, что после ее смерти бедную Лину обидят. Она решила обеспечить свою любимицу. В завещании доходы с имений она оставляла своей замужней дочери с условием — содержать Лину прилично и отнюдь не отдавать ее в сумасшедший дом, в противном случае, или в случае смерти княжны, имущество должно быть продано, а деньги и дом на Петроградской стороне переходили к благотворительным обществам.
Зять позеленел со злости, узнав после смерти княгини о содержании ее завещания.
Поневоле пришлось всячески ублажать княжну и следить за ее здоровьем. Она была доходной статьей, а двадцать тысяч дохода не шутка.
Нездоровье княжны повергало весь дом в уныние, а выздоровление радовало.
Княжна, впрочем, болела редко и, пережив сестру и зятя, досталась, как самое драгоценное наследство, их детям, своим племянникам.
Племянники даже усилили заботы о княжне, так как она старела, и доктора находили, что сердце ее слабо, и надо избегать для нее волнений и огорчений.
Племянница княжны, Надежда Филипповна, была очень довольна Марианной. При Марианне княжна поздоровела и стала как будто веселее. Марианной дорожили, Марианну ублажали и осыпали ее подарками. Но Марианна делалась все мрачнее и мрачнее, она уже несколько раз уходила, но ее упрашивали, прибавляли жалованья, Надежда Филипповна даже плакала, умоляя ее остаться. Марианна не подозревала причины забот этих нежных племянников — приписывала заботы любви «добрых людей» к несчастной сумасшедшей и жестоко упрекала себя, что она сама так черства и бессердечна к ней.
Сестра Марианны смотрела на нее умоляющими, печальными глазами, когда изредка, зайдя на минутку домой, девушка говорила, что ей невмоготу жить в этом доме со скрипящими лестницами, слушать шорохи и треск во всех углах этого умирающего дома, вечно сидеть с «сумасшедшим скелетом» и быть вечно настороже!
Да, да, настороже! Потому что настороженность сумасшедшей действует и на нее.
Днем еще ничего, она может работать, читать, но по вечерам, особенно в дурную погоду, когда ветер воет в трубах, трясет рамы, а сумасшедшая княжна все время вздрагивает, прислушивается в своем вечном ожидании, — у нее, у Марианны, нервы совсем расстраиваются, и она тоже начинает к чему-то прислушиваться и чего-то ожидать. Она больше не может — уйдет.
Сестра ничего не говорила, смотрела печальным взглядом, подзывала кого-нибудь из детей, начинала гладить по голове и тихо вздыхала.
Марианна хмурилась, отворачивалась, переменяла разговор и, вернувшись, изливала свое раздражение на княжну.
Первое время она пугалась и упрекала себя, когда у нее срывалось резкое слово по адресу больной, но потом, заметив, что княжна нисколько этим не огорчается, даже как будто радуется этому, а всплескивает руками и удивляется грубости и резкости Марианны только как бы из приличия, Марианна все меньше и меньше сдерживалась, чувствуя, что характер у нее делается тяжелым.
— Вот распустилa-то себя! — иногда ворчала она, накричав на прислугу или на дворника, — с нормальными людьми разучилась разговаривать — привыкла к сумасшедшим.
Эти последние дни ей иногда даже хотелось побить или толкнуть княжну, до того она ее раздражала.
— А что, от жениха все нет писем? — спрашивала княжна.
— А вам какое дело? — обрывала ее Марианна.
— Я вам сочувствую.
— Я не нуждаюсь в вашем сочувствии.
— Напрасно. В огорчении сочувствие необходимо, — качала княжна головой.
— А я его не желаю! — уже кричала Марианна, топая ногами.
— Ну, ну, не раздражайтесь, ma chХre! Не надо. Я замолчу, — успокаивала ее княжна.
Последнее время сумасшедшая часто успокаивала ее — здоровую.
Да, успокаивала, но по временам и дразнила.
— Можно ли было влюбиться в человека, которого зовут Иван! — начинала княжна, искоса поглядывая на Марианну.
Марианна молчала.
— Какой-то Лукьянов! Хи-хи-хи! Да еще Прохорович. Какой ужас!
— Помолчите вы хоть минутку. Все время вы бормочете, — обрывает ее Марианна.
— Лукьянов! — не унималась княжна. — Это пахнет луком, — и она заливалась смехом.
— А по мне, Анатоль — скверной помадой воняет.
— Неправда, мой Анатоль всегда душился чудными духами… Он был так красив и изящен… И вместе с тем, он был герой! Ведь он не должен был идти на войну, он нарочно перевелся в действующую армию…
— Знаю, все знаю! Ну и пускай. Вам нравится Анатоль, а мне Иван, и отстаньте от меня!
— Это потому, что у вас грубый вкус.
— Замолчите.
— А вот не замолчу, что вы со мной сделаете? — хихикала княжна.
Марианну злило, что княжна как будто радовалась, что Марианна не получает писем из армии, тогда как раньше эти письма приходили часто, иногда по два, по три зараз.
Но чего уже совсем не могла она переносить, что выводило ее из себя последнее время, это уверения княжны, что она понемногу воплощается в нее, в Марианну.
Один раз дошло до того, что Марианна швырнула стул. Ножка стула отскочила, попала в окно — стекла посыпались.
Марианна сразу опомнилась, а княжна в восторге залилась визгливым смехом.
Когда прислуга пришла убирать осколки, княжна бегала вокруг нее, суетилась и оживленно говорила:
— Вот, Дуняша, я разбила стекло! Бросила стул и разбила… и стул сломала… Хи-хи-хи! Что взять с меня, ведь я сумасшедшая!
Марианна побледнела.
— Ну что вы там врете! — злобно крикнула она. — Стул бросила я и попала в стекло. Убирайте скорее, Дуняша, — угрюмо прибавила она.
Прислуга, убрав осколки стекла, вышла.
Марианна стояла неподвижно, стараясь овладеть собою, а княжна сразу затихла, села к толу и, искоса поглядывая на Марианну, стала раскладывать карты.
Вечером Марианна ходила по пустой зале.
Вечером на нее нападала теперь тоска. Страшная, гнетущая тоска.
Днем она ждала. Ждала письма, а ночью… ночью мучилась неизвестностью.
Боже мой, — если бы узнать что-нибудь. Ну, пусть ранен, пусть… нет, нет, только не убит! Лучше тогда ничего не знать. Зачем она не умеет молиться! О, вот теперь какой бы отрадой для нее была молитва. Зачем, зачем ее не научили молиться, верить!
И она ходит, ходит взад и вперед по этой пустой, ярко освещенной зале.
«Вот, — думает она, — если я пройду до того угла, и ни одна паркетина не скрипнет, значит, получу письмо, и все благополучно».
Бьется сердце, дрожат ноги…
Не скрипнуло!
Она тяжело переводит дух и прислоняется к стене.
— Какие глупости! — говорит она вслух и сейчас же пугается.
Зачем она это сказала? Может быть, если бы она не усомнилась, что завтра получит письмо — оно бы пришло.
«Вот, если дойду до двери, и пол не скрипнет… Нет, нет, что-нибудь другое, пол наверно скрипнет, там у порога он совсем рассохся».
Эти загадывания у нее обратились в манию — она с замирающим сердцем считает, делится ли на три номер проезжающего извозчика, успеет ли она сосчитать до ста, пока фонарщик зажжет фонарь, четное или нечетное число цветочков на данном куске обоев. Это ее мучило, угнетало, но отстать от этого она не могла.
И теперь она, замирая от страха, чтобы пол не скрипнул, пробирается по стенке и перепрыгивает через порог.
Войдя в комнату, она видит обычную картину, — княжну, сидящую за столом.
Княжна держит в руках зеркало и, улыбаясь, смотрится в него.
— Что же, вы намерены сегодня ложиться спать или нет? — ворчливо спрашивает Марианна, начиная раздеваться.
— Погодите, погодите, дайте досмотреть, — машет княжна рукой. — Вот он верхом переплывает реку, выехал на берег… поднимается на холм… какая-то деревня… Ах, исчезло! Какая досада, сегодня так ясно было видно.
Марианна, с растрепанными волосами, закутанная в платок подходит к столу и решительно вырывает зеркало из рук княжны.
— Вам сказано: идите спать.
— Ах, ma chХre, подождите, может быть, я еще что-нибудь увижу… Вот, вот, опять мелькает! — говорит княжна, стараясь взять зеркало из рук Марианны.
— Да ладно, ничего там не мелькает.
— А вы не умеете смотреть! Знаете, я ведь сегодня на вас загадывала… и видела. Хотите, я вас научу? — зашептала она таинственно. — Я вас научу, и вы увидите.
— Что я увижу? — спросила Марианна, чувствуя какой-то беспричинный страх.
— То, что вы хотите… Ну, вашего Лукьянова, — продолжала шептать княжна, — только вы зеркало держите вот так и сядьте вот тут, между свечами… Сядьте и скажите про себя: «Милый, покажись». Отчего вы дрожите?
— Я? Что за глупости — я совсем не дрожу, — говорит Марианна, силясь улыбнуться, но губы кривятся от дрожи, и вместо улыбки выходит гримаса.
— Будете смотреть?
— Да уж давайте — я погадаю, — и Марианна смотрит в зеркало.
В зеркале она видит свое лицо, так осунувшееся и побледневшее за эти последние дни, а за своим плечом, в темной глубине зеркала, черепообразную голову княжны с красными маками в волосах.
— Я ничего не вижу, — говорит Марианна, и жуткий страх охватывает ее все больше.
— Смотрите, смотрите, — шепчет княжна за ее спиною, — смотрите сквозь свое отражение… зовите! Вот, вот уже затуманилось… показалось… Видите… железнодорожная насыпь, телеграфные столбы… солдаты ползут по насыпи… Видите… видите…
Марианна дрожала мелкой дрожью, ее зубы стучали.
Да, да, она видела и железнодорожную насыпь, и телеграфные столбы, и какую-то движущуюся массу под ними, и все это поминутно заслонялось как бы дымом.
— Зовите, зовите его! — взвизгнула княжна и нечаянно толкнула свечу.
Тяжелый подсвечник с грохотом покатился по полу.
Марианна вскочила, так же дико взвизгнув, и стояла бледная, с трясущимися губами.
— Ага, ага! Видели! Теперь будете верить! — кричала с торжеством княжна.
Марианна, сжимая кулаки, тоже закричала в бешенстве:
— Ничего я не видела! Слышите, ничего! Вы сумасшедшая дура! Ничего я не видела.
— Нет, ты видела, видела. Ты моя! Радость моя, красавица, мое второе я! Невеста Анатоля! — в восторге кричала княжна.
— Ничего я не видала! Не смей говорить! Слышишь ты! — старалась перекричать ее Марианна, но княжна визжала и хохотала все сильнее:
— Милая, красавица! Ты — я, я — ты!
Марианна бросилась к ней, подняла руку и ударила княжну по лицу.
Княжна отскочила и в диком веселье закружилась по комнате, выкрикивая: «Свершилось, свершилось! Ты — я!»
Марианна уже не слушала ее, она села у стола, закрыла голову руками и зарыдала.
Княжна перестала смеяться и робко, бочком подошла с другой стороны стола и, постояв немного, тихонько спросила:
— Хотите воды? Нет? Ну, успокойтесь. Вот вы видите, какая вы злая и безжалостная девушка, вы бьете несчастную сумасшедшую.
Надежда Филипповна уже полчаса уговаривала сидящую перед ней Марианну.
Она предлагала увеличить ей жалованье до восьмидесяти рублей, предлагала взять помощницу, умоляла остаться хоть на несколько недель, пока она подыщет другую сиделку, но Марианна оставалась непреклонной.
— Я не могу, — угрюмо твердила она, — не могу. Я совершенно расстроила себе нервы, у меня даже была галлюцинация, и потом вчера вышла безобразная сцена, я… я ударила княжну. Это возмутительно, это жестоко!
— Но я вас прошу, останьтесь хоть до завтра, — попробовала Надежда Филипповна.
— Нет, ни минуты! Я сейчас возьму свои вещи и уеду.
— Послушайте, кто же останется с ней на ночь? Она без вас впадет опять в бешенство. Это безжалостно с вашей стороны.
— Да, да, я грубая, безжалостная, бессердечная, но делайте, как хотите! Я не могу.
И Марианна поднялась.
— Хорошо, — сухо сказала Надежда Филипповна, тоже вставая. — Хорошо, я к вечеру приеду.
— Нет, сейчас, не позже как через час — я уеду.
— Ну послушайте, Марианна Петровна, вы злоупотребляете моей деликатностью, я прошу вас остаться хоть два часа. Через два часа я приеду, и если не найду сиделки, то сама сменю вас.
Марианна поспешно укладывала свои вещи.
Она решила не отвечать княжне, которая вертелась вокруг нее, поминутно задавая ей вопросы.
Наконец, княжна совсем забеспокоилась и, подойдя к Марианне, спросила:
— Вы, кажется, собираетесь уезжать?
— Да, да, уезжаю! — раздраженно крикнула Марианна.
— Нет, ma chХre, вы останетесь, — решительно произнесла княжна.
У Марианны дрожали руки, но она сдерживалась, кое-как запихивая свои вещи в корзину.
— А я знаю, что вы останетесь, — опять повторила княжна, — я приготовила вам сюрприз, я вам что-то дам. Хотите? Вот!
Княжна вытащила из-за корсажа смятую открытку и, помахивая ею, говорила:
— Это принесли еще третьего дня, а я спрятала.
Марианна вскрикнула, в один прыжок очутилась возле княжны и вырвала у нее открытку.
Княжна хихикала, а Марианна читала письмо, она читала очень долго… Прошла минута, другая, а она все стояла, не двигаясь.
Княжна хотела взять у нее письмо, но Марианна высоко подняла его одной рукой, а другой толкнула княжну в грудь.
Княжна пошатнулась, чуть не упала, но потом кинулась к Марианне и, охватив стан девушки своими костлявыми руками, тесно прижалась к ней, плача и взвизгивая:
— Теперь ты — я! Ты свободна! Ты невеста Анатоля!
Пальцы Марианны тихо разжались, и желтоватый квадратик открытки, трепеща, упал на темный ковер.
На этом квадратике были написаны только две строки;
«Поручик Иван Лукьянов в сражении 25-го сентября — убит».
Надежда Филипповна торопится. Она опоздала. Почти три часа металась по городу, ища сиделку.
На время войны открыта масса лазаретов, и сиделку найти трудно. Ей обещали прислать завтра поутру девушку, чтобы присматривать за больной, а эту ночь ей самой придется возиться с теткой, ведь эта дерзкая Марианна, чего доброго, бросит все и уйдет.
Надежда Филипповна звонит у двери и, когда дверь отворяется, даже отшатывается с изумлением.
Перед ней княжна.
Княжна полураздета, на ней рубашка и бумазейная юбка, а на шее лисье боа Марианны.
— Что с вами, тетя? Неужели вас бросили одну? Где прислуга? — тревожно спрашивает Надежда Филипповна, входя в сени.
— Т-с! Тише. Чтобы не услыхала кухарка, а Дуняшу мы послали за фруктами и за закуской… Сегодня Анатоль обязательно приедет, — оживленно говорила княжна и быстро стала подниматься по лестнице, мелькая из-под короткой юбки своими босыми, жилистыми ногами.
Испуганная Надежда Филипповна почти вбежала в комнату и остановилась…
У ломберного стола сидела Марианна. Она была одета в платье княжны, платье было узко, не сходилось сзади на четверть, оставляя голой смуглую спину; в растрепанных волосах Марианны были кое-как заткнуты красные маки.
— Марианна Петровна, что у вас тут случилось? — в испуге воскликнула Надежда Филипповна.
Марианна повернула к ней свое бледное, странно улыбающееся лицо и, посмотрев на вошедшую какими-то невидящими глазами, спокойно сказала:
— Я жду Анатоля.
Комментарии
правитьВпервые: Полон: Литературный сборник (Пг., 1916).
- ↑ …ma chХre — моя дорогая (фр.).