Владимир Шулятиков
НА РУБЕЖЕ ДВУХ КУЛЬТУР
правитьГоголь — это носитель «средневекового», мистико-аскетического мировоззрения. Гоголь знаменует собой момент пробуждения русского общественного самосознания. Гоголь не начинает нового периода русской литературы, а лишь завершает старый. Гоголь — это родоначальник «новейшей» русской литературы. Гоголь — это художник, творивший инстинктивно, художник, осмеивавший отрицательные стороны жизни не во имя определенных положительных идеалов. Гоголем открывается период принципиально-критического отношения литературы к вопросам действительности.
Таковы исключающие друг друга взгляды, высказываемые критикой относительно Гоголя и его творчества. Разнообразие этих взглядов вполне понятно и естественно: критика имеет дело с плодами творчества писателя, отличающегося редкой по своей сложности душевной организацией [1].
По собственным признаниям Гоголя, его душевный мир служил ареной игры самых противоположных, исключающих друг друга чувств и настроений, стремлений и аффектов; был жертвой страшной смеси противоречий.
Часть этих противоречий, как доказывает психиатрический анализ, произведенный д-ром Баженовым [2], должна быть отнесена на счет психического недуга, владевшего Гоголем. Другая часть противоречий имеет социальное происхождение, должна быть объяснена из условий той общественной среды, в которой рос и развивался талант Гоголя. Эти противоречия были противоречиями самой общественной жизни Гоголя. Гениальный художник — сын «переходной эпохи», он стоял перед лицом двух поколений интеллигенции, перед лицом двух различных культур. На его глазах происходила смена двух общественных миросозерцаний.
Тогда в первый раз в истории XIX века, долгое время затерянной в среде чисто дворянской интеллигенции, начал заявлять о своем существовании «разночинец». Правда, до эпохи выступления «разночинца» en masse [массово (фр.)], на историческую авансцену было еще далеко. Но «разночинец» «николаевской эпохи» уже заявлял о своем существовании громко и решительно. Он уже предлагал определенную культурную программу, определенный кодекс идей и моральных требований. Романтическому миропониманию, усвоенному интеллигентами «александровской эпохи», он противополагал трезво-реалистический взгляд на действительность; культу чувства — культ разума; апофеозу героев-титанов и презрению к «толпе» — апофеоз «обыкновенного человека», человека «толпы»; эпикурейско-эстетическому индивидуализму — теорию разумного эгоизма; жажде нечеловечески великих подвигов — служение практическим интересам; пессимистическому отрицанию прогресса — веру в естественное поступательное развитие человеческого общества; изображению мук и томления личности, угнетаемой «враждебной судьбой», — изображение «широко несущейся жизни».
К концу сороковых годов интеллигенту-«разночинцу» «николаевской эпохи» удалось достигнуть очень крупных успехов. Предложенная им программа была признана программой передовой интеллигенции. Интеллигенты-дворяне приняли profession de foi [Исповедание веры] «разночинца». Создан был ряд художественных образов, олицетворявших идеалы последнего. В ряде публицистических и философских трактатов было оформлено и обосновано его общественное и этическое миросозерцание. Тогда Белинский ярко освещал явления текущей жизни и литературы с точки зрения необыкновенно-последовательного и трезвого «реализма». Тогда на страницах «Современника» Искандер [3]развивал теорию разумного эгоизма. На страницах того же журнала Никитенко [4] горячо доказывал необходимость «практической работы» и «положительного», не метафизического понимания действительности. Идеал прямолинейного практического дельца изображал Гончаров в лице фабриканта Петра Адуева [5]. Дружинин [6] обрисовывал несколько другой тип человека трезвых взглядов на жизнь и активной энергии — бюрократа Сакса (в известной повести «Поленька Сакс»).
Но прямолинейность интеллигентов «николаевской эпохи» не граничила с той прямолинейностью, которую «разночинец» обнаружил впоследствии, в эпоху шестидесятых годов. Отвергнутая «разночинцами» «николаевской эпохи» романтическая культура все-таки продолжала сохранять над последними некоторую власть. «Реалисты», зачастую бессознательно, продолжали принимать те или другие из предпосылок «романтического» миросозерцания. Даже наиболее прямолинейные из них не доводили своих выводов до конца, не договаривали заключительного слова. И потому в каждом из них можно отметить признаки более или менее явно выраженной внутренней раздвоенности. Достаточно вспомнить примеры Гончарова и Герцена.
Но то было, повторяем, на закате сороковых годов, в момент довольно решительного торжества «разночинского» миросозерцания. А что должно было происходить в первый момент «столкновения двух миросозерцаний», ранней «встречи» двух общественных течений? Какой тип писателя должен был выработаться, какие черты должны были отмечать? [7]
Естественно предположить, что подобный писатель должен был особенно страдать той внутренней раздвоенностью, какой страдала эпоха. В его произведениях, естественно, могли остаться непримиренными предпосылки романтического и реалистического миросозерцания, точно так же, как они оставались непримиренными в жизни. Таким именно писателем был автор «Вечеров на хуторе близ Диканьки», «Мертвых душ» и «Выбранных мест из переписки с друзьями».
Его происхождение и его связи с «аристократическим обществом» предрасполагали его к восприятию романтического миросозерцания.
Его родина, его «дворянское гнездо» внушили ему симпатию к простоте патриархального быта и патриархальных отношений, способствовали развитию в нем мечтательности и в значительной степени «чувствительности», способности отдаваться порывам сантиментального лиризма, наградили его некоторой склонностью к суеверию. Петербургские знакомства с представителями интеллигенции, сходившей с исторической сцены, например, с Жуковским и Влад. Одоевским [8], поощряли возможно широко воспользоваться всем тем, что воспитали в нем провинциальный быт и традиции патриархального «дворянского гнезда». С другой стороны, те условия борьбы за существование, в которые он был поставлен, очутившись в столице, и ближайшее знакомство с духом «новой культуры», с требованием «положительного» века заставляли его идти навстречу «реалистическому» миропониманию.
И оба мировоззрения, столкнувшиеся в его душе, породили в ней «страшную смесь противоречий». Правда, Гоголь, заплативший своими первыми произведениями богатую дань романтике, поспешил затем отречься от нее и заявил себя безусловным приверженцем реалистической школы, поспешил взглянуть на картину русской действительности с такой прозаической, критической точки зрения, которой до него не решался допускать ни один художник слова. Но на каждом шагу романтика и унаследованные от патриархальной культуры привычки и взгляды давали осязательно чувствовать себя, овладевая его душевным миром; часто против его воли и помимо его сознания Гоголь преклоняется перед могуществом ума, ставит всего выше на свете знание людей. Порой он высказывается даже в таком тоне, которому мог бы позавидовать сам Петр Адуев. Современный человек, по мнению Гоголя, должен обладать необыкновенно прямолинейным и деятельным умом. Он «должен иметь железную волю и терпение» в преследовании намеченной цели, покамест не достигнет предполагаемого, должен не содрогаться крутой, длинной почти до бесконечности и скользкой лестницы, должен не упускать из виду ни малейшего обстоятельства, кажущегося посторонним. Никакое желание рассеяния, забав и развлечений всякого рода не должно останавливать его [9]. В каждом человеке он склонен ценить его утилитарные стремления и доходить (по свидетельству П. Анненкова [10]) до того, что «мера уважения к людям определялась (для него) мерой их познания и опытности в каком-нибудь отдельном предмете». Но в то же время он, по словам Л. Арнольда, не любил ни у кого учиться. Он подходил к явлениям жизни с заранее предвзятой точки зрения. Он, правда, расспрашивал специалистов, но расспрашивал их таким образом, что клонил все расспросы их в ту сторону, куда ему хотелось, чтобы набрать еще более подтверждений той мысли или тому понятию, которое он себе составил уже заранее о предмете [11].
И при этом, сталкиваясь с представителями разных профессий и сословий, он интересовался главным образом психологией личности. Социальный строй России мало останавливает на себе его внимание. Задумавши изобразить «широкую картину несущейся мимо жизни», отвечая требованию, выставленному «разночинской» культурой, он сознается в том, что недостаточно знаком с бытом разных сословий и классов, и убедительно просит своих друзей помочь ему пополнить пробел его познаний в этом отношении. С его уст даже срывается проникнутая горечью фраза: «Я во всей России толкался немного с людьми» [12].
Провозгласив культ «ума», договариваясь временами почти до теории разумного эгоизма, он в то же время не мог отделаться от слепого преклонения перед иррациональными началами. Его склонность к суеверию, усиленная его патологическим состоянием, была причиной острого психологического недуга в последний период его жизни.
Отмечая факт «быстрого развития России», указывая на нарождение «новых людей», новых положительных — с точки зрения интеллигенции «николаевских времен» — типов, он в то же время склонен разделять страх романтиков за будущее, их пессимистическую оценку цивилизации, склонен видеть в процессе «мимо несущейся жизни» лишь один хаос и кошмар.
Выдвигая в качестве своего «положительного» идеала тот тип, которым впоследствии так увлекались «разночинцы» сороковых годов, создавши фигуру практического дельца Костанжогло [13], он в то же время приписал своему практическому дельцу качества, присущее людям патриархальных времен. Его Костанжогло во многом приближается к типу патриархального землевладельца-хозяина.
Другую разновидность типа практического дельца он представил в лице откупщика Муразова [14]. Фигура этого откупщика, по удачному выражению одного критика, является попыткой примирения капитализма с аскетизмом… Затем, обрисовывая идеал образцового бюрократа, в дружининском стиле, он в то же время облекает созданный им тип в одежду патриархальной простоты и патриархальных добродетелей. Он обращается к своему бюрократу со словами: «Будь патриархом!» — и так далее… Но, повторяем, если личность Гоголя исполнена непримиримых противоречий, если он представляется во многих отношениях «двуликим Янусом», за все это ответственность падает на эпоху, и обвинять его за эти противоречия, видеть в нем носителя «средневекового» мировоззрения — значит не иметь настоящего представления о задачах критического анализа.
Об этом мы хотели нашей статьей напомнить сегодня, когда вся интеллигентная Россия празднует великую годовщину [15]; воздать должное памяти гениального художника, того художника, имя которого говорит о поворотном моменте в истории нашего общественного самосознания, о ранней, но яркой заре нового миропонимания. Гоголевский элемент, то есть здоровая сторона гоголевского реализма, его «смех сквозь слезы», это вечная гордость русской интеллигенции, святыня, которой русская интеллигенция поклонялась в течение всего минувшего века, теперь поклоняется и будет всегда поклоняться.
Примечания
править[1] Сложность внутренней жизни Гоголя особенно ясно обнаруживается при ознакомлении с таким драгоценным собранием документов, какое представляет из себя новоизданное собрание писем Гоголя. — Прим. В. Шулятикова. «Письма Н. В. Гоголя» под редакцией Шенрока В. И. вышли в издательстве А. Ф. Маркса в 1901 году.
[2] — См. «Болезнь и смерть Гоголя», «Русская Мысль», январь — февраль. — Прим. В. Шулятикова. Баженов Николай Николаевич (1857—1923) — известный психиатр, преподаватель Медицинского факультета Московских высших женских курсов, автор работы «Болезнь и смерть Гоголя» (1902).
[3] — Искандер — псевдоним А. И. Герцена. Герцен Александр Иванович (1812—1870) — русский писатель, публицист, философ, революционер. Еще в молодости начал революционную деятельность. В 1834 г. сослан в Пермь, а затем в Вятку. По возвращении в Москву становится одним из вождей «западников» и ведет борьбу со славянофилами. В 1851 г. Сенат постановил лишить его всех прав состояния и считать вечным изгнанником. С 1857 г. Герцен издает в Лондоне знаменитый сборник «Полярная звезда» и журнал «Колокол», где требовал освобождения крестьян, отмены цензуры, гласного суда и других реформ. Произведения Герцена имели огромное влияние на воспитание молодого поколения революционеров.
[4] — Никитенко Александр Васильевич (1804—1877) — историк русской литературы, цензор, академик. Официальный редактор журнала «Современник» в 1947—1948 гг., автор нескольких историко-литературных работ. Важнейшее произведение Никитенко «Опыт истории русской литературы» (1845) впервые ставило на русской почве методологические проблемы как самостоятельный объект изучения.
[5] — Петр Адуев — герой романа И. А. Гончарова «Обыкновенная история» (1848).
[6] — Дружинин Александр Васильевич (1824—1864) — писатель, литературный критик. В 1847 году в «Современнике» была помещена первая повесть Дружинина «Поленька Сакс», имевшая большой успех и в печати, и в публике. В 1856 году Дружинин стал редактором «Библиотеки для чтения». Он являлся сторонником эстетической критики, выступая против сатирического направления «натуральной» школы 40-х годов. Перевёл пьесы В.Шекспира «Король Лир», «Ричард III» и «Кориолан». Печатал фельетоны под псевдонимом Иван Чернокнижник. Дружинину принадлежит инициатива по основанию «Общества для пособия нуждающимся литераторам и учёным» (Литературный фонд).
[7] — Замечательно, что интеллигенция, даже прогрессивно настроенная, приветствовала тогда новонарождавшийся класс буржуазии, видела в нем только носителя активной энергии и живого жизненного начала, противополагала его страдающим безволием и душевной дряблостью крепостникам, ожидала от него будущности, богатой благими последствиями для писателя, который своею личностью и в своих произведениях особенно ярко и точно отражал бы дух времени. — Прим. В. Шулятикова.
[8] — Одо?евский Владимир Фёдорович (1803—1869), князь — русский писатель, философ, педагог, музыковед и теоретик музыки. Один из главных пропагандистов немецкого идеализма в России. Участник «Общества любомудров» (1923—1925). Автор романтических и дидактических повестей, сказок, публицистических статей Основное произведение — «Русские ночи» (1844) — представляет собой сборник философских эссе и рассказов данных в форме философской беседы между несколькими молодыми людьми.
[9] — «Письма Н. В. Гоголя», изд. под ред. В. Шенрока, том I, стр. 156. — Прим. В. Шулятикова. Точная цитата: "Стало быть, вы спросите, теперь никаких нет выгод служить? Напротив, они есть, особенно для того, кто имеет ум, знающий извлечь из этого пользу… этот ум должен иметь железную волю и терпение, покамест не достигнет своего предназначения, должен не содрогнуться крутой, длинной, — почти до бесконечности и скользкой лестницы… должен отвергнуть желание раннего блеска, даже пренебречь часто восклицанием света: «Какой прекрасный молодой человек! как он мил, как занимателен в обществе!»
[10] — П. Анненков: «Воспоминания и критические статьи», том I, стр. 190. — Прим. В. Шулятикова. Неточно: сборник называется «Воспоминания и критические очерки» (в 3-х томах, СПб., 1877—1881). Анненков Павел Васильевич (1813 или 1812—1887) — русский литературный критик, историк литературы и мемуарист. В 40-х гг. был близок с Н. В. Гоголем. Вошёл в историю как основатель пушкинистики, автор первого критически подготовленного собрания сочинений Пушкина (1855—1857) и первой обширной биографии Пушкина — «Материалов для биографии Пушкина» (1855).
[11] — Лев Арнольд: «Мое знакомство с Гоголем» («Русский Вестник», 1862 г., I, стр. 69). — Прим. В. Шулятикова. Прав. Арнольди Лев Иванович (1823—1860), чиновник особых поручений при калужском губернаторе, мемуарист..
[12] «Письма», том II, стр. 526. — Прим. В. Шулятикова. «Письма Н. В. Гоголя» под ред. Шенрока В. И.
[13] — Костанжогло — герой второго тома «Мертвых душ».
[14] — Муразов — герой второго тома «Мертвых душ».
[15] — Пятидесятилетие со дня смерти Н. В. Гоголя.