Иоасаф Любич-Кошуров.
На разведке
править
I
правитьВдали завиднелась деревня.
Казаки попридержали лошадей, и они пошли легким шагом, мягко ступая по пыльной дороге. Пыль, клубившаяся все время под ногами лошадей, медленно оседала книзу; позади шагах в тридцати, пыль еще дымилась мутно-желтой волной; но эта волна уж не катилась за казаками, а была почти неподвижна и расплывалась вправо, влево, назад и вперед, как дым от догоревших дров, затягивая серой мутью низкую, жидкую траву по сторонам дороги…
Лошади были потны и мокры. Из-под седел, около серых войлочных потников, выступала пена белыми мыльными хлопьями. Казаки подвигались вперед почти без шума: по глубокой пыли не было слышно стука копыт; только изредка раздавался лязгающий, короткий металлический звук, когда подкова задевала за подкову, да постоянно екала под брюхом селезенка у лошадей.
Солнце уж было на закате.
Большое красное, оно стояло над грядой невысоких скалистых гор; оно казалось совсем неподвижным и словно застывшим на изжелта-золотистом небе. Мягким светом теплились камни и песчаная равнина перед ними… На песке от камней лежали голубые тени.
Кругом было тихо и безлюдно.
Неслышно скользили в горячем свету солнца по пыльной дороге казаки, вытянувшись один за другим. Блестели их пики, будто внутри отполированного острия горели красные угольки и просвечивали сквозь металл, пронизывая его весь золотисто-красным светом. Красный отблеск заката лежал и на лицах казаков, и на одежде, и на их лошадях…
Длинные-длинные тени от них бежали с ними рядом по песчаному плато, отчетливо выделяясь на желтом песке.
Казаков было пятеро: урядник и четверо рядовых.
Когда они совсем близко подошли к деревне, они съехались в кучку.
Теперь уж никакой звук не нарушал тишину степи. Чуть-чуть колеблясь теплились пики в воздухе, горели ровным, широким светом магазинные коробки закинутых за спину винтовок, искрились серебряным огнем короткие стволы, в местах незащищенных деревянной накладкой: возле затвора и на самом конце.
Когда кто-нибудь из всадников шевелился в седле или зачем-нибудь нагибался, оттопырив ногу со стороны, противоположной той, куда нагибался, по всему карабину наискось по спине от локтя до самого уха словно проглядывала вдруг широкая серебряная молния… Казак выпрямлялся снова, и молния разрывалась пополам, вспыхивая опять ярко над плечом и под локтем.
— Ну, что же, ребята, назад, что ль?.. Вон она, деревня…
Голос был сдержанный, словно казак говорил в присутствии засыпающего или спящего человека и не хотел его тревожить… Он обернулся к товарищам, посмотрел на них и оперся рукой о круп лошади…
— А? как скажете?..
Казаки молчали.
Он опять поглядел на них сразу на всех и, помолчав с минуту, сказал:
— Тишь-то какая.
И повел глазами по степи…
Один из казаков приложил ладонь ребром ко лбу прижимая большой палец к виску, а указательным охватил лоб и стал смотреть, немного привстав на стременах, через плечи товарищей в сторону деревни. Потом он отнял от лба руку, опустил ее вдоль тела и проговорил медленно, точно запинаясь, и продолжая смотреть на деревню:
— Будто пустая.
Деревня издали от солнца была вся розовая… Маленькие домишки под камышовыми крышами со скатом в одну сторону обмазанные кругом глиной, казалось, горели и таяли в солнечных лучах; румянились позади их жиденькие, невысокие деревца с белой корой.
Былки камыша, неровно торчащие по карнизу на концах, точно тлели слабо от края до края вдоль карниза.
— Так как же? — заговорил опять урядник, вопросительно поглядывая на казаков то на одного, то на другого…
Голос у него все был такой, будто он говорил в присутствии спящего… Только теперь в голосе, вместе с тем, сквозили и другие нотки… Будто он старался возвысить голос, и это именно потому теперь так странно звучал его голос, словно надтреснутый, словно он не находил в себе достаточно силы сказать, так как он говорил обыкновенно с подчиненными густо и сочно… Слова у него обрывались… Казалось, вот-вот забрали слова силу и сразу вдруг словно соскочили куда-то вниз и разбились как стекло.
Он крикнул:
— Волчков!..
Казак Волчков выпрямился в седле и слегка подался корпусом вперед.
— Поезжай-ка ты, братец, освидетельствуй…
Волчков хлестнул коня, выдвинулся вперед и затрусил по дороге.
Ноги его лошади сразу затянуло золотой пылью…
Минуту спустя, урядник сказал, поглядев в лицо казакам:
— Ишь ты, пыли-то сколько нанесло… И не слыхать как скачет…
И опять повторил, уже ни к кому не обращаясь и словно чуть-чуть удивленно:
— Тишь-то, тишь какая… Ах ты, Господи.
Нижний край солнца коснулся скал; от скал через всю степь потянулись лучи низко над песками.
Скоро лучи стали короче… Тени от скал потемнели. С песков, казалось, кто-то невидимой рукой сдергивал воздушную кисею золотого газа и пески обнажались, принимая свой обычный желтый цвет.
По небу сквозь золото заката просвечивал зеленоватый оттенок.
Уж больше чем на половину ушло солнце за скалы… Через несколько минут только небольшое сияние осталось на том месте, где недавно горел его огненный диск.
II
правитьЧем ближе Волчков подъезжал к деревне, тем неспокойнее становилось у него на душе.
Пристально вглядывался он прямо вперед перед собою, подобрав покороче поводья, готовый каждую секунду остановить лошадь или повернуть ее назад…
Винтовку он держал наготове поперек седла…
Тишина в степи по-прежнему была полная. Деревня казалась вымершей. По улице против каждой хаты смутно обозначались на земле тени, падавшие от хат… Смутно белели в тени их стены.
Что-то мелькнуло в тени около одной из хат — точно возле хаты лежала белая бумага и ее подхватило и подняло ветром… Несомненно, это была человеческая фигура, но Волчков видел ясно только именно одно — это белое пятно, может-быть, рубашку… Пятно казалось вынырнуло из темноты и остановилось, смутно белея в воздухе… И сейчас же Волчков различил расплывчатые очертания головы и такие же расплывчатые очертания ног, казавшихся совсем черными…
Он попридержал лошадь и затем шагом стал подвигаться вперед.
В ту же минуту белое пятно двинулось в сторону — куда-- он не мог различить, вправо или влево, и пропало.
Он продолжал подвигаться вперед.
Сердце его билось ускоренно быстро.
Он все еще не знал, как он поступит: вернется ли назад к товарищам, или доберется до деревни. Учащённым стуком билось его сердце и, казалось, мешало ему решить этот вопрос.
Мысли словно прыгали, словно бились одним темпом с сердцем…
Изредка, сквозь мысли, сознание воспринимало мягкий стук лошадиных копыт неясно и неопределенно, — точно этот стук несся откуда-то издалека…
Являлись новые мысли:
— А ведь там, небось, не слышно…
И мгновенно эта новая мысль гасла в сознании, и к сердцу подкатывала будто холодная волна… Он чувствовал, как кровь стучит в висках, — точно жилки на висках то наливаются кровью, то опять кровь отливает от них.
— А вдруг…
Разве враги не могли засесть в деревне и поджидать его… А потом — хлоп и готово. Кто этот человек в белой рубахе с босыми ногами. Зачем он убежал?.. Куда?
Глаза беспокойно бегали по сторонам, поминутно останавливаясь на ряде домишек, тянувшихся вдоль дороги с одной стороны (деревня была построена в один порядок).
Ему казалось, что не он приближается к деревне, а деревня надвигается на него.
Было мгновенье, когда он не чувствовал под собой лошади и не чувствовал, как она везет его, потому что в это мгновенье вся его душа сосредоточилась на одной мысли: что сейчас будет… Эта мысль словно вырывала душу из тела… И душа горела одна, независимо от тела.
Он один, а там их, быть может, много…
Ближе, ближе надвигается деревня.
Вот он поравнялся с крайним домиком.
— Вернуться или нет?..
Домик остался позади… Другой: домишка шагах в десяти.
Из глубины улицы веет свежестью… Там совсем темно. Ничего не видно.
А лошадь все идет, идет…
Нужно бы свернуть в тень ближе к домам… Нужно, непременно нужно!
Но он не шевелится…
Учащенно бьется сердце. Хоть бы скорей… Глаза смотрят вперед прямо на одну точку…
Выстрел.
Точно ожгло ему щеку, точно веревка продернулась по щеке, разрывая кожу.
Он поднял было руку, но в это мгновенье в темноте впереди опять, как тогда замаячило что-то белое.
Он схватил винтовку, выстрелил, почти не целясь, потом повернул коня и пустил его рысью по улице по направлению к выезду.
III
правитьВолчков выскочил из деревни и поскакал по дороге.
Каждую секунду он ждал выстрелов вдогонку, но выстрелов не было. Он поехал тише. Впереди его слышался топот. Он совсем остановил лошадь и съехал с дороги в сторону.
Он хорошо понимал, что если бы в него стреляли не один, а десять человек, товарищи, может-быть, ограничились бы только тем, что подъехали бы к деревне самое большее на ружейный выстрел и тут стали бы поджидать его, предоставив ему самому спасаться от преследования, как ему угодно.
Он и сам поступил бы так, потому что вчетвером против десяти все равно ничего не поделаешь.
Но казаки, оставшиеся позади, слышали только его выстрел да выстрел этого неизвестного человека, ранившего его в щеку…
Они, несомненно, теперь спешат к нему на помощь.
Он вынул из кармана большой ситцевый платок и приложил его к щеке, где была рана. Потом отнял от щеки и поднес к глазам.
На платке оказалось темное пятно.
Расправив платок и свернув его так, чтобы окровавленное место приходилось внутрь, он снова приложил платок к ране. Он чувствовал, как бежала под платком теплая кровь по щеке вниз, и крепче прижимал платок.
Пуля задела его только слегка, но рана саднила, дергала и щипала.
Он понимал, что рана пустая, но она все равно давала себя чувствовать. Он не знал при этом, как остановить кровь. Мгновеньями кровь, казалось, переставала течь. Тогда он прислушивался к топоту, несущемуся издали.
Но вот опять теплая струйка, точь-в-точь как тогда, когда во время купанья, зальется в уши вода и потом вдруг потечет из уха и в ухе станет горячо, — выступала из-под платка, набегала на щеку…
Лошадиный топот вдали вдруг словно обрывался, словно шуршанье платка, который он начинал снова разворачивать и складывать, заглушало топот.
— Волчков! Ты, что ль?
Пред тем только что громко, прямо врываясь ему в уши, несся издали топот лошадиных ног, и тогда же у него мелькнула мысль:
— А скоро ж они…
Но эта мысль сейчас же потонула в другой мысли:
«Опять потекло».
Топот стал глуше, смутней, точно потух в ушах.
— Волчков!..
Почти над ухом у него фыркнула лошадь.
Волчкова окружили казаки.
Он видел, как они смотрят на него тревожно и вместе с любопытством и сдерживают лошадей, чтобы как-нибудь не толкнуть его. Даже какую-то боязливость прочел он в их глазах… И прочел, кроме того, что-то другое, — будто он, Волчков, для них стал иным, не тем, что он был раньше…
Он слышал, как кто-то шепнул:
— В висок…
И потом вслед за этим шопотом чей-то вздох и еще чей-то голос:
— Господи, Господи!
Кто-то смыгнул носом, кто-то кашлянул, но осторожно, должно быть, в руку.
В нем закипело что-то в душе, какая-то обида, против кого и за что — он не знал…
И он крикнул почти со злостью:
— Да не в висок, а в морду… Во!
И отнял платок от щеки.
Точно тяжесть свалилась у него с плеч. Он смотрел на товарищей, перебегая взглядом от одного к другому, и еще несколько раз повторил:
— В щеку, говорят вам, в морду!.. Ну!
Казаки заговорили все. разом, не так как за минуту перед тем, громко, громче чем следовало, перебивая друг друга…
Они расспрашивали Волчкова, что с ним случилось в деревне.
Он рассказал.
Урядник решил обыскать деревню.
Волчкову и еще одному из казаков он велел оставаться на месте, а с остальными затрусил по направлению к деревне.
IV
правитьУрядник живо добрался до деревни.
Он ехал впереди, помахивая плетью. У въезда в деревню он попридержал лошадь и оглянулся назад…
Один из казаков держался немного правей его, другой несколько левее.
Они не сразу должно быть заметили, что он убавил ходу и продолжали трусить легкой рысцой, чуть-чуть подпрыгивая в седлах.
Потом, как по уговору, на секунду замявшись на месте, повернули лошадей в его сторону…
Лошадь под тем казаком, что ехал слева, фыркнула, когда казак поворачивал ее, тряхнула головой и гривой…
Урядник совсем остановил своего коня.
Через секунду казаки были около него.
Он взглянул на одного и шепнул:
— Валяй задами…
И махнул плетью на крайнюю хату.
— А мне? — тоже шопотом в тон ему произнес другой казак.
Урядник как раз в ту минуту опускал плеть.
— А ты со мной!
И он слегка хлестнул лошадь плетью.
Лошадь сейчас же двинулась вперед крупным шагом, выгибая шею, дергая и натягивая поводья.
На улице теперь было совсем темно.
У первого домика урядник опять остановился. Остановился и казак, следовавший за ним.
— Нужно осмотреть, — шепнул урядник и, перегнувшись с седла вниз, поправил что-то под брюхом у лошади.
Потом опять выпрямился в седле.
— Пахомов!
Затем он тронул лошадь и придвинулся к Пахомову почти вплотную.
— Слышал, что сказано…
В темноте перед ним белело лицо Пахомова; черты различались смутно… Он придвинулся к нему еще ближе. Теперь он заметил, как Пахомов повел в его сторону глазами…
Вытягивая шею, прямо ему в лицо, урядник зашептал опять каким-то свистящим шопотом:
— Струсил… А? Знаю я тебя. Про Волчкова вспомнил.
Сам он не трусил. Будь с ним не Пахомов, а какой-либо другой казак он может-быть сам вошел бы в хату.
Но Пахомов был молодой казак.
Молодых надо учить.
— Слезай с коня!
Пахомов спрыгнул на землю. Громко по земле стукнули каблуки его сапог.
— Тише, дурак!
— Haте лошадь! — как-то надорвано и с хрипотой крикнул Пахомов, повернув лошадь за удила головой к уряднику, и бросил на седло ему поводья.
Потом он выругался:
— О, дьявол!
Урядник слышал, как он оттолкнул ногой шашку, вероятно запутавшуюся у него между ногами.
— Тише, сын собачий!
Он принял от Пахомова поводья и, поворачивая свою лошадь так, чтобы она стала рядом с Пахомовской, зашептал опять:
— Тише, чорт, говорят тебе!
Но Пахомов уже бежал через улицу к хате…
На пороге он остановился на секунду и выхватил шашку. Потом фигура его разом пропала в темноте сеней.
В ту же минуту в сенях словно треснуло что-то громко на всю деревню…
Из темноты сеней брызнул яркий свет на мгновенье и также мгновенно осветилась отблеском этого света промасленная бумага в окошках, заменявшая стекла.
В наступившей затем темноте и тишине раздался долгий стон похожий скорее на мычание, и глухой стук.
V
правитьПахомов был убит наповал.
Как оказалось потом, в него стреляли разрывной пулей. Пуля попала в грудь и прошла насквозь в спину, сделав на спине страшную, более чем в ладонь, рану.
Убийцу Пахомова, вероятно, какого-нибудь фанатика, не пожелавшего оставить деревню в то время, когда бежало все население деревни, казаки пристрелили тут же.
Правда, им много было с ним возни, но они все равно отомстили за товарища.
Всего израненного они вытащили его на улицу и тут урядник пустил ему последнюю пулю в висок, потому что и раненый, он все еще продолжал обороняться.
А труп Пахомова они положили на лошадь и повезли домой.
И это была грустная встреча, когда они сошлись опять, теперь уже четверо, а не пятеро, на пыльной дороге в степи за деревней.
Кругом по-прежнему было тихо.
— Кого? — спросил Волчков.
Он хотел было выехать вперед навстречу приближающимся товарищам и уже тронул лошадь, но потом остановил ее и снял шапку.
Он заметил, что и урядник, и казаки, ехавшие с ним рядом тоже без шапок.
Что-то большое и темное лежит поперек седла на третьей лошади.
Медленно едут урядник с казаком… Медленно ступает завьюченная лошадь.
— Кого?
Но урядник молчит, молчит и казак. Вот уже совсем близко.
Волчков вытягивает шею, силится разглядеть, поднимает глаза на всадников.
— Пахомова?..
— Значит Пахомова, когда мы целы.
Кто это сказал? Урядник или другой кто? Хмуро смотрит на него урядник, почти со злобой. Потом отворачивается. Волчков видит, как он закусил губу.
— Прямо в грудь, — говорит казак. Также медленно, не убавляя и не прибавляя шага, они продвигаются мимо Волчкова и того казака, что был с ним и едут дальше.
Волчков с товарищем становится им в хвосте.
Вдруг урядник оборачивается, ищет глазами Волчкова.
— А ты рад что не тебя? выкрутился!.. Голос у него звенит злобой… Даже зубами он скрипнул.
Затем он опять принимает прежнее положение в седле.
— Мы, ведь, и то думали, — говорит сосед Волчкова, — что тебя в висок…
Волчков опускает голову.
Тихо ступают лошади.
Проходит полчаса, час. Казаки молчат. И кругом вся степь будто вымерла.
И вдруг, Волчков начинает протяжно и немного в нос:
По диким степям Забайкалья…
Сидит он в седле согнувшись, наклонив голову. Он несколько поотстал от товарищей. Лошадь у него идет еще медленней, чем у них.
— Ты же это что!
Он вздрагивает и выпрямляется. Перед ним урядник. В руке нагайка.
Волчков совсем растерялся, мигает глазами.
— Забылся… Ей-Богу… — лепечет он бессвязно… — Знаю покойник… нельзя…
Словно пыхнуло ему из души в лицо что-то и разлилось, озаряя все лицо.
— Ведь жив, — говорит он, — жив… А вы говорите в висок…
--------------------------------------------------------
правитьИсточник текста: Боевая жизнь. Пять рассказов из Русско--Японской войны / И. А. Любич-Кошуров. — Москва: Д. П. Ефимов, 1904. — 81 с.; 19 см.