Лохвицкая М. А.
правитьНа пути к Востоку.
правитьДействующие лица:
правитьБалькис — царица Юга.
Ифрит — гений света.
Ивлис* — гений возмутитель.
Гиацинт — греческий юноша.
Старый грек
Молодой грек
Комос — невеста Гиацинта.
Алави — старая кормилица.
Гамиэль — молодой невольник.
Начальник каравана
Воин
1-й мудрец
2-й мудрец
3-й мудрец
Жрецы, стража, невольники, невольницы
- В написании имен: « Ивлис», «Саломон» сохранена авторская орфография.
Действие I.
правитьГиацинт:
Я изнемог.
Старый грек:
Смелее, Гиацинт.
Приляг сюда, на этот камень мшистый
И отдохни в прохладной тишине.
А мы пока взберемся на утес
И будем ждать, когда пошлют нам боги
Спасительный корабль.
Гиацинт:
Я изнемог!
Я от потери крови обессилел,
Я падаю!
Старый грек:
Мужайся, Гиацинт.
Молодой грек:
Пойдем, старик. В туманной полосе,
Сливающей морскую даль с небесной,
Я, кажется, заметил белый парус.
Он вынырнул, как чайка, из волны.
Старый грек:
Быть может, это — облако, иль пена?
Молодой грек:
Нет, нет! Спешим взобраться на утес.
Там яркий плащ мы к дереву привяжем.
Скорей, скорей!
Старый грек:
Мужайся, Гиацинт.
(Уходит)
Гиацинт (один):
Они ушли, и я один в пустыне…
Колышутся вокруг меня цветы…
Их аромат пьянит и усыпляет,
И с музыкой вторгается мне в душу
Предчувствием таинственного сна.
(Засыпает).
Ифрит:
Сюда прийти должна царица Юга,
Премудрая Балькис. Я ей светил
Моим копьем во тьме ночей безлунных
И вел ее усталый караван.
А вечером я облаком жемчужным
Скользил пред ней по зареву небес,
Невидимый, не разлучался с нею,
Как повелел великий Саломон.
Он мне сказал: «Спеши на юг далекий,
Где зыблются горячие пески.
Там, вижу я, пятнистой вереницей
Качаясь мирно, движутся верблюды:
То — южная ко мне идет царица,
Моя любовь, прекрасная Балькис.
Лети, Ифрит, лети, мой светлый гений,
Веди ее ко мне прямым путем,
Не покидай в опасных переправах,
Блюди над ней всечасно, днем и ночью,
И сон храни возлюбленной моей».
И вот минуло время испытанья;
В последний раз пристанет караван,
В последний раз здесь отдохнут верблюды.
Близка, близка божественная цель.
Тяжел и труден путь ее тернистый,
Но он ее к блаженству приведет.
Ивлис (неожиданно выступая из чащи пальм):
К блаженству ли, страданью ли, не знаю,
Но думаю, что мудрую Балькис
Возлюбленный еще не скоро узрит,
Не скоро, нет, вернее — никогда.
Ифрит:
Кто ж помешает этому? Не ты ли,
Коварный дух, отверженный Ивлис?
Ответствуй!
Ивлис:
Я! Я мщу людскому роду,
Всем этим бедным призракам земли.
И прав мой гнев: ты знаешь, о Ифрит,
Что в первый день от сотворенья мира —
Из пламени тончайшего огня
Бог создал нас, — бесплотных и бессмертных,
И лишь потом из слепка красной глины
Был сотворен ничтожный человек.
И повелел собраться Вседержитель
Всем гениям, воздушно-лучезарным,
Всем ангелам, безгрешным и святым,
И рек созданьям, сотканным из света:
«Вот человек, — простритесь перед ним!»
И гении простерлись все послушно
И поклонились ангелы ему,
Но не было Ивлиса между ними,
Один Ивлис стоял с челом поднятым,
Один из всех осмелился сказать:
«Нет, Господи, не поклонюсь вовеки
Комку земной презренной, жалкой персти
Я — созданный из тонкого огня!»
Ифрит:
Ты был неправ; мы кланялись не плоти,
Не оболочке тленной человека,
Но вечному божественному духу,
Что благостно вдохнул в него Господь.
Ивлис:
За то и был я проклят между всеми.
Но внял моим молениям Творец,
И полное возмездие мне будет
Лишь в страшный день последнего суда.
С тех пор меж мной и семенем Адама
Идет незримо вечная вражда.
Пренебрегая слабыми душой,
Я избираю сильных и великих,
Отмеченных божественным перстом,
Влеку их к бездне, скрытой за цветами,
За сладостью запретного плода,
И радуюсь. — Пусть видит Вседержитель,
Перед каким ничтожеством земным
Он повелел смиренно преклониться
Нам, духам чистым, созданным из света,
Из пламени тончайшего огня.
Ифрит:
Будь дважды проклят гений-возмутитель,
Ты, сеющий страдание и зло!
Уйди, исчезни! Слышу я вдали
Поют, звенят серебряные звуки,
То близится сюда царица Юга,
Спешит вздохнуть усталый караван.
Ивлис:
И отдых будет сладок, о, так сладок,
Что, может быть, премудрая Балькис
Забудет здесь и радостную цель,
И блеск, и трон, и славу Саломона.
Ифрит:
Не верю, нет! В душе ее живой,
Подобно чистой лилии Сарона,
Тянущейся к божественным лучам,
Стремящейся. Как голубь, в высь лазури,
Не погасить небесного огня.
Ивлис:
Иль ты забыл? — Не я ли затемнил
Ее сознанье верованьем ложным;
Премудрая не ведает Творца,
Единого Создателя вселенной,
И молится Его творенью — солнцу,
Источнику сиянья и тепла.
Давно, давно за нею я следил,
Я был ее сопутник неразлучный,
Всегда, везде, повсюду, неизменно,
И путь ее тяжелый оживлял.
Я вслед за ней то гнался черной тучей,
То ураганом грозным налетал,
То, свив песок гигантскими столбами,
Свистящий смерч вздымал до облаков.
Но тщетно я страшил царицу Юга;
Не замечая ужасов пути,
Под мерный шаг на корабле пустыни
И медленно, но твердо и упорно,
Стремился вдаль усталый караван.
И вот, тогда поглубже заглянув
В бесстрашную и девственную душу,
Я стал дразнить желания царицы
Игрой неверной солнечных лучей.
Я ткал пред ней цветущие долины,
Пурпурные от блеска алых роз,
Свивал ей горы в лозах виноградных,
Ломавшихся под тяжестью кистей,
Манил ее прохладой темной рощи,
Бросающей таинственную тень,
И зноем дня измученное тело
Прельщал волнами призрачной реки.
Но к сладостно-пленительным обманам
Она была бесстрастно-холодна.
Над ней иные реяли виденья,
Нездешние над ней витали сны.
И медленно, но твердо и упорно
Стремился вдаль усталый караван.
И в бешенстве хотел я отступить.
Но, пролетая с бурею над морем,
Заметил я обломки корабля
И увидал на мачте уцелевшей
Трех человек. Два первые из них
Ничем мой взор к себе не приковали.
Но юноша с кудрями золотыми,
Обрызганный морской жемчужной пеной,
Измученный, усталый и больной,
Был так хорош, так женственно прекрасен,
Что я, заранее празднуя победу,
Велел волнам примчать его сюда.
Ифрит:
Он здесь?
Ивлис:
Вот он лежит перед тобой.
Ифрит:
Как он хорош! О боже, все погибло!
Но нет, я спрячу, унесу его,
Иль обращу в цветок, в растенье, в камень…
Сюда, ко мне! Подвластные мне духи!
Слетайтесь все!
Ивлис:
Молчи! Не заклинай.
По власти высшей, данной мне судьбою,
Я искушал мудрейшую из жен.
Теперь в последний раз, клянусь, в последний,
Как жгучую, сладчайшую приманку,
Я юношу с кудрями золотыми,
Прекрасного, ей бросил на пути.
Не велика была б ее заслуга
Соблазнами слабейших пренебречь,
Но пусть теперь останется бесстрастной —
И я, я первый преклонюсь пред ней.
Ифрит:
Да будет так. Но стану я на страже;
Невидимый, я все же буду с ней.
Я огражу ее.
Ивлис:
И ты увидишь,
В какое море зла, страданья, страсти
Повергну я премудрую Балькис.
Балькис:
Разбейте здесь походные шатры.
Я здесь хочу расстаться до рассвета,
Дождаться блеска утренней звезды.
Но для меня ковров не расстилайте;
Пусть белая верблюдица моя
Оседланной пробудет эту ночь.
Я возвращусь под сень узорных тканей,
На мягкий одр меж двух ее горбов,
И там усну. Когда же в путь далекий
Потянется с рассветом караван,
Чтоб ни трезвон бубенчиков певучий,
Ни крик погонщиков, ни спор рабынь
Не разбудили сон мой легкокрылый.
Я спать хочу спокойно, как дитя,
Под мерный шаг на корабле пустыни
В виденьях сладких грезить долго, долго,
И в волнах грез, как в бездне, утонуть.
Когда же диск пурпурового солнца
Пройдет свой путь обычный над землей,
И яркими багровыми лучами
На склоне дня окрасятся пески,
Тогда меня будите, но не раньше.
Начальник каравана:
Осмелюсь ли напомнить я царице,
Что в зной полдневный тяжек переход.
Медлительней тогда идут верблюды
И падают невольники от стрел,
Низвергнутых велением Ваала
На дерзостных, вступивших в храм его,
Нарушивших безмолвие пустыни.
А ночью мы…
Балькис:
Довольно! Я сказала.
Я так хочу, и повинуйся, раб!
Постой. Когда к стране обетованной
Передовой приблизится верблюд,
И зоркие глаза твои увидят
Среди смоковниц, кедров и маслин
Блистающий дворец многоколонный,
Останови на время караван.
И пусть набросят лучшие покровы
На белого, священного слона,
И утвердят на нем мой трон великий,
Мой пышный трон, сияющий, как солнце,
Под куполом из страусовых перьев,
Колеблющих изменчивую тень.
Тогда в одеждах радужных, сотканных
Из крылышек цветистых мотыльков,
Воссяду я, превознесясь над всеми,
На славный мой и царственный престол,
Под балдахин мой, веющий прохладой.
И так явлюсь пред взорами того,
Кому нет тайн ни в прошлом, ни в грядущем,
Кому послушны гении и ветры,
Чей взор — любовь, чье имя — аромат.
Балькис (одна).
О солнце Востока!
На духом смятенную свет твой пролей.
К тебе я спешу издалека
От дышащих зноем полей.
Да буду я жизнью, зеницею ока,
Жемчужиной лучшей в короне твоей.
Да буду я счастьем твоим и покоем,
И сладостной миррой, и крепким вином.
Двух мантий мы пурпуром ложе покроем,
И трон твой пусть троном нам будет обоим,
И будем мы двое в величье одном.
И спросят народы: о, кто это, дивная ликом,
Что делит и власть, и сиянье царя?
И скажут народы в восторге великом:
Пред солнцем зажглась золотая заря.
Мы слуг изберем из жрецов просветленных,
Нам будут петь гимны, курить фимиам,
И слава о нас пролетит по волнам.
И тьмы чужеземцев из мест отдаленных
Придут и смиренно поклонятся нам.
О солнце Востока!
На духом смятенную свет твой пролей.
К тебе я спешу издалека,
Несу тебе нард и елей.
Бесценных несу я тебе благовоний,
Алоэ и смирну, аир и шафран,
И ветви душистых лавзоний,
Усладу полуденных стран.
Но лучший мой дар — это дар сокровенный,
Расцветший, как лотос, в прохладной тиши, —
Блаженство любви совершенной,
Сокровище девственно-чистой души.
Да минут навеки мои испытанья,
Возлюбленный мой!
Прими утомленную в долгом скитанье,
В разлуке земной.
Прими ее с миром, о солнце Востока,
И радостным взором приветствуй ее.
Далеко, далеко
Да будет прославлено имя твое!
Что вижу я? Красивый, бледный мальчик…
Он крепко спит, и кудри золотые
Рассыпались на золотом песке.
Проснись, проснись, дитя!
Гиацинт (просыпаясь)
О чудный сон!
Мне грезилось, что по небу катилась
Лучистая и яркая звезда;
Я протянул к ней жадные объятья,
И женщиной она очнулась в них.
Не ты ль со мной, воздушное виденье,
Окутанное в призрачный покров?
Да, это ты?
Балькис:
О нет, мой мальчик милый,
Я не из тех, минутных жалких звезд,
Что падают в объятия ребенка,
Уснувшего в мечтаньях о любви.
Я — та звезда, что светит неизменно,
Всегда чиста, незыблемо спокойна,
Как первой ночью от созданья мира,
Зажженная над вечностью немой.
Я — та звезда, которая, быть может,
Сама сгорит в огне своих лучей,
Но не падет в объятия ребенка,
Уснувшего в мечтаньях о любви.
Гиацинт:
То был лишь сон.
Балькис:
Во сне иль наяву —
Не все ль равно? Действительность и сны —
Не звенья ли одной великой цепи,
Невидимой, что называют жизнью?
Не все ль равно, во сне иль наяву?
Гиацинт:
Нет, слов твоих неясно мне значенье,
Но голос твой, как нежной арфы звон,
Меня чарует музыкой небесной.
О, говори!
Балькис:
Испытывал ли ты
Когда-нибудь в твоей короткой жизни
Весь ужас смерти, всю тоску разлуки,
Так глубоко и полно, как во сне?
Гиацинт:
Нет, никогда. О говори еще!
Балькис:
Ты чувствовал ли негу наслажденья
С безмерностью нерасточенных сил?
Любил ли ты с такой безумной страстью,
Так глубоко и нежно, как во сне?
Гиацинт:
Нет, никогда!
Балькис:
Ты видишь, я права.
Мы днем — рабы своей ничтожной плоти,
Принуждены питать ее и холить,
И погружать в прохладу водных струй.
И лишь во сне живем мы жизнью полной,
Отбросив гнет докучливых цепей,
Свободные, как гении, как боги,
Спешим испить от чаши бытия,
Спешим страдать, безумствовать, смеяться,
Стонать от мук и плакать от любви.
Гиацинт:
Зачем, скажи, небесные черты
Скрываешь ты ревнивым покрывалом?
О, подними туманные покровы,
Дай мне узреть таинственный твой лик.
Да, это ты! О радость, о блаженство,
Блеснувшее в волшебно-сладком сне!
Да, это ты! И быть иной не можешь…
И я любил и ждал тебя давно;
Я чувствовал, я знал, что ты прекрасна,
Ты — красота, ты — вечность, ты — любовь!
Но, вижу я, уста твои змеятся
Холодною усмешкой. На челе,
Увенчанном блестящей диадемой,
Надменное почило торжество.
Богиня ты, иль смертная — кто ты?
Балькис:
На юге радостном, в Аравии счастливой,
В трех днях пути от Санаа,
Раскинулась в оазис прихотливый
Моя волшебная страна.
Там все блаженно без изъятья,
Все тонет в море красоты;
Друг другу там деревья и кусты
Протягивают жадные объятья,
Сплетаясь звеньями лиан,
И в спутанных ветвях, над вскрывшейся гранатой,
Порой колеблет плод продолговатый
На солнце зреющий банан.
Там не знаком смертельный вихрь самума;
Мои стада пасутся без тревог,
Лишь, веющий без шороха и шума,
Дыханье мирт приносит ветерок
И, чуть дыша, колышет знойно
Лазурный сон прозрачных вод.
Из века в век, из года в год
Там благоденствует спокойно
Благословенный мой народ.
Я та — чье имя славится повсюду,
Под рокот арф и лиры звон;
В сказаньях вечных я пребуду
Певцов всех стран и всех времен.
За разум мой, могущество и силу
Мне служат все, познавшие меня.
Я — Саба. Я молюсь светилу
Всепобеждающего дня.
Гиацинт:
Так это ты, премудрая царица!
Звезда моя!…
Балькис:
Зови меня — Балькис.
Три тысячи дано мне от рожденья
Прославленных и царственных имен,
Три тысячи, из коих лишь одно
Чарует слух гармонией чудесной.
Так мать меня звала. И это имя,
Слетевшее с любимых уст ее,
Останется в пленительных преданьях,
Родясь со мной, переживет меня.
Царица я народам мне подвластным,
Но ты, дитя, зови меня — Балькис.
Гиацинт:
Моя Балькис, я знал тебя давно;
От жарких стран до берегов Эллады
Дошла молва о мудрости твоей.
Прекрасною зовут тебя поэты,
Великою зовут тебя жрецы.
Балькис:
Ты родом грек? Так хорошо и внятно
Ты говоришь на языке моем.
Но я еще твое не знаю имя.
Скажи его.
Гиацинт:
На севере Эллады,
В тенистых рощах родины моей,
В ущельях гор и на лесных лужайках,
Везде, где бьют прохладные ключи,
Благоухает синий колокольчик,
Клочок небес в зеленой мураве.
Он любит тень и полумрак вечерний,
И близость вод, журчащих по камням.
Перед тобой — дитя весны цветущей,
Лазурноокий Гиацинт.
Балькис:
Мой Гиацинт, должно быть, долго, долго
Ты любовался голубым цветком.
И засинел он, слился с лунным блеском
И отразился ласковым мерцаньем
В лазурной мгле изменчивых очей.
Гиацинт:
В твоих очах — лучи и трепет звезд!
И вся ты, вся, пронизанная светом,
Мне кажешься виденьем лучезарным…
Ты в сумраке сияешь, как звезда.
Балькис:
Падучая звезда!
Гиацинт:
Как в сновиденьи.
О, если бы я мог обнять тебя!
О, за твое единое объятье
Пошел бы я на муки и на смерть!
За влажный зной медлительных лобзаний,
Сладчайший дар надменных уст твоих,
Я заплачу тебе ценою жизни!
Обнять тебя — и после умереть…
Балькис:
Пора идти. Еще сияют звезды,
Но в воздухе уж чудится рассвет.
Пора, пора! Тяжел мой путь тернистый,
Но он меня к блаженству приведет.
Гиацинт:
О, погоди! О, выслушай, царица!
Там, далеко, на родине моей,
Осталась та, которую любил я,
Иль думал, что любил. И лишь теперь
Я понял вмиг, как страшно заблуждался,
И что тогда я называл любовью,
То не было и призраком любви.
Балькис:
Люби ее, будь счастлив с ней, мой мальчик,
Меня зовет божественная цель.
Прощай, мой друг.
Гиацинт:
Нет, нет, еще мгновенье!
Ты знаешь ли, как счастлив я теперь,
Как я судьбу свою благословляю,
Благословляю море, ветер, бурю,
Принесшую меня к твоим ногам!
Балькис:
Пусти меня!
Гиацинт:
Еще, еще мгновенье!
Дай мне упиться красотой твоей,
Дай наглядеться в звездочные очи,
Дай мне побыть в тени твоих ресниц!
Уходишь ты? Так знай, что за собой
Холодный труп оставишь ты в пустыне.
Я буду биться головой о камни,
В отчаянье разлуки и любви…
С проклятием тебе сорву повязку
С моей ноги, — и, кровью истекая,
Умру один. Будь проклята! Ступай.
Балькис:
Я остаюсь.
Гиацинт:
Балькис!
Балькис:
Ты ранен, милый?
Гиацинт:
Случайно я ударился о щебень,
Когда на берег бросили нас волны,
Принесшие меня к твоим ногам.
Балькис:
Как ты дрожишь, как бледен! Ты страдаешь?
Дай рану я твою перевяжу.
Так хорошо? Не больно? Что с тобою?
Гиацинт:
Обнять тебя — и после умереть!
Балькис:
Ты будешь жить. Приблизь твои уста. (Обнимает его).
Гиацинт:
Люблю тебя!
Балькис:
Как ты прекрасен, милый!
Мой Гиацинт, скажи мне, — ту, другую,
Ты, может быть, любил сильней меня?
Гиацинт:
Небесных молний режущее пламя
Сравню ли я с болотным огоньком?
Балькис:
И обо мне ты часто, часто думал?
Гиацинт:
Ты представлялась мне совсем иной —
Такой же юной, гордой и прекрасной,
Но мужественной, рослой, чернокудрой,
С бесстрастием богини на челе.
И как я рад, как счастлив, что ошибся.
Но мог ли я тогда предугадать,
Что гордость, власть и мудрость воплотилась
В таком воздушно-призрачном созданье,
В таком виденье облачном, как ты?
Балькис:
Мой бледный мальчик, — надо ли иметь
Высокий, пышный стан, чтоб быть великой?
Ты посмотри: мой рост не превышает
Иных цветов на родине моей,
Но имя Сабы вечно и бессмертно,
И знаю я, что слава обо мне
Собой обнимет землю до полмира!
Гиацинт:
Не странно ли, — я думал, ты смугла, —
Но матовым оттенком нежной кожи
Походишь ты на жемчуг аравийский.
И мягкий цвет волос твоих волнистых
Подобен шерсти лани полевой,
Иль скорлупе ореховой, когда
Она блестит и лоснится на солнце.
Как сладостно они благоухают!
От одного прикосновенья к ним
Возможно опьянеть. О, дай мне их,
Обвей меня, засыпь, запрячь под ними,
Меня всего окутай, как плащом!
И под душисто-знойным покрывалом
Я на груди твоей усну…
Балькис:
В моем саду есть тихий уголок,
Где не слыхать докучных попугаев,
Ни пенья птиц, ни рокота ручья,
Где высится лишь тамаринд печальный
Да ветки ив склоняются к волне.
Там нет кричащих красками цветов,
Удушливых и резких ароматов:
Жасминов, роз, левкоев, анемон, —
Звездой жемчужной в темных камышах
Там прячется стыдливо лотос белый
И тихо льет свой тонкий аромат.
И вот, теперь, я чувствую, ко мне
Доносится его благоуханье,
Как под крылами ветерка ночного
Протяжный вздох натянутой струны.
И, заглушая нежным ароматом
Все благовонья крепкие земли,
Оно растет, растет и наполняет
Дыханием своим весь мир земной,
Как мощный гимн неведомому Богу,
Как торжество ликующей любви.
Гиацинт:
Меня ты любишь, дивная, скажи?
Балькис:
Люблю ли я?.. Ах, слышишь эти звуки?!
Мой караван ушел… они забыли,
Они в пустыне бросили меня!
Гиацинт:
О, горе нам, Балькис!
Балькис:
Не бойся, милый,
Они придут, они придут за мной.
Гиацинт:
А если нет?
Балькис:
Оторваны от мира,
Мы будем здесь блаженствовать вдвоем.
Гиацинт:
Но мы умрем от голода и страха,
Погибнем мы!
Балькис:
Вернется караван.
Пойми, дитя, царица — не былинка;
Теперь ли, днем ли, вечером, — но все ж
Рабы мое отсутствие заметят.
Не бойся, друг, они придут за мной.
И мы тогда предпримем путь обратный,
В мою страну я увезу тебя.
Я разделю с тобой мой трон великий
И возложу на кудри золотые
Бессмертием сияющий венец.
Но ты меня не видишь и не слышишь?..
Мой Гиацинт, взгляни же на меня!
Гиацинт:
Ты — женщина, я слаб и безоружен…
Мои друзья забыли обо мне…
Мы здесь одни в пустыне беспредельной,
Где дикий зверь нас может растерзать.
Погибнем мы!
Балькис:
Они придут, мой друг!
Виновна я. По моему веленью,
С рассветом в путь собрался караван.
«Вы для меня ковров не расстилайте», —
Сказала я, — «верблюдицу мою
Оседланной оставьте эту ночь.
Я возвращусь под сень узорных тканей.
На мягкий одр, меж двух ее горбов,
И там усну». — И думая, что я
Спокойно сплю в шатре моем походном,
С рассветом в путь собрался караван.
А я…
Гиацинт:
Как ты была неосторожна!
Балькис:
А я, склоняясь на жаркие мольбы,
На красоту твою залюбовалась,
Заслушалась твоих речей волшебных
И, все забыв, осталась здесь в пустыне.
Любить тебя и умереть с тобой.
Гиацинт:
О женщина! Меня ты упрекаешь.
Балькис:
Опомнись, друг!
Гиацинт:
Нет, не ошибся я,
Упрек звучал в твоих словах так внятно.
Я чувствую, меня ты ненавидишь…
Скажи, я прав?
Балькис:
Безумец, замолчи!
Твоя тоска мне сердце разрывает…
О, если бы ты знал!..
Крики за сценой: Корабль, корабль!
Гиацинт:
Спасение! Свобода! Боги, боги!
Прости меня, будь счастлива, Балькис…
Иду, бегу!
Балькис:
А я? Ты шутишь, милый?
Иль хочешь ты меня покинуть здесь
Одну, среди песков необозримых!..
Не правда ли, ты шутишь, Гиацинт?
Гиацинт:
Бежим со мной, моей женой ты будешь.
Балькис:
Твоей… женой?.. Иль ты забыл, кто я?
Гиацинт:
Ты для меня останешься царицей.
Крики за сценой: Корабль, корабль!
Бежим, моя Балькис!
Балькис:
Бежать с тобою мне… царице Юга?
Ты надо мной смеешься, Гиацинт!
Могу ли я оставить мой народ,
Мой край родной, завещанный отцами,
И странствовать развенчанной царицей,
Утратившей и царство, и престол?
Гиацинт:
Так оставайся. К вечеру наверно
Твой караван вернется за тобой.
Балькис:
О, да, мой друг, я верю, он вернется, —
Но ждать его беспомощной, одной,
Затерянной в пустыне бесконечной,
Ужасно мне. О, подожди со мной!
Крики за сценой: Корабль, корабль!
Гиацинт:
Прости, идти я должен,
Ты слышишь зов товарищей моих? —
Корабль уйдет, и если я останусь,
А караван замедлится в пути
Иль, может быть, и вовсе не вернется,
То…
Балькис:
Ты меня здесь бросишь умирать?
Гиацинт:
Прощай, Балькис нет времени мне больше.
Балькис (опускаясь на колени):
О, милый друг, взгляни, как я слаба!
Смотри, тебя молю я на коленях,
Великая, склоняюсь пред тобой.
Гиацинт:
Царица, встань!
Балькис:
Я больше не царица!
(Сорвав, бросает свой венец).
Я — женщина. Не покидай меня!
(Крики за сценой): корабль, корабль!
Гиацинт:
Я не могу остаться.
Будь счастлива, забудь, не проклинай!
Балькис:
Хоть что-нибудь скажи мне на прощанье,
Что я могла бы в сердце сохранить!
Гиацинт:
Ты дорога мне.
Балькис:
Только-то, не боле?
Гиацинт:
Мне никогда не позабыть тебя.
Балькис:
И это — все? — Довольно, о, довольно!
Да сбудутся веления судеб.
(Встает).
Ты прав, дитя. Подай мне мой венец.
Гиацинт:
Ах, лучший перл потерян в нем.
Балькис:
Так что же?
Возлюбленный заменит мне его
Сапфиром ясным, синевы небес,
Иль мало у него сокровищ ценных?
Как ты смешон. Подай мне мой венец.
Гиацинт:
Прощай, Балькис.
Балькис:
Как ты назвал меня?
Гиацинт:
Моей Балькис.
Балькис:
Перед тобой царица.
Простись же с ней, как требует того
Ее высокий сан — прострись пред нею
И должную ей почесть принеси.
Гиацинт (падает к ее ногам):
Целую прах у ног твоих прекрасных.
Балькис (кладет ему на голову свою ногу):
Вот так лежат презренные рабы,
А так
(Заносит кинжал).
царица мстит за униженье!
Гиацинт:
Остановись! Что хочешь делать ты?
С руками ли, обрызганными кровью,
Предстанешь ты пред взорами того,
Кому нет тайн ни в прошлом, ни в грядущем?
Балькис (Гиацинту):
Иди, но помни: если вновь судьба
Тебя отдаст мне в руки, как сегодня,
То я не пощажу тебя. — Ступай.
Балькис (протягивая руки к востоку):
Возлюбленный, простишь ли ты меня?
Ифрит:
Ты высшего блаженства не достойна.
Твой караван вернется за тобой,
Но я, Ифрит, тебе повелеваю,
От имени пославшего меня,
Неконченым оставить путь кремнистый
И возвратиться вновь в свою страну.
(Исчезает).
Балькис (закрывает лицо руками):
Возлюбленный, тебя я не увижу!
(Поднимает глаза к небу и видит восход солнца).
Великий Ра! Я пропустила час
Предутренней молитвы. Лучезарный!
Невольный грех тоскующей прости!
(Опускается на колени, подняв руки к небу; вдали слышатся колокольчики приближающегося каравана).
О солнце! Животворящее,
Жизнь и дыханье дарящее
Слабым созданьям земли,
Всесовершенное,
Благословенное,
Вздохам забытой внемли.
Я была тебе верной в скитании.
Я хранила твой кроткий завет,
Злым и добрым давала питание,
Всюду сеяла радость и свет.
Открывала убежище странному,
Не теснила ни вдов, ни сирот,
Не мешала разливу желанному
На поля набегающих вод.
Не гасила я пламя священное,
Не лишала младенцев груди матерей.
О великое, о неизменное,
Не отвергни молитвы моей!
И хваленья бессмертному имени
Возносить не престанут уста.
О, согрей меня, о, просвети меня,
Я чиста, я чиста, я чиста!
Действие II.
правитьБалькис:
Мне тяжело, Алави, я больна.
Сгораю я от мук неутоленных,
От жгучей жажды мести и любви.
О, Эти кудри нежно-золотые,
В лучах луны они казались мне
Подернутыми дымной паутиной.
Они вились, как тонкие колечки
Иль усики на лозах виноградных,
И обрамляли бледное чело —
Не золотым, о, нет, я помню ясно,
Совсем, совсем серебряным руном.
Алави:
Забудь его.
Балькис:
Забыть? А месть моя?
А сколько я терзалась в ожиданье!
Год, месяц, день иль много долгих лет…
Иль миг один, кто знает, кто сочтет,
Когда мгновенье кажется мне веком?
А дни бегут и тают без следа,
Бесплодные в слезах проходят ночи.
И жизнь плывет, торопится, спешит,
И вечности холодное дыханье
Мой бедный ум и сердце леденит.
Алави:
Твои рабы найдут его, царица,
Лишь подожди. Разосланы гонцы.
Иль хитростью, иль подкупом, иль силой,
Но будет он в цепях у ног твоих.
Балькис:
В цепях? В цепях, сказала ты, Алави?
Не так бы я его хотела видеть!
Алави:
…И местью ты натешишься над ним.
Балькис:
Отмстить ему? Он так хорош, Алави,
Он так хорош!
Алави:
Но не один на свете;
Твой верный раб, красавец Гамиэль,
Хорош, как день, как дух арабских сказок,
Он меж других, как месяц между звезд.
Его глаза — два солнца стран полдневных,
Две черные миндалины Востока
Под стрелами ресниц, густых и долгих,
Как у газели. Губы — лепестки
Цветов граната. Голос, рост, движенья…
Балькис:
О, замолчи! — что мне твой Гамиэль,
Что мне весь мир? Мне больно, я страдаю,
Сгораю я от муки и любви!
Он мне сказал: «Прости, идти я должен,
Ты слышишь зов товарищей моих.
Корабль уйдет, и если я останусь,
А караван…»
О низость, о позор!
И я его молила на коленях,
Великая, склонялась перед ним!
И это все простить ему! Подумай!
Теперь я здесь тоскую, я одна,
Из-за него отвергнута навеки
Царем царей, возлюбленным моим.
А он наверно счастлив и доволен,
Живет в усладах низменных страстей
И, может быть, как знать, в чаду похмелья
Товарищам не хвастает ли он,
Что был на миг любим царицей Юга,
И подлым смехом страсть мою грязнит!
Как тяжело на сердце! Я страдаю.
О, скоро ли они найдут его?
Тоска, тоска! Утешь меня, Алави,
Спой песню мне, иль сказку расскажи.
Алави:
Стара я стала, голос мой ослаб;
Но прикажи, я крикну Гамиэля,
Тебе споет он песню о любви.
Балькис:
Мне все равно, зови его, пожалуй.
Балькис (одна):
О, ласковый и ненавистный взор!
Как он глядит мне в душу и волнует,
И пробуждает спящие желанья,
И мучает, и дразнит, и манит.
Гамиэль (входит):
Я пред тобой, о лилия Дамаска,
Твой верный раб, покорный Гамиэль.
Балькис:
Зачем ты здесь? Ступай, ты мне не нужен.
Нет, погоди, останься, спой мне, друг.
Утешь меня арабской нежной песней.
Мне тяжело. Утешь меня, мой друг.
Гамиэль (поет, аккомпанируя себе на арфе):
Послушаем старую сказку,
Она начинается так:
За смерчами Красного моря
Есть остров Ваак-аль-Ваак.
Там блещут янтарные горы,
Там месяц гостит молодой;
Текут там глубокие реки
С живою и мертвой водой.
Там ива плакучая дышит
Невиданным гнетом ветвей, —
Не листья, а юные девы
Колышутся тихо над ней.
Поют они: «слава, Всевышний,
Тебе, победившему мрак,
Создавшему солнце и звезды,
И остров Ваак-аль-Ваак!»
И гимн их несется в лазури,
Как сладостный жертв фимиам.
И падают девы на землю,
Подобно созревшим плодам.
Послушаем старую сказку,
Она нам расскажет о том,
Как прибыл на остров волшебный
Царевич в венце золотом.
Прошел он янтарные горы,
Целящей напился воды,
И в чаще у райского древа
Его затерялись следы.
Балькис:
Тоска, тоска!
Гамиэль:
О, лотос белоснежный,
Я не могу ничем тебе помочь?
Балькис:
Ты можешь ли в эбеновые кудри
Вплести сиянье утренней зари?
Ты можешь мрак очей твоих восточных
Зажечь лучом зеленовато-синим,
Подобным свету лунного луча?
Не можешь, нет? Уйди же прочь, мне больно!
Оставь меня одну с моей тоской.
Алави (вбегая):
Его нашли, его ведут, царица!
Он здесь, твой раб, окованный в цепях.
Как будет он теперь молить и плакать,
И пресмыкаться, ползая во прахе,
Уж то-то мы натешимся над ним!
Но что с тобой, моя голубка, крошка,
Дитя мое? Иль радостною вестью
Тебя убила глупая раба?
Балькис:
Он здесь! И я не умерла, Алави?
Я не во сне?
Гамиэль (возвращаясь):
О, посмотри, царица,
На пленника; ведь он точь-в-точь такой,
Каким хотела ты меня увидеть.
И вместе с ним закована гречанка,
Красивая, как молодая лань.
Балькис:
Собраться всем. Начнется суд. Ступайте.
(Одна).
Моя любовь, мой милый, бледный мальчик,
Как я слаба, как я тебя люблю!
Действие III.
правитьВ начале сцена действия сцена постепенно заполняется народом: жрецы, воины, невольники и невольницы. Гиацинт, окованный по рукам, стоит рядом с молодой, богато одетой гречанкой. За ними воин с обнаженным мечом.
Гиацинт (обращаясь к воину):
Скажи мне, друг, куда нас привели?
Воин:
Узнаешь сам. Вот, погоди, царица
Сейчас придет свой суд произнести.
Гиацинт:
Ответь мне, друг, одно, я умоляю:
Кто та, кого зовете вы царицей?
Воин:
Царица Сабы, мудрая Балькис.
Гиацинт (обращаясь к гречанке):
Ты слышала? О, Комос! мы погибли!
Мы у нее, в шатре царицы Юга.
И это имя нежное. Балькис, —
Теперь звучит мне смертным приговором, —
Она клялась не пощадить меня.
Комос:
Она могла забыть тебя. Здесь много
Невольников красивых, юных, стройных.
Смотри вокруг. Они тебя не хуже.
Она могла забыть тебя давно.
Гиацинт:
Ты рассуждаешь здраво, как гречанка;
Под солнцем юга женщины не те. —
Они в любви так странно-постоянны
И в ревности не ведают границ.
Комос:
Но если я скажу ей откровенно,
Как мы с тобой друг друга крепко любим,
Я, может быть, разжалоблю ее,
И нас она…
Гиацинт:
О, глупое созданье!
Молчи и знай, что если… Вот она!
Все (падая на колени):
Привет тебе, премудрая Балькис.
Балькис:
Где пленный грек? А это кто же с ним?
Воин:
Он говорит — она его невеста.
Балькис:
Невеста? А! Боюсь, что никогда
Его женой бедняжечка не будет.
«Красивая, как молодая лань!»
Длинна, как жердь, черна, как эфиопка.
Ты, право, глуп, мой смуглый Гамиэль.
(Обращаясь к пленнице).
Ты знаешь наш язык? Иль мне с тобой
По-гречески прикажешь объясниться?
Комос:
Немного знаю.
Балькис:
Подойди ко мне,
Поближе стань и отвечай толково:
Откуда ты и как тебя зовут?
Ну, говори.
Комос:
Я — Комос.
Балькис:
Что за имя?
Противный звук! — Но, может быть, зато,
Гордишься ты своим происхожденьем?
Кто твой отец?
Комос:
Отпущенник из Фив.
Теперь торгует овцами и шерстью.
Балькис:
А мать твоя?
Комос:
Рабыня черной крови,
Невольница.
Балькис:
Достойное родство!
Теперь понятно мне, откуда эта
Широкая и плоская спина,
Назначенная матерью-природой
Не для одежд пурпурных, а для носки
Вьюков, камней и рыночных корзин.
(Вставая).
От Солнца я веду свой древний род!
И потому, не только по рожденью,
Но каждым взглядом, словом и движеньем —
Царица я от головы до ног.
А дочь раба останется навеки
Рабынею, хотя б ее хитон
Весь соткан был из камней драгоценных.
Но все равно ты это не поймешь.
(Садится снова).
Итак, увы, ни именем, ни родом,
Ни красотой похвастать ты не в праве,
Но, может быть, в искусствах ты сильна?
Комос:
В искусствах?
Балькис:
Да. Играешь ты на арфе?
Комос:
Я музыки не знаю, я — фиванка.
Балькис:
Фиванка? А! Ты этим все сказала.
Твои отцы прославились издревле
Отсутствием и голоса, и слуха.
И хоть в душе сгораю я желаньем
Из уст твоих услышать гимн любви,
Но страшно мне, что на высокой трели
Испустит дух мой лучший попугай.
Так подождем с опасною забавой,
Не будем петь, возьмемся за стихи.
Ты можешь ли чередовать легко
Шутливый ямб с гекзаметром спокойным,
Произнося торжественные строфы
Под рокотанье лиры семиструнной? —
Ведь все же ты гречанка, хоть из Фив.
Комос:
Нет, не могу.
Балькис:
Так, значит, уж наверно
Вакхической ты нас потешишь пляской?
О, будь мила! Что ж медлишь ты, скорей!
Заранее я с восторгом предвкушаю
Всю грацию пленительных движений.
Смелей, дружок!
Комос:
Я пляскам не училась.
Балькис:
Как, тоже нет? Что ж можешь делать ты?
Комос:
Прясть, вышивать, считать и стричь баранов.
Балькис:
Мне жаль тебя, мой бедный Гиацинт!
Твой вкус, мой друг, поистине ужасен.
Но все же ты мне нравишься. Поди
И поцелуй, как прежде.
Что с тобою?
Ты, кажется, ревнуешь? Ха-ха-ха!
Она ревнует, слышите ль?
(Целует его).
Комос:
О, боги!…
Оставь его! Он мой жених.
Балькис:
Потише!
Держи себя учтивей, мой дружок.
Не забывай, что говоришь с царицей,
А не с торговкой шерсти иль овец.
Но, отвечай, его ты очень любишь?
Комос:
Люблю, царица!
Балькис:
Любишь глубоко?
Комос:
Как жизнь мою!
Балькис:
О, в самом деле, крошка?
Я тронута до слез твоим признаньем.
Но, видишь ли, и я его люблю.
Он миленький и презабавный мальчик.
Комос:
Он мой, он мой! Оставь его, он мой!
Балькис:
Нет, девочка становится прелестной.
То «да и нет», «не знаю», «не умею»,
И, вдруг, теперь приобрела дар слова,
И требует, и молит, и кричит.
Так как же, Комос, мы его поделим?
Уж разве мне придется уступить?
Комос:
Всю жизнь, всю жизнь мою не перестану
Благодарить тебя!
Балькис:
Иль, может быть,
Ты сжалишься и мне его оставишь?
Комос:
О, пощади, не смейся надо мной!
Балькис:
Так пусть наш спор решает сам виновник, —
Так будет справедливее и проще.
Ты, милая, согласна ли со мной?
Комос:
Согласна ли? О, с радостью, царица!
Я вижу, ты — мудрейшая из жен.
Балькис (Гиацинту):
Что скажешь ты, мой милый, мой любимый?
Она иль я — подумай и реши.
Что ж медлишь ты и что тебя смущает?
Комос:
Царица, он дрожит за жизнь свою
И высказать тебе не смеет правды.
Но если б в кроткой милости твоей
Он был, как я, уверен, — то, конечно,
Явил бы он свою любовь ко мне.
Балькис:
Ты думаешь? — Увидим. Слушай, милый,
Когда ее ты любишь глубоко,
Будь счастлив с ней, я жизнь тебе дарую.
Я повелю вам хижину построить
В тени олив на берегу ручья.
Работой вас, коль будете покорны,
Клянусь тебе, не стану изнурять.
Да и к тому ж немного друг для друга
Двум любящим и пострадать легко!
И вместе с ней, запомни, с нею вместе,
Всю жизнь, — ты понял ли? — всю жизнь свою
Вдвоем ты будешь
Комос:
О, какое счастье!
Балькис:
Но если я тебе мила, — тогда
Я ничего тебе не обещаю,
Быть может, я замучаю тебя,
Быть может, стану я твоей рабою.
Скажу одно: и день, и ночь ты будешь
Со мной — моим рабом иль властелином,
Мной презренным, иль мной боготворимым,
Но будешь ты и день, и ночь со мной.
Гиацинт:
Я твой.
Балькис (обращаясь к Комос):
Ты слышишь?
Комос:
Гиацинт, возможно ль?
Отступник, будь ты…
Балькис:
Увести ее.
Да чтоб о милом крошка не скучала,
Ее вы развлеките. Как и чем —
Вы знаете. И вы ступайте все.
Гиацинт:
Любовь моя, звезда моя, Балькис!
Я вновь с тобой, у ног твоих прекрасных
Как счастлив я!
Балькис:
Тебе не жаль ее?
Гиацинт:
Кого — ее?
Балькис:
Твою невесту — Комос?
Гиацинт:
Могу ль теперь я вспоминать о ней?
Я помню ночь в безмолвии пустыни
И отблеск звезд в таинственных очах…
И на плечах трепещущие тени
Далеких пальм, и долгий поцелуй,
Твой поцелуй, медлительный, как вечность.
О, дивная, твои уста из тех,
Что тысячу восторгов несказанных
Умеют дать в одном прикосновенье
И могут длить лобзанье без конца.
Балькис:
Прими же мой бессмертный поцелуй.
(Целует его).
Гиацинт:
Ах, что это?
Балькис:
Твоя невеста, милый.
Гиацинт:
Что с ней? Что с ней?
Балькис:
Пустое, мой дружок.
Немного кожи с ног сдирают, верно,
И жгут слегка на медленном огне.
Целуй меня. Да не дрожи так сильно.
Гиацинт:
Прости ее, царица, о, прости!
Балькис:
Простить ее? Когда на ней, быть может,
Еще горят лобзания твои!
Ведь ты ласкал ее? Как ты бледнеешь!
Смотри мне в очи. Ты любил ее?
Гиацинт:
Да… нет… не знаю… я тебя люблю.
Балькис:
Так пусть ее стенания и крики
Не охладят восторга ласк твоих.
Гиацинт:
Мне жаль ее.
Балькис:
А! Ты ее жалеешь.
Ступай же к ней, возлюбленной твоей.
Ты можешь ей желанную победу
Купить ценою собственной крови.
Гиацинт:
Как, умереть теперь, сейчас?
Балькис:
Решайся.
Гиацинт:
Я жить хочу! О, милая Балькис,
Уйдем со мной, уйдем от этих криков!
Тебя одну люблю я…
Балькис:
Лжец и трус!
Скажи мне! Есть в тебе, о, нет, не сердце,
Но хоть намек ничтожный на него?
Хоть искра правды, слабый отблеск света,
Что просвещает каждое созданье,
Носящее названье — человек?
И я тебя любила! Но — довольно,
С тобой я кончила.
Гиацинт:
Балькис, Балькис!
Балькис:
Молчи и жди. Теперь посмотрим снова
Избранницу достойную твою.
(Обращаясь к рабу).
Ввести ее.
(Гиацинту).
Да, кстати, я, желая
Твою любовь к несчастной испытать,
Лгала тебе, выдумывая пытки.
На деле же ее лишь бичевали.
(Рабы вводят пленницу).
Комос (падая на колени):
О, смилуйся!
Балькис:
Как скоро ты смирилась!
У ног моих? Вот это я люблю.
Комос:
О, смилуйся и отпусти, царица,
Меня домой, на родину мою.
Балькис:
Соскучилась ты очень по баранам?
Нет, милая, ты пленница моя
И ею ты останешься навеки.
И будешь ты каменьями цветными
Мне волосы красиво убирать,
Плоды мне подавать, вином душистым
Мой кубок наполнять, ходить за мной
Услужливой, покорной, робкой тенью.
Согласна ты?
Комос:
О, да, царица, да!
Балькис:
Но я еще не кончила, — ты будешь
Мне каждый вечер ноги умывать.
Согласна ты?
Комос:
Исполню все, царица,
Покорна я.
Балькис:
Еще бы нет! Рабыня!
(Приподнимая край своей одежды).
Ты посмотри, какая красота,
Какая прелесть женственных изгибов.
Я вспомнила: однажды некий царь
Невольно внял злокозненным наветам.
Мои враги, оклеветав меня,
Ему сказали: знай, колдунья — Саба,
До пояса лишь женщина она,
А ноги сплошь покрыты красной шерстью
С копытами козлиными. И, вняв
Наветам хитрым, повелел Премудрый
В своем дворце хрустальный сделать пол
И во тот покой ввести меня. Мгновенно
Раздвинулись пурпурные завесы,
И я увидела великий трон,
Как посредине озера стоящий,
Где восседал в роскошном одеянье
Возлюбленный и звал меня к себе.
И вот, движеньем смелым и стыдливым
Приподняла я легкий мой наряд
И обнажила стройные две ножки,
Подобные жемчужинам морским,
Сокрытым в недрах раковин цветистых
Иль лепестком благоуханных лилий,
Белеющих в волнах дамасских вод.
Но возвратимся вновь к малютке Комос.
Согласна ты покорной быть рабой,
Но я еще не все договорила.
Не мне одной, а нам служить ты будешь —
(Указывая на Гиацинта).
Ему и мне; присутствовать всегда
При наших играх, ласках и забавах,
И сказками наш отдых услаждать.
Ты будешь нам ко сну готовить ложе,
До утра бдеть над нашим изголовьем
И опахалом, веющим прохладой,
Нам навевать блаженные мечты.
Что ж ты молчишь?
Комос:
Я слушаю, царица.
Балькис:
Ты, может быть, не поняла меня?
Комос:
Все поняла, и я на все готова.
Балькис:
И ты зовешься женщиной! И ты
Не бросилась и в бешенстве ревнивом
В мое лицо ногтями не впилась?!
Но неужели там, у вас, в Элладе,
Все женщины так тупы и мертвы?
Иль недоступны низменным созданьям
Ни ненависть, ни ревность, ни любовь?
Но, может быть, ты умысел коварный
Таишь с кинжалом, скрытым на груди?
Хитришь со мной, чтоб лучше провести
И отплатить за униженье смертью?
Скорей, сейчас же обыскать ее!
Комос:
Нет ничего. Гречанка безоружна.
Балькис:
Нет ничего? Тем хуже для нее.
О, жалкое и слабое созданье,
Бессильна я пред низостью твоей!
Тебя страшат лишь мелкие страданья
Ничтожной плоти. Рабская душа
Все вынести безропотно готова,
Чтоб только плоть ничтожную сберечь.
Будь я тобой, — я и в цепях сумела б
Соперницу словами истерзать,
На пытке ей в лицо бы хохотала,
Я б ей кричала: жги и мучай тело,
Хранящее следы любимых ласк,
Ты не сожжешь о них воспоминанья.
Оно живет и будет жить во мне,
Пока последний, слабый луч сознанья
Не отлетит с дыханием моим.
Будь я тобой! О, жалкое созданье,
Скажи, чем ты могла его пленить,
Что он, узнав восторг моих лобзаний,
Остановил свой выбор на тебе?
Ты, может быть, чудесно обладаешь
Каким-нибудь незримым обольщеньем?
Откройся мне, в чем сила чар твоих?
Комос:
Вот эти чары, вот они, царица!
Балькис:
Как… это твой волшебный талисман?
Комос:
Нет, это — золото.
Балькис:
Не понимаю.
Прошу тебя, толковей объяснись.
Комос:
Понять легко, — он беден, я богата.
Балькис:
А, вот в чем дело! Бедное дитя!
Так он тебя обманывал и клялся
В своей любви не прелести твоей,
А этим веским, жалким побрякушкам?
Гиацинт:
Царица, я…
Балькис:
Что скажешь, Гиацинт?
Гиацинт:
В твоей я власти…
Балькис:
Знаю. Что же дальше?
Гиацинт:
Тебя одну люблю я!
Балькис:
Верю, да.
Теперь, конечно, любишь ты царицу.
А если б я была на месте Комос,
Рабыней пленной, связанной, избитой,
Тогда, мой друг, любил бы ты меня?
Ты жалок мне. — О мудрецы мои,
Какой совет дадите вы царице:
Убить ли мне или простить его?
1-Й мудрец:
Ты мудрая, от нас ли ждешь ответа?
Мы все — твои покорные рабы.
Твой ум велик, твои веленья святы,
Что ты решишь, — тому и быть должно.
Балькис:
Так я убью его?
2-Й мудрец:
Убей, царица.
Он лжец и трус, он должен умереть.
Балькис:
Иль отпустить их вместе?
3-Й мудрец:
Милосердье
Есть лучшая великих добродетель.
Балькис:
О, верный мой и преданный народ!
Всегда, во всем согласен он со мною,
Хотя бы все мои желанья были
Причудливей скользящих облаков.
(Обращаясь к пленным).
Да будет так. Свободны вы отныне,
Безвольные и жалкие рабы.
Дарю вам жизнь, когда зовется жизнью
Бесцветное, тупое прозябанье
Без ярких чувств, стремлений и страстей.
Гиацинт:
Ты нам даешь свободу, о царица!
Балькис:
Не я, а вы вернули мне ее.
Я шла вперед к блаженству светлой цели,
На зов любви, на радостный призыв, —
Но юношу с кудрями золотыми
Лукавый дух мне бросил на пути.
С тех пор, под властью чар неодолимых,
Страдала я, томилась и любила,
Моя душа была в плену постыдном,
В цепях тяжелых низменных страстей.
Но миг настал, — глаза мои открылись;
Свободна я, — сокрушены оковы,
Прозрела вновь бессмертная душа
И радостно, как лебедь пробужденный,
В моей груди трепещет и поет,
И расправляет блещущие крылья.
Ифрит
(неожиданно появляясь, кладет руку ей на плечо):
Готовься в путь. Возлюбленный зовет,
Он ждет тебя. Смотри!
Балькис:
О сколько света!
Направь туда, о лебедь, свой полет, —
К сиянью дня… Что вижу? — ты ли это,
Возлюбленный!..
(Падает без чувств).
1897 г.
Источник текста: Лохвицкая М. А. Стихотворения. Том 3 (I), СПб, 1900 г.