На праздниках (Дорошевич)
| На праздниках : Из рассказов «самой» |
| Источник: Дорошевич В. М. Одесса, одесситы и одесситки. — Одесса: Издание Ю. Сандомирского, 1895. — С. 221. |
Началось честь честью. Авдей Прохорович фрак надел, две гвоздичины для запаха съел и начальство целовать поехал.
А я в директорском платье в зале села визитёров принимать и ветчину есть зачала. Спервоначала меня свои, всё свои целовали: кухарка целовать приходила, няня полоумная да две горничные и приказчики.
Из оных Трифон пронзительнее других. Про этакие поцелуи я только у господина Немировича, который Данченко, читала. Я даже ему заметила:
— Довольно испанисто!
— Это вы, — говорит, — Фёкла Евстигнеевна, верно. Потому хотя я и Сидоров, но душа у меня испанская, ко всякому испанскому занятию страшное пристрастие имею и даже давно в мыслях ту мысль содержу, чтобы роман из испанской жизни написать, но только ожидаю того времени, когда в Москве такая газета откроется, где бы грамотности не требовалось. Чего, — говорит, — читая московские газеты, надеюсь в не весьма продолжительном времени и дождаться.
Потом пошли меня целовать посторонние. Которые услужающие. Полотёры целовали, а апосля полотёров — банщики, а опосля — банщицы. А потом целовали дворники и городовые.
Один унтер даже речь держал:
— Оттого, — говорит, — я вас целую, что вы у нас на хорошем счету.
— Рады, — говорю, — стараться!
Не умею я, признаться, с начальством разговаривать. Одначе, велела им по полтине дать.
А опосля всех этих целовальщиков, которые берущие, настоящий визитёр пошёл. Спервоначала кум был Тимофей Саввич.
— Честь, — говорит, — имею и проч.
У этого разговор небольшой, потому у него рот не тем занят: у него рот либо ест, либо пьёт. И уж опосля пошёл гость разговорный.
Спервоначала новоизбранный гласный один, из купечества, приезжал. Целовал и практиковался: руку за пуговицу, в позицию встал и начал:
— Не знаменательно ли, — говорит, — сие, что вы, супругой подрядчика будучи, тем не менее заготовили всю сию снедь хозяйственным способом? И не есть ли сие прямое указание на то, что хозяйственный способ есть способ наиболее разумный?! Ибо что, — говорит, — было бы, если б вы, уклонившись от хозяйственного способа заготовки провианта, сдали подряд на поставку праздничного стола с вольных торгов подрядчику?
— Что это вы, — говорю, — нешто это бывает?
— Дозвольте, — говорит, — не прерывайте: я практикуюсь. И неприменителен ли, — говорит, — сей хозяйственный способ не только в заготовке продуктов для праздничного стола, но и к ассенизации городов?!
Тут я, признаться, даже плюнула.
— Дозвольте, — говорит, — не прерывайте: я практикуюсь. И не почтить ли, — восклицает, — нам достойную Управу Евстигнеевну за её хозяйственный способ очистки обеденного стола вставанием?
Встал и вышел. Прямо надо говорить, человек зарапортовался. Не люблю я этих гласных визитёров: очинно речью допекают. То ли дело адвокат Щелкопёров! Трижды поцеловал и спросил:
— А виновен ли, — говорит, — я буду, если Фёклу Евстигнеевну в четвёртый раз поцелую? Нет, — говорит, — не виновен, ибо буду действовать в состоянии запальчивости, без заранее обдуманного намерения и корыстной цели, а единственно в состоянии аффекта.
И ещё раз поцеловал.
И так до десяти раз себя оправдывал. Ах, какой адвокат! Всякого оправдает. Кажись, мужа зарежешь, только бы послушать, как он тебя обелять будет.
Апосля адвоката пошёл гость пресмыкающий. Который кормится. Сперва репортёр пришёл.
— Целоваться, — говорит, — целуетесь?
Одначе, я воздержалась. Поцелуешь его, а он тебя в газетах панамить будет: «Имели, — мол, — нитервьюв с такой-то, и целуется она весьма недурно».
— Нет, — говорю, — целоваться не буду, а вот скушать вы, — что вам по положению следует, — скушайте и из жидких напитков себе удовольствие сделайте.
Народ строгий и во всём порядок любит. Вот актёр, тот народ просто пьющий.
Приходил один, который в любовниках состоит, только у кого — неизвестно. Ни слова не говоря, меня за затылок и за подбородок взял. Я даже глаза закрыла. Думала, что он меня по лицу щёткой бьёт. А он, оказывается, трижды небритой бородой поцеловал.
— Вот что, — говорит, — Тёкла!
— Какая я вам, — спрашиваю, — Тёкла, ежели я Фёкла Евстигнеевна.
— Так, — говорит, — драматичнее. Давно я тебе, Тёкла, сказать хотел. Грабь мужа и поедем театр снимать.
Ах, какое об нашей купеческой сестре мнение! Будто мы завсегда мужа грабить согласны!
— Ты, — говорит, — будешь моей гордостью, моей славой. Ты, — говорит, — взойдёшь на сцену королевой, сойдёшь с неё королевой, да так и останешься королевой. Ты, — говорит, — такая гранд-дам…
Тут я его обрезала, потому, что с пансиона помню французский язык и отлично понимаю, что «гранд-дам» значит «толстая женщина».
— Ежели, — говорю, — я и гранд-дам, то смеяться над этим нечего.
Тут, спасибо, кум во второй раз на дню приехал.
— Честь, — говорит, — имею.
— Вы уж, — говорю, — вторую честь сегодня имеете!
Актёр взял и дальше поехал. Тут пошёл гость угрожающий, потому время к трём пододвигалось.
Санитар приезжал. Таково мрачно-мутными глазами посмотрел:
— Ты это, — говорит, — что же? Холеру, ракалия этакая, разводишь? Это у тебя что?
— Это у меня, — говорю, — ветчина!
— А ежели она ветчина, где же у неё установленная пломба? Какое ты, такая-сякая, имеешь полное римское право ветчину без прописки держать? Ты трихинам пристанодержательствовать? Трихинам?
И весь окорок, как был, унести хотел. Насилу отняли. Видимое дело, человек до исполнения своих обязанностей допился.
А апосля него приютский смотритель, куда муж крупу поставляет, приезжал.
Этот просто кулак казал и говорил:
— В предупреждение!
И отчего, ежели мужчина, то он беспременно охальник?
И отчего, ежели ты купеческая жена, то беспременно тебя целуют либо бьют?
Даже противно!
Не успел смотритель с кулаками уехать, как кум в третий раз приехал. Не люблю я этих визитов: одни недоразумения.
Спервоначалу всё ветчину целовал, потом мыла и бритву потребовал, чтобы окорок начать брить, потому на окороке всё-таки щетина, а под конец меня за собственную жену принял и колотить принялся.
— Я, — говорит, — тебе покажу. как с присяжными поверенными целоваться.
Ужли и она с Щелкопёровым?
Больно, а я молчу, потому любопытно, за что он дальше свою жену будет бить.
Одначе, любопытного мало, — потому кум только ругался.
Тут я благим матом заорала, и кума вывели.
Апосля гласный опять заезжал:
— У вас, — говорит, — очистка хозяйственным способом?
Вывели.
Потом многих ещё выводили и не допущали.
А к вечеру сам приехал, и запах от него — опопонакс.
Посмотрел он на меня, посмотрел.
— Какая, — говорит, — у этой свиньи голова несуразная… Даже противно!
И плюнул.
На этом записки Фёклы Евстигнеевны кончаются.