На яблоне грустно кукушка кукует,
На камне мужик одиноко горюет;
У ног его кучами пепел лежит,
Над пеплом труба безобразно торчит.
В избитых лаптишках, в рубашке дырявой
Сидит он, поник головою кудрявой,
Поник, горемычный, от дум и забот,
И солнце открытую голову жжёт.
Не год и не два он терял свою силу:
На пашне он клал её, будто в могилу,
Он клал её дома, с цепом на гумне,
Безропотно клал на чужой стороне.
Весь век свой работал без счастья, без доли.
Росли на широких ладонях мозоли,.
И трескалась кожа… да что за беда!
Уж, видно, не жить мужику без труда.
Упорной работы соха не сносила,—
Ломалась, и в поле другая ходила,
Тупилось железо, стирался сошник,
И только выдерживал пахарь-мужик.
Просил, безответный, не счастья у неба,
Но хлеба насущного, чёрного хлеба;
Подкралась беда, всё метлой подмела, —
У пахаря нет ни двора, ни кола.
Крепись, горемычный! Не гнись от удара!
Всё вынесло сердце: и ужас пожара,
И матери старой пронзительный стон
В то время, как в полымя кинулся он
И выхватил сына, что спал в колыбели,
За ним по следам потолки загремели…
Пускай догорают!.. Мужик опалён
И нищий теперь, да ребёнок спасён.
