На озере Лоч (Богораз)/ДО

На озерѣ Лочѣ : Повѣсть изъ жизни первобытнаго человѣчества
авторъ Владиміръ Германовичъ Богоразъ

Опубл.: 1914. Источникъ: Богоразъ В. Г. На озерѣ Лочѣ. — М.: Изданіе Торговаго Дома С. Курнинъ и К°, 1914.

Посвящается моему другу С. В. Кур—ну

Вмѣсто предисловія

Какъ жили на землѣ первобытные люди за много тысячъ, или десятковъ тысячъ лѣтъ назадъ? Какіе у нихъ были обычаи и страсти, семейное устройство и войны, религія и сказки и игры?

Намъ остались отъ нихъ только немногіе обломки оружія и утвари: каменные топоры, костяныя стрѣлы, глиняные черепки, бусы, рисунки животныхъ и другія подобныя вещи, добытыя въ раскопкахъ и собранныя въ музеяхъ. По этимъ скуднымъ остаткамъ было бы трудно и почти невозможно возстановить картину древней человѣческой жизни, наивной и свѣжей и пестрой.

Однако, помимо копій и стрѣлъ, на землѣ уцѣлѣли другіе обломки раннихъ вѣковъ, живые, облеченные плотью и кровью. Это — осколки весьма первобытныхъ племенъ, самые дикіе изъ дикихъ, оттѣсненные въ разные глухіе углы земного шара, въ дальнія горы, въ полярныя страны, на группы острововъ, затерянныя въ океанѣ. Таковы въ Азіи — чукчи и юкагиры, гиляки и айны, андаманезцы и ведды, въ Америкѣ — эскимосы и печереги, въ Африкѣ — бушмены и акка, и сотни другихъ.

Они весьма малочисленны и быстро вымираютъ, однако, еще не вымерли до конца, какъ дронтъ и морская корова. Ихъ утварь и оружіе, украшенія и рисунки представляютъ поразительное сходство съ остатками пещерной эпохи французской, англійской и бельгійской, или времени свайныхъ построекъ на швейцарскихъ озерахъ. По ихъ быту, ихъ страстямъ, ихъ вѣрованіямъ можно съ большой вѣроятностью возстановить раннюю жизнь человѣчества и облечь ее красками.

Именно этимъ методомъ я руководствовался, подбирая матеріалы для моей повѣсти.

Она относится къ эпохѣ свайныхъ построекъ. Дѣйствіе ея происходитъ приблизительно на сѣверѣ Италіи, на одномъ изъ озеръ. Два племени приходятъ въ столкновеніе. Одно принадлежитъ къ смуглой и темноволосой расѣ раннихъ обитателей Европы. Самое имя его «селоны» имѣетъ отношеніе къ группѣ племенныхъ именъ, наиболѣе древнихъ въ Италіи: сикулы, сиканы (также валлійскіе силуры). Имя это было упомянуто раньше въ моемъ романѣ «Жертвы Дракона», который относится къ болѣе ранней эпохѣ.

Другое, бѣлокурое племя явилось съ востока и принесло съ собою бронзу и домашній скотъ, верховыхъ лошадей и телѣги. Его имя — мидійскаго корня, подобно многимъ другимъ именамъ восточной Европы, извѣстнымъ изъ древнихъ эпохъ.

Для быта пріозерныхъ рыбаковъ мнѣ служили образцомъ юкагиры, чукчи и иные туземцы Берингова моря, по личнымъ наблюденіямъ, также и другія племена по литературнымъ источникамъ. Для быта скотоводовъ я старался использовать то, что намъ извѣстно о древнихъ германцахъ и гуннахъ и скиѳахъ и индійскихъ арійцахъ ведической эпохи.

Воинскія игры и пляски, легенды, колдовство и заклинанія, все это заимствовано изъ дѣйствительной жизни различныхъ племенъ. Въ частности, рыбьи пляски и насмѣшливыя пѣсни дѣвушекъ взяты у центральныхъ эскимосовъ, заклинанія Низеи и ея галлюцинаціи и весь ходъ оживленія оглушеннаго Аслана составляютъ только варіантъ шаманскихъ заклинаній, весьма распространенныхъ среди множества племенъ. Полетъ Низеи въ загробное царство въ порывѣ шаманскаго экстаза и битва ея съ Крылатою Бабой изъ-за маленькой душки Аслана взяты почти буквально изъ «Разсказа о безрукомъ шаманѣ», очень извѣстнаго на крайнемъ сѣверо-востокѣ Азіи.

Страсти и чувства героевъ моей повѣсти, несмотря на всю простоту ихъ быта, въ общемъ похожи на наши. Ибо это все-таки люди, такіе же, какъ мы. Мало того, это люди уже совершившіе въ прошломъ сложную и своеобразную культурную работу. Ибо добываніе огня, рыболовство и охота, выдѣлка оружія и платья, постройка жилищъ, даже весьма первобытныхъ, все это предполагаетъ множество изобрѣтеній и техническихъ приспособленій, уже извѣстныхъ и испробованныхъ въ дѣлѣ, и требуетъ огромнаго духовнаго труда, о которомъ мы слишкомъ часто забываемъ въ своей городской кичливости.

Если, въ видѣ примѣра, взять разсказы миссіонеровъ и поверхностныхъ туристовъ о такихъ племенахъ, чей языкъ будто бы состоитъ всего изъ нѣсколькихъ сотенъ словъ, и которыя поэтому не могутъ разговаривать въ темнотѣ безъ пояснительныхъ жестовъ, — то эти разсказы почти всегда основаны на недоразумѣніи. При болѣе тщательномъ изученіи сотни словъ разрастаются въ десятки тысячъ.

Намъ нечѣмъ особенно гордиться передъ дикарями. Мы тоже достаточно дики и грубы, хотя и летаемъ на аэропланѣ. Всѣ мы, земные люди, болѣе или менѣе дикіе, сдѣлали только нѣсколько первыхъ шаговъ по дорогѣ прогресса. Но путь передъ нами широко открытъ и далекъ безконечно.

Глава I

Былъ ходъ лососи. Уже третій день она шла несчетными стадами изъ озера Большого по переузьямъ и затонамъ и по извилистому руслу рѣки Юраты, направляясь въ озеро Лочъ.

Она двигалась плотными рядами, какъ живая стѣна, и гнала передъ собой воду на лѣнивой рѣкѣ, обмелѣвшей отъ лѣтняго зноя. Мутныя волны пополамъ съ рыбой хлынули черезъ плотины и заколы, издавна забитые Селонами въ песчаное дно наперерѣзъ желанной добычѣ, и прорвались впередъ.

Селоны, впрочемъ, не гнались за передовымъ отрядомъ. Ивовыя верши и широкія мережи, искусно связанныя изъ лыка, во всѣхъ рыбныхъ плотинахъ были набиты биткомъ. Одна за другой на Юратѣ стояли четыре плотины, въ каждой плотинѣ было по двадцать воротъ, и передъ каждыми воротами лежала, разинувъ широкую пасть, западня. Рыба входила какъ будто по приказу. Она не искала ѣды и не боялась препятствій и лѣзла впередъ, обезумѣвъ отъ жажды нереста^[1]. Иногда, если мережи оставались слишкомъ долго безъ высмотра, онѣ наполнялись лососью до самаго верхняго обруча, и новые ряды, не зная, куда дѣваться отъ напиравшаго сзади руна, выметывались изъ воды, вспрыгивали на верхнія жерди и на дерновыя закраины и шлепались въ вольную воду по ту сторону плотины внизъ головою, какъ утки. Отдѣльные отряды заходили въ боковые ручьи, ничтожные, почти сухіе, перебирались съ камня на камень бокомъ, какъ свѣтлыя плитки, скользили брюхомъ въ травѣ, густой и чуть влажной, и все-таки лѣзли, сами не зная куда, на вѣрную гибель.

У Селоновъ было присловіе: «Лосось, какъ камень съ горы, назадъ не вернется».

Ходъ рыбы былъ для племени Селоновъ великою страдою. Они покидали огуломъ «Гнѣздо», раскидистый улей, висѣвшій на тысячахъ свай, какъ островъ, среди озера Лоча, надъ темной и сонной водой. Они приходили сюда съ грудными дѣтьми и собаками, съ жертвеннымъ камнемъ и круглымъ широкимъ ножомъ, сіявшимъ, какъ пламя, и никогда не тускнѣвшимъ, и о которомъ старухи говорили, что онъ упалъ сверху, съ самаго солнца. Они приносили съ собой стараго Дѣда, у котораго волосы были бѣлы, какъ перья у лебедя, и ноги не разгибались уже двадцать зимъ. Его несли на плечахъ юноши, смѣняя другъ друга, поочередно. Дѣдъ считался отцомъ и хранителемъ племени, загонщикомъ дичи, подателемъ охотничьяго счастья.

Кромѣ Дѣда у Селоновъ былъ еще Прадѣдъ или Предокъ. Онъ былъ сдѣланъ изъ человѣческихъ костей и обернутъ шкурами. Предокъ обиталъ въ темной закрытой каморкѣ надъ тремя средними сваями большого помоста и остался стеречь покинутый домъ и имѣніе. Вмѣстѣ съ нимъ остался и Помощникъ, каменный идолъ, привязанный сверху у дымовой трубы.

На лѣвомъ берегу Юраты раскинулся лагерь, широкій и веселый, засыпанный крупною рыбой. Мужчины подтаскивали къ берегу мережи, какъ полные мѣшки, и вываливали рыбу на песокъ. Дѣвочки и мальчики длинной вереницей таскали ее въ корзинахъ, по двое, на круглую площадь, гдѣ женщины, сидя на землѣ, пластали ее круглыми, острыми кремневыми ножами. На черной сушильнѣ рядами висѣли тысячи распластанныхъ спинъ. Повсюду валялись головы, кишки, хвосты, — лакомый кормъ для собакъ. Но собаки ихъ не ѣли. Онѣ убѣжали вверхъ по рѣкѣ и тамъ, забредая въ Юрату по брюхо, веди рыбную ловлю на собственный страхъ просто зубами въ водѣ. Онѣ выѣдали у пойманной рыбы жирную спинку, а голову съ костью бросали на песокъ. Все это послѣ должны были подобрать лисицы, и шакалы, и хорьки, которые являлись сюда, какъ въ свой осенній складъ. И осенью здѣсь у Селоновъ было лучшее мѣсто для добычи пушного звѣря.

Грудами лежала неубранная рыба. Ее попросту сваливали въ глубокія ямы и сверху прикрывали дерномъ и засыпали землей. Рыба бродила въ землѣ и обращалась въ бурую кашу. Изъ каши мяли колобки и пекли на горячихъ угляхъ въ скудное зимнее время.

Малтъ и Низея медленно тянулись въ гору, сгибаясь подъ общею ношей. Ихъ обгоняли мальчишки, которымъ не хватало корзинъ. Вмѣсто того, они задѣвали за жабры по рыбинѣ на каждый палецъ обѣихъ рукъ и быстро бѣжали вверхъ, отставивъ кисти, будто два странныхъ чешуйчатыхъ опахала.

— Го-го! — кричали они, пробѣгая мимо, словно щелкая бичомъ на ходу.

— Го! — отзывалось за ними и катилось по всей вереницѣ носильщиковъ рыбы.

И всѣ торопились ускорить шаги и вползти на крутой косогоръ въ тактъ этимъ задорнымъ отрывистымъ крикамъ:

— Го-го!..

Корзина качалась на ходу, коромысло гнулось, скользило у Малта изъ рукъ и впивалось Низеѣ въ ея молодое плечо. Малтъ былъ приземистый, черный, какъ все племя Селоновъ. Щеки его уже опушились первымъ пухомъ расцвѣтающей юности. Спина его была покрыта потертой козьей шкурой, и въ волосахъ былъ ввязанъ крошечный коралловый рожокъ въ защиту отъ духовъ болѣзни и заразы. Издали этотъ рожокъ походилъ на крупную ягоду брусники въ черномъ засохшемъ мху.

У Низеи было худое личико и глаза огромные, черные, словно озера. Ея волосы вились и стояли надъ головой, какъ дымное облако. На ней была рубаха безъ рукавовъ, изъ желтой циновки, искусно сплетенной изъ стеблей травы руками матери ея Хаваны. Ноги ея были босы, и вокругъ ладыжекъ нататуированы широкіе синіе браслеты. На смуглой шеѣ лежала нитка коралловъ, такихъ же красныхъ, рогатыхъ и твердыхъ, какъ красная капля на темени чернаго Малта.

Малтъ и Низея родились отъ двухъ сестеръ и тоже могли называть другъ друга — братъ и сестрица, ибо у Селоновъ родство считалось только по матери. И коралловый рожокъ юноши былъ выдернутъ изъ того же ожерелья, которое старая Гина, общая бабушка, повѣсила передъ смертью на шею любимой внучкѣ отъ младшей дочери Хаваны.

— Го-го!..

Когда они проходили мимо стараго Дѣда, Низея споткнулась. Корзина качнулась сильнѣе, и одна изъ верхнихъ рыбъ скользнула въ сторону и упала внизъ. Малтъ быстро обернулся, сбросилъ съ плеча коромысло, и рыбья ноша мягко опустилась на землю.

— Устала, Низея, — оказалъ онъ заботливо.

Дѣвочка не отвѣчала. Она стояла на мѣстѣ, и ноги ея тряслись отъ усталости.

— Съ дороги! — кричали задніе. — Не стойте на дорогѣ!..

— Что, распустили икру? — сказала насмѣшливо толстая Карна, обходя по тропинкѣ.

Она одна, безъ посторонней помощи, несла на головѣ плоскую корзину, наполненную рыбой.

— Брось ее, Малтъ.

— Низея! — позвалъ старикъ.

Дѣвочка послушно подошла.

— Сядь здѣсь.

Онъ указалъ ей мѣсто на шкурѣ рядомъ съ собой.

Малтъ немного подождалъ, потомъ перехватилъ на дорогѣ мальчика Ганка, маленькаго и совсѣмъ голаго, бѣжавшаго сзади вприпрыжку, и они потащили вдвоемъ кое-какъ рыбную ношу на площадь уборки.

Дѣвочка осталась на мѣстѣ, возлѣ стараго Дѣда.

— Зачѣмъ надрываться, Низея? — ворчалъ старикъ.

— Дѣвушки смѣются, — сказала угрюмо Низея. — «Ѣсть, — говорятъ, — ты умѣешь, а таскать не умѣешь»…

— Брось ихъ, — буркнулъ старикъ.

Солнце садилось за рѣкой Юратой. Его огромное красное око глядѣло на бѣлаго Дѣда и на его молодую сосѣдку. Дѣдъ тоже глядѣлъ на солнце, но глаза у него были слѣпые, бѣлые, какъ будто затянутые кожей. Онъ долго смотрѣлъ на закатъ и потомъ покачалъ головой.

— Низея, ты видишь? — окликнулъ онъ дѣвочку.

— Не вижу, — отозвалась Низея вялымъ голосомъ. — Въ глазахъ рябитъ.

Старикъ пошарилъ руками передъ собой и подалъ ей большую лосось, свѣжую, сейчасъ изъ воды. Ребята натаскали старику свѣжинки.

— На, проясни свои глазки…

Низея привычнымъ жестомъ поднесла рыбу ко рту и выкусила хрящъ головы, вмѣстѣ съ глазами, какъ чайка выклюнула. Селоны въ минуту усталости глотали свѣжіе рыбьи глаза, чтобы прояснить свои собственные.

Она опять подняла лицо и посмотрѣла на солнце. Оно опустилось ниже, и его блескъ сталъ гуще и темнѣе и не такъ больно рѣзалъ глаза.

— Ты видишь, Низея? — спросилъ старикъ.

— Краба вижу, — сказала дѣвочка и вдругъ усмѣхнулась.

Въ старой легендѣ Селоновъ солнце — это яркій щитокъ огромнаго свѣтлаго краба.

— Ты видишь, Низея? — повторилъ старикъ безстрастно и настойчиво.

— Постой-ка, постой, — отозвалась дѣвочка живѣе, чѣмъ прежде.

Она тряхнула головой, и передъ ея глазами побѣжали яркіе цвѣтные кружки.

— Солнцевы Люди, — забормотала она быстро и невнятно.

— Какіе люди? — такъ же быстро переспросилъ старикъ.

— Идутъ… люди, — говорила Низея. — Вонъ, въ облакахъ, въ пламени, волосы красные. Много ихъ…

Она встала съ мѣста и хотѣла вернуться на берегъ.

— Не надо, — сказалъ старикъ. — Пусть сами кончаютъ.

— Придутъ когда-нибудь, — ворчалъ онъ про себя, кивая головой. — Такъ старики говорили.

Онъ думалъ о Солнцевыхъ Людяхъ. Въ этой упрямой сѣдой головѣ жила неотступная греза. У Селоновъ было древнее и странное преданіе, что съ неба должны спуститься на землю Солнцевы Люди, одѣтые блескомъ и пламенемъ. То будутъ блаженные и кроткіе люди. Отъ нихъ прозрѣютъ слѣпые и встанутъ съ постели больные и даже мертвые. И смерти больше не будетъ. Старый Дѣдъ со слѣпыми глазами не думалъ о смерти. Но онъ желалъ еще разъ прозрѣть и увидѣть зеленую землю. Ему не на что было надѣяться. Онъ надѣялся на Солнцевыхъ Людей.

— Придутъ, придутъ, — ворчалъ онъ настойчиво и трясъ головой.

Низея съ минуту постояла, потомъ повернулась и пошла вдоль берега, направляясь къ лѣсу. Она зашла за мысокъ, сѣла на камень и задумчиво стала болтать ногой въ нагрѣтой водѣ. Здѣсь не было людей, но новыя рыбьи стада подходили сзади. И за ними летѣли крылатые хищники: чайки, бакланы и даже вороны и орлы. Чайки поминутно спускались къ рѣкѣ и таскали добычу, какъ будто изъ ящика. А черный поморникъ, который не любитъ мокнуть въ водѣ, бросался налету и отнималъ у чайки добычу. Въ воздухѣ носились птичьи крики и клекотъ, и пискъ, и галдежъ, шумнѣе, чѣмъ у Селоновъ на кругу. На берегу было потише, и шагахъ въ десяти отъ себя Низея увидѣла новое диво. Крошечная ласка, сѣрый звѣрокъ съ подпалинами по брюху, который боится воды хуже, чѣмъ соболь, умудрилась какъ-то ухватить зубами за хвостъ большую лосось и тащила ее на берегъ. Лосось не шла и тянула въ воду. Ласка выгнула спину дугой и уперлась въ песокъ всѣми четырьмя лапами. Она боялась замочить въ водѣ даже коготки, но ей крѣпко не хотѣлось упустить жирную добычу. И такъ онѣ боролись и колебались надъ краемъ воды, какъ живыя качели.

Сумракъ сгущался. Мелькнула летучая мышь.

— Сестричка моя, — вздохнула Низея и кивнула головой.

Лунда, сестричка Низеи, умерла три года тому назадъ, и всѣ Селоны знали, что мертвыя дѣти вылетаютъ съ того свѣта въ сумерки, крылатыми мышами, и прилетаютъ къ живущимъ.

Дрема-Богиня заткала въ темнотѣ свою сѣренькую паутину, и сверчки завели ей въ травѣ тихую вечернюю службу. Они стучали въ травяной барабанъ зубчатою заднею голенью и пускали скрипучую трель: «тр… тр… тр»…, будто кололи иглой орѣховую скорлупу. Подъ этотъ тоненькій трескъ Низея внезапно забылась, уронивъ голову на руки.

— Сидишь, Низея?

Дѣвочка вздрогнула и проснулась. Черный Малтъ подкрался неслышно, какъ черный котъ.

— Все перетаскали, — молвилъ Малтъ, вытягивая свои длинныя руки.

Низея ничего не сказала.

— Уже зажигаютъ костры, — возбужденно продолжалъ Малтъ, — плясуны сходятся… Будешь со мной плясать кругомъ огонька, а, Низея?

— Съ Карной пляши, — капризно сказала Низея.

— Подъ Карной трясется земля, — возразилъ Малтъ презрительно, — а ты — какъ пушинка. Пойдемъ, потопочемъ!..

Онъ положилъ руку на плечо дѣвочки, но Низея сердито отряхнулась.

— Одинъ топочи, какъ лошади топочутъ…

Летучая мышь снова метнулась, сдѣлала въ воздухѣ кругъ и опять пролетѣла надъ Низеей.

— Ѣсть хочешь, — тотчасъ же сказала Низея, — душка маленькая?.. Я дамъ тебѣ крошекъ.

— Лучше бы я стала вонъ съ тѣми порхать, — сказала она, откидывая голову, — чѣмъ съ вами топотать…

Малтъ замолчалъ и со страхомъ смотрѣлъ на Низею. Онъ словно ожидалъ, что и она вспорхнетъ на кожистыхъ крылышкахъ и умчится во мракъ.

— Вотъ это для тебя, — сказалъ онъ, наконецъ, доставая маленькій комочекъ изъ поясного мѣшочка.

Онъ развернулъ лоскутокъ, и что-то блеснуло зеленымъ лучомъ, повисло на ниткѣ и закачалось въ стороны.

— Возьми, Низея, — предложилъ Малтъ несмѣло, — «ночной глазъ». Я для тебя поймалъ…

То былъ зеленый свѣтящійся жукъ, какіе сверкали въ кустахъ на берегу тихой Юраты. Малтъ изловилъ его по дорогѣ и, крѣпко обвязавъ кругомъ тѣла тоненькой прядкой воловьей жилы, превратилъ его въ живую подвѣску.

— Бѣдный глазокъ!..

Дѣвочка взяла этотъ скромный лѣсной подарокъ, быстро развязала жильную нить и освободила жука, потомъ тихонько подняла руку и посадила его на свою голову. Жукъ блеснулъ ярче прежняго, будто радуясь свободѣ, однако, не улетѣлъ и остался на томъ же мѣстѣ, быть-можетъ, запутавшись въ тонкихъ завиткахъ волосъ своей избавительницы.

— Сестричка моя, — шепнулъ Малтъ въ тихомъ восторгѣ.

Онъ не нашелъ другого слова, чтобы выразить обуревавшее его чувство. Низея стояла передъ нимъ, какъ будто живая Дѣвица-Звѣзда изъ старой легенды.

— Ступай, братецъ, — отозвалась Низея ласково.

Но вмѣсто того, чтобы тоже направиться вмѣстѣ съ Малтомъ обратно къ лагерю, она пошла по лѣсной тропѣ, уводившей налѣво, наперерѣзъ широкаго прибрежнаго мыса.

Малтъ сдѣлалъ шагъ въ ту же сторону, потомъ остановился. Она тотчасъ же исчезла, растаяла въ сумракѣ. Только зеленый «ночной глазокъ» разъ или два сверкнулъ сквозь черные листья, какъ летучій лѣсной огонекъ. Зеленый жукъ свѣтилъ своей новой хозяйкѣ дрожащимъ факеломъ и словно манилъ ее куда-то, въ лѣсную глубину, по темной и загадочной тропѣ.

Малтъ тихонько вздохнулъ, махнулъ рукой и вернулся на стойбище.

Глава II

Какъ только солнце сѣло, работа окончилась. Рыба засыпала въ темнотѣ и стояла неподвижными стадами тамъ, гдѣ ее заставали, падая на воду темные лучи густѣющаго мрака.

Селоны быстро забросали груды неубранной рыбы зелеными вѣтвями, въ защиту отъ чаекъ, и стали разводить костры. Женщины готовили пищу, но юноши и дѣвушки уже взялись за руки и, нетерпѣливые, несмотря на усталость, завивали вечерній хороводъ. Ловля лососи была для Селоновъ не только страдою, но праздникомъ и пиромъ. Правило лова гласило: «Лови до отказу, а ѣшь до отвалу, пляши до упаду. Гдѣ упадешь, тамъ и спи».

На круглой площадкѣ, гдѣ только что убирали рыбу, костеръ горѣлъ выше и ярче всего. Дѣвушки и парни топали ногами по землѣ и часто попадали на скользкіе рыбьи остатки, сами скользили и падали, увлекая за собой другихъ. Но рыбью пляску слѣдовало плясать въ самомъ центрѣ рыбнаго обилія.

— Го-го!.. — кричали плясуны. — Саунъ, выходи, Карна, торопись!.. Пойте, пора. Рыбы не услышатъ.

Саунъ и Карна вышли на середину хоровода. У Сауна въ рукахъ была маленькая камышевая свирѣль. Онъ приложилъ ее къ губамъ и извлекъ изъ нея напѣвную тихую жалобу, которая родилась въ вечерней унылости межъ ивами лочскихъ береговъ, подъ тихій плескъ набѣгающихъ волнъ. Потомъ онъ опустилъ свирѣль и запѣлъ вполголоса:

«Саунъ ходитъ у озера Большого
Съ унылымъ сердцемъ и смутными очами.
Въ домѣ у Сауна нѣтъ пищи для маленькихъ братьевъ…
Выйди изъ озера, Дѣва-Лосось,
Погляди ты на Сауна, помоги ты Сауну»…

И Карна вышла впередъ и прошла передъ Сауномъ, потомъ сдѣлала нѣсколько странныхъ прыжковъ, изгибая въ стороны свое крѣпкое, упитанное тѣло. Это была крупная лосось на сухомъ берегу. Карна запѣла:

«Вышла изъ озера Карна-Лосось,
Брызнула икрою на мокрый песокъ.
Сколько песчинокъ, столько икринокъ,
Сколько икринокъ, столько и рыбы…
Что дашь въ уплату, Саунъ?»

Они взялись за руки и прыгнули вверхъ и крикнули сразу:

— Эгой!..

«Плодитеся, рыбы,
Большія и малыя, — запѣлъ хороводъ. —
Сколько песчинокъ, столько икринокъ,
Сколько икринокъ, столько и рыбы».

У другого костра начинались воинскія игры. Трое мальчишекъ, сидя на корточкахъ, усердно подбрасывали въ огонь смолистыя вѣтви и шишки, и пламя поднималось высокимъ столбомъ, и черныя деревья выступали отчетливо и рѣзко, какъ будто на лѣсномъ пожарѣ.

Воинъ Меза шагнулъ впередъ и сбросилъ мѣховой кафтанъ. Лицо его было мрачно и все заросло короткой густой бородой, словно у барсука. Тѣло его было сухое, какъ дерево, а руки и ноги — какъ тонкіе твердые корни. На смугломъ плечѣ бѣлѣлся извилистый шрамъ. Дѣти Мезы давно бѣгали на собственныхъ ногахъ и таскали рыбу съ берега, а Меза все еще былъ самымъ ловкимъ изъ всего племени, и ни одинъ молодой стрѣлокъ не могъ сравниться съ нимъ на состязаніи.

— Начинай! — кричала толпа.

Хенній, Ясанъ и Калебъ вышли изъ рядовъ. У нихъ были короткіе луки и стрѣлы съ тупыми концами, которыми глушатъ мелкаго звѣря, чтобы не испортить шкурки.

Эти трое юношей дерзали состязаться съ угрюмымъ Мезою, хотя и безъ особой надежды на побѣду.

Меза обошелъ костеръ и всталъ позади, шаговъ на тридцать отъ стрѣлковъ, потомъ повернулся бокомъ, чтобы представить меньшую мишень для выстрѣловъ, чуть-чуть присѣлъ, какъ будто попробовалъ сгибы своихъ упругихъ голеней, насторожился и ждалъ. Въ яркомъ и невѣрномъ пламени костра онъ былъ похожъ на крупную птицу, которая къ чему-то прислушивается и готовится взлетѣть.

— Начинай!..

Хенній спустилъ тетиву.

«Дынгъ!» — звякнула тонко и жалобно тройная тетива, и стрѣла запѣла въ воздухѣ. И въ то же самое мгновеніе Меза сдѣлалъ огромный прыжокъ вверхъ, какъ будто дѣйствительно у него были крылья. Но какъ только ноги его снова коснулись земли, звякнула вторая тетива. Онъ прыгнулъ въ сторону и такъ же счастливо избѣжалъ выстрѣла.

Калебъ тоже натянулъ тетиву и долго приноравливался и мѣтился сквозь мелькающее пламя. Меза присѣлъ пониже на своихъ упругихъ ногахъ. Его лицо разгорѣлось и окрасилось темнымъ румянцемъ, или, быть можетъ, это было зарево костра. И на его тонкихъ губахъ играла улыбка.

«Дынгъ!» — зазвенѣла тетива. Меза прыгнулъ впередъ и выбросилъ правую руку, какъ будто пращу.

— Есть, есть! — заревѣла толпа.

Въ его правой рукѣ, высоко поднятой вверхъ, была зажата стрѣла, которую онъ, Богъ знаетъ какъ, успѣлъ ухватить налету.

— Аистъ! аистъ! — заревѣла толпа въ неописуемомъ восторгѣ.

Селоны говорили, что бѣлый аистъ, охраняя самку, сидящую въ гнѣздѣ, перехватываетъ стрѣлы налету своимъ длиннымъ клювомъ. Впрочемъ, никто этого не видѣлъ на дѣлѣ, ибо стрѣлять аистовъ считалось грѣхомъ и оскорбленіемъ Бѣлаго Гуся, бога перелетныхъ птицъ.

Но у Селоновъ это умѣнье уклоняться отъ стрѣлъ и отъ копій и даже отъ каменныхъ пуль, летящихъ изъ пращи, было главнымъ боевымъ искусствомъ, не наступательнымъ, а скорѣе оборонительнымъ. Сосѣди, однако, боялись Селоновъ и ихъ странной ловкости и говорили, что имъ помогаетъ уклоняться отъ стрѣлъ дьяволъ — покойникъ, живущій въ ихъ домѣ надъ озеромъ.

Меза гикнулъ и прыгнулъ опять, взвился не хуже стрѣлы и перепрыгнулъ черезъ костеръ.

— Мой чередъ, — сказалъ онъ насмѣшливо, хватаясь за собственный лукъ.

Онъ имѣлъ теперь право на три выстрѣла. У юношей вытянулись лица, и губы сжались плотнѣе. Тупоносыя стрѣлы могли наносить страшные удары не только куницамъ и бѣлкамъ. Меза къ тому же стрѣлялъ сквозь горящее пламя такъ же искусно, какъ прыгалъ…

Ванъ и Мелъ стали состязаться въ метаніи аркана. Это была веселая и буйная игра. Ванъ сперва ловилъ, а Мелъ увертывался. Они бѣгали по всему стойбищу, набѣгали на костры, опрокидывали котлы съ пищей. Ихъ ругали и бросали въ нихъ горящими головнями, а они отвѣчали смѣхомъ и пробѣгали дальше. Потомъ Мелъ сталъ ловить Вана. Проворный Ванъ, недолго думая, забѣжалъ въ дѣвичью толпу. Мелъ бросилъ арканъ и накинулъ его на Менту Рябую. Мента разсвирѣпѣла. Она уцѣпилась руками за арканъ и стала съ неженскою силой тянуть и перехватывать его къ себѣ, добираясь до Мела.

Дѣвушки снова сомкнулись огромнымъ кругомъ и перебрасывались насмѣшливыми пѣснями. Тоненькая задирчивая Лунія выскочила на середину и запѣла пискливымъ голоскомъ:

«Мента, тяжелая выдра, рябая форель…
Мента потерлась о землю лицомъ, —
Вся земля стала пестрая».

И Мента швырнула отвоеванный арканъ и тоже вскочила въ кругъ и быстро отвѣтила:

«Лунія, носъ, какъ у дятла,
Хохлатая сойка…
Лунія сидѣла бокомъ надъ лужей,
Ловила ногтями жуковъ».

Въ дикомъ восторгѣ хороводъ заплясалъ и затопалъ вокругъ костра.

— Йо! Йо!.. — кричали дѣвушки.

Было поздно. Большая Палатка^[2] тихо вращалась вверху кругомъ высокаго небеснаго Гвоздя^[3]. Пѣвицы, одна за другой, отходили и садились у костровъ. Другія падали тутъ же на землю и засыпали, какъ подкошенныя.

Глава III

Ходъ рыбы кончился, какъ будто оборвался. Селоны вернулись въ «Гнѣздо» на озерѣ Лочѣ, только сушеная рыба осталась надъ Юратой на длинныхъ вѣшалахъ, тщательно укрытая корою въ защиту отъ чаекъ и воронъ. Женщины унесли съ собой, сколько могли, на собственныхъ плечахъ. Теперь онѣ постоянно ходили отъ Лоча къ рыбному стойбищу и все перетаскивали ноши. Въ домашнемъ обиходѣ Селоновъ женщина была вьючнымъ животнымъ, и переноска запасовъ съ мѣста промысла къ дому была ея главной и трудной работой.

Мужчины блуждали далеко на поискахъ звѣря. Селоны никогда не мѣняли жилья, ни зимой, ни лѣтомъ, но въ погонѣ за добычей они уходили, Богъ знаетъ куда, за рѣку Адару, которая течетъ по равнинѣ на сѣверѣ и достигаетъ до моря. По берегамъ Адары стелятся зеленые и пышные луга. Дальше темнѣютъ и бѣлѣютъ высокія горы, куда охотники боятся заходить, ибо въ ущельяхъ живутъ волосатые духи, которые хватаютъ пришельцевъ и бросаютъ ихъ въ пропасть. А на снѣжныхъ вершинахъ дремлетъ огромная птица Раганъ, чьи перья — облака, чей голосъ — громъ. Горе тому, кто потревожитъ ея покой.

Но до самыхъ предгорьевъ равнина наполнена дичью. Сѣрыя козы и желтыя лошади пасутся вперемежку, и черные быки, и сайги, степныя антилопы съ тонкими точеными рогами. За ними охотятся бурыя злыя собаки и страшные волки и болѣе страшные хищники — люди, но ихъ не становится меньше.

Всѣ ушли на охоту, Меза и Хенній, Ясанъ и Калебъ и десятки другихъ. Даже мальчишки забрали игрушечные луки и разбрелись по ближайшимъ лѣсамъ. Лукъ — главное оружіе Селона. Онъ какъ будто родится съ лукомъ и, ложась на отдыхъ, засыпаетъ съ рукою на тетивѣ и съ колчаномъ подъ локтемъ.

Дѣвочки разсыпались въ заросляхъ и собирали ягоды. Близилась осень, и всѣ кусты осыпались плодами, красными, янтарными и синими, какъ будто ожерельями. Старухи ходили съ мотыкой по полямъ и копали коренья.

Къ югу отъ озера Лоча лежало ячменное поле. Оно было, пожалуй, не шире домашняго помоста. Каждую весну его вскапывали палкой и въ дырочки сажали по зерну. Осенью срывали колосья руками и выбивали зерно. Потомъ растирали его межъ двухъ плоскихъ камней.

Всѣ жители большого деревяннаго улья, точно настоящія пчелы, собирали запасы и сносили ихъ домой на долгую и скудную зиму.

Низея тоже ушла на луга за рѣку Адару. Два дня они собирали вмѣстѣ съ чернымъ Малтомъ и другими подростками орѣхи въ лѣсу и ночевали у общаго огня. А на третьемъ ночлегѣ она потихоньку встала и ушла, пустилась по козьимъ тропинкамъ и дошла до Адары. Горсть спѣлыхъ ягодъ служила ей обѣдомъ, и травяное ложе на пышныхъ лугахъ было мягче и душистѣе, чѣмъ дома у лѣсистаго Лоча. Съ тѣхъ поръ уже семь дней она не встрѣчала лица человѣческаго. Солнце ярко свѣтило. Она гуляла по лугамъ и разговаривала со звѣрями и птицами, и съ камнями и съ травами, съ вещами и съ духами, съ видимыми и невидимыми. И всѣ они отвѣчали ей беззвучными, таинственными голосами.

Ей встрѣтился пестрый желтобрюхъ, змѣя, большая и мудрая, и кивнулъ ей своей трехугольной головой.

— Другихъ заманивай, ползунъ, — сказала Низея презрительно. — Я тебѣ не змѣиная невѣста…

Ибо желтобрюхи любятъ заманивать одинокихъ дѣвушекъ въ полѣ и въ лѣсу. Они уводятъ ихъ въ свое подземное жилище и тамъ сбрасываютъ съ себя змѣиную одежду. Но и безъ пестрой одежды ихъ собственное тѣло пестрѣетъ блѣдными пятнами.

Позднія бабочки низко летали надъ осенними цвѣтами.

— Мысли мои, идите ко мнѣ, — позвала Низея.

Ибо бабочки — это мысли, которыя люди теряютъ по дорогѣ, но если громко позвать ихъ, онѣ могутъ вернуться обратно.

Она поднялась на отлогій пригорокъ, поросшій кочкарникомъ. Табунъ лошадей пасся поодаль на лугу. Ихъ было немного, пять или шесть. Всѣ онѣ были мелкія, желтыя, косматыя, съ короткимъ хвостомъ и почти безъ гривы. Только одинъ конекъ былъ крупнѣе и темнѣе, и на шеѣ у него стояла дыбомъ густая черная грива. При одной лошади былъ жеребенокъ, подростокъ съ длинными ногами и очень короткимъ хвостикомъ. Онъ былъ похожъ на мальчика въ короткой рубашонкѣ. Лошади мирно щипали траву, темный конекъ стоялъ насторожѣ. Онъ раздувалъ ноздри и поводилъ во всѣ стороны своими большими глазами, пугливыми и дикими.

Налѣво отъ конскаго стада, поближе къ Низеѣ, была небольшая каштановая роща. Два десятка деревьевъ, не больше, но всѣ тѣнистыя, густыя. За листьями что-то мелькнуло, и чуткій конекъ уже собирался подать сигналъ къ всеобщему бѣгству, какъ вдругъ онъ остановился, раздулъ ноздри, поднялъ голову и вызывающе заржалъ. Изъ рощи вышелъ другой конекъ, немного поменьше, но такой же палево-желтый, съ темной стоячею гривой.

Пришлецъ не отвѣтилъ на вызовъ, какъ будто не слышалъ. Онъ подвигался тихонько впередъ, часто останавливался, пощипывалъ травку. Низея замѣтила съ нѣкоторымъ удивленіемъ, что онъ шагаетъ обѣими передними ногами вмѣстѣ, какъ будто связанный. Новый конекъ дѣлалъ видъ, что совсѣмъ не замѣчаетъ табуна, но все приближался помаленьку къ желтымъ лошадямъ. Хозяинъ табуна разсердился. Онъ распустилъ трубою свой жидкій хвостъ и съ угрожающимъ видомъ обскакалъ по широкой дугѣ кругомъ табуна.

Пришлецъ подвигался впередъ. Глава табуна круто повернулся на мѣстѣ и съ рѣшительнымъ видомъ поскакалъ навстрѣчу незваному гостю. Лошади щипали траву, не поднимая головы, какъ будто все это ихъ нисколько не касалось. Но Низея смотрѣла, заинтересованная. Новый конекъ, наконецъ, остановился и повернулся къ сопернику. Потомъ, предупреждая нападеніе, онъ поднялся на дыбы и съ минуту продержался въ странной, неестественной позѣ, какъ будто человѣкъ. Что-то мелькнуло въ воздухѣ. И набѣгавшій противникъ вздрогнулъ, сдѣлалъ скачокъ въ сторону и рухнулъ, какъ подкошенный. Все это произошло такъ быстро, что Низея не разобрала въ чемъ дѣло. Ей показалось, что его укусила змѣя. Лошади, все-таки слѣдившія исподтишка за поединкомъ соперниковъ, тоже изумились и, видимо, испугались. Онѣ перестали ѣсть и отбѣжали въ сторону, сгрудившись вмѣстѣ и не зная, на что рѣшиться. Конекъ-побѣдитель стоялъ передъ рощей и ждалъ. И только слегка царапалъ землю переднимъ копытомъ въ знакъ одержанной побѣды.

Въ это время передняя лошадь съ жеребенкомъ, самая чуткая изо всѣхъ, вздрогнула и подняла голову. Она посмотрѣла вдаль совсѣмъ въ другую, въ восточную сторону, понюхала воздухъ и вдругъ сорвалась съ мѣста и помчалась, какъ вѣтеръ. Весь табунъ умчался за нею и черезъ двѣ минуты уже превратился въ шесть желтоватыхъ точекъ на зеленомъ травяномъ морѣ. Но конекъ-побѣдитель выдержалъ характеръ и не двинулся съ мѣста, стоя надъ тѣломъ побѣжденнаго врага. Онъ, видимо, ждалъ, что табунъ вернется.

Низея прикрыла глаза рукой и тоже посмотрѣла вдаль, стараясь разглядѣть, что испугало табунъ. Тамъ, на востокѣ что-то рождалось и рѣяло и волновалось въ нагрѣтомъ воздухѣ, словно песчаная буря.

И въ смутномъ испугѣ Низея взглянула кругомъ, отыскивая убѣжище. Вблизи не было деревьевъ, только налѣво кудрявая купа каштановъ съ загадочнымъ желтымъ конемъ. И, вспоминая степныя уловки, Низея нагнулась къ землѣ и вырвала крупную кочку на склонѣ пригорка. Потомъ нарвала охапку травы и связала снопъ и надѣла на голову. Послѣ того она усѣлась въ ямку на мѣсто кочки. Даже за десять шаговъ она была совершенно похожа на кочку. Она сидѣла неподвижно и, раздвинувъ передъ лицомъ травяные стебли, осторожно смотрѣла вдаль. Тамъ двигалось что-то большое, какъ будто табунъ или стадо. Столбъ пыли поднялся съ земли подъ копытами стада и плылъ впередъ, какъ облако. И въ облакѣ сверкали порою какія-то искры или яркія полосы.

«Такъ сверкаетъ вода», — подумала Низея. Но этотъ блескъ былъ теплѣе и ярче и гуще.

«Или огонь», — подумала она снова. Но эти яркія искры были желтѣе и тверже огня.

«Твердое пламя, — подумала Низея съ растущимъ изумленіемъ, — встало, какъ копья, а блещетъ, какъ желтое солнце».

Облако пыли выросло и раздѣлилось. И передъ глазами Низеи выплылъ, какъ марево, небольшой караванъ, кочевье или племя въ походѣ…

Но до сихъ поръ она никогда не видала такихъ людей и такого похода. Живая толпа катилась по ровному полю, какъ будто рѣка, прямо къ пригорку Низеи. И впереди всѣхъ степенно шагала огромная лошадь. Она была не желтая, какъ степные коньки, а бѣлая, какъ лебедь, съ длиннымъ хвостомъ и пушистой расчесанной гривой. Она шла вмѣстѣ съ людьми, вольная, не раненая, безъ аркана и безъ всякой привязи и не уходила ни на шагъ. Была какъ будто начальникъ похода и вождь племени. И правда, въ серединѣ толпы шелъ человѣкъ, прямой, какъ дубъ, и косматый, какъ старый медвѣдь, въ яркой шапкѣ съ бѣлыми крыльями и несъ на шестѣ бѣлую цыновку или кожу. — Низея въ первый разъ увидала бѣленую ткань. — И на бѣломъ была намалевана такая же лошадь съ огромной вѣющей гривой, но только красная, какъ кровь.

За лошадью шелъ высокій старикъ въ бѣломъ балахонѣ до пятъ, съ бѣлыми кудрями и бородой до пояса. Низея угадала въ немъ жреца по кистямъ на плечахъ и по круглой трещоткѣ, искусно вырѣзанной изъ дубоваго наплыва, какъ будто живое лицо.

Въ толпѣ были еще лошади, тоже большія и разныхъ цвѣтовъ, рыжія и сѣрыя и вороныя, все больше по краямъ каравана.

«Какъ воины на стражѣ», — подумала Низея, но тотчасъ же разглядѣла, что на спинахъ лошадей сидѣли люди съ копьями въ рукахъ. Лошади шли смирно, подчиняясь всадникамъ.

«Вотъ это воины», — подумала Низея. Сзади двигались палатки или подвижные шалаши на круглыхъ каткахъ съ оглушительнымъ скрипомъ. — Низея въ первый разъ увидѣла телѣги. — И новое диво: ихъ тащили большіе быки и черные буйволы, такіе же смирные, какъ лошади воиновъ.

«Видно, все колдуны, — подумала Низея со страхомъ, — приколдовали дикихъ и буйныхъ скотовъ. Вдохнули имъ рабскую душу и пользуются, ѣздятъ»…

Телѣги были наполнены скарбомъ и кишѣли дѣтьми. Рядомъ шли женщины, старыя и молодыя, весело и вольно, безъ всякой ноши, ибо ноши были сложены въ телѣгахъ. Впрочемъ, старыхъ было немного. Больше шла молодежь, юноши и дѣвушки, рѣзвые и сильные, не хуже своихъ лошадей. Какъ будто это былъ общій табунъ, недавно вскормленный и ушедшій гурьбою на дальнія пастбища, въ чужую, невѣдомую землю.

Эти люди не были похожи на черныхъ, приземистыхъ Селоновъ. Они были крупнѣе и крѣпче, съ кирпичнымъ румянцемъ на свѣтлыхъ щекахъ. Волосы у нихъ были такихъ же разныхъ мастей, какъ гривы у коней, желтые и рыжіе, свѣтлые и русые. Головы воиновъ были гладко обстрижены, и только на темени былъ оставленъ широкій клокъ, висѣвшій назадъ или закрученный за ухо. Этотъ косматый хохолъ придавалъ ихъ лицамъ какую-то птичью свирѣпость, какъ у краснаго кречета или у бѣлоголоваго орла. У дѣвушекъ были длинныя свѣтлыя косы, заплетенныя туго и висѣвшія сзади.

«А копья какія у нихъ, — подумала Низея, — какъ будто осколки отъ солнца»…

Копья у конныхъ и у пѣшихъ, дѣйствительно, блестѣли солнечнымъ блескомъ, яснымъ и твердымъ, какъ жертвенный ножъ, святыня Селоновъ. У многихъ были такія же твердыя яркія шапки, какъ будто горшки, и тоже съ хохломъ на темени сверху или съ крыльями по сторонамъ, и даже коробки во всю грудь и спину, будто у черепахъ, и рубахи изъ твердыхъ лучей, связанныхъ вмѣстѣ хитрѣе, чѣмъ лочскія цыновки, съ воротомъ и рукавами.

Сзади погонщики, тоже верхами, гнали стадо коровъ и коней, неосѣдланныхъ и вольныхъ, бѣжали большія собаки и подгоняли телятъ, но ни разу не укусили, хотя бы одного.

Впереди отряда, рядомъ съ жрецомъ, но немного поодаль, ѣхалъ всадникъ, съ ногъ до головы закованный въ блескъ. Лошадь его была тоже подъ-стать, цвѣтомъ, какъ спѣлая солома. Его грудь и руки и ноги были прикрыты яркой и твердой оболочкой, какъ у Солнечнаго Краба. Только на головѣ его не было шапки, и вмѣсто нея по плечамъ разсыпались яркія нестриженныя кудри. А лицо у него было молодое, безбородое, какъ-будто у дѣвушки.

Онъ ѣхалъ впередъ, не глядя на дорогу, и пѣлъ громкимъ голосомъ ликующую пѣсню. А въ правой рукѣ у него былъ странный топорикъ съ десяткомъ лезвій, рѣжущихъ, звонкихъ, пригнанныхъ вмѣстѣ подъ общую рукоять. И въ тактъ пѣснѣ своей онъ подбрасывалъ топорикъ изо всѣхъ силъ вверхъ къ сіяющему небу и тотчасъ же ловилъ налету, и ѣхалъ дальше и пѣлъ, и снова кидалъ, какъ будто старался забросить топорикъ на самое солнце.

«Луры идутъ,
Конные и бронные,
На дальнія, зеленыя поля…
Идутъ звеня,
Подъ знаками коня,
Дѣти золотого, круглаго бога-огня».

Луры шли отъ великой рѣки Боріона на дальнемъ востокѣ. Тамъ въ широкой травяной степи паслись несчетныя стада, и стоялъ надъ рѣкою рубленный городъ Велунъ стараго князя Асмерда изъ рода Ассіевъ «Свѣтлыхъ». А за Лурами въ Горбатыхъ горахъ гнѣздились желтые карлики, которые плавили мѣдь и ковали изъ бронзы мечи и давали ихъ Лурамъ въ обмѣнъ за овчину.

И размножились Луры. И Лурскіе парни поднялись и взяли у князя младшаго сына Аслана, собрали стада свои и двинулись на западъ. Жрецъ Гартъ привелъ изъ святыхъ табуновъ бѣлую лошадь Ишвану, безъ пятна, безъ всякаго порока. Уде-Со-Знаменемъ велъ походъ отъ имени юнаго князя. Ибо Асланъ выросъ подъ щитомъ косматаго Уде и первое дѣтское копье получилъ изъ рукъ степного боріонскаго медвѣдя.

Уде былъ опытный воинъ. Его походамъ не было счета, и копья враговъ начертали на его груди почетный узоръ, несмываемый и вѣчный.

Луры шли уже четыре мѣсяца, почти не останавливаясь, проходили высокія горы и узкія ущелья и вышли, наконецъ, на цвѣтущую Адарскую долину. И по нраву пришлись пастухамъ тучныя пастбища и мирныя воды Адары, и теперь они ждали, чтобы бѣлая Ишвана, топнувъ копытомъ о землю, указала имъ мѣсто для новаго Велуна…

— Луры идутъ, Луры идутъ!.. — звенѣло надъ полями до самой Адары.

«Солнцевы Люди», — подумала восхищенная Низея. Яркій всадникъ на золотомъ конѣ показался ей богомъ, сошедшимъ съ неба. Объ этомъ богѣ она мечтала въ долгія лѣтнія ночи, глядя на темное небо. Бѣлая лошадь была небесная лошадь. Эти люди сошли съ неба со своими волшебными стадами, какъ обѣщала старая вѣщая сказка, и пришли на Адару въ гости къ Селонамъ, чернымъ и бѣднымъ и тусклымъ.

Караванъ былъ совсѣмъ близокъ. Низея была готова выскочить изъ своего прикрытія и бѣжать навстрѣчу живымъ богамъ, сошедшимъ на землю.

Глава IV

Низея совсѣмъ забыла о битвѣ лошадей и о конькѣ-побѣдителѣ. Онъ долго стоялъ и все дожидался табуна. Даже ноги у него застыли, какъ деревянныя, и будто не гнулись въ суставахъ. Караванъ шелъ противъ вѣтра, и запахъ относило назадъ отъ желтаго конька. Впрочемъ, все-таки было трудно понять, какъ это онъ не замѣчаетъ ни пыли, ни движенія и, вмѣсто дикихъ лошадей, подпускаетъ къ себѣ все ближе и ближе всадниковъ съ луками и копьями. Наконецъ, когда голова подходившаго отряда уже поравнялась съ пригоркомъ Низеи, конекъ взволновался. Онъ всталъ на дыбы и рѣзко откинулъ голову назадъ, и, о великое чудо, — лошадиная голова отвалилась прочь вмѣстѣ съ кожей и передними копытами, и конь сталъ человѣкомъ. Ноги его еще оставались затянутыми въ конскую шкуру, и сзади болтался смѣшной, короткій и болѣе не нужный хвостъ. Но плечи были открыты и даже разрисованы краснымъ охотничьимъ узоромъ изъ глины, смѣшанной съ жиромъ. Онъ держалъ въ рукахъ короткій лукъ, какіе бываютъ у Селоновъ, а за плечами у него висѣлъ колчанъ, наполненный мелкими, почти игрушечными стрѣлами. То былъ Меза. Его игрушечныя стрѣлки были намазаны страшнымъ ядомъ «Дѣвичьяго Пальчика», маленькаго желтенькаго корня, съ виду такого невиннаго, который Селоны копали на болотахъ за Адарой, и который убиваетъ мгновенно, какъ молнія.

Одна изъ этихъ стрѣлъ поразила коня въ табунѣ. Другія предназначались его быстроногимъ подругамъ. Селоны охотно пускали въ дѣло всякія охотничьи уловки: лукъ-самострѣлъ, и коварную петлю, и яму, и падающія бревна и не гнушались также отравленныхъ стрѣлъ. Кстати же, и мясо звѣря, убитаго «Дѣвичьимъ Пальчикомъ», можно было ѣсть совсѣмъ безопасно. Ядъ исчезалъ неизвѣстно куда, и даже въ свѣжей крови не было замѣтно отравы. Впрочемъ, въ эту минуту коварный Меза самъ рисковалъ стать изъ охотника дичью. Огромная конская морда, нахлобученная на его голову, какъ огромная шапка, помѣшала ему смотрѣть, какъ слѣдуетъ. Онъ видѣлъ только добычу, а врага не замѣтилъ. А между тѣмъ, злыя собаки пришельцевъ, которыя гнали стада вмѣстѣ съ пастухами, уже взяли духъ и бросились впередъ цѣлою стаею съ тихимъ зловѣщимъ визгомъ.

— Го, го! — гнѣвно закричали пастухи.

Полъ-стаи вернулось, но штукъ пять или шесть самыхъ ретивыхъ продолжали мчаться впередъ съ горящими глазами и оскаленными мордами.

Меза быстро сбросилъ съ себя остатокъ своего маскарада и секунду еще простоялъ, словно колеблясь, — ему не хотѣлось бросать прекрасную добычу, поимка которой стоила столькихъ трудовъ. Потомъ онъ рѣшился и ринулся впередъ и помчался, какъ олень, который убѣгаетъ отъ волковъ. Ноги у Мезы были такія, что, пожалуй, онъ могъ бы уйти отъ собакъ. Но въ отрядѣ тоже замѣтили его. Два всадника отдѣлились отъ толпы и стали обскакивать новую дичь, чтобы отрѣзать ей путь на сѣверъ, къ высокимъ холмамъ. Лошади вмѣстѣ съ людьми, быстрыя копыта въ союзѣ съ острыми копьями, — Меза не зналъ, какъ бороться съ такого рода врагами. Лошади ему показались страшнѣе собачьихъ зубовъ. Онъ быстро перемѣнилъ рѣшеніе и, повернувъ подъ острымъ угломъ, побѣжалъ почти навстрѣчу собакамъ. Онѣ набѣгали, вытянувшись въ линію, одна за другой…

Меза, покажи свою удаль. Враговъ — много, а ты — одинъ. Сможешь ли отъ всѣхъ увернуться?..

Меза внезапно замедлилъ бѣгъ, вскинулъ лукъ и рукою, не знающей промаха, спустилъ стрѣлку. Передняя собака подпрыгнула вверхъ и упала мертвая, такъ же точно, какъ недавній конекъ. Еще стрѣла — и еще собака упала. Другія замялись, не понимая причинъ этой внезапной, безмолвной и вѣрной гибели. Но всадники уже наѣзжали. Меза свернулъ вправо и помчался къ предгорьямъ. Всадники спутались и тоже замялись. Весь отрядъ шелъ слѣва направо, и Мезѣ пришлось бы пробѣгать почти передъ носомъ бѣлой лошади и сѣдого жреца.

Всадники опять раздѣлились и стали заскакивать — одинъ справа, другой слѣва, разсчитывая совсѣмъ окружить человѣческую дичь. Но совершенно неожиданно Меза еще разъ повернулъ и помчался назадъ. Его внезапныя петли были, какъ петли лисицы, уже окруженной, но еще не затравленной. Онъ летѣлъ, какъ вѣтеръ, прямо въ разрывъ между своими преслѣдователями. Когда онъ пробѣгалъ мимо лѣваго всадника, свистнуло копье, но Меза подпрыгнулъ, какъ мячъ, и избѣжалъ удара. Страшная стрѣлка его запѣла въ отвѣтъ, но попала не въ человѣка, а въ лошадь. Ибо, въ своей простотѣ, Меза считалъ ее болѣе опаснымъ врагомъ. Лошадь упала, но всадникъ вскочилъ на ноги и взбросилъ на руку огромный лукъ, длиннѣе человѣческаго роста, который, конечно, посылалъ стрѣлы много дальше короткаго лука Селоновъ. Мезѣ пришлось снова повернуть къ наступающему отряду. Еще одинъ всадникъ выскочилъ изъ рядовъ и помчался къ Мезѣ. Онъ потрясалъ на скаку длиннымъ арканомъ, свернутымъ въ кольца. Петля взвилась. Меза не успѣлъ уклониться въ сторону. Всадникъ дернулъ арканъ налету. Но Меза скользнулъ впередъ и проскользнулъ сквозь петлю, какъ рыба сквозь дырявую сѣть, и длинный ремень вернулся обратно пустой. Они какъ будто ловили не человѣка, а тѣнь, или солнечный лучъ, и никакимъ оружіемъ не могли хоть бы задѣть его.

Еще разъ мелькнула предательская стрѣлка и на этотъ разъ попала не въ коня, а во всадника. Это была четвертая жертва проворнаго Мезы. Но уже цѣлый десятокъ новыхъ враговъ мчался съ разныхъ сторонъ на смѣну двухъ первыхъ. Впереди всѣхъ скакалъ юноша съ топорикомъ въ рукѣ. Онъ несся прямо на Мезу, не думая объ его стрѣлахъ. Меза еще разъ повернулъ въ сторону, но юный Луръ на всемъ скаку осадилъ коня, поднялъ его на заднія ноги и повернулъ имъ въ воздухѣ, будто волчкомъ. Собака не могла бы повернуться быстрѣе и легче. Онъ теперь уже нагонялъ Мезу и высоко потрясалъ блестящимъ топорикомъ, примѣривая ударъ.

Несчастный, затравленный Меза быстро слѣдилъ за рукою врага, готовый броситься влѣво или вверхъ. И топорикъ полетѣлъ, какъ праща, но совсѣмъ не на Мезу, а подъ угломъ, куда-то въ сторону. Въ первый разъ у Мезы упало сердце. Онъ не понялъ удара и не могъ разобрать, куда это летитъ странный клубъ блестящихъ и крѣпкихъ ножей. Онъ прыгнулъ слѣпо, наудалую, и прямо наткнулся на клубъ, ибо злое оружіе свернуло съ полдороги и бросилось на Мезу, какъ живое. Топорикъ впился Мезѣ въ плечо, по старому бѣлому шраму, какъ связка гадюкъ. Еще черезъ минуту Меза лежалъ на землѣ, опутанный арканомъ, въ крови, и всадники отгоняли отъ него собакъ ударами копейнаго древка. Другіе снимали шкуры съ убитыхъ лошадей и въ томъ числѣ съ дикаго конька, подстрѣленнаго Мезой.

Низея сидѣла въ своей травяной ямкѣ ни живая, ни мертвая. Она видѣла травлю, и бѣгъ, и выстрѣлы Мезы, и послѣдній ударъ. Самъ солнечный богъ, ея солнечный богъ, поразилъ храбраго Мезу своимъ сверкающимъ клубомъ. Боги солнца были враждебны безсильнымъ Селонамъ. Низея боялась шевельнуться и все ожидала, что очередь дойдетъ и до нея.

Собаки забирались на пригорокъ и пробѣгали совсѣмъ близко. И одна изъ нихъ внезапно наткнулась на живую кочку и замерла, какъ будто надъ птицей или надъ зайцемъ. Низея сидѣла, какъ зачарованная, и пристально смотрѣла страшному звѣрю въ желтые, злые глаза, гдѣ въ глубинѣ пробѣгала кровавая искра. И собака смотрѣла Низеѣ въ глаза. Прошла минута тихая, долгая, глухая, и вдругъ собака опустила голову и поджала хвостъ и стала отходить отъ Низеи, медленно, какъ-будто нехотя. Взглядъ Низеи даже въ минуту смертельнаго ужаса былъ сильнѣе, чѣмъ тупые глаза враждебной ищейки. Дѣвочка подняла голову и вздохнула свободнѣе.

А въ это время въ лѣсныхъ заросляхъ по ту сторону Адары мчалась людская фигура. Она продиралась сквозь дикія дебри все прямикомъ, не разбирая дороги. Руки ея были въ крови, лицо исцарапано шипами. Это Хенній уже направлялся на озеро Лочъ съ вѣстями о нашествіи. Ибо юный стрѣлокъ шелъ по слѣдамъ охотника Мезы и тоже выслѣживалъ желтый табунъ. И такъ же, какъ Низея, онъ видѣлъ издали и бѣгъ, и неравную битву, и паденіе Мезы. Онъ слѣпо ломился впередъ, какъ перепуганный медвѣдь, и его невидящимъ взорамъ мерещились яркія копья, твердые панцыри и страшный клубъ, сверкающій и острый, похожій на звѣзду, и на ежа, и на связку когтей, и на злое, враждебное солнце.

Глава V

Уже десятый день Луры стояли надъ берегомъ озера Лоча, ведя осаду селонскаго «Гнѣзда».

Селоны не были застигнуты врасплохъ. Вслѣдъ за Хенніемъ вернулись домой по тайнымъ короткимъ тропинкамъ одинъ за другимъ охотники и дѣти и женщины, собиравшія корни. Только двоихъ не хватало: суроваго Мезы и тоненькой юной Низеи. Напрасно Малтъ три вечера подъ-рядъ просидѣлъ насторожѣ надъ озеромъ, каждую минуту ожидая, что на лѣстницѣ мелькнетъ знакомая фигура. Низея не являлась. Должно быть, ее тоже затравили собаками чужіе бѣлобрысые черти. И на третій вечеръ Малтъ утратилъ надежду и вмѣсто темной воды сталъ смотрѣть въ темное небо, не мелькнетъ ли крылатая тѣнь, маленькая душка ею пропавшей сестрички. Ему вспомнился лѣтній вечеръ надъ тихой Юратой и сѣрая тѣнь, мелькнувшая во мглѣ надъ Низеей. «Ѣсть хочешь, душка маленькая, — словно прозвучало въ воздухѣ. — Я дамъ тебѣ крошекъ». И Малтъ горько заплакалъ и укусилъ себя до крови за большой палецъ и принесъ страшную клятву вырвать сердце у перваго убитаго Лура и напоить его свѣжею кровью крылатую душку Низеи. А на утро Луры добрались до озера и напали на Селоновъ, словно услышали клятву юноши Малта и желали дать ему случай исполнить ее поскорѣй.

Селоны были готовы. Внутреннія кладовыя были наполнены запасами, а наружные помосты загромождены каменьями, глиняными пулями для пращниковъ и дровами для костровъ. Всѣ челноки были спрятаны внутрь за сваи, а лѣстницы убраны наверхъ. Свайный улей приготовился къ защитѣ. Человѣческія пчелы засѣли внутрь, готовыя жалить на смерть и лучше погибнуть на развалинахъ родного жилища, чѣмъ уступить врагу хоть единую пядь. Каждое утро Луры отважно пускались на приступъ то на плотахъ, связанныхъ изъ прутьевъ или изъ пучковъ камыша, то сидя верхомъ на надутыхъ мѣшкахъ, въ которыхъ бабы зимою квасили кобылье молоко, приготовляя камасу, — любимый напитокъ веселаго Лура. А къ вечеру пять или десять изъ нихъ являлись назадъ въ видѣ труповъ, выброшенныхъ волнами на илистый берегъ. Ибо страшныя стрѣлы Селоновъ хоть близко хватали, но несли съ собой неизмѣнную смерть. И каждую ночь въ лагерѣ Луровъ было погребеніе, и раздавался женскій плачъ и проклятія мужчинъ. Селоны молча слушали эти дикіе вопли и угрюмо усмѣхались. Своихъ мертвецовъ они спускали въ воду съ камнемъ на шеѣ прямо подъ сваи и не говорили о нихъ.

Ночью и днемъ по всѣмъ угламъ помоста за каждымъ выступомъ сидѣли часовые и чутко прислушивались къ звукамъ, доходившимъ черезъ озеро отъ вражескаго стойбища. Они слышали утромъ мычаніе скота и ржаніе лошадей у водопоя, и въ ихъ умѣ эти звуки сплетались съ мыслью о вольныхъ стадахъ и о добычѣ охотниковъ. И было имъ такъ, будто полчища дикихъ животныхъ, убитыхъ на промыслѣ, ожили и явились сюда отомстить истребителямъ. Они слышали скрипъ телѣгъ, передвигаемыхъ мужчинами, и мѣрное жужжаніе ручныхъ жернововъ, на которыхъ женщины мололи запасы зерна, лай собакъ и щелканіе длинныхъ пастушескихъ кнутовъ, и бѣлые Луры, которые жили среди такой странной обстановки, казались имъ особенными существами. Они вышли изъ земли или упали съ солнца. Это были не простые люди, а племя колдуновъ, или оборотней, или духовъ…

Низея, однако, не сдѣлалась маленькой душкой. Она не попалась подъ зубы свирѣпымъ собакамъ. Отрядъ проѣхалъ мимо, потомъ повернулъ на Адару. Низея стряхнула съ себя травяную одежду и снова стала изъ кочки дѣвочкой и тихо поползла за отрядомъ, припадая подолгу за каждымъ камешкомъ и кустикомъ, какъ лисица на охотѣ. Луры вышли на берегъ Адары. Она видѣла, какъ всадники въѣхали въ воду, отыскивая бродъ, и буйволы пялились назадъ, и рослыя женщины толкали ихъ въ спину длинными острыми палками. Кобылы съ жеребятами входили въ воду, повинуясь пастухамъ. Коровы съ телятами грузно плыли, относимыя теченіемъ внизъ. Сзади всѣхъ шло стадо мелкаго скота, мохнатыя козы и кудлатыя овцы и маленькія юркія свиньи. Эти свирѣпыя и грязныя твари тоже были покорны могущественнымъ Лурамъ. Телѣги также везли крупныхъ сѣрыхъ гусей и синеголовыхъ утокъ. А у иныхъ всадниковъ сидѣли на сѣдлахъ коричневые соколы въ шапочкахъ и путахъ. И все это уживалось въ мирѣ и согласіи, покорное волѣ человѣка. Всѣ твари, живущія въ лѣсу и на полѣ, на сушѣ и на водахъ, смирились передъ Лурами, служили имъ и платили имъ дань. Теперь Луры шли смирять и покорять черноволосыхъ Селоновъ.

Низея искала глазами сверкающаго юношу. Онъ переѣхалъ Адару, потомъ спѣшился и вошелъ обратно въ воду, какъ былъ, въ своей сверкающей одеждѣ и сталъ помогать телѣгамъ переходить черезъ рѣку. Сила его была, какъ сила юнаго бога. Стоило ему нажать плечомъ на колесо — и завязшая телѣга тотчасъ же вырывалась изъ песку и двигалась впередъ, какъ легкая щепка.

Подъ одной изъ телѣгъ, доверху нагруженной малыми ребятами и скарбомъ, сломалось колесо. Юноша началъ хватать и малыхъ и большихъ и переносить ихъ на берегъ. Женщины визжали. Здоровый смѣхъ катился надъ Адарой и долеталъ до деревьевъ, за которыми пряталась Низея. И сердце ея сжалось на минуту чѣмъ-то похожимъ на зависть. Бѣлые боги, сошедшіе съ неба, жили веселѣе угрюмыхъ Селоновъ.

Луры перешли черезъ Адару и направились къ Лочу, а Низея все кралась сзади и не рѣшалась ни отстать, ни обогнать ихъ и вернуться въ родное «Гнѣздо» прямикомъ черезъ лѣсъ. И каждый день она видѣла своего яркаго бога хоть издали, хоть на одно мгновеніе. Былъ ли онъ верхомъ или пѣшій, въ ясныхъ доспѣхахъ или въ толстой рубахѣ, которую Луры носили подъ панцыремъ, съ копьемъ въ рукахъ или съ бичомъ пастуха, она слѣдила за нимъ безъ устали жадными, внимательными, ничего не пропускающими глазами.

Луры добрались до озера Лоча и напали на Селоновъ. Еще одинъ день Низея бродила кругомъ стойбища сверкающихъ враговъ, какъ будто куропатка, потерявшая птенцовъ. Когда же наступилъ вечеръ, она подобралась поближе и залегла въ кустахъ. Стойбище быстро засыпало, костры угасали, бабы закрывали кибитки и одна за другой уходили внутрь. Пастухи отогнали воловъ и буйволовъ на дальніе луга и увели за собой собакъ. Было темно и облачно и сыро. Большая Палатка на небѣ уже повернулась устьемъ направо. Низея вышла изъ своего тайника и стала пробираться впередъ, прямо въ середину стойбища.

Что было ей нужно, она не знала сама. Быть можетъ, она направлялась къ берегу, чтобы броситься въ волны и плыть подъ водою, какъ выдра, къ свайному дому, родному «Гнѣзду», осажденному врагами. Или, напротивъ, она стремилась быть съ Лурами хоть тайно, въ ночные часы. Или хотѣла мстить Лурамъ за черныхъ Селоновъ, душить въ темнотѣ этихъ суровыхъ воиновъ, впиться ногтями въ здоровую глотку этимъ бѣлымъ, полнымъ женщинамъ. Она скользила неслышно, какъ сѣрая совка, которая ищетъ въ ночной темнотѣ спящихъ синичекъ и пѣночекъ. Ни одинъ сучокъ не хрустнулъ подъ ея ногой, не шевельнулся упавшій листокъ.

Самая высокая кибитка стояла у воды. Она была обтянута бѣлымъ. Среди широкихъ приземистыхъ телѣгъ она бѣлѣла, какъ аистъ среди тетеревовъ.

Недолго думая, Низея дерзко направилась къ полузакрытому входу.

— Низея!..

Дѣвочка вздрогнула и застыла на мѣстѣ. Она вся подобралась, какъ будто хотѣла сжаться въ комочекъ и уйти въ землю отъ страха.

— Ты, Низея?..

Это былъ голосъ Селона, чуть слышный, осторожный шепотъ. Низея повернула голову и увидѣла направо подъ деревомъ смутную фигуру и горящіе глаза.

— Это я, Меза…

Это, дѣйствительно, былъ злополучный охотникъ. Онъ лежалъ подъ деревомъ, какъ темная куча рухляди. Только глаза его свѣтились, какъ красные угли, и словно освѣщали несчастное, темное, израненное тѣло.

Луры не стали добивать раненаго Мезу. Напротивъ того, по знаку Аслана, воины подобрали его и отвезли къ отряду. Они положили его на телѣгу и повезли за собой до самаго Лоча. Быть можетъ, они хотѣли добиться отъ него указаній для борьбы противъ Селоновъ, или просто пожалѣли его дикую, беззавѣтную храбрость. Они не стали вязать ему ногъ. Онъ и безъ того не могъ бы сдвинуться съ мѣста. Но раны его тоже никто не перевязывалъ. Его бросили подъ деревомъ, какъ ненужную колоду. Женщины швыряли ему куски непеченаго тѣста. Разъ или два старый жрецъ пытался разспрашивать его на языкѣ знаковъ, который почти одинаковъ для всякаго народа отъ моря и до моря. Этотъ языкъ извѣстенъ жрецамъ и вождямъ и старымъ охотникамъ, но хитрый Меза болѣзненно щурилъ глаза и моталъ головой, а иногда еще прибавлялъ на языкѣ Селоновъ: «Я не понимаю».

Однако, на дѣлѣ раненый воинъ понималъ многое.

— Ты откуда, Низея? — спросилъ Меза съ минутнымъ интересомъ.

Дѣвочка считалась сестрой и прислужницей духовъ и попала въ чужой лагерь въ такое необычайное время, конечно, не спроста.

Низея слегка покраснѣла въ темнотѣ.

— Домой я хочу, къ Селонамъ иду, — сказала она.

Меза покачалъ головой.

— Пропали Селоны. Боги ненавидятъ Селоновъ. Небесные боги сошли на землю, чтобы вырѣзать Селоновъ…

Низея молчала. Сердце ея сжималось тѣмъ же зловѣщимъ опасеніемъ.

— Ихъ бы вырѣзать, проклятыхъ! — Меза заскрежеталъ зубами. — Эхъ, кабы я прежнія руки имѣлъ…

Низея присмотрѣлась и увидѣла, что правая рука охотника была совсѣмъ перебита ударомъ Аслана. Она висѣла, какъ ненужный обрывокъ, и даже въ темнотѣ можно было разобрать пятна запекшейся крови, которою была покрыта у Мезы правая часть тѣла отъ плеча до колѣна.

— Слушай, Низея, — внезапно заговорилъ Меза. — Ты тоже могла бы… У меня и ножъ есть.

И онъ досталъ лѣвой рукой откуда-то изъ-подъ себя длинный ножъ, который сверкнулъ въ темнотѣ тусклымъ, лоснящимся блескомъ. Неизвѣстно, когда и какъ этотъ живой полутрупъ успѣлъ стащить его у Лурскихъ женъ.

— Возьми, — шепнулъ онъ повелительно.

И Низея протянула руку и взяла ножъ. Это было ихъ оружіе, принесенное съ солнца, и оно сверкало такъ же, какъ его доспѣхи.

— Онъ спитъ тутъ же, вонъ въ этой кибиткѣ, — шипѣлъ Меза змѣинымъ шепотомъ. — Убей его.

— Кого? — спросила тихо Низея.

Она хорошо знала, о комъ говорилъ неукротимый Меза.

— Солнцева сына, — сказалъ Меза. — Это ихъ князь, а они — его люди. Жрецъ говорилъ: родъ его прямо ведется отъ солнца.

Родъ Ассіевъ, дѣйствительно, велся отъ солнца. Луры вѣрили этому такъ же твердо, какъ Меза и Низея. Отъ солнца до Аслана считалось только двѣнадцать поколѣній.

— Если бы онъ умеръ, — шепталъ Меза, — они бы оставили насъ.

— А развѣ боги умираютъ? — сказала Низея.

— А развѣ ты не видѣла? — возразилъ Меза съ оттѣнкомъ гордости. — Вотъ эта рука моя, — онъ указалъ глазами на свою искалѣченную руку, — убила небеснаго жителя и небесную лошадь. Ты тоже поди и убей.

Низея долго молчала.

— Я не смѣю, — шепнула тихонько она.

— Не смѣешь, да?..

Меза завился на мѣстѣ, какъ раненый змѣй.

— Сгоритъ наше «Гнѣздо»!.. И Дѣдъ, и внуки, и домъ, и помостъ… Они разобьютъ младенцевъ о черныя сваи!.. Исчезнетъ корень Селоновъ, забудется имя, изгладится слѣдъ!..

Глаза его метали молніи. Онъ привсталъ на колѣни, истерзанныя Лурскими собаками, и грознымъ чудомъ какъ-то простеръ впередъ свою изувѣченную руку, словно творя заклинанія, потомъ со стономъ упалъ внизъ.

Низея закрыла руками лицо.

— Не проклинай хоть Селоновъ, — шепнула она. — Я повинуюсь. Пойду, убью…

Какъ черная змѣя, которая залѣзла въ мышиную норку на поиски добычи, Низея скользнула въ кибитку Аслана, Лурскаго князя. Ея смуглое лицо какъ-будто выцвѣло и стало, какъ глина. Но она встала твердой ногой на ступицу колеса, согнулась и шагнула черезъ мягкій порогъ. Въ рукѣ у нея былъ острый ножъ. Она была, какъ духъ истребитель, который въ полночное время тоже влѣзаетъ въ людскія жилища съ ножомъ и сѣтью въ рукахъ на ловлю душъ у соннаго народа.

Въ кибиткѣ слабо горѣла плошка, налитая жиромъ. Ибо потомки солнца не спали въ темнотѣ. Юный князь спалъ одинъ въ палаткѣ, въ знакъ своего высокаго сана.

Онъ лежалъ на овечьихъ шкурахъ совершенно нагой, прикрытый до пояса пестрою тканью, съ каймой и кистями. Его богатырская грудь свѣтилась бѣлизною, какъ-будто рѣзная изъ кости, и золотыя кудри разметались на черной, блестящей овчинѣ. Низея смѣло подошла и подняла ножъ, потомъ еще разъ посмотрѣла на его прекрасное лицо. Онъ вздохнулъ, и губы его слегка раскрылись. Онѣ были похожи на крупный пурпурный цвѣтокъ. И не ударить хотѣлось Низеѣ, а смотрѣть безъ конца на милаго бога, насытить навѣки глаза его солнечной красой и вмѣстѣ съ богомъ стать богиней, дочерью солнца, бѣлою Лурской дѣвой, счастливой и сильной.

Асланъ еще разъ вздохнулъ и широко усмѣхнулся.

— Эхъ, застряла, — сказалъ онъ отчетливо.

Онъ видѣлъ во снѣ рѣку Адару и бродъ и застрявшую телѣгу. Быть-можетъ, яркая память Низеи и жадныя мысли ея навѣяли на него призракъ этой картины, общей для нихъ обоихъ.

И вдругъ у Низеи не хватило воздуха въ груди. Она бросила ножъ, схватилась рукою за шею и поймала какую-то петлю или змѣю съ холоднымъ чешуйчатымъ тѣломъ. Это была только нитка коралловъ, которая завилась неловко и колола ей шею своими неровными зернами. Она дернула, и кораллы разорвались. Красныя зерна посыпались прямо на Аслана. Два алыя зернышка задержались на бѣлой груди, какъ капельки крови.

— Кто тутъ? — спросилъ Асланъ спросонья и открылъ на минуту глаза.

Низея стояла на мѣстѣ, какъ будто изъ камня, и глядѣла ему въ самую душу своимъ острымъ и темнымъ взглядомъ. Глаза у Аслана были большіе, синіе и заволоченные сонной дымкой, какъ небо заволакивается легкимъ бѣлымъ туманомъ.

— Засни, засни!..

Всю свою силу она вложила въ этотъ безмолвный приказъ.

И глаза Аслана закрылись, голова опять опустилась на темную овчину. Въ рукахъ у Низеи еще оставалась нитка коралловъ, разорванная на двое. Она отдѣлила одну половину, положила ее тихонько на овчину рядомъ съ юношей, взяла свой ножъ и вышла изъ кибитки.

Черезъ минуту она снова стояла передъ Мезой.

— Вотъ твой ножъ, — шепнула она. — Я не убила.

Меза лежалъ на спинѣ и молчалъ и смотрѣлъ на нее широко открытыми глазами, такъ же точно, какъ князь Асланъ за минуту передъ этимъ.

— Ты, если хочешь, убей меня, — сказала Низея.

Меза молчалъ. Низея нагнулась ниже. Его глаза были тоже заволочены дымкой, какъ у юнаго Аслана, но то не была легкая дымка сна. То была пелена смерти, холодная, какъ ледъ, и сѣрая, какъ пепелъ, и прочная, какъ вѣчность.

Глава VI

Съ ранняго утра Луры стали собираться на приступъ. Они рѣшили, во что бы то ни стало, сегодня захватить это колючее осиное гнѣздо. Стрѣлы Селоновъ, обмазанныя ядомъ, приводили ихъ въ бѣшенство. Они хотѣли растоптать ихъ, какъ змѣй, своими боевыми сапогами, вырвать у нихъ отравленные зубы и сжечь ихъ пріютъ и пепелъ развѣять по вѣтру.

На этотъ разъ, наученные прежнимъ опытомъ, они готовились серіознѣе. Изъ длинныхъ бревенъ они сколотили огромную раму и наполнили ее связками тростника, туго сплоченными вмѣстѣ. На эту основу Луры поставили щитъ, высокій и квадратный, въ защиту отъ вражескихъ стрѣлъ и даже устроили легкій навѣсъ — противъ выстрѣловъ сверху. Вышла пловучая крѣпость, Гуляй-Городокъ, вмѣсто колесъ поставленный на пловучія бревна. Около сотни отборныхъ воиновъ забрались подъ навѣсъ со страшными длинными луками, съ баграми и лѣстницами, съ метательными копьями и факелами для поджеговъ, намазанными густо смолой. Но бронзовый панцирь Уде-Со-Знаменемъ снялъ и оставилъ въ кибиткѣ. Другіе сдѣлали то же. Тяжелые панцири были бы опасны для битвы надъ водой.

Князь Асланъ проснулся еще на разсвѣтѣ, но нѣсколько минутъ оставался на постели съ закрытыми глазами. Онъ силился припомнить сонъ, странный и прекрасный. Ему снилось, что онъ переводилъ телѣгу въ бродъ черезъ рѣку Адару, телѣга застряла, буйволы пятятся и воротятъ въ сторону. «Эхъ, застряла», — говоритъ онъ съ шутливой досадой.

«Что было дальше?» — спрашивалъ онъ себя. Дальше явилась русалка изъ темной воды, рѣчная богиня, съ пышными кудрями, взбитыми, какъ облако, съ огромными черными глазами. Эти глаза смотрѣли ему прямо въ душу. А на смуглой груди лежала нитка коралловъ, странныхъ, рогатыхъ и алыхъ, какъ отвердѣлая кровь…

«Что было дальше?..» Юноша невольно вздохнулъ, открылъ глаза и присѣлъ на постели. Онъ больше не могъ ничего припомнить. И вдругъ подъ руку ему попалось что-то твердое, холодное, нанизанное вмѣстѣ, какъ зерна. То были алые кораллы на крѣпкой вощеной ниткѣ. Нитка была оборвана, и кораллы разсыпались. Они были странные, рогатые, холодные на ощупь. Юноша схватилъ ихъ пальцами, дрожащими отъ жадности. Эти кораллы носила ночная богиня. Она приходила къ нему въ сонной мечтѣ и оставила ему таинственный залогъ. Князь Асланъ ничуть не удивился. Онъ вѣрилъ, что люди могутъ жить во снѣ совсѣмъ, какъ наяву, охотиться, сражаться, бесѣдовать съ людьми изъ иныхъ міровъ, загробныхъ и надзвѣздныхъ, и также съ духами.

Онъ весь наполнился бодростью и свѣжею силой. У него была богиня-защитница изъ соннаго міра, быть-можетъ, невѣста. Она была у него ночью и оставила ему на память странныя четки изъ каменной крови, полъ-ожерелья съ прекрасной груди. Но она явится еще разъ и принесетъ другую половину. И князь Асланъ поспѣшно и искусно укрѣпилъ кораллы въ своихъ золотыхъ волосахъ, схватилъ копье и побѣжалъ на пловучую крѣпость.

Высокій Гуляй-Городъ съ помостомъ наверху тихо подвигался къ широкому «Гнѣзду». Луры толкались шестами объ дно. Селоны увидѣли щитъ и помостъ и сначала растерялись. Племена по Адарѣ и озерамъ не знали осадныхъ ухищреній восточнаго народа. Хенній и Калебъ бросились внутрь, къ святилищу племени, и вдругъ отступили назадъ. Старый Дѣдъ сидѣлъ, какъ собака, на корточкахъ передъ запертой дверью и плакалъ беззвучными слезами. Онъ повернулъ лицо на шорохъ шаговъ, его слѣпые глаза покраснѣли отъ слезъ. Имъ показалось, будто онъ плачетъ не слезами, а кровью.

— Что дѣлать, Дѣдъ? — спросилъ неувѣренно Хенній. — Они ужъ подходятъ…

— Молчи, — отозвался старикъ, — я знаю и вижу. Видѣть хотѣлъ, теперь вижу и знаю…

— Селоны боятся, — вымолвилъ Хенній наивно и просто.

— Красная лошадь, — сказалъ старикъ, не слушая, — домъ противъ дома, помостъ противъ помоста…

Бѣлоголовый Дѣдъ видѣлъ духовными очами такъ же ясно, какъ они тѣлесными.

— Скорѣе, — заговорилъ въ свою очередь Калебъ, — воины ждутъ.

— Домъ противъ дома, — твердилъ старикъ, — красная лошадь…

И вдругъ кивнулъ головой на черную дверь и глухо сказалъ:

— Покажите ее Костяному.

Съ стѣсненнымъ сердцемъ они вошли въ святилище, взяли дрожащими руками костяного Предка и вынесли, и привязали на шестъ чудовищной длины и выставили его, какъ знамя, надъ соломенной кровлей. Черный, лоснящійся черепъ былъ обращенъ къ врагамъ и смотрѣлъ пустыми глазами на красную лошадь Луровъ. И Селоны опять ободрились.

— Домъ противъ дома, — шептали они, какъ молитву, — помостъ противъ помоста, и знамя противъ знамени…

Увидѣвъ этотъ страшный черепъ, Луры разразились криками бѣшенства и отвращенія. Сами они сжигали покойниковъ въ огнѣ, чтобы не осквернить земли ихъ черными костями. Посыпались камни и дротики, но страшный черепъ на длинномъ шестѣ былъ заколдованъ противъ ударовъ и только скалилъ въ отвѣтъ свои гнилые зубы.

Изо всей силы упираясь шестами въ песчаное дно, Луры разогнали свою пловучую крѣпость и стали приближаться къ «Гнѣзду». Запрыгали мелкія стрѣлки, но онѣ отскакивали отъ деревяннаго навѣса, столь же безсильныя, какъ маховыя перья, которыми воины-чайки обстрѣливали черепаху изъ собственныхъ крыльевъ, — въ старинной сказкѣ Селоновъ.

Разъ!.. широкій Гуляй-Городъ присталъ съ разбѣгу къ наружному помосту, что-то треснуло и съ плескомъ рухнуло въ воду. Луры, очевидно, не думали объ отступленіи и не хотѣли щадить свой непрочный ковчегъ. Еще черезъ минуту они хлынули толпою на крышу навѣса и стали перескакивать на плоскую закраину «Гнѣзда». Теперь стрѣлять было поздно. Селоны отбросили луки и кинулись навстрѣчу, и завязалась свалка, грудь съ грудью, копье съ копьемъ, кинжалъ съ кинжаломъ. Луры были сильнѣе и выше, и ихъ кинжалы и копья были изъ блистающей мѣди, а Селоны сражались кремневымъ лезвіемъ и отточенной костью. Но они извивались подъ ударами, какъ угри, и не отступали ни на шагъ. Огромное «Гнѣздо» кишѣло бойцами и гудѣло, какъ муравейникъ. Крупные, рыжіе муравьи напали на мелкихъ и черныхъ и выбивали ихъ прочь изъ родного жилища.

Проворный Хенній выскочилъ съ нефритовымъ ножомъ, зеленымъ и гладкимъ, похожимъ скорѣе на плодъ загадочнаго дерева, счастливо увернулся отъ мѣднаго копья и бросился на Уде. Но Уде вскинулъ короткій кожаный щитъ, висѣвшій у него на рукѣ, и перехватилъ ударъ. Твердый нефритъ скользнулъ по буйволовой кожѣ, попалъ въ бедро Уде и успѣлъ провести глубокую борозду въ тѣлѣ великана. Уде разсвирѣпѣлъ. Онъ обернулъ копье древкомъ впередъ и занесъ его, какъ дубину, надъ головой противника. Хенній опять увернулся и съ крикомъ пустился бѣжать по помосту. И Уде отбросилъ копье, какъ ненужную палку, и погнался за Селономъ на своихъ длинныхъ ногахъ, и схватилъ его за шиворотъ рукою.

— Теперь не увернешься, — ревѣлъ онъ свирѣпо и радостно.

Одной рукой онъ поднялъ вверхъ тщедушнаго врага, какъ-будто котенка, и вдругъ съ размаху швырнулъ его въ озеро.

Хлопъ… Хенній шлепнулся въ воду, какъ мокрый мѣшокъ, и исчезъ въ глубинѣ; но черезъ минуту онъ вынырнулъ далеко внутри между сваями и сталъ карабкаться вверхъ, какъ водяная крыса. Трудно было утопить Селона въ родномъ озерѣ.

Два Лура, одинъ за другимъ, тоже упали черезъ край помоста, но больше не выплыли. Грудь одного и шея другого были проколоты страшнымъ, иззубреннымъ кремнемъ. Цѣлая группа вдругъ провалилась сквозь западню, искусно устроенную Селонами въ самомъ помостѣ. Изъ внутреннихъ входовъ каждую минуту высыпали новые и новые бойцы, старики, подростки и даже ребятишки, и тоже бросались на Луровъ.

Луры держались только на крайней площадкѣ помоста и никакъ не могли пробраться внутрь «Гнѣзда». Въ это время на помощь оттѣсняемымъ Лурамъ явился князь Асланъ. Онъ взлѣзъ на помостъ вмѣстѣ со всѣми, но едва не провалился въ опускную ловушку и тотчасъ же безстрашно бросился въ воду, чтобы помочь утопавшимъ. Плавать онъ умѣлъ не хуже любого Селона и успѣлъ одного вытащить на плотъ. Другіе погибли. Теперь онъ опять взобрался на закраину «Гнѣзда», мокрый, веселый и стройный, какъ водяной царевичъ. Онъ былъ безъ панциря, въ толстой рубахѣ, рукава засучилъ до локтей и, вмѣсто копья, взялъ боевую сѣкиру. Сѣкира была длиннѣй человѣческаго роста. Рукоять сѣкиры была изъ червленнаго вяза и, для крѣпости, обвита толстой бронзовой проволокой. Лезвіе имѣло четыре пяди въ длину и три въ ширину и было похоже на длинный щитъ изъ кованной мѣди, отточенный остро по краю.

Сѣкира свистнула и описала кругъ. Какъ будто буря промчалась надъ головами испуганныхъ Селоновъ.

Разъ, разъ!.. Въ сторону летѣли отрубленныя руки, головы, падали трупы, брызгала кровь. Онъ былъ, какъ косецъ, а они, какъ живая жатва. Отъ этихъ ужасныхъ ударовъ нельзя было уклониться, развѣ бѣжать безъ оглядки въ темныя нѣдра широкаго «Гнѣзда».

Съ громкимъ крикомъ Луры бросились вслѣдъ за бѣгущими Селонами. Впереди всѣхъ былъ Асланъ съ сѣкирой въ рукѣ. Но сверху раздались отвѣтные крики, и посыпались крупные камни. То женщины взобрались на кровлю надъ входомъ и бросали камнями въ Луровъ и пронзительно кричали, возбуждая къ борьбѣ разстроенныхъ Селоновъ. Тутъ были всѣ вперемежку: старухи и дѣвушки, тоненькая Лунія и Мента, похожая на сваю, и старая Хавана и много другихъ. Но особенно свирѣпствовала Карна. Ея косы растрепались, глаза горѣли, какъ у кошки.

— Трусы! — кричала она съ пѣной у рта. — Безсильныя мыши! Печень у васъ побѣлѣла отъ страха… Зайцы, сверчки…

Осколокъ гранита упалъ прямо на сѣкиру Аслана, звякнулъ по лезвію. Сѣкира загудѣла отъ удара, вырвалась у юноши изъ рукъ и упала на землю. Нѣсколько Луровъ тоже свалились, сраженные камнями. Одинъ съ разбитой головой все-таки поползъ впередъ и добрался до входа, потомъ переползъ черезъ низкій порогъ, но тотчасъ же вылетѣло наружу его кровавое тѣло, исколотое каменными копьями.

Селоны выскочили снова и напали на Луровъ. Это были самые молодые, легкіе, какъ пухъ, вертлявые, какъ бѣлки. Во главѣ ихъ былъ Малтъ. Онъ держалъ въ рукѣ бронзовый кинжалъ только что убитаго Лура. Онъ всѣхъ обогналъ и долженъ былъ первый убить или первый погибнуть.

Князь Асланъ быстро нагнулся, чтобы подобрать свое оружіе, и его голова бросилась въ глаза проворному Селону. Во влажныхъ кудряхъ, слегка потемнѣвшихъ отъ воды, сверкала нитка коралловъ, рогатыхъ и алыхъ и твердыхъ. Юный Луръ какъ-будто выловилъ ихъ въ озерѣ послѣ своего отважнаго прыжка. Но Малтъ узналъ эти кораллы. Въ его волосахъ тоже алѣла твердая капля изъ тѣхъ же причудливыхъ четокъ. То были кораллы Низеи, застывшая кровь его пропавшей сестрички.

Онъ взвизгнулъ отъ ярости и рванулся впередъ, потрясая ножомъ.

— Убійца! — ревѣлъ онъ въ изступленіи. — Отдай мою Низею… Я вырву у тебя сердце!..

Асланъ поднялъ сѣкиру, но не успѣлъ размахнуться и только подставилъ ее, какъ щитъ, подъ бѣшеный натискъ врага.

— Пей, душка маленькая! — крикнулъ Малтъ, ликуя и всхлипывая и уже предвкушая убійство.

Но онъ не успѣлъ наточить свѣжей крови изъ вражескаго сердца.

Уде протянулъ узловатую руку и длинное блестящее копье и ткнулъ его сзади, на этотъ разъ удачнѣе, чѣмъ Хеннія. Копье прошло между лопатками и вышло въ груди. И свирѣпый великанъ сжалъ древко обѣими руками и поднялъ вверхъ злополучнаго Селона, какъ рыбу на вертелѣ.

Малтъ извивался и хрипѣлъ. А сверху раздался пронзительный дѣвичій крикъ:

— Убили, Малта убили!

Это крикнула Карна.

На кровлѣ не было больше камней. Только остался круглый каменный идолъ, привязанный подъ дымовой дырой у ногъ костяного Прадѣда. Внѣ себя отъ ярости, Карна схватила идола, дернула, сорвала и швырнула внизъ.

Князь Асланъ, избавившись отъ Малта, только что поднялъ сѣкиру и хотѣлъ размахнуться, какъ вдругъ тяжелый каменный идолъ прилетѣлъ сверху и ударилъ его по головѣ.

Онъ зашатался и попятился назадъ и чуть не свалился съ помоста. Потомъ сдѣлалъ нечеловѣческое усиліе и укрѣпился на ногахъ. Сердито повелъ глазами кругомъ, отыскивая новаго врага. Увидѣлъ Карну и надъ нею смѣющійся черепъ и даже зубами скрипнулъ отъ злости. Сѣкира взмахнула еще разъ, вырвалась изъ рукъ и полетѣла, какъ птица, на кровлю «Гнѣзда», сшибла Карну долой, какъ яблоко съ вѣтви, и ударила лезвіемъ прямо подъ корень шеста. Шестъ треснулъ и сломился, какъ тростинка. Страшный костяной Прадѣдъ качнулся назадъ, странно взмахнулъ длинными руками, обмотанными шкурой, и рухнулся въ озеро. И князь Луровъ — Асланъ тоже качнулся назадъ, взмахнулъ руками и рухнулся въ озеро.

Два стоголосыхъ вопля вырвались сразу у Селоновъ и у Луровъ. Оба племени утратили святыню: Луры — живую, а Селоны — мертвую. Предокъ людей и потомокъ боговъ вмѣстѣ рухнули въ темную воду.

Глава VII

Какъ лисица, которая бродитъ кругомъ заячьяго логова, такъ Низея бродила цѣлое утро кругомъ стойбища Луровъ и озера Лоча. Два раза она огибала Лурскій станъ лѣсною тропинкой и выходила на берегъ то слѣва, то справа, но не видѣла ни битвы, ни Луровъ, ни Селоновъ, ибо свайное гнѣздо было видимо только отъ Лурскаго стана. Черная вода тихо колыхалась передъ Низеей, и слабо шумѣлъ густой островерхій камышъ. Утки взлетѣли, закрякали и сѣли. И Низея топнула ногой отъ нетерпѣнія и пригнулась къ землѣ и стала пробираться вдоль берега отъ дерева къ дереву, такъ же, какъ прошлою ночью, направляясь къ стойбищу Луровъ.

Каждый пригорокъ, каждый выступъ берега были ей знакомы, какъ свои пять пальцевъ. Она обогнула Барсучій Мысокъ, потомъ поползла по густому орѣшнику къ круглому мысу, «Затылку». Подъ самымъ «Затылкомъ», въ орѣшникѣ, у края воды что-то бѣлѣло, какъ будто березовый стволъ. Но подобравшись поближе, Низея увидѣла, что то было мертвое тѣло. Ибо мирное озеро Лочъ не хотѣло хранить мертвецовъ и выносило ихъ на берегъ въ подарокъ убійцѣ-землѣ. То былъ одинъ изъ Лурскихъ воиновъ, погибшій въ недавніе дни. Онъ былъ совсѣмъ молодой, красивый и статный. Голова его была гладко обрита по Лурскому обычаю, и длинный свѣтлый чубъ закрученъ за ухо. Со стѣсненнымъ сердцемъ Низея смотрѣла на его окровавленный лобъ и блѣдныя щеки. Глаза его были закрыты, но юное лицо было странно похоже на лицо Аслана. Такая же гладкая кожа, какъ-будто у дѣвушки, крѣпкій носъ, красивыя и тонкія брови.

Низея оторвалась отъ трупа, обогнула гранитный «Затылокъ» и вся затрепетала. Орѣшникъ смѣнился опять тростникомъ, и въ тростникѣ лежало еще одно тѣло, ноги его были въ водѣ, а грудь на землѣ. Пышныя кудри упали на плечи, какъ золото. Низея подбѣжала, схватила тѣло за плечи и повернула его кверху. То былъ ея собственный богъ, молодой князь бѣловолосыхъ Луровъ. Онъ лежалъ передъ нею навзничь, такъ же, какъ въ минувшую полночь. Но глаза его были закрыты, и уста не улыбались и не шептали безсвязныхъ словъ. Умеръ солнечный богъ, убитъ чернымъ Селономъ надъ чернымъ озеромъ Лочемъ…

Въ свѣтлыхъ волосахъ краснѣла нитка коралловъ. Низея вспыхнула отъ гордости и боли и схватилась руками за сердце. То было ея ожерелье, брошенный ночью залогъ. А рядомъ съ каменной кровью были полузастывшія капли другой крови, во стократъ болѣе драгоцѣнной. И Низея склонилась лицомъ на пышныя кудри своего безжизненнаго друга и заплакала жалобно и горько.

Она плакала недолго и черезъ минуту оторвалась отъ него, присѣла на землю и, доставъ изъ-за пояса бронзовый ножъ Мезы, стала пробовать рукой лезвіе. Брови ея нахмурились, и губы сжались въ строгую складку. Она не хотѣла остаться одна на этой землѣ, безъ милаго бога, и собиралась на поискъ въ загробное царство по его свѣжимъ кровавымъ слѣдамъ. И вдругъ совершилось неслыханное чудо. Мертвый князь слабо простоналъ и слегка шевельнулся на пескѣ. Низея вздрогнула и жадно схватила бѣлую безжизненную руку. Рука была холодная, но быть-можетъ, это былъ только свѣжій холодъ лочской волны. Она разорвала рубаху Аслана и припала ухомъ къ широкой груди и долго слушала, затаивъ духъ и замирая отъ волненія. Но ея собственное сердце стучало неровно и мѣшало слушать. И то, что стучало въ груди Аслана, казалось ей эхомъ.

Еще слабый стонъ, будто задушенный могильною землею. Она оторвалась, схватила тѣло юноши и съ неженской силой вытащила его совсѣмъ изъ воды и положила на гладкій песокъ. Вся она будто преобразилась. Каждая жилка въ ней напряглась и трепетала новой силой и рѣшимостью бороться до конца за эту дорогую жизнь. Она заботливо осмотрѣла тѣло Аслана съ ногъ до головы. На тѣлѣ не было ранъ. На темени была широкая рваная рана, но камень соскользнулъ, и кость осталась цѣла. Она оторвала кусокъ отъ толстой рубахи Аслана и стала растирать грубою тканью руки и плечи юноши. Терла усердно и долго. Вся порозовѣла и согрѣлась отъ работы, но Асланъ не просыпался и все оставался такимъ же холоднымъ и вялымъ, какъ прежде.

И тогда она сѣла и стала думать. И думала такъ: «Искра жизни, плотской и грубой, таится и дремлетъ въ тѣлѣ Аслана и не хочетъ погаснуть. Но гдѣ же душа Аслана? Она ушла и не можетъ вернуться назадъ. Душа Аслана въ плѣну у боговъ — хранителей племени Селоновъ, у предковъ лочскаго племени, ушедшихъ въ загробное царство».

Сердце Низеи наполнилось жуткимъ восторгомъ, и грудь ея расширилась могуществомъ, таинственнымъ и страннымъ. Она собиралась пуститься въ загробное царство на битву съ родными богами за плѣнную душу пришлаго бога, златого Аслана.

Она стала собирать волшебныя травы: «змѣиную росу», и красный горлецъ, и дурманъ, и «вечерній корешокъ». Потомъ оторвала вѣтку черной омелы — дерева смерти — и вѣтку бѣлаго ясеня — дерева жизни. Изъ тонкой омелы она согнула ободъ, а изъ ясеня сдѣлала трещотку, потомъ развязала на своемъ тѣлѣ подъ травяной туникой туго стянутый поясъ изъ замши, широкій и мягкій. Поясъ былъ какъ бы частью ея собственной кожи.

Она натянула гибкую кожу на ободъ и сдѣлала бубенъ. Деревомъ жизни она стала стучать въ тонкую кожу, растянутую на деревѣ смерти, и запѣла и стала взывать.

Она взывала къ солнцу и говорила такъ: «Солнце-отецъ, верни душу твоему свѣтлому сыну». Но солнце не отвѣчало. Она взывала къ владычицѣ подземной, которая крѣпкими бивнями роетъ утробу земли и заставляетъ трястись скалы: «Подземная владычица, верни душу изъ чернаго плѣна». Но владычица не отвѣчала. Она призывала духовъ востока и духовъ заката, молилась звѣздамъ и вѣтрамъ, утренней зарѣ и вечерней, но никто не отзывался.

Тогда она призвала собственныхъ духовъ, покорныхъ ея волѣ. Эти не смѣли не откликнуться и явились одинъ за другимъ. Пестрый желтобрюхъ приползъ и зашипѣлъ въ кустахъ, пролетѣла крылатая мышь-нетопырь. И сѣрая ласка мелькнула у черной воды и стала тащить на берегъ зубами большую лосось. Но всѣ они были боязливы и безсильны, и мелькнули на минуту, и разсѣялись, и исчезли, какъ дымъ.

Низея вздрогнула и пришла въ себя. Асланъ лежалъ передъ ней на пескѣ, блѣдный и вялый, какъ прежде, ни живой и ни мертвый. Она снова стала растирать ему грудь и плечи и спину. Въ ноздри ему она положила пахучую иру, коснулась опущенныхъ вѣкъ пушистой и ѣдкой «оживкой» и натерла виски крапивой. Асланъ не просыпался.

Сильный воинъ, онъ лежалъ передъ ней, какъ малый ребенокъ. Она трудилась надъ нимъ, какъ мать надъ младенцемъ. Всѣмъ напряженіемъ тѣла и духа она стремилась родить его снова для нашего міра. Свѣтлый богъ, онъ былъ въ ея рукахъ, какъ глина въ рукахъ горшечницы. Она хотѣла вылѣпить его снова, придать ему новую форму, способную къ жизни.

И Низея вся загорѣлась темнымъ и жуткимъ пламенемъ и запѣла громче прежняго и застучала трещоткой въ бубенъ. И вотъ бубенъ словно расширился и сдѣлался круглой крылатой ладьей. Лѣсъ закружился и поплылъ. Тѣло Низеи сдѣлалось тоньше и легче. Сидя въ волшебной ладьѣ, несомая пѣсней, Низея вспорхнула къ небесамъ и помчалась въ загробное царство.

Она поднималась вверхъ, какъ желтый листокъ на крыльяхъ летучаго вихря, и скоро долетѣла до твердаго синяго неба. Солнце-пастухъ пасло въ небесахъ мѣднорогихъ быковъ. И каждая кочка на дальнемъ болотѣ горѣла, какъ мѣдный костеръ. Она кивнула солнцу головой и помчалась дальше. Въ царствѣ мѣсяца все было бѣло и мягко и нѣжно. Мѣсяцъ сидѣлъ на лебяжьей постели, одѣтый туманною шубой. Лунныя дѣти играли и катали по бѣлому берестяному полю серебряный желудь. Она бросила имъ большой одуванчикъ, и сама полетѣла дальше.

Она побывала у Утренней Зари и у Вечерней, взбиралась на Гору Разсвѣта, спускалась въ Лощину Заката, видѣла тысячу царствъ и міровъ, верхнихъ и нижнихъ, подземныхъ и надземныхъ, пересчитывала травки въ поляхъ и камни въ рѣкахъ, песчинку за песчинкой въ невѣдомыхъ моряхъ, пересматривала мушекъ и жучковъ, и бабочекъ, и земляныхъ червей. Плѣнной души молодого Аслана не было нигдѣ.

Устала Низея и вздрогнула и очнулась. Она сидѣла на пескѣ попрежнему съ бубномъ въ рукахъ. И тѣло Аслана лежало предъ нею неподвижное, какъ камень.

И Низея стиснула зубы и снова рванулась и вдругъ раздвоилась. Одна половина осталась внизу на землѣ предъ Асланомъ, какъ трупъ передъ трупомъ. Другая вспыхнула, какъ искра, и взлетѣла и помчалась на западъ.

И она прилетѣла на крайній предѣлъ всемірнаго круга, въ послѣднее дальнее царство. Тамъ было темно и страшно. Въ траурномъ небѣ мерцало угрюмое пламя, и мертвые люди играли въ мячъ головою медвѣдя. Она разѣвала пасть налету, и грозно ревѣла, и старалась каждому прыгнуть въ лицо, какъ живая, и впивалась зубами. Кровь лилась, мертвые люди смѣялись. Тутъ было много народу. Она увидала и старую бабушку Гину, и тетку Манессу, и маленькую Лунію, и множество другихъ. Онѣ сидѣли молча и грустно. Но когда она пролетала мимо, онѣ узнали ее и печально улыбнулись.

Въ дальнемъ царствѣ стояла гора изъ чернаго камня. Въ этой горѣ обитала Крылатая Баба, злая богиня Селонскаго народа.

Крылатой Бабы не было дома. Она улетѣла на землю съ мѣшкомъ за плечами за дѣтскими душками. Въ черной горѣ была спрятана душа молодого Аслана. Она лежала въ углу, затиснута въ мѣшокъ, вмѣстѣ съ обрѣзками шкуры и прочимъ домашнимъ хламомъ. Была она, какъ-будто мышонокъ, маленькій, голый, съежилась вся, какъ вялый лепесточекъ. Каждый членъ ея былъ перевязанъ ниткой, и даже языкъ ея былъ перевязанъ особо.

Низея бросилась, какъ коршунъ на добычу, схватила плѣнную душу и умчалась обратно. Она летѣла, обгоняя сѣверный вѣтеръ, а Крылатая Баба мчалась за нею въ погоню. Ея крылья застилали полнеба. Голосъ ея былъ, какъ голосъ грома: «Отдай мою душку, воровка!» — «Уйди!» — сказала Низея. Крылатая Баба яростно затрепыхала крыльями, небо всколебалось, какъ-будто палатка отъ вихря. Вихрь подхватилъ Низею вмѣстѣ съ добычей и завертѣлъ ихъ, какъ пушинку.

«Отдай мою душку, воровка!» — Но Низея простерла правую руку и пошевелила пальцемъ. Изъ пальца вышелъ огонь и опалилъ всѣ перья злой и огромной богини. Крылья ея загорѣлись, потомъ отвалились, какъ красные угли. Крылатая Баба упала на землю, но встала на ноги. Ноги у нея были, какъ толстые корни, съ крѣпкими кривыми когтями на орлиныхъ лапахъ.

«Отдай мою душку, воровка!» — «Не дамъ», — сказала Низея. Крылатая Баба стала грести лапами землю. Она вырывала скалы и цѣлыя горы и бросала ихъ вверхъ. Небо раскололось отъ ударовъ и растрескалось звѣздами. Тяжелые обломки сыпались на голову Низеи. «Отдай мою душку, воровка!..» Но Низея простерла лѣвую руку и пошевелила пальцемъ, и изъ пальца вышелъ огонь и попалилъ Крылатую Бабу всю безъ остатка. Все ея тѣло превратилось въ уголь.

Низея спустилась на землю у озера Лоча, подъ Каменнымъ «Затылкомъ». Тѣло Аслана попрежнему лежало на пескѣ, вялое и сонное, ни живое, ни мертвое. Она сѣла напротивъ и метнула въ него принесенной душой. Но душа пробила тѣло насквозь, какъ раскаленная стрѣла, и вышла наружу, и вонзилась глубоко въ песокъ. Тѣло было холодно и вяло, а душа пылала, какъ головня. Тогда Низея позвала своихъ служебныхъ духовъ, нетопыря и желтобрюха, и сѣрую ласку съ лососью, и дала имъ подержать раскаленную душу. Они держали ее дубовыми клещами, какъ держатъ раскаленные камни при вываркѣ жира.

Низея стала расти и выросла до неба и стала гигантской совой. Она сдѣлала тѣло Аслана мелкимъ и тонкимъ, подъ-стать принесенной душѣ, и вдругъ проглотила его цѣликомъ, какъ совы глотаютъ мышей. Въ собственныхъ нѣдрахъ она претворила его и сдѣлала свѣжимъ и сильнымъ, полнымъ жизни и крови, и выбросила вонъ. Щеки Аслана сіяли румянцемъ, губы какъ-будто дрожала улыбкой. И она снова швырнула раскаленной душой въ новое тѣло Аслана. Душа вошла и прильнула къ тѣлу, и осталась на мѣстѣ.

Низея очнулась. И сѣла на пескѣ, попрежнему съ бубномъ въ рукахъ. И тотчасъ же и Асланъ вздрогнулъ и очнулся и тоже сѣлъ на пескѣ.

— Гдѣ я? — спросилъ онъ по-лурски. — Болитъ голова, — прибавилъ онъ, хватаясь за темя.

Низея молчала.

— Какъ я сюда попалъ? — продолжалъ Асланъ. — Выплылъ на берегъ?.. Или вынесли меня?.. Не помню я…

Онъ повернулся и въ трехъ шагахъ отъ себя увидѣлъ Низею. Лицо его загорѣлось радостью и страхомъ.

— Богиня моя, — шепнулъ онъ неувѣренно, — ты вынесла меня?

Низея догадалась по жестамъ и по взглядамъ и кивнула головой.

Они сидѣли другъ противъ друга и вели разговоръ. Асланъ говорилъ нарѣчіемъ Луровъ. А Низея нарѣчіемъ Селоновъ. Ибо они были, какъ дѣти, и не знали языка знаковъ. Но они не нуждались въ условленныхъ знакахъ.

— Ты солнечный богъ, — говорила Низея.

— Ты рѣчная богиня, — вторилъ Асланъ.

— Ты съ неба спустился, — говорила Низея.

— Ты вышла изъ синей Адары, — вторилъ Асланъ.

Они не понимали ни единаго слова, но сердца ихъ бились согласно и дружно.

— Люблю тебя, — сказалъ Асланъ нарѣчіемъ Луровъ.

— Люблю тебя, — шепнула Низея нарѣчіемъ Селоновъ.

Они взглянули другъ другу въ лицо и поняли другъ друга. Эта двойная фраза была первымъ началомъ ихъ общаго лексикона, Лурско-Селонскаго.

Они взялись за руки, склонились другъ къ другу и обмѣнялись первымъ поцѣлуемъ.

Заря разсвѣла на безоблачномъ небѣ стыдливо и пышно и нѣжно. Первыя раннія птицы защебетали въ вѣтвяхъ. Вмѣстѣ съ зарею Луры опять собрались на берегъ и чинили свой плотъ. Лица ихъ были мрачны. Они потеряли залогъ своего счастья. Безъ вождя не будетъ и города, и новый Велунъ не встанетъ на чуждыхъ поляхъ. Одни говорили о томъ, что надо вернуться домой и привести новаго вождя изъ племени Ассіевъ, но другіе кричали и требовали мести. И они чинили свою пловучую крѣпость, чтобы снова пуститься къ «Гнѣзду».

Уде-Со-Знаменемъ вышелъ на берегъ вмѣстѣ съ другими. Его лицо почернѣло отъ горя и распухло отъ слезъ. Но даже сквозь слезы его глаза горѣли, какъ у волка. Онъ самъ забивалъ новыя стойки подъ верхній навѣсъ, связывалъ жерди и укрѣплялъ закраины. Когда все было окончено, Уде вернулся въ станъ и отыскалъ жреца.

— Иди съ нами, Гартъ, — сказалъ онъ сурово. — Намъ нужно живую святыню.

Уде и Гартъ взошли на плотъ послѣдними. Но слѣдомъ за ними явилась другая чета, помоложе. То были Асланъ и Низея… Луры смотрѣли на нихъ съ радостнымъ ужасомъ, но не сказали ни слова. Они не знали, живой ли это князь или только призракъ.

— Миръ, — сказалъ Асланъ коротко, и Луры повторили послушно:

— Миръ, миръ!..

Асланъ и Низея взобрались на крышу навѣса. Плотъ отчалилъ и направился къ «Гнѣзду» Селоновъ.

Селоны стояли на помостѣ, готовые къ отпору, но когда они увидѣли молодую чету на навѣсѣ и узнали Низею и Лурскаго князя, убитаго въ битвѣ вчера, они отложили луки и стали ждать въ молчаніи.

Плотъ причалилъ къ помосту. И трое перешли на помостъ отъ Луровъ къ Селонамъ, отъ пловучихъ къ недвижнымъ. Двое были князь и Низея, и третьимъ они привели стараго Гарта-жреца.

Селоны стояли и ждали развернутымъ кругомъ. Въ срединѣ круга, на шкурахъ, намощенныхъ высоко, сидѣлъ бѣлоголовый Дѣдъ, вѣрный другъ и защитникъ Низеи. И Низея съ Асланомъ подвели къ нему стараго Гарта и соединили вмѣстѣ двѣ десницы обоихъ жрецовъ.

— Миръ, — сказали Асланъ и Низея нарѣчіемъ Луровъ и Селоновъ.

Это было второе общее слово ихъ лексикона.

И на слѣдующее утро мудрая лошадь Ишвана топнула правымъ копытомъ о тучную лочскую землю и выбрала мѣсто для новаго Велуна. И старый Гартъ запрегъ Ишвану въ вязовый плугъ и обвелъ бороздою пригорокъ, удобный для храма и башни и общихъ жилищъ, охраняемыхъ тыномъ.

---

На мѣстѣ Лурскаго стана, напротивъ «Гнѣзда», выросъ сперва городокъ, а потомъ и настоящій городъ съ каменной крѣпкой оградой. Въ городѣ жило смѣшанное племя изъ Луровъ и Селоновъ. По преданію, оно вело свой родъ отъ солнечнаго бога Аслана и русалки Низеи, богини текучихъ водъ, живущей въ Адарѣ-рѣкѣ, прекрасной и безсмертной. Городъ звался не Новый Велунъ, а Низея — по имени богини. Впрочемъ, въ оградѣ, на самомъ холмѣ, межъ храмомъ и княжескимъ домомъ стояла гробница. Эта гробница тоже звалась гробница Низеи. Гробница Низеи, прекрасной и безсмертной… Она была искусно сложена изъ неотесанныхъ камней, ничѣмъ не связанныхъ. Это была первая постройка изъ камня на лочской прекрасной землѣ.

Примѣчанія

1. Нерестъ — метаніе икры.
2. Большая Медвѣдица.
3. Полярная Звѣзда.