НА НИВѢ НАРОДНОЙ.
правитьВдали отъ города, въ сторонѣ отъ большихъ дорогъ, что называется — въ глухомъ углу, по берегамъ рѣчки Быстрицы, раскинулись двѣ деревни. Одна изъ нихъ — Боровая — на возвышенномъ лѣвомъ берегу, другая — Ольховка — на правомъ, луговомъ, въ верстѣ отъ нея. Широкая, прямая улица въ Боровой, обстроенная въ два порядка, домами въ три — пять оконъ, тесовыя ворота, просторные крытые дворы служили вѣрнымъ признакомъ, что тутъ живутъ люди заправные, хозяева обстоятельные. Правда, межъ крѣпкими и высокими домами не мало видѣлось въ деревнѣ и приземистыхъ избъ съ однимъ или двумя оконцами; но гдѣ же бѣдныхъ договъ не бываетъ? И видъ съ берегу изъ Боровой былъ пріятный. Въ лѣтнюю пору рѣчка пересыхала такъ, что чрезъ нее «курицы въ бродъ переходили». Отъ самаго берега тянулись вдаль зеленые луга, тамъ-сямъ заросшіе ивнякомъ и ольхой. Среди одной такой заросли виднѣлись лишь крыши зданій Ольховки. Казалось, тамъ-то именно и есть райское житье — вокругъ домовъ сады, луга да тучныя пашни. Не то было на дѣлѣ! Весной, въ полую воду, Быстрица выходила изъ береговъ и далеко разливалась по лугамъ. Половодье захватывало мѣстность версты на двѣ, или на три. Вода сердитымъ потокомъ бурлила тамъ. Этимъ разливомъ рѣчки пользовались жившіе выше по теченію владѣльцы небольшихъ лѣсныхъ дачъ. Гонка бревенъ еще болѣе оживляла рѣку при разливѣ. Изъ сосѣднихъ селеній досужіе люди собирались въ Боровую полюбоваться на разливъ рѣки. Но именно въ это-то время достаточно было взглянуть на Ольховку, чтобъ не позавидовать ея жителямъ. Съ одного конца деревни вода подходила къ домамъ настолько близко, что нѣкоторые изъ нихъ затоплялись совсѣмъ. Не весело приходилось семьямъ, въ нихъ жившимъ. Правда, разливъ продолжался всего день-два, да и не каждый годъ доходилъ до деревни, но и того достаточно было, чтобъ надѣлать ольховцамъ безпокойства. А окончится поводъ, начнетъ просыхать земля въ полѣ и лугахъ, пойдетъ туманъ, да зловонье отъ оставшейся въ логахъ сорной воды. Въ половодье же обозначалось, какъ говорили крестьяне, «умаленье» пахатной земли, чѣмъ и объяснялась какъ бы неизбѣжная скудость во всемъ хозяйствѣ. Дѣйствительно, стоило взглянуть на небольшія избы въ Ольховкѣ и кое-какъ устроенные дворы, чтобъ убѣдиться, что жители — люди недостаточные. Самая деревня расположена не одной улицей, а небольшими проулками по буграмъ. Богаты ольховцы были только лугами, но сѣно здѣсь стоило дешево, потому что продавать его было некому, а отвозить въ городъ далеко.
Поселившись на этомъ мѣстѣ издавна и приспособившись къ своему положенію, крестьяне уже не думали о томъ, чѣмъ бы улучшить свое хозяйство, полагая въ простотѣ своей вѣры, что такой отъ Бога имъ данъ завѣтъ — жить въ нуждѣ. Рѣдко посторонніе люди заглядывали въ эти деревни. Даже между собой жители одной деревни не вели близкаго знакомства съ жителями другой. До вражды не доходило, но общенія не было. Отъ своего села Ольховка была въ семи верстахъ; поэтому и духовенство являлось сюда лишь въ праздники, да діи сбора руги. Зимой деревушку почти вровень съ крышами заносило снѣгомъ, а дорогъ по лугамъ такъ много, что проѣзжему не изъ мѣстныхъ жителей трудно было и попасть въ нее.
Живя, такъ сказать, сами про себя, ольховцы не мало удивились, когда разъ, въ необычное время, по зимнему первопутку, въ ихъ деревню пріѣхалъ дьяконъ изъ села ихъ, Андрей Маркелычъ. Остановившись у крестьянина Ивана Ѳомича и обогрѣвшись, о. дьяконъ попросилъ хозяина созвать къ себѣ въ избу сколько возможно мужчинъ и женщинъ. Ѳомичу хотѣлось знать, для чего назначалась такая сходка, но онъ воздержался отъ вопросовъ, разсуждая про себя: «видно попросить хочетъ что-нибудь на свое содержаніе», — и послалъ сына Петра приглашать деревенцевъ. Крестьяне, кто случился дома, тоже заинтересовались, что молъ понадобилось Маркелычу, — такъ они обычно звали дьякона. Одинъ по одному въ избу Ѳомича собралось довольно много народу. Какъ водится, пошли разспросы: каково живешь-можешь? — У васъ все ли ладно? и прочее. А потомъ Маркелычъ попросилъ православныхъ прекратить разговоры и выслушать его. Онъ сказалъ: «пріѣхалъ я къ вамъ въ деревню нынѣ по особому случаю. Живете вы отъ села далеко, въ церкви бываете рѣдко, и узнать христіанское ученіе вамъ не отъ кого, кромѣ насъ; вотъ я и хочу пособить горю — научить васъ хотя молитвамъ — на первый разъ».
— Что жъ, — послышались голоса; — для спасенія души это хорошо. Спасибо за стараніе; поучи насъ, темныхъ.
Маркелычъ обрадовался, встрѣтивъ такое расположеніе къ его предложенію и, чтобъ не пропустить добраго часа, не медля приступилъ къ дѣлу. Онъ сказалъ, что съумѣлъ, о важности молитвы для христіанина и попросилъ повторять за нимъ слова молитвы, которую онъ будетъ говорить. Такъ началось ученье. Продолжалось оно долго: утомился учитель; видимо, устали и ученики; подъ конецъ урока оказалось, что никто изъ крестьянъ не могъ правильно прочитать сполна ни одной молитвы. Маркелычъ, впрочемъ, не огорчался.
— Начало всегда трудно, — замѣтилъ онъ; — въ слѣдующій разъ пріѣду пораньше, и дѣло у насъ пойдетъ на ладъ.
Крестьяне удивились, что ученье не кончилось на этомъ, и добросердечно замѣтили: «затрудненье для тебя большое!»
— Такая наша обязанность, — отвѣтилъ Маркелычъ.
На томъ и распростились. Дьяконъ Андрей Маркелычъ былъ человѣкъ смирный, въ служеньи усердный. Онъ жилъ одиноко: годъ тому назадъ у него умерла жена. Единственный сынъ обучался въ Москвѣ, въ земледѣльческомъ училищѣ, и только на лѣто пріѣзжалъ къ отцу.
Прошло нѣсколько дней, Маркелычъ сдержалъ слово — вновь пріѣхалъ въ Ольховку. Ѳомичъ самъ обошелъ деревню, постукалъ палочкой подъ каждымъ окномъ и пригласилъ на бесѣду. Собрались православные, правда, въ меньшемъ числѣ, лишь тѣ, кто постарѣе и посвободнѣе. Урокъ пошелъ своимъ чередомъ: Маркелычъ говорилъ слова молитвъ, а старушки и старички повторяли ихъ, насколько могли. Раза два сдѣлали роздыхъ, — разговаривали о домашнихъ дѣлахъ, а потомъ продолжали ученье. Маркелычу теперь казалось, что надежда есть на успѣхъ дѣла. Такъ онъ являлся въ Ольховку нѣсколько разъ. Желающихъ бесѣдовать съ нимъ становилось меньше и меньше. Всегда, не пропуская ни разу, приходилъ почтенный съ виду крестьянинъ Лукичъ, къ которому всѣ относились съ уваженіемъ, и даже немного побаивались. Къ нему, обыкновенно, обращались сосѣди, когда нужда заставляла перехватить въ заемъ муки, соли или денегъ. Они получали просимое, но за все потомъ платили съ большою лихвой. Лукичъ имѣлъ капиталецъ и занимался сплавомъ лѣса, — не въ большомъ количествѣ, а насколько удавалось сдѣлать въ дачѣ закупку и вырубку. Приходила старушка Потаповна. Она, впрочемъ, мало обращала вниманія на обученіе, а сама про себя что-то шептала непонятное или неслышное для другихъ. Усерднымъ слушателемъ былъ крестьянинъ Семенъ, по прозвищу Груздь. Это былъ человѣкъ бездѣтный, жилъ съ женой не богато, но и безъ нужды. Издавна онъ велъ знакомство съ Маркелычемъ; чаще другихъ въ праздники пріѣзжалъ въ село, иногда даже ночевывалъ у Маркелыча, и на утро отправлялся въ трапезную, небольшой домъ при церкви, гдѣ была школа. Тамъ, во время ученья дѣтей, Семенъ становился въ дверяхъ и смотрѣлъ на все, что дѣлалось. Учитель каждый разъ предлагалъ ему сѣсть на свободную скамью, но Семенъ только кланялся и не трогался съ мѣста. Казалось, ему доставляло удовольствіе, какъ, по окончаніи урока, дѣти сновали около него, совали ему въ руки бумажки съ каракульками, изображающими человѣчковъ и лошадокъ. На деревенскихъ бесѣдахъ онъ также не садился, а стоялъ около печи, все время молчалъ, но слушалъ внимательнѣе, чѣмъ всѣ прочіе посѣтители. Хозяинъ Ѳомичъ, человѣкъ степенный, богобоязненный, не только самъ садился вблизи Маркелыча, но всѣмъ, кто изъ семьи его былъ свободенъ, приказывалъ не отходить отъ него и внимательно запоминать ученье.
Чтобъ настоять на своемъ рѣшеніи, Маркелычъ въ одно изъ посѣщеній деревни попросилъ Ѳомича вызвать по возможности, изъ каждаго двора хотя по одному человѣку. Собралось народу, какъ въ первый разъ, полная изба. Маркелычъ, вмѣсто обычнаго ученья, обратился къ присутствующимъ съ такими словами: «Вамъ, можетъ статься, не понятно, что я такъ стараюсь, обучая всѣхъ, кто ни пожелаетъ. Скажу откровенно: приказъ мнѣ данъ такой. Посѣтилъ наше село преосвященный; разспросилъ, сколько селеній въ приходѣ, гдѣ и какія. Узналъ онъ отъ батюшки и объ Ольховкѣ, что она далеко отъ села. Вотъ онъ и распорядился, чтобъ я училъ васъ Закону Божію. Что же мнѣ дѣлать теперь? Не знаю, какъ объяснить: или охоты у васъ мало, или я неумѣло взялся за дѣло, только, сами видите, большого успѣха я не вижу».
На эту рѣчь хозяинъ Ѳомичъ отвѣтилъ: «Ты, отецъ дьяконъ, трудишься усердно, и вѣрно твое слово, что понимаемъ мы мало, извѣстно: горбатаго исправитъ могила. А ты послушай нашего простого совѣта: въ слѣдующій разъ, какъ пріѣдешь къ намъ, ты созови ребятъ, да и учи ихъ. У нихъ память крѣпче — тебѣ легче, и имъ занятно будетъ».
— А вы какъ же? — спросилъ Маркелычъ.
— У кого желанье явится — пусть приходитъ; авось, видя, какъ малыя дѣти смекаютъ, и большіе постараются не отстать отъ нихъ.
Прочіе посѣтители обсудили это предложенье и согласились, что дѣйствительно Маркелычу лучше заняться ученьемъ однихъ дѣтей. Такъ онъ и сдѣлалъ.
Велика была его радость, когда, въ слѣдующій пріѣздъ, собравшіеся десятка два дѣтей обступили его и, на разспросы его, разсказывали, что вотъ были они въ селѣ, въ церкви, и видѣли тамъ то и то, да не знаютъ, для чего все это дѣлается. Маркелычъ объяснялъ, а они, не выслушавъ его, снова разспрашивали его: а это зачѣмъ, и то вотъ для чего. Дѣти давно успѣли присмотрѣться въ Маркелычу, но, на прежнихъ бесѣдахъ, видя, что онъ обращается лишь къ старшимъ, не смѣли подходить къ нему съ разспросами. Теперь же, зная, что ученье будетъ съ ними собственно, пользовались случаемъ. Вначалѣ приходили одни мальчики, а послѣ и дѣвочки. Ученье пошло успѣшнѣе, много помогало пѣніе. Разъ дѣти попросили Маркелыча спѣть имъ, какъ въ церкви. Онъ охотно исполнилъ просьбу ихъ, и вотъ тогда у него явилась мысль учить дѣтей пѣнію. Дѣти не сразу усвоили пріемы пѣнія; но, понявъ, что надо брать въ голосъ, согласно съ другими, — дѣло пошло. Хоровое же пѣніе вновь привлекло на уроки стариковъ и старушекъ. Теперь Маркелычъ радовался, что труды его не безполезны. Въ особенности пріятно удивилъ его Семенъ Груздь. На послѣдней недѣлѣ поста онъ говѣлъ и нѣсколько дней жилъ въ селѣ. Въ великую субботу онъ зашелъ къ Маркелычу и, противъ обыкновенія, завелъ разговоръ съ нимъ. Семена поражала беззаботность людская о своей душѣ: всѣ только и думаютъ о томъ, чтобы быть сытымъ, да одѣтымъ, а чтобы жить по правдѣ, да въ любви, по ученью Христову — этого и въ мысляхъ нѣтъ. — «Доброе дѣло ты придумалъ, отецъ дьяконъ, — сказалъ онъ. — Ученье твое въ деревнѣ для насъ, темныхъ людей, послужитъ на великое спасенье. Только, ты не бросай своего дѣла. Великіе дни теперь, такъ вотъ, ради ихъ говорю, что, кажется, всего своего имущества не пожалѣлъ бы я, лишь бы наука твоя пошла въ прокъ нашимъ ребятамъ; и не я одинъ такъ думаю, — наши всѣ крѣпко надѣются на тебя».
— Много-ли я могу сдѣлать! — возразилъ Маркелычъ. Онъ, видимо, стѣснялся, узнавъ, что крестьяне ждутъ отъ него еще большаго; однакожъ, ему лестно было слышать, что простыя бесѣды его не пропадаютъ безъ слѣда.
Прошла весна, ученье прекратилось. Но и лѣтомъ, когда Маркелычу случалось заѣхать въ Ольховку, дѣти собирались къ нему и просили спѣть съ ними, что они разучили зимой. Теперь знанія ихъ оказались далеко не такъ большими, какъ онъ думалъ въ послѣдніе уроки предъ Пасхой. Кончивъ пѣніе, онъ сказалъ дѣтямъ:
— Эхъ, горе ваше: не знаете вы грамотѣ! Умѣй вы читать, многое мы разучили бы съ вами.
— Ты научи насъ и грамотѣ, — сказали дѣти.
— Легко сказать, — отвѣтилъ Маркелычъ. — Грамотѣ учиться надо каждый день, а я могу пріѣзжать къ вамъ въ деревню, случается, всего разъ въ недѣлю.
Разъ запавшая въ голову мысль о книжномъ ученьи дѣтей не давала покою Маркелычу. Въ селѣ была небольшая школа съ толковымъ учителемъ. На лѣто онъ отправлялся къ матери въ другое село. Осенью, когда онъ возвратился въ занятіямъ, Маркелычъ пошелъ посовѣтоваться съ нимъ. Учитель зналъ, что дьяконъ не рѣдко ѣздитъ въ Ольховку и обучаетъ крестьянъ молитвамъ съ голоса, и не разъ просилъ его постараться завлечь въ школу хотя двухъ-трехъ мальчиковъ. Но желающихъ отправиться для ученья въ село изъ деревни не оказалось. Услышавъ отъ Маркелыча, что онъ нынѣ занимается преимущественно съ дѣтьми, и что они охотно приходятъ, когда ихъ созываютъ на урокъ, учитель сказалъ: «Надо найти грамотѣя, который изъ за содержанья отъ крестьянъ согласился бы обучать дѣтей азбукѣ и прочему».
— Гдѣ найти такого? — спросилъ Маркелычъ.
Учитель подумалъ и сказалъ:
— Вотъ что вы сдѣлайте: у насъ въ школѣ живетъ, вмѣсто сторожа, молодой человѣкъ, Григорій Петровъ. Года три назадъ, окончивъ ученье, онъ остался у меня, потому что ему некуда пристроиться — сирота круглый. Постоянно находясь въ школѣ, онъ приспособился къ моимъ занятіямъ, такъ что прошлую зиму помогалъ уже мнѣ въ обученьи младшаго отдѣленія. Я замѣтилъ въ немъ большую сообразительность и расторопность въ обращеніи съ дѣтьми. Мнѣ кажется, что онъ будетъ доволенъ, если вы поручите ему обученіе въ Ольховкѣ.
Маркелычъ нашелъ предложеніе подходящимъ. Позвали Григорія и объяснили, въ чемъ дѣло. Онъ съ первыхъ же словъ изъявилъ согласіе переѣхать въ деревню, если тамъ возможно будетъ ему прокормиться. Правда, его пугали отвѣтственность и опасеніе за себя: хватитъ ли умѣнья справиться одному, безъ руководства опытнаго человѣка. Но учитель обѣщалъ въ свободное время посѣщать деревню, вмѣстѣ съ Маркелычемъ, и помогать своими наставленіями. — «А въ воскресные дни, — добавилъ онъ, — ты самъ можешь пріѣзжать въ село и совѣтоваться со мной о всемъ, что окажется нужнымъ».
Послѣ того, въ первый же пріѣздъ въ Ольховку, Маркелычъ собралъ крестьянъ и по прежнему, по-просту, какъ умѣлъ, объяснилъ имъ, что вотъ, по желанію ихъ, онъ обучалъ молитвамъ дѣтей. «Способности у нихъ воспріимчивыя, но словеснаго ученія недостаточно, нужно еще книжное — грамотность. Самъ я не могу оставить службы въ церкви и жить въ деревнѣ; но меня можетъ замѣнить въ этомъ дѣлѣ учитель, вашъ же братъ крестьянинъ Григорій, тотъ самый, что на клиросѣ за службой у насъ поетъ». — Послышались одобрительные отзывы: «да, знаемъ, парень смирный!»
— Дѣло пока не въ немъ. Найдется ли у васъ свободная и просторная изба, гдѣ дѣти безъ помѣхи могли бы учиться; да еще согласитесь ли вы содержать учителя и при крайней необходимости помогать, чѣмъ случится?
Крестьяне задумались. Нѣкоторые выразили опасеніе: не обойдется ли это дорого! Тутъ выручилъ Семенъ Груздь. Онъ сказалъ: «Православные, я готовъ послужить для міра: пусть учатся ребята въ моей избѣ. У меня своихъ-то нѣтъ, такъ мнѣ лестно глядѣть хоть на чужихъ. Двоимъ намъ съ хозяйкой не много надо мѣста. Учителя пусть кормятъ поденно въ тѣхъ дворахъ, чьи ребята станутъ учиться. А тамъ увидимъ; если окажется прокъ, назначимъ учителю рубль-два изъ мірскихъ денегъ».
Выслушали это міряне и долго-долго толковали, однако, лучше не придумали и объявили Маркелычу: «Ладно, привози учителя».
Слѣдуетъ упомянуть еще, что во всѣхъ своихъ дѣлахъ Маркелычъ совѣтовался со своимъ священникомъ, и тотъ его ободрилъ. «Мнѣ, по преклоннымъ лѣтамъ, — говорилъ батюшка, — лишь управиться по церкви, да по приходскимъ требамъ, и то слава Богу; а ты, пока въ силахъ, трудись». Узнавъ о согласіи крестьянъ обучать дѣтей грамотѣ, батюшка, вмѣстѣ съ дьякономъ и Григорьемъ, самъ пріѣхалъ въ Ольховку.
Крестьяне съ мальчиками и дѣвочками собрались въ избу Семена. Здѣсь батюшка отслужилъ молебенъ, благословилъ новаго учителя и дѣтей учениковъ, и всѣхъ поздравилъ съ открытіемъ школы.
Такъ, при малыхъ средствахъ, началось дѣло весьма важное въ жизни деревенской. Хозяйственныя занятія въ деревнѣ шли своимъ чередомъ; обычныя заботы вызывали всегдашнюю суету и стараніе, какъ бы успѣшнѣе управиться съ неотложными работами, да избыть нужду и недостатки то въ деньгахъ, то въ хлѣбѣ, то въ другомъ чемъ прочемъ. Но теперь, въ каждую семью, въ которой былъ учащійся мальчикъ или дѣвочка, незамѣтно вносилось что-то новое, о чемъ прежде и рѣчи не было. Дѣти охотно передавали дома разсказы учителя о жизни Христовой: какъ Онъ въ мірѣ жилъ и чему училъ. Самъ Христосъ любилъ добрыхъ и злыхъ, и всѣмъ намъ указалъ дѣлать то же, самъ терпѣлъ обиды, не мстилъ за нихъ, и людямъ тоже велѣлъ жить безъ ссоры, въ мирѣ и по правдѣ, не обманывая другъ друга. Все, что дѣти въ школѣ узнавали, становилось извѣстно и всѣмъ домашнимъ. Разскажетъ учитель о томъ, что на Руси много городовъ, много губерній, что въ однихъ мѣстахъ живутъ люди хлѣбопашествомъ, въ другихъ — разными промыслами, а то еще рыбной ловлей или охотой за пушнымъ звѣремъ. Объ этомъ дѣти передадутъ своимъ сестрамъ и братьямъ; да и отцы и матери слушаютъ ихъ. И чѣмъ дальше, тѣмъ любопытнѣе становилось. Дѣти узнали азбуку, стали носить домой книжки: не много, а все же прочитаютъ то разсказъ, то стишокъ, а то и просто смѣшную побасенку. Въ досужіе вечера молодежь, нерѣдко и старые старички, собирались въ ту избу, гдѣ приходилось проводить сутки учителю. Онъ то читалъ имъ евангеліе, и слушатели удивлялись, какъ жизнь ихъ не похожа на истинную христіанскую, то бралъ книгу съ совѣтами по хозяйству и пересказывалъ содержаніе ея по разнымъ статьямъ. Тутъ разговорамъ, спорамъ и насмѣшкамъ надъ учеными людьми не было конца; но тѣмъ болѣе яснымъ становилось для каждаго, что «умъ — хорошо, а два — лучше».
Маркелычъ и сельскій учитель почти каждую недѣлю по разу посѣщали Ольховскую школу, привозили книгъ, бумаги и прочаго необходимаго. Въ амбарѣ сельской школы за нѣсколько лѣтъ накопилось много ломаной училищной мебели — столовъ, скамеекъ; все это передали въ деревню, здѣсь все починили и поставили въ школѣ, такъ что и съ виду она стала походить на заправское училище.
Прошли три года. Ольховка и жители ея оставались съ виду тѣ же; но надо было поговорить съ кѣмъ-либо изъ нихъ, чтобъ убѣдиться въ рѣзкой перемѣнѣ сужденій прежнихъ «темныхъ» людей. Они уже не относились больше, какъ прежде, безъ разбора къ своимъ словамъ и поступкамъ.
Послѣ Пасхи рѣшили назначить въ школѣ экзаменъ; пріѣхали въ деревню батюшка съ дьякономъ, сельскій учитель и предсѣдатель земской управы. Экзаменъ сошелъ хорошо — всѣмъ на диво; Ольховскій учитель, обучая дѣтей, и самъ занимался науками, чтобъ сдать экзаменъ на званіе учителя, чего ему и удалось достигнуть. Предсѣдатель управы пообѣщалъ выпросить отъ земскаго собранія пособіе школѣ — жалованье учителю и на книги; но, сказалъ онъ, это возможно сдѣлать только въ томъ случаѣ, если общество дастъ постоянную квартиру для школы и обяжется давать свое отопленіе.
Крестьяне отвѣтили: «за этимъ дѣло не станетъ; прекратить ученье дѣтей мы теперь не согласны; поэтому о жалованьѣ учителю только вы похлопочите»… Въ это время неожиданно для всѣхъ послышался голосъ старушки Потаповны: «Обѣщаете вы, кормильцы, на счетъ школы, а не будетъ ли милости вашей выстроить въ деревнѣ часовню. Село далеко, ходить силъ нѣтъ, и помолиться негдѣ».
«Вѣдь, вѣрно, православные! — сказалъ батюшка. — Привезете съ двухъ дворовъ по бревну, сложитесь по полтинѣ денегъ, и зданье будетъ готово. По вашему выбору, въ назначенные праздники мы, духовенство, будемъ здѣсь служить молебствія».
Крестьяне отвѣчали: «Подумаемъ, да посовѣтуемся; можетъ статься, на дѣло эти слова пойдутъ».
Уѣхали гости, пошли разговоры и разсчеты. Тянулись они все лѣто. И вотъ, въ это время, невѣдомо чрезъ кого, пущена была молва въ деревнѣ, что Лукичъ, деревенскій богатѣй, не одобряетъ намѣренія общества: израсходуемся-де много — не по силамъ выйдетъ. Этихъ словъ прямо отъ него никто не слышалъ, но считали, что онъ такъ думаетъ навѣрное. Вскорѣ дѣло повернулось и еще чуднѣй. На одной общественной сходкѣ, послѣ сужденія о разныхъ мірскихъ предметахъ, Лукичъ обратился къ собравшимся съ такими рѣчами: «Надняхъ я былъ въ городѣ и видѣлся тамъ съ однимъ хорошимъ купцомъ. Разспросилъ онъ о нашихъ мѣстахъ, и что, вы думаете, предложилъ! Передай-де ты однодеревенцамъ, что я сдѣлаю обществу большую снаровку — сотней рублей награжу, да и угощенье въ волю предоставлю. Только объ одномъ прошу: дайте согласіе свое на открытіе въ деревнѣ трактира. Какъ полагаете, міряне, отвѣтить на это?»
Предложеніе Лукича озадачило всѣхъ: соблазнъ предстоялъ великій — сразу обѣщаютъ сотню, поторговаться, такъ можно получить и двѣ; видно, есть разсчетъ, коли купецъ хлопочетъ. Впрочемъ, многіе догадывались, что слова о купцѣ — отводъ глазамъ, а торговлю затѣваетъ самъ Лукичъ. У него, въ этомъ году, дѣла шли неудачно. Минувшей зимой онъ взялъ въ дачѣ участокъ, лѣсъ вырубилъ, но весной не успѣлъ благополучно сплавить — бревна разметало по лугамъ; а вода скоро и сразу сбыла, такъ что бревна пришлось свозить къ деревнѣ на лошадяхъ и ожидать слѣдующаго половодья. Къ тому жъ, въ спѣшныхъ хлопотахъ по сплаву лѣса, онъ нѣсколько разъ искупался въ холодной водѣ и все лѣто чувствовалъ недомоганье. Предполагали, что Лукичъ придумалъ сподручное дѣло въ деревнѣ, чтобъ далеко не отлучаться изъ дому и сдѣлать оборотъ съ своимъ капиталомъ.
Сразу на сходкѣ не рѣшили ни на чемъ; а какъ узналъ о затѣѣ Лукича батюшка, то пріѣхалъ въ деревню и сталъ усовѣщевать крестьянъ не дѣлать срама себѣ, — не продавать свои души за зловредное питье; онъ говорилъ: «не богато вы живете, а съ питейнымъ заведеніемъ и совсѣмъ погибнете въ нищетѣ». Онъ зашелъ и къ Лукичу и ему говорилъ не мало; но тотъ отмалчивался. Тѣмъ не менѣе, Лукичъ не имѣлъ успѣха: пошелъ сильный ропотъ между женщинами: «вотъ такъ умники, — куда вѣтеръ, туда и вы», — попрекали они мужей. Тѣ устыдились и, чтобъ загладить высказанную другъ предъ другомъ слабость, стали ходатайствовать предъ начальствомъ о постройкѣ часовни.
Спустя нѣсколько недѣль въ деревню пріѣхалъ благочинный; созвалъ онъ крестьянъ и сталъ разспрашивать, на какія средства крестьяне предполагаютъ выстроить зданіе для часовни. Тѣ объясняли, а онъ записывалъ ихъ слова. Въ это время пришелъ къ благочинному посланный отъ Лукича съ просьбой посѣтить его, такъ какъ онъ по болѣзни самъ не могъ явиться на сходку. Благочинный не медля пошелъ въ сопровожденіи нѣсколькихъ стариковъ.
Тяжко больной Лукичъ лежалъ на широкой лавкѣ, прикрытый шубой. Онъ похудѣлъ и осунулся; не оставалось и слѣда прежней важности его осанки; только широко открытые глаза ярко свѣтились изъ поднависшихъ густыхъ бровей. Поздоровавшись съ хозяиномъ, одни изъ посѣтителей усѣлись на свободную лавку, другіе стояли по близости, а благочинному подставили стулъ около больного. Лукичъ первый заговорилъ:
— Потревожилъ я васъ, почтенные старички, вмѣстѣ съ батюшкой, — позвалъ къ себѣ. Видно, подходитъ смертный часъ, — надо покаяться. Простите, Бога ради, кого чѣмъ обидѣлъ!
— Какія обиды Лукичъ, — отвѣтили нѣкоторые изъ посѣтителей. — Всѣ люди, всѣ человѣки. На насъ не гнѣвайся; тоже, чай, и мы чѣмъ надосажали тебѣ. Не отчаивайся, Господь дастъ — поправишься.
— Его святая воля! Хотѣлъ бы я замолить свои грѣхи, — началъ Лукичъ снова, и затѣмъ продолжалъ, останавливаясь по-часту; присутствующіе молчали. — Спасибо Григорію учителю; двѣ недѣли подрядъ каждый день онъ приходитъ ко мнѣ и читаетъ евангеліе. Понялъ я, что сгубилъ свою душу. Покаюсь вамъ: это я самъ хотѣлъ открыть трактиръ и спаивать васъ проклятымъ зельемъ ради своихъ прибытковъ. Хворь во мнѣ и тогда была, а вотъ о чемъ мысли имѣлъ, чѣмъ думалъ нажиться! Теперь вижу прямое указаніе Божіе… Я знаю, что міромъ рѣшено поставить часовню; нельзя ли, батюшка, упросить преосвященнаго оказать для православныхъ великую милость разрѣшить построить церковь.
Присутствующіе удивились этимъ словамъ, а благочинный замѣтилъ: «Сумма требуется не малая, — сможетъ ли набрать ее Ольховское общество?»
Лукичъ на это сказалъ: «Не откажите, православные, принять приношеніе отъ меня грѣшнаго. Весь лѣсъ, какой необходимъ на церковь и колокольницу я жертвую, — видимо Господу угодно было, чтобъ онъ съ весны остался здѣсь. Пособлю и деньгами. Помру — помяните меня!»
Находившіеся въ избѣ старики заговорили вразъ: «Благодаримъ покорно тебя, Ѳедулъ Лукичъ, благодѣтель нашъ. Во снѣ не снилось видѣть церковь у себя въ деревнѣ, да и теперь не смѣемъ повѣрить».
Вѣсть о неожиданномъ пожертвованіи разнеслась по деревнѣ, и у всѣхъ явилось праздничное расположенье духа.
Не будемъ разсказывать подробно, какъ получены были разрѣшенье преосвященнаго и планъ на церковное зданіе, какъ съ самой весны началась постройка, и шла безъ остановки; Лукичъ, сталъ чувствовать въ себѣ больше бодрости и, хотя медленно, но поправлялся; къ концу зимы онъ могъ выходить изъ избы и потомъ, съ весны, за постройкой слѣдилъ самъ.
Къ осени церковь выстроили; нужно было просить объ освященіи. На собраніи общества по этому поводу былъ заданъ кѣмъ-то вопросъ: «А какого священника дадутъ намъ?»
— Будемъ просить въ священники Маркелыча. Отъ него и школа пошла — послышались голоса. На томъ и порѣшили.
Просьбы крестьянъ были удовлетворены. Преосвященный вызвалъ въ городъ Маркелыча и посвятилъ его въ санъ священника. А освященіе церкви происходило 21-го ноября. Праздникъ былъ въ Ольховкѣ торжественный; народу съѣхалось множество. Объ ольховцахъ теперь говорили съ почтеніемъ, почти съ завистью. Еще бы: и школу, и церковь устроили у себя.
Настала новая жизнь для крестьянъ села Ольховки.
Въ школѣ Закономъ Божіимъ теперь занимался самъ отецъ Андрей. Сынъ его окончилъ ученье и на лѣто пріѣхалъ къ отцу на новоселье. Молодой человѣкъ, Василій Андреевичъ, скоро сблизился съ крестьянами; онъ часто спорилъ съ ними, увѣряя, что они сами своей пользы не замѣчаютъ: сохи ихъ никуда не годятся, бороны плохи, и о поляхъ заботы мало.
— Самъ сдѣлай лучше, — подсмѣивались крестьяне.
— И сдѣлаю, — пообѣщался онъ.
Для духовенства ольховцы выдѣлили въ полѣ нѣсколько десятинъ земли подъ посѣвъ и участокъ въ лугахъ. Василій Андреевичъ написалъ къ своему знакомому письмо, и чрезъ мѣсяцъ въ село привезли такую соху, какой крестьяне еще не видали. У нихъ имѣлись сохи съ двумя ральниками, а это была одноральничная, съ широкимъ отваломъ. Осмотрѣли ее крестьяне, приглядѣлись, какъ она идетъ по пашнѣ, рѣжетъ и отваливаетъ землю и рѣшили, что новая соха дѣйствительно лучше, чѣмъ у нихъ.
— Откуда можно достать такія сохи? — начали они разспрашивать.
— Да мы сами сдѣлаемъ, — отвѣтилъ Василій Андреичъ.
Призвалъ онъ кузнеца, показалъ желѣзныя части сохи и объяснилъ, что и какъ сдѣлать, и кузнецъ выполнилъ работу не хуже образца. Одна по одной, новыя сохи года въ два замѣнили старыя.
Въ первую же осень Василій Андреичъ уговорилъ крестьянъ прокопать двѣ канавы въ полѣ. Какъ вешняя вода, такъ и лѣтомъ отъ большихъ дождей подолгу застаивалась въ нѣкоторыхъ ложбинахъ, и земля пропадала безъ пользы. Отводными канавами она быстро стекала, и крестьяне могли увеличить свои пашни. Весной Василій Андреичъ предложилъ крестьянамъ посѣять льну больше, чѣмъ они обычно высѣвали; онъ говорилъ, что земля ихъ очень пригодна именно подъ ленъ. Хорошій урожай оправдалъ вѣрность его наблюденія.
Такъ, чего бы ни касался свѣтъ ученья, знанія, происходила перемѣна къ лучшему. Бывало, ольховцы съ завистью смотрѣли на жизнь боровлянъ, а нынѣ послѣдніе въ досадѣ на первыхъ. Ольховцы, правда, не только не разбогатѣли, но даже не сравнялись съ боровлянами по имущественному достатку; но душевная жизнь первыхъ измѣнилась во многомъ къ лучшему: у нихъ стало больше сознанія того, что добро, и что зло, въ чемъ правда, и гдѣ ложь въ житейскихъ дѣлахъ. Въ Боровой завелась вначалѣ небольшая лавочка съ мелочнымъ товаромъ; жителямъ это понравилось: они избавлялись отъ необходимости ѣздить въ городъ за всякой малостью, тѣмъ болѣе, что товары охотно отпускались въ долгъ. На торговца стали смотрѣть, какъ на благодѣтеля, а онъ, пользуясь своимъ вліяніемъ на крестьянъ, открылъ еще и трактиръ. Прошли два-три года, и уже стало трудно узнавать боровлянъ. Съ виду они жили веселѣе, но стоило зайти въ любую избу, чтобъ убѣдиться, что ссоры, брань, попреки и, вообще, злоба вошли въ обычное обращенье людей между собой. Старики старались сохранить добрые порядки, указывали на прежнее житье — трезвенное и дружное, но молодежь легко поддавалась соблазнамъ.
Года шли: деревенскія радости и невзгоды свидѣтельствовали о превосходствѣ разумной жизни сосѣдей въ союзѣ и мирѣ — по божьему. Разъ, лѣтомъ, въ самомъ началѣ жатвы надъ горною мѣстностью пронеслась грозовая туча съ градомъ: въ нѣсколько минутъ сплошь были опустошены ноля съ созрѣвшею уже рожью. Такое несчастіе привело въ великое уныніе жителей Боровой. Крестьяне потеряли нетолько годовое продовольствіе, но лишились возможности сдѣлать новый озимовой посѣвъ; а это неминуемо вело къ окончательному раззоренію. Въ запасномъ магазинѣ было пусто: общественный хлѣбъ разобрали уже въ предшествовавшій неурожайный годъ. Не видѣлось никакой возможности найти сѣмена и на сторонѣ; для покупки ихъ не имѣлось денегъ, а просить начальство о ссудѣ — времени не хватало. Пока пойдетъ переписка и доставка сѣмянъ — благопріятное время для озимоваго посѣва будетъ упущено. Созвали сходку. Сообща придумывали, какъ помочь горю, и въ отчаяніи убѣждались, что оно непоправимо. Видя безполезность разсужденій, крестьяне на мѣревались уже разойтись, но кто-то изъ нихъ предложилъ обратиться съ просьбой о займѣ сѣмянъ къ ольховцамъ, у которыхъ, въ тотъ годъ, былъ хорошій урожай.
— Чего лучше! — послышались голоса. — Да они не дадутъ намъ!
— Будемъ просить, пообѣщаемъ уплатить чрезъ годъ хоть вдвое.
— Пустое дѣло, — возразилъ одинъ старикъ. — Развѣ мы сами помогали имъ въ чемъ-либо. Что имъ за разсчетъ съ нами дѣлиться своимъ добромъ!
— Попытаемся хотя, — настаивали въ толпѣ.
— Не слѣдуетъ, — заговорили старики. — Ольховцы лишь насмѣются надъ нами.
Начался было споръ; но, такъ или иначе, а необходимость вынуждала пользоваться всякимъ случаемъ, чтобъ выйти изъ бѣдственнаго положенія. Выбрали нѣсколько человѣкъ и послали въ Ольховку. Тамъ, конечно, знали о несчастіи, постигшемъ сосѣдей, и жалѣли о нихъ, однакожъ не ожидали, что къ нимъ обратятся за помощію.
По просьбѣ выборныхъ отъ боровлянъ, ольховцы созвали сельскій сходъ. Собравшимся предстояло рѣшить важный вопросъ: слѣдуетъ ли дѣлать одолженіе крестьянамъ чужой деревни?
Въ общемъ, шумномъ сужденіи не обошлось безъ напоминаній въ родѣ того, что вотъ вы къ намъ пришли, а сами насъ не долюбливаете. На это выборные отвѣчали:
— Не поминайте старое. Подумайте: такъ ли вы жили, какъ теперь. Сами видите, что нынѣ мы уважаемъ васъ; и если отъ чистаго сердца насъ почасту увѣряете, что надо жить по любви, избавьте насъ отъ великаго горя.
Для совѣта пригласили на сходъ отца Андрея. Выслушавъ, въ чемъ дѣло, онъ сказалъ: обязательно слѣдуетъ помочь, только одно условіе предлагаю: вы ссудите имъ хлѣба на посѣвъ, но они пусть закроютъ у себя трактиръ; отъ него, по временамъ, случаются хлопоты и для насъ.
Домохозяева, бывшіе на сходѣ, это предложеніе приняли и подѣлиться сѣменами съ сосѣдями согласились.
Въ Боровой не смѣли надѣяться на благопріятный отвѣтъ ольховцевъ, и потому съ великою радостію выслушали сообщеніе объ ихъ участіи къ чужому горю.
По обстоятельному условію, заключенному между жителями двухъ селеній, начались совмѣстныя работы. Никогда прежде на поляхъ ольховскихъ не видано было столь многочисленныхъ, и такихъ усердныхъ, жнецовъ, какъ въ это лѣто. Старички, которыхъ привозили взглянуть на полевыя работы за рѣкой, плакали, умиляясь надъ тѣмъ, что имъ привелось видѣть.