Не стройте, женщины, на головахъ у себя башенъ изъ накладныхъ волосъ, не выставляйте на показъ нѣжной шеи; не покрывайте Божія лика гнусными красками, и вмѣсто лица не носите личины. Женщинѣ не прилично показывать мужчинамъ открытую голову, хотя бы золото вплетено было въ кудри, или несвязанные волосы, какъ у скачущей менады, развѣвались туда и сюда нескромными вѣтерками. Ей неприлично носить на верху гребень, на подобіе шлема, или видную издали мужчинамъ и блестящую башню. Не прилично и то, чтобы сквозь тонкій ленъ просвѣчивали твои волосы, вмѣстѣ покрытые и открытые, и сіяя какъ золото, гдѣ сбѣжало покрывало, выказывали мастерство твоей трудившейся руки, когда, поставивъ передъ собою слѣпаго наставника — бездушное изображеніе своего лица, съ его помощію писала ты свою красоту.
Если природа дала вамъ красоту, не закрывайте ея притираньями, но чистую храните для однихъ своихъ супруговъ, и не обращайте на посторонняго жадныхъ очей; потому что вслѣдъ за очами неблагочинно ходитъ и сердце. А если при рожденіи не получили вы въ даръ красоты, то избѣгайте втораго безобразія, то-есть, не заимствуйте красоты у рукъ, — красоты, которую доставляетъ земля, которую распутныя женщины покупаютъ, и покупаютъ за нѣсколько оволовъ, красоты, — которая стирается и стекаетъ на землю, не можетъ удержаться на тебѣ во время смѣха, когда веселіе приводитъ въ трепетъ ланиту, — красоты, которую изобличаютъ въ подлогѣ ручьи слезъ, увлаживающій ланиты страхъ, и уничтожаетъ капля росы. Теперь блестятъ и полны прелестей твои ланиты; но вдругъ (къ великому смѣху) являются онѣ двухцвѣтными, гдѣ темными, а гдѣ бѣломраморными. Ибо тебѣ, подсурмившаяся и подрумянившаяся, возможно ли удержать на себѣ обличаемую въ подлогѣ красоту? Она была бы прилична на неподвижныхъ статуяхъ; но у тебя накладная личина разрушается отъ многихъ причинъ. Одно тѣло дано тебѣ Богомъ, а другое есть произведеніе твоей руки; одно ветхо, другое ново. Это лугъ, на которомъ растутъ поперемѣнно цвѣты двухъ родовъ, и пріятные, и непріятные. Это двухцвѣтная одежда, по которой идутъ многія полосы. Поэтому, или не расписывай своего тѣла, или, расписавъ, постарайся сберечь; не прибѣгай къ постыднымъ пособіямъ прикрашивать свой видъ. Не трудись надъ Пенелопиной тканью, въ которой надобно ночью распускать, что соткано днемъ: будучи внутри Гекубой, не будь снаружи Еленой.
Если и достанетъ у тебя хитрости сокрыть что-нибудь отъ супруга, хотя и не удобно Божій образъ закрыть смертной личиной; то смотри, чтобы прогнѣванный Богъ не сказалъ тебѣ такъ: «Отвѣчай, чуждая Мнѣ тварь! Кто и откуда этотъ творецъ? Я не пса живописалъ, но создалъ собственный Мой образъ. Какъ же вмѣсто любезнаго Мнѣ образа вижу кумиръ?»
Но уступимъ нѣчто твоей болѣзни. Впрочемъ, если явно, что ты живописная картина, въ которой одинъ ликъ наложенъ на другой; то знай, что ты ставишь позорный столпъ, издали видный людямъ, когда пишешь одушевленный образъ Алкиноя. Твои прелести — безплодный Адонисовъ садъ, цвѣтъ полипа, письмена на пескѣ. Но походя на галку, описанную въ баснѣ, и зная, что эта птица, гордившаяся чужими перьями, вскорѣ ощипана и предана осмѣянію, какъ и ты не подумаешь о послѣднемъ позорѣ, о пагубной красотѣ? Или надѣешься, что твоя блистательная наружность не измѣнится? Но въ скоромъ времени увидишь, сколько приноситъ горестей чужая красота.
Спрашиваю, что пользы въ накладной красотѣ, когда старость покроетъ морщинами лице, дотолѣ цвѣтущее, когда дряхлыхъ членовъ нельзя закрыть никакими прикрасами, и остатокъ плоти походитъ на что-то обожженное огнемъ и вынутое изъ пепла? Тогда уже поздно оплакивать обманчивую красоту, когда оставшееся, по множеству морщинъ, не даетъ мѣста обезьянѣ. Такова прелесть подкрашенныхъ членовъ! Но поставьте теперь, превосходная, изображеніе своего лица, какимъ было оно прежде. Я не почту его вѣрнымъ, да и тебѣ прежде всего надобно пожелать, чтобъ не было глазъ ни у одного изъ тѣхъ мужчинъ, которые прославляли тебя нѣкогда и не могли отвести отъ тебя очей, когда ты съ гордою поступью расхаживала передъ ними.
Смѣха достойно и то, что стараясь утаиться отъ мужчинъ, мужчинъ же вводишь въ тайны своей красоты. Ибо тѣ составы, которыми ты восхищаешься, приготовляли мужчины — грабители собственныхъ своихъ домовъ, строители безумной своей страсти. Это изобрѣтенія не цѣломудрія, но распутства; и распутство видно во всемъ томъ, на что ты ухищряешься для мужчинъ. Разсказываютъ о гордомъ павлинѣ, что, когда, изогнувъ шею въ видѣ круга, поднимаетъ свои золотистыя и звѣздами усѣянныя перья, тогда начинаетъ привѣтливо скликать своихъ женъ: удивительно будетъ для меня, если и ты подкрашиваешь свое лице не для похотливыхъ очей.
Если ты къ супругу своему питаешь такую же любовь, какую и онъ къ тебѣ съ тѣхъ поръ, какъ цвѣтущею дѣвой ввелъ тебя въ брачный чертогъ; то сіе пріятно ему. Но если стараешься понравиться взорамъ другихъ, то сіе ненавистно твоему супругу. Лучше тебѣ внутрь дома своего скрывать прелести, данныя природой, нежели не благочинно выставлять на показъ прелести поддѣльныя. Ибо для супруга давольно и природной твоей красоты. А если красота выставлена для многихъ, какъ сѣть для стада пернатыхъ; то сперва станешь любоваться тѣмъ, кто тобою любуется, и мѣняться взорами, потомъ начнутся усмѣшки и обмѣнъ словами, сначала украдкой, впослѣдствіи же съ большею смѣлостію. Но остановись, говорливый языкъ, и не произноси того, что послѣдуетъ за этимъ. Впрочемъ, скажу за несомнѣнное, что всякая шутка женщины съ молодымъ мужчиною уязвляеть какъ острое жало. Здѣсь все неразрывно идетъ одно за другамъ, подобно тому, какъ желѣзо, притянутое магнитомъ, само притягиваетъ другое желѣзо.
О какъ бы хорошо натирать бѣлилами и румянами (и еще въ избыткѣ) не женщинъ, но тѣхъ безразсудныхъ мужчинъ, которые, ежедневно имѣя предъ собою этотъ срамъ, сами себѣ застилаютъ глаза туманомъ и услаждаются грѣхомъ! Они поражаютъ злословіемъ прекрасныхъ женщинъ, сами же своими срамными дѣлами уподобляются свиньямъ: а можетъ быть, и дѣйствительно попали бы въ темные свиные хлѣвы, если бы Цирцея помазала ихъ тѣмъ составомъ, которымъ она людей превращала въ звѣрей; ибо они не гнушаются прикрасами, и сами подкладываютъ въ огонь сухія дрова, когда надлежало бы ихъ убавлять, а не прибавлять. И есть мужья, которые стараются превзойдти другъ друга въ нарядахъ женъ, чтобы одному передъ другимъ имѣть преимущество въ неразуміи. Часто и при недостаточномъ состояніи употребляютъ они всѣ усилія, чтобы возбудитъ наглость своихъ женъ. Но ты, вѣрно, никогда не давалъ меча своего врагу и горному потоку не открывалъ пути на свои нивы.
Говорятъ, что, по похищеніи небеснаго огня, пришла къ людямъ Пандора наказать за одинъ огонь другимъ, за благодѣтельный — гибельнымъ. А чтобы она какъ можно болѣе воспламенила людей, демоны украсили ее разнообразными красотами, и каждый изъ нихъ приложилъ что нибудь отъ себя; все же это совокупивъ во едино, пустили они къ людямъ это многосложное обольщеніе, это любящее пиры, увлекательное, безстыдное, сладкорѣчивое услажденіе, эту никогда не потухающую головню. Не вѣрю я баснямъ, однако же скажу, съ твоего позволенія: не будь и ты многоличной Пандорой. Пандоринъ родъ — безстыдныя женщины. Но ты — Христовъ образъ, и сіяй цѣломудріемъ и благоразуміемъ.
Но вотъ уже не баснь; послушай моихъ совѣтовъ, какіе изреку тебѣ изъ пребожественнаго слова. Или не знаешь, какъ и древле твоего праотца обольстило своею доброцвѣтностію человѣкоубійственное древо, и какъ хитрость врага и убѣжденіе супруги и обольстили и немедленно изринули его изъ зеленѣющаго рая? Съ сего-то времени, дочь моя, такой отеческій законъ — никогда не полагаться на доброзрачность. Ибо всякая красота — для меня кратковременная прелесть; ее приноситъ весна, и тотчасъ губитъ холодная зима, или преждевременно истощаетъ болѣзнь, или истребляетъ немилосердное время, ведя за собою кругъ всепоядающихъ лѣтъ.
Очень смѣшно, когда женщина, имѣя некрасивую наружность, знаетъ это, и гордясь своимъ безобразіемъ, презираетъ Данаю. Но еще гнуснѣе (такъ говорятъ знающіе, я неспособенъ къ такому злорѣчію), когда всѣ имѣютъ общій недостатокъ, однако жъ желаютъ скрывать его одна отъ другой. Что опаснѣе такой болѣзни? Плотникъ разумѣетъ работу плотника; искусный пѣвецъ узнаетъ искуснаго въ пѣніи, и воръ видитъ вора. А женщины не хотятъ, чтобы другія понимали въ нихъ то, что сами понимаютъ въ другихъ. Такъ справедливо то, что порокъ ослѣпляетъ глаза. Но смѣшны мужчины, когда, любуясь доброцвѣтностію движущихся картинъ, оказываютъ уваженіе лицамъ, надъ которыми сами смѣются. Думаю же, что они любуются не столько картинами, сколько прихотливостію мужчинъ; чему доказательствомъ служатъ краски.
Разсказываютъ, что одинъ скитался по утесамъ, влюбившись въ пустый и не имѣющій вида отголосокъ, называемый эхомъ. А другой воспылалъ любовію къ собственному своему изображенію, и бросился въ источникъ, чтобы обнять подобіе гибельной своей красоты. И еще одна уязвилась любовію къ прекраснымъ струямъ рѣки, въ безумной страсти не могла отойдти отъ милыхъ береговъ, лобзала воду, черпала ее руками, и ловила пѣну; но и водами не могла угасить въ себѣ пламенѣющей любви. Такъ слѣпа и непреклонна любовь!
Ни мало не удивительно, если и ты расцвѣченная, розоперстая, одѣтая въ роскошныя ткани и носящая высоко голову, сведешь съ ума молодаго человѣка, и даже не одного, но всякаго, для кого расписываешь себѣ лице. Вѣрю, что одинъ мудрый мужъ своимъ искусствомъ ввелъ въ обманъ тельца, изобразивъ красками на доскѣ телицу. Необычайна такая любовь — живые звѣри стремятся къ бездушнымъ изображеніямъ! Но и ты иногда ухищряешься возбудить то же въ молодыхъ людяхъ. Орфей увлекалъ за собою звѣрей; а ты влечешь мужчинъ, у которыхъ звѣронравенъ умъ и женонеистова жизнь.
Если ты и не покоряешься плотской похоти, а служишь только похоти очей; то и эта воздушная любовь есть уже болѣзнь. Но совершенно ли ты не уязвима? Готовъ я этому вѣрить; но и то уже не хорошо, если молва приписываетъ мнѣ и не сдѣланный мною грѣхъ. Въ такомъ случаѣ, хотя сама ты и благоразумна, но многимъ другимъ дашь урокъ неблагочинія. Порокъ течетъ быстро. Другіе употребляютъ искусство, чтобы прикрыть и скверную свою жизнь; а у тебя и на цѣломудріи лежитъ какая-то чернота. Если и цѣломудренныя станутъ любить наружную блистательность; то другихъ женщинъ не убѣдишь имѣть цѣломудренное сердце.
По ученію нашего закона не дóлжно съ похотливымъ желаніемъ и очей устремлять на чужую жену: потому что безстыдный взоръ — начало безстыдной любви, и только избѣгающій такого взора избѣжитъ и грѣха. Какъ же ты, открывающая предъ мужчинами поясъ любви, сохранишь себя вдалекѣ отъ грѣха прелюбодѣянія?
Но (старость говорлива) разскажу тебѣ баснь, которая очень идетъ къ вашему позору. По одному древнему преданію, въ родѣ человѣческомъ не различалось прежде, кто хорошъ и кто худъ; но многіе, хотя были добродѣтельны, почитались беззаконниками, и на оборотъ многіе, хотя были безразсудны, слыли добрыми; самыхъ безчестныхъ людей сопровождала слава, и совершенныхъ преслѣдовало безславіе, но ни тѣмъ, ни другимъ не было правосудія. Но не сокрылся отъ Царя Бога царствующій въ мірѣ грѣхъ, и возскорбѣвъ о семъ, провѣщалъ Онъ наконецъ такое слово: «Несправедливо, чтобы слава Моя была и на добрыхъ и на злыхъ; отъ сего грѣхъ еще болѣе усилится. Посему дамъ имъ вѣрный отличительный признакъ, по которому легко узнать, кто пороченъ». Сказавъ сіе, ланиты у добрыхъ покрылъ онъ румянцемъ, такъ, что при видѣ чего либо постыднаго тотчасъ разливается подъ кожею кровь; особливо женщинъ надѣлилъ Онъ румянцемъ въ большей мѣрѣ; потому что и кожа у нихъ прозрачнѣй, и сердце нѣжнѣе. Но у злыхъ Богъ сгустилъ кровь и сдѣлалъ неподвижною во внутренности, такъ что и отъ стыда ни мало не приходитъ она въ обращеніе.
Куда же причислю тебя, изукрасившая свои ланиты? Для меня не важенъ твой румянецъ, хотя и до чрезмѣрности покрываетъ онъ твою наружность; ибо это румянецъ безстыдства, отрожденіе того румянца, который въ древности потопленъ содомскимъ огнемъ. Не расписывай себѣ лица, распутная женщина, не поддѣлывай своего цвѣта; я признаю ту одну красоту, которую дала природа; потому что богатство, оставленное мнѣ отцемъ, лучше того, которое собрала рука моя беззаконно; пусть оно мало, но обильнѣе послѣдняго. Такъ и законную жену предпочитаю любодѣйцѣ. Родныя дѣти, хотя и не красивы лицемъ, милѣе красивыхъ, но усыновленныхъ. Помня это, сохраняй тѣло свое такимъ, каково оно по природѣ, и не желай, чтобы тебя почитали инаковою, нежели какова ты въ дѣйствительности.
Кельты испытываютъ въ струяхъ Рейна, законно рожденны ли ихъ дѣти. И часто золото пробуется на угляхъ. Такъ о цѣломудріи твоего сердца заключаю по неукрашенной красотѣ твоего лица. Да не кладетъ на тебя своей печати темный веліаръ! Онъ или совершенно обратитъ тебя въ пепелъ, или очернитъ своимъ дымомъ, и за краткое наслажденіе покроетъ позоромъ. Не для благорожденныхъ дорого золото, перемѣшанное съ драгоцѣнными камнями и сквозящимъ своимъ блескомъ поражающее взоры, въ видѣ цѣпи разложенное по персямъ, жемчужнымъ бременемъ отягчающее и обезображивающее уши, или увѣнчивающее голову. Не для благорожденныхъ дороги эти золотыя одежды, эти хитрыя произведенія изъ тонкихъ нитей, то багряныя, то золотистыя, то прозрачныя, то блестящія. Не губительные для ланитъ составы, не подрумяненныя уста украшаютъ женщину. Ея красота не въ томъ, чтобы поверхъ расписанныхъ вѣждей носить черную бровь, заворачивать внутрь увлаженные зрачки, изнѣженнымъ голосомъ привлекать къ себѣ благосклонный слухъ, руки и ноги стянувъ золотыми, вожделѣнными и пріятными для тебя узами, представлять изъ себя что-то рабское, тѣло и голову умащать роскошными благовоніями (на трупы слетаются вороны)[1], жевать во рту что нибудь неупотребляемое въ пищу[2], держать въ непрестанномъ движеніи подбородокъ, и какъ бы изъ презрѣнія къ цѣломудреннымъ, изъ зубовъ и изъ увлаженныхъ устъ точить пѣну. Не восхищайся блистательностію сѣдалищъ, не старайся выказывать себя сквозь искусно сдѣланныя и сквозящія створки, высматривая тѣхъ, которые на тебя смотрятъ. Не гордись ни множествомъ слугъ, ни служанками — этими подобіями твоего сердца. Вѣстники весны — ласточки, плодовъ — цвѣты; по служанкамъ можно заключать о госпожѣ. Размысли обо всемъ этомъ. Хотя не важно неприличіе чего нибудь одного; однако же всѣ вмѣстѣ и одно при другомъ — несомнѣнная пагуба.
Одинъ цвѣтъ любезенъ въ женщинахъ — это добрый румянецъ стыдливости. Его живописуетъ нашъ Живописецъ. Если хочешь, уступлю тебѣ и другой цвѣтъ; придай своей красотѣ блѣдность, изнуряя себя подвигами для Христа, молитвами, воздыханіямн, бдѣніями днемъ и ночью. Вотъ притиранья годныя и незамужнимъ и замужнимъ! А красильныя вещества побережемъ для стѣнъ и для такихъ женщинъ, въ которыхъ производитъ бѣшенство и пометъ молодыхъ людей. Онѣ пусть и скачутъ, и смѣются безстыдно; а намъ не позволено даже и смотрѣть на распутныхъ женщинъ.
Лучшая драгоцѣнность для женщинъ — добрые нравы, то-есть, сидѣть больше дома, бесѣдовать о Божіемъ словѣ, заниматься тканьемъ и пряжей (это обязанность женщинъ), распредѣлять работы служанкамъ, и избѣгать съ ними разговоровъ, на устахъ, на глазахъ и на ланитахъ носить узы, не часто переступать за порогъ своего дома, искать себѣ увеселеній только въ обществѣ цѣломудренныхъ женщинъ и въ одномъ своемъ мужѣ, для котораго ты, съ Божьяго благословенія, разрѣшила дѣвственный поясъ. Да и вольностямъ мужа полагай мѣру, чтобы тѣмъ самымъ увѣрить его, какъ далеко ты держишь себя отъ чужихъ мужчинъ.
Да погибнетъ тотъ, кто первый началъ раскрашивать Божію тварь; потому что онъ первый примѣшалъ къ краскамъ безстыдство. Какъ иногда безстыдные скоморохи, недостойные имени мужей, выставляютъ наружу изображеніе сокрытаго внутри безобразія; и за симъ, естественнымъ образомъ, слѣдуютъ у нихъ пляски, гнусное кривлянье благообразныхъ членовъ, нравящееся людямъ безразсуднымъ: такъ и сіи женщины, надѣвъ на себя снаружи чужой образъ — этотъ смѣхотворный, а не священный покровъ стыдливости, предаются потомъ движеніямъ достойнымъ своего испещреннаго лика. У нихъ нѣтъ покоя ни дверямъ, ни ключамъ, ни зеркаламъ, ни притираньямъ, ни уборщикамъ; весь домъ приходитъ въ содроганіе. И все это отъ тщеславнаго желанія расписать себѣ лице. Но цѣломудренная красота, которая не знаетъ убранствъ, не требуетъ и такихъ безпокойствъ. Если же ты столько гордишься накладною красотой; то не можешь имѣть и здраваго понятія о красотѣ неподдѣльной. Привлекательна была наружность у Есѳири; но что было плодомъ ея чрезвычайной красоты? Спасеніе цѣлаго народа. Расписывала себѣ нѣкогда очи звѣронравная блудница Іезавель, и блудническою кровью омыла свои студодѣянія. Но отъ тебя не требуютъ утолять гнѣвъ царя; тебѣ нѣтъ доли и съ блудницами: береги же свое цѣломудріе.
Какъ не приходишь ты въ трепетъ, когда преклоняешь предъ іереями свою главу — это позорище, на которомъ появляются разныя личины? Какъ не содрогнутся эти руки, которыми ты расписывала свою достойную слезъ красоту, и которыя потомъ простираешь къ таинственной Снѣди? Даже и къ мученикамъ, въ память которыхъ усердный народъ, чтя драгоцѣнную кровь, составляетъ хвалебные лики, являешься ты съ лицемъ, обольщающимъ многихъ, подобно торжищному шуту, который влечетъ за собою по городу толпу, или подобно укротителю звѣрей, который изъ темныхъ норъ вытаскиваетъ змѣй? Послушайся моихъ совѣтовъ, женщина, и не поддавайся мысли — накладывать руку на лицо свое. Съ такими женщинами, дочь моя, не плавай на одномъ кораблѣ, не ходи на общій совѣтъ, не живи подъ одной кровлей. Другимъ предоставь излишества; а ты бойся и похвалу выслушать изъ устъ мужчинъ, — въ этомъ слава женщинъ.
Если жизнь твоя совершенно свободна отъ узъ; живи для одного Христа, отказавшись отъ всего, будь свѣтлою, мудрою, разсудительною дѣвой, и чистымъ женихомъ своего сердца имѣй Слово. А если овладѣла тобою любовь къ тому ребру, отъ котораго ты отдѣлена; то и заботься объ этомъ одномъ миломъ ребрѣ, питая къ нему добрую, благородную, а не порочную, любовь; съ другими же страстями не будь знакома и во снѣ. И ты предстоишь великому Богу, и не скроешься, если что-нибудь изнѣженное примѣшаешь къ низкому. Много свидѣтелей на то, что и при грязныхъ одеждахъ возможна не благоприличная роскошь, а при пышныхъ — благопристойность. Знай, что для тебя важнѣе одинъ рубецъ, нежели самыя глубокія раны для міролюбцевъ. Уважай бисеръ. Капля не такъ замѣтна на замаранной, какъ на чистой и одноцвѣтной одеждѣ.
Если убѣдилъ тебя этимъ; то доставилъ тебѣ пользу А если ты рѣшилась устоять въ своемъ; то вдвое еще блистай, когда хочешь, и золотомъ, и янтаремъ, и серебромъ, и слоновою костью. Дозволяю это новописаннымъ красотамъ. А у меня приготовленъ столпъ, и я сдѣлаю на немъ надпись; приходи сюда всякій, кому угодно, и любуйся этой красотою.
