НА ВЕЧЕРАХ ПАМЯТИ МАЯКОВСКОГО
правитьДОРЕВОЛЮЦИОННЫЙ МАЯКОВСКИЙ
правитьДОКЛАД В КОМАКАДЕМИИ
правитьПроследить творческий путь Маяковского от первых шагов поэта до первых ударов Октября — такую задачу поставил перед собой т. Бескин, выступивший на днях с докладом в Комакадемии. — Основной тон, который окрашивает все творчество Маяковского, и ощущается уже в самых ранних его произведениях, --сказал тов. Бескин, — это — отвращение, презрение, наконец ненависть к буржуазному обществу, к его государственному и бытовому укладу. Вначале это отношение поэта к действительности ставит его на позицию эпатирования буржуазии, проявляется даже в своего рода виверском раздражении, и не поднимается выше критики внешних отвратительных черт буржуазного общества. Синтетический портрет господствующего класса дается поэтом в самых отвратительных чертах. Это — некое существо, «неведомое ни на суше, ни в пучинах вод», которое «старательно работает над телячьей ножкой» и у которого только «колышатся спадающие на плечи мягкие складки лоснящихся щек». Это — «сытые морды» тех, гибели которых уже жаждет поэт, хотя он еще и не знает, откуда гибель придет и кто будет могильщиком угнетателей.
Из года в год отвращение и протест укрепляются в сознание поэта. Они принимают форму анархического бунта, в котором Маяковский выступает как представитель люмпен-пролетариата, как вожак и заступник тех, кого общество бросает на дно.
Он не осознает ни тех причин, которые приводят к деклассации некоторые слои городского населения, он еще не может скрыть причин, обусловливающих отвратительный облик современного ему общества, он еще не видит, наконец, и людей, в ряды которых он должен стать, чтобы успешно бороться с ненавидимыми им «жирными». Но он уже способен к более широким обобщением, которые находят свою поэтическую форму в «Гимнах», написанных в 1913 году. 1913 год — переломный в творчестве поэта. Здесь Маяковский обрушивается на буржуазное право, олицетворяемое ям в «унылых судьях», «злобно забившихся под своды законов», на буржуазную науку, которой «не нудно, что растет человек глуп и покорен», на отталкивающую сытость и благополучие угнетателей.
Наконец: бунтарские настроения Маяковского переплескиваются через критику отдельных установлений буржуазного общества и возвышаются уже до протеста против всей системы капитализма в его «человеке». В буржуазном государстве человек задавлен, человек беспомощен, человек унижен. У него «на мозгах верхом закон, на сердце — цепь: религия». Поэт уже скептически относится ко всяким половинчатым реформам, ко всякому либеральничанию, которым любила кокетничать буржуазная интеллигенция. Доллар, золото, капитализм — вот корень и причина, с которыми надо бороться. Здесь революционность Маяковского уже приобретает вполне ощутимые формы.
Характерно, что для дореволюционного Маяковского город, столь воспевавшийся западными футуристами, представляется чем-то отвратительным и нелепым. Глупый предрассудок считать, что Маяковский — певец города. Он ненавидит улицы, провалившиеся, как нос сифилитиков, автомобили, для которых он не находит иного образа, как «рыжие дьяволы», он призывает: «Бросьте города, глупые люди!» Свое завершение его ненависть к буржуазному городу получает в трагедии «Владимир Маяковский», этом по-гофмански мрачном произведении, где Маяковский пользуется даже Бодлеровскими тонами, чтобы изобразить всю кунсткамеру кошмаров, которую он находит в капиталистическом городе. И только после революции поэт находит слова для положительного описания города уже пролетарского государства. Недальновидные критики, вроде Полонского, а вслед за ним и Шенгели, обвиняют Маяковского, пресловутом «ячестве», в том, что центром всего мира он видел самого себя, и никак не пытаются объяснить это обстоятельство. Между тем «ячество» Маяковского становится нам совершенно понятным, если мы примем во взимание, что Маяковский был одиноким бунтарем, что он не видел, на кого опереться в своем протесте против буржуазии, что он принужден был вызывать на бой буржуазное государство один на один и еще не понимая системы и методов борьбы, волей-неволей олицетворял в себе все силы, призванные уничтожить его врага. Чувствам одиночества поэт отнюдь не гордится, хотя он и любуется собственной мощью, поддерживая этим силы для борьбы: «Я одинок, как последний глаз у идущего к слепым человека». И часто ощущение собственной беспомощности неминуемо подступает к поэту: «В какой ночи, бредовой, ненужной, какими Гофманами я зачат — такой большой и такой ненужный».
Неверно было бы думать, что только после революции Маяковский сумел опознать «что к чему», ибо уже с 1913 года в творчестве Маяковского мы видим стремление осознать себя как поэта, которому впоследствии суждено стать подлинным союзником пролетариата. Уже в ранние годы творчества он мечтает о том, чтобы быть представителем каких-то масс (пусть он не знает еще, что это за массы), чтобы найти «язык, родной всем народам».
Ярким документом настроений Маяковского до революции является его «Война и мир» эта антимилитаристская поэма, "написанная в момент расцвета воинствующего русского патриотизма. Здесь Маяковский становится в ряды пораженцев, хотя и идет дальше пацифистских настроений. Человек должен жить и нельзя его закапывать заживо в могилы траншей и блиндажей. Война отвратительна и «никто не просил, чтобы была победа родине начертана». Да и на чорта эта победа, если результат войны — прежде всего трупы и калеки. Маяковский не доходит до вывода, что пушки, калечащие людей, должны быть обращены против организаторов бойни. Это он понял уже после Октября.
Таким образом ненависть к буржуазии, к буржуазному городу, черты правильного понимания уклада и быта буржуазного государства, черты антимилитаризма ставят Маяковского уже до революции в ряды поэтов, идущих к пролетариату, хотя и не слитых с ним в общей работе и общим мировоззрением.
Многие критики и ходячая литературная точка зрения тесно связывают Маяковского с футуризмом, не только русским, но и европейским. Это совершенно неправильно. Западно-европейский футуризм был поэтическим выражением идеологии капитализма, боровшейся с остатками феодальных традиций. Этот футуризм характерен своими восторгами перед большим городом, своим культом быстроты, динамизма, своими патриотическими и милитаристскими настроениями, и, наконец, захватническим культом личности призванной направлять буржуазную промышленность и буржуазную политику. Все эти черты чужды творчеству Маяковского. Вместо восхваления города, мы видим, ненависть в нему, вместо милитаризма — пацифизм, и даже динамизм особенно разворачивается у Маяковского только после Октябрьской революции. Маяковский совершенно далек от футуризма Маринетти, этого пророка фашистской идеологии. Также трудно наморить Маяковского и меркой русского футуризма, который представлял собою конгломерат совершенно различных художественных направлений.
«МРАМОРНАЯ СЛИЗЬ»
правитьО ВЕЧЕРЕ В КОНСЕРВАТОРИИ
правитьА. В. Луначарский во вступительном слове попытался дать вечеру правильную установку. К сожалению, дальнейшее ведение вечера ей не соответствовало.
— Мы, по существу говоря, еще не приступили к изучению творчества Маяконского, — сказал А. В. Луначарский. — Поэзия Маяковского — вещь настолько большая, что еще долго будет привлекать к себе внимание самых различных сторон.
Важно, чтобы мы, его современники, возможно скорее отдали себе отчет в том, чем был Маяковский. Но из этого не следует, что мы должны сделать это торопливо. За теми надгробными словами, которые произносились в первом приступе горя, должна последовать серьезная, глубокая, вдумчивая оценка. Будем остерегаться обобщающих характеристик. Мы должны говорить о Маяковском не с точки зрения злободневности темы, а учтя всю огромную общественную и литературную ценность его творчества и тщательно его изучив.
С воспоминаниями о первых литературных шагах В. Маяковского выступил В. В. Каменский. Он рассказал о первом выступлении футуристов в Московском Политехническом музее.
На этом вечере вместо принятых тогда фраков и визиток на Маяковском красовалась желтая кофта. На лбу В. Каменского — нарисованный аэроплан — «знак мировой динамики». «Знак чутья» — цветная собачка — украшала щеку Д. Бурлюка.
— Почему вы в желтой кофте? — спрашивали из публики.
— Специально для того, чтобы не походить на вас, — отвечал Маяковский.
Но он не только эпатировал публику; своеобразным костюмом, и с необычайной силой громил с эстрады мещанскую эстетику бальмонтовского «Лебедя умирающего» и северянинской «Кареты куртизанки».
О Маяковском, как агитаторе, говорил Р. Абих. Эпилог поэмы «Про это» читал Н. Асеев. С. Кирсанов прочел главу из поэмы «Ленин». А. Безыменский прочитал 2-ю главу из поэмы «150.000.000».
Артист И. Ильинский читал «Солнце». Артист А. Кторов — «Ужасную фамильярность» и «Маруся отравилась».
Б. Малкин сказал о политической активности и чуткости Маяковского.
В. Шкловский напоминает, что Маяковский, придя из живописи в поэзию, произвел в ней переворот, изменив поэтический образ и разрушив русский тонический стих.
Он жил в жестокую эпоху, которая не имеет временя жалеть. На диспутах, и, в частности, на недавнем диспуте о постановке «Бани», с Маяковским говорили «как с медным», не заботясь о том впечатлении, какое производит на него общее непризнание.
Речи ораторов были малосодержательны. Публика была недовольна.
О поэте Маяковском пора заговорите серьезно, а не устраивать «вечера импровизаций», которые не дают широкому читателю ни знаний о Маяковском, ни ощущения его творчества.
ПОМЕНЬШЕ ТАКИХ ВЕЧЕРОВ
править8 мая 1930 года МАПП устраивала вечер им. Маяковского, совместно с районными литературно-творческим кружками.
Этот вечер ничего не дал.
В тезисах Гроссман-Рощина не было конкретных выводов о Маяковском.
Поменьше таких нелепых вечеров, которые ничего конкретного не дают. Поэтому: МАПП нечего замыкаться в такие узкие рамки, ограничиваться Гроссман с Рощиным да районными кружками. Необходимо вынести творчество Маяковского на рабочую аудитория, устроить диспуты на фабриках и заводах.
Рабочий фабрики им. Свердлова
МЫ, БЬЕМ ТРЕВОГУ
правитьМаяковский — поэт масс. Самое глазное для него было несомненно массовость. "Пресловутые «марксистские» критики называли массовость Маяковского снижением с поэтических высот, а по-нашему — это под’ем от кружка высоко-квалифицироважиых читателей до тысячной аудитории слушателей, до миллионной массы читателей.
Поэта не стало… и полился журчащие ручей умиления, жалоб, крокодиловых слез и даже «стихов заупокойный лом с прошлых похорон». Повидимому, это тоже попытка «популяризовать» поэта. Организуются вечера памяти Маяковского. Какова их цель? Посмотрим факты.
27 апреля (клуб КОР) назначен вечер памяти Маяковского. Большой вечер, как извещали объявления газет и афиши. Начало вечера затянулось на целый час; «Знаменитости» отсутствовали. Не было обещанных выступлений тт. Луначарского, Феликса Кона и многих других. Поэтов тоже почти не было. Пришел один неугомонный и неутомимый С. Кирсанов. Программа сорвана… вечер прошел вяло — не оставлял у рабочего слушателя никакого впечатления о большой работе Маяковского.
12 мая в большом зале Консерватории тоже происходил вечер памяти Маяковского. Публика здесь солидная, как и цены на билеты. Она пришла посмотреть и послушать «знаменитостей». На сей раз они в сборе. И их слушают. Но вот когда выступает парень-комсомолец из бригады им. Маяковского — публика не желает его слушать. Парень не может творить красиво, но, зато говорит дельно. До этого нет дела публике. Она шикает и свистит. Очевидно, для публики из консерватории совсем не важно творчество поэта-трибуна.
Мы спрашиваем:
Для кого устраиваются вечери памяти Маяковского? Для тех, кто не признавал и не хочет признавать поэта? Или для тех, кому все свое творчество посвящал он.