Увы! увы! Какихъ золъ исполнены злые! Но они бѣдные и не знаютъ даже этого, не знаютъ, чтобы къ своему спасенію воспользоваться чѣмъ-нибудь, или словомъ какимъ, или совѣтникомъ, или памятованіемъ о Богѣ; а все это — врачевства для недужныхъ. Но вотъ жалкая болѣзнь! Они почитаютъ себя совершенно здоровыми. Такъ помѣшанные въ умѣ и изступленные самое разстройство ума признаютъ его крѣпостію, и безъ крыльевъ летаютъ, безъ воловъ пашутъ землю, не имѣя вблизи себя воинской дружины подаютъ другимъ помощь, не плывя плаваютъ, одни безъ противника вступаютъ въ борьбу, обогащаются, царствуютъ, выигрываютъ тяжбы; и все это — дѣло болѣзни. А посовѣтуй что нибудь, скорѣе самъ потерпишь зло, нежели убѣдишь словомъ, чтобъ попользовались какимъ нибудь врачевствомъ отъ недуга. Ибо кто станетъ лечиться и искать спасенія, когда увѣренъ, что онъ не боленъ, но здоровъ? Больному свойственно заботиться о врачеваніи, но больному не до крайности. А кто праведника почитаетъ больнымъ, тотъ прійметъ ли его совѣтникомъ въ страданіи?
Ты богатъ и употребляешь всѣ мѣры, чтобъ никто не былъ тебѣ сосѣдомъ. Хочется тебѣ завладѣть полемъ; но оно принадлежитъ ближнему, а не тебѣ, — и это бѣда! Надобно, чтобъ на тебя одного всѣ смотрѣли. Если тѣлу твоему нанесенъ ударъ, это ужасно. Что ни есть у ближняго, все — гвоздь тебѣ въ глазу. И хорошо, если бы это было такъ дѣйствительно! Тогда, можетъ быть, пересталъ бы ты пожирать непрестанно все больше и больше, какъ пламень, какъ горный потокъ, какъ заразительная болѣзнь, не останавливаемая никакою преградой. По моему мнѣнію, тебѣ нѣтъ никакой пользы въ томъ, что имѣешь уже у себя, пока не будетъ пріобрѣтено тобою что нибудь изъ желаемаго. На помощь рукамъ готова у тебя и клевета. Понесъ я потерю? — Ты мой заимодавецъ, а вскорѣ потомъ и мой истязатель. Грозятъ пытки, оковы; бѣдному жаль своего тѣла; все отдаетъ, только бы избавиться, и не хотя щедръ на все что ни есть у него. Что жъ, развѣ не обязанъ ты отчетностію по службѣ въ городѣ, или на кораблѣ? Еще не другъ ли ты морскому разбойнику? И называютъ тебя по имени, какого не бывало на свѣтѣ только бы устрашивъ попользоваться отъ тебя чѣмъ нибудь. Да и волъ твой сдѣлалъ когда-то обиду моимъ воламъ. — Что жъ это за обида? скажи мнѣ. — Волъ такого бѣдняка, а мычалъ громче, и еще какъ будто вызывалъ на драку, или уже и одолѣлъ. И тѣнь отъ твоихъ деревьевъ, падая на мои дерева, причиняетъ имъ вредъ. И мальчикъ твой ходилъ по моему полю. Терпи, или представлены будутъ на это свидѣтели; и тогда пропали у тебя и волъ, и мальчикъ, и садъ. Это — открытое насиліе. А если злый человѣкъ по случаю и уменъ; то его выдумка еще правдоподобнѣе. Принявъ на себя видъ заступника другихъ, не допускаетъ сдѣлать какое нибудь зло, но покровительствуетъ людямъ, чтобъ поработить ихъ, и потомъ пожираетъ, какъ левъ, который, отогнавъ звѣрей отъ бѣднаго животнаго, не оказываетъ ему милости, но самъ прибираетъ къ себѣ какъ легкую добычу.
Для чего изнурять себя? Простое дѣло — довольствоваться тѣмъ, что имѣешь. А при неумѣренномъ пріобрѣтеніи великъ и трудъ: ссоры, тяжбы, обманы, ложныя клятвы, кромѣ же всего прочаго заботы, какъ мгла, всегда приносятъ имъ что-нибудь чуждое. Если ты, сидя за столомъ съ людьми, которые не ниже тебя чиномъ, не наблюдаешь мѣры и огорчаешь тѣмъ, что полными горстями хватаешь всего; то не похвалятъ тебя. То же надобно сказать и о пріобрѣтеніи; потому что жадность вездѣ отвратительна. Но не такъ представляется тебѣ, у котораго разумъ подавленъ. Однимъ уже владѣешь, другаго желаешь, третьяго надѣешься; а для инаго есть у тебя сводчики и подговорщики въ родѣ тѣхъ, которые услуживаютъ растлителямъ плоти. Ты чтишь золото; снѣдь мóли — одежды похоронены у тебя въ сундукахъ; всегда окруженъ ты скупщиками хлѣба, торгуешь самымъ безвременьемъ. Одни плачутъ, другіе питаются надеждой; потому что надежда есть легкая греза на яву. А ты на однѣ житницы кладешь печать, а другія предусмотрительно открываешь, соображаясь, какъ думаю, съ теченіемъ обстоятельствъ. Увы! увы! Ты берешь подать съ несчастія бѣдныхъ, собираешь плоды съ чужаго невзгодья; затруднительное положеніе другихъ для тебя своего рода жатва.
Кто же ты, отваживающійся на такія дѣла? Почему такъ поступаешь? И на что надѣешься? Можетъ быть, настоящая ночь застигнетъ тебя уже мертвымъ, похитивъ изъ среды всего тобою вожделѣваемаго. Какъ это ужасно! Другіе все, и тѣло, и имущество приносятъ въ даръ Богу, отъ Котораго все; а ты всего домогаешься, все тебѣ надобно имѣть. Что же пріобрѣтаешь? Какія страшныя сокровища? У тебя на столѣ груды снѣдей; это отрада узкой гортани, о которой всѣ твои заботы; у тебя надменіе чрева, болѣзнь пресыщенія; ибо таковы плоды неумѣренности въ пищѣ; у тебя огромные домы, въ которыхъ большая часть стоитъ пустою, съ золотыми потолками, и блещущіе картинами; у тебя слуги, наряженные на подобіе женщинъ; у тебя тѣнистыя и прохладныя убѣжища; у тебя пьянство, лики поющихъ, дружныя рукоплесканія, при которыхъ растлѣвается красота образа Божія. Ты надмеваешься своимъ блескомъ, передъ всѣми въ городѣ высоко носишь свою голову, хвастаешься высокостію своего чина; а чины — это борьба зависти и самовластія. Ибо никто не дозволяетъ другому думать о себѣ высоко, но самъ себя ставитъ выше всѣхъ, и заносится предъ другими больше, чѣмъ у змѣи одинъ рядъ чешуи надвинутъ на другой. Но пусть такъ! Что же еще у тебя драгоцѣннаго? Роскошь женщинъ въ убранствѣ дорогими камнями и золотомъ, которые то сплочены вмѣстѣ, то блестятъ отдѣльно; цѣпи на рукахъ и ногахъ — это пріятное бремя, не для доброй цѣли помогающее красотѣ, которая домогается того, чтобъ нравиться многимъ мужчинамъ.
Что же еще? Можетъ быть, хочешь оставить дѣтей богатыми и владѣтелями пріобрѣтеннаго отцевою наглостію. Это значило бы еще что нибудь если бы сбылись твои надежды. А теперь никто не знаетъ, гдѣ сотлѣетъ твой прахъ, и до чего прострется вредъ пріобрѣтенія. Ты трудишься, и по долгу, можетъ быть, не спишь, и ночи наравнѣ съ днями проходятъ у тебя въ заботахъ; отъ того больше имѣешь горестей, нежели наслажденій; берешь грабительскій ростъ, изъ одного роста выращаешь другой, и сколько съ чего взять, высчитано у тебя по пальцамъ. Но это сберегается не для тебя, и не для кого ты надѣешься, а достанется кому нибудь, можетъ быть, человѣку для тебя стороннему, и то еще хорошо! Случится, что достанется и твоему непріятелю, — одному изъ тѣхъ, которые худо говорятъ о тебѣ и о твоемъ добрѣ, которыхъ ты не удостоивалъ даже своимъ кускомъ. Можетъ быть, одинъ изъ потерпѣвшихъ отъ тебя зло, тотъ, кто тебя и домъ твой со слезами и воплемъ орошалъ соленымъ питіемъ, будетъ питаться чужими трудами, какъ жирный и по верхамъ смотрящій пѣтухъ, не одобряя многаго въ томъ, что теперь изображаешь на стѣнахъ дома, а съ наслѣдникомъ твоимъ, если и встрѣтится, не разломитъ и хлѣба. Такъ суетны мечты человѣческія! Для этого, если можешь что выдумать, присовокупляй къ пріобрѣтенному, мучь себя, дѣлай насилія, не оставляй безъ испытанія никакихъ худыхъ мѣръ, обыщи глубины земли и моря стриги, какъ говорится, и съ мертвыхъ волосы, пожри мрежи (Авв. 1, 16), покланяйся рукѣ своей, которая столько собрала тебѣ золота, для прибыли ни во что поставь все, и враговъ, и друзей, и родныхъ, и благодѣтелей.
Это ничѣмъ не разнится отъ морскаго отлива, или отъ Харибды, поглощающей пловцовъ. Еще немного, и богатство будетъ изблевано, потечетъ, какъ излишнее бремя изъ пресыщеннаго чрева. Еще немного подождать, и наступитъ судъ, или еще здѣсь, что гораздо лучше, или если не здѣсь, то въ будущей жизни. Прекрасная нищета предпочтительнѣе худо пріобрѣтеннаго богатства. Лучше быть смиреннымъ, нежели надменнымъ и болѣзнь почитать здоровьемъ.
Надобно бы, чтобъ все у тебя, какъ разсказываютъ о Мидасѣ, обращалось въ золото, чтобъ и тебѣ потерпѣть одинакую съ Мидасомъ участь, и за худое желаніе справедливо мучиться голодомъ. Между породами ехиднъ, какія водятся въ египетской пустынѣ, есть такъ называемая дипсада. Каково ея угрызеніе, показываетъ самое наименованіе. Оно дано гаду по той неутомимой жаждѣ, какою страдая умираетъ угрызенный. Кому сообщился этотъ ядъ, тотъ, встрѣтивъ рѣку, съ отверстымъ ртомъ весь погружается въ нее, и пьетъ, пока не расторгнется его внутренность отъ принятаго внутрь бремени, и только вмѣстѣ съ жизнію прекращается жажда. Не знаю, слыхалъ ли ты, любезный, что нѣкогда небо дождило хлѣбъ народу, когда шелъ онъ по пустынѣ, въ которой, какъ и естественно, не было средствъ къ пропитанію? Этотъ даръ, какъ Божій, подаваемъ былъ щедро и неоскудѣваемо. Но неумѣренныхъ постигло и наказаніе; всякій излишекъ тотчасъ дѣлается смраднымъ; а мѣрою служила потребность дара. Справедливо было бы, чтобъ то же самое случалось всегда со всякимъ несправедливымъ человѣкомъ, то есть, чтобъ онъ, или разсѣдался отъ сильнаго своего желанія, или вмѣстѣ съ своимъ неправеднымъ пріобрѣтеніемъ дѣлался смердящимъ. Это одно, можетъ быть, остановило бы такихъ людей!
Что жъ? Почему не пустишь въ прибыльный оборотъ и собственнаго своего тѣла? Почему не изберешь жизни начальника разбойниковъ, не подламываешь стѣнъ, не тревожишь гробовъ, если у тебя одна забота — разбогатѣть, а какъ и откуда, о томъ вовсе нѣтъ слова? Есть мѣра красотѣ, есть и зрѣнію, и бѣгу, и силѣ, и пѣнію, и пляскѣ, и рѣчамъ: все что дѣло труда, а не хищничества. А пріобрѣтенію нѣтъ никакой мѣры. Но чужій овладѣваетъ имуществомъ трудившагося, и пріобрѣтавшаго честно, или законно получившаго отеческое наслѣдство, овладѣваетъ тотъ, въ комъ немного остается дыханія жизни, кто, можетъ быть, не успѣетъ и узнать всего, что поступило въ его собственность.
Не отдать ли тебѣ одному цѣлую землю? Но если отдадимъ это, не останется ли еще чего? Что будешь ты дѣлать? Не употребишь ли усилій пріобрѣсти и то? Непрестанно будешь трудиться; потому что ты нищій, пока не получилъ остальнаго? Но ты на чемъ нибудь остановишься! Подумай же объ этомъ теперь. Можешь пользоваться своею собственностію; а если не знаешь мѣры, то знай, что подливаешь ядъ во все, что ни имѣешь теперь у себя. Все, что приходитъ къ тебѣ неправедно, — огонь для тебя; оно губитъ съ собою и то, къ чему присовокуплено. Какъ не утоляетъ жажды морская вода, и любви — продолжительное зрѣніе на любимый предметъ, напротивъ того любовь воспламеняется вдвое: такъ для ненасытныхъ пріобрѣтаемое ими дѣлается отравой, которая непрестанно возбуждаетъ въ нихъ пожеланіе еще большаго.
Любителямъ спокойной жизни, или и бѣднымъ далъ бы я совѣтъ — пожертвовать чѣмъ нибудь людямъ злонравнымъ, какъ звѣрямъ бросаютъ пищу, или какъ бѣсамъ суевѣрные люди дѣлаютъ возліянія, если бы только такимъ средствомъ можно было пріобрѣсти спокойствіе, и стало наконецъ возможнымъ имѣть у себя нѣчто даже бѣднымъ, которые непрестанно трепещутъ и одной тѣни злыхъ людей. Но теперь исключая однихъ злыхъ, отъ всего знаю врачевство, напримѣръ: отъ голода — пищу, отъ невоздержанія — скудость, отъ водяной болѣзни — выпускъ воды, отъ чужаго глаза — тму, отъ слезъ — разсудительность или друга, отъ скорби — время; и пловцамъ въ затрудненіи спасительны показавшійся на берегу огонь или пристань, и утомившемуся — умащеніе членовъ. Но для порочныхъ нѣтъ другаго врачевства, кромѣ Божія суда и ранъ. Но и того не чувствуютъ злочестивые, въ пресыщеніи презираютъ они и судъ. Содѣйственникъ ихъ покрываетъ имъ умы мракомъ, а хребетъ — мѣдью, чтобъ, подобно желѣзной наковальнѣ, не умягчался и среди бѣдствій.
Они тотчасъ прибѣгаютъ къ примѣрамъ. Что сіе значитъ, Христе мой? Для чего Ты людямъ порочнымъ даешь видѣть преткновенія добродѣтельныхъ, чтобъ въ нихъ находили они убѣжище своему злонравію? На доброе дѣло, хотя оно и велико, никто не обращаетъ вниманія; а худое дѣло, какъ оно ни мало, для людей безразсудныхъ и злонравныхъ дѣлается какою-то вывѣскою. Для добрыхъ дѣлъ они — желѣзо, а для худыхъ — воскъ, и легко отпечатлѣваютъ на себѣ все худое. Я не цѣломудренъ, говоритъ порочный. Чтожъ жъ, развѣ не найдутся мнѣ подобные? И увы! Онъ наименуетъ кого-нибудь изъ мудрыхъ. Я убійца? Что жъ, развѣ и въ этомъ не найдутся мнѣ подобные и изъ древнихъ, и изъ новыхъ? Я обогащаюсь неправедно? А иный захватывалъ во власть свою цѣлые народы и города. Кто же не знаетъ, сколько хуже клятвы отреченіе? И потому выставляетъ на видъ чье нибудь отреченіе, чтобъ прикрыть тѣмъ свои меньшія раны.
На это хочу сказать тебѣ одну баснь (если только и среди бѣдствій можно шутить), баснь очень приличную твоимъ лжеумствованіямъ. Смѣялся нѣкто надъ совою. И сова отъ каждой насмѣшки увертывалась ловкимъ отвѣтомъ. Какая у тебя голова! говорили ей. А какова у Дія? отвѣчала она. — Какіе свѣтлые глаза! — Точно какъ у свѣтлоокой. — Голосъ не благозвученъ! — А у сороки еще не благозвучнѣе. — И ноги тонки! — А каковы тебѣ кажутся у скворца? — Но безъ труда отразивъ все это, какъ ни была умна сова, уступаетъ въ одномъ. Ей говорятъ: ты такая умная, посуди же: у каждаго есть что нибудь одно; а у тебя все вмѣстѣ, и все черезъ мѣру, и глаза свѣтлы, и голосъ грубъ, и ноги тонки, и голова велика. И дорогая сова, выслушавъ это, пошла со стыдомъ.
А отъ тебя не дождешься и сего, напротивъ того птица въ баснѣ гораздо умнѣе тебя. Все есть въ одномъ; — въ томъ и бѣда твоя. Разъ или два увлечься и пасть, и притомъ въ чемъ нибудь неважномъ, — это еще извинительно. Уступимъ нѣчто и омраченію плоти. Ни въ чемъ не претыкаться свойственно единому Богу. Но падать намѣренно, хвалиться худымъ дѣломъ, падать многократно, падать въ пороки важные, и не стыдиться сего, но смѣяться надъ этимъ, не хотѣть уцѣломудриться и наказаніями, какими вразумляются люди самые жалкіе, но съ открытой головою кидаются въ опасность, — это самая ужасная и злокачественная болѣзнь. Разсмотри свои дѣла, разсмотри и то, что тебѣ предписано дѣлать и не дѣлать. А въ тѣхъ дѣлахъ обрати вниманіе на время и на то, чему они служатъ образомъ. Тогда вѣра едва начиналась; люди, какъ младенцы, имѣли нужду въ поддержкѣ и въ нѣжной пищѣ; потому и падающіе находили себѣ извиненіе. Но тебѣ не простительно падать; потому что ты принялъ совершенное слово, и Христосъ много пострадалъ за твои грѣхи. Напротивъ того, тебя за прежнія грѣхопаденія ожидаетъ казнь. Что говорю: за прежнія? И за тѣ, въ которыя ввергаешься нынѣ.
Не упоминаю еще о тамошнихъ надеждахъ; правосудіе находитъ многое, чѣмъ наказать и здѣсь. У тебя есть домъ, жена, дѣти, есть еще что-нибудь особенно любезное (ибо при всемъ своемъ самолюбіи привязанъ ты къ этому), а также самое имѣніе, роскошь, свобода, и въ заключеніе всего собственное тѣло твое. А посему, имѣя у себя это, то-есть, такое бремя жизни, плыви осторожно.
«Но что же? Развѣ и у тебя нѣтъ болѣзней и бѣдствій? Не скудна ли и не бездомовна ли и твая жизнь?» Опять ты хватаешься за чужія бѣдствія. Что тебѣ до этого? Это мои несчастія; потому что самъ ты называешь ихъ несчастіями. Ужели ты, страдая, менѣе чувствуешь болѣзнь, если страдаетъ въ одно съ тобою время и ближній? Но послушай еще: у насъ съ тобою и страданія неравны. Изъ этого иное самъ я избралъ для себя, а не по неволѣ стражду. Добровольно хочу быть нищимъ и скитальцемъ, чтобъ освободиться отъ узъ и не на землѣ имѣть свое постоянное жилище. Для тебя все это дорого, а для меня напротивъ. Не ставь же льву въ образецъ долгохвостую обезьяну. Ты почитаешь это бѣдствіемъ? Оно и дѣйствительно для тебя бѣдствіе. А для меня, хотя и болѣзненно, потому что и я, какъ человѣкъ (не отрекусь отъ этого), имѣю перстный составъ, ношу въ себѣ слѣды древа и доставленнаго имъ удовольствія, однако же я переношу это, и даже терплю съ любовію. Мое страданіе лучше твоей крѣпости. Посмотримъ еще на сіе и такъ. Оба мы терпимъ зло. Но твое страданіе есть наказаніе за твое злонравіе. Твой обвинитель — твоя нравственность, это горькое, внутреннее и ясное доказательство. А для меня бѣдствіе есть нѣкоторое очищеніе даже и отъ случайнаго очерненія. Не говорю еще о томъ, что огорчительное бываетъ иногда испытаніемъ и борьбою, въ которой за побѣду можно получить вѣнецъ.
Какъ выслушаешь это? Какъ воспользуешься моими словами? Ни одинъ человѣкъ, если онъ въ здравомъ умѣ, не обманываетъ врача; иначе болѣзнь непримѣтно погубить его. И то и другое — недугъ, и презрѣть Бога, и подавленному бременемъ пороковъ потерять надежду на милость. Но прійми мое слово, и не подвергнешься ни которому изъ сихъ недуговъ. И презрѣніе, и отчаяніе въ надеждѣ — равно худы. Богъ — Судія, но и Отецъ. Ты боишься Его, какъ судіи, но смѣло надѣйся на Него, какъ на милосердаго. Открой свою болѣзнь, проси спасенія, пролей слезы на раны свои. Подавай и нищимъ, прекраснымъ твоимъ заступникамъ; они богато отдариваютъ насъ тѣмъ именно, въ чемъ имѣемъ мы нужду, то-есть, Божіимъ милосердіемъ и упованіемъ на Бога. Но если подаешь имъ, то подавай изъ своего, а чужимъ не покрывай ни Святой трапезы, ни нищаго. Нищій есть твореніе Божіей руки, а потому не долженъ быть презираемъ; и Святая трапеза — досточтима. Не обманывай Бога, какъ недальновиднаго Судію, чтобъ Онъ еще больше на тебя не прогнѣвался. Ты учишь красть искоренителя кражи.
Если убѣдительно это для тебя; тѣмъ лучше. А если не убѣдительно, то перестань, по крайней мѣрѣ, хотя уже и поздно, дѣлать насилія. Во всемъ, и въ добромъ и въ худомъ, есть своя сытость. Я похвалю въ тебѣ и это; потому что для порочнаго весьма важно — остановиться въ порокѣ.
Пріймешь ли это или не пріймешь; но напомню тебѣ гробъ. Это — предѣлъ всѣхъ худыхъ дѣлъ; и у тебя будетъ такой же конецъ, какъ и у всякаго, хотя пройдешь за Иракловы столпы, или за каспійскія ворота, присвоивъ себѣ достояніе и ближнихъ, и сосѣдей. И твою могилу, какъ думаю, раскопаетъ кто-нибудь подобный тебѣ нравомъ, съ твоей походки перенявшій ходить криво, еще худшій ученикъ такого мудраго учителя.
Помни также неотвратимый и грозный день, за которымъ и мракъ, и пламень, и тартаръ — эти истязанія здѣшнихъ худыхъ дѣлъ для отысканія въ насъ образа Божія, который заваленъ сѣтями змія и хитреца, обольщающаго насъ зловреднымъ сластолюбіемъ.
А я домогаюсь, какъ мнѣ избѣжать бѣдствія, на какихъ спастись крыльяхъ, въ какихъ глубинахъ земли и моря, или какими ухищреніями, и въ какомъ концѣ вселенной, какимъ обложить себя мракомъ, или облакомъ вмѣсто покрова, какими молитвами умилостивить Бога? Вездѣ для меня три эти бѣдствія — и время, и мѣсто, и удобный случай ко грѣху. Поставлю передъ собою Божій законъ. Какой же именно? Переходите изъ города въ городъ; ибо предадутся нѣкоторые бѣгству, — говорилъ Апостоламъ, когда гонимъ былъ, Вседержитель Богъ. Обойду всѣ города до послѣдняго огнища, избѣгая жестокаго нападенія лукавыхъ. А тамъ и не желающихъ постигнетъ казнь. Въ горнихъ обителяхъ не будутъ они безпокоить, и не изринутъ оттуда нищихъ, какъ дѣлаютъ нынѣ, а развѣ сами, въ прохлажденіе пламени, попросятъ нѣсколькихъ капель сожалѣнія. Да убѣдятъ тебя въ этомъ богатый и Лазарь, изъ которыхъ одинъ наказанъ единственно за то, что велъ роскошную жизнь, когда другой страдалъ и отъ недостатка пищи и отъ ранъ, потому что богачъ, подобно тебѣ, отгонялъ отъ себя Лазаря; а другой почтенъ, потому что претерпѣлъ все сіе.
Конецъ слову; но выслушай его съ трепетомъ. Многое именуется грѣхомъ и дѣйствительно грѣхъ; но идолослужителемъ (а это есть самый тяжкій грѣхъ въ мірѣ) называется тотъ, кто ничего не знаетъ и не ставитъ выше денегъ (Ефес. 5, 5), потому что и идолослуженію, по болѣзни своей, всего скорѣе подвергнется онъ, если наступитъ время — получить чрезъ это прибытокъ, или потому что кланяется богатству — этой Хамосовой мерзости. Итакъ, отринемъ, отринемъ идольскіе кумиры, и будемъ чтить единаго Бога, Котораго знаемъ.
