Н. П. Огарев. Избранные социально-политические и философские произведения
Том первый.
Государственное издательство политической литературы, 1952
НА НОВЫЙ ГОД 18611
правитьГазеты и толки говорят, что 1 января 1861 года выйдет указ об освобождении крестьян. Может быть, он уже торжественно станет читаться на площадях и в церквах, когда этот скромный лист «Колокола» дойдет до России. Много работы, много вопросов требуют широкого развития; но время дорого, минута слишком важна; надо разом оглядеться кругом, обозначить настоящее положение, цели и пути, — иначе становится жутко.
Как будет принято народом это освобождение?.. освобождение личное, с правом на пользование землею и на розги, с правом на выкуп по добровольным соглашениям, при невозможности достигнуть ни соглашения, ни выкупа, с правом остаться на барщине и на оброке, с правом подчиниться вновь изобретенным управительствам и судопроизводствам, более сложным и запутанным чем когда-нибудь, словом — освобождение канцелярское?.. Какое бы оно ни было — в первый день оно примется с восторгом. Не один шкалик откупного вина разольется в честь свободы… Но день пройдет — все оглянутся и увидят, что и вино поддельное, и свобода поддельная.
Наступит пора страшного молчания, от которого много лиц побледнеет; а потом люди очнутся, жизнь взойдет в свои права и станет искать себе выхода.
Кто, очнувшись от первого впечатления, останется довольным? — Никто.
Крестьяне увидят, что они такие же крепостные, как были; только их права, их собственность, их работа, все их отношения к помещику из неопределенности по отсутствию правил перешли в неопределенность по бесчисленности правил; а между тем слово свобода вылетело из клетки и его сызнова в клетку не упрячешь. Малейшее притеснение со стороны помещика, прежде проходившее незамеченным, теперь примется крестьянином хуже всяких зверских помещичьих проделок. Надо поднимать суд, а суд, хотя и мировой, не выйдет из рамки канцелярских росписей об отношениях помещиков к крестьянам, росписей, возможных на бумаге, но невозможных в применении… Суд так же мало удовлетворит крестьян, как и их новое управительство, которому будет вменено в обязанность окрасить общинное самоуправление в канцелярскую краску, к нему не пристающую. И спросит крестьянин: где же выход? А он нужен, потому что сил много; надо или отпереть ворота, или все здание разорвется.
Та же неопределенность отношений от бесконечности правил поставит в тупик помещика. Он не будет знать, что он может требовать от крестьянина, чего не может. Слово свобода произвело свое действие, крестьянин не слушается. Помещик идет в суд. Суд рассматривает канцелярские распределения; в них и тяжущиеся и судья запутываются. Время длится, работа ускользает, помещик разоряется[1].
Помещик видит, что выкуп был бы для него выгоднее, тем более что земля все же в пользовании у крестьянина; крестьянин видит, что земля у него в пользовании, но все же не его и что он все же не свободен, и крестьянин видит, что выкуп для него был бы выгоднее; но у крестьянина нет денег, взаймы никто не даст, общей нитки для выкупа нет; стало, отдельный, случайный выкуп невозможен, как ни соглашайся добровольно. Смотрят друг на друга помещик и крестьянин и чувствуют, что они оба разоряются в пух. Смотрит на них судья и боится: решить направо — крестьяне взбунтуются, решить налево — помещик подаст на него жалобу; и в том и б другом случае правительство останется им недовольно, пришлет выговор, отставит, отдаст под суд. Почти что уж и не до взяток, бежать бы куда-нибудь.
Так и чиновники будут недовольны?
Без всякого сомнения. Столкновения мелких чиновников с окружающим беспорядком будут страшно трудны. Помещик потребует земскую полицию для наказаний; выйдет бунт. Правительство накажет земскую полицию или за то, что пересекла, или за то, что недосекла; бунт поставят ей в вину. Тут уж не до взяток, а между тем и высшее начальство не перестанет требовать обычной подати с мелкого чиновничества, да и своя привычка попользоваться… Ни суд, ни полиция не будут довольны.
Между тем в промышленности число рук не прибавится, как бы оно было при немедленном освобождении с землею на основаниях выкупа. Государственные крестьяне ждали новых заработков; их не будет, потому что помещику принять работника со стороны, имея своего неотчуждаемого, нельзя. Фабрикант ждал новых работников; их не будет, потому что освобожденный крестьянин еще обязан, т. е. не освобожден, и не может располагать собою. Купец ждал сильной деятельности, ее не будет: полевые и заводские работы в помещичьих имениях застряли; у покупателей-помещиков нет денег, у покупателей-крестьян нет денег; товар остается на руках; да и у правительства нет денег; внутри государства неоплатные бумаги, заграничный курс невыносим; купец разоряется.
Правительство хотя и принимает платежи и подати кредитными билетами по цене, которая на них написана, но оно и платит ими по той же цене; а их никто между собою по этой цене не принимает. Платит ли правительство проценты, — на них убыток, потому что эти проценты — неоплатные бумажки. Капиталист разоряется. Взять капитал обратно, — но он придет в этом же бумажном виде, та же потеря при всяком размене или покупке. Платит ли правительство за подряды, как ни возвышай цены, не разочтешь, на сколько упадут кредитные билеты. Капиталисты, поставщики разоряются.
Ремесленники не получают заказов или работают в долг, а долгов никто не платит; работа дорога, но не в пользу рабочему. Мещане разорены, не платят податей, полиция их преследует; а взять неоткуда, жить, не на что.
Сверх того, государственные крестьяне, без заработков, без продажи своих произведений за недостатком покупателей, платя за все бумажными деньгами втридорога, имеют в виду утешение, что хотя крепостных и обманули мнимым освобождением, но зато правительство с особенным усердием старается их самих обратить окончательно себе в крепостные. Раздражение усиливается; то, что от чиновника выносилось, становится нестерпимым, а жаловаться некому; да если б кто и принимал жалобы, то обвинил бы их, а не чиновника. Жутко крестьянам, но плохо и чиновникам тем более, что со дня на день взятки брать страшнее — не ради наказаний от начальства, а по раздражительности обнищалого народа; а между тем жалование идет по нарицательной цене, а жизнь впятеро дороже.
Ну! да пусть все они недовольны — и помещик, и купец, и ремесленник, и освобожденный помещичий, и укрепостненный государственный крестьянин, и губернский, и уездный чиновник, но лишь бы об этом не говорили, не писали. Надо прижать литературу, надо усилить цензуру, надо запретить писать… А иной раз, ради собственного спасения, правительство не может не позволить, не хотеть, чтоб говорили. А у нас говорить только начинают, никто не устал; говорить хочется обо всем, да и нужда заставляет. Попробуй запретить печатать — станут говорить в рукописях; а оно почти так же быстро, как печать, но зато действует вдвое страстнее, стало, вдвое сильнее и вдвое опаснее для правительства, потому что пробирается подземным ходом и не увидишь, где и как придет к взрыву и землетрясению. Стало, как же тут быть? Позволить писать — все скажут, как они недовольны; запретить писать — еще хуже: у связанного языка душа злобная.
Сверх того, все хотят учиться, потому. что хотят мыслить и рассуждать о своих интересах и своем положении. Запретить учиться — нельзя: говор пойдет, назовут скотами, все станут еще недовольнее; а начать самому мыслить-- правительству не приходит в голову, а это одно бы и примирило всех. Недовольны и литература, и школа, а в преследованиях выгоды нет. Что за радость посадить в сибирку какого-нибудь гимназиста, между тем как крестьяне…
Уж не позвать ли попов благословлять солдат на усмирение бунтов?
Разве православные монахи, которым хотелось бы поддержать монастырское приволье и тунеядство, дадут благословение на палачество… но и то равнодушно; приношения богомольцев скудны, да и те бумажные. Сельские священники неохотно станут проповедывать избиение крестьян: они поставлены к ним слишком близко; иной с испугу не станет проповедывать против них, другой — потому что был с ними запанибрата. Даже если мужик был и раскольник, священник с ним не ссорился, имел от него свою поживу и не мешал ему верить как знает. Вдруг начать проповедывать палачество?.. оно и не богоугодно, да и правительство приказать прикажет, а заплатить за это не заплатит, да и нечем… Духовенство, обнищалое вместе с народом, омоет себе руки и не вмешается в дело, между тем как его сыновья, сдавленные и недокормленные в семинариях и духовных академиях, пойдут всюду, где надо ломать, потому что они все ненавидят.
Да и поможет ли войску благословение на палачество?.. Говорят, что 4-му и еще какому-то корпусу был дан приказ итти к австрийской границе и ждать дальнейшего распоряжения о переходе через границу. Генералы рапортовали, что в случае помощи Австрии они не надеются ни на дух солдат, ни на дух офицеров и подадут в отставку. Не знаем, правда ли это; но то, что об этом говорят, уже имеет огромное значение. Стало, часть офицеров и солдат внутренне не хотели помогать Австрии душить славян и венгров; иначе этот слух не распространился бы. Неужели же у них хватит усердия на избиение крестьян? И у кого у них? У солдат, у которых отцов и братьев обманули мнимым освобождением, у которых задерживают жалованье, которых плохо кормят и хорошо бьют; у солдат, из которых много раскольников, а. их единоверцев чиновники Александра Николаевича секут и грабят, а Константин Николаевич: ласкает; у офицеров, которым разоренные родители не дадут денег, да и на те, что дадут, нельзя жить, — а между тем в них пробуждается иное чувство чести, не чести знамени, а той чести гражданина, которая мешает марать руки, колотя подчиненней; и марать собственное достоинство; вынося всю наглость немецкого капральства, доказавшего в Крымскую войну свою неспособность и вредность.
Стало, кто же недовольные? Все.
С одной стороны стоит вся масса населения империи — недовольная; с другой — немецкое правительство с своими канцелярскими формами, по которым ему хочется вырезывать из государства маленькие регулярные фигурки и играть ими в игрушки. Правительство сосредоточено из всего бездарного, невежественного, своекорыстного и не понимающего ни русской жизни, ни русских потребностей. Глядя в Россию большими глазами, оно ничего не видит, не видит даже, что оно страшно слабо и проваливается на собственных догнивающих подмостках; оно не видит, что оно чужое всем и вдобавок нищее, и не понимает, что по канцелярским формам можно вырезывать бумаги и бумажки, но нельзя вырезывать народное тело, если оно живо; а оно живо — вопреки всему начальствующему и доктринерствующему, невежественному и заучившемуся, грабящему и тупоумствующему.
Но кто же все и кто правительство?
Все, во-первых, — вся Россия, а правительство — только официальный мир.
Из кого же состоит этот официальный мир? В Петербурге — из нескольких стариков, быживших или не доживших до ума; из нескольких крупных грабителей, которые отстаивают свою безнаказанность; из нескольких честолюбцев, централизаторов из подлости; из нескольких централизаторов по пристрастию к канцелярскому облагодетельствованию народа, этих не Петров великих, а Петров маленьких, чернилоточивых, заменивших здравый смысл переписыванием иностранных учреждений, и, наконец, из нескольких лиц, которым по наследству, по породе, династически досталась страсть к форме и которые ни в военном, ни в гражданском устройстве никогда ничего не понимали, кроме мертвой формы и мертвой буквы, а живая мысль и живое дело проходили мимо них.
В губерниях официальный мир состоит из губернаторов и чиновников покрупнее, да и то доля из них не верит ни в нравственный смысл чиновничества, ни в его незыблемость перед настоящим отпором; из нескольких архиереев и соборных попов, из правителей консисторий, которым жадность туманит глаза до поры до времени. Мелкие чиновничество, на которое столько нападает общество и литература, потому что нападкам на крупное мешает цензура, мелкое чиновничество хотя и принадлежит к официальному миру, но всего менее прочно, всего скорее отшатнется, когда поймет, что ему пропадать из-за крупного невыгодно.
Многие к официальному миру относят и большинство помещиков, и не только большинство, но и большую часть меньшинства, основываясь на том, что в крестьянском вопросе у них преобладает слепое стремление сохранить себе земли в собственность и право распоряжаться, управлять. Это еще менее прочно, чем мелкие чиновничество. Помещичество, в крестьянском вопросе, в три года пережило огромные перемены в собственном образе мыслей. Сначала оно вовсе не хотело уничтожения крепостного права и стояло далеко позади требований официального мира; потом ухо привыкло к слову освобождения, и помещичество стало говорить, что надо освободить крестьян, но только без земли, и все стояло ниже официального мира. Потом оно согласилось на отпуск с землею, но без переходного положения с сохранением права управления. Тут оно долею стало выше официального мира, долею сравнялось. Вопрос в сущности стал на том — кто будет управлять: помещичество или чиновничество, чисто татарское начало или татаро-немецкое. Между тем всегда чувствуемый, но неопределимый уровень общественного сознания топотом подсказывал: не может управлять ни то, ни другое. Отныне помещичеству поставится задача таким образом: для того, чтобы им и народом не управлял татаро-немецкий официальный мир, надо, чтобы оно само отказалось от управительства. Мы и не думаем, что большое большинство и большинство меньшинства дворянства захотело бы поступать с самопожертвованием Рылеева и с бескорыстием апостола; оно из чувства самосохранения, с одной стороны, и из собственной выгоды — с другой, вынуждено будет стать выше официального мира и соединиться с народом. Чтоб избежать бунтов и не потерять, а увеличить свое достояние, оно будет вынуждено искать разумной нити для выкупа крестьянами земель, методы, которая основывала бы выкуп не на случайных соглашениях, а на правильном расчете, для обоих сторон выгодном. Этот расчет невынесет канцелярской формы; этим расчетом дворянство сохранит свою жизнь и свое достояние и подорвет официальный мир, что для дворянства гораздо выгоднее сохранения каких-то привилегий олигархо-шляхетного управления, которое несбыточно, потому что оставит их всегда без денег, а на десять в шести случаях без головы. Вот почему не только большинство меньшинства, но и самое кровное большинство неслужащего дворянства не принадлежит к официальному миру; нужда двигает в известное направление не меньше, чем бескорыстное убеждение.
Где же сила у официального мира?
Она есть, потому что все ее составные части, как ни плохи, но держатся. Но держатся не спокойно; они колеблются. Очевидно, все, т. е. Россия, должны перетянуть официальный мир. Для этого, как всюду, есть путь положительный и путь отрицательный. Положительный путь — постоянного развития народных экономических начал, народного, общественного кредита и народного самоуправления; и путь отрицательный — постоянного обессиления официального мира.
Но мне скажут: «Позвольте! Ну, а если правительство соединится со всеми; это было бы гораздо лучше!..» Не спорю; это было бы дело великое; но оно не соединится ни с кем, потому что оно не только иностранно, но оно бездарно.
«Ну, а если оно сделает уступки, даст и оградит некоторые права?» — Берите и пользуйтесь, но цели из виду не теряйте.
Для общей финансовой меры выкупа крестьянских земель правительство оказалось бездарно. Это, может, и к лучшему. Дворянство, ради собственной выгоды, должно подумать уже не о правительственном кредите, а об общественном. Это заставит его образовать местные банки, да не сословные земские банки, переведенные с немецкого, а банки с участием всех, с поземельным кредитом для крестьян не менее, чем для помещиков, что составляет единственное условие правильного выкупа; банки, где все вкладчики, где помещики и самые крестьяне разом вкладчики и заемщики, где дивиденд приходится на всех, — такие местные банки спасут дворянство и народ и соединят их и их выгоды. Круговая порука должна быть общею. Богатые купцы первые примут участие в образовании местных банков, и участие по бескорыстному побуждению, потому что между ними и народом живая нитка не порвалась, как ни уродливо шло до сих пор их развитие. Если в одной губернии образуется местный банк на десять, даже на пять тысяч душ из соединенных крестьян, помещиков и других сословий, то к нему примкнет все окольное, и он разовьется в областной банк, управляемый выборными от местных банков; и областные банки образуют центры везде, где образуются области. Помешать образованию местных банков правительство не может, не подняв руки на самого себя, т. е. не восстановив против себя разом всех, потому что мешать единственному средству спасения нельзя безнаказанно: самые трусливые окрысятся. Да и нельзя правительству остановить раз завязавшегося торгового и кредитного дела, не разрушив окончательно самого себя.
Между тем образование областных банков приведет к своим необходимым последствиям.
Во-первых, необходимость участия в общем кредите государственных крестьян и, следственно, освобождения их от казенного управительства и от крепостной принадлежности правительству. Это одна из краеугольных потребностей русского народа; только ее осуществление даст возможность крестьянам не различать себя на помещичьи и государственные и соединяться в волости без промежутков. Чересполосность волостей составила бы такую уродливую нелепость, при которой никакое устройство невозможно.
Общины и волости, освобожденные от помещичьего и казенного управительства, не могут не потребовать свободного выбора старшин, судей, вообще свободного выбора суда и полиции, не требующего утверждения свыше. Дворянство и другие сословия не могут иметь отдельных выборов; областные выборы не могут быть не общими. Выгоды дворянства совпадают с выгодами народа в том, что с свободою общих областных выборов исчезает управление официального мира, заменяясь управлением выборным; чиновничество и немецкие игрушечки рангов и мест, от будочника до губернатора, заменяются распорядителями, избранными областью и ответственными перед обществом, которое сменяет их, если недовольно. Суд и управление становятся гласными. Европа очень хорошо чувствует все зло, гнетущее ее потому, что выборное начало, даже с suffrage universel[2], падает только на депутатов в парламенте, о которых масса населения не имеет понятия и выбирает их равнодушно или при подкупе, выбирает, не зная для чего, с неопределенной целью, — между тем как администрация и суды зависят от правительства и наблюдают не интересы общественные, а интересы правительства. Пора сознать, что выбор хорош только местный, потому то тут всякий знает, кого и зачем выбирает. Община знает своего старосту, город знает, кого выбрать для смотрения за порядком и чистотой, выборные от общины, волостей и сословий, сходясь на областные выборы, будут знать, кто способен наблюдать за порядком в области, кто способен рассудить уголовное дело, кто способен распоряжаться общественными работами. Но далее размера области управление ускользает от непосредственного выбора; ни личность, ни круг действия избираемого неизвестны массам. Для масс доступен выбор только местного управления. Выбор центрального управления возможен только через посредство выборных областных.
Соединение в области становится необходимой задачею, без разрешения которой управление, ускользая от выборности и ответственности, всегда будет уродливым, всегда впадет в ложное соединение разнородных частей и, создавая ненужное соединение огромного пространства под одну власть, пожертвует этому огромному призраку свободой и благосостоянием народонаселения.
Русская империя, естественно, распадется на области, частью по географическим и промышленным условиям, частью по племенам. Географическое положение и промышленный интерес, одинакое земледелие вследствие климатических условий и одинакий сбыт невольно потянут северное народонаселение образовать Беломорскую область; точно так же естественные условия необходимо образуют Прибалтийскую область (причем, однако, немцы должны будут подчиниться общим требованиям и уступить крестьянам земли за выкуп). Белоруссия, по племенному условию, сплотится в свою область, точно так же как Литва в свою. Средняя или кровная Великороссия, по всем условиям племени и одинаких промышленных, преимущественно фабричных интересов, составляет, естественно, свою область. Уральское народонаселение сосредоточится около Камы и Уральского Заволжья; прикаспийское народонаселение с своим степным хозяйством и своим транзитным положением, между Закаспийской и Закавказской Азией и остальной Россией, соединяется в область одинаковостью интересов. Донское казачество, Малороссия и Новороссия, вместе или раздельно, составляют одну или три черноморские области. Сибирь громоздится в свои области по направлению к Тихому океану. Мы и не говорим собственно о Пельше. Она от Познани и до Галиции включительно захочет сплотиться в свободную Польшу, но тем не менее в несколько областей. Раздел по областям кончает бесплодный спор о границах, который составляет такую страстную заботу старопольского, шляхетско-рыцарского поколения и с каждым днем становится диче для нового польского поколения, предпочитающего идеал сильного развития производительных сил и общего бессословного самоуправления — идеалу пана с длинными усами, в контуше и с шапкой на бекрени; похоронимте эти допотопные идеалы вместе с идеалом русского боярина в желтых сапогах и давайте трудиться о свободном соединении людей в области на основании свободного самоуправления общин и областей.
Но нам скажут, что это разделение на области совершенно вводит нас в мир удельного или доудельного периода нашей истории. Может быть! Даже весьма вероятно. Мы скажем более — это даже совершенно справедливо и естественно. Удельный мир образовался, когда племена бродили и занимали земли. Они и заняли земли и соединились в княжества по естественным племенным и географическим условиям. Эти условия остались и теперь; только, успокоившись от бродяжничества и усевшись на месте, теперь нам нечего входить в удельные распри; драться никому нет охоты; а устроив областные самоуправления, все увидят необходимость подать друг другу руку на общие интересы и соединиться в федерацию, в общий союз славяно-русских областей, в котором области управлялись бы каждая сама собою, на основаниях выборного самоуправления, наделения землею всех и каждого, с своим областным банком, а для общих дел союза каждая область присылала бы своих выборных для соглашений в устройстве путей сообщения, общих расходах и, наконец, для составления общего союзного банка, управляемого выборными от всех областных банков.
Если б правительство поняло эту живую струну и живую связь, оно осталось бы в главе движения; но оно не поймет, потому что оно бездарно.
Если б оно поняло — конечно, все пошло бы легче. Оно само способствовало бы устройству областных банков, которые мирно совершили бы выкуп крестьянских земель; оно само передало бы им финансовую инициативу и способствовало бы к преобразованию правительственного кредита в кредит общественный; но оно не поймет — и банкам надо будет учреждаться понемногу, действием отдельных лиц, распространением сознания их необходимости. И банки все же учредятся, но вместо того, чтобы спокойно перевести правительственный кредит в общественный, — они подорвут правительственный кредит, потому что с каждым шагом вперед в их кредите правительство будет утрачивать свой и банковые билеты опрокинут правительственные бумажки.
Если б правительство поняло живую струну, оно само способствовало бы заменять управительственное чиновничество выборным началом. Но оно не поймет, и тактика останется одна: отстраняться от официального мира, выходить из чиновничества, оставлять в нем одну бездарность и недобросовестность; и усиливать число людей для образования банков, число людей в промышленности, число людей в литературе и, наконец, образованных русских офицеров, так чтоб правительственная бездарность не могла опираться на штыки и рассчитывать на пушки. Если один полк откажется стрелять по народу, то все откажутся, потому что солдат по приказу, может, еще и пошел бы на мужика, но против солдата — в наше время — он уже ни за что не пойдет, и голос ловкого русского офицера будет для него понятнее голоса бездарных немецких генералов.
Если б правительство поняло живую струну, оно перестало бы теснить литературу и люди договорились бы до требуемого общественного устройства путем мирным.
Мы не говорим уже о гласности суда; это одна из тех необходимостей, которую и самое отчаянное тупоумие не может не признать и только трусость тупоумия и его своекорыстие могут задерживать.
Но не только гласность суда и печати, не только свободное преподавание в школах, не только свободное учреждение областных банков и выборного самоуправления, не только дарование свободы совести и вероисповедания, но и самое свободное распределение народов на области правительство допустило бы, если б поняло живую струну, потому что оно поняло бы, что стоять во главе свободного славяно-русского союза пошире, пославнее, чем подписывать канцелярские протоколы и учить гвардию в манеже.
Как бы то ни было, поймет ли оно или не поймет, но, во всяком случае, новый указ о крестьянах будет не конец крепостного состояния, а начало русского освобождения.
Чувствуя всю важность этого начала, мы предлагаем людям русским на размышление ряд вопросов, которым пора приходит. Мы, конечно, посвятим им впоследствии наш посильный труд, при тех малых средствах, которые у нас, на чужой стороне, найдутся под рукою; но наш труд далеко не может быть достаточным. Пусть те, которые живут дома, у которых возле все средства для изучения, для живых наблюдений и для живого действия, работают над задачами русской общественной жизни неутомимо, безбоязненно, согласно, с твердостью, преданностью и светлым пониманием. Сила обстоятельств так велика, что само правительство коснулось многих вопросов, но совладать с ними не сможет; с первого взгляда кажется, что оно их создало, между тем как оно их только сказало, частью потому, что они уже были в воздухе, частью потому, что не сказать их еще страшнее, чем сказать. Но сказать их и совладать с ним — дело розное. Одно — дело необходимости, другое — дело понимания и искренности, в которых вся гражданская мощь. Правительство было так неспособно и неискренно, что оно представило не силу, а робость. Оно не умело даже назвать вещей по имени. Освобождению оно дало кличку улучшения быта; гласность суда и ответственность администрации свелись на учреждение судебных следователей, которым уже теперь губернские власти, наприм. в Харьковской губернии, продают места по 1 000 руб. сер.[3] Правительство не могло приступить к; постановке вопросов искренно, потому что его интерес не общественный, а семейный, династический; оно не могло приступить к ним с отчетливым и живым пониманием оттого, что его роль в истории идет к концу, а перед концом здоровость мозга больше чем сомнительна. Правительство во всех предпринятых преобразованиях было только робко, потому что оно с виду начинало, а в сущности только неохотно подчинялось необходимости. От этого оно и не поняло своего счастливого положения, самого счастливого, в каком когда-либо было какое-нибудь правительство. Отсюда естественный ход данных предусмотреть не трудно: робость не перейдет в силу действия, а разовьется в силу страха, т. е. правительство будет не совершать преобразования, а мешать им. Поневоле и со скорбью общество придет к заключению: «От правительства ждать нечего, станемте на свои ноги». И общество будет вынуждено отделиться от правительства и не допускать, чтобы оно мешало развитию тех общественных данных, которые существуют, сознаются и вошли в движение. Общество будет вынуждено работать не вместе с правительством и покорить его власть власти общественной. Общество вынуждено составлять свои центры действия и упорству династического страха противупоставлять мощь общественного развития. Образуются ли эти центры понемногу и тихо или быстро и явно — это зависит от силы обстоятельств, от силы людей, от силы их сближения и согласия. Как бы они ни образовались, но они, по необходимости, должны образоваться: иначе нельзя итти вперед, а остановиться невозможно.
Но возвратимся к нашему перечню вопросов.
1. Общинное поземельное владение в Великороссии, поземельное владение для всех везде, общинное и общественное самоуправление.
Общинное поземельное владение необходимо влечет за собою свои экономические основания и свою экономическую будущность. Для соглашения партий оно влечет необходимость общинного выкупа крепостных земель за круговою порукою, что обусловливает необходимость общинного крестьянского долгосрочного кредита, основанного не на системе ипотеки (залогов), а на учреждении правильных опек для недоимщиков и общественного застрахования платежей. Оно влечет необходимость уничтожения правительственного крепостного права и соединения государственных и освобожденных помещичьих крестьян в одно сословие, с правом государственных крестьян на такой же кредит, и учреждение, на тех же основаниях, выкупа государственных податей и образования общественных капиталов для удовлетворения государственных нужд, при постепенном погашении всякого рода налогов. Те же экономические основания влекут к необходимости учреждения круговой поруки с системой правильных опек и для частного помещичьего поземельного кредита и к образованию кредита бессословного, т. е. всесословного, посредством местных сельских банков. Местные сельские банки для своего начала требуют согласия двух-трех помещиков между собою и с крестьянами на долгосрочный выкуп посредством годовых взносов и согласия двух-трех капиталистов принять крестьянские и помещичьи процентные обязательства к учету, и принимать в условленном между собою порядке и размере свои временные беспроцентные расписки к обмену на товар и деньги.
Следственно, в образовании местных сельских банков соединяются капиталисты (а впоследствии и все мелкие капиталы), помещики и крестьяне. Для собственной выгоды местные банки должны способствовать развитию земледелия и потому снабжать общины, с платой от них за пользование, полевыми машинами и орудиями; несмотря на раздельность участков, крестьянские поля прирезаны хлеб к хлебу, и, при пособии паровых и иных орудий, крестьяне могли бы обрабатывать все участки сплошь, что, естественно, из общинного землевладения разовьет общинный труд, и это может вызвать образование поземельных общин и в тех местностях, где землевладение только личное. Образование многих местных общинных банков влечет за собою образование областного банка; образование областных банков влечет за собою добровольное распределение России на свободные области и соединение их в общий союз. Таким образом, развитие экономических данных ведет к конфедеративному устройству.
Общинное самоуправление требует, чтоб выбор всех лиц, нужных для сельского управления, был свободен, т. е. производим и утверждаем только миром, без всякого согласия высшего начальства; чтобы соединение сел в волости было решаемо добровольно, на общих сходках выборных от каждого мира, действующих по мирскому приказанию. Та же свобода выбора в волостные должности должна быть сохранена и на волостных сходках. Свобода выбора составляет тоже неотъемлемое право городов, выбирающих людей в городские должности, без различия сословий избирателей и избираемых. По роду землевладения частные землевладельцы (помещики) будут вне общины и могут примкнуть к ней только в некоторых случаях (наприм., мелкопоместные) по собственному желанию и обоюдному согласию; но по праву гражданскому частные землевладельцы, наравне с другими членами волости или города, должны быть избираемыми и избирателями. Выборность общинного, волостного и городского хозяйственного и полицейского управления влечет необходимость выборности, для общих им всем потребностей, общего областного управления, избираемого посланными от волостных и городских сходок без различия сословий. Следственно, и вопрос общинного самоуправления ведет к самоуправлению областному, к необходимости добровольного распределения государства на самостоятельные области и соединение их в общий союз. Развитие самоуправления ведет к конфедеративному устройству. Но первый шаг на этом пути ставит следующий вопрос:
2. Не только уничтожение чинов, но совершенное упразднение чиновничества, назначаемого правительством, и замена его управлением выборным от общества, где каждый выбраный обязан перед своими избирателями дать отчет и держать ответ совершенно гласный, равно изустно и печатно.
Упразднение чиновничества влечет за собой утрату того значения городов, которое они имеют теперь, т. е. собрания населения около присутственных мест. Для того, чтоб известные селения становились торговыми центрами, нет никакой надобности переводить общины на городское положение. Развитие путей сообщения должно усилить число временных торговых центров, т. е. ярмарок и базаров, служащих для равномерного развоза промышленных произведений гораздо более, чем приток всех производительных сил к постоянным центрам, т. е. городам, поглощающим эти силы равно в ущерб населению городскому, образуя избыток населения, и населению сельскому, производя недостаток в нем. Если развитие путей сообщения должно служить к повсюдному уравновешиванию произведений, то оно должно также служить и к уравновешиванию рабочих сил и числа потребителей; иначе развитие путей сообщения будет выгодно только для сильных мира сего. Ни в каком случае нельзя допустить назначение каких бы то ни было торговых центров по приказанию начальства и правительства; лишь бы правительство не мешало, торговые центры образуются естественно, вследствие местных условий и потребностей.
Упразднение казенного чиновничества влечет за собою упразднение казенной полиции и учреждение полиции выборной, ответственной перед избирателями; полиции охраняющей, а не грабящей, не преследующей, не шпионствующей, какою всегда и везде является казенная полиция. Само собою разумеется, что с нею вместе уничтожается III отделение и всякое тайное жандармство, равно позорное и для правительства, которое в нем нуждается, и для общества", которое его выносит.
3. Уничтожение телесного наказания всякого рода.
4. Гласность суда и уголовный суд присяжных.
Без сомнения на первом плане неприкосновенность лица и дома, уничтожение всяких произвольных арестов без судебного разрешения, гласность следствия, т. е. допросов обвиняемого и свидетелей.
5. Гражданский суд — третейский.
Все частные споры и тяжбы о праве владения и правах семейных происходят от недоразумения спорящих сторон. Государство не может входить в разбирательство частных недоразумений; разбирательство недоразумения может быть только третейское. Законы гражданские должны быть ясно изложены, сообразно местному и сословному обычаю (напр., право наследства) и сообразно новым общественным потребностям; но особые присутственные места для разбирательства частных споров нисколько нигде и никогда не служили и не служат ни к примирению спорящих, ни к правильному решению, а только к запутыванию и замедлению тяжебных дел. Развод мужа и жены и выход совершеннолетних из семейства составляют неотъемлемое право лиц и не подлежат судебному разбирательству; при разводе и разделе суд может только разбирать право каждого лица на владение или на пособие. Расходы по третейскому суду падают на тяжущихся; образование касты адвокатов, этой язвы Западной Европы, было бы для нас несчастием; каждый может избирать поверенного кого пожелает[4]. Маклерская часть (совершение актов, доверенностей и пр.), конечно, должна быть отдельною от судов, и маклеры могут быть только выборные от общества.
6. Свод законов гораздо более подлежит уничтожению и замене новым, чем исправлению.
IX том (о состояниях), естественно, исчезает. Из уголовного свода едва ли одна статья может уцелеть.
7. Полная свобода печати.
Это единственный способ мирно договориться до всяких улучшений и преобразований. Разумеется, за личные оскорбления предоставляется право жалобы и судебного иска. Но правительство не должно иметь права ни запрещать, ни останавливать каких бы то ни было изданий.
8. Свобода вероисповедания и совести.
9. Свобода преподавания.
Приказанное преподавание мешает развитию; только конкуренция мнений подвигает его, и потому никакое стеснение преподавания не может иметь места. Общество должно составлять капиталы для учреждения школ, гимназий, университетов и пещись о воспитании и учении бесплатном, равно для мужеского и женского пола; но отнюдь не стеснять свободы преподавания и преподающего. Частные учебные заведения могут учреждаться беспрепятственно. Сословные учебные заведения, следственно и семинарии, не могут иметь места; все учебные и воспитательные заведения должны быть равно доступны всем сословиям. Допущение женщин к университетскому образованию необходимо. Учреждение странствующих учителей для сельского и рабочего народонаселения не менее важно, чем учреждение народных школ.
10. Свобода торговли.
Уничтожение гильдий, так мало приносящих доходу городам и правительству, и право каждому торговать везде и чем угодно — условие, без которого развитие промышленности невозможно. Городские доходы и расходы должны быть обсуживаемы городскими обществами, смотря по местным средствам и выгодам. Учреждение городских банков, составление городского капитала из погашений городских сборов гораздо более помогут благосостоянию городов и их обывателей, чем все законы, стесняющие торговлю.
11. Уничтожение паспортов.
Уничтожьте паспорта — и общины, волости и городские общества определят свои отношения к лицу, нисколько не разрушая круговой поруки. Вдобавок система паспортов никому не мешала укрываться от платежа податей, а всегда способствовала мошенничеству, полицейскому покровительству мошенничества и полицейскому стеснению жизни частного человека, и только. Правильные опеки также сделают ненужными укрывательства от платежа податей и систему паспортов, как и систему залогов по долгосрочному кредиту. Люди же перестанут считаться беглыми и будут только переменяющими место жительства. Times (18 декабря 1860) в превосходной статье об уничтожении паспортов между Францией и Англией говорит, что «никогда не чувствуется так ясно все безумие дурного учреждения, как после его уничтожения, когда мы видим, как легко без него обходиться».
12. Изменение системы рекрутства.
Мы не можем принять войны и постоянного войска иначе, как за неизбежное зло. У нас рекрутство — большее общественное и личное несчастие, чем где-нибудь. Мы должны пригти к тому, чтобы, в мирное время, определенное число здоровых людей от 20- до 30-летнего возраста, без различия сословий, поступало в войско на шесть месяцев, что совершенно достаточно для выучки полезного, а не парадного солдата; а после шести месяцев возвращались бы домой к обычным занятиям. Это приучило бы все народонаселение к военному ремеслу и никого не стеснило бы. Без сомнения, телесные наказания в полках и во флоте не должны иметь места; укрывательство от рекрутства, дезертирство и система паспортов, при этом устройстве, окажутся бесполезными. Определенное число войска должно быть набрано и стоять в своей области и не переводиться, в мирное время, из края в край. Только тогда солдат будет знать, что он защитник родины, а не палач, поставленный какой-то чужеземной властью.
13. Уничтожение вмешательства какой бы то ни было военной власти в дела управления и судопроизводства, и недопущение назначать военных людей, пока они в военной службе, к каким бы то ни было гражданским должностям, административным, судебным или полицейским.
14. Войско должно быть содержано на общественные деньги, посредством областных управлений.
15. Областное управление получает на областные расходы деньги из областных казначейств, в которые поступают суммы из областного банка по смете, утвержденной областной думой. Областной банк получает надлежащие податные суммы из местных банков, куда они поступают от сборщиков податей, избираемых миром в каждой общине и городским обществом в городах. Те же сборщики сбирают в общинах платежи, следующие по долгосрочным крестьянским займам. Действия банков совершенно независимы от казначейств.
16. Для рассмотрения и утверждения областных потребностей и расходов учреждается областная законодательная дума, члены которой избираются на областных выборах от всех сословий.
17. Для рассмотрения и утверждения междуобластных потребностей и расходов учреждается государственная союзная дума из посланных от всех областных дум.
18. Управление междуобластными финансами принадлежит государственному банку, управляемому выборными от областных банков. Суммы, нужные для расходов по делам союза, банк препровождает в государственное казначейство, но в действиях своих от казначейства совершенно не зависит.
19. Управление делами союза, собственно администрация междуобластных работ и заведывание порядком междуобластных отношений и отношениями союза к иностранным государствам называется правительством.
20. Правительство не может привести в исполнение ни одного закона, не утвержденного государственной союзной думой, и ни в каком случае не нарушает областных прав и законодательств.
21. Правительство не может вступать с иностранными державами ни в какие секретные переговоры. Дипломатические отношения подлежат той же гласности, как и внутреннее управление.
От русских императоров зависит — рядом разумных уступок и дарованием областям свободы, самостоятельности и самоуправления и признанием их прав — стоять во главе движения и мирно достигать до тех идеалов, к которым Россия невольно будет стремиться. Иначе достижение их будет стоить много смут и ненужного кровопролития, а остановить упорством со стороны правительства ничего нельзя: существующие данные не могут не требовать себе естественного исхода и развития и возьмут верх по очень простой причине — у них для движения больше силы, чем у правительства для застоя.
На первых порах постановка крестьянского вопроса, т. е. освобождения помещичьих крестьян, приводимая в исполнение правительством так, что ни одна сторона не останется спокойною, требует сильной работы. Общественные толки, сближение лиц, составление центров, образование местных банков для правильного выкупа крестьянских земель, — и слово, и печать, и дело — все должно быть употреблено для мирного и прочного развития жизни.
Мы думаем, что всем порядочным людям отстраняться от чиновничества и вступать в настоящую деятельность было бы лучшим средством и начать настоящее дело и обессилить управительство. Едва ли можно будет иметь что-нибудь общего с чиновничеством, которое напоследях, как пламя, сильнее вспыхивающее перед потуханием, станет грабить невероятным образом, особенно чиновничество, которое покрупнее и поближе к престолу. Но предрешать способы действия мудрено. Вообще полезнее оставлять службу и помогать людям без средств находить иные пути для обеспечения своего существования, иную работу. Но, может, иногда полезно внести свое влияние и в служебную деятельность?.. Это понятно только на месте и при случае. Может быть, полезнее сосредоточить все силы в одной губернии; может, лучше разнести их всюду. Истинный деятель должен чуять в данную минуту, что делать и куда направить силы.
В одном мы не можем разубедиться: надо умножать число образованных офицеров, чтобы войско не была употреблено против крестьян. Это — единственное средство избегнуть кровопролития, сделать помещиков сговорчивыми, дать возможность начать рациональное экономическое преобразование и сберечь силы на остальное.
Еще раз повторим: умножение образованных офицеров нужно и для того, чтобы не мешать Польше освободиться. Насильственный союз Польши и России по крайней мере столько же вреден для России, сколько для Польши. Правительство останавливает русское развитие из боязни польского либерализма, содержит в Польше ненужное войско на счет России и поддерживает тяжелый дух племенной вражды, которая ни России, ни Польше, ни даже самому немецкому правительству не приносит выгоды. К сожалению, между русскими еще встречаются (все реже и реже) люди, которые думают, что нельзя уступить Польше Польшу, потому что мы проливали кровь под Варшавой. Да разве потому, что мы тридцать лет назад, повинуясь правительству, имели глупость и варварство бесполезно проливать русскую и польскую кровь под Варшавой, — разве из этого следует, что мы должны теперь отдавать наши трудовые копейки для поддержания той же глупости и того же варварства? Или Польша приносит доход России, — тогда это со стороны России гнусный грабеж; или Польша ничего не приносит, — тогда насильственный брак бесполезен; или Польша нам в убыток (а это всего правдоподобнее), — тогда этот насильственный брак просто бесконечно глуп. Лучше покаяться в глупости и варварстве и не мешать, а помогать польскому освобождению; оно слишком тесно связано с нашим собственным.
В этом перечне, конечно, мы не могли поставить всех вопросов и подавно не могли развить их. Мы только хотели сделать первую попытку — поставить заголовки, или вехи, указать цели… Насколько мы успели — не знаем. Если эти страницы хотя в немногих возбудят сочувствие, мы довольны. Трех человек было достаточно, чтоб изменить хлебные законы в Англии, и двенадцать человек распространили христианство в целом мире. Если для русского развития найдется дюжина деятелей, — оно не погибнет. В заключение мы только напомним, что обстоятельства делаются людьми, а не сами собою по воле неведомых судеб; что нельзя желать преобразования и вместе с тем пребывать в опочивании, сквозь сон бранить настоящее и — по лени и трусости — не делать ни шагу для будущего, которое требует не героев во сне, а просто людей бодрствующих, подвижных и не боящихся побеспокоиться. Мы напомним очень простую вещь: для того, чтоб что-нибудь сделалось, надо, чтоб люди делали.
Новый год, новый путь, новая жизнь… Вперед, силы русские!
ПРИМЕЧАНИЯ
править1 Статья впервые напечатана в «Колоколе», л. 89, 1 января 1861 г. Подпись «Н. Огарев». Включена Огаревым в сборник статей «За пять лет», ч. 2. Революционным кружком в Москве была отлитографирована в типографии П. Заичневского и П. Аргиропуло.
Печатается по тексту сборника.
- ↑ И за все разорение ни крестьянин, ни помещик, ни сам судья не имеют даже в вознаграждение уверенности, что их без суда не арестуют и не сошлют.
- ↑ Всеобщим избирательным правом (фр.). — Ред.
- ↑ Мы получили запрос: «Правда ли, что правители канцелярий губернаторов Харьковского и Полтавского объявили таксу по 1 000 руб. сер. за новые места судебных следователей?»
- ↑ Правительство имеет проект (который мы в скором времени напечатаем) учредить касту адвокатов так, что помимо лиц, ее составляющих, никто не будет вправе избрать поверенного. Это разом возвысит судебные расходы и отдаст простых обывателей в лапы законников.