Нашла коса на камень (Броутон)/ДО

Нашла коса на камень : Сцѣны и характеры
авторъ Рода Броутон, пер. О. П.

Оригинал: англійскій, опубл.: 1880. — Источникъ: az.lib.ru • Изъ романа Роды Броутонъ: «Second Thoughts», by Rhoda Broughton.
Перевод, вступительное слово — Ольги Поповой.
Текст издания: «Вѣстникъ Европы», № 1, 1883.

НАШЛА КОСА НА КАМЕНЬ
Сцѣны и характеры

Изъ романа Роды Броутонъ: «Second Thoughts», by Rhoda Broughton.

Рода Броутонъ, по самому характеру своего таланта, занимаетъ въ англійской литературѣ совершенно особое мѣсто. Она не рисуетъ яркихъ, бытовыхъ картинъ, не придумываетъ замысловатыхъ фабулъ, а замыкается исключительно въ интимной семейной жизни, картины которой, подъ ея перомъ, дышатъ поэзіей, правдой и теплотой. Интересъ ея произведеній, главнымъ образомъ, психологическій; мало кто изъ современныхъ романистовъ лучше ея умѣетъ нарисовать нравственный обликъ, особенно женскій; ея любимыя героини — существа крайне несовершенныя, но въ силу этихъ самыхъ несовершенствъ, тѣмъ еще болѣе живыя и реальныя. Миссъ Броутонъ не задается никакими широкими общественными задачами и идеалами, она, своей манерой, напоминаетъ живописцевъ-жанристовъ; — самыя обыденныя сцены ежедневной жизни не кажутся ей недостойными ея кисти, она съ любовью отдѣлываетъ детали, что и придаетъ ея произведеніямъ особенную симпатичность. Одна изъ ея любимыхъ темъ — переворотъ, какой производить любовь въ самой необузданной женской натурѣ; но никогда еще, насколько намъ помнится, она не изображала этого явленія подъ тѣмъ угломъ зрѣнія, подъ какимъ оно представляется въ «Second Thooghts», — этомъ симпатичнѣйшемъ изъ ея романовъ. Джильяна — главная изъ героинь миссъ Броутонъ, полюбившая человѣка, который стоитъ выше ея въ нравственномъ отношеніи; при безграничной гордости этой, весьма талантливо очерченной, молодой личности, подобный фактъ значительно усложняетъ вопросъ и даетъ возможность перу писательницы выказать всѣ тонкости ея анализа душевныхъ движеній во всемъ блескѣ.

I.

Романъ начинаегся очень оригинальною сценой; наканунѣ новаго года все семейство почтеннаго сквайра Марло, съ чадами, домочадцами и гостями, въ числѣ которыхъ есть и личности очень полновѣсныя, занимается святочнымъ гаданьемъ, прыгая, лишь только часы пробили полночь, черезъ двѣнадцать зажженыхъ свѣчей; тотъ, кому удастся благополучно совершить такой прыжокъ, будетъ счастливъ въ теченіе цѣлаго года; тотъ, кто погаситъ одну изъ свѣчей, испытаетъ различныя невзгоды въ соотвѣтствующемъ ей мѣсяцѣ, если погасла первая — въ январѣ, вторая — въ февралѣ и т. д.

Всѣ присутствующіе могутъ льстить себя надеждой, — въ предстоящемъ году ихъ ожидаютъ однѣ радости, такъ какъ они побѣдоносно вышли изъ испытанія, — всѣ, кромѣ молодой племянницы сквайра, Джильяны Латимеръ: ея участь еще не рѣшена. Она стоитъ въ нерѣшимости, высоко приподнявъ шлейфъ бархатнаго платья и слегка наклонивъ впередъ свой стройный станъ. — Скорѣй! кричатъ ей со всѣхъ сторонъ. Она прыгаетъ и, о ужасъ! три первыя свѣчки гаснутъ. Со всѣхъ сторонъ сыплются выраженія сочувствія; Джильяна — любимица старика-дяди, въ домѣ котораго, со смерти его жены, играетъ роль хозяйки; дѣти его также ее обожаютъ и очень смущены такой неудачей.

— Январь, февраль, мартъ, — смѣясь считаетъ по пальцамъ красавица, — чтожъ! мои несчастія по крайней мѣрѣ скоро кончатся. — Но несмотря на свое кажущееся хладнокровіе, она предпочла бы, еслибъ прыжокъ совершился благополучно. На другой день все веселое общество, усердно работавшее надъ убранствомъ ёлки, отдыхаетъ отъ трудовъ, — въ это время Джильянѣ подаютъ карточку.

— Докторъ Бернетъ! съ недоумѣніемъ читаетъ она. — Ничего не понимаю.

Пока они съ дядей думаютъ да гадаютъ, кто бы это могъ быть, — самъ незваный посѣтитель появляется въ комнатѣ и, окинувъ взглядомъ всю группу, обращается въ Джильянѣ съ вопросомъ:

— Я обращаюсь къ миссъ Латимеръ?

— Это мое имя, — съ удивленіемъ отвѣчаетъ она.

— Въ такомъ случаѣ я долженъ просить васъ немедленно удѣлать мнѣ пять минутъ для бесѣды, съ глазу на глазъ, о важномъ дѣлѣ.

— Если вы по дѣлу, вамъ слѣдуетъ обратиться къ моему дядѣ, мистеру Марло, — замѣчаетъ она, горделивымъ движеніемъ руки указывая на хозяина дома.

— Извините, но дѣло мое касается васъ.

Тонъ, его такъ рѣшителенъ, что приходится сдаться.

— Въ такомъ случаѣ неугодно ли послѣдовать за мной, — съ натянутой вѣжливостью говоритъ Джильяна, переходя въ сосѣднюю гостиную. Она остается на ногахъ, желая этимъ дать понять непрошенному собесѣднику, что разговоръ долженъ быть непродолжителенъ; докторъ захлопываетъ за собою дверь и, ставъ противъ нея, говоритъ:

— Вамъ, вѣроятно, совершенно неизвѣстно — кто я такой?

— Не имѣю этой чести, — съ леденящимъ и величавымъ поклономъ, отвѣчаетъ Джильяна.

— Понятно, — нетерпѣливо обрываетъ онъ, сердито сверкнувъ глазами. — Я докторъ вашего отца, и онъ послалъ меня за вами.

— За мной! — съ ужасомъ и уже безъ всякаго величія восклицаетъ она; — быть не можетъ!

— Отчего же? — холодно отзывается онъ; — казалось бы вполнѣ естественно человѣку желать видѣть свое единственное дѣтище у своей постели.

Краска бросилась ей въ лицо отъ его укоризненнаго тона.

— Мнѣ кажется, — надменно замѣчаетъ она, — что пока человѣку неизвѣстны всѣ обстоятельства дѣла, онъ не долженъ позволять себѣ выражать своего мнѣнія.

— А если они ему извѣстны?

— Въ такомъ случаѣ, я не понимаю, какъ отецъ могъ согласиться дать вамъ подобное порученіе.

— Для васъ должно имѣть значеніе само порученіе, а не побужденія пославшаго. Полноте, — продолжаетъ онъ болѣе примирительнымъ тономъ, — я только орудіе, фактъ остается въ своей силѣ — отецъ послалъ за вами, и такъ какъ вы несовершеннолѣтняя, вы должны ѣхать.

— Должна? — повторяетъ Джильяна, уязвленная повелительнымъ тономъ послѣднихъ словъ; — извините, если я не соглашусь съ вами; да позвольте еще спросить: какія полномочія привезли вы съ собою?

Не отвѣчая ничего, онъ опускаетъ руку въ боковой карманъ, откуда вытаскиваетъ клочекъ бумаги, и передаетъ его Джильянѣ.

На этомъ клочкѣ знакомымъ ей, дрожащимъ, неровнымъ старческимъ почеркомъ написано:

«Исполни требованія подателя. — Отецъ твой Томасъ Латимеръ».

Она поднимаетъ глаза на доктора, и ея взглядъ, полный глубокой, вызывающей вражды, встрѣчается съ его взглядомъ. Джильяна вообще неохотно повинуется кому бы то ни было, но повиноваться безусловно этому грубому, дерзкому незнакомцу — ей невыносимо. Кровь ея кипитъ. Она то краснѣетъ, то блѣднѣетъ.

— Порученіе ваше, я полагаю, исполнено? спрашиваетъ она тихимъ голосомъ, съ дрожью въ губахъ, поспѣшно направляясь съ двери.

— Постойте! — восклицаетъ онъ, безцеремонно становясь между нею и дверью. — Вечерній поѣздъ отходитъ изъ Варнфорта пять минутъ девятаго, будете ли вы… Но вы должны быть готовы выѣхать съ этимъ поѣздомъ.

— Благодарю васъ, — говоритъ она холоднымъ тономъ, съ едва замѣтнымъ наклоненіемъ головы; — но мнѣ нѣтъ надобности затруднять васъ моими сборами: это мое дѣло.

— И мое также, — грубо заявляетъ онъ, выведенный изъ терпѣнія ея тономъ и дерзкимъ выраженіемъ ея сѣрыхъ главъ, — такъ какъ мы должны ѣхать вмѣстѣ.

— Вмѣстѣ! — сердито повторяетъ она, — извините, я не вижу въ этомъ никакой необходимости.

— Отчего-бы вамъ, право, не быть болѣе благоразумной? — принимается онъ усовѣщивать ее. — Пріятно-ли вамъ это или нѣтъ, а придется исполнить приказаніе единственнаго человѣка въ мірѣ, имѣющаго право вамъ приказывать. Не проще ли было бы сдѣлать это охотно, чѣмъ неохотно? Если, — продолжаетъ онъ строже, съ оттѣнкомъ сильнаго сарказма, — ни долгъ, ни привязанность для васъ ничего не значатъ, можетъ быть, вы послушаетесь голоса собственнаго интереса. Могу васъ увѣрить, что, упорствуя въ своемъ отказѣ, вы гораздо болѣе повредите себѣ и собственной будущности, чѣмъ кому-нибудь другому. Отецъ вашъ боленъ, и…

— Да боленъ ли онъ? — вся закраснѣвшись, спрашиваетъ Джильяна, — въ этомъ весь вопросъ. Вамъ, можетъ быть, извѣстно, что онъ три раза въ моей жизни посылалъ за мной точно также, экспромтомъ. Разъ меня подняли среди ночи, а, пріѣхавъ къ нему, я убѣдилась, что это была чистая фантазія, капризъ, вызванный желаніемъ показать свою власть надо мной. Онъ былъ такъ же здоровъ, какъ мы съ вами.

Она остановилась, еле переводя духъ.

— На этотъ разъ онъ не такъ же здоровъ, какъ мы съ вами,! — спокойно возражаетъ Бернетъ, — не бойтесь!

Новое молчаніе, враждебное со стороны Джильяны, холодно выжидательное со стороны доктора.

— Поѣздъ, — заговорилъ докторъ, — отходитъ изъ Карнфорта пять минутъ девятаго; отсюда до станціи семь миль, такъ какъ дорога тяжелая, и намъ слѣдуетъ выѣхать не позже семи часовъ.

Онъ съ поклономъ отворяетъ ей дверь, и она поспѣшно выходитъ, склонивъ голову на грудь. Она неузнаваема.

До отъѣзда остается еще полъ-часа. Джильяна сидитъ съ дядей въ его кабинетѣ, отдавая ему послѣднія инструкціи, голова ея покоится у него на плечѣ, слезы текутъ изъ глазъ. Погода ужасная, — вѣтеръ такъ и воетъ.

— Чѣмъ я заслужила путешествіе въ полтораста миль, въ такую ночь и въ такомъ обществѣ?

— А можетъ быть, онъ окажется премилымъ малымъ? — утѣшаетъ ее дядя; но она ничему не внемлетъ.

Карета подана къ запорошенному снѣгомъ подъѣзду; Джильяна, расцѣловавъ всѣхъ своихъ подданныхъ, собирается сѣсть въ экипажъ какъ вдругъ замѣчаетъ отсутствіе горничной.

— Гдѣ Гриффитсъ? скажите, что я жду ее, — приказываетъ она слугѣ.

— Она отправилась впередъ, на извощикѣ, съ вещами, — докладываетъ тотъ. — Джильяна, рѣшившаяся-было не обмѣняться со своимъ спутникомъ ни единымъ словомъ, обращается къ нему съ вопросомъ.

— Вы, вѣроятно, пожелаете курить? Человѣка намъ брать незачѣмъ, а потому вы можете ѣхать на козлахъ.

— Благодарю васъ, — отвѣчаетъ докторъ, — я не курю, а такъ какъ уже схватилъ насморкъ, то, съ вашего позволенія, сяду въ карету.

На дворѣ бушуетъ мятель; провожающіе кричатъ ей, чтобъ она скорѣй садилась; больше ничего не остается, какъ повиноваться. Сѣли, лошади подхватили, шестичасовой tête-à-tête начался. Одно и то же мѣховое одѣяло закрываетъ имъ колѣни; они оба твердо рѣшились причинять другъ другу какъ можно больше непріятностей. Джильяна забилась въ уголъ, стараясь, чтобъ ни одна складка ея шубы не коснулась его. Они выѣхали на большую дорогу. Снѣгъ глубокъ, но лошади сильны, такъ что бояться нечего, Джильяна спокойно предается своимъ мыслямъ. Передъ нею возникаютъ картины прошлаго, она заглядываетъ въ будущее, мысленно останавляваясъ на фигурѣ почти незнакомаго ей старика-отца, который, по годамъ, могъ бы быть ей дѣдомъ. Она никогда не жила съ нимъ, да и мать ея провела послѣдніе годы своей короткой и безупречной жизни вдали отъ него; съ дядей Марло отецъ тоже не знался. Движеніе спутника вывело нашу героиню изъ задумчивости. Послышалось чирканье спичкой, которую докторъ поднесъ къ свѣчкѣ въ небольшомъ, каретномъ фонарикѣ.

— Вамъ свѣтъ не мѣшаетъ? — спросилъ онъ отрывисто, — если нѣтъ, мнѣ пріятно было бы почитать. Никто изъ насъ разговаривать не желаетъ, а для меня очень интересно спокойно почитать съ часокъ.

— Пожалуйста не стѣсняйтесь, мнѣ совершенно все равно.

Это неправда; тщетно старается Джильяна возвратиться къ прерваннымъ размышленіямъ, лично ей огонь не мѣшаетъ, голова ея въ тѣни. Свѣтъ падаетъ только на книгу да на пальцы Бернета, переворачивающіе страницы; его фраза: «Никто изъ васъ разговаривать не желаетъ», неотвязно преслѣдуетъ ее: — какъ онъ смѣлъ это сказать? Вскорѣ ее начинаетъ мучить любопытство, ей смертельно хочется узнать, что читаетъ ея спутникъ; она понемногу придвигается и заглядываетъ черезъ его плечо, — оказывается статья о греческой антологіи. Проходятъ нѣсколько минуть. Она прочла полторы страницы и забыла мятель, отца, Бернета, себя, глаза ея такъ и бѣгаютъ по строчкамъ; но посреди какой-то особенно заманчивой фразы неумолимая рука переворачиваетъ страницу…

— Что вы сказали? — спрашиваетъ Бернетъ, вскинувъ на нее глава.

— Ни-и-чего, — бормочетъ она, — я только кашлянула.

Добрались, наконецъ, путники и до желѣзнодорожной станціи, гдѣ надо ждать прихода ночного поѣзда; оказывается, что ни горничной, ни вещей еще нѣтъ. Поѣздъ приходитъ, и Бернетъ проситъ Джильяну садиться поскорѣй въ вагонъ; тщетно протестуетъ она, увѣряя, что не поѣдетъ безъ горничной; но попрежнему побѣда остается за нимъ, благодаря его спокойной настойчивости. Наступаетъ вторая половина ненавистнаго tête-à-tête; теперь ей легче только въ томъ отношеніи, что они могутъ сидѣть дальше другъ отъ друга. Погода стояла еще ужаснѣе. Съ той сторона, гдѣ усѣлась Джильяна, спущено окно; Бернетъ подходитъ и, безъ дальнихъ разговоровъ, хочетъ поднять его. Она, въ сущности, очень довольна, но какой-то безсмысленный капризъ заставляетъ ее воскликнуть.

— Пожалуйста не поднимайте.

— Не поднимать, — вы не шутите?

— Конечно, не шучу, я люблю воздухъ.

— Такъ наслаждайтесь имъ на здоровье; — съ этимъ онъ возвращается въ свой уголъ и надѣваетъ пальто.

Минутъ черезъ пять раскаяніе овладѣваетъ Джильяной: ледяной вѣтеръ такъ и обдаетъ ей лицо, въ ея жилахъ нѣтъ ни капли незастывшей крови. Искоса посматриваетъ она на своего врага, который, опустивъ голову на грудь и надвинувъ шляпу на глаза, какъ будто спитъ глубокимъ сномъ, — и осторожно пробуетъ поднять злополучное окно. Окоченѣвшія руки отказываются ей служить, окно не подается. Она перемѣняетъ мѣсто, вѣтеръ съ изморозью и тутъ настигаетъ ее, она садится спиной къ локомотиву — все тщетно, вагонъ превратился въ ледникъ. Она снова взглядываетъ на сосѣда — спитъ себѣ какъ младенецъ. На глазахъ ея навертываются слезы и тутъ-то, наконецъ, раздается его голосъ!

— Чтожъ! все продолжаете любить воздухъ, или съ васъ довольно?

Она молча указываетъ на окно, но онъ этимъ не довольствуется.

— Прикажете запереть? — спрашиваетъ онъ оффиціальнымъ тономъ.

— Запереть, запереть! — шепчетъ она почти сквозь слезы, причемъ зубы ея стучатъ такъ сильно, что словъ почти разобрать нельзя. Въ минуту окно поднято; Бернетъ возвращается на свое мѣсто и чихаетъ нѣсколько разъ.

Медленно тянется время; бѣдная Джильяна такъ прозябла, что не можетъ думать ни о чемъ, кромѣ того, что ей холодно; усталый спутникъ продолжаетъ спать. Въ часъ ночи они пріѣзжаютъ въ Лондонъ; въ самомъ мрачномъ настроеніи духа выходитъ «путешественница по-неволѣ» изъ экипажа у подъѣзда дома, занимаемаго отцомъ. Тутъ ее ожидаетъ рядъ пріятныхъ сюрпризовъ. Больной, въ минуту досады, распустилъ всю прислугу, — Джильяна пріѣзжаетъ въ пустой домъ, гдѣ нѣтъ никого, кромѣ сидѣлки и работницы; комната, которую Бернетъ приказалъ для нея приготовить, въ ужасномъ видѣ, даже огонь порядочно не разведенъ въ каминѣ. Но вотъ что всего хуже: тотчасъ по пріѣздѣ до ушей ея, пока она стояла на площадкѣ передъ комнатой отца, сквозь неплотно притворенную дверь долетѣлъ слѣдующій разговоръ паціента съ докторомъ:

— Такъ вотъ вы наконецъ, — капризнымъ тономъ говорилъ старческій голосъ, — пріятно думать, что вы не торопились.

— Я пріѣхалъ такъ скоро, какъ могъ, — послышался спокойный отвѣтъ.

— И привезли съ собой мою Корделію?

— Миссъ Латимеръ здѣсь; угодно вамъ видѣть ее сейчасъ?

— Господи, твоя воля!.. къ чему торопиться. Время терпитъ.

II.

Ночь, проведенная Джильяной почти безъ сна, наконецъ миновала. Кое-какъ сдѣлавъ свой туалетъ и наскоро напившись чаю, она для развлеченія бродитъ по незнакомому, пустому дому. Въ этой квартирѣ она въ первый разъ, — въ послѣдній ея пріѣздъ отецъ занималъ другую. Молодая дѣвушка отворяетъ одну дверь за другою, съ упорствомъ жены Синей-Бороды. Вездѣ ее встрѣчаетъ одна и та же картина: свернутые ковры, сложенныя занавѣски, мебель, канделябры, картины, статуи и бюсты въ чахлахъ. Ею наконецъ овладѣваетъ чувство, похожее на кошмаръ: долго ли придется жить здѣсь среди всѣхъ этихъ мѣшковъ? Она пробирается въ библіотеку, и только-что погрузилась въ чтеніе заинтересовавшей ее книги, какъ сидѣлка приходитъ звать ее къ отцу. Въ комнатѣ полумракъ, постель стоитъ въ углубленіи, такъ-что, только подойдя въ ней вплотную, Джильяна ясно видитъ больного. Онъ молчитъ и не протягиваетъ ей даже руки; она наклоняется и робко его цѣлуетъ.

— Господи! — восклицаетъ онъ съ досадой,. вытирая лицо тонкимъ платкомъ, — какъ холодна твоя щека! Я думаю, что мы отложимъ повтореніе этой церемоніи — безсрочно.

При этой истинно отеческой рѣчи щеки ея загораются ярымъ румянцемъ. Оскорбленная гордость и уязвленное чувство мѣшаютъ ей отвѣтить, она молча киваетъ головой.

— Долженъ извиниться, что не могъ принять тебя вчера вечеромъ, — продолжаетъ старикъ съ ироніею, тономъ холодной, условной вѣжливости. — Надѣюсь, что путешествіе твое было пріятное.

— Пріятное! — трагически восклицаетъ она; но, опомнившись, продолжаетъ нѣсколько спокойнѣе: — Я и сама бы пріѣхала, незачѣмъ было посылать за мной, какъ за какимъ-нибудь капризнымъ ребенкомъ.

— Пріѣхала бы? — равнодушно повторяетъ онъ: — но все же лучше было обезпечить себя, по крайней мѣрѣ, Бернетъ такъ говорилъ — это была его мысль.

— Его мысль! — съ досадой повторяетъ она; — а съ чего онъ выдумалъ имѣть какія бы то ни было мысли на этотъ счетъ?

— Спроси его, — капризно отвѣчаетъ больной. — Если желаешь кому-нибудь сдѣлать сцену по этому поводу, пожалуйста избери доктора. Какъ тебѣ кажется, — почти молящимъ голосомъ, продолжаетъ онъ, — въ предѣлахъ ли возможнаго, для тебя позабавить, развлечь старика?

— Считаю это дѣйствительно невѣроятнымъ, — тихимъ и нетвердымъ голосомъ отвѣчаетъ она. — Но, хотя я не умѣю забавлять, а все же, можетъ быть, могу быть полезной. Позволите попытаться?

— Боже милостивый! нѣтъ, — сказалъ онъ съ тономъ крайняго раздраженія, — позволь просить тебя и не пробовать. Ничто въ мірѣ не могло бы мнѣ быть непріятнѣе. Неужели ты вообразила, что я послалъ за тобой, чтобъ ты дѣлала мнѣ постель и варила аррорутъ? Если это такъ, пожалуйста разочаруйся.

Она не отвѣчаетъ, да и что на это отвѣтить?

— Еслибъ ты могла разсмѣшить меня! — продолжаетъ онъ, — разсказавъ какой-нибудь оригинальный скандальчикъ, какое-нибудь «bon mot»! Ахъ, — оборвалъ онъ себя и сердито отбросилъ голову на подушку: — вотъ, вотъ чѣмъ нехорошо долго жить, что тысячу разъ переслушаешь всѣ остроты, какія когда-либо были сказаны.

Блѣдный лучъ солнца прокрался сквозь полу-спущенныя занавѣсы и упалъ на его больное и капризное лицо. Сердце Джильяны переполнилось состраданіемъ,

— Боюсь, что не знаю никакихъ забавныхъ исторій, — кротко отвѣчаетъ она; — но если хотите, я могу вамъ почитать что-нибудь — серьезное.

Минутное молчаніе. Больной приподнялся и теперь сидитъ, подперши блѣдное лицо исхудалой рукой.

— Благодарю, — говоритъ онъ съ насмѣшливымъ поклономъ, — ты очень добрая дѣвушка, я чрезвычайно горжусь такой дочерью; но долженъ тебѣ признаться, что не особенный охотникъ до пасторовъ въ юбкахъ. Я слышалъ, что въ ближайшей церкви очень усердное духовенство: еслибъ мнѣ понадобились услуги этихъ господъ, можешь быть увѣрена, что я пошлю за ними. Умѣешь ты читать по-французски?

— Немножко.

— Попробуемъ, — съ нѣкоторымъ оживленіемъ проговорилъ больной, указывая дочери на столъ, покрытый иностранныии журналами, газетами, романами.

Чтеніе начинается. Познанія Джильяны по части французскаго языка не превосходятъ поананій большинства молодыхъ англичанокъ; къ довершенію бѣды ей попался газетный фельетонъ, переполненный драматическимъ, артистическимъ и литературнымъ «argot» нашихъ дней, намеками на жизнь парижскихъ клубовъ и театровъ, совершенно непонятными для людей непосвященныхъ. Она прочла столбца полтора, точно попугай, и наконецъ рѣшилась спросить у своего безмолвнаго слушателя: какъ ему нравится ея чтеніе?

— Чрезвычайно, — отвѣчаетъ онъ съ иронической улыбкой; выговоръ у тебя несравненный, и ты, очевидно, ничего не понимаешь, но если не считать этихъ мелочей, лучшаго и желать нельзя.

Бѣдная импровизированная лектриса ожидала похвалъ. Она сердито кладетъ газету на столъ и покраснѣвъ, замѣчаетъ:

— Дома всегда находили, что у меня прекрасный выговоръ.

— Неужели? — отзывается отецъ, приподнявъ брови, съ холодной, цинической усмѣшкой.

— Фрейлейнъ Шварцъ, гувернантка моихъ кузинъ, всегда говорила, что приняла бы меня за француженку, не знай она, что ф англичанка.

— Право? бѣдная фрейлейнъ.

— Продолжать? — довольно добродушно спрашиваетъ Джильяна.

— Довольно на сегодня, — отвѣчаетъ больной съ легкимъ, злобнымъ смѣхомъ. — Хорошенькаго понемножку. Надо что-нибудь оставить и на завтра. А теперь извини откровенность больного: я буду очень радъ, если ты оставишь меня.

Съ этими словами онъ указываетъ рукою на дверь, и она, съ полными слезъ главами и низко опущенной, бѣлокурой головкой, поспѣшно выходитъ изъ комнаты. Куда дѣвалось ея пресловутое вліяніе на всѣхъ окружающихъ?

Послѣ этого знаменательнаго свиданія прошло два дня. Джильяну опять забыли, отецъ даже не требуетъ ее къ себѣ. Ни разу не выходила она изъ дому изъ боязни не быть на лицо, когда ее позовутъ. Наконецъ, настаетъ желанная минута, за ней посылаютъ сидѣлку; но и за этотъ разъ она выноситъ мало отраднаго изъ свиданія съ отцомъ. Старикъ избралъ ее мишенью своихъ насмѣшекъ, онъ какъ будто усердно ищетъ случая оскорбить, унизить ее. Бернетъ, сжалившись надъ нею, совѣтуетъ ей пойти прогуляться, она, какъ всегда, принимаетъ слова его очень недружелюбно, но нѣжный родитель, узнавъ въ чемъ дѣло, приказываетъ ей исполнить совѣтъ доктора, остроумно замѣчая, что сидя взаперти она можетъ испортить свой цвѣтъ лица, а женщина съ дурнымъ цвѣтомъ лица то же, что прошлогодній календарь. Нечего дѣлать, приходится сдѣлать видъ, будто повинуешься. Бѣдная узница возвращается въ библіотеку и принимается за книгу, оставленную при появленіи сидѣлки. Но ей не читается, на душѣ слишкомъ тяжело, она ради развлеченія смотритъ въ окно; дверь быстро отворяется, и Бернетъ входитъ.

— Здѣсь и огня нѣтъ, что это значитъ?

— Мнѣ не холодно, — отвѣчаетъ она, хотя посинѣлое лицо говоритъ противное.

— Вы такъ и не выходили?

— Нѣтъ, не имѣла ни малѣйшаго намѣренія.

— Отчего? вамъ это было бы полезно.

— Не хотѣлось, — надменно отвѣчаетъ она, — да я и не признаю за вами права мнѣ приказывать.

— Какъ съ вами должно быть тяжело жить, — говоритъ онъ точно про себя, пристально и почти съ состраданіемъ глядя на нее.

— Никто никогда мнѣ этого не говорилъ! — восклицаетъ она въ ужасѣ. — Съ какого права вы, совершенно посторонній человѣкъ, выступаете противъ меня съ такимъ обвиненіемъ?

— Сужу о васъ потому, какой васъ видѣлъ, — невозмутимо отвѣчаетъ онъ, — всегда невѣжливой, совершенно неблагоразумной.

— Зачѣмъ привезли вы меня сюда? На что я вамъ? Какое могло быть у васъ побужденіе? было же оно, но какое?

Онъ задумчиво смотритъ на нее.

— Побужденіе у меня было, отвѣчаетъ онъ; — но вы, по причинамъ извѣстнымъ только вамъ, такъ сильно предубѣждена противъ меня, что не повѣрите, еслибъ я и сказалъ вамъ. Когда, нибудь узнаете.

— Полезна я, пріятна здѣсь кому-нибудь? — продолжаетъ она. — Ухаживаю я за нимъ, облегчаю хоть сколько-нибудь сидѣлку?

— Нисколько!

— Такъ отчего не отпустите вы меня домой? — настаиваетъ она, со слезами въ голосѣ, — къ людямъ, которые находятъ возможнымъ жить со мной и труднымъ обходиться безъ меня.

Онъ слегка приподнимаетъ брови.

— Неужели вы такъ необходимы?

— Необходима, — горячо отвѣчаетъ она, — Все, что въ домѣ дѣлается — дѣлаю я, вспомнить не могу, какъ имъ тяжело безъ меня!

— Утѣшьтесь, вѣроятно вполовину не такъ, какъ вы воображаете.

Видя, что съ губъ ея готовъ сорваться негодующій отвѣтъ, онъ продолжаетъ:

— Я не хочу васъ оскорблять, но повѣрьте мнѣ, ничье отсутствіе особенно не замѣчается. Всякій разъ, какъ кто-нибудь выбудетъ изъ рядовъ, является десять человѣкъ на его мѣсто.

— Жалкое утѣшеніе.

— Обидное для нашего самолюбія; но тѣмъ не менѣе оно такъ; сто разъ, въ теченіе моей практики, я имѣлъ случай въ этомъ убѣдиться. Въ вашей волѣ ѣхать или оставаться. Вы знаете, каковъ былъ бы мой совѣть, а я знаю, насколько онъ въ глазахъ вашихъ не имѣетъ никакого значенія. Доброй вечеръ!

Джильяна остается. Въ тѣхъ же безотрадныхъ условіяхъ проходятъ двѣ недѣли. По чьему-то распоряженію для нея прибрали одну изъ маленькихъ гостиныхъ; тамъ постоянно топится каминъ, красуются цвѣты, въ этой комнатѣ проводитъ молодая дѣвушка длинные январьскіе дни за книгой, за работой. Иногда она просиживаетъ цѣлые часы у постели больного, читаетъ ему вслухъ на малознакомыхъ ей языкахъ, пока голосъ не измѣнитъ и глаза не разболятся. Единственнымъ утѣшеніемъ служатъ ей письма изъ дому, жалобы дяди на безпорядокъ въ домѣ, изліянія кузины Эмиліи, царапанье шестилѣтняго Дика — бальзамъ для ея наболѣвшаго сердца; какъ бы ей хотѣлось показать эти посланія Бернету, который осмѣлился усомниться въ томъ, что она полезна. Изъ разговора съ отцомъ Джильяна наконецъ узнала, чему слѣдуетъ приписать сильное вліяніе доктора на паціента: десять лѣтъ тому назадъ старый кутила былъ приговоренъ къ смерти лондонскими медицинскими знаменитостями; Бернетъ его спасъ, за что старикъ и величаетъ его «единственнымъ честнымъ человѣкомъ».

Медленно тянутся скучные дни, больной все слабѣетъ. Правда, онъ еще заставляетъ читать себѣ вслухъ французскіе романы и посмѣивается про себя при воспоминаніи о своихъ похожденіяхъ. Но съ каждымъ днемъ смѣхъ становится слабѣе, отрывокъ изъ Золя или Белло короче. При видѣ его безпомощности, даже нетерпѣливая Джильяна становится терпѣливой.

Отецъ теперь все чаще и чаще зоветъ ее, все неохотнѣе отпускаетъ; онъ убѣдился, что она двигается безъ шуму, что руки ея всегда холодны, что она сильна — словомъ, хорошая сидѣлка.

Онъ еще поддразниваетъ ее понемножку, но относится въ ней, какъ будто, теплѣе прежняго. Съ Бернетомъ у Джильяны невольное перемиріе; имъ часто приходится говорить глазами чтобъ не раздражать больного шепотомъ, совѣщаться за дверью его комнаты, доктору давать, а ей покорно выносить приказанія. За этими, повидимому, добрыми отношеніями таится прежняя вражда.

Наступаетъ первое февраля, день теплый, говорящій о близости весны; но въ комнатѣ больного стоитъ душный, спертый воздухъ. Джильяна провела почти сутки на ногахъ, отцу все хуже и хуже. Настаетъ вечеръ, уже восемь часовъ, дѣвушка просто падаетъ отъ усталости и, выбравъ минуту, когда больной задремалъ, она пробралась къ себѣ въ комнату, сняла платье, накинула пейуаръ и бросилась на постель, разсчитывая проснуться черезъ полчаса.

Среди ночи ее будитъ стукъ въ дверь, она вскакиваетъ, отворяетъ, передъ нею стоитъ Бернетъ съ лицомъ, еще болѣе серьёзнымъ, чѣмъ обыкновенно.

— Идемъ, — говоритъ онъ.

— Ему хуже?

— Да.

— Это — это конецъ?

— Да.

Она молча слѣдуетъ за нимъ. Всѣ три окна спальной — настежъ, у кровати сюитъ сидѣлка и машетъ большимъ вѣеромъ, и всего этого воздуха недостаточно для бѣдныхъ, надрывающихся легкихъ. Умирающій почти сидитъ на постели, поддерживаемый со всѣхъ сторонъ подушками; взглядъ сознательный, пересохшія губы раскрыты. Джильяна стоитъ у него въ ногахъ я смотрятъ на него широко раскрытыми, блестящими глазами. Отъ времени до времени она глубоко вздыхаетъ, какъ бы воображая, что это ему поможетъ. Она сама не сознаетъ, что крупныя слезы текутъ по ея щекамъ. Каково же ея изумленіе, когда она слышитъ голосъ отца.

— Пожалуйста… не плачь, — говоритъ онъ, — никто… никогда отъ меня… ничего… не добился… слезами. Улыбки, милая моя, улыбки…

Въ почти угасшемъ голосѣ слышится тонъ стараго фата. Она не въ силахъ этого вынести. Ей кажется, что сердце ея готово разорваться, она выбѣгаетъ изъ комнаты, садится на верхней ступенькѣ лѣстницы, закрываетъ лицо руками и рыдаетъ.

Когда она подняла голову, Бернетъ стоялъ возлѣ нея.

— Неужели вы ничего не можете сдѣлать? — почти гнѣвно спрашиваетъ она.

— Ничего.

— Вы совершенно безсильны?

— Совершенно.

— Чтожъ толку въ вашемъ искусствѣ? О, это жестоко! если оно такъ ужасно теперь, чтоже бываетъ, когда любишь человѣка? Вы знаете все, — это ваше ремесло, чѣмъ это кончится?

— Скоро все кончится, — отвѣчаетъ онъ.

— Неужели въ цѣломъ мірѣ нѣтъ человѣка, который любилъ бы его? О, какъ бы я была благодарна, еслибъ хоть собака о немъ пожалѣла!

Она почти съ мольбой заглядываетъ въ серьезные глава своего собесѣдника, надѣясь, — онъ скажетъ, что огорченъ. Скажи онъ это, она вѣроятно назвала бы его лицемѣромъ, но ей досадно на его молчаніе.

Собравшись съ духомъ, она возвращается въ комнату больного, гдѣ и проводитъ всю ночь съ сидѣлкой и докторомъ. На разсвѣтѣ слышится слабый шепотъ:

— Гдѣ… Бернетъ?

— Я здѣсь.

— Вѣроятно… представленіе… почти… кончено?

— Почти.

Небольшая пауза, исхудалая рука умирающаго ищетъ руки его единственнаго друга и слабо ее пожимаетъ.

— Не… будь… васъ… занавѣсъ… бы… упалъ… десять… лѣтъ… тому… назадъ!

Бернетъ не отвѣчаетъ, но его рука ласково сжимаетъ безсильные пальцы.

— Еслибы… вы… подарили… мнѣ… еще десять!

Это были послѣднія слова Томаса Латимера.

III.

Все кончено, даже похороны. Дядюшка Марло пріѣхалъ изъ своего помѣстья, чтобъ проводить до могилы родственника, съ которымъ не имѣлъ никакихъ сношеній въ теченіе пятнадцати лѣтъ. Отъ покойника не осталось ничего кромѣ завѣщанія, въ которомъ онъ сдѣлалъ распоряженія относительно двухъ-сотъ съ чѣмъ-то тысячъ фунтовъ, которыхъ, несмотря на все желаніе, не могъ захватить съ собой. Распоряженія эти очень странны; добродушный сквайръ увѣряетъ свою племянницу, что ни одинъ составъ присяжныхъ не затруднится признать завѣщателя сумасшедшимъ. Джильяна возражаетъ, утверждая, что «не отца слѣдуетъ винить». Дядя отправляется въ клубъ, она остается одна. На столѣ горитъ лампа, но Джильянѣ ничего дѣлать не хочется. Голова усиленно работаетъ, все на одну тему. Размышленія ея прерваны появленіемъ камердинера дяди, который докладываетъ:

— Докторъ Бернетъ желаетъ васъ видѣть.

— Скажите, что я занята.

— По очень важному дѣлу.

— Передайте, что я не желаю его принять.

— Но это ваша обязанность, — восклицаетъ другой голосъ, и Бернетъ врывается въ комнату, безъ всякихъ церемоній выталкиваетъ лакея и запираетъ дверь.

— Какъ вы смѣете навязывать мнѣ свое общество, когда я не желаю васъ видѣть? — говоритъ она задыхаясь.

— Смѣю, — отвѣчаетъ онъ. — Добровольно, или нѣтъ, но вы выслушаете меня!

Вмѣсто отвѣта, она поспѣшно направляется въ двери, но онъ предупредилъ ее, преградивъ ей дорогу. Лицо его блѣдно, какъ смерть; обыкновенно спокойные и проницательные глаза горятъ.

— Вы, конечно, знаете, что я пришелъ говорить съ вами объ этомъ… завѣщаніи.

— Понятно!

— Содержаніе его вамъ извѣстно?

— Да.

— Мистеръ Латимеръ оставилъ все свое состояніе въ земляхъ, деньгахъ, домахъ и пр. — вамъ, подъ условіемъ, чтобы, по достиженіи совершеннолѣтія, вы вышли за меня; въ противномъ случаѣ, все состояніе достанется мнѣ. Все это вамъ извѣстно?

Онъ говорилъ очень быстро, точно стараясь какъ можно скорѣй съ этимъ покончить. Она отвѣтила однимъ, едва замѣтнымъ наклоненіемъ головы.

— Если бы, съ другой стороны, — продолжаетъ онъ, — я отказался жениться на васъ, все состояніе достается вамъ, безъ всякихъ ограниченій, предоставляется въ ваше полное распоряженіе.

На это она отвѣчаетъ только легкой, презрительной улыбкой.

Онъ отошелъ отъ двери и приблизился къ ней шага на два. — Вы, конечно, отдадите мнѣ справедливость, признавъ, что все это поразило меня не менѣе, чѣмъ васъ?

— Извините меня, но я отказываюсь отвѣтить на этотъ вопросъ.

— Возможно ли? — говоритъ онъ, точно во снѣ, схватившія за спинку стула. — Если ваше мнѣніе обо мнѣ таково, позвольте мнѣ, не теряя ни секунды, успокоить васъ. Позвольте сказать вамъ, что я окончательно отказываюсь отъ всякаго участія въ этомъ безумномъ условіи, позвольте васъ увѣрить, не честью, такъ какъ вы не предполагаете, чтобъ она у меня была, во всѣмъ, что для васъ священно — если что-нибудь подобное существуетъ — что я скорѣй готовъ позволить содрать съ себя хожу за-живо, чѣмъ жениться при такихъ условіяхъ.

Теперь онъ болѣе не нуждался въ стулѣ. Онъ сталъ передъ ней, выпрямившись, весь блѣдный.

Джильяна не находитъ отвѣта, но смутно сознаетъ, что до настоящей минуты она не понимала этого человѣка.

— Такъ вотъ, чего вы боялись — продолжаетъ онъ, послѣ небольшой паузы, голосомъ выражающимъ только самое холодное, спокойное, безграничное презрѣніе. Конечно, съ такой опасностью шутятъ нельзя. Такъ вотъ разгадка поведенія, которое казалось внѣ необъяснимымъ, и надъ чѣмъ я ломалъ себѣ голову!

Ея большіе глаза не отрываются отъ его лица.

— Если вы припомните, — продолжаетъ онъ въ томъ же тонѣ, — вы разъ спросили, что побудило меня привезти васъ сюда? Тогда я не понялъ, къ чему клонился вашъ вопросъ. Теперь знаю. Дѣло очень просто. Я уже давно зналъ о равнодушіи отца вашего къ вамъ — равнодушіи, граничащемъ съ антипатіей, и началъ опасаться, какъ бы онъ не вздумалъ лишить васъ наслѣдства, завѣщавъ все свое состояніе какому-нибудь благотворительному учрежденію.

Онъ остановился на минуту, чтобы перевести духъ.

Джильяна опустилась на стулъ и по прежнему не сводила глазъ съ суроваго, блѣднаго лица доктора.

— Я слыхалъ, что вы хороши собой, — продолжаетъ онъ — красота, — какъ вамъ извѣстно, всегда имѣла надъ нимъ большую власть. Я подумалъ, что если онъ увидитъ васъ еще разъ, вамъ можетъ быть удастся, хотя бы въ послѣднюю минуту, заслужить его расположеніе.

— Довольно, — молитъ она; но докторъ не обращаетъ на ея слова никакого вниманія.

— Мнѣ было васъ жаль, да, въ сущности говоря, мнѣ и до сихъ поръ вась жаль. Съ большимъ трудомъ добился я отъ него разрѣшенія послать за вами. Вы знаете, какъ вы меня встрѣтили. Вѣроятно, подозрѣнія ваши возникли въ первую же минуту нашего знакомства.

Джильяна все ниже и ниже опускаетъ голову и закрываетъ лицо руками.

— Рано вамъ быть такой подозрительной, — продолжаетъ онъ тономъ, въ которомъ звучитъ почти состраданіе, — вы не должны были еще встрѣтить въ жизни много разочарованій. Неужели простая честность — такое рѣдкое качество въ вашихъ глазахъ, что вы не могли приписать ее даже совершенно незнакомому человѣку, который не сдѣлалъ вамъ никакого зла, и охотно былъ бы вамъ полезенъ по мѣрѣ силъ, если бы вы ему это позволили? Я вамъ дамъ добрый совѣтъ, не толкуйте въ неблагопріятную сторону всѣхъ самыхъ простыхъ, человѣческихъ поступковъ. Можетъ быть, васъ когда-нибудь и обманутъ; но, говоря вообще, вы будете счастливѣе.

Съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты.

На другой день, Джильяна проснулась «новымъ человѣкомъ». Никогда еще никто не относился къ ней съ презрѣніемъ, а она прочла это чувство на суровомъ лицѣ Бернета и, что всего хуже, должна была сознаться, что заслужила его. Ей страшно мучительно, стыдно. Всего тяжелѣе встрѣтиться съ дядей, сказать ему, что «интриганъ», о козняхъ котораго она такъ самоувѣренно говорила ему наканунѣ, «отказался отъ нея». Какъ бы то ни было, приходится сойти въ столовую и пройти черезъ это испытаніе. Добрякъ мистеръ Марло въ восторгѣ отъ благопріятнаго оборота, какое приняло дѣло, и только изъ разговора съ нимъ племянница узнаетъ, что отецъ назначилъ Бернета ея опекуномъ на случай, еслибы бракъ не состоялся, по не согласію съ его стороны. Изъ новаго разговора съ Бернетомъ, который является къ ней въ тотъ же день, она видитъ, что онъ вовсе не намѣренъ отказываться отъ исполненія обѣщанія, даннаго ея покойному отцу быть ея опекуномъ и пріютить ее у себя, до ея совершеннолѣтія. Впрочемъ, обѣщаніе это онъ далъ въ полной увѣренности, что Джильяна одна на свѣтѣ; въ то время, докторъ не подозрѣвалъ о существованіи дядюшки Марло. Оказывается также, что съ нимъ живетъ сестра, старая дѣва, которая ведетъ его хозяйство. До совершеннолѣтія Джильяны остается пять мѣсяцевъ, и этотъ срокъ имъ суждено прожить подъ одной кровлей.

IV.

— Что за личность его сестра? — спрашиваетъ себя Джильяна, подъѣзжая съ горничной и чемоданомъ въ дому своего опекуна. — Онъ говорилъ про нее, какъ про «незамужнюю особу среднихъ лѣтъ», но мало ли что можно понимать подъ этими словами. Очевидно, не молода, не хороша, но что она за женщина? Какъ отнесется ко мнѣ? не предубѣждена ли уже противъ меня заранѣе? Разрѣшить этихъ вопросовъ она не въ силахъ. Миссъ Бернетъ оказывается очень заурядной особой, всѣ заботы которой сосредоточиваются на томъ, какъ бы послаще поѣстъ, да побольше поспать. Она вѣчно лечится отъ воображаемыхъ недуговъ и боится сквозного вѣтра. Привѣтствуетъ она Джильяну вѣжливо, но сухо, и почти съ первой минуты свиданія даетъ ей понять, что имъ незачѣмъ стѣснять другъ друга. Обстановка Бернетовъ довольно богатая, но совершенно безцвѣтная; убранство гостиной всѣми своими деталями говоритъ, что обойщикъ былъ тутъ совершенно предоставленъ самому себѣ; результатъ получился обыкновенный: торжество безвкусія яркихъ, рѣжущихъ глазъ цвѣтовъ. Завтракъ, поданный тотчасъ по пріѣздѣ гостьи, вкусенъ и изобиленъ, онъ доказываетъ, что ѣда занимаетъ первенствующее мѣсто среди помышленій старой дѣвы. Бернетъ встрѣчаетъ Джильяну очень сдержанно даже не протягиваетъ ей руки къ великому изумленью его сестры, твердо увѣренной, что между молодыми людьми большая дружба. На душѣ у Джильяны какъ-то смутно тяжело; чтобы развлечься, она послѣ завтрака, во время котораго почти ни къ чему не прикинулась, идетъ осмотрѣть свои комнаты; ихъ двѣ, спальня и будуаръ, убраны онѣ ихящно, со вкусомъ, даже роскошно и вдобавокъ уютно, полны цвѣтовъ.

«Положительно миссъ Бернетъ добрѣе, чѣмъ кажется, — рѣшаетъ молодая дѣвушка, — позаботилась же она обо мнѣ! у нея самой въ гостиной торчитъ всего на все одно резинковое дерево, а здѣсь какая прелесть!»

«А что какъ это не она?» пронеслось въ ея головѣ.

Первый вечеръ своего пребыванія въ домѣ опекуна Джильяна провела съ глазу на глазъ съ его почтенной сестрицей, которая два раза посылала за братомъ, и оба раза получила въ отвѣтъ, что онъ занятъ и не можетъ придти. Даже къ чаю онъ не явился въ гостиную, попросивъ прислать ему чашку въ кабинетъ.

Миссъ Бернетъ была поражена.

— Странно, — проговорила она, — точно будто вы его испугали.

На слѣдующее утро, Джильяна, сойдя къ раннему завтраку, застаетъ брата съ сестрою за оживленномъ споромъ. За ночь выпалъ сильной снѣгъ, которомъ занесло все кругомъ, надо смести его съ крыши.

— Я бы тебѣ совѣтовалъ взять работниковъ, — почтительно говоритъ докторъ.

— Я уже послала за старикомъ Джо, — рѣшительно возражаетъ его сестра.

— Если ты припомнишь, вѣдь въ послѣдній разъ онъ явился до такой степени пьяномъ, что болъ рѣшительно ни на что не годенъ.

— Помню одно, что врагамъ бѣднаго старика угодно было это говорить.

— Право, Ганна…

— Никогда не убѣдишь ты меня повернуться спиною къ старому другу въ несчастьи! — величаво отвѣчаетъ она; — и не говори! Я послала за старикомъ Джо.

Тѣмъ разговоръ и кончился.

Часъ спустя, Джильяна и миссъ Бернетъ слышатъ страшный трескъ; онѣ бросаются внизъ и застаютъ всѣхъ своихъ домочадцевъ въ небольшомъ корридорчикѣ съ стеклянной крышей, ведущемъ въ комнату, гдѣ у Бернета устроена ванна. Осколки стекла лежатъ на полу; этотъ протеже почтенной миссъ навалилъ груду снѣга да еще бросилъ лопату. Понятно, стеклянная крыша выдержать не могла.

— Не ушибся, бѣдняга? — кричитъ миссъ Бернетъ прерывающимся голосомъ.

— Слава Богу, совершенно невредимъ! — сухо отвѣчаетъ ей братъ. — Жаль, что не могу сказать того же о моей бѣдной крышѣ!

Это единственный упрекъ, какой онъ себѣ позволилъ; неудивительно, что Джильяна бросаетъ на него невольный взглядъ, полный состраданія и восхищенія его терпѣніемъ. Она уже до такой степени измѣнила свое первоначальное мнѣніе на его счетъ, правда, сама того не сознавая, что совершенно была изумлена, слыша изъ устъ своихъ пріятельницъ и деревенскихъ сосѣдокъ, сестеръ Тарльтонъ и ихъ родителей, свои же собственные, далеко не лестные отзывы о Бернетѣ, на которые она не скупилась при первомъ свиданіи съ ними, пока жила еще у отца.

Она пробуетъ защищать своего бывшаго врага, но языкъ почему-то отакзывается служить ей. Своими недомолвками она только возбуждаетъ въ Софьѣ, старшей изъ сестеръ, сильнѣйшее желаніе взглянуть на «чудовище», какъ она еще въ шутку продолжаетъ звать злополучнаго доктора. На вопросъ Софьи можно ли навѣстить ее, — Джильяна отвѣчаетъ, что у нея есть своя маленькая гостиная, гдѣ она съ удовольствіемъ ее приметъ.

Бойкая миссъ сознается, что она имѣетъ другую цѣль и предпочла бы явиться къ завтраку, если только, прибавляетъ она, онъ дома въ это время.

— Иногда, — сквозь зубы отвѣчаетъ Джильяна.

— Такъ я пріѣду; въ которомъ часу вы завтракаете, въ два?

Джильяна на этотъ вопросъ ничего не отвѣчаетъ; Бернеты завтракаютъ въ часъ, единственная ея надежда, что Софья опоздаетъ.

---

— Докторъ Бернетъ очень сожалѣетъ, миссъ, — онъ опять занятъ сегодня, и быль бы вамъ чрезвычайно благодаренъ, если бы вамъ угодно было послать ему чаю въ кабинетъ, — такъ доложилъ слуга.

Чашки стоятъ вытянувшись въ рядъ, блестящій чайникъ весело распѣваетъ на спиртовой лампѣ, занавѣски спущены, безобразіе яркаго ковра и дорогихъ стульевъ смягчается красноватымъ свѣтомъ огня въ каминѣ. Попугай спитъ, кошка спитъ, міссъ Бернетъ также спитъ или, по крайней мѣрѣ, спала, такъ она теперь снова несомнѣнно бодрствуетъ.

— Спить! — восклицаетъ она, — это непонятно. Скажите брату, что я прошу его придти.

Слуга исчезаетъ и долго не возвращается, Бернетъ также не появляется. Проходитъ десять минутъ.

— Не будете ли вы такъ добры позвонить? — спрашиваетъ хозяйка Джильяну.

— Вы передали мое порученіе? — строго вопрошаетъ миссъ Бернетъ лакея, явившагося по звонку.

— Какже.

— Что сказалъ докторъ?

— Ничего не сказалъ, сударыня.

Пауза.

— Онъ не приказалъ заварить себѣ свѣжаго чаю?

— Нѣтъ, миссъ.

— Вы можете идти.

Новое молчаніе. Джильяна берется за книгу. Проходитъ съ полчаса.

— Докторъ Бернетъ такъ и не пилъ чаю, — говоритъ молодая дѣвушка.

— Не умретъ отъ этого, — грубо отвѣчаетъ его сестра, принимаетъ спокойную позу и собирается вздремнуть. Вскорѣ она погружается въ глубокій сонъ. Джильяна закрываетъ книгу. Взглядъ ея переходитъ отъ фигуры спящей къ чайнику и обратно.

— Этого бытъ не должно, — говоритъ она, наконецъ, шепотомъ; — какое безобразіе!

Съ этими словами она направляется къ двери, осторожно ее отворяетъ, еще осторожнѣе затворяетъ за собой, и вотъ она на площадкѣ. Джильяна отважилась на рѣшительный шагъ. Бистро сбѣгаетъ она съ лѣстницы и стучится въ дверь кабинета доктора. «Войдите», раздается оттуда.

Мужество тутъ ее и покидаетъ; самый звукъ голоса, разрѣшающаго ей войдти лишаетъ ее возможности воспользоваться этимъ позволеніемъ. Она колеблется, ей хочется бѣжать, но уже поздно. Дверь отворяется изнутри, и хозяинъ дома стоитъ передъ ней въ выжидательной позѣ.

— Миссѣ Латимеръ! — восклицаетъ онъ съ удивленіемъ. — Войдите, пожалуйста, присядьте.

— Благодарю васъ, нѣтъ, — отвѣчаетъ она, стоя на порогѣ. — Я не задержу васъ и минуты.

— Чѣмъ могу быть вамъ полезенъ?

— Вы… вы не пили чаю, — нерѣшительно отвѣчаетъ она, тогда какъ глаза ея невольно заглядываютъ черезъ его плечо въ комнату, гдѣ стоить хорошій письменный столъ, весело пылаетъ огонь въ каминѣ, и раскрыты книги, говорящія о мирныхъ, научныхъ занятіяхъ.

— Не пилъ? — небрежно говорить онъ, пораженный этимъ неожиданнымъ доказательствомъ ея заботливости о немъ. — Да, дѣйствительно, но это ровно ничего не значитъ.

Джильяна живѣе прежняго чувствуетъ всю неловкость своей выходки и молчитъ въ смущеніи.

— Впрочемъ, я вижу въ чемъ дѣло, — говорятъ Бернетъ; — это все сестра. Право вамъ не слѣдуетъ позволять ей злоупотреблять вашей добротой и давать вамъ порученія.

— Ошибаетесь. Миссъ Бернетъ спитъ. Я пришла по собственному побужденью.

— Право! — сказалъ онъ все съ тѣмъ же вѣжливо-выжидательнымъ выраженіемъ.

— Я пришла сказать, что не намѣрена… не желаю лишать васъ всякихъ житейскихъ удобствъ.

— Увѣряю васъ, что вы ни въ чемъ подобномъ не повинны.

— Невозможно, вы сами поймете, что для меня невыносима мысль, что я изгоняю васъ изъ собственной гостиной.

— Это для меня не лишеніе. Мнѣ здѣсь прекрасно.

— Мнѣ казалось, — говоритъ Джильяна слегка обиженнымъ тономъ, — что прежде, до моего пріѣзда, вы всегда проводили время на верху.

Онъ едва замѣтно пожимаетъ плечами.

— Это просто потому, что сестра не любитъ сидѣть одна.

Минутная пауза.

— Во всякомъ случаѣ, — съ усиліемъ продолжаетъ Джильяна, пытаясь впасть въ прежній, самоувѣренный тонъ, отъ котораго она отвыкла за послѣднее время, — во всякомъ случаѣ, лучше было высказаться. Чтобъ упростить вопросъ, я теперь буду проводить вечера въ своей комнатѣ.

— Я долженъ просить васъ ничего подобнаго не дѣлать… Зачѣмъ вы непремѣнно хотите возобновить нашъ старый споръ? Развѣ мы не условились, что, съ цѣлью облегчить по возможности ваше невозможное положеніе, будемъ тщательно избѣгать всякихъ лишнихъ встрѣчъ. Зачѣмъ же, ради самого неба, теперь, когда двухъ дней еще не прошло, намъ измѣнять порядокъ, который одинъ только и мыслимъ при настоящихъ обстоятельствахъ?

Она упрямо качаетъ головой и говоритъ кротко, но рѣшительно.

— Несправедливо думать, что человѣкъ, разъ сдѣлавшій вамъ зло, вынужденъ сдѣлать его вамъ и въ другой. Неужели тому, что мое общество было, къ несчастью, навязано вамъ обстоятельствами, я вынуждена сознавать, что нарушаю порядокъ вашей ежедневной жизни?

— Ничего подобнаго нѣтъ, — обрываетъ онъ ее. — Позвольте повторить вамъ сказанное въ началѣ разговора: «мнѣ здѣсь прекрасно».

— Въ такомъ случаѣ, мнѣ остается только извиниться, что напрасно задержала васъ, — говорить она съ легкимъ поклономъ, поворачивается и уходитъ быстрыми шагами.

Въ гостиной все по старому. Джильяна становится у камина и прислоняется лбомъ къ мраморной доскѣ его; она не мѣняетъ своей позы, когда, спустя нѣсколько времени, отворилась дверь. Вѣрно, лакей пришелъ убирать со стола. Только при звукахъ голоса миссъ Бернетъ, Джильяна поднимаетъ голову.

— А! вотъ и вы, — ехидствуетъ старая дѣва. — Я знала, что рано или поздно мы вынудимъ васъ голодомъ придти къ намъ.

— И были правы, — спокойно отвѣчаетъ ея брать.

— Пожалуйста, чтобъ такихъ дурачествъ больше не было, — сказавъ это, любезная сестрица поворачивается на другой бокъ и засыпаетъ.

Джильяна съ удивленіемъ взглядываетъ черезъ плечо на опекуна, а онъ спокойно раскладываетъ на столѣ книги, принесенныя изъ кабинета. Черезъ нѣсколько минутъ она, безъ шума, отходитъ отъ камина и, взявъ свой брошенный романъ, спокойно усаживается неподалеку отъ него. Онъ не поднимаетъ глазъ. Легче было бы заговорить, еслибъ она могла встрѣтиться съ нимъ взглядомъ; какъ бы то ни было она рѣшается.

— Благодарю васъ, — говоритъ она тихимъ, робкимъ голосомъ. — Я вамъ очень благодарна.

Онъ отвѣчаетъ только легкимъ наклоненіемъ головы. У нея не хватаетъ болѣе мужества нарушить такое упорное молчаніе.

---

Холодно и скучно тянется жизнь Джильяны Латимеръ, рѣзкій контрастъ представляетъ она съ ея прежней дѣятельной жизнью въ домѣ дяди. Здѣсь никто не спрашиваетъ ея совѣта, слуги не ждутъ отъ нея приказаній, — все шло бы по заведенному порядку и безъ нея. Роль ея въ этомъ домѣ чисто пассивная. Жаловаться ей, собственно говоря, не на что. Ея роскошная маленькая гостиная, ярко освѣщенная и хорошо отопленная постоянно, какъ будто ожидаетъ посѣтителей. Собственный экипажъ всегда стоитъ у подъѣзда. Бывать она можетъ гдѣ хочетъ, у себя принимать кого пожелаетъ, стѣсненій никакихъ, но тоска такъ и гложетъ ее. Отношенія къ опекуну остаются прежнія, а между тѣмъ случаи даютъ ей возможность убѣдиться, что и этотъ медвѣдь, при случаѣ, можетъ быть любезенъ. Дѣвицы Тарлтонъ являются съ визитомъ въ Джильянѣ, по просьбѣ миссъ Бернетъ остаются завтракать, знакомятся съ докторомъ, который относится къ нимъ чрезвычайно любезно, особенно къ старшей, живой и свѣтской дѣвушкѣ. Въ теченіе всего завтрака, они усердно поддерживаютъ легкій, но не лишенный остроумія разговоръ, и такъ имъ увлекаются, что Софья забываетъ доѣсть желе, а Бернетъ не слышитъ, что часы пробили половину перваго. Только замѣчаніе сестры, что онъ опоздаетъ въ больницу, заставляетъ его, наконецъ, скрѣпя сердце, оторваться отъ пріятнаго общества веселой миссъ, которая, въ свою очередь, отъ него въ восхищеніи.

— Да вы смѣялись надъ нами, — говоритъ она Джильянѣ, — онъ истый джентльменъ — Развѣ я когда-нибудь говорила, что онъ не джентльменъ? — восклицаетъ она.

Между тѣмъ, Бернетъ, со дня того достопамятнаго разговора на порогѣ кабинета, проводитъ всѣ вечера въ гостиной, что, впрочемъ, насколько ихъ не оживляетъ, такъ какъ онъ ни на минуту не отрывается отъ книги. Вотъ, одинъ изъ многихъ такихъ вечеровъ. Докторъ прилежно читаетъ у стола, Джильяна, сидя противъ него, перебираетъ груду брошюръ. Видъ ея оживленнѣе обыкновеннаго. Миссъ Бернетъ, къ удивленью присутствующихъ, не спитъ. Въ половинѣ десятаго она встаетъ и направляется къ двери. Тщетно братъ и гостья убѣждаютъ ее посидѣть съ часокъ, старая эгоистка остается непреклонной. Съ минуту, Джильяна стоитъ въ нерѣшимости, не зная уходить ли ей, или оставаться. Наконецъ, возвращается на прежнее мѣсто: не ложиться же въ такую рань. Нѣсколько минутъ длится молчаніе, не нарушаемое даже храпѣньемъ, этимъ постояннымъ занятіемъ миссъ Бернетъ, когда она бодрствуетъ. Казалось все идетъ попрежнему, но по сознанію обоихъ нѣмыхъ актеровъ этой сцены положеніе радикально измѣнилось, съ исчезновеніемъ полусонной дуэньи. Чувствуется какая-то неловкость. Къ довершенью всего, докторъ поймалъ пристальный взглядъ Джильяны, устремленный на него, и въ свою очередь вопросительно посмотрѣлъ на нее.

— Извините, — говоритъ она не безъ смущенія, — но я задавала себѣ вопросъ, отчего вы тогда заткнули себѣ уши?

— Какъ? — говоритъ онъ испуганнымъ голосомъ. — Вы это замѣтили? А какъ вы думаете: «она» тоже замѣтила? — прибавилъ онъ, слегка кивая на стулъ, который за нѣсколько минутъ занимала сестра его.

— Не думаю, — отвѣчаетъ Джильяна.

— Она все время смотрѣла въ огонь. Впрочемъ, это было излишнею предосторожностью: разговоръ нашъ не помѣшалъ бы вамъ; мы почти цѣлый часъ не говорили ни слова.

— Вы ошибаетесь! — восклицаетъ докторъ. — Это нисколько къ вамъ не относилось, какъ могли вы вообразить что-нибудь подобное? Чѣмъ больше вы говорите, тѣмъ мнѣ пріятнѣе. Дѣло въ томъ, что у бѣдной сестры моей привычка… храпѣть; стыдно сказать, но звукъ этотъ страшно меня волнуетъ, если я читаю что-нибудь, требующее мало-мальски напряженнаго вниманія. Я не въ силахъ сосредоточиться, все прислушиваюсь и жду повторенія.

— Неужели? — прерываетъ его Джильяна. Какъ я рада! То же бываетъ и со мной.

Оба тихо смѣются.

— Право? — оживленно откликается Бернетъ. Но вдругъ въ немъ происходитъ обычная перемѣна. Онъ отодвигаетъ свой стулъ дальше, точно будто холодный вѣтеръ ворвался въ комнату.

— Я долженъ васъ благодарить, — заговорилъ онъ прежнимъ тономъ, — за то, что вы обратили мое вниманіе на глупую привычку, слѣдуетъ попытаться отдѣлаться отъ нея.

Джильяна не отвѣчаетъ, она совсѣмъ растерялась отъ этого рѣзкаго перехода въ прежній тонъ.

— Вы чѣмъ-то заняты, — говоритъ онъ, очевидно желая поддержать разговоръ, и указываетъ глазами на брошюры.

— Это изданія общества трезвости, — отвѣчаетъ Джильяна, передавая ему нѣсколько штукъ черезъ столъ. — Не знаю, сочувствуете ли вы этому движенію?

Онъ пересматриваетъ заглавія.

— Не понимаю, — говоритъ онъ: — не читаете же вы ихъ для собственнаго удовольствія.

Легкая улыбка заиграла на ея свѣжихъ губахъ.

— Нѣтъ, — отвѣчаетъ она, — я просматриваю ихъ, чтобъ выбрать самыя подходящія для чтенія вслухъ.

— Вслухъ! Кому?

— Мнѣ это дѣло привычное, я довольно имъ занималась,!

Докторъ продолжаетъ смотрѣть на нее въ совершенномъ недоумѣніи.

— Я всегда, — началѣ она въ нѣсколько дидактическомъ тонѣ, — считала это движеніе первенствующимъ движеніемъ нашего вѣка, и содѣйствовать развитію его, по мѣрѣ силъ, составляетъ долгъ каждаго. Я твердо рѣшилась всѣми силами служить этому дѣлу въ Марло. У насъ была чайная, которая открывалась по базарнымъ днямъ, чтобъ отвлекать фермеровъ отъ кабаковъ; мы съ кузинами всегда лично наблюдали за порядкомъ, а у меня по воскресеньямъ еще бывали вечернія занятія съ отъявленными пьяницами. Отъ пятнадцати до двадцати молодыхъ людей посѣщали мой классъ; занималась я съ ними въ теченіе всѣхъ зимнихъ мѣсяцевъ, и за все это время ни одинъ не напился. Теперь, я думаю, всѣ они пошли опять по старой дорогѣ.

Бернетъ внимательно выслушалъ эту длинную тираду, а по окончаніи ея лицо его по прежнему выразило недоумѣніе.

— Но зачѣмъ же «теперь»? — спрашиваетъ онъ; — теперь у васъ нѣтъ класса для пьяницъ?

— Въ настоящую минуту нѣтъ, но будетъ. Черезъ посредство пріятельницы я наняла комнату въ Пай-Стритъ, гдѣ по воскресеньямъ, въ восемь часовъ вечера, у меня будутъ такіе же классы для молодыхъ людей, какіе бывали дома. Трое отъявленныхъ пьяницъ обѣщали намъ посѣщать ихъ; конечно, это только ядро, начало, но это несомнѣнно будетъ имѣть благодѣтельныя послѣдствія.

— Пай-Стритъ… отъявленныя пьяницы… восемь часовъ, — повторяетъ онъ, съ удивленіемъ. — Да вы просто бредите?

— Брежу! — повторяетъ она обиженнымъ тономъ; — да развѣ возможно, чтобъ вы не сочувствовали такому дѣлу?

— Возможно ли, — горячо возражаетъ онъ, — чтобъ вы настолько не знали свѣта, и могли воображать, что я позволю вамъ такъ поздно оставаться среди этихъ животныхъ?

Она кусаетъ губы и слегка блѣднѣетъ.

— Такъ вы хотите сказать, — говоритъ она натянутымъ и надменнымъ тономъ, — что намѣрены мнѣ противодѣйствовать?

— Безъ всякаго сомнѣнія. Это мой прямой долгъ.

— А мнѣ казалось бы, — продолжаетъ она, — что когда дѣло идетъ о существенной пользѣ нашихъ собратій, то не слѣдуетъ позволять чисто личнымъ соображеніямъ усложнять вопросъ; впрочемъ, даже съ вашей точки зрѣнія, я думаю, что вы напрасно тревожитесь. Моя пріятельница работала въ этой самой мѣстности много лѣтъ, не встрѣтивъ ни одного изъ неудобствъ, которыхъ вы такъ напрасно опасаетесь для меня.

Онъ слегка приподнимаетъ брови.

— Право! А можно узнать: эта дама, приблизительно, вашихъ лѣтъ вашей наружности?

— Нѣтъ, ей пятьдесятъ лѣтъ, и у нея небольшой горбъ, но дѣло не въ томъ.

— А по-моему, въ значительной степени въ этомъ, — сухо отвѣчаетъ онъ.

Ноздри ея вздрагиваютъ.

— Я воображала, — продолжаетъ она, — что такой человѣкъ, какъ вы, который долженъ знать цѣну работы, могъ бы догадаться, какимъ тяжкимъ бременемъ должна быть вынужденная праздность, которую вы такъ небрежно налагаете на меня.

Онъ по прежнему сидитъ у стола, подперевъ темноволосую голову рукой и внимательно глядя на нее довольно спокойными глазами.

— Вы несправедливы во мнѣ, — продолжаетъ она дрожащимъ голосомъ, — вы всегда недовѣрчиво смотрѣли, когда я намекала на свою прежнюю полезность; но неужели даже вы не поймете, что должна чувствовать женщина съ головой, здоровыми руками и сердцемъ, жаждущимъ добра, когда ее держатъ въ вынужденной праздности, въ теченіе цѣлыхъ шести мѣсяцевъ, и при каждомъ усиліи съ ея стороны вырваться изъ узъ бездѣйствія, ихъ снова, съ насмѣшливой улыбкой, налагаютъ на нее.

— Неужели классы для пьяницъ представляютъ единственно возможный выходъ для васъ?

— Я думала, — надменно замѣчаетъ она, — что въ мои годы я имѣю право избрать ту сферу дѣятельности, какая мнѣ понравится. Вы когда-то сказали мнѣ, что контроль вашъ надъ моими дѣйствіями, вѣроятно, будетъ чисто номинальный. Теперь я вижу, сколько правды было въ этихъ словахъ.

— Я вынужденъ, въ силу власти, которую, какъ вамъ извѣстно, неохотно принялъ надъ вами, помѣшать вамъ стать въ условія, для которыхъ вы, по своему возрасту, положенію я по своей внѣшности, совершенно непригодны.

— Желала бы я знать, существуетъ ли дѣло, для котораго вы не считаете меня непригодной,

— До перваго августа, — твердо отвѣтилъ онъ; — оба встали другъ противъ друга; — отвѣтственность лежитъ на мнѣ; второго числа вы можете, какъ говорите, избрать сферу дѣятельности; могу васъ увѣрить, что тогда вамъ нечего будетъ опасаться вмѣшательства съ моей стороны.

Съ этими словами онъ зажегъ ей свѣчку и, подавая ее съ холодно-вѣжливымъ поклономъ, тѣмъ самымъ прекратилъ споръ.

V.

Джильяна провела непріятную ночь. Самолюбіе ея было уязвлено при мысли, что ея воля, которой, до настоящей минуты, все покорялось, встрѣтила такой энергическій отпоръ со стороны другой, еще болѣе сильной. Единственнымъ утѣшеніемъ служитъ ей мысль, что опекунъ ея, при всѣхъ своихъ добрыхъ качествахъ, человѣкъ съ узкими взглядами, неспособный сочувствовать ея высоко-филантропическимъ задачамъ. Каково же ея изумленіе, когда изъ безсвязной болтовни старой миссъ она узнала, потомъ, что братъ ея — самъ членъ общества трезвости, принципы котораго усердно пропагандируетъ всюду, куда только забрасываетъ его судьба.

Между тѣмъ, настаетъ весна, довольно поздняя. Джильянѣ уже казалось, что почки на деревьяхъ никогда не развернутся, и рѣзкій восточный вѣтеръ никогда не перестанетъ дуть, — она ошибалась. Теперь воздухъ теплый, мягкій, сирень въ цвѣту, вездѣ спущенныя жалузи, въ паркѣ множество блестящихъ экипажей, у дверей большихъ магазиновъ цѣлыя шеренги скучающихъ лакеевъ. Сезонъ въ полномъ разгарѣ. Джильяна, хотя она и не думала выѣзжать, получаетъ множество приглашеній. Вѣсть о полученномъ ею крупномъ наслѣдствѣ быстро разнеслась среди знакомыхъ; результаты обыкновенные: матушки ей умильно улыбаются, дѣвицы съ ней нѣжнѣе прежняго, одни только молодые люди почти не измѣнили своего обращенія, хотя и ихъ любезность какъ-будто возрасла. Джильяна теперь почти не имѣетъ свободной минуты, и не одинъ вихрь удовольствій тому причиной. Бернетъ, наконецъ, нашелъ ей дѣло, и дѣло настоящее. Во время своихъ ежедневныхъ, даровыхъ консультацій отъ девяти до десяти часовъ онъ видитъ во-очію самую вопіющую бѣдность и предлагаетъ Джильянѣ заняться возможнымъ облегченіемъ положенія его несчастныхъ паціентовъ. Она радостно соглашается. Но это не все. Съ каждой почтой она получаетъ массу писемъ отъ представителей различныхъ благотворительныхъ учрежденій; при ея добротѣ и совершенномъ незнаніи цѣны деньгамъ она готова была бы отозваться на каждый изъ этихъ призывовъ, еслибъ Бернетъ не руководилъ ею и часто не налагалъ своего veto на ея затѣи. Приговорамъ его теперь она слѣпо подчиняется. Если онъ ей полезенъ, то и она, въ свою очередь, не безполезна ему. Она возитъ цвѣты больнымъ въ его палату, помогаетъ ему въ устройствѣ Шекспировскихъ чтеній для выздоравливающихъ, всегда ласково бесѣдуетъ съ студентами, о которыхъ онъ такъ печется и которыхъ такъ часто приглашаетъ къ себѣ обѣдать, словомъ — она, какъ онъ самъ однажды выразился, «его правая рука».

Но тѣмъ не менѣе у Джильяны съ опекуномъ по прежнему происходятъ стычки, поводомъ къ которымъ всего чаще служитъ стремленіе молодой особы къ эксцентрическимъ выходкамъ; ей ничего не стоитъ во время своихъ благотворительныхъ прогулокъ по городу сѣсть въ омнибусъ, проѣхаться на дешевомъ пароходикѣ, добровольно подвергаться, въ простотѣ сердечной, непріятностямъ и опасностямъ, тогда какъ Бернетъ, болѣе ея искушенный опытомъ житейскимъ, всѣми силами старается заставятъ ее подчиниться принятымъ въ свѣтѣ обычаямъ. Отсюда — столкновенія. Впрочемъ, не изъ-за однѣхъ эксцентричностей молодой дѣвушки возникаютъ они. Въ теченіе настоящаго сезона м-ссъ Латимеръ было сдѣлано нѣсколько предложеній, на которыя она отвѣчала отказомъ; особенно надоѣдаетъ ей своими непрошенными воздыханіями нѣкій вѣчно-ноющій поэтъ-живописецъ, мистеръ Чаллонеръ, картины котораго такъ же плохи, какъ стихотворенія его безцвѣтны. Всѣ эти катастрофы Бернетъ приписываетъ ей одной, и она, въ глубинѣ души, съ прискорбіемъ сознаетъ, что суровый опекунъ считаетъ ее кокеткой.

Открытіе это стоило ей горькихъ слезъ. Часто, въ ночной тиши, допытываетъ она себя: не руководилась ли она желаніемъ заставить другихъ испытать муки отвергнутой любви, — муки, ей знакомыя. Джильяну настигла Немезида. Она сложила свое гордое сердце къ ногамъ человѣка, къ которому, какихъ нибудь пять мѣсяцевъ тому назадъ, относилась съ полнымъ презрѣніемъ. Она изучила его хорошія качества, а слабости его знаетъ лучше своихъ собственныхъ. Ежедневно была она свидѣтельницей его энергіи, его разумной, великодушной любви къ людямъ, терпѣнія, съ какимъ онъ относился ко всѣмъ чудачествамъ, фантазіямъ и несноснымъ привычкамъ своей далеко не симпатичной сестры, въ особенности же къ ея своеобразной благотворительности, благодаря которой вокругъ нея постоянно толпится цѣлая армія обманщиковъ.

Джильянѣ въ этотъ періодъ ея жизни суждено было извѣдать и муки ревности; такъ, на большомъ литературно-музыкальномъ вечерѣ у Тарльтоновъ она все время слѣдитъ за оживленнымъ разговоромъ Бернета съ Софьей, и, узнавъ отъ послѣдней, что докторъ обѣщалъ ей завтра показать свою больницу во всѣхъ подробностяхъ, такъ какъ она этимъ дѣломъ очень интересуется, тутъ же, въ видѣ мести, принимаетъ приглашеніе Чаллонера, только-что тщетно ее умолявшаго посѣтить его студію, куда обѣщали прибыть старушка мистриссъ Тарльтонъ съ младшей дочерью.

— Такъ рѣшено, — говоритъ Джильяна своему поклоннику, — завтра, въ пять часовъ.

На слѣдующее утро дѣвицы Тарльтонъ являются завтракать къ Бернетамъ; по окончаніи трапезы, докторъ съ Софьей отправляются въ больницу, а Анна Тарльтонъ — домой за матерью, чтобъ ѣхать въ студію Чаллонера, куда, къ назначенному часу, должна пріѣхать и Джнльяна. Къ величайшей досадѣ послѣдней, она не находитъ въ мастерской никого, кромѣ хозяина, который усердно показываетъ ей свои рѣдкости и въ особенности хвастаетъ картинами, на которыхъ, въ различныхъ позахъ, изображена все; одна и та же женщина съ зеленовато-блѣднымъ лицомъ. Эти уроды носятъ имена всѣхъ богинь и красавицъ Греціи. Къ положительному ужасу Джильяны, владѣлецъ всѣхъ этихъ сокровищъ, среди какой-то патетической тирада, опускается передъ нею на колѣни, и въ эту самую минуту въ дверяхъ показывается Бернетъ, ошибкой попавшій въ одну студію, вмѣсто другой. Онъ совершенно пораженъ при видѣ этой картины. Джильяна выражаетъ намѣреніе сейчасъ же вернуться домой, Бернетъ молча сажаетъ ее въ экипажъ, ѣдетъ за ней, и у нихъ происходитъ бурное объясненіе, такое бурное, что его положительно можно назвать ссорой. Онъ обвиняетъ ее въ полнѣйшемъ неумѣніи держать себя; она отвѣчаетъ рѣзко, почти дерзко, словомъ — струны натянуты до послѣдней возможности.

Анна Тарльтонъ, явившаяся на слѣдующее утро съ извиненіями и объясненіями къ Джидьянѣ, застаетъ ее лежащей на кушеткѣ въ гостиной, она совсѣмъ больна, совершенно на себя непохожа. Посѣтительница своей болтовней о сестрѣ и Бернетѣ приводитъ ее еще въ худшее настроеніе. Сегодня день, въ который Джильяна обыкновенно посѣщаетъ больницу; никогда не отправлялась она туда съ большей неохотой, тѣмъ не менѣе ѣхать надо, и она садится въ коляску, наполненную цвѣтами для больныхъ. Всю дорогу она сидитъ откинувшись на подушки коляски, съ тоской и досадой глядя передъ собой. Только когда темная масса больницы возстаетъ передъ ней, начинаетъ она пробуждаться изъ апатіи.

А между тѣмъ, когда, минуты двѣ спустя, она проходить по длиннымъ палатамъ, въ высокія окна которыхъ свободно врывается майскій вѣтерокъ, съ руками полными розъ, въ дружескомъ разговорѣ съ одной изъ старшихъ сестеръ милосердія, — никто бы не сказалъ, чтобъ душа, обитающая въ этомъ цвѣтущемъ тѣлѣ, могла сильно страдать.

Не останавливаясь, проходитъ она въ палату, гдѣ кроватки, драпированныя бѣлымъ съ розовымъ, и вѣчно галлопирующая деревянная лошадь возвѣщаютъ всѣмъ и каждому, что здѣсь дѣтское отдѣленіе. Смирно и тихо лежатъ они. Не слышно ни плача, ни стоновъ, хотя тутъ есть и неизлѣчимыя. Одинъ мальчикъ, правда, лежитъ на спинѣ, съ полузакрытыми глазами, тяжело дыша. Ему только шесть лѣтъ. Родители отдали его акробатамъ, которые всячески ломали и коверкали его бѣдное тѣльце, пока болѣзнь и близость милосердой смерти не освободили его отъ нихъ.

Одна дѣвочка сидитъ въ постели въ какомъ-то панцырѣ изъ гипса. Она превеселенькая, а между тѣмъ дѣло ея плохо — искривленіе спинного хребта.

У другой малютки недавно отрѣзали ногу. Она уставилась круглыми глазами на незнакомку, позабывъ на минуту и о маргариткахъ, которыми усѣяно ея одѣяло. У ближайшей отъ нея кроватки Джильяна видитъ какого-то мужчину, стоящаго къ ней спиной. Это Бернетъ. Но тѣмъ онъ занятъ? онъ не щупаетъ пульса, не предлагаетъ вопросовъ. Онъ старается разставить нетвердыхъ на ноги обитателей игрушечнаго Ноева ковчега. Даже замѣтивъ посѣтительницъ, онъ не оставляетъ своего занятія. Можетъ быть, онъ радъ случаю нѣсколько скрыть свое лицо. Они не видались со вчерашней ссоры.

Сестру позвали, а миссъ Латимеръ стоитъ молча въ нерѣшимости у кроватки, слѣдя за его эволюціями, въ которыхъ, сама по немногу начинаетъ принимать сильное участіе. Вскорѣ онъ поднимаетъ на нее глаза съ довольно смущенной улыбкой и говоритъ:

— Симъ стоитъ, Хамъ стоить, а Афетъ стоять не хочетъ.

Съ этими словами онъ выпрямляется и становится возлѣ нея, держа Афета въ одной рукѣ и гіену въ другой. Улыбка сочувствія освѣщаетъ все лицо ея точно лучъ солнца.

— Я заставлю ихъ всѣхъ стоять, — рѣшительно восклицаетъ она, опускаясь на колѣни, — не только ихъ, но и ихъ женъ, и всѣхъ животныхъ.

Оба молчатъ, пока дѣло не доведено до конца. Когда же всѣ животныя, какъ чистыя такъ и нечистыя, установились по парно по одѣялу, она поднимаетъ на него сіяющій взоръ и, протягивая ему руку, спрашиваетъ:

— Мы друзья?

— Это отъ васъ зависитъ, — отвѣчаетъ онъ не безъ волненія.

Она молчитъ съ минуту, еще не вставая съ колѣнъ, любуясь солнечными лучами, цѣлые снопы которыхъ врываются въ высокія окна.

— Хотѣлось-бы мнѣ, чтобъ мы не ссорились такъ часто, говоритъ она очень мягко; — непріятно ссориться.

— Но пріятно мириться, отвѣчаетъ онъ такимъ тономъ, будто слова эти вырвались у него помимо его воли.

Она не отвѣчаетъ, но остается въ прежней позѣ, продолжая смотрѣть на солнечный лучъ; внезапная радость вызываетъ слезы на ея глазахъ. Когда она оглядывается, — онъ уже исчезъ.

Настаетъ 1 августа — день рожденія Джильяны, ей исполнился двадцать-одинъ годъ, отнынѣ она полновластная владѣлица всего своего состоянія; когда-то ей казалось, что день этотъ будетъ счастливѣйшимъ днемъ ея жизни, теперь-же, когда онъ насталъ, она ровно никакого ликованія не чувствуетъ. Сидя у окна своей комнаты, въ пенуарѣ и съ распущенными по плечамъ волосами, она перебираетъ въ памяти событія послѣдняго мѣсяца, мысленно отдѣляя пшеницу отъ плевелъ. Плевелы преобладаютъ. Теперь она уже болѣе себя не обманываетъ, знаетъ, чѣмъ одна минута отличается для нея отъ другой. Бывали минуты, когда душа его словно раскрывалась передъ нею, когда полная гармонія царствовала между ними, но это были буквально минуты. Онѣ смѣнялись усиленной холодностью. Ко всѣмъ ея мученіямъ присоединялась ревность: толки и гаданія младшей миссъ Тарльтонъ о томъ, согласится или нѣтъ отецъ на бракъ сестры ея съ молодымъ докторомъ — составляли для бѣдной Джильяни адскую муку, которую она должна была выносить съ улыбкой. Черезъ нѣсколько минутъ она пойдетъ прощаться съ опекуномъ; до родного Марло неблизкій путь, выѣхать придется пораньше. Въ половинѣ девятаго она стучится въ дверь кабинета; Бернетъ встрѣчаетъ ее дружелюбнѣе, чѣмъ она ожидала, въ его поздравленіяхъ по случаю дня ея рожденія звучитъ задушевная нота, что едва не лишаетъ бѣдняжку послѣдняго мужества. Передъ нимъ стоитъ уже не та Джильяна, которую онъ такъ холодно привѣтствовалъ подъ своей кровлей пять мѣсяцевъ тому назадъ. Слѣдовъ слезъ не замѣтно, но съ ея нѣжныхъ щекъ совершенно исчезъ прежній яркій румянецъ.

Она сегодня далеко не такъ хороша какъ обыкновенно, хотя одѣта также тщательно. Послѣ первыхъ привѣтствій Бернетъ тотчасъ впадаетъ въ чисто-дѣловой тонъ, сдаетъ ей съ рукъ на руки ея денежныя бумаги, всѣ ея акціи, закладныя и пр. Она спокойно и толково выслушиваетъ его объясненія. Дѣловая часть бесѣды кончена, бывшимъ врагамъ больше ничего не остается какъ только проститься.

— Я не должна уѣхать, — говоритъ она опираясь о столъ дрожащей рукою, — не поблагодаривъ васъ за исполненіе тяжелой задачи, которую вы съ такой добросовѣстностью на себя приняли, не попросивъ у васъ прощенія за безпокойство, какое мое присутствіе и… и… мое упрямство и моя… неразсудительность… и мой несчастный характеръ причиняли вамъ.

Начала она довольно бойко, хотя съ нѣкоторымъ усиліемъ; но къ концу рыданья, съ которыми она тщетно борется, почти заглушаютъ ея рѣчь. Можетъ быть, и ему въ эту минуту говоритъ не легко, такъ какъ онъ отвѣчаетъ ей однимъ жестомъ отрицанія.

— Знаю, — продолжаетъ она нетвердымъ голосомъ, — что мои недостатки именно тѣ, которые вамъ всего антипатичнѣе, часто выводила я васъ изъ терпѣнія. Радуюсь за васъ, что все это теперь кончено.

— Порадуйтесь также за себя, — тихо отвѣчаетъ онъ, — по-моему есть чему.

Голова ея опускается на грудь.

— За себя я не рада, — отвѣчаетъ она почти неслышно.

Съ минуту онъ смотритъ на нее какимъ-то страннымъ взглядомъ и дѣлаетъ движеніе человѣка, готоваго раскрыть свои объятія; лицо его очень блѣдно, всѣ черты выражаютъ страданіе. Но прежде чѣмъ она успѣла провѣрить это минутное впечатлѣніе, онъ повернулся къ ней спиной и молча сталъ смотрѣть въ окно.

— Теперь, когда я уѣзжаю, — продолжаетъ она, — у меня въ вамъ небольшая просьба; можетъ быть, вы и не знаете, что вы никогда не протягивали мнѣ руки. Можетъ быть, это былъ случай, даже еслибъ это было преднамѣренно, я не имѣю права сердиться; но теперь, когда… я… уѣзжаю… навсегда… теперь, когда насталъ конецъ нашимъ несчастнымъ отношеніямъ, я была бы рада, еслибъ вы могли заставить себя датъ мнѣ это доказательство прощенія и… и расположенія.

Значеніе послѣдней фразы онъ долженъ былъ угадать; неудержимыя слезы настолько заглушаютъ ее, что почти ничего не слышно. Онъ медленно, повидимому съ крайней неохотой, поворачивается въ ней лицомъ. Она по прежнему стоитъ у стола, только теперь слезы неудержимо текутъ по ея щекамъ, губы дрожатъ, и она робко протягиваетъ ему руку. Онъ беретъ эту руку обѣими руками и, посмотрѣвъ ей съ минуту въ глаза страстнымъ взглядомъ, наклоняетъ голову и почтительно цѣлуетъ эту хорошенькую ручку.

— Да благословитъ васъ Богъ, дорогая, — говоритъ онъ прерывающимся голосомъ.

VI.

Прощаніе съ миссъ Бернетъ взяло очень мало времени, благодаря значительному хладнокровію этой почтенной особы и крикамъ попугая, который почти задался мыслью по возможности сократить эту церемонію. Джильяна садится не въ тотъ вагонъ, въ которомъ помѣщается ея горничная, — присутствіе этой почтительной шпіонки, въ ея настоящемъ настроеніи, для нея просто невыносимо. Воспоминанія, слезы, думы не даютъ путешественицѣ скучать дорогой, а когда поѣздъ наконецъ подходитъ къ знакомой станціи, изъ вагона выходитъ прежняя, спокойная, самоувѣренная, улыбающаяся Джильяна. Черезъ какихъ-нибудь полчаса она снова приметъ бразды домашняго правленія, войдетъ въ свою старую роль ангела-хранителя. Она окидываетъ глазами платформу, стараясь поскорѣй увидать кого-нибудь изъ своихъ, никого не видно; правда, какая-то нарядная и очень развязная молодая особа расхаживаетъ взадъ и впередъ передъ вокаломъ, но до нея Джильянѣ нѣтъ никакого дѣла; тѣмъ не менѣе, такъ какъ никто изъ ея домашнихъ не явился, она съ горя начинаетъ всматриваться въ незнакомку и, въ величайшему своему изумленью, узнаетъ въ ней свою старшую кузину Дженъ, которую оставила въ коротенькомъ платьѣ, съ распущенной косой, а застаетъ въ модномъ туалетѣ совершенно несоотвѣтствующемъ ея шестнадцати годамъ. Дженъ за послѣдніе шесть мѣсяцевъ выросла, возмужала, смотритъ совсѣмъ взрослой.

— Что за шляпа! — почти въ первую минуту свиданія восклицаетъ Джильяна.

— Очень жаль, что тебѣ не нравится, — бойко отвѣчаетъ оперившаяся миссъ, — всѣмъ не угодишь.

— А дядя не пріѣхалъ меня встрѣтить?

— Онъ было завелъ объ этомъ рѣчь, да я убѣдила его остаться дома. Онъ, какъ тебѣ извѣстно, плохо владѣетъ собой, пожалуй разыгралъ бы еще патетическую сцену на станціи.

Джильяна ищетъ глазами свой шарабанъ, запряженный парою гнѣдыхъ пони, который просила дядю выслать ей на станцію и не видитъ его; вмѣсто ея любимаго экипажа ей преграждаетъ дорогу другой очень элегантный, запряженный парой пѣгихъ, въ нарядной сбруѣ, украшенной въ изобиліи мѣдными бляхами, съ бубенчиками на шеѣ, съ рогами надъ ушами.

— Ничего не понимаю, — говорить миссъ Латимеръ. — Куда дѣвались мои пони?

— Они проданы, — отвѣчаетъ Джэнъ, — надѣюсь, что это тебѣ все равно. Они были такіе старые, что ими править было скучно. Вмѣсто нихъ я убѣдила папѣ купить мнѣ эти.

— Они у тебя прыгаютъ черезъ обручи? — саркастически вопрошаетъ Джильяна.

Джэнъ оставляетъ вопросъ этотъ безъ отвѣта.

— Надѣюсь, что ты позволишь мнѣ сѣсть первой, — говоритъ она, ставя ногу на подножку, — такъ какъ я правлю.

— Да ты умѣешь править?

— Я-то! — вотъ разсмѣшила.

Сѣли, поѣхали. Джильянѣ кажется, что все это происходитъ во снѣ, она не можетъ опомниться, со страхомъ посматриваетъ она на ландшафтъ, неужели и онъ измѣнился? неужели холмы превратились въ высокія горы, а зеленые луга въ опаленныя солнцемъ пустыни? Нѣтъ, природа все та же, созерцаніе ея красотъ нѣсколько успокоиваетъ взволнованную Джильяну, и она заговариваетъ съ кузиной въ болѣе примирительномъ тонѣ.

— Вижу, что я была неправа, сомнѣваясь въ твоемъ искусствѣ править лошадьми, Джэнъ, ты сдѣлала удивительные успѣхи.

— Право? — небрежно отзывается Джэнъ. — Вѣроятно. Въ шесть мѣсяцевъ во многомъ успѣешь.

— Очень рада это слышать. Ты такіе же успѣхи сдѣлала и въ наукахъ?

— Въ наукахъ? — презрительно повторяетъ Джэнъ; — неужели ты воображаешь, что у меня на это есть время? Когда мнѣ пришлось тебя замѣнить, я, понятно, должна была совершенно посвятить себя папа. Среди заботъ о немъ, о домѣ, я, право, не имѣю ни минуты свободной. — Все это говорится съ такой важностью, что еслибъ не досада, Джильяна готова была бы расхохотаться. Все это, почти въ тѣхъ же словахъ, говорила она сама во время оно, но какая разница?

— А Эмилія? — продолжаетъ она разспрашивать. — Воспитаніе ея также кончено?

— Я уговариваю папа отдать Эмилію въ пансіонъ. Ей это было бы очень полезно, а мнѣ, право, надоѣло возиться съ гувернантками. — Среди этихъ разговоровъ онѣ доѣхали до дому, у дверей котораго ихъ ожидаетъ старикъ Марло. Джильяна бросается ему на шею, онъ съ нею ласковъ по старому, но нѣтъ-нѣтъ и оглянется на дочь.

— Пойду къ себѣ, — говоритъ Джильяна послѣ первыхъ привѣтствій, — хочется отдохнуть.

— Не показать ли тебѣ дорогу, — вызывается Джэнъ, — быстро слѣдуя за нею, — твою бывшую комнату занимаю я, папа желалъ, чтобъ я была поближе къ нему.

— И меня выгнали изъ моей комнаты!

— Очень жаль, если тебѣ это непріятно, но я не могла не исполнить желанія папа.

Съ каждымъ шагомъ въ этомъ домѣ, гдѣ она еще такъ недавно была полной хозяйкой, Джильяна убѣждается, что прошлаго не воротишь. За обѣдомъ Джэнъ занимаетъ ея прежнее мѣсто, за утреннимъ чаемъ возсѣдаетъ за самоваромъ. Нѣкоторое утѣшеніе доставляетъ Джильянѣ радость Эмиліи и Дика при свиданіи съ нею, но въ своемъ маленькомъ кузенѣ, своемъ любимцѣ, она находитъ большую перемѣну, — лексиконъ его обогатился равными выраженіями, о которыхъ онъ не имѣлъ понятія; онъ сталъ менѣе послушенъ, пріобрѣлъ нѣсколько несовсѣмъ хорошихъ привычекъ, словомъ, измѣнился къ худшему. Джильяной овладѣваетъ сильное желаніе взглянуть на свои излюбленныя благотворительныя учрежденія, на школу для малолѣтнихъ, на знаменитую чайную. Она, въ первое утро послѣ своего возвращенія домой, надѣваетъ шляпу, беретъ зонтикъ и идетъ пройдтись по деревнѣ; здѣсь ее ожидаетъ рядъ новыхъ разочарованій. И школа, и чайная закрыты по распоряженію миссъ Марло. Джильяна возвращается внѣ себя и, встрѣтивъ дядю въ саду, заводитъ съ нимъ серьёзный разговоръ, убѣждаетъ его отдать Джэнъ въ пансіонъ, не позволять ей корчить изъ себя взрослую. Какъ и слѣдовало ожидать, сквайръ заступается за дочь, увѣряя, что она уже не маленькая и отлично управляется со всѣми хозяйственными дѣлами. Джильяна вынуждена признать, что роль ея въ этомъ домѣ кончена. У нея съ Джэнъ происходитъ еще нѣсколько стачекъ, изъ которыхъ она выходитъ побѣжденной. Съ каждымъ днемъ убѣждается она, что всѣ ея любимые коньки — ея общества для снабженія бѣдныхъ обувью, одеждой, каменнымъ углемъ и пр. — или рушились, или близки въ уничтоженію. Точно чья-то враждебная рука задалась задачей стереть всякіе слѣды ея трудовъ и заботъ на пользу общую. Иногда ей кажется, что она пробыла вдали отъ своего родного угла не шесть мѣсяцевъ, а шесть лѣтъ. Какъ бы то ни было, а приходится покориться неизбѣжному, жить на положеніи гостьи въ домѣ, въ которомъ была полной хозяйкой, такъ какъ очевидно что настоящая повелительница и не думаетъ объ отреченіи, а отецъ ея, по безхарактерности, самъ того не замѣчая и даже не желая, дѣйствуетъ совершенно въ ея духѣ. Каждый вечеръ Джильяна, опуская голову на подушку, задаетъ себѣ вопросъ:

— Зачѣмъ я еще здѣсь?

Она не принимаетъ никакого рѣшенія просто потому, что голова у нея идетъ кругомъ. Во всѣхъ ея планахъ все всегда вертѣлось на Марло, этомъ центрѣ ея будущей дѣятельности. Теперь приходится все перестраивать за-ново. На что же ей рѣшиться? Путешествовать? Но съ кѣмъ? зачѣмъ? Завести свое хозяйство, зажить своимъ домомъ? Но она слишкомъ молода, чтобъ жить одной, а поселиться вдвоемъ съ какой-нибудь наскоро-пріисканной компаньонкой ей, привыкшей жить въ семьѣ, положительно не подъ силу.

Даже ея состояніе — для нея тяжелое и мучительное бремя. Сильно желая сдѣлать изъ него наивозможно-лучшее употребленіе, она не болѣе любого ребенка знаетъ, какъ за это взяться. Кто будетъ ею руководить? Что, кромѣ ея собственнаго здраваго смысла, которому она за послѣднее время стала сильно не довѣрять, помѣшаетъ ей сдѣлаться жертвой обманщиковъ и шарлатановъ? Кромѣ всѣхъ этихъ причинъ ея нерѣшительности есть и другая: смутная, неуловимая надежда, — надежда, основанная на нѣсколькихъ словахъ, сказанныхъ нетвердымъ голосомъ…

Августъ канулъ въ вѣчность, насталъ сентябрь, а Джильяна не покинула Марло. Сегодня среда — базарный день; Джильяна провела его въ чайной, вновь открытой по ея настоянію, усердно угощая посѣтителей. Въ вечеру ей кажется, что единственный результатъ всѣхъ ея усилій — головная боль и усталость въ ногахъ; гостей было мало, очевидно чайной уже не конкуррировать съ кабакомъ. Возвратясь вечеромъ домой, усталая Джильяна застаетъ Джэнъ въ рукопашной съ Дикомъ. Сестра-воспитательница трясетъ мальчика за плечи, обѣщаетъ его высѣчь, посадить на хлѣбъ и на воду, отдать въ пансіонъ; онъ извивается у нея въ рукахъ, называетъ ее «старой чучелой» и, рыдая, выражаетъ надежду на ея преждевременную кончину.

Джильяна, нервы которой и безъ того сильно возбуждены, беретъ сторону ребенка, у нихъ съ кузиной происходитъ уже крупное столкновеніе. Въ разгарѣ ссоры Джильяна не слышитъ доклада слуги, не видитъ, что въ дверяхъ стоить гость; щеки ея пылаютъ, голосъ дрожитъ; сѣрые глава мечутъ молніи. Когда же она, всмотрѣвшись, узнаетъ въ нежданномъ посѣтителѣ Бернета, ей становится такъ стыдно, такъ больно, что она бѣжитъ изъ комнаты, изъ дому, не поздоровавшись съ нимъ; ей смутно помнится, что онъ гоститъ у Тарльтоновъ, но даже въ этомъ она не увѣрена. Долго ли она бродитъ по саду, она сама не знаетъ. Ей кажется, что время тянется до безконечности. Наконецъ, онъ показывается въ аллеѣ и направляется прямо къ ней. Они обмѣниваются рукопожатіемъ. Въ первую минуту оба молчатъ.

— Я пришелъ съ вами проститься, — говоритъ онъ, съ видомъ крайняго смущенія. — Мнѣ пора ѣхать.

— Да? вечеръ прекрасный. Вы славно прокатитесь.

— Очевидно со мной ужиться невозможно, — говорятъ она съ слабой улыбкой, послѣ небольшого молчанія. — Помните, какъ мы съ вами ссорились, а теперь видите въ какомъ положеніи я здѣсь! — На подобное замѣчаніе не легко найдти отвѣтъ, онъ и не пытается, даже не смотритъ на нее. Онъ не сводитъ глазъ съ зеленыхъ полей, виднѣющихся сквозь вѣтви большой ясени.

— Не стану спрашивать, что вы думаете о моей правдивости, продолжаетъ она, — послѣ всѣхъ басней, какія я вамъ разсказывала на счетъ моего вліянія надъ домашними. Неправда ли, они отлично совпадаютъ съ тѣмъ, что вы сейчасъ видѣли? Но право, право, — прежде было не то. Я, конечно, преувеличиваю собственное значеніе, но полезна я была, они меня любили, они меня уважали.

Она умолкаетъ, задыхаясь отъ слезъ.

— Нисколько въ этомъ не сомнѣваюсь, — отзывается онъ взволнованнымъ голосомъ.

— Помните ли вы, — говоритъ она, вытирая глаза и напряженно улыбаясь, — какъ я вамъ разъ хвастала насчетъ того, что я здѣсь необходима, а вы совѣтовали мнѣ утѣшиться, увѣряя, что мои домашніе навѣрное отлично обходятся безъ меня?

— Неужели? — сухо отвѣчаетъ онъ. — Не думалъ я, не гадалъ быть пророкомъ, а хотѣлъ только сказать что-нибудь непріятное.

— Какъ видвте, слова ваши оправдались.

Новое молчаніе. Становится поздно; видъ долины, разстилающейся за садомъ, измѣнился; по розовому отблеску на поверхности горъ, замыкающихъ ее, они догадываются, что солнце закатывается за этими горами.

— Какимъ закатомъ можно сегодня любоваться съ вершины той горы! — говоритъ она тихимъ голосомъ. — Не пойдемъ ли мы? Если поторопиться, еще поспѣемъ. Съ минуту онъ колеблется, нерѣшительно посматривая то на нее, то на розовыя горы и наконецъ говоритъ:

— Идемъ.

Усердно карабкаются они въ гору, но добравшись наконецъ до вершины, видятъ, что смотрѣть не на что, все сѣро кругомъ, они опоздали.

— Я должна просить у васъ прощенія, — говоритъ она, опусшсь на траву, — я попусту васъ потревожила.

Онъ киваетъ въ знакъ согласія и садится возлѣ нея.

— Найди вы въ себѣ силу оторваться пятью минутами раньше отъ очаровательнаго общества Джэнъ…

— Моя ли вина, что меня оставили съ глазу на глазъ съ нею?

— Дядя Марло говоритъ, — начинаетъ Джяльяна, искоса слѣдя за впечатлѣніемъ, какое произведутъ ея слова, — что она сильно напоминаетъ ему меня.

— Васъ? — слегка приподнявъ брови; — неужели!

— Миссъ Тарльтонъ говоритъ, что она понимаетъ, что онъ хочетъ сказать; можетъ быть вы согласны съ ней, можетъ быть вы находите, что онъ правъ?

— Я могу только предположить, что онъ хочетъ дать понятъ, что вы обѣ любите поставить на своемъ. — Этого Джильяна вынести не въ силахъ.

— Обѣ! — восклицаетъ она, покраснѣвъ; — неужели вы насъ ставите на одну доску. Но какъ бы мы ни были похожи, одно вѣрно, это — что намъ не ужиться въ одномъ домѣ.

— Серьезно?

— Несомнѣнно. Какъ она ухитрилась — не знаю, но она заняла мое мѣсто, исполняетъ мои обязанности, пользуется моими правами!

— Вашими правами! — повторяетъ онъ, не глядя на нее, — какими? Я всегда изъ вашихъ же словъ заключалъ, что власть ваша временная, пока миссъ Марло не выростетъ. Кажется, не можетъ быть сомнѣній въ томъ, что она теперь — взрослая.

— Взрослая! — повторяетъ Джильяна къ которой, при этомъ послѣднемъ ударѣ, возвратилось употребленіе языка; — она сущій ребенокъ! Всѣ вы почему-то сговорились считать ее взрослой, но въ дѣйствительности она ребенокъ, ей едва шестнадцать лѣтъ.

— Ей можно дать восемнадцать, — возражаетъ Бернетъ съ истинно-британскимъ упрямствомъ, — если не девятнадцать да двадцать.

— Вы, конечно, шутите, но довольно объ этомъ.

Бернетъ первый нарушаетъ молчаніе.

— Очень мнѣ васъ жаль, — говоритъ онъ, — знаю, что вы этого никакъ не ожидали, знаю, что въ Лондонѣ вы постоянно считали часы до вашего возвращенія сюда.

— Право? Во всякомъ случаѣ, я всегда разсчитывала, что здѣсь, по крайней мѣрѣ, стою твердой ногой, теперь — я совсѣмъ растерялась.

Онъ не отвѣчаетъ, но ей и не нужно отвѣта. Онъ сидитъ возлѣ нея на горѣ, никуда не торопится, не измученъ, лобъ его ясенъ, взглядъ спокоенъ, чего же больше?

Черезъ нѣсколько времени она оборачивается къ нему съ оживленнымъ видомъ.

— Въ сущности, — восклицаетъ она, — неужели это дѣло совершенно безнадежно? Какъ по вашему? Какихъ бы лѣтъ Джэнъ ни казалась, ей въ дѣйствительности только шестнадцать; должна же я умѣть справиться съ шестнадцатилѣтней дѣвушкой!

— Я бы не пытался, — лаконически отвѣчаетъ онъ, качая головой.

— А я никакъ не могу согласиться, чтобы слѣдовало возвращаться вспять только потому, что на пути долга встрѣчаются препятствія.

— Да это совсѣмъ не путь долга; вы заблуждаетесь. Миссъ Марло занимаетъ мѣсто, по праву ей принадлежащее. Она довольна, отецъ ея доволенъ, всѣ довольны. Не вижу, чтобъ ваше вмѣшательство было тутъ умѣстно.

— Возможно ли? — говоритъ она, глубоко обиженнымъ тономъ, — неужели и вы за нее и противъ меня?

— Дѣло не въ томъ! — восклицаетъ онъ нетерпѣливо, раздосадованный ея чисто-женской нелогичностью. — Насколько я помню, а иногда не видалъ ее до сегодняшняго дня, и не имѣю особаго желанія когда-нибудь видѣть. Это вопросъ отвлеченной справедливости. Если я вижу васъ готовой, благодаря ложному понятію о долгѣ, перессорить цѣлую семью, мнѣ кажется, что лучшая услуга, какую я могу оказать вамъ, это — разочаровать васъ.

Въ первую минуту ясно, что гнѣвное возраженіе было готово сорваться съ ея дрожащихъ губъ, но ей удается подавить его и она говорить почти смиренно:

— Вы, вѣроятно, правы. Не въ первый разъ, благодаря намъ, спадаетъ съ главъ моихъ повязка. Но если во мнѣ здѣсь не нуждаются, что вы посовѣтуете мнѣ дѣлать, куда дѣваться?

Она смотритъ на него такими печальными глазами, вся ея поза выражаетъ такую покорность, что самообладаніе суроваго ментора едва не измѣняетъ ему.

— Знаю, — продолжаетъ она, — что не имѣю никакого права надоѣдать вамъ своими дѣлами, но, вѣроятно, это сила привычки. Я привыкла просить вашихъ совѣтовъ и указаній.

— Я готовъ былъ бы помочь вамъ, но не могу принять на себя отвѣтственности въ такомъ серьёзномъ дѣлѣ. Да у женщины въ вашихъ условіяхъ никогда не будетъ недостатка въ совѣтникъ, а еслибъ и былъ, я считаю васъ способной жить самостоятельной жизнью.

— Вы думаете?

— Не думаю, а увѣренъ.

Молчаніе. Джильяна нарушаетъ его.

— Помните ли, — робко говоритъ она, — какъ я вамъ хвастала моими благотворительными затѣями и ихъ процвѣтаніемъ. Позвольте доложить вамъ, — съ горькой улыбкой, — что все это рухнуло!

— Неужели?

— А потому, — устало, но съ оттѣнкомъ ироніи продолжаетъ она, — какого бы вы ни были высокаго мнѣнія о моей энергіи и самостоятельности, у меня право не хватаетъ духу начинать все съизнова, и вдобавокъ — одной!

При послѣднемъ словѣ, она слегка понижаетъ голосъ.

— Мнѣ, кажется, вамъ нѣтъ причины быть одной, — говоритъ онъ рѣзко.

— Конечно, — спокойно, но не безъ горечи отвѣчаетъ она, — я могла бы взять компаніонку.

— Я не то хотѣлъ сказать.

— Такъ вы, вѣроятно, намекаете на то, что я моту выдти замужъ?

— Понятно, почти грубо отвѣчаетъ онъ, лихорадочно обрывая травинки; — но что же больше?

Она качаетъ головой.

— Это возможно, но невѣроятно.

Новая пауза. Въ долинѣ начинаетъ подниматься густой туманъ.

— Надѣюсь, — говоритъ онъ, тяжело и неровно дыша, — что вы не давали необдуманнаго обѣта, а если дали, то нарушьте его какъ можно скорѣй.

— Обѣта я не давала, — отвѣчаетъ она, поднимаясь съ покрытой росою травы.

— Не думаю, чтобъ перспектива не извѣдать того, что есть въ жизни лучшаго, улыбалась мнѣ больше, чѣмъ всякой другой дѣвушкѣ моихъ лѣтъ.

— Очень радъ это слышать, — говоритъ онъ, весь блѣдный.

— Но несмотря на это, — степенно продолжаетъ она, качая бѣлокурой головкой, — мнѣ почему-то думается, что я останусь такой какъ есть, до послѣдняго дня моей жизни.

Кончивъ, она поднимаетъ на него глаза, взоры ихъ встрѣчаются, и, въ теченіе долгаго мгновенія, онъ съ невольной и безмолвной страстью заглядываетъ ей въ самую душу. Но страсть эта не находитъ словъ. Вскорѣ она отворачивается.

— Становится поздно, идемъ.

Они спускаются съ горы, не говоря ни слова.

Десять минутъ спустя она слѣдила за нимъ изъ окна, пока экипажъ его не скрылся среди сгущавшихся сумерекъ.

— О, гордость противная! — воскликнула она, сжавъ руки въ порывѣ безсильнаго страданія; — одна, одна ты между нами!

VII.

Проходить много времени, Бернетъ не показывается въ Марло, хотя продолжаетъ гостить у Тарльтоновъ; обѣ сестры навѣщаютъ Джильяну, но докторъ тщательно избѣгаетъ ея общества. Тяжело ложится ей на сердце мысль о его равнодушіи. Судьба, въ другихъ отношеніяхъ, къ ней очень милостива: она лишилась еще дальней родственницы, которая оставила ей довольно значительное наслѣдство въ земляхъ, домахъ, акціяхъ одного банка, но къ этому благополучію она совершенно холодна — что въ немъ толку, когда главнаго нѣтъ.

За день до возвращенія Бернетовъ въ Лондонъ — день рожденія Софьи Тарльтонъ, ей вздумалось ознаменовать его увеселительной поѣздкой въ одну изъ самыхъ живописныхъ мѣстностей ихъ вообще живописнаго графства. Джильяна, съ чисто дѣтскимъ нетерпѣніемъ, ждетъ этого желаннаго дня; къ ея великому огорченію погода за послѣднее время испортилась, дождь летъ по цѣлымъ днямъ, рѣка разлилась, грязь страшная, того и гляди знаменитая partie de plaisir не состоится. Наконецъ, настаетъ и давно-жданный день, погода прекрасная, солнце свѣтать ярко, но для Джильяны ничего этого не существуетъ, у нея такая адская мигрень, что она не въ силахъ поднять головы съ подушки.

Сквайръ, съ младшими дѣтьми, снаряжается въ путь, Джэнъ величественно отказалась отъ всякаго участія въ поѣздкѣ, главный недостатокъ которой заключается въ томъ, что затѣяла ее не она. Къ вечеру Джильяна чувствуетъ облегченіе, встаетъ съ постели, подходитъ къ окну, откидываетъ занавѣску. Погода опять измѣнилась, черныя тучи заволокли все небо, вѣтеръ завываетъ, дождь льетъ какъ изъ ведра, слышатся раскаты грома, блеститъ молнія. Джильяна наскоро одѣвается и сходитъ въ гостиную, гдѣ застаетъ встревоженную Джэнъ. «Идеальная дочь» безпокоится, боясь какъ бы папа не утонулъ, рѣка въ разливѣ, и эти сумасшедшіе чего добраго пустятся вбродъ, тогда они, безъ всякаго сомнѣнія, утонутъ. Ея утѣшительнымъ предчувствіямъ не суждено оправдаться, всѣ участвовавшіе въ поѣздкѣ возвращаются цѣлыми и невредимыми, а сквайръ съ Софьей, вдобавокъ, въ отличнѣйшемъ расположеніи духа, всѣ кромѣ Бернета.

— Куда вы доктора-то дѣвали? — спрашиваетъ старикъ Марло.

— Онъ сказалъ, что не боится дождя, — отзывается Анна Тарлтонъ.

— Предупредилъ его кто-нибудь, иго слѣдуетъ избѣгать брода?

— Его собственный здравый смыслъ долженъ сказать ему, что переѣзжать рѣку въ бродъ въ такую ночь — не мыслимо, — основательно замѣчаетъ Софьи.

На этомъ всѣ успокоиваются и садятся за столъ. Джильяна, которой ея недавняя головная боль даетъ право не участвовать въ семейной трапезѣ, выходитъ на крыльцо. Даже отсюда она ясно различаетъ сердитый вой рѣки. У нея стынетъ кровь отъ ужаса. Проходитъ полчаса. Вскорѣ воображеніе начинаетъ рисовать ей такія мрачныя картины, что ожиданіе становится невыносимымъ. Она схватываетъ ватерпруфъ, надѣваетъ первыя попавшіяся, огромныя калоши, выходитъ на террасу, съ которой спускается въ аллею. Она идетъ скоро, почти бѣжитъ. Буря стихла, тучи начинаютъ разсѣиваться, отъ времени до времени среди нихъ проглядываетъ полная луна.

Грязь невылазная, особенно на большой дорогѣ. Джільяна останавливается и прислушивается. Ни звука, кромѣ шума дождевыхъ капель, падающихъ съ деревъ, да воя рѣки. Почти безсознательно направляется она въ ту сторону, откуда слышенъ; этотъ вой, сначала по дорогѣ, потомъ черезъ поле и, наконецъ, достигаетъ брода или, вѣрнѣе, того мѣста, гдѣ когда-то былъ бродъ.

Она руководилась смутной, но сильной потребностью своими глазами убѣдиться, что съ нимъ сталось. Стоя на берету и видя бурное теченіе обыкновенно спокойной рѣки, она вздрагиваетъ, но въ то же время и успокоивается. Опасность слишкомъ очевидна, никто не рискнетъ переѣзжать въ бродъ.

Она возвращается и на большой дорогѣ встрѣчаетъ того, изъ-за кого натерпѣлась такого страха. Она тотчасъ узнаетъ его, такъ какъ луна свѣтитъ ему прямо въ лицо.

— Это вы! — радостно кричитъ она.

При звукѣ ея голоса онъ сильно вздрагиваетъ и смотрятъ на нее съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ.

— Да, это я, — отвѣчаетъ онъ тихо и растерянно; — но вы ли это?

— Я… я встревожилась, — говоритъ она запинаясь. — Я боялась за… нашихъ.

— Возможно ли, чтобъ они еще не вернулись домой? Имъ слѣдовало быть дома нѣсколько часовъ тому назадъ.

— Они теперь вернулись… всѣ… кромѣ…

— Всѣ кромѣ меня? — досказываетъ онъ тономъ глубочайшаго изумленья.

— Я боялась… что не зная мѣстности… вы пожалуй вздумаете переправляться въ бродъ.

— Сегодня? — кому бы это могло взбрести на умъ, кромѣ сумасшедшаго?

Молчаніе.

— Такъ ли я васъ понялъ? — говоритъ онъ съ дрожью въ голосѣ, отъ которой забилось гордое, но смиренное любовью сердце красавицы и богатой невѣсты. — Возможно ли, что тревога аа меня вызвала васъ изъ дому въ такую ночь?

— Я не желала, чтобъ вы утонули, — шепчетъ она, опустя голову.

Хотя она на него не смотритъ, но знаетъ, что Бернетъ нѣвольно разъ тщетно пытался заговорить; наконецъ онъ выговорилъ, дрожащимъ и неровнымъ голосомъ, противорѣчащимъ его холодно-вѣжливымъ словамъ:

— Я вамъ чрезвычайно благодаренъ, болѣе чѣмъ съумѣю то выразить, но вы ошиблись, полагая, что была какая-нибудь опасность.

— Кажется, что такъ, — отвѣчаетъ она, совсѣмъ уничтоженная.

— Я не проѣхалъ и четверти мили, — продолжалъ онъ, — лошадь потеряла подкову. Пришлось довести ее до Киркби и, оставивъ тамъ, идти пѣшкомъ.

— Не я одна испугалась… дядя… всѣ они…

— Право? Вы хотите сказать, что всѣ они теперь меня ищутъ.

— Нѣтъ… они сѣли обѣдать.

На минуту все лицо его освѣщается улыбкой, улыбкой, если вѣрить обманчивому лунному свѣту, болѣе нѣжной, чѣмъ веселой.

— Вы простудитесь, — говорить онъ нетвердымъ голосомъ, дѣлая къ ней шагъ.

— У меня плащъ и калоши, — при этихъ словахъ она поднимаетъ ногу. Калоша, при лунномъ свѣтѣ, кажется еще колоссальнѣе.

Оба смѣются и быстрыми шагами направляются къ дому. Они приближаются къ домику привратника. Джильяна говоритъ:

— Вы дѣйствительно уѣзжаете завтра?

— Да, наконецъ.

— Изъ этого нельзя заключить, чтобъ вы особенно наслаждались своими каникулами, — говоритъ она, неестественно смѣясь.

— Я ими не наслаждался.

— А между тѣмъ вы когда-то любили горы, вспомните, только на этомъ мы всегда сходились.

— Неужели я любилъ ихъ? Въ такомъ случаѣ вкусъ мой измѣнился. Мнѣ кажется, я теперь ихъ ненавижу. Да, я ненавижу эти горы, эту рѣку, эту долину, онѣ навѣвали мнѣ сны.

— Мнѣ кажется, что есть сны, которые лучше всякаго бодрствованія, — мягко замѣчаетъ она.

Съ минуту онъ молча и нерѣшительно смотритъ на нее, беретъ ее за обѣ руки и говоритъ тономъ человѣка, слова котораго идутъ прямо отъ сердца:

— Иногда какіе-то голоса нашептываютъ человѣку много такого, что если въ немъ есть искра самоуваженія, ему гораздо легче умереть, чѣмъ послушаться ихъ. Такіе голоса теперь нашептываютъ мнѣ свою пѣсню; послушайся я ихъ, я былъ бы почти такимъ негодяемъ, за какого вы когда-то сочли меня. Вотъ почему я радъ, что ѣду туда, гдѣ они будутъ заглушены. Если вы питаете ко мнѣ сколько-нибудь искреннюю дружбу, вы также порадуетесь за меня.

Съ этими словами онъ сильно пожалъ ей руки, выпустилъ ихъ и исчезъ.

Она осталась одна на освѣщенной луною дорогѣ, какъ опущенная.

---

Джильяна воображаетъ, что ничто уже не можетъ огорчить ее теперь; такъ человѣкъ пораженный на-смерть думаетъ, что застрахованъ отъ булавочныхъ уколовъ.

Оба ошибаются. На другой же день послѣ рокового объясненія, Джильяна, за завтракомъ, замѣчаетъ въ дядѣ какое-то смущеніе. Выходя изъ-за стола, онъ приглашаетъ ее пройти съ нимъ кабинетъ и тамъ, послѣ различныхъ предисловій, сообщаетъ ей удивительную новость: онъ женится на Софьѣ Тарльтонъ. Заявленіе это поражаетъ Джильяну какъ ударъ грома; теперь, болѣе чѣмъ когда-либо, ей необходимо на что-нибудь рѣшиться.

Софья — не Джэнъ, она окончательно заберетъ въ руки престарѣлаго супруга. Миссъ Тарльтонъ уже давно и искусно разставляла сѣти сквайру, вѣроятно съ той минуты, какъ убѣдилась, что Бернетъ о ней не думаетъ; но Джильянѣ ничего подобнаго и голову не приходило, несмотря на частые и прозрачные намеки Анны Тарльтонъ, сестры и врага Софьи. Въ виду такого крупнаго событія, которое неизбѣжно должно измѣнить весь складъ ихъ ежедневной жизни, Джильяна рѣшается предпринять продолжительное путешествіе, разсчитывая, что масса новыхъ впечатлѣній поможетъ ей одолѣть свое личное, сердечное горе; она думаетъ провести зиму въ Египтѣ, весну въ Италіи, лѣто въ Швейцаріи, благодаритъ судьбу за свое независимое состояніе, которое даетъ ей возможность прибѣгнуть къ этому дорогому, но безусловно спасительному леченью.

Она всецѣло погружается въ сборы и приготовленія въ отъѣзду; но, среди этихъ пріятныхъ заботъ, надъ нею разражается новая бѣда. Банкъ, въ которомъ помѣщены капиталы завѣщаннные ей недавно-умершей дальней родственницей, превращаетъ платежи; предпріятіе это построено на такихъ началахъ, что акціонеры отвѣчаютъ за него не только всей, помѣщенной ими въ него суммой, но и цѣлымъ своимъ состояніемъ, полностію. Дядюшка Марло, узнавшій объ этой катастрофѣ изъ газетъ, ѣдетъ въ Лондонъ навести справки. Опасенія его оправдываются, въ числѣ лицъ окончательно разоренныхъ крахомъ оказывается и Джильяна Латимеръ. Дядюшка въ отчаяніи; невѣста его относится къ Джильянѣ съ самымъ теплымъ участіемъ; сама развѣнчанная, а потому и негодующая Джэнъ обращается съ ней ласково, всѣ они предлагаютъ ей остаться жить съ ними; но Джильяна едва находитъ въ себѣ силы сдерживать какую-то непонятную ей самой радость.

Когда родственники, какъ настоящіе, такъ и будущіе, наговорились всласть о ея несчастіяхъ и о своемъ великодушіи, она ускользнула отъ нихъ, по ихъ мнѣнію, чтобъ бороться съ своимъ горемъ въ тиши своей комнаты, въ дѣйствительности же, чтобъ подышать горнымъ воздухомъ.

Ею овладѣла жажда уединенія. Усердно взбирается она на другую гору, которая составляетъ цѣль ея прогулки. Она достигла вершины и вся раскраснѣвшись, еле переводя духъ, опустясь на обломокъ скалы отдыхать. Кругомъ не видно живой души. Ее охватываетъ благодатное безмолвіе природы, рука ея лѣниво срываетъ вѣточки вереска, она, окидываетъ взглядомъ горизонтъ, съ того мѣста, гдѣ море образуетъ бухту, до того, гдѣ рисуются блестящіе силуэты прекрасныхъ горъ. Это одинъ изъ чудныхъ, осеннихъ дней; тронутые морозомъ папоротники отливаютъ бронзой, все сіяетъ.

Пока она возсѣдаетъ тутъ какъ царица, одна на вершинѣ горы, легкая улыбка мелькаетъ на ея лицѣ. Радуются ли съ ней солнце, вѣтерокъ, горы, радуются ли тому что золотое бремя свалилось съ ея плечъ, что стѣна, воздвигнутая между нею и имъ рухнула, что теперь ничто ему не мѣшаетъ протянуть ей руку черезъ развалины ея?

Время летитъ, солнце близится къ закату. Ночь, быстро наступающая въ эти короткіе дни, приближается: пора идти.

Съ невольнымъ, прощальнымъ вздохомъ, обращеннымъ къ прекраснымъ видѣніямъ, встаетъ она и собирается спускаться.

Въ эту самую минуту взглядъ ея останавливается на одинокой фигурѣ взбирающейся на гору, какъ сама она взбиралась два часа тому назадъ. При видѣ ея у нея захватываетъ духъ, крѣпко стиснувъ руки и широко раскрывъ глаза, ожидаетъ она ея приближенія.

Быстро поднимается эта фигура вдоль темнаго лѣса, ступаетъ по скаламъ, по рѣдкой, горной травѣ. Она теперь совсѣмъ близко — можно различить черты ея лица. Джильяна видитъ ее озаренною лучами заката, она ее узнаетъ! Въ сущности она не удивлена. Она какъ будто знала, что онъ придетъ; но чтобъ этотъ день, этотъ самый день былъ вѣнцомъ ея жизни — она не думала. По мѣрѣ того, какъ докторъ приближается къ ней, она дѣлаетъ усиліе, чтобъ пойти ему навстрѣчу; но радость лишаетъ всегда нашихъ жалкихъ силъ настолько-же какъ и горе. Поневолѣ должна она отказаться отъ своей попытки и снова опуститься, вся дрожа, за свой скалистый тронъ.

Онъ уже близко отъ нея — онъ возлѣ нея — и она смотритъ съ восторгомъ въ его преображенное лицо.

— Вы пришли выразить мнѣ соболѣзнованіе? говоритъ она, протягивая ему дрожащую руку.

Въ первую минуту онъ не отвѣчаетъ. Можетъ быть, благодаря ея трону, онъ признаетъ въ ней царицу. Какъ-бы то ни было, онъ бросается передъ ней на колѣни…

— Что вы дѣлаете? — восклицаетъ она, едва слышно. Тогда онъ поднимаетъ свое сіяющее лицо — сіяющее сквозь рѣдкія и драгоцѣнныя слезы.

— Вы дорожили своей гордостью больше, чѣмъ мною, продолжаетъ она.

— Почему вы знаете, что я дорожу своей гордостью больше чѣмъ вами?

Не ожидая отвѣта, онъ окружаетъ ея стройный станъ своими мощными объятіями; а она, отдаваясь этой желанной ласкѣ, рыдая падаетъ ему на грудь.

— Вы когда то говорили, что предпочли-бы, чтобъ съ васъ содрали ко… — шепчетъ она; но послѣднее слово фразы заглушаетъ ей поцѣлуй.

О. П.

"Вѣстникъ Европы", № 1, 1883