Несомненно, Михаил Иванович, что сотни пуль летят на воздух и что штыком ловкий боец может заколоть двух или трех, но столь же несомненно и то, что пулей можно поразить врага на разстоянии до 2800 шагов, а штыком всего лишь на три шага. К уменьшению же потраченных пуль и стремимся мы «огнепоклонники». И мы не говорим, что пуля и штык исключают друг друга, но пулю мы считаем нормальным средством борьбы, а штык исключительным, как мускус в медицине считается весьма сильным, но крайним, а потому далеко не верным средством.
Постараюсь теперь ответить на ваши обвинения меня в однобокой аргументации.
1) Вы уверяете, будто бы я под Ляояном, наблюдая только одну дивизию, не вижу, что делалось в остальных корпусах.
Упрек незаслуженный. Под Ляояном мы переходили в наступление в двух случаях: у дер. Сынквантунь, где наши атаки удались к вечеру 20-го августа, не будучи остановлены ни огнем, ни штыками японцев, и дивизией ген.-м. Орлова, наступление котораго разстроено «одним» огнем японцев. Прочие корпуса занимали оборонительное положение и отражали атаки японцев в значительной мере «одним огнем». В доказательство же моих слов ссылаюсь на постановление кавалерской думы о награждении орденом св. Георгия полковников: Шверина, Леша, Ласкаго, Лечицкаго, подполковников: Мусхелова, Криштофовича, капитана Сурина, шт.-кап. Боброва, поруч. Жукова и подпоруч. Косырева и Соболевскаго (см. «Вест. Манчж. армии» № 55).
Таким образом, вернее, что вы не хотели видеть того, что делалось под Ляояном, где наступающий «неоднократно» был остановлен «одним огнем».
2) Обижаться мне за пулю нечего, в родстве с ней я не состою, но установить сравнительную ея ценность необходимо.
Афоризм Суворова, развешенный в казармах, понижает в глазах нижних чинов значение обучения стрельбе и заставляет их в душе относиться весьма скептически к требованиям офицеров по этой части.
Дело известное, что наш грамотный крестьянин очень уважает печатное слово, но понимает его смысл буквально, естественно тот же взгляд на печать имеет и нижний чин.
Получается нелепость: с одной стороны ротный командир говорит солдату, что Суворов был великий полководец и афоризм его вывешивает в казарме для постояннаго назидания, с другой требует отличной стрельбы. Где же правда? Уж не угождает ли просто ротный командир капризному начальству, занимая людей пустяками?
Да и для офицерства поленивей афоризм Суворова немалая защита. «Что, мол, стрельба—пустяки; вспомните, что Суворов сказал, да и теперь Драгомиров неустанно это повторяет. Придется, так штыком поработаем».
Полагаю, результат для вас довольно неожиданный, а между тем «мне самому» приходилось слышать такие речи.
Независимо этого, если глаз и руки дураки, то ведь и нужно хлопотать об уменьшении этой дурости развитием упражнений в глазомере, гимнастике и стрельбе с измеренных и неизмеренных разстояний, в разное время года и в разную погоду, хотя бы эти упражнения и шли в ущерб некоторым другим менее важным отделам военнаго обучения, а не успокаиваться на сознании этой дурости.
Наконец, быть может, полезно ввести хотя бы часть этих упражнений в народных школах по образцу гимнастических обществ Швейцарии. Вопрос не в том, где учится; а в том—надо учиться лучшей стрельбе, или нет?
По вашему выходит нет(«Разведчик» №736), и в доказательство справедливости вашего мнения вы приводите справку о том, что в Германии некоторые начальники-огнелюбы освобождали от карцеров заведомых негодяев, если они хорошие стрелки. Но разве милуют только хороших стрелков? А хорошие строевики, хорошие мастеровые, кучера, писаря и проч., разве им не бывает поблажки? Этого быть не должно, но, к сожалению, это существует, так что ссылка ваша на германские примеры вряд ли выдерживает критику. Результаты же вашего похода против стрелковой инспекции и усиленной практики стрельбы несомненно скажутся в понижении качества ея. Конечно, пока, за малым временем практики стрельбы по вашим указаниям, это только мое предположение но, не дай Боже, если оно оправдается в будущем.
3) Японский фокус с отбеганием при встрече контратаки меня нисколько не увлекает в смысле приема, но я его привел как пример полнаго самоотвержения и высокой нравственной энергии, выработанных у них, несмотря на их «огнепоклонничество» и вопреки пунк. 5 вашей теории, изложенной в № 735 «Разведчика».
4) Понятие о стойкости, конечно, понятие относительное; ведь и о сбитых штыками войсках можно сказать, что это войска «не стойкия», ибо они отступили, а не умерли, как наполеоновская гвардия. Если вы признаете стойкость а priori за нашими и японскими войсками, то признайте же, что даже при современном развитии огня стойкий противник может быть сбит им с позиции. В будущем же огонь будет прогрессировать и сила его будет еще более интенсивна.
5) Полезность пулеметов вам лучше меня докажут Георгиевский крест кап. Сурина, корреспонденции Краснова, а в будущем, надеюсь, воспоминания участников войны. Я сужу со слов очевидцев, неоднократно свидетельствовавших мне, что это весьма могущественное средство обороны. Что же касается усложнения организации, то она неизбежное следствие развития военного дела.
В заключение не могу не сказать, что вы вольны были отвечать мне, или нет, но раз вы оказали мне эту честь, то могли бы не копаться в моих душевных побуждениях («вы мне делаете впечатление человека, ищущаго не правды, а оправдания ваших фантазий»), а равно не обзывать моих соображений «вздором». Генералу от литературы можно было бы избежать подобных полемических приемов, очень сердитых и хлестких, но весьма мало доказательных.
1-го февраля 1905 г. В. Хабалов.
ст. Кетрицево, Усс. ж. д.
Я уже окончил мой ответ вам, когда прочел телеграмму ген.-адъют. Куропаткина от 18-го января: «Я посетил мукденские госпиталя и нашел, что большинство ранено пулями, есть и штыковыя раны» и телеграмму из Токио о потерях армии Оку: раненых пулями 85%, раненых штыками 7%. Мне кажется, что для всякаго непредубежденнаго человека ясно: какое средство борьбы более продуктивно, а, следовательно, об улучшении чего надлежит заботиться.
Г. В. Хабалову. Милостивый государь В. N. (извините, имени и отчества вашего не знаю). Всякое действие вызывает противодействие; вы написали мне развязное письмо, и я вам ответил таковым же; значит, мы квиты. В новом вашем письме вы обижаетесь тем, что некоторыя из ваших мнений я обозвал вздором и даже поучаете, что «генералу от литературы» такия выражения употреблять не пристало. Покорно благодарю за нравоучение; но что же мне делать, когда я иначе писать не умею и нисколько не обижусь, если кто-нибудь, поймав меня на вздоре, так его и назовет. Что касается до моего литературнаго генеральства, то эта ваша колкость очень меня огорчила: какой же я, в самом деле, генерал в литературе? Пишу я совсем просто, иногда резко, во-первых, для того, чтобы мысль была совершенно ясна, а во-вторых, и для того, чтобы получить такой же резкий ответ, в третьих, как я уже раз объяснил, для того, чтобы мне отступления не было, наконец, в четвертых, исповедуюсь в моей слабости, которую сердобольные люди, если не извинят, то, по крайней мере, благосклонно себе объяснят: я полемизирую уже 46-й год и все на одну и ту же тему именно отстаиваю самоотвержение против подвохов самосохранения, и к горю моему никто мне на смену пока не приходит; всякий тут поймет, что иной раз и осатанеешь.
Обращаясь к существенной части вашего письма, должен заметить, во-первых, что нам и спорить то не о чем, если вы признае́те правильность формулы, что «огонь и штык не исключают, а дополняют друг друга», а, судя по началу вашего письма, вы это признае́те. И вот я вас должен опять огорчить, признав, что, думая возражать мне, вы, попросту говоря, перебалтываете то самое, против чего я возражал десятки раз и опровержения сколько-нибудь дельнаго на мои возражения не получал. Обыкновенно мне доказывали не ошибочность моих утверждений, а то, что косвенно относилось к делу и против чего я и не думал возражать. Также точно поступаете и вы. Если я, напр., говорю словами Суворова, что штыком человек может заколоть двоих или троих, а сотня пуль летит на воздух, вы воображаете, что возражаете мне тем, что штык бьет только на три шага, а пуля на три тысячи шагов. Неужели же вы не видите, что эти два положения между собою решительно никакой связи не имеют? Если я вам скажу, что штык всегда заряжен, а ружье требует снабжения патронами, за разстрелом коих оно обращается в простую палку, каким бы совершенным ни было, вы вероятно возразили бы мне, как некий А. Н. Р., что тыловыя учреждения обязаны озаботится обильным и безостановочным снабжением патронами. Неправда ли как все это логично, когда дело доходит до расшвыривания патронов сотнями миллионов? Ко всему этому прибавлю, что и самые термины ставите вы в связь нелогично: так, уподобляя штыковую работу употреблению мускуса, вы говорите, что это средство крайнее и потому «далеко не верное». Ошибаетесь, г. Хабалов; средство это хотя и крайнее, но совершенно верное и действительное, ибо возбуждает организм без осечки, если только в нем остался запас сил, который можно возбудить. Неверно также ваше представление о нормальности и ненормальности; всякое средство, достигающее цели, нормально, и редкость штыковых свалок, как толковалось вам и вам подобным, доказывает не ничтожество штыка, а только то, что редко встречаются противники, равно способные сойтись на штык. Да и то не мешает заметить, что к этому редкому, как вам кажется, средству, прибегали и в Артуре, и в Ляояне, и на Шахе, и под Мукденом, и прибегали в таких размерах, в каких я не помню, чтобы прибегали в какой-нибудь из предшествовавших кампаний.
В этом случае разница между нами одна: вы имеете в виду статистику боевых столкновений, а я их психику; вы делаете расценку относительной важности оружия, по числу часов, употребляемых на действие им, а я имею в виду решительность результатов; вы находите «нормальным» то, что даже и трусы могут перестреливаться десятки часов и ни взад ни вперед; я же нахожу нормальным и то, когда результат получается в несколько секунд. Для вас стойкость есть понятие относительное, так что с вашей точки зрения выходит, что и выдержавший 56 выстрелов с самаго дальняго разстояния явил некоторую стойкость, для меня же это понятие безусловное, т. е. что стойким можно назвать только того, кто, выдержав огонь, способен сойтись на штык.
Что касается того, что русско-суворовская[1] формула якобы развращает солдата, то что-нибудь одно: или вы нашего солдата знаете и тогда вы ошибаетесь сознательно, или вы ошибаетесь безсознательно, и тогда вы его не знаете. И вот почему: кому же из офицеров неизвестно, что наш солдат исполняет покорно и с усердием даже нелепыя требования, и вдруг вы позволяете себе плести на него напраслину, будто он будет «в душе относиться скептически к требованиям офицеров по этой части». Ведь он не дурак и понимает очень хорошо, что стрельба для него в бою пригодится; позволять же себе болтать подобный вздор вам грех и стыдно. Вы пожалуй и это признаете с моей стороны «копанием» в вашей душе; и опять должен сказать, что и это выражение вы употребили совершенно некстати, ибо если я ваши мнения признаю ошибочными фантазиями, не позволяя себе вдаваться в мотивы вас к оным побудившие, то я вашей души совсем не трогаю, а исполняю только обязанность добросовестнаго оппонента, котораго роль всегда одна—выводить на чистую воду эту ошибочность. Тут нет и признака копания в вашей душе, да по правде сказать оно и мало интересно.
Я не знаю, командуете ли вы и чем; но если ваши солдаты так восприимчивы к зловредным по вашему мнению таблицам, то во-первых, вы им могли бы указать, что пункт вам ненравящийся начинается словами «стреляй редко, да метко», а во-вторых, никто вам не мешает вычеркнуть в этом пункте ненавистные вам слова «пуля дура, а штык молодец», и заменить их австро-суворовской формулой.
Что касается до розсказней гг. офицеров, то есть между ними конечно такие, которые не прочь и повольнодумничать насчет огня; как есть и такие, которые с немецкаго голоса перебалтывают нелепость, будто огнем можно отбить всякую атаку. Беды большой в этом нет; пускай позабавятся, а если судьба пошлет их в бой, там пуля с одной стороны, штык с другой—приведут всех к одному знаменателю. Вообще, мы больше боимся слов, чем они того стоят.
Не могу не сказать, что ваша ссылка на офицеров, получивших орден св. Георгия, решительно ничего не доказывает: разве я где-нибудь утверждал, будто ни в каком случае нельзя отразить атаку одним огнем? Я только утверждал и утверждаю, что не всякую атаку можно отразить одним огнем.
Наконец, два слова о процентах генерала Оку. Вы говорили только о потерях от ружейнаго огня и от холоднаго оружия, пропустив, что потери от пушечнаго огня, (т. е. 8%) превосходят потери от холоднаго оружия только на 1%. Опасаясь упрека за копание в вашей душе, я воздерживаюсь от объяснений причины, по коей вы в этом случае прибегли к фигуре умолчания. На прощание позволяю себе дать Вам по праву военнаго, да еще и старика, товарищеский совет: не подчиняйтесь в ваших изследованиях чувству одного самосохранения, но заставляйте себя помнить и о значении в бою самоотвержения. Самосохранение у всякаго человека говорит так сильно, что совершенно заглушает голос самоотвержения, и нужно делать над собою большое усилие воли, чтобы не забывать в выводах и сего последняго. Только при этом условии вы перестанете лавировать между «обыкновенное» и «крайнее», «верное» и «неверное», «нормальное» и «ненормальное», и почти всегда получите выводы прямо противоположные тем, которые подсказываются одним самосохранением.
Спб. М. Драгомиров.
14-го марта, 1905 г.
- ↑ Русско-суворовская формула «пуля дура, штык молодец»; австрийско-суворовская, штыком один человек может заколоть двух или трех, а сотня пуль летит на воздух.
