Наша революция (Троцкий)/Пролетарский режим
| ← Пролетариат у власти и крестьянство | Пролетарский режим | Предпосылки социализма → |
| Опубл.: 1906. Источник: Троцкий Н. Наша революция. — СПб.: книгоиздательство Н. Глаголева, тип. «Север», 1906. — 286 с. |
Достигнуть власти пролетариат может только опираясь на национальный подъем, на общенародное воодушевление. Пролетариат вступит в правительство, как революционный представитель нации, как признанный народный вождь в борьбе с абсолютизмом и крепостным варварством. Но став у власти, пролетариат откроет новую эпоху — эпоху революционного законодательства, положительной политики, — и здесь сохранение за ним роли признанного выразителя нации вовсе не обеспечено. Первые мероприятия пролетариата — очистка авгиевых конюшен старого режима и изгнание их обитателей — встретят деятельную поддержку всей нации, что бы ни говорили либеральные кастраты о прочности некоторых предрассудков народных масс.
Политическая расчистка будет дополняться демократической реорганизацией всех общественных и государственных отношений. Рабочему правительству придется, под влиянием непосредственных толчков и запросов, вмешиваться решительно во все отношения и явления…
Первым делом оно должно будет вышвырнуть вон всех запятнавших себя народной кровью из армии и администрации, распустить или раскассировать наиболее запятнавшие себя преступлением против народа полки; — эту работу необходимо будет выполнить в первые же дни, т. е. задолго до того, как возможно будет провести систему выборного и ответственного чиновничества и приступить к организации народной милиции. Но ведь на этом дело не остановится. Пред рабочей демократией немедленно предстанут: вопрос о норме рабочего времени, аграрный вопрос и проблема безработицы…
Несомненно одно. Каждый новый день будет углублять политику пролетариата у власти и все более и более определять ее классовый характер. И вместе с тем будет нарушаться революционная связь между пролетариатом и нацией, классовое расчленение крестьянства выступит в политической форме, антагонизм между составными частями будет расти в той мере, в какой политика рабочего правительства будет самоопределяться и из общедемократической — становиться классовой.
Если отсутствие сложившихся буржуазно- индивидуалистических традиций и антипролетарских предрассудков у крестьянства и интеллигенции и поможет пролетариату стать у власти, то, с другой стороны, нужно принять во внимание, что это отсутствие предрассудков опирается не на политическое сознание, а на политическое варварство, на социальную неоформленность, примитивность, бесхарактерность А все это такие свойства и черты, которые никоим образом не могут создать надежного базиса для последовательной активной политики пролетариата.
Уничтожение сословного крепостничества встретит поддержку всего крестьянства, как тяглового сословия. Подоходно-прогрессивный налог встретит поддержку огромного большинства крестьянства; но законодательные меры в защиту земледельческого пролетариата не только не встретят такого активного сочувствия большинства, но и натолкнутся на активное сопротивление меньшинства.
Пролетариат окажется вынужденным вносить классовую борьбу в деревню и, таким образом, нарушать ту общность интересов, которая несомненно имеется у всего крестьянства, но в сравнительно узких пределах. Пролетариату придется в ближайшие же моменты своего господства искать опоры в противопоставлении деревенской бедноты деревенским богачам, сельскохозяйственного пролетариата — земледельческой буржуазии. Но если неоднородность крестьянства представит затруднения и сузит базис пролетарской политики, то недостаточная классовая дифференциация крестьянства будет создавать препятствия внесению в крестьянство развитой классовой борьбы, на которую мог бы опереться городской пролетариат. Примитивность крестьянства повернется к пролетариату своей враждебной стороной.
Но охлаждение крестьянства, его политическая пассивность, а тем более активное противодействие его верхних слоев, не смогут остаться без влияния на часть интеллигенции и на городское мещанство.
Таким образом, чем определеннее и решительнее будет становиться политика пролетариата у власти, тем уже будет под ним базис, тем зыбче почва под его ногами Все это крайне вероятно, даже неизбежно.
Две главные черты пролетарской политики встретят противодействие со стороны его союзников: это коллективизм и интернационализм.
Мелкобуржуазный характер и политическая примитивность крестьянства, деревенская ограниченность кругозора, оторванность от мировых политических связей и зависимостей представят страшное затруднение для упрочения революционной политики пролетариата у власти.
Представлять себе дело так, что социал-демократия входит во временное правительство, руководит им в период революционно-демократических реформ, отстаивая их наиболее радикальный характер и опираясь при этом на организованный пролетариат, — и затем, когда демократическая программа выполнена, с.-д. выходит из выстроенного ею здания, уступая место буржуазным партиям, а сама переходит в оппозицию и, таким образом, открывает эпоху парламентарной политики, — представлять себе дело так значило бы компрометировать самую идею рабочего правительства. И не потому, что это «принципиально» недопустимо, — такая абстрактная постановка вопроса лишена содержания, — а потому что это совершенно не реально, это — утопизм худшего сорта, это какой-то революционно-филистерский утопизм. И вот почему.
Разделение нашей программы на минимальную и максимальную имеет громадное и глубоко принципиальное значение при том условии, что власть находится в руках буржуазии. Именно этот факт — принадлежность власти буржуазии — изгоняет из нашей минимальной программы все требования, которые не примиримы с частной собственностью на средства производства. Эти последние требования составляют содержание социалистической революции и их предпосылкой является диктатура пролетариата.
Но раз власть находится в руках революционного правительства с социалистическим большинством, как тотчас-же различие между минимальной и максимальной программой теряет и принципиальное, и непосредственно-практическое значение. Удержаться в рамках этого разграничения пролетарское правительство никоим образом не сможет. Возьмем требование 8-часового рабочего дня. Оно, как известно, отнюдь не противоречит капиталистическим отношениям и потому входит в минимальную программу социал-демократии. Но представим себе картину его реального проведения в революционный период при напряжении всех социальных страстей. Несомненно, новый закон натолкнулся бы на организованное и упорное сопротивление капиталистов — скажем, в форме локаута и закрытия фабрик и заводов. Сотни тысяч рабочих оказались бы выброшенными на улицы. Что бы сделало правительство? Буржуазное правительство, как бы радикально оно ни было, никогда не дало бы делу зайти так далеко, ибо перед закрытыми фабриками и заводами оно оказалось бы бессильным. Оно бы вынуждено было пойти на уступки, 8-часовой рабочий день не был бы введен, возмущения пролетариата были бы подавлены.
При политическом господстве пролетариата проведение 8- часового рабочего дня должно привести к совершенно другим последствиям. Закрытие фабрик и заводов капиталистами не может быть, разумеется, основанием к удлинению рабочего дня, для правительства, которое хочет опираться на пролетариат, а не на капитал, как либерализм, и не играть роли «беспристрастного» посредника буржуазной демократии. Для рабочего правительства выход будет только один: экспроприация закрытых фабрик и заводов и организация на них работ за общественный счет.
Конечно, можно рассуждать так. Допустим, что рабочее правительство, верное своей программе, декретирует 8-часовой рабочий день; если капитал оказывает противодействие, непреодолимое средствами демократической программы, предполагающей сохранение частной собственности, социал- демократия уходит в отставку, аппелируя к пролетариату. Такое решение было бы решением только с точки зрения той группы, которая составляла персонал правительства, но это не решение с точки зрения пролетариата или с точки зрения развития самой революции. Потому что после выхода в отставку социал- демократии, положение окажется такое же, какое было прежде и какое заставило ее взять эту власть. Бегство ввиду организованного противодействия капитала будет еще большей изменой революции, чем отказ взять в свои руки власть: ибо поистине, лучше не входить, чем войти только для того, чтобы обнаружить свое бессилие и уйти.
Еще пример. Пролетариат у власти не сможет не принять самых энергичных мер для решения вопроса о безработице, ибо само собою разумеется, что представители рабочих, входящие в состав правительства, не смогут на требования безработных отвечать ссылкой на буржуазный характер революции.
Но если только государство возьмет на себя обеспечение существования безработных — для нас сейчас безразлично, в какой форме — этим будет сразу совершено огромное перемещение экономической силы в сторону пролетариата. Капиталисты, давление которых на пролетариат всегда опиралось на факт существования резервной армии, почувствуют себя экономически-бессильными, а революционное правительство обречет их в то же время на политическое бессилие.
Взяв на себя поддержку безработных, государство тем самым берет на себя задачу обеспечения существования стачечников. Если оно этого не сделает, оно сразу и непоправимо подкопает под собой устои своего существования.
Фабрикантам не останется ничего другого, как прибегнуть к локауту, т. е. к закрытию фабрик. Совершенно ясно, что фабриканты дольше выдержат приостановку производства, чем рабочие, — и рабочему правительству на массовый локаут останется только один ответ: экспроприация фабрик и введение в них, по крайней мере, в крупнейших, государственного или коммунального производства.
В области сельского хозяйства аналогичные проблемы создадутся уже самим фактом экспроприации земли. Никоим образом нельзя предположить, что пролетарское правительство, экспроприировав частновладельческие имения с крупным производством, разобьет их на участки и продаст для эксплуатации мелким производителям; единственный путь для него — это организация кооперативного производства под коммунальным контролем или прямо за государственный счет. Но это — путь социализма.
Все это совершенно ясно показывает, что социал-демократия не может вступить в революционное правительство, дав предварительно пролетариату обязательство ничего не уступать из минимальной программы и обещав буржуазии не переступать за пределы минимальной программы. Такое двустороннее обязательство было бы совершенно невыполнимым. Вступая в правительство, не как бессильные заложники, а как руководящая сила, представители пролетариата тем самым разрушают грань между минимальной и максимальной программой, т. е. ставят коллективизм в порядок дня. На каком пункте пролетариат будет остановлен в этом направлении, это зависит от соотношения сил, но никак не от первоначальных намерений партии пролетариата.
Вот почему не может быть и речи о какой-то особенной форме пролетарской диктатуры в буржуазной революции, именно о демократической диктатуре пролетариата (или пролетариата и крестьянства). Рабочий класс не сможет обеспечить демократический характер своей диктатуры, не переступая за границы своей демократической программы. Всякие иллюзии на этот счет были бы совершенно пагубны. Они скомпрометировали бы социал-демократию с самого начала.
Раз партия пролетариата возьмет власть, она будет бороться за нее до конца. Если одним средством этой борьбы за сохранение и упрочение власти будет агитация и организация, особенно в деревне, то другим средством будет коллективистская политика. Коллективизм станет не только неизбежным выводом из положения партии у власти, но и средством сохранить это положение, опираясь на пролетариат…
Когда в социалистической прессе была формулирована идея непрерывной революции, связывающей ликвидацию абсолютизма и гражданского крепостничества с социалистическим переворотом рядом нарастающих социальных столкновений, возрастаний новых слоев массы, непрекращающихся атак пролетариата на политические и экономические привилегии господствующих классов, наша «прогрессивная» печать подняла единодушный негодующий вой. О, она многое терпела, но этого не может допустить. Революция, кричала она, не есть путь, который можно «узаконять»! Применение исключительных средств позволительно лишь в исключительных случаях. Цель освободительного движения не увековечивать революцию, но по возможности скорее ввести ее в русло права. И т.д., и пр.
Более радикальные представители той же демократии не рискуют выступать против революции с точки зрения уже сделанных конституционных «завоеваний»: даже для них этот парламентарный кретинизм, упредивший самое возникновение парламентаризма, не представляется сильным орудием в борьбе с революцией пролетариата. Они избирают другой путь; они становятся не на почву права, а на почву того, что им кажется фактами, — на почву исторических «возможностей», — на почву политического «реализма», — наконец, даже на почву «марксизма». Почему бы нет? Еще Антонио, благочестивый буржуа Венеции, очень метко сказал: «Заметь себе: ссылаться может черт На доводы священного писанья»…
Они не только считают фантастической самую идею рабочего правительства в России, но и отвергают возможность социалистической революции в Европе в ближайшую историческую эпоху. Еще нет налицо необходимых «предпосылок». Верно ли это? Дело, конечно, не в том, чтоб назначить срок социалистической революции, а в том, чтобы установить ее в реальные исторические перспективы.