В. В. Розанов править
Национальные таланты править
Пушкин рассказывает про свои ученические годы, что сколько он ни пытался успеть в алгебре и геометрии — ничего не выходило. Серьезные и величавые эти науки представлялись ему каким-то логическим фокусничеством. И он скорее запоминал теоремы, чем понимал их. Пример этот — пример органической, врожденной неспособности.
Пропорционально ей — у Пушкина был гениальный дар к поэзии.
Подобное рассказывается в биографиях едва ли не всех великих людей. В детстве, отрочестве, возмужалости и до самой смерти они глубоко к чему-нибудь неспособны и это пропорционально их исключительному дару в другом. Так, наблюдательный Дарвин был поразительно неспособен к восприятию поэзии и не мог понять никакой красоты в Шекспире.
А средние люди, ни к чему не талантливые, зато умеренно способны ко всему.
Не то же мы наблюдаем и у народов? Неужели мы не скажем, что римляне были исключительно талантливые государственники, юристы и пропорционально этому, станем ли отрицать бедность и подражательность их поэзии? А такие народцы, как финны, армяне, татары, народы старые, народы ничуть не малоспособные, не обнаружили и, может быть, не имеют вовсе никакой преимущественной склонности, ни к чему преимущественного таланта.
Если с таким мерилом мы подойдем к вопросу о «самобытности» и «национализме», то мы, может быть, кое-что примем окончательно и окончательно отвергнем. Мы совершенно ясно поймем, что есть таланты-народы, которым, конечно, было бы грустно потерять этот талант, да едва ли это и возможно, и есть народы средние, народы серые, которые совершенно тщетно усиливались бы вывести в истории какую-то «свою линию»: у них нет таланта, а следовательно, они могут все заимствовать без вреда себе, тогда как талантливый народ в некоторых категориях заимствований будет так же бессилен, как Пушкин в геометрии, или римляне в поэзии; а, усиливаясь, даже и вопреки неспособности, перенимать — будет истощать себя.
Попади римляне еще при царях в руки какого-нибудь тирана Дионисия, любителя философии и поэзии, и кто знает, не изуродовал ли бы он своеобразный и тогда дикий народец Лациума; попади Пушкин в руки беспощадно сурового педагога, который, принимая его талант за каприз, всяческой мукой внедрил бы, «вбил» бы в него геометрию и алгебру до конца курса — и, может быть, роскошный Пушкин не расцвел бы. Или он вырос бы искаженным, изуродованным и озлобленным.
Итак, талант требует культуры, среды, обстановки существования. И это так же верно относительно личности, как и относительно нации. С этой точки зрения «национальный вопрос» и «национальная политика» имеют raison d’etre [cмысл (фр.)].
Вот ряд мыслей, на которых напрасно не остановился г. Инфолио, подвергнув наше славянофильство излишне строгой и едва ли справедливой критике. Можно ли забыть то доброе, что славянофилы дали русской земле и русскому сознанию: надел крестьян с землей — их требование и предмет горячих практических усилий; возобновление церковного прихода, как основной единицы народной жизни, не осуществилось, но было предметом их постоянной агитации; свобода совести, свобода вероисповедания, расширение независимости печати — все это рубрики их программы. Она во многом была неудачна, но везде была благородна.
Г. Инфолио говорит, что «идеи» подобны семенам, падающим с неба на землю-нацию. Но справедливо ли принять, что сама нация есть семя, распускающееся в цивилизацию. То, что мы называли «преимущественным талантом» нации, есть, так сказать, первосортность ее зерна, своекачественнность его, особая и характерная его порода. Есть нации, как трава, безличные, не оригинальные. И есть нации-цветки, есть, наконец, нации-орхидеи, редкие, исключительные. Ими любуются, ими удивляются. Г. Инфолио «небесное происхождение» идей доказывает их общностью у всех почти народов или у многих даровитых. Но ведь и качества и признаки, напр., орхидейности присущи всем многочисленным видам и разновидностям этой даровитой породы. Такая идея, как христианство, не привилась же к неграм, к папуасам? Между тем, почему бы «с неба» не сойти ей в Африку или в Австралию. Право, для «неба» все равно. Но очевидно, что настоящее «лоно» идей и великих исторических движений и направлений есть, так сказать, физиологическая и кровная натура человека. Я согласен, что это мозг их, не одна логическая лаборатория; я беру понятие шире и называю просто: «натура».
Ошибки у славянофилов были: это по преимуществу их конструктивные построения. Они хотели предвидеть и даже предначертывать России ее «исторические пути». Такова была особенно неудачная попытка К. Н. Леонтьева указать в «Востоке, России и Славянстве», что Россия призвана дать повторение Византии, что все ее права на оригинальное и свое творчество и истории — ничтожны и смешны. Вообще все схематические построения приложения к России гегелевских «триад» и т. п. весьма похожи на неудачу того друга Лермонтова, который при отправлении на Кавказ подарил ему роскошно переплетенную тетрадь с золотым тиснением: «Стихи М.Лермонтова». Но шалун Лермонтов написал в нее какую-то ерунду. А гениальные свои творения он писал на клочках бумаги и чуть ли их не терял. Так совершается и в истории именно с талантливыми народами: они редко оправдывают предсказания своих исторических теоретиков, и все роскошное создают в стороне от «заготовленной тетради».
Таланту нужно только лишь отсутствие излишней муштровки. Славянофилы стояли за свободы но, предначертывая "русские пути, они впадали в глубочайшее противоречие с лучшею собственною идеею.
В золотые переплеты ставятся труды уже написанные. Обдумывать теорию какого-нибудь народа можно тогда, когда она свершилась и почти уже кончилась. Таким образом, славянофильство, насколько оно пыталось быть теорию русского исторического труда, могло бы и вправе бы явиться после нашей исторической смерти. Но теперь, около живого народа, это а-prior’ное построение его исторических путей вышло естественно неудачно и неостроумно, а в случае силы и успеха — оно было бы вредно.
Но отдельными указаниями славянофилов, по преимуществу в сфере текущей практической жизни, особенно жизни общественной, Россия и прежде пользовалась, и в будущем может еще воспользоваться. Как руководители, они были бы опасны именно излишеством своего теоретизма. России приходилось заимствовать у Европы многое и в таких сферах, где они ждали и хотели самобытности. В образовании, в суде, в устроении армии, увы, не приходилось откладывать реформ. Вообще отношение славянофилов к Европе представляет слабый пункт: практика не ждет и торопит к заимствованиям. Вся их оценка Петра в конце концов мелочна и не досягает величия критикуемого лица, хотя в подробностях она и основательна. И если как руководители они слабы, то как пособники они могут быть друзьями живущего и грядущих поколений.
Впервые опубликовано: Новое время. 1902. 2 февр. № 9309 (По поводу статьи Инфолио «Спор о самобытности», «Новое время». 1902. 30 янв.).