Радушное дитя,
Легко привыкшее дышать,
Здоровьемъ, жизнію цвѣтя,
Какъ можетъ смерть понять?
Навстрѣчу дѣвочка мнѣ шла:
Лѣтъ восемь было ей;
Ея головку облегла
Струя густыхъ кудрей.
И дикъ былъ видъ ея степной,
И дикъ простой нарядъ,
И радовалъ меня красой
Малютки милый взглядъ.
„Всѣхъ сколько васъ? — ей молвилъ я,
И братьевъ и сестеръ?“
— Всего? насъ семь, — и на меня,
Дивясь, бросаетъ взоръ.
„А гдѣ жъ они“? — Насъ семь всего,
Въ отвѣтъ малютка мнѣ: —
Насъ двое жить пошло въ село,
И два на кораблѣ.
И на кладбищѣ братъ съ сестрой
Лежатъ изъ семерыхъ,
А за кладбищемъ я съ родной,
Живемъ мы подлѣ нихъ. —
„Какъ? двое жить въ село пошли,
Пустились двое плыть,
А все васъ семь! Дружокъ, скажи,
Какъ это можетъ быть?“
— Насъ семь, насъ семь, — она тотчасъ
Опять сказала мнѣ: —
Здѣсь на кладбищѣ двое насъ
Подъ ивою въ землѣ. —
„Ты бѣгаешь вокругъ нея,
Ты, видно, что жива;
Но васъ лишь пять, дитя мое,
Когда подъ ивой два“.
— На ихъ гробахъ земля въ цвѣтахъ,
И десяти шаговъ
Нѣтъ отъ дверей родной моей
До милыхъ намъ гробовъ.
Я часто здѣсь чулки вяжу,
Платокъ мой здѣсь рублю,
И подлѣ ихъ могилъ сижу.
И пѣсни имъ пою.
И если позднею порой
Свѣтло горитъ заря,
То, взявъ мой хлѣбъ и сыръ съ собой,
Здѣсь ужинаю я.
Малютка Дженни день и ночь
Томилася больна;
Но Богъ ей не забылъ помочь, —
И спряталась она.
Когда-жъ ее мы погребли,
И расцвѣла земля,
Къ ней на могилу мы пришли
Рѣзвиться, Джонъ и я.
Но только дождалась зимой
Коньковъ я и саней,
Ушелъ и Джонъ, братишка мой,
И легъ онъ рядомъ съ ней.
„Такъ сколько-жъ васъ?“ — былъ мой отвѣтъ.
— На небѣ двое, вѣрь!
Васъ только пять“. — О, баринъ, нѣтъ!
Сочти — насъ семь теперь. —
„Да нѣтъ ужъ двухъ. Они въ землѣ,
А души въ небесахъ!“
Но былъ ли прокъ въ моихъ словахъ?
Все дѣвочка твердила мнѣ:
— О нѣтъ, насъ семь, насъ семь!
