Настоящая война в отношении к русской истории (Погодин)

Настоящая война в отношении к русской истории
автор Михаил Петрович Погодин

Опубл.: 1854. Источник: az.lib.ru

Погодин М. П. Вечное начало. Русский дух

М.: Институт русской цивилизации, 2011.

Настоящая война в отношении к русской истории

Историю честят со времен Цицерона учительницей жизни (magistra vilae); a учиться у нее никто не хочет, и никому, кажется, в голову не приходит, что она может наказывать, и подчас в самом деле наказывает жестоко за невнимание к ее урокам и опытам. Мне, как старому служителю Истории, непростительно было бы рассуждать о нынешних событиях без отношения к прежним, то есть не справясь с Историей и поглощаясь настоящей минутой. Время настоящее есть плод прошедшего, точно так же, как и семя будущего. События представляют ряд чисел последовательных. Что есть теперь, на то залог был уже дан и вместе дальнейшее указание. Вот таких-то указаний и хочу я теперь поискать в Русской Истории, а может быть, мы найдем там не только пояснение настоящих событий, но вместе получим и твердую надежду на благополучное окончание, несмотря ни на какие несчастия, препятствия, неожиданные случаи и противные обстоятельства, путь их замедляющие.

Рассматривая внимательно Историю России и приводя себе на память все ее войны, нельзя даже избегнуть заключения, что настоящая война с Турцией есть естественное, непременное их продолжение, если еще не заключение. Император Николай, несмотря на свое миролюбие, бескорыстие и великодушие, не может долее терпеть владычества турок, не может физически, не только нравственно, точно как Владимир Святой не мог терпеть печенегов, Мономах половцев, Иван III монголов, Грозный татар казанских и астраханских, а Екатерина — крымских, Екатерина, открывшая и положившая дальнейший путь к Константинополю своим наследникам.

Они, надо сказать правду, подвигались вперед только по принуждению обстоятельств и обнажали меч только для собственной защиты, даже до настоящей войны, также оборонительной, кто бы что ни говорил^[1], как и все прежние, которыми Россия столько распространилась. Напрасно европейские державы явились незваные судить и решать ту борьбу, которая началась у России почти за тысячу лет перед сим, сперва с дикими, а потом с магометанскими племенами Востока, и до сих пор только прерывалась по временам и никогда не оканчивалась. Все почти страницы Русской Истории дымятся кровью, пролитою нашими предками в продолжение этой тысячелетней борьбы; раны, нанесенные нам нашими наследственными врагами, еще не зажили; на нашем нравственном характере нарезаны следы варварского ига, которые до сих пор еще даже лучшие из нас изгладить на себе не могут; на всяком шагу русский человек встречается с самыми тягостными воспоминаниями, которых никто в Европе понять и оценить не в состоянии. Европейские народы не принимали ни малейшего участия в наших несчастьях и страданиях: французов не было на Куликовом поле, англичане не помогали нам отразить нашествие Тохтамышево; австрийцы не приходили разнимать нас с ордами Мехмет-Гирея, когда грозился он поработить вновь наше Отечество, и пруссаки не выручили нас при Пруте. Знает ли лорд Пальмерстон, что такое Крымский брод в Москве? Имеет ли понятие господин Друэн де Люис о крестных ходах 21 мая, 23 июня, 26 августа? Слыхал ли граф Бул Шауенштейн что-нибудь о церкви Спаса на Болвановке? Видал ли господин Мантейфель икону Владимирской Божией Матери, на которую никто из нас не может взглянуть без сердечного умиления?

Да, вы не знаете, милостивые государи, нашей Истории, как не разумеете нашего духа и не могли до сих пор выучиться нашему языку; так и не вступайтесь в наше дело. В продолжение нескольких сот лет Россия была опустошаема, мучима и не выпускала из рук своих оружия; она билась до последнего истощения, оттерпливалась, страдала, молилась и дождалась до своего времени, когда ударил для нее час на Спасских часах; а вы хотите, чтоб мы, пред увенчанием всех наших трудов и подвигов, выпустили из рук законную нашу добычу и в страхе от ваших дерзких угроз смиренно предоставили решить святое дело вашим барышникам и кулакам сообразно с их грошовыми выгодами и копеечными видами, которых издревле Спаситель выгонял из храма. Ослепленные! За кого вы нас принимаете? Забыли вы 1812 год, когда все вы шли на нас под предводительством не г. Сент-Арно и лорда Раглана, а первого военного гения в Истории? С чего же вы взяли, чтобы ныне встретили мы незваных гостей с лучшим почетом? Оставьте нас в покое решить наш исторический спор с Востоком и Магометом. Суд у нас с ними — Божий, а не человеческий. Оставьте нас сослужить вам эту службу и стереть в собственной вашей Истории постыдное для вас пятно. Оставьте нас исполнить наш европейский долг во имя веры, гражданственности, просвещения человечества, прогресса. Наше счастье и отнюдь не вина, если с исполнением священного долга соединяются и вещественные выгоды и если по мере побед над Востоком и Магометом увеличивается наше политическое могущество. Предъявите ваши требования, испросите соразмерного участия в наших выгодах, пожелайте условий, полезных для вашей промышленности, обезопасьте вашу торговлю, — а всего лучше предоставьте условия великодушию Русского Государя, и, без всякого сомнения, он сам оделит вас всех так, как ни одна палата, ни один парламент, и ни один тайный совет, самый жадный, не придумает, — а русские не погонятся за вашими выгодами: с нас немного надо, лишь бы щей горшок, да сам большой…

*  *  *

Представим события в их последовательном порядке, для вразумления западных наших противников и всех тех, кому о том ведать надлежит.

Русскому народу, вступившему на поприще Истории после всех прочих европейских народов, досталась на долю крайняя, восточная часть Европы.

По положению, по месту жительства мы должны были войти в соприкосновение с дикими азиатскими народами монгольского и турецкого племени, которые из глубины Азии, в начале христианской эры, понеслись с огнем и мечем на Европу.

Стоя на перепутье, мы, естественно, должны были первые принимать напор дикого, а после — магометанского Востока на Европу и давать ей через то покой, досуг, средства развивать свои способности и силы физические, умственные и нравственные.

Первые из диких восточных племен, которых грозу запомнила История в пределах нашего Отечества, были авары или обры в VI, VII веках.

«Обры воевали славян^[2], — говорит древняя наша летопись, — и мучили дулебов, творили насилие их женам. Если обрину случалось куда ехать, то он не давал запрягать коня, а приказывал запрягать по три, четыре или по шесть женщин в телегу и везти себя. Были обры телом велики и умом горды; но Бог истребил их, они все померли (мором), так что не осталось ни одного обрина, и долго велась на Руси пословица: погибли, как обры, от которых нет ни племени, ни остатка».

За аварами пришли печенеги, которые сделались особенно тяжелы в X столетии, поселяясь в нынешних Новороссийских степях, от Дона до Алуты. Они погубили Святослава, который тогда еще, за девять сот почти лет, хотел перевести столицу русскую на берега Дуная. От них едва спасся под мостом Владимир Святой. «Была рать велика без перестани»^[3], — говорит летопись, и уже только сын его, Великий Князь Ярослав, успел одержать над ними решительную победу, в память которой на месте сражения построил Софийский Собор в Киеве и Золотые Ворота, до нашего времени, к счастью, сохранившиеся.

Место печенегов заняло другое турецкое племя, половцы, которые несколько раз опустошали самый Киев; «много пострадало народу христианского, — говорит Нестор, — в алчи и жажде, в печали, муках и бедах, с потускнелыми лицами, почернелыми телами, языком испаленным; ходили люди нагие и босые по незнакомым странам и кровью означали следы свои. Откуда вы? спрашивали они, встречаясь друг с другом. Я из такого-то города, я из такой-то веси, отвечали спрошенные, поднимая глаза к небу, вздыхая и обливаясь слезами»^[4]. Мономах сокрушил силу половцев; но долго еще тревожили они наши приделы своими разбойническими набегами, до самого XIII столетия, когда новые сильнейшие варвары пришли на несчастную Русь — монголы.

Силе монголов ничто противостоять не могло. Русские князья, бояре и люди были побиты во многих сражениях, города или крепости сожжены, земля пройдена с огнем и мечом, и наложено на народ тяжкое иго. Неизмеримое пространство России воспрепятствовало монголам наводнить Европу, и они после первого своего потока до Венгрии и Богемии не могли решиться на продолжение завоеваний, столь отдаленных от родины, удовольствовались господством над ними. Россия принимала на свою грудь их учащенные удары. Двести пятьдесят лет продолжалось наше злополучное рабство, почти столько, как ныне славянское под австрийцами, и несколько меньше славянского под турками, в продолжение коих, по местам, восставал народ, выводимый из терпения, по большею частью безуспешно.

Только Димитрий Донской, получив благословение от Святого Сергия, которого нынешняя благородная дипломация и блюстительница законного порядка, осуждающая греков и славян за их восстание, на предательском языке своем, извратившем все человеческие понятия, назвала бы красным революционером! (Сергий Чудотворец красный революционер!) только Дмитрий Донской ободрил русские сердца славною победою на Куликовом поле (1380), но нашествие Тохтамыша (1382), Тамерлана (1393) и Едигея (1408) напомнили, однако же, вскоре ужасные времена Батыя.

Наконец, Ивану III посчастливилось освободиться от разделившейся и ослабевшейся орды (1840). Орда, как ныне Турция, собрала все свои силы и решилась, нагрянув, вновь поработить Россию. Страшно было это нашествие — обробели самые твердые! Иван повел свои полки навстречу грозным врагам, но страх обнимал его сердце на Угре; ну, если он будет побежден, что тогда станется с Россией? Плоды многолетних трудов пропадут, кровь снова прольется потоками, иго наложится тяжелее прежнего. Простительно, может быть, естественно, было ему опасаться за судьбу Отечества, он уже готов был уступить и согласиться на мир, хотя унизительный, но все-таки предпочтительный неизвестной войне, возможному поражению и игу.

Не так думала Святая Русь. Вот как описывает тогдашнее положение летопись: «Князь Великий с сыном и с братом его и со всеми воеводами поидоша к Боровску (от Угры), глаголюще: на тех полях с ними бой поставим, и слушающи злых человек сребролюбец, богатых и брюхатых, и предателей христианских, а норовников Бесерменских, иже глаголют побежати и не мочи ними стати на бой, сам бо диавол их усты глаголаше»^[5].

Послушаем, что писал к нему тогда один русский монах на берег Угры, на котором, так же, как ныне на Дунае, стояли долго наши полки в раздумье, боясь сразиться с последними полчищами Ахмета.

«Благоверному и христолюбивому, благородному и Богом утвержденному… преславному Государю, Великому Князю Ивану Васильевичу всея Руси, богомолец твой Господине, Архиепископ Вассиан Ростовский, благословляю и челом бью. Молю же убо величество твое… да не прогневается на мое смирение, еже первые дерзнувшие ми уста ко устам глаголати твоему величеству твоего ради спасения: наше убо, Государю Великий, еже воспоминати вам, ваше же, еже послу шати… Бог да сохранит царство твое и даст ти победу на твои враги, токмо мужайся и крепися… Ныне же слышахом, яко бесерменину Ахмату уже приближающуся и христианство погубляющу, наипаче же на тебе хвалящеся и на твое Отечество, тебе же пред ним смиряющуся и к нему пославшу, — ему же, одинако, гневом дышущу и твоего моления не послушающу, но хотя до конца разорити христьянство… Прииде же убо в слухи наша, яко прежни твои развратници не престают шепчуще в ухо твое льстивы словеса, и совещают ти не противитися супостатом, но отступити и предати на расхищение волком словесное стадо христовых овец… молюся твоей державе, не послушай таковаго совета их, послушай убо вселенныя учителя Павла, глаголюща о таковых: открыется гнев Божий с небеси на всяко нечестие и неправду человеком, иже истину в неправду дежащим, но осуетишася помышленми своими, но омрачися неразумное их сердце, глаголюще быти мудрии объюродеша, яко не искусиша Бога имети в разуме, предает им Бог не искусен ум творити не подобная. И паки самому Господу глаголющу: аще око твое соблажняет тя, исткни е; или рука или нога, отсещи ю повелевает. Не сию же разумевай видимую чувственную свою руку, или ногу, или око, но ближних твоих, иже советуют ти не на благое, оверзи и далече отгони, сии речь, отсеци и не послушай совета их. И что убо совещают ти льстивии сии и лжеименитии, мнящиеся быти хрестьяне? Томко еже повергаю щиты своя и нимало сопротивльшеся окаанным сим сыроядцам предав христьянство, свое Отечество, яко бегунам скитатися по иным странам. Помысли убо, о велемудрый Государю! от каковыя славы в каково бесчестие сводят твое величество, толиким тмам народа погибшим, и церквам Бо-жим разоренным и оскверненным. И кто каменно-сердечен не восплачется о сей погибели? Убойжеся и ты, о Пастырю! не от твоих ли рук тех кров взыщет Бог? Не послушай убо, Государю, таковых, хотящих твою честь в бесчестие, твою славу в бесславие приложити, и бегуну явитися и предателю христьянскому именоватися, и тложи весь страх, и возмогаи о Господе в державе и крепости: един убо поженет тысящ, а два двигнета тьмы…

И аще убо Государю, каешися от всего сердца… и объещаешися всех умом и всею душою своею престати от первых своих, еже прилучитися яко человеку согрешити… и сотворити суд и правду посреди земли, любовь же имети к ближним и не насиловати никому же, и милость показати к согрещающим, да милостива обрящеши в день зол. Не словом же кайся, а в сердци иная помышляя (не приемлет бо Бог такого покаяния), но точию еже словом, то и сердцем. Аще бо сице покаемся, тако же помилует нас милосердный Господь, не токмо свободит и избавит. Молю же о сем Царское твое остроумие и Богом данную ти премудрость, да не позазриши моему худомию; писано бо есть: дай премудру вину, премудрее будет», и проч.

Послушаем далее простосердечный рассказ летописи об этом важном событии в истории Отечества, рассказ, выражающий ясно, с каким нетерпением желал народ свергнуть монгольское иго, как ныне желает разделаться с турками.

«И яко бысть (оставивший войско князь) на посаде у града Москвы, туже граждане ношахуся во град в осаду, узреша Князя Великаго и стружиша, начата Князю Великому обесстужився глаголати и изветы класти, ркуще: егда ты Государь Князь Великий над нами княжишь в кротости и тихости (то есть в спокойное и мирное время), тогда нас в безлепице продаешь (то есть облагаешь податями), а нынеча разгневив Царя сам, выхода ему неплатив, нас выдаешь Царю и татарам. Приехаже Князь Великий во град Москву, и срете его Митрополит, а с ним Владыка Вассиан Ростовский. Начаже Владыка Вассиан зле глаголати Князю Великому, бегуном его называа, сице глаголаше: вся кровь на тебе христьянская, что ты, выдав их, бежишь прочь, а бою не поставя с татары и не бився с ними, а чему боишися смерти не бессмертен еси человек, смертен, без року смерти нету ни человеку, ни птице, ни зверю, а дай семо вой в руку мою, коли аз стары утулю лице против татар (то есть дай мне войско под начальство и увидишь, оборочу ли я, старик, лицо от татар), и много сице глаголаше ему, а граждане роптаху на Великого Князя. Того ради Князь Великий, необитав в граде на своем дворе, боя-ся граждан мысли злыя поиманиа, обита в Красном сельце; а к сыну посылая грамоты, чтобы часа того был на Москве. Он же мужество показа, брань приа от отца, а не еха от берега, а христьянства не выда».

Великий Князь решился наконец возвратиться к войску. Долго стоял он на берегу Угры, как вдруг Ахмет, получив, вероятно, известие о разорении своей орды, приготовленном распоряжениями Московского Князя, должен был спешить к ней на помощь, и Москва спаслась. Несправедливый, может быть, ропот народный умолк. Орда не могла подняться, и вскоре была разрушена, но главы этой гидры возрастали беспрерывно, и в продолжение XVI столетия гнездом наших врагов сделалась Казань.

Казанские татары были еще вреднее для Москвы, если не страшнее, по близости их жительства к русским пределам. Они начали свои набеги до уничтожения Золотой Орды и в княжение Темного, с половины XV столетия, не проходило почти ни одного года без опасности с их стороны, более или менее. Не один раз подбегали они под самые московские стены. Вспомним одно страшное нашествие Улу-Махмета (1439), когда взят был в плен сам Великий Князь и отпущен после за великую сумму денег, собранную со всей России. Долго могли мы только защищаться кое-как и отражать их хищные набеги. В княжение Ивана Васильевича, собравшись с силами, мы могли начать уже наступательные походы, с разными успехами, а вместе принимать и сильнейшие оборонительные меры, ставить крепости, сыпать валы и умножать пограничную стражу. Наконец нам удалось принять участие во внутренних казанских делах: мы получили и потом утвердили влияние над ними, дошедшее мало-помалу до участия в назначении ханов. Измены вызывали наказания, — и Иван Васильевич Грозный, по совету нового своего правительства, чтоб положить конец тамошним смутам, вредным для Москвы, должен был взять Казань после продолжительной упорной осады, которая заняла в наших летописях место, равное с Куликовской битвой. Покровский собор, известный более под именем Василия Блаженного, увековечил покорение Казанского царства, а другое воспоминание о казанских набегах, продолжавшихся с лишком сто лет, сохраняется Московским крестным ходом 21 мая. Христианство немедленно было насаждено нами в Казани, и три знаменитых иерарха — Герман, Гурий и Варсонофий, причтенные впоследствии к лику святых, положили много трудов для его распространения во вновь покоренных землях.

Как татары казанские начали нападать на наши пределы до уничтожения Золотой Орды, так точно крымские, помогшие нам сперва разделаться с нею, начали тревожить нас прежде взятия Казани; они даже соединялись часто с казанцами и нападали сообща, так что мы по необходимости вошли с ними в соприкосновение и должны были озаботиться о своей безопасности с этой стороны. Крымцы были дальше от нас и потому дольше могли тревожить нас и оставаться без должного наказания. Многие походы их были губительны: вспомним Сафа-Гирея (1533), Саиб-Гирея (1547), Девлет-Гирея (1571), который требовал дани с Грозного и восстановления царств Батыевых, Казанского, Астраханского, опустошил всю Россию до Москвы, сжег столицу. «Людей погибло невероятное множество, — говорит Карамзин, основываясь на современных свидетельствах, — более 120 000 воинов и граждан, кроме жен, младенцев и жителей сельских, бежавших в Москву от неприятелей, а всех около осьми сот тысяч»^[6]. Казы-Гирей (1591) опустошил всю Россию и привел в трепет Москву.

Что касается до мелких набегов, то им счету нет. Представим для примера сведение о двух-трех годах.

«В 1617 году, 29 сентября, Волховский воевода, Богдан Вельминов, доносил о бое с татарами в Волховском уезде. Того же года, 16 октября, Ливенские воеводы доносили о степной битве за тридцать верст о Оскола; 27 октября прислал весть о бое с татарами Курский воевода Иван Волынский; 1618 года, 8 июня, также о степной битве с татарами донес Валуйский воевода Данилов; 19 июля Оскольский воевода донес о битве с татарами за 50 верст от Оскола. 21 июля были донесения о битве с татарами в Белевском уезде. 23 августа бился с татарами Дивенский воевода, князь Черкасский; 27 августа татары бились под Мценском; 8 октября другая битва за 50 верст от Ливен».

«Из росписи Курского воеводы Стрешнева значится, что в 1643 году на Курские места с 1 мая по 3 августа крымцы сделали 19 набегов, а в 1644 году восемь»^[7].

Из этого краткого, за два-три года, сведения видно, можно ли было оставлять на воле Крым, это новое гнездо разбойников, поселившихся в нашем соседстве. Продолжительную работу задали нам крымцы: мы выжигали степи, прорубали засеки, строили забои на реках, сыпали валы и копали рвы, строили крепости, заводили городовых казаков по границе, в число коих принимались вольные люди из всех сословий. Паши разъезды проникали в степь глубже и глубже, точно так же линии крепостей, начинаясь с Оки, выводились одна за другой далее и далее. Таковы были оборонительные меры, которые у же лет через полтораста, если исключить несколько удачных попыток при Грозном, заменились наступательными точно так, как прежде против Казани.

Памятниками крымских набегов остались: Донской монастырь, основанный в 1591 году, и Московский крестный ход 19 августа.

Крымские ханы поддались туркам — и вот начало отношений России и Турции, которые рано или поздно должны были столкнуться.

Все европейские государства с первого появления России на поприще действий почувствовали и поняли, что ей принадлежит задача сломить турок, и во всех своих договорах старались убедить русское правительство к принятию деятельных мер против общего врага, которого нынешняя цивилизация, наоборот, признает самым лучшим другом и необходимым членом европейского семейства.

Исчислим некоторые примечательные в этом отношении вызовы — и начнем с пап:

Павел II предложил руку наследницы Византийского престола, царевны Софии, племянницы последнего императора Константина, которая месте с братьями нашла себе убежище в Риме, Великому Князю Московскому Ивану Васильевичу (1472). "Папа, — говорит Карамзин^[8], — надеялся, во-первых, через царевну Софию, воспитанную в правилах флорентийского соединения, убедить Иоанна к принятию оных и тем подчинить себе нашу Церковь, во-вторых, лестным для его честолюбия свойством с Палеологами возбудить в нем ревность к освобождению Греции от ига Магометова.

Так точно действовали и преемники его: Сикст IV (1472)^[9], Александр VI (1503)^[10], Лев X.

Этот славный в истории искусств и наук папа писал к Великому Князю Василию Ивановичу (1519), что Константинополь есть законное наследие Российского Монарха, сына греческой царевны… что все благоприятствует величию России и мы станем на первой степени держав европейских, если, соединясь с ними против Оттоманов, соединимся и верою… что он желает украсить главу непобедимого Царя Русского венцом Царя Христианского, без всякого мирского возмездия или прибытка, единственно во славу Божию^[11].

Климент VII (1526), Климент VIII (1595—1597) говорили то же.

Последний писал к Царю Федору Ивановичу, «что ему легко послать войско в Молдавию и взять султановы города на берегах Черного моря, где ожидает нас и слава, и богатая добыча, что мы лучше узнаем там искусство военное, ибо увидим, как немцы, венгры, итальянцы сражаются и побеждают турок, что от нас зависит присоединить к России земли, счастливые благорастворением воздуха, выгодами естественными, красотою природы, и чрез Фракию открыть себе путь к самой Византии, наследственному достоянию Московских Государей»^[12] и проч.

Императоры немецкие смотрели на государей московских, в отношении к туркам, с той же точки зрения, как и папы, например: Максимилиан, чрез знатного своего посла Яна Кобенцеля, говорил Ивану Васильевичу, прося о возведении австрийского герцога Эрнеста: «Тогда вся Европа христианская заключит союз с тобою, чтоб одним ударом на морях и на суше низвергнуть высокую державу Оттоманов. Вот подвиг, коим мы можем на веки прославить себя и Россию! Изгоним турок из Константинополя в Арабию, искореним веру Магометову, знамением креста снова осеним Фракию, Элладу, и все древнее Царство Греческое на восход солнца будет твое, о Царь великий! Так вещают Император, св. Отец Папа и король Испанский»^[13].

Император Рудольф (1593) присылал в Москву сановника Николая Варкоча красноречиво доказывать необходимость единодушного восстания держав христианских на султана и требовать от нас денежного вспоможения или мехов драгоценных для войны с неверными^[14].

«Венгерский воевода Роберт (1578) молил Иоанна, как второго христианского венценосца, быть спасителем Европы, обещал ему знатное вспоможение золотом и людьми в войне с турками, убеждал взять Молдавию, оказанную России умершим в Москве Господарем Богданом»^[15].

Так думали о России все европейские государи в XV, XVI и XVII столетиях.

Подвластные туркам племена обратили на нее тогда же свои взоры и начали ожидать от нее себе избавления, просить покровительства, предлагать подданство — греки, славяне, валахи.

Россия, отдаленная от турок, могла сначала отвечать на общий вызов только изъявлением своего участия, сочувствия и готовности к услугам Европы в случае благоприятных обстоятельств; могла доставлять денежные пособия для предполагаемой войны, как, например, при Царе Федоре Ивановиче мы послали императору Рудольфу на воинские издержки: 40 360 соболей, 2760 куниц, 120 черных лисиц, 337 235 белок и 3000 бобров ценою на 44 000 московских тогдашних рублей^[16].

Федор, разумеется, по мысли Годунова, предлагал Польскому сейму, в случае избрания на Польский престол, «воевать лично и всеми силами Оттоманскую империю, низвергнуть хана Крымского, посадить на его место Сайдет-Гирея, слугу России, и, заключив союз с цесарем, королем Испанским, шахом Персидским, освободить Молдавию, землю Волошскую, Боснию, Сербию, Венгрию от ига султанского, чтобы присоединить оные к Литве и Польше, коих войско в сем случае будет действовать вместе с российским^[17].

Димитрий Самозванец мечтал о войне с турками.

Непосредственные же сношения России с Турцией были мирные и имели предметом преимущественно выгоды торговли. Описывая первое из них, Карамзин заметил: „Ни та, ни другая не могли предвидеть, что судьба готовит их к ужасному взаимному противоборству, коему надлежало решить падение магометанского могущества в мире и первенство христианского оружия“^[18].

Султаны, получив власть над Крымом, простерли свои замыслы далее. Поводы к тому представлялись им часто, вследствие умножения точек соприкосновения, не только через Крым, но и Грузию. Послушаем Карамзина:

„Русские казаки поселились и укрепились на Дону. Они завладели сею рекою до самого устья, требовали дани с Азо-ва, воевали Ногаев, Астрахань, Тавриду, не щадили и турок, обязывались служить вдали бдительной стражей для России, своего древнего Отечества, и водрузив знамение креста на пределах Оттоманской империи, поставили грань Иоанновой державы в виду у султана, который доселе не занимался нами, но тут открыл глаза, увидел опасность и хотел быть деятельным покровителем северных владений магометанских… Послы Солимановы убеждали князей Ногайских, Юсуфа и других, соединиться под хоругвию Магомета, чтобы обуздать наше властолюбие. Отдаление, написал к ним султан, мешает мне помогать Азову и Казани. Заключите тесный союз с ханом Крымским“ (1552)^[19] и проч.

В 1563 году Солиман затеял „соединить Дон с Волгою прокопом, основать крепость на переволоке (там, где сии реки сближаются), другую на Волге, где ныне Царицын, третью близ моря Каспийского, чтобы сперва утвердить безопасность своих Азовских владений и после взять Астрахань, Казань, стеснить, ослабить Россию. Главным орудием или действователем надлежало быть хану, который (Девлет-Гирей), опасаясь турок еще более, нежели России, отклонил султана от его намерения невозможностью исполнить оное“^[20].

Сын Солиманов, Селим, возвратился к этой мысли. Он хотел (1569) восстановить царство мусульманское на берегах Астубы, к чему склоняли султана князья Ногайские, хивинцы и бухарцы, представляя ему, что Государь Российский истребляет магометанскую веру и проч. „Не слушая возражений Крымского хана, Селим (весною 1569) прислал в Кафу 15 000 спагов, 2 000 янычар и велел паше Касиму идти к переволоке, соединить Дон с Волгою, море Каспийское с Азовским, взять Астрахань или, по крайней мере, основать там крепость в ознаменование султанской державы“^[21]. Этот поход кончился погибелью почти всего турецкого войска.

В 1571 году Селим в ответ послам царским требовал Астрахани и Казани или того, чтобы Иоанн, владея ими, признал себя данником Оттоманской империи^[22].

В 1591 году турки были под Москвою, в войске Казы-Гирея.

Амурат (1592) в ответ на жалобы Федоровы напоминал опять о Казани и Астрахани и требовал, чтоб Царь велел Донским казакам разрушить их крепости на Дону и Тереке, иначе „не только велим хану и ногаям беспрестанно воевать Россию, но и сами пойдем в Москву своими головами, сухим путем и морем, не боясь ни трудов, ни опасностей, не жалея ни казны, ни крови“^[23].

Это была, кажется, последняя сильная угроза турок, которые между тем уже начинали ослабевать внутренне.

Начинаются наступательные движения с нашей стороны.

Донские казаки взяли в 1637 году Азов и поклонились им Царю Михаилу Федоровичу. Царь, считая это дело земским, великой важности, созвал в Москве собор — сказать всяких чинов людям, что идет к Государю турской посол… говорить об Азове. И они б выбрали изо всяких чинов, из лучших, из средних и из молодчих людей, добрых и умных людей, с кем о том деле говорить^[24].

Дума, по обычаю тогдашнему, состояла из высшего духовенства, думных людей и из выборных свободных сословий. Духовенство на этой думе лично не присутствовало, а прислало свое мнение письменно; думные люди также не подавали голоса, потому что их мнение уже было известно Царю. Число выборных было следующее: 10 стольников, дворян 22, стрелецких голов 4, жильцов 12, дворян и детей боярских разных городов 112, гостей и торговых людей 12, посадских 20, всего 192 человека. Им роздано было каждому письменно царское предложение, которое состояло из двух вопросов: 1) принять ли Азов от казаков; 2) если принять, то последует разрыв с Турциею и Крымом, понадобятся многие ратные люди и на жалованье им деньги, хлебные и пушечные запасы не на один год, потому что война бывает у турских людей не на один год, — где это все взять?»

Духовенство отвечало, что его сан не дозволяет ему рассуждать о войне, но что оно готово жертвовать всем, когда Царь решит быть войне. Все сословия, подавая мнения порознь, объявили намерение жертвовать всем для войны с бусурманом. В сословии московских дворян самое решительное мнение подали Беклемишев и Желябужский. Высказав все клятвопреступления крымского хана, его безбожные нападения на Россию, они сказали, что ему не надобно посылать даров, а лучше объявить войну, «а та его Государева казна пригодится его ж Государевым ратным людям на жалованье, которые будут против их бусурман стоять». Азов, по их мнению, необходимо было взять, потому что в выдержании казаками осады видна особенная помощь Божия и что Господь Бог предает этот город России «в месть врагам, хотя Господь Бог прославити преславные свои чудеса, и избавити Православных христиан от варварского нахождения и вечные крови». Кроме того, Азов имел ту важность, что если он останется за Россией, то «Ногай большой, и Казыевы и Кантемиревы улусы, и горские черкасы, Темрюцкие и Кайенские и Бесленеевские и Адинские, будут все служить Государю, а только Азов будет за турки, и последние все ногаи от Астрахани и Азова откочуют». Для покрытия военных издержек они предлагали произвести чрезвычайный налог, соразмерно состоянию, не исключая ни духовенства, ни дворянства. Для составления войска предложено ими было собрать даточных людей со всякого рода вотчин (то есть и с монастырских), чтоб «никто в избылых не был».

Сильный голос подали дворяне северных городов (Суздаля, Переславля-Залесского, Юрьева, Белого, Костромы, Смоленска, Новгорода и др.). На вопрос: «Принять ли Азов?» — они отвечали: «И тебе, благочестивому Государю, Царю и Великому Князю Михаилу Федоровичу всея Руси, прося у Всещедраго Бога милости, велеть Азов у Донских атаманов и казаков принять, и с турским и с крымским царем велеть разрывать за их многую пред тобою Государем неправду… а буде и не изволишь, Государь, Азов принять у Донских казаков, и Азов будет за бусурманом, и образ великого в пророцех Крестителя Господня Ивана Предтечи будет у них же, бусурманов. Не навести бы, Государь, на Всероссийское государство гнева Божия, и великого светильника, и вышнего во пророцех Крестителя Господня Ивана Предтечи, и великого Святителя и Чудотворца Николы, которыми изволением вышнего Бога поручил тебе, благочестивому Государю, такой дальный, крепкий украйный город, без твоей Государевой казны и без подъема твоих Государевых больших ратных людей, таким малым твоим Государевым людям?.. А ведомо тебе, Государю, Царю и Великому князю учинилось, что тур-ского царя визирь сам хочет идти под Азов со многою силою и с крымским царем, чтоб Азов осадить, а многих воинских людей послать войною на государство Московское; и тебе, Государю Царю и Великому Князю Михаилу Федоровичу всея России, прося у всещедрго Бога милости и Пречистыя Богородицы и Московских Чудотворцев помощи и заступления против такого нечестивого бусурмана и посягателя на истинную православную Христианскую веру и на твою Государеву отчину, велеть рать строить и люди собрать по своему Государеву указу, как было при прежних Государях, при Государе Царе и Великом Князе Федоре Ивановиче всея России и при иных Государях, как они, Государи, в походах были против таких бусурман под Казанью и в немецких походах были, и их Государевы бояре с ними Государи были».

Меры денежные, предложенные дворянами северных городов, были также самые решительные. Между прочим они предложили: «Вели, Государь, взять Патриархову казну и у митрополитов, и архиепископов, и у епископов, и в монастырях лежачую домовую казну, для такия скорыя твоей Государевы службы». Относительно сбора ратных людей они предложили сделать усиленный набор даточных, а дворянству идти всему поголовно с большою службою, «и тут будет вся твоя Государева земля готова против таких нечестивых бусурман нашествия». За себя они сказали: «А мы, холопи твои, рады за дом Пречистыя Богородицы и Московских Чудотворцев, и за истинную сущую Православную христианскую веру, и за тебя, благочестивого Государя Царя и Великого Князя Михаила Федоровича всея Руси, и за твою Государскую великую к нам, холопам твоим, милость против нашествия на твою Государскую землю таких нечестивых бусурман работать головами своими и всею душою».

Дворяне южных городов (Рязани, Коломны, Тулы, Калуги, Серпухова и проч.) не испугались предположения, что война с Турцией может продолжаться много лет, и отвечали: «А что, Государь, написано в росписи, что война бывает от турских людей не на один год, и то, Государь, в воле Божией, вольно Богу и в мале времени укротить».

Словом, все военное сословие обнаружило самое горячее желание идти на войну с турками.

Люди торговые отвечали: «А что, Государь, о Азове городе будешь ты, Государь, изволишь Азов принять для избавы православных христиан, и то, Государь, дошло до всей твоей Государевой земли православных христиан голов… а мы, холопы твои, твои гостишки и гостиныя и суконныя сотни торговые люди, ради тебя, Государю, за Царево и Великого Князя Михаила Федоровича всея Руси многолетное здоровье, и за Православную христианскую веру помереть».

То же самое объявили и посадские люди.

Правительство рассудило уступить Азов, кажется, по недостатку средств.

Далее, в царствовании Царя Михаила Федоровича и Алексея Михайловича, никакого столкновения между Россией и Турцией не было. Уже в 1672 году турки взяли от поляков Каменец-Подольский и приготовляли нападение на Чигирин, Киев и Украину.

Царь Алексей Михайлович начал принимать свои меры. По совету с духовными людьми объявил тогда в окружной свой грамоте^[25], «что турской салтан желание свое исполнил, крепкую оборону и замок государства Польского город Каменец со многими знатными городами взял и благочестивыя веры греческого закона церкви, пребывающие нерушимы от многих времен, разорил и учинил в них мечети, и всякое церковное украшение от церквей отлучил, и православных христиан похитил в плен и в расхищение, а какое поругание святым иконам и всему благочестию во время нахождения своего учинил, того подлинно и написать невозможно. И видя то, салтан турский, что ему в походах его учинились всякие находки, возгордился, что ему тою крепостью в многие государства путь учинился, приложил в то дело неуклонную мысль, что ему не токмо Польское государство разорить и завладеть, но и всеми окрестными христианскими государствами завладеть, паче же тщится на Московское государство войною и разорением, и в письмах своих к окрестным государям меж иными делы явил.

И мы, Великий Государь, слыша о таковых неприятельских замыслах, а о согласной мысли св. Патриарха и архиереев и всего нашего Государского сингклита ревнуя, поревновах по Господе Бозе Вседержителе, упреждая его злое намерение, прося у Господа Бога милости и у Пресвятыя Богородицы, крепкие надежды и заступницы, помощи, изволил за святыя церкви… и за Православную христианскую веру, и за всех христиан к обороне против того неприятеля не токмо прибылыми полки на Севере промысл показать, но для совершенного усердия и попечения о святой Церкви и о всех христианах, взяв в помощь сильное и непобедимое оружие — святой и животворящий крест Господень, мы, Великий Государь, сам своим Государским походом, не отлагая идти к Путивлю со своими силами, или где Бог благоволит, а наперед указали мы, Великий Государь, послать своих, Великого Государя, бояр и воевод со многими ратьми конными и пешими полки, не щадя своей Государской казны».

Война не состоялась, ибо Царь Алексей Михайлович вскоре скончался (1676, янв. 29).

Уже в 1678 году, по вступлении на престол Царя Федора Алексеевича, турки старались исполнить свое намерение против Чигирина и Киева, но были разбиты под первым городом царскими войсками с гетманом Самойловичем^[26].

В 1680 году было заключено перемирие на 20 лет, по которому с турецкой стороны уступлено России Запорожье и обещано не строить крепостей в заднепровских пустынях, принадлежащих Турции^[27].

Так началось от Днепра наше наступательное движение вперед.

Срок перемирия еще не кончился, как война возобновилась, вследствие продолжавшихся неистовств татарских, и в 1687 и 1689 годах, по мысли князя Василия Васильевича Голицына, любимца царевны Софии, предприняты были два большие похода в Крым.

София, ободренная вызовами европейских государств, думала уже о совершенном уничтожении всего турецкого владычества, «а такого де удобного времени, что при помощи Божией их бусурманов ныне побеждать и до конца искоренить, а православных христиан из-под их бусурманской неволи свободить, за тысячу лет не бывало»^[28].

Царевна София принимала живое участие в судьбе христиан «в Греческой, Роменской и Морейской и Сербской и Болгарской землях».

Успех походов не соответствовал ее предположениям.

Голицынские походы были последним событием древней Истории; в следующем году (1689) на престол Российского государства вступил шестнадцатилетний Петр.

Не место говорить здесь вообще о значении Петра Великого в истории России и Европы. Мы должны рассмотреть его только в отношении к нашему вопросу.

Неудержимая внутренняя сила повлекла пылкого юношу сначала по голицынскому следу при живом воспоминании о недавних неудавшихся походах на юг под Азов (1695). Юг и север как будто тогда открывались пред нашим Петром: какую сторону выберет он поприщем своей деятельности. Это была решительная пора в его жизни и жизни России на долгое время. Петр обратился к северу. Непременное желание, возникшее тогда уже в его душе, — преобразовать или объевропить — Россию решило этот выбор: на юге, как ни был он привлекателен, Петр отделялся от любезной своей Европы многими государствами, с которыми должно б было долго воевать ему без уверенности в успехе, а на севере сообщение с Европою казалось открытым: опасная Швеция доставалась новому, молодому государю, от которого не было причин ожидать какого-нибудь сильного сопротивления. Нашлись союзники с личными своими видами на Швецию. Они вызвались помочь Русскому Царю и доставить владение на берегах Балтийского моря, принадлежавших, впрочем, нам искони. Петр начал с Швецией войну, которая оказалась не такою легкою, как он предполагал сначала: Карл XII заставил его трудиться до пота лица. Двадцать лет он боролся с шведским рыцарем, то есть почти всю свою жизнь (1700—1721), хотя еще в середине этого времени одержал Полтавскую победу (1709) и положил краеугольный свой камень в основание нового европейского города Петербурга (1703), которым началось политическое тяготение наше к Западу, продолжающееся полтораста лет и в наше время дошедшее до своей крайности.

Эпизодом Шведской войны был поход его в Молдавию по вызову господаря князя Кантемира, где он имел несчастье, вследствие неверных известий, попасться в затруднительное положение на Пруте, и принужден был отказаться от Азова (1711).

Судьба Турции отсрочена была надолго: но Петр твердил европейским государям при всяком случае о необходимости разрушить Турецкую империю. Христианские ее обитатели часто обращались к нему с молениями избавить их от мусульманского ига и предлагали ему свое подданство. Славянские демонстрации начались с особенною силою.

Потеря Россией Азова ободрила крымцев: хищники начали опять нападать на смежные области и грозили даже Астрахани: Петр не успел наказать их, хотя под конец своей жизни и совершил поход в Персию (1722) по просьбе шаха с целью устранить турок от вмешательства в дела Персии, обеспечить русскую торговлю на Каспийском море и, если возможно, проложить ей путь до самой Индии^[29].

Крымские набеги после смерти Петра продолжались. Турки буйствовали. При императрице Анне снаряжено было войско под предводительством Миниха и Ласси, которым обещались содействовать австрийцы, желавшие распространить свои пределы на счет Турции. Азов и Очаков были взяты. Под Ставучанами турки были разбиты наголову, и только отдельный мир, заключенный предательски австрийцами (как рано начали они доказывать нам свою дружбу!), которые были на всех пунктах разбиты (в Сербии, Боснии и Валахии), заставил нас вступить в переговоры, порученные вследствие козней немецкой, то есть Бироновской, партии, французскому посланнику в Константинополе Маркизу Вильневу^[30]. Французу простительно было не думать о русских выгодах, как немцам думать о своих, — и он отказался от плодов блестящего Минихова похода, так что Россия по Белградскому миру получила только страну между Бугом и Донцем, и султан согласился срыть Азов и дозволить русским купцам отправлять товары в Черное море, но не иначе как на турецких кораблях. А Миних после Ставучанской победы, взяв Хотин, покорив Молдавию, которая с радостью поддалась и согласилась принять от нас Господарем Кантемира, Миних собрался уже переправляться чрез Дунай и идти на разрушение Турецкой империи!

Это было за сто слишком лет до нашего времени. Так естественно представлялась эта мысль всякому умному человеку, которому случалось вблизи видеть дунайские и турецкие отношения!

Несчастный фельдмаршал должен был вскоре унести эту мысль в глубину Сибири (1741) и там наслаждаться ее развитием в ожидании лучших обстоятельств для себя и для России.

Вступила на престол императрица Екатерина II (1762). Миних был возвращен и представил ей свой знаменитый проект, который он обдумывал на досуге двадцать лет: завоевать Константинополь и выгнать турок их Европы. Но Екатерине нужно было прежде устроить дела свои в Польше, где европейские наши враги готовились устроить себе средоточие своих ковов против России, начинавшей производить в них опасения.

Они возбудили первую Турецкую войну (1768—1774), чтобы привести нас еще в более затруднительное положение, — и вместо того дали прекрасный предлог и средство к усилению, возвышению и прославлению России.

Мустафа III не хотел сначала признать Понятовского королем польским, требовал, чтобы мы вывели войска из Польши и отказались от участия в делах Речи Постолитой, и наконец объявил войну России, воспользовавшись предлогом нашего случайного вступления в турецкие границы при преследовании барских конфедератов. Посланник наш Обрезков был заключен в семибашенный замок. Крымскому хану дано повеление вторгнуться в наши пределы^[31]. «В жестокую зиму 1768 года татары ворвались в Новую Сербию и опустошили ее. Между тем Порта подняла все свои силы. Более 300 000 человек под начальством визиря готовились весною 1769 года вступить в Польшу для изгнания оттуда русских войск и для свержения Станислава Августа с престола.

Императрица с своей стороны вооружила две армии: первая, под начальством князя Голицына, должна была удерживать визиря от вторжения в Польшу, вторая, под предводительством графа Румянцева, обороняла южные пределы от крымских татар; сверх того, посланы были отряды на Кубань для развлечения турецких сил и на Кавказ для содействия владетелям Карталинии, Имеретии и Мингрелии»^[32].

История войны слишком известна. В 1770 году турки сосредоточили свои силы на левом берегу Дуная, между Днепром и Прутом. Русских без всякого сравнения было меньше, но Екатерина написала Румянцеву, что римляне никогда не спрашивали, сколько против них врагов, а только где они.

«Узнав, что крымский хан появился в окрестностях Бен-дер, осада которых поручена была графу П. И. Панину, и что турки переправляются через Дунай для соединения с татарами, он повел свое войско левым берегом Прута против хана в намерении разбить его прежде, чем визирь успеет подать ему помощь. Для ускорения похода велено было оставить обоз и кинуть рогатки, которые доселе считались необходимыми в войнах с турками. „Огонь и меч будут вам защитою“, — говорил Румянцев русским солдатам. 7 июля он увидел на берегах Ларги стотысячную армию хана крымского, напал на нее в укрепленном стане, овладел им со всею артиллериею, рассеял татар и двинулся вперед на самого визиря, который с главным войском шел по следам хана и уже достиг пути Траянова…

Здесь, на берегах реки Кагула, встретился с ним Румянцев. Визирь остановился, чтоб укрепить по обычаю свой лагерь и дать время крымскому хану собрать свою орду для нападения на русских с тыла, между тем как сам он намеревался ударить на них спереди. Положение Румянцева было опасное: в армии его, ослабленной моровою язвою и отдалением нескольких полков для прикрытия подвоза съестных припасов, находилось не более 17 000 человек; с тыла грозили 80 000 татар. В таких обстоятельствах редкий полководец сохранил бы присутствие духа. Румянцев не оробел, и, дав войску несколько часов для отдыха, повел его в бой.

Турки были совершенно разбиты. В одно время с Кагульскою битвою сожжен был при Чесме и турецкий флот — 24 июня 1770 года. Греки и славяне восстали. Татары буджакские признали власть России: крымские готовились также, не надеясь более на покровительство Порты; Мустафа трепетал за свою столицу, опасаясь, что русские прорвутся за Дарданеллы, которые успели, однако ж, укрепить французские инженеры, и обратился к Австрии и Пруссии с просьбой о защите. Кауниц вступился горячо за Турцию под предлогом опасности политическому равновесию Европы^[33] и предложил Фридриху II употребить вооруженное посредничество для примирения воюющих держав. Фридрих не желал пользы России, но, с другой стороны, опасался потерять дружбу Екатерины какими-нибудь решительными действиями и потому ограничился только тем, что известил ее о желании султана примириться и о своей готовности содействовать заключению мира…

Екатерина попросила Фридриха не мешаться в ее делах и посоветовать то же самое Венскому кабинету: для сведения же обоих дворов сообщила Прусскому королю, что независимость татар и свободное плавание русских кораблей по Черному и Азовскому морю будет основанием договора, а присоединение Молдавии и Валахии к России вознаградит ее за многие пожертвования…

Последнее условие встревожило Кауница, который никак не хотел видеть Молдавию и Валахию во власти России, предполагая со временем, при первом удобном случае, присоединить ту и другую страну к Австрии. Вследствие сего он склонил Марию Терезию к заключению оборонительного союза с Турцией, собрал многочисленную армию в Венгрии и пригласил Фридриха действовать совокупными силами в защиту султану… Фридрих II придумал средство в одно и то же время вознаградить Россию, спасти от нее Молдавию и Валахию, поддержать падающую Турцию, успокоить Австрию и расширить пределы собственных владений. Средством к тому служила Польша^[34]».

Предательский план, на который Екатерина имела слабость, неосторожность или необходимость согласиться!

Неизвестно, какие у ней были виды на будущее время, но она решилась, с совета своих министров (кроме Панина), воспользоваться случаем возвратить значительную часть древнего русского достояния, без всякого почти с своей стороны труда, и ослабить соседнее враждебное государство, которое причиняло ей столько забот. Она не подумала, что вместе с сим возвращением два другие, иноплеменные, усиливались значительно и получали даром богатые области, отнимая их у невинного перед ними соседа. Наши области возвратились бы к нам, так или иначе, рано или поздно, впрочем, хорошо рассуждать нам, через сто почти лет, а тогда, может быть, нельзя было иначе поступить. Удержимся от бесполезных, несправедливых порицаний, а будем стараться лучше исправить поврежденное. Но это мимоходом.

Россия, при этом беззаконном разделе Польши, в котором виновата больше всех Пруссия, а за нею Австрия, отказалась от требования Молдавии и Валахии, получила только законную свою собственность, древнейшую свою область Белоруссию, Австрия — Галицию, также древнейшую область России, а Пруссия — Померанию.

Между тем с турками у нас война продолжалась вследствие несогласия при переговорах и еще более обещания Франции прислать флот в архипелаг и возбудить против России шведского короля Густава III. России, растревоженной войной, чумой, Пугачевским бунтом, при опасностях со стороны Польши было очень тяжело, но Екатерина не уныла и, несмотря на неудачный конец похода 1772 года, собралась с новыми силами, уполномочила недовольного Румянцева вести войну, как он заблагорассудит, — и он победами своими с Суворовым, Каменским и прочими знаменитыми сподвижниками принудил наконец турок согласиться на Куйчук-Кайнарджийский мир (1774).

По этому знаменитому договору Турция обязалась признать независимость татар крымских, буджакских и кубанских уступить России Азов, Керчь, Еникале и Кинбурн, открыть русским купеческим кораблям свободное плавание из Черного моря в Средиземное, предоставить русским подданным в турецких областях все льготы, которыми пользовались французы и другие наиболее покровительствуемые народы, даровать всеобщее прощение грекам, славянам, молдаванам и валахам и проч. Наконец Россия получила право покровительствовать своим единоверцам, греческим и славянским, обитателям Молдавии и Валахии^[35].

Так кончилась первая Турецкая война, которую возбудили французы и в которой австрийцы и пруссаки старались всеми силами мешать России (англичане были заняты в Америке), но которая обратилась совершенно в ее пользу и доставила ей трактат, послуживший основанием всех следующих успехов.

«Со времен Кайнарджийского мира распространилась, и не без основания, всеобщая молва о намерении Екатерины II овладеть Константинополем и на развалинах Оттоманской Порты восстановить Греческую империю»^[36].

Представителем этой мысли явился Потемкин. Но от подобной мысли до исполнения всегда бывает далеко: много периодов развития она должна перейти, много опытов неудачных должно бывает совершиться. Как ни отважен был Потемкин, как ни проницательна была Екатерина, но они не надеялись на свои собственные силы, а вспомогательные средства в недрах противной стороны видели неясно, и положили, что без согласия соседних государств проекта своего им исполнить не удастся.

Первым шагом на этом пути было присоединение Крыма. В Крыму, получившем себе независимость, начались, естественно, партии, партия турецкая и партия русская. Турки показали участие и имели неосторожность вступиться в дела своей партии; нам нельзя было оставаться праздными зрителями. Турки заняли Тамань, и русские полки нагрянули со всех сторон на полуостров, раздираемый междоусобной войной: судьба его была решена. Крым присоединен к России манифестом 8 апреля 1783 года.

Вслед за тем грузинский царь Ираклий II, также по старанию князя Потемкина, объявил себя подчиненным России^[37].

Присоединение Крыма и подданство Грузии произвело в Турции всеобщий ропот: народ требовал войны, но как войска наши стояли на южных пределах в готовности, а австрийский император Иосиф II (привлеченный на нашу сторону надеждой получить Баварское наследство) объявил, что готов действовать заодно с Россией, то Диван признал за лучшее вступить в переговоры и прибегнул с просьбою к дворам Английскому и Французскому принять участие в делах крымских. Императрица не хотела слышать ни о каком посредничестве и требовала от Порты решительного ответа, признает ли она присоединение Крыма к России^[38].

Порта уступила (28 декабря 1783).

Мы изложили выше исторические и политические причины, почему России необходимо было овладеть Крымом. Но посмотрите на карту, спросите географию и даже геологию, и вы получите тот же ответ, что Крым есть одна из необходимых оконечностей русского тела; ветвь, которая не может быть отделенною от дерева; часть, которая должна принадлежать к своему целому, без нее неполному. Присоединение Крыма к России есть необходимость географическая, так же как историческая и политическая. А в форме осуществления идеи, в форме исполнения необходимости, может быть, есть что-нибудь подвергающееся нареканию, осуждению, согласен, да в чем же человеческом этого нет и как его избежать?

Враги России не успокоились и, стараясь вредить, продолжали служить ей. Видно было, как видно и есть, для имеющих очи видети, что Крыма для России мало и что она должна идти дальше.

Англичане и пруссаки возбудили вторую Турецкую войну (1781, 1791). Англичане, мстя за вооруженный нейтралитет императрицы Екатерины, а пруссаки — за дружбу с Австрией. Порта надеялась возвратить себе Крым при содействии преимущественно Англии.

Исполнилось горячее желание Потемкина: «война началась». Все предвещало России самые блестящие успехи. Уверенная в своих средствах, Екатерина хотела освободить от власти султана Молдавию, Валахию, Болгарию и образовать из них особое государство под именем Дакий^[39]. (Славяне все еще неясно представлялись в уме.) «Потемкин стремился далее: он только и ждал разрыва, чтобы исполнить любимую мысль свою — овладеть Константинополем, разрушить Турецкую империю и на развалинах ее основать Греческое царство».

Союзники наши, австрийцы, опять остановлены и везде расстроены турками; но русское оружие покрылось новою славою. Очаков был взят приступом. При Фокшанах Суворов выручил принца Кобургского и решил победу. Расскажем одно из следующих событий словами нашей учебной Истории, чтобы представить совопросникам несколько пунктов для сравнений и сближений:

«При Фокшанах был разбит только отдельный 30 000-ный корпус турецкой армии; главные силы под начальством самого визиря, около 100 000 человек, находились за Дунаем. Он спешил отмстить за столь неожиданное нападение, перешел со всей армией Дунай, вступил в Молдавию и расположился на берегах Рымника, чтоб, укрепив по обычаю лагерь, напасть на принца Кобургского, стоявшего в нескольких встречах от занятой турками позиции. Принц спешил уведомить Суворова о грозившей ему опасности. Суворов не замедлил явиться, совершив самый трудный переход скорее, чем ожидали его австрийцы, и по-прежнему отдал приказ готовиться к нападению на врагов. Тщетно представлял ему австрийский полководец, что, при чрезвычайном неравенстве силы, одно только благовременное отступление может спасти их малочисленный отряд от явной гибели. Суворов не хотел слышать о ретираде и объявил, что, если австрийцы не хотят сражаться, он и без них разобьет визиря. Принц должен был уступить его непреклонной воле. Бой был жестокий и продолжительный. Союзные войска дружно напали на неприятельскую армию, расположенную в четырех укрепленных лагерях. Ни топкие болота, считавшиеся непроходимыми, ни глубокие рвы, ни отчаянная храбрость янычар, ни многочисленная артиллерия, — ничто не могло остановить Суворова и достойного сподвижника его. Поддерживаемый принцем, он брал лагерь за лагерем, выбил турок из окопов, из лесов, рассеял всю неприятельскую армию и прогнал ее за Дунай. Визирь бежал в Шумлю и там умер с тоски»^[40].

Англия подготовила нам нового врага — шведского короля Густава III, питавшего непримиримую ненависть к России за первенство, которое она присвоила себе на Севере.

«Густав заключил с Турцией договор, обещал содействовать ей к возвращению Крыма, вооружил на счет ее войско и флот, вступил в Финляндию и объявил нашему кабинету, что он согласен оставить нас в покое, если Императрица откажется от Крыма, примирится с Турциею на условиях Белградского договора и уступит все, чем она владела в Финляндии. Король требовал решительного ответа, да или нет, давая знать, что он не намерен вступать ни в какие объяснения. Если бы он овладел Петербургом и Москвою, возразила Екатерина, то и тогда не приняла бы я столь унизительных условий, сама выступила бы с войском и доказала свету, что можно сделать, предводительствуя русскими»^[41].

Победы Чичагова, Нассау-Зигена, Круза заставили вскоре Густава отказаться от своих замыслов и заключиться в прежних границах.

"По прочие враги продолжали действовать. Пруссия и Англия условились принудить Россию и Австрию прекратить войну и возвратить Порте отнятые крепости. К их союзу приступили Голландия и Польша. Назначен был конгресс в Рейхенбахе. Екатерина поблагодарила посредников за доброе старание, отвечала, что не намерена допускать постоянного вмешательства в свои дела, уклонилась от участия в конгрессе и в то же время предписала Потемкину нанести туркам удар решительный^[42].

«В ответ на предписание взят был Суворовым Измаил. Падение Измаила поколебало твердость Порты и вооружило ее союзников. Англия, Пруссия и Польша вооружились. Британский флот готовился идти в Балтийское море. Прусские войска двинулись к пределам Курляндии, польские выступили в Волынь. Екатерина видела опасность своего положения, но оставалась непреклонной в намерении кончить споры с Турцией без постороннего вмешательства и брала свои меры к борьбе с новыми врагами России^[43]. Твердость ее получила достойную награду благодаря новым победам ее полководцев: 1 августа 1791 года заключен был в Яссах мир (Потемкин незадолго пред тем скончался), по коему Турция обязалась исполнить все условия Кучук-Кайнарджийского договора, признать господство России над Крымом и уступить ей с Очаковом пространство между Бугом и Днепром».

Условия были выгодны, но они далеко не соответствовали общим предположениям и первым надеждам. Екатерине надо было отложить турецкое дело, потому что ей грозила опасность со стороны Польши. Там дела ее приняли вскоре счастливый оборот; благодаря победам Суворова она успела еще возвратить древнюю Волынь и Подолию (1793) и, наконец, Литовские губернии и Курляндию (1794). Из древней России осталась в чужих руках только Галиция.

В последние годы внимание императрицы Екатерины, уже состарившейся, было отвлечено от Востока новыми европейскими явлениями, то есть Французской революцией. Турция была почти совершенно оставлена без внимания, и мы от Востока, при ее приемниках, обратились к Западу и все свои старания, все свои усилия устремили на чужие дела без всякой пользы для себя, о чем писано в пятом письме.

В промежутке только Наполеоновских войн нам случилось сходить по старой дороге в Турцию. Эту войну, в царствование императора Александра, воздвигла Франция, чтоб отвлечь нас от пособия Пруссии (1805). Обстоятельства совершенно нам не благоприятствовали, хотя мы и одержали по давней привычке несколько побед: но как будто в исполнение закона судьбы, — чтобы не оканчивать ни одной войны с Турцией без поступления вперед, пред самым нашествием Наполеона Кутузов заставил визиря согласиться на заключение мира в Бухаресте и уступить нам Бессарабию 16 мая (1812), предоставив многие преимущества Сербии, Молдавии и Валахии.

Началась война России с Наполеоном. За нею последовали походы 1813 и 1814 годов в Германию и Францию.

Турки, пользуясь сими тяжелыми для России обстоятельствами, не выполняли, под разными предлогами, принятых на себя обязанностей.

По свержении Наполеона в Европе возникли новые отношения. Опасение возбудить общую войну, при шатком и тревожном состоянии Запада, препятствовало императору Александру, принявшему на себя звание блюстителя европейского порядка (см. письмо пятое), настаивать на своих правах. Так прошло несколько лет. Наконец и его терпение истощилось. Между тем восстала Греция (1821), которой, с прискорбием сознаться должно, сначала мы старались противодействовать, но впоследствии приняли под свое покровительство согласно с Англией и Францией.

Турки, видя над собою грозу, вняли нашим требованиям, и заключена была, уже при Императоре Николае (1826), Аккерманская конвенция, в подтверждение Бухарестского договора, без участия европейских государств, которое было отклонено согласно со всеми здравыми преданиями Екатерининской политики.

В Аккермане не было помянуто о Греции ни слова. Турки продолжали ее опустошение, отвергнув, в своем ослеплении, посредничество Англии и России, к коим пристала и Франция (Лондонский трактат 24 июля 1827 года). Последствием было сожжение турецкого флота при Наварине (8 октября).

Махмуд приписал и Греческое восстание, и Лондонскую конвенцию, и Наваринский бой проискам России и начал неприязненные действия. Император Николай должен был принять его вызов. После долгого ожидания перемены в образе действий султана объявил он пред начатием войны, что не хочет ничего более Бухарестских и Аккерманских условий, — и все европейские державы согласились в справедливости и умеренности его требований. Но судьба влекла Турцию: она не внимала голосу мира, и война началась. Победа следовала за русскими знаменами; в продолжение двух лет с половиной взяты Браилов, Варна, Силистрия, Рущук, Ахалцих, Каре, Баязид, Арзерум. турки разбиты при Кулевчи. Паскевич разгромил Азиатские корпуса. Дибич перешел через Балканы и занял Адрианополь, в двух днях расстояния от Царя-града. Султан принужден был просить о мире, при ходатайстве европейских держав, которые следили за каждым нашим шагом и мешали нам на каждом шагу. В Адрианополе подписаны были условия (1829); они были очень умеренны: чтобы не возбудить еще больше зависти европейских держав, мы удержали за собою из наших завоеваний только Анапу, Поти, Ахал-калах и Ахалцих — крепости, необходимые для безопасности Закавказского края. Права Сербии, Молдавии и Валахии были распространены и умножены. Судьба Греции предоставлена решению трех держав.

Вот краткое обозрение наших отношений к Турции до настоящего времени. Выведем итоги под нашими слагаемыми.

Войн, кроме нынешней, было пять: одна при императрице Анне, две при императрице Екатерине, одна при императоре Александре и одна при императоре Николае.

Все эти войны были с нашей стороны оборонительные, то есть мы должны были принимать вызов, а сами никогда войны не объявляли.

Во всех войнах мы подвигались вперед, и по всем договорам Россия распространяла свои пределы и получала новые области, сперва за Днепром, потом до Буга, потом до Днепра, потом до Прута, потом до устьев Дуная.

Во всех войнах как англичане и французы, так австрийцы и пруссаки старались всеми силами вредить России, и если уступали, то по одной необходимости: в первой, Екатерининской, только мало участвовали англичане, потому что заняты были в Америке, во второй австрийцы были на нашей стороне потому, что имели нужду в нашем согласии на приобретение ими Баварского наследства.

Обстоятельства европейских государств, в продолжение столетнего с лишком периода, нами рассмотренного, были совершенно различные, но сходились они всегда во враждебной политике к России; следовательно, политика их, враждебная России, зависит не от случайных обстоятельств, а лежит глубоко в их натуре, и нельзя ожидать, чтоб они переменили свою натуру только для нынешней войны. Напротив, все прежние темные их предчувствия теперь уяснились, и они ненавидят уже Россию не по чутью, а сознательно: при императрице Екатерине Россия не была, например, так опасна Англии, как теперь, когда она проникла до внутренней Персии и стоит пред Бухарой, Хивой и Индией. В прошедшем столетии силы племен славянских не были известны себе, не только Австрии, сочувствие их к России не беспокоило ее, и она не трепетала за свое существование. Европа не имела никакого понятия о славянах, а теперь из всех европейских государств не умеет ценить их разве одна Россия.

О начале нынешней войны говорить я не стану; она рассмотрена в прежних моих письмах: скажу только, что император Николай мог терпеть существование Турции, пока она сохраняла какую-нибудь самостоятельность, пока царствовал там Абдул Меджид или Махмуд, которого он даже спас однажды от притязаний египетского паши, но царствования лорда Редклифа Россия допустить не может: а что в Константинополе царствует теперь этот благородный лорд, то засвидетельствовано самим французским посланником Барагей д’Илье.

Дела наши пошли очень дурно вследствие той же несчастной политики, которая заставляет нас испить горькую чашу до самого дна. (О нескольких отдельных блистательных сражениях, особенно в Азии, оставшихся без последствий, говорить нечего.) Нас загнали за Прут, в собственные наши пределы, с других же сторон пределы обесчещены: многие азиатские крепости на Кавказском берегу уничтожены и заняты; Крым, Одесса, Финляндия и даже Петербург должны опасаться нападения. Европейские державы требуют ревизии всех наших трактатов, то есть хотят, чтобы мы отказались от всех прав, купленных кровью наших предков; требуют, чтоб военные их корабли плавали свободно в Черное море, то есть чтобы они могли нападать на нас, когда заблагорассудят; требуют, чтоб мы ослабили свои силы и уравняли их с турецкими, то есть чтоб мы лишили себя средств даже и сопротивляться им, дали им гарантии, а от них не спрашивали никакой. Одним словом, они требуют, чтоб мы отказались от нашей истории и нашей миссии и предали себя на их волю.

Требования невозможные, отвергаемые здравым смыслом, не только политикою, историею и чувством народной чести. Что сказал бы Петр, что сказала бы Екатерина, что подумали б Румянцев, Потемкин, Суворов, Кутузов, Державин, Карамзин, Пушкин, если б мы приняли подобные условия и положили оружие?.. Россия возлагает твердую надежду на того, кому поручена в настоящее время судьба ее…

Война с Турцией, в таком положении дела, необходима не только как исполнение судеб исторических, продолжение нашего тысячелетнего пути, но как защита нашего существования, нашей жизни, безопасности и нашей чести. Россия принуждена теперь стремиться к уничтожению Турции не в исполнение замыслов честолюбия или властолюбия, а по требованию обстоятельств, по силе вещей, как она прежде должна была уничтожить власть крымцев, казанцев, монголов, половцев и печенегов.

Вперед! С нами Бог — и пускай европейские дипломаты наши провозглашают торжественно: «l’intégrité de l’empire ottoman».

Мы рассмотрели события с точки зрения Русской Истории: Россия есть государство не только русское, но вместе и славянское, как мы недавно узнали.

Славянская История, с своей стороны, влечет ее к той же цели, которую имеет она и сама по себе, по своей собственной Истории.

Европа давно уже испугалась единоплеменности нашей со славянами.

Долго раздавались жалкие вопли и стоны славян. Никто их не слыхал, никто их не понимал, никто не принимал их к сердцу. Это был глас вопиющих в пустыне. Не видать было конца их тяжким мукам, и только в лучших благородных сердцах таилась надежда, что истина, рано или поздно, возьмет свое. И вот наступило настоящее время со своими страшными уроками. Но возвратимся к истории.

Все славянские государства пали, в исполнение каких-то непостижимых для нас судеб исторических — Богемия, Моравия, Померания, Силезия, Кроация, Славония, Далмация, Босния, Сербия, Болгария, Польша. Одна Россия, самое младшее между ними, возникнув после всех, восстала, утвердилась, усилилась и заняла первое место в Европе, во всем мире. Не лежит ли на ней обязанность подать руку помощи угнетенным ее старшим братьям, у которых испиваемая чаша бедствий преисполнилась и мера человеческого терпения истощилась? Можно ли отвечать на этот вопрос отрицательно? Так, в семействе младший разбогатевший брат должен, как будто по определению Божию, помогать старшим разоренным братьям, сделаться покровителем и главой всего семейства.

Первое место между славянами, по своему бедственному положению, занимают турецкие, которых мы и узнали прежде всех, войдя в непосредственное сношение с Турцией и имев множество случаев удостовериться в любви и преданности своих единоплеменников.

Славян в Турции 10 миллионов, а турок — один миллион; славяне работают, турки ничего не делают; славяне за свою работу не имеют права даже носить головы без выкупа, а турки наслаждаются блудно плодами их кровавых трудов. Имущество славян, их жены и дети — все во власти турок, которые могут делать с ними все, что хотят: имени другого им нет, кроме собак. Мучения славян, которые начали наконец чувствовать свои силы вслед за греками, превосходят все меры. Стоны их донеслись сначала до Москвы, потом и до Петербурга. Сам Государь принял наконец участие в славянской судьбе. Спрашивается: обязана ли Россия подать славянам помощь по естественному праву, по человеческим чувствам?

Обязана. Никакими софизмами нельзя опровергнуть этой обязанности, ясной как день. Обязана, если б они были даже чужие, только люди и страдальцы, христиане, а они нам братья, старшие братья, в которых течет одна кровь с нашею и которые говорят одним с нами языком. Наши исторические, родственные обязанности совершенно совпадают с человеческими, христианскими.

Этого мало. Родные, христиане, славяне одни исповедуют Христианскую веру одинаково с нами и составляют одну с нами Церковь. Следовательно, Церковь благословляет нас на войну и даже требует ее во имя всех христианских обязанностей.

Напрасно европейцы хотят разделять с нами право покровительства над турецкими христианами. Это только пустые слова или, еще хуже, злые умыслы. Пример Греции показывает нам, как они готовы заботиться о славянах, о которых никогда и не думали. Все предполагаемые ими меры ничтожны и неисполнимы. Они не только не хотят добра славянам, но и не могут сделать ничего, кроме зла, потому что принадлежат к другим исповеданиям, называют Церковь славян — ересью, ненавидят ее больше ислама и торжественно проповедуют войну против нее устами даже Парижского архиепископа в послании, которое сочинял, говорят, их первый, самый кроткий, христианский философ аббат Боттен. Последняя европейская медаль с надписью: католицизм, протестантизм, исламизм, под покровительством Божиим, — яснее всех рассуждений показывает отношение Западной Европы к Православию. Как же можно предоставить европейцам участие в покровительстве славян в Турции. Это есть non-sens. Следовательно, мы, и только мы, обязаны защищать и покровительствовать славян в отношении к их вероисповеданию как единственные, сильные сыны Православия. К обязанностям историческим, родственным, христианским присоединяются обязанности церковные, обязанности единоверия.

И это еще не все. Веру нашу, нашу грамотность, наше просвещение, наше богослужение на общепонятном для народа языке, то есть преобразование нашей жизни умственной и нравственной, определение нашей истории, причину, начало, почему русский народ таков, как есть, мы получили от этих славян, которые ждут теперь нашей помощи. Благодеяние, вековечное благодеяние, которое они оказали нам, во время оно, неизвестное нашим дипломатам, ни с чем сравнено быть не может: оно дороже для нас всего на свете: и за такое благодеяние, без измены, без предательства, без подлости, без греха, мы не можем не явить им на деле своей глубочайшей благодарности. Вот еще обязанности наши личные, нравственные.

Говорить ли, что во всех, описанных выше, Турецких войнах, болгаре и сербы были самыми верными нашими слугами и помощниками и что после каждой войны должны были тысячами оставлять свои родимые поля и бежать от турецкого меча, который не мог им прощать никогда привязанности к русским. Таковы отношения России к славянам.

*  *  *

А долг наш перед Европою, за все плоды ее трудов, за все ее изобретения и открытия, за ее науки и искусства — мы хотим помнить только добро, — которыми мы теперь так спокойно пользуемся и наслаждаемся? Мы не принимали участия в ее крестовых походах; мы должны теперь совершить свой крестовый поход, уничтожить владычество турок в Европе — дело, оказавшееся для них невозможным, — и освободить святые места из-под власти неверных. Так угодно Богу. Это обязанность России, как государства, не только русского и славянского, но и европейского!

*  *  *

Человеколюбие, родство, единоверие, благодарность присоединяются к нашей собственной, настоящей, исторической и политической необходимости вести войну с Турцией, которой посвящено это мое рассуждение.

Скажите же вы все, в ком есть хоть капля теплой крови, в ком бьется человеческое сердце, — вы все, которые родились в муках из чресл матерних — готентоты, эскимосы, патагонцы, дипломаты, политики, какая война может быть достойнее, человечнее, святее! Вперед! С нами Бог!

*  *  *

Вот наше значение Русское, Славянское, Европейское, Христианское! Как Русские, мы должны взять Константинополь для своей безопасности.

Как Славяне, мы должны освободить миллионы своих старших единоплеменников, единоверцев, просветителей и благодетелей.

Как Европейцы, мы должны прогнать турок.

Как Православные христиане, мы должны сохранить восточную Церковь и возвратить Святой Софии ее вселенский крест.

*  *  *

Возвратимся опять к Русской собственной Истории. Мы рассмотрели внешне, так сказать, отношения и обязанности России, ее внешнюю Историю, и вывели из них ее историческое назначение, ее европейскую цель. Обратимся теперь к внутренней ее Истории и посмотрим: соответствует ли эта открытая нами цель ее собственному внутреннему развитию.

Распространяться много в ответ на этот вопрос мне не нужно. Дела сами говорят ясно.

Я спрошу только, обозревая всю нашу Историю в продолжение тысячи ее лет, нашла ли Россия центр своей тяжести? Нет. Она его ищет, но еще не нашла. Центр тяжести ее зачался сперва в Новгороде, но ненадолго. Потом перекинулся он в Киев. Потом двинулся опять назад, на север, тремя приемами, во Владимир, Москву, Петербург. Теперь он в Петербурге. По неужели он там останется? Это физически нельзя. Крайняя точка пятнадцатитысячеверстной линии не может остаться надолго центром! Представьте себе маятник: его качание было от Новгорода к Киеву, а потом от Киева к Петербургу. Из Петербурга размах не может остановиться нигде, кроме Константинополя, к которому мы подходили выше, в заключение наших рассуждений, о внешней Истории России.

Но Константинополь ведь тоже будет на краю, как и Петербург?

А славяне-то, которые простираются до Адриатического моря, до пределов Рима и Неаполя к западу, а к северу до Среднего Дуная и Эльбы? Соответственна ли эта почтенная окружность для нового нашего центра Константинополя?

И разве не туда ж, какою-то непреоборимою, чуткою силою, тянуло молодую Русь в продолжение первых двухсот лет ее существования, прежде, нежели восточные племена, нами выше исчисленные, ее совершенно стеснили? Не Царь ли Град был любимою целью древнейших князей русских с их верными дружинами? Аскольд и Дир, Олег, Игорь, Святослав, Владимир, Ярослав — не там ли добыли славы незабвенным именам своим и озарили ею Отечество?

На вратах Константинополя повесил свой щит, как будто ставя нам цель, наш вещий Олег, иже нача первее в Киеве княжити.

К Игорю, на устье Дунайское, присылал Константинополь просить мира и обещал увеличить дань.

«Там есть средина земли моей, там вся благая сходятся», — восклицал в царственном вдохновении наш мужественный Святослав, решаясь утвердить свою столицу на Дунае. Не раздаются ли до сих пор под Балканами его бессмертные слова: «Нам некуда деться! Волею и неволею мы должны сразиться. Не посрамим земли Русской и ляжем здесь костью. Мертвым срама нет, а если побежим, то не спасемся и срам примем. Станем же крепко». А что отвечал он на угрозу о всем войске, которое собралось на него в Болгарию из Константинополя: «Мы сами придем к вам прежде вашего, раскинем свои шатры пред вратами вашей столицы, обнесем город крепким валом, и тогда выходите на битву. Мы покажем, что мы не малые дети, которых можно испугать угрозами, и увидим, кому достанется победа».

«Возьму град ваш, — посылал сказать Константинопольским императорам Владимир, — если вы не дадите сестры вашей мне в замужество».

Ту же угрозу повторил пылкий Ярослав, которому только ужасная буря воспрепятствовала исполнить свое намерение.

А Черное море! Черному морю, которое теперь грозятся отнять у нас завистливые враги, не было в древности другого имени, кроме русского. Русские суда, не пароходы, а лодки душегубки, однодеревки, покрывали сплошь его бурные воды, служа войне и торговле. Черное море было любимым поприщем неустрашимых варяжских витязей, их удивительных трудов и подвигов.

А Дунай? Ах, Дунай ли мой Дунай, тихий Дунай, свет Иванович Дунай, слышится до сих пор по всему пространству Русской земли в любом городе и любой деревне.

Но одни ли бранные воспоминания сопряжены в древней Русской Истории с Дунаем, Черным морем и Константинополем?

Там, на Востоке, начало нашей веры, которую после первого похода под Царьград принесла в Киев дружина Аскольда и Дира.

Туда ходила Ольга принять святое крещение и знаменательное имя Елены, равноапостольной матери Константиновой.

Оттуда Владимир получил себе христианской супругой царевну, первое священство и всю церковную утварь.

Оттуда преподобный Антоний, прародитель русских монастырей, ископавший Киевские пещеры, перенес благословение Святой Горы и образцы монашеской жизни, столь благотворной в древности.

Наконец, для той несчастной Болгарии, в коей после четырехсотлетнего тяжкого ига только теперь, по новейшим известиям из действующей армии, раздался первый благовест и вознесся первый крест, — для той несчастной Болгарии переведено было сначала Священное Писание и все богослужения книги бессмертными Кириллом и Мефодием. Присланные из Константинополя, они воздвигли этот вековечный памятник славянского языка, основание нашей грамотности и нашего просвещения, нами тогда же полученный.

Одним словом, Константинополь был средоточием, столицею Русской Истории в продолжение ее первых двухсот лет, которые так знаменательно соединяются и сходствуют с нашим временем, составляя одно целое, один замыкающий круг.

В начале нашей Истории заключается семя не только внутреннего ее развития, но намечены и ее будущие пределы.

Даже в продолжение средней нашей Истории, когда восточные племена всей своей тяжестью налегали на Россию и не давали ей дохнуть, когда она не могла думать ни о каком завоевании, а разве о сохранении своей жизни, — даже и тогда, как будто в ободрение, на память об ее славном назначении, даже и тогда Константинополь прислал нам знаменательный залог своего будущего подданства России — Софию, наследницу греческих императоров, племянницу последнего Палеолога, принесшую нам с собою в приданое свой Императорский герб, этого двуглавого орла, который осеняет теперь целую часть света, но которому недостает еще его первоначального державного гнезда.

И он, наш славный враг, Наполеон, размышляя в глубине своего заточения о будущих судьбах того мира, которым так долго управлял он по своему произволу, Наполеон, с утесов острова Св. Елены, устремлял взор свой на Константинополь и в политическом своем ясновидении видел в нем столицу Европы, столицу мира.

Кому же должна принадлежать по всем соображениям Истории эта столица, почти одна, в которой он не был и которую, по собственному сознанию, не мог взять или иметь он, великий представитель Запада?

Она должна принадлежать, или лучше, она не может принадлежать никому, кроме Востока, а представитель Востока есть Россия.

Прилетай же скорее Непирова бомба: нам нужен сигнал переезжать на другую квартиру, променять северные болота на ту сторону, где апельсины зреют и яворы шумят. Прилетай Непирова бомба — ты, верно, по закону Немезиды, упадешь в Министерство иностранных дел! Как мы будем благодарны тебе! Сожги своим жгучим огнем, что засветили англичане в аду, сожги все наши ноты с Венскою включительно, все протоколы, декларации, конфиденциальные отношения, конвенции, инструкции, рапорты и все наши политические сношения с Европою. Гори все огнем! Qui perd gagne!

Мы оставим в Петербурге Медного всадника стеречь устье Невы и принимать иностранных шкиперов с товарами для северной половины России. Или нет — он соскучится один и, нахмурив брови, верно поворотит своего коня к Золотому Рогу, а церковь Исаака Далматского, в честь его Ангела, мы достроим ему на берегах Далмации, насупротив города Бара, где почивают мощи Николая Чудотворца!

Да, мы возьмем когда-нибудь Константинополь, и это есть убеждение всего Востока: греки, турки, славяне, все равно уверены, что Константинополь будет взят русскими.

И это убеждение носит в себе русский народ, который во время покорения Константинополя турками был уверен, что освободит его, и теперь, получив первое, самое неясное объявление о предстоящей войне, воспылал таким огнем, какого не знает его История. Сердце сердцу весть подает, и глас народа есть глас Божий.

И это убеждение принадлежит не одному настоящему времени, а передается на Восток из рода в род, по всем векам, с первого появления турок в Европе. Тогда еще услышались пророчества между греками и турками, пророчества, перешедшие к славянам и помещенные в наших летописях, об изгнании турок и об освобождении от них Константинополя русскими. Об этих пророчествах не могу я представить ничего лучше известия, составленного трудолюбивым профессором Московской Духовной Академии Смирновым.

«Когда Константин Великий, — говорит он (по рассказам русских летописцев), — избрал место для построения города и распределял, где быть стенам, башням и воротам, внезапно выполз из норы змей и пополз по месту, где происходило размерение. Но вдруг с высоты спустился орел, схватил змея, полетел с ним вверх и скрылся надолго из глаз. Однако ж змей, обвившись вокруг орла, одолел его, и оба они пали на землю. Народ, увидев это, поймал орла, а змея убил. После сего царь собрал мудрецов и книжников, и они, порассудив, так объяснили знамение: орел есть знамение христианское, а змей знамение басурманское. Так как змей одолел орла, то это значит, что басурмане одолеют христианство, а поелику христиане взяли себе орла и убили змея, то напоследок они одолеют басурман, возьмут город седмихолмный и в нем воцарятся»^[44]. Припомним, чьим достоянием сделался орел Византийский вскоре по падении Греческой империи, и не опустим без внимания того обстоятельства в рассказе, что змей, и нашим предкам известный, как символ мусульманства^[45], умертвлен теми же христианами, которых орел стал достоянием. Эта легенда, записанная нашим летописцем, разъясняется у него далее. В рассказе о взятии турками Константинополя летописец приводит замечательное пророчество, им приписываемое Мефодию Патарскому и Льву Премудрому, о судьбе Царьграда: «Но убо да разумееши, аще все преждереченное Мефодием Патарским и Львом Премудрым знамение о граде есть совершися, то и последняя не прейдут, но тако же совершитися имут, пишет бо: Русский же род с прежде созданными всего Измаила победят, и седмихолмного приимут со преждезаконными его, и в нем воцарятся»^[46]. Это пророчество крепко занимало умы греков и услаждало горечь их бедствия надеждою на будущее свобождение Византии от ига неверных рукою единоверных руссов.

"Оно есть буквальный перевод одного места из надписи на гробнице царя Константина Великого. Надпись приведена вполне у Бандури в истории «О разорении последнем святого града Иерусалима и о взятии Константинополя», изданной в первый раз при Петре Великом в 1723 году. Лебо представляет перевод этой же надписи из одной грузинской рукописи, написанной царем Арчиллом Lebeau Histoire de Bas-Empire. Part. 21. P. 330. — Banduri Histoire Bysant. T. 1. Part. 21. P. 184.{}. И грузинская хроника, и составитель истории о взятии Царьграда рассказывают, что Константий, сын Константина Великого, вступив на престол, приказал торжественно перенести из Никомидии тело отца своего и похоронил оное в церкви св. Апостолов. Тогда нашлись некоторые премудрые, освященные и прозорливые мужи, которые на гробнице написали греческие письмена, трудные для уразумения, ибо они состояли только из начальных букв и одних согласных. Уже в царствование Иоанна Палеолога Геннадий, или Григорий Схоларий, бывший тогда судьей в царском судилище, а по взятии Константинополя патриархом Цареградским, разобрал надпись, и вот то место, которое приведено в нашей летописи: «<…>, то есть русский (русый) род вместе с мстителями покорит Измаил, возьмет седмихолмие с предместиями». Замечательно продолжение надписи: "Тогда брань восставят междоусобною <…>, свирепую даже до пятого часа. И глас возопиет трижды: станните, станните со страхом, поспешите зело спешно, в десных странах мужа обрящете добля, чудна и сильна, сего имейте владыку: «Друг бо мой есть, и, того вземля, волю мою исполняйте».

Это пророчество в течение веков было сохраняемо у греков в народных преданиях и записываемо в хрониках византийских^[47]. Один из писателей, живший в XI веке, говорит, что в его время на Таврской площади в Царьграде стояла медная статуя, привезенная из Антиохии и изображавшая, как думают, Беллерофона, восседающего на Пегасе. Па базисе изображена была история будущего покорения Царьграда руссами <…>^[48].

У греков пророчественно указано даже время освобождения Царьграда от ига мусульманского. Иеромонах Ага-фангелл, живший в XIII веке, имел откровение о будущих судьбах Царьграда. За 174 года он предрек о взятии Константинополя турками^[49] и потом о последующих событиях до нашего времени.

«Вот что написано было в книге, которую поведено было читать Агафангеллу: Константин основал, и Константин потеряет царство Византийское. Но не бойся: как древле народ израильский покорен был Навуходоносором, так и народ греческий будет под властью нечестивых агарян до определенного времени, и пребудет под игом до исполнения четырех сот лет <…>» Далее неизвестный голос сказал мне: «<…> (по комментарию и по связи событий, изображаемых в видении <…>, то есть Монарх Русский, новый Петр (преемник Александра), восставит в Византии победоносное знамение Христово и сокрушит силу измаильтян» (pag. 35).

"По взятии Константинополя турками Золотые Врата, в которые во время торжеств вступали императоры, были закладены по приказанию султана, и се сделано, как гласит предание, из опасения, внушенного пророчеством, выраженным в надписи на вратах, которая читалась так: «Когда придет Царь Русый, врата сами собою отворятся»^[50].

Обратимся опять к нашему летописцу.

«Прошло столетие со времени падения Византии, и надежда на Русь, подкрепленная проречениями, не покидала безданных греков. Летописец русский, писавший свою хронику в XVI веке, говорит о греках: „…и нынеча греки хвалятся государствым царством Благоверного Царя Русского от того взятия Магметова и до сих лет; а иного христианского царства вольного и закону греческого нет“. В основании таких убеждений лежала идея о Православии, которое в глазах греков давало Руси исключительное значение покровительствующего царства и предпочтение пред христианским западом Европы, на который греки смотрели неблагоприятно». «Если, — летописец наш продолжает, — ученые латиняне в споре с греками станут упрекать их, что Бог выдал их турецкому царю за их гордость и неправду, то греки скажут им: есть у нас царство вольное и царь вольный, и в том царстве велико Божие милосердие и знамя Божие, новые Чудотворцы, и от ни милость Божия такова, как от первых».

Подобные предсказания распространены издавна и между самими турками, которые носят вместе и предчувствие, что Константинополь будет взят русскими.

Когда? Пишучи первые письма, под влиянием настоящих впечатлений, разгоряченный современными явлениями, волнуемый личным нетерпением, я думал, эта великая минута наступила для России. Теперь, под влиянием истории, пробежав мысленно по тысяче лет, охлажденный последними происшествиями, уменьшу свою смелость и скажу, что теперь, может быть, только есть начало конца. Государь, как видно, не хочет, или он думает, что не может, что не наступила, по его высшим соображениям, настоящая пора. Окажем Ему теперь, как всегда, нашу русскую наследственную доверенность с полною надеждою, что Он, отвечая за нас Богу, истории, совести, больше всех желает нам добра, заботится о нашей чести и благосостоянии и знает лучше всех, что и когда нам нужно. Потерпим. Если он отказывается от своей славы, если он не сделает великого дела, то сделает его сын, его внук, наши потомки…

Все зовет Россию в Константинополь: История, обстоятельства, долг, честь, нужда, безопасность, предания, соображения, заключения, наука, поэзия, родство, благодарность, Вера, друзья, враги, память, воображение, прошедшее, настоящее, — и даже будущее — и мы будем в Константинополе!

В волнении всех чувств своих написал я эти строки. Такое волнение не соответствует спокойству Истории. Заключу словом Евангелия: «Кая польза человеку, аще весь мир приобрящет, душу же свою отщетить!»

Отче наш! да будет Воля Твоя, яко на небеси и на земли…

1854 г.

Июль.

ПРИМЕЧАНИЯ

Опубл.: Погодин М. П. Историко-политические письма и записки в продолжение Крымской войны 1853—1856. М., 1874.

---

1. Писано, когда мы были еще за Дунаем, а теперь наша война упала на эту степень в самом полном и для нас грустном значении этого слова.
2. Несторова летопись в полном собрании. Т. 1. Ст. 5.
3. Несторова летопись в полном собрании. Т. 1. С. 53—54.
4. Там же. С. 95.
5. Софийская летопись. Т. II. С. 207. Изд. Строева.
6. Карамзин. Т. IX. С. 180 и проч.
7. См. статью Г. Белякова, напечатанную во Временнике Московского общества истории и древностей Российских (кн. IV, с. 59).
8. Карамзин. Т. VI. С. 39.
9. Там же. С. 63.
10. Там же. С. 320.
11. Карамзин. Т. VI. С. 100.
12. Там же. Т. X. С. 189.
13. Там же. Т. IX. С. 240.
14. Там же. Т. X. С. 180.
15. Там же. Т. IX. С. 227.
16. Там же. Т. X. С. 184.
17. Там же. Т. X. С. 89.
18. Карамзин. Т. VI. С. 274.
19. Там же. Т VIII. С. 139.
20. Там же. Т. IX. С. 41.
21. Там же. Т. IX. С. 127.
22. Там же. Т. IX. С. 179.
23. Там же. Т. X. С. 173.
24. Арцыбышево повествование о России. Т. III. Отд. 2. С. 74, 79 и проч. См. статью Г. Лохвицкого в Моск. Вед. (1854. No. 70), из коей предлагается здесь выписка.
25. Собрание госуд. грамот гр. Румянцева. Т. IV. С. 284—285 и проч.
26. Арцыбышев. Т. III. Кн. 6. С. 180.
27. Там же. С. 184.
28. Собрание государств, грамот… Т. IV. С. 580.
29. Русская История Устрялова. Ч. II. С. 13. Я нарочно выбрал эту учебную книгу для извлечения некоторых исторических показаний о новом времени, чтоб удалить всякое подозрение в натяжках или пристрастии с моей стороны.
30. Г. Сен-Марк Жирардень, рассуждая о Белградском мире, недавно еще распространялся в «Journal des dëbat» в похвалах этому дипломату, понимавшему очень хорошо выгоды Франции. Случалось ли в какой истории подобное явление? Препоручить заключение мира враждебному или, по крайней мере, чужому дипломату, — а у нас такие явления повторялись беспрестанно!
31. Heerens Handbuch der Geschichte des Europaischen Staatensvstems. Ч. II. С. 147.
32. Русская История Устрялова. Ч. II. С. 186.
33. Русская История Устрялова. Ч. II. С. 190. Благоволят читатели обратить внимание на это выражение: вот им пример, как давно употребляется оно предлогом для закрытия совершенно других видов. Сколько раз даже с 1770 года все европейские государства меняли свой вес, становившись тяжелее или легче, а политика все еще твердит о равновесии. Не смешно ли слышать этот вздор, и кого же можно обмануть такою нелепицей!
34. Русская История Устрялова. Ч. II. С. 191.
35. Русская История Устрялова. Ч. II. С. 198, 205
36. Русская История Устрялова. Ч. II. С. 204. Замечательно участие Волтера, см. его переписку с Императрицей.
37. Там же. Ч. II. С. 214
38. Там же. Ч. II. С. 216.
39. Там же. Ч. II. С. 219.
40. Русская История Устрялова. Ч. II. С. 224.
41. Там же. С. 225.
42. Там же.
43. Русская История Устрялова. Ч. II. С. 229.
44. Никон. Летопись. V. С. 223, 224.
45. Карамзин. Т. VI. Прим. 98.
46. Никон. Летопись. V. С. 261. В степенной книге (2, 69): «с прежде создательными… спреждезаконными».
47. История о взятии Царьграда. С. 111.
48. Memor. popul. Stritter. 11 1038.
49. См. <…> 184.
50. Constantinopol Christiana d Cange hb. Pag. 59. «Seriptum erat in port avrea: quando veniet Rex flavus» (то же, что <…> «ego per me ipsa aperiar…».