М. Н. Катков
правитьНарушение «Московскими Ведомостями» цензурных запрещений
правитьВ «Вести» неоднократно упоминалось о каких-то наших отношениях к правительственным лицам или партиям, которые именует она консервативною и радикальною. Сначала она говорила об этом обиняками и неопределенными намеками. Но в последнее время она сгоряча проговорилась настолько, что дает нам возможность войти в некоторые объяснения. Она проронила некоторые имена и назвала некоторые обстоятельства и тем поставила нас в необходимость высказаться.
«Весть» называет статс-секретарей П. А. Валуева и Н. А. Милютина и дает разуметь, что первый из двух поименованных государственных людей принадлежит к консервативной, а второй к радикальной партии. Что же касается до нас, то мы будто бы принадлежали прежде к консервативной партии и за это будто бы пользовались поддержкой бывшего министра внутренних дел, которой и были обязаны своим успехом.
Неправда, что мы принадлежали или принадлежим к какой бы то ни было партии; неправда, что мы пользовались особою поддержкой бывшего министра внутренних дел; неправда, что мы обязаны нашим успехом этой поддержке. Если деятельность наша небезуспешна и небесполезна, то этим более всего она обязана своей полной независимости.
Мы назвали показания наших противников неправдой. Но этого мало: их показания представляют полное извращение истины. Сущность этих показаний надобно взять наоборот, и выйдет истина. Мы не только не пользовались сочувствием той партии, которой «Весть» придает именование консервативной, но постоянно были предметом ее вражды, прежде, как и теперь, с тою только разницей, что прежде имелось в виду обмануть нас, а теперь расчет этот брошен, и дело дошло до откровенности. Что же касается до отношений наших к бывшему министру внутренних дел, то каковы бы они ни были, общее направление нашей деятельности не пользовалось не только его поддержкой, но, к сожалению, и одобрением.
К чести человеческой природы надобно думать, что люди делают дурное все-таки не прямо из любви к дурному, а вынуждаются к тому силой обстоятельств или каких-нибудь особых интересов. Надобно думать, что если мнимо-консервативная клика «Вести» решилась на полное извращение истины, то что-нибудь особенно важное в ее глазах побудило ее к тому.
Мы могли бы оставить без всякого внимания все, что касается собственно нас, как оставляли без внимания бесчисленные клеветы, которым постоянно подвергались с разных сторон. Но в настоящем случае имя наше упоминается в связи с именами и обстоятельствами, которые не лишены значения. Мы необходимо должны объясниться.
Для времени, о котором идет речь, еще не наступила история. Мы не можем пускаться во многие подробности; но мы имеем возможность, избегая всякой нескромности и держась фактов общеизвестных и легко подлежащих проверке, представить вкратце изложение дела, поскольку оно может иметь значение для публики.
Клика, которая обращается к нам через посредство «Вести», отделяет наше прошедшее от нашего настоящего. 1866 год (роковой год!) является как бы гранью между двумя периодами нашей деятельности. Наше прошедшее господа эти называют «славным», деятельность наша, по их теперешним словам, управлялась в то время «высокими стремлениями». Грубо напыщенным тоном они свидетельствуют, что тогда «влияние „Московских Ведомостей“ было так же велико, как велико достоинство чисто патриотического чувства». С пафосом, который был бы забавен, если бы не был слишком отвратителен по своей лживости, они сравнивают нас в этом мифическом прошедшем с «Орлеанскою девственницей».
Все это было в то время, когда мы якобы принадлежали к консервативной партии и якобы пользовались поддержкой бывшего министра внутренних дел.
Перенесемся же к самому началу этого периода, к 1863 году. Всем памятны события, которыми он ознаменовался. Наши издания приняли положение, которое действительно обратило на них общее внимание, и мы получили совершенно неожиданно от П. А. Валуева (и в то же время от бывшего министра народного просвещения А. В. Головнина) письмо самого лестного для нас свойства. Мы не могли не быть признательны за знаки внимания, которые нам оказывались, и отвечали на них тем искреннее, чем более были убеждены в их искренности. Но добрые личные отношения, которые устанавливались таким образом между нами и правительственным лицом, о котором идет речь, не имели никакого влияния ни на направление нашей деятельности, ни на отношения к ней администрации, во главе которой это лицо находилось. Дружба дружбой, а служба службой, говорит пословица. Почти каждая статья наша, имевшая какое-либо значение, появлялась на свет не иначе как после тяжкого предварительного боя с цензурой. Получая указания от министра, цензура исполняла свой долг, — мы исполняли свой. Каждый день становились мы ослушниками надзиравшей за нами администрации, каждый день появлялась наша газета в противность какому-либо запрещению, которое простиралось именно на то, что было в нашей мысли самого для нас дорогого и существенного. Вы восхваляете деятельность нашу в это время, вы ретроспективно кадите ей, — мы ей не судьи, — но все, что имело в ней какое-нибудь значение, что было встречаемо общественным сочувствием, что внушалось нам долгом в отношении к верховным интересам самого правительства, являлось на свет законопреступно не потому, чтобы не соответствовало духу и букве цензурного устава, а потому, что администрация, за нами надзиравшая, находила выражение наших мнений в печати вредным…
Идея, которая господствовала над всею нашею деятельнос-тию и давала ей смысл, была идея национальная.
Всем еще памятно настроение умов, которое тогда господствовало в нашем обществе. Не только школьники, но и люди серьезные, люди, стоявшие высоко, люди всякого оттенка, и либерального, и консервативного, были того мнения, что Россия должна внутренне разложиться и распасться. Польская автономия была в полном ходу; деятельно подготовлялась автономия лифляндская; усердно изыскивался и искусственно напрягался всякий племенной оттенок для того, чтоб он мог послужить началом национального обособления и разложения. Составлялись поплеменные географические карты, которые наглядно отводили Россию в пределы старого Московского государства. Мало ли что думалось и делалось в то время!
С этим лживым и самоубийственным принципом, которым была обманута Россия, приходилось бороться неутомимо, преследуя его во всех его изворотах и разоблачая все его ухищрения. Национальная идея давала силу нашему слабому слову, и ей обязаны мы сочувствием, которое оно встречало и в высших сферах, и повсюду в обществе. Но именно та самая идея, которою было проникнуто все, что мы тогда говорили, была виною того, что мы ежедневно являлись нарушителями цензурных запрещений. Мы нисколько не сетуем на тех, кому направление нашего слова было несочувственно; мы только заявляем факт.
А факт состоит в том, что идея единого и цельного государства не могла бы появиться в нашей печати, если бы не отважилась перескочить через затворы цензуры. Чтобы вступить в открытую борьбу с своими противниками, ей приходилось выдерживать предварительную глухую борьбу, и половина наших сил гибла в этих изнурительных схватках, которые оставались безвестны для публики и которая не поверила бы, если б ей сказали это.
Наконец, наши постоянные нарушения цензурных запретов побудили министра внутренних дел принять меру, которая была исключительно против нас направлена. Это было в первой половине 1864 года. Статьи наши не заключали в себе ничего противозаконного; они, как после стало нам известно, признавались не только в публике, но и в высших сферах полезными; следовательно, подвергать нас уголовному преследованию за их появление в печати было неудобно. А потому цензурный устав был дополнен распоряжением, подвергавшим значительному денежному штрафу, административно налагаемому, газету или журнал за всякое слово, которое проскользнуло бы без одобрения цензуры, — и вот консервативная полиция стала аккуратно являться к нам за штрафами. Цифра наших провинностей, обращенная в деньги, росла быстро. Весьма естественно, что администрация, с которою мы имели дело, не могла при этом оставаться равнодушною. Положение становилось все труднее, отношения — все напряженнее и тягостнее. Мы ждали только конца года, чтобы вовсе прекратить нашу публичную деятельность. Связанные относительно «Московских Ведомостей» контрактом с казной, мы обратились к высшему правительству с ходатайством либо освободить нас от обязательств контракта, либо дозволить нам, если деятельность наша считается небесполезною, принять на себя самих ответственность за свое издание. Мы не можем изменить направление нашей деятельности, говорили мы, но мы всегда готовы будем прекратить ее, если высшее правительство найдет ее почему-либо неудобною. Ходатайство наше, по Высочайшему повелению, рассматривалось в комитете министров. Правительство в своей совокупности признало деятельность нашу небесполезною; но формально уволить нас от предварительной цензуры было найдено неудобным. Зато было объявлено нам, что по Высочайшей воле вскоре будет дано движение проекту нового положения о печати. Месяца через два, через три после того было обнародовано Высочайше утвержденное мнение Государственного совета, отменившее предварительную цензуру, и с 1 июля 1865 года новое положение вступило в силу. До того времени нам было дозволено принимать только к сведению цензурные отметки. Настал 1866 год. Прошло только с небольшим полгода после того, как вступило в силу новое положение о печати, и нами уже было получено предостережение. Административная кара пала на нас именно за то самое, что было главным предметом нашей деятельности, чтС давало ей смысл, что привлекало к ней общественное сочувствие, в чем высшее правительство признало нашу заслугу. Строки наши, подвергшиеся предостережению, были горячим протестом против стремлений, враждебных государственному единству России; оне вырвались ввиду махинаций, которые в то время с особенною настойчивостью велись из России через иностранную печать. В строках этих был намек на известную статью, появившуюся за подписью г. де Мазада.
Упомянутая статья имела своею очевидною целью заставить читателей думать, что русская национальная политика есть политика самого пагубного свойства, возбуждающая и вызывающая к действию самые противообщественные элементы. Все, что развивает «Весть», уже было сказано в этой статье. Нет сомнения, что она писана кем-либо из корифеев партии «Вести», точно так же как другим из ее корифеев за несколько месяцев пред тем была издана за границей брошюра, в которой делается нападение не только на нас за то, что мы возбуждали общественное мнение в патриотическом смысле, но и на канцлера Империи за то, что он в 1863 году высоко поднял национальное знамя пред лицом европейской коалиции.
Консервативный автор статьи, под которую г. де Мазад пожертвовал свое имя, выдвигает нас на первый план как главных зачинщиков той демократической и противуобщественной язвы, которою, по его мнению, страдает Россия. Все те краски, которыми «Весть» живописует наше настоящее, были уже употреблены за три года пред сим по отношению к нашему прошедшему.
Мы не хотим писать свою апологию. Дурно ли, хорошо ли мы поступили, но мы не решились принять сделанное нам предостережение. И в этот раз мы решались лучше вовсе отказаться от публичной деятельности, нежели изменить ее направление, которое только и давало ей какую-нибудь цену. Подчиниться требованиям, которые находились в основе сделанного нам предостережения, значило бы, казалось нам, поступить против совести, значило бы именно отречься от всего нашего прошедшего. Событие 4 апреля, бросавшее яркий свет на положение дел, укрепило нас в этой решимости. И вот, в то время когда мы доживали наши последние дни, по внушению тех же корифеев было брошено в нас гнусное нарекание. В газету, издаваемую за границей с субсидиями от русского правительства, была прислана консервативная заметка, которая с неслыханным бесстыдством приводила в связь покушение 4 апреля с нашей деятельностью и при этом советовала возвратить русскую печать под цензуру, а вместо того открыть олигархический парламент.
Вот до чего доходила ожесточенная ненависть к нам той клики, которая именует себя консервативною и выражает теперь столь нежное сочувствие нашему прошедшему!
Отчего «Весть» недовольна организацией земских учреждений? Она находит их радикальными и демократическими. Но почему же они вышли такими, если во главе этой реформы находилось правительственное лицо консервативного образа мыслей, по аттестации «Вести»? Оттого, отвечают господа «Весть», что проект земских учреждений был первоначально выработан не этим лицом, а статс-секретарем Н. А. Милютиным. Но статс-секретарь Милютин был Всемилостивейше уволен и находился за границей еще с 1861 года. Его работы не могли быть обязательны для министра, который через два года вносил проект земских учреждений в Государственный совет и приводил его там. Мы не знаем, в какой мере приближался к первоначальному проекту или отдалялся от него тот окончательно выработанный проект, который был внесен в Государственный совет, но мы знаем, кто был министр, его вносивший, и знаем также, что соображения, которые тогда мы высказывали по этому предмету и которые вдруг теперь понравились руководителям «Вести», не разделялись в своих существенных основаниях бывшим министром внутренних дел. Мы не думаем также, чтоб и «Весть» была искренна в своем ретроспективном сочувствии к нашим соображениям по предмету земских учреждений. Она выхватывает из них клочки без связи и смысла; но нет никакого сомнения, что существенные основания нашего плана, если б он снова был поднят, встретили бы в руководителях «Вести» сильное противодействие. Что же касается до нас, то мы никогда и не думали отрекаться от этого плана. Мы по-прежнему убеждены в рациональности его оснований, а также и в том, что рано или поздно сила вещей приведет к ним организацию наших земских учреждений. Основная мысль того плана, который развивали мы и который приобрел себе сочувствие многих просвещенных и влиятельных представителей нашего дворянства как консервативного, так и либерального оттенка мнений, состояла в том, чтобы земские собрания слить с дворянскими. Мы брали за основание дворянское собрание и открывали его для элементов земства. Вот основная мысль наших соображений, и мы никогда ни одним словом от ней не отказывались. Основание, на котором мы строили в наших соображениях здание земских учреждений, было широко и либерально; но при организации этой мысли мы оказывали полное уважение существующим правам, и в этом отношении план наш был совершенно консервативен. Обстоятельства изменяются, многие подробности предложенного нами плана уже утратили значение; но сущность его, мы уверены, с течением времени будет становиться и яснее, и ближе к действительности.
Выдумав какую-то консервативную партию, к которой мы будто бы принадлежали и поддержкою которой будто бы пользовались, наши мнимо-консервативные противники с такою же правдивостью утверждают, что мы перекинулись в противный лагерь. Этот противный лагерь есть то, что они называют радикальною партией. Спрашивается, в чем же заключается наш радикализм? В том, что нам неоднократно случалось выражать сочувствие к деятельности тех правительственных лиц, которые в Царстве Польском служили России, верно и честно исполняя предначертания своего Государя!
Н. А. Милютин был призван Высочайшею волей в конце 1863 года к деятельности по тем преобразованиям в Царстве Польском, которые вследствие совершившихся событий правительство признало необходимыми. Ни прежде, ни после мы не находились ни в каких сношениях с этим государственным деятелем. Наше знакомство с ним ограничилось лишь несколькими встречами: мы не были с ним ни в какой переписке и нам никогда не случалось вступать с ним в суждения по каким-либо предметам. Очень вероятно, что при суждении о том или другом предмете между им и нами оказались бы многие разногласия; но никакие частные разногласия не помешали бы нам отдать должную справедливость государственному человеку, который с замечательным умом и высокою добросовестностью исполнял возложенное на него поручение. Если б он был личный враг нам, то и тогда, смеем думать, с Божиею помощью мы не поддались бы в наших отзывах о нем никакому темному чувству.
Наконец, припомним, что Н. А. Милютин уже с лишком два года оставил дела. Тяжкий недуг поразил его именно в 1866 году, когда, по сказанию «Вести», мы будто бы стали отъявленными приверженцами «бюрократического радикализма».
Мы не знаем и не хотим знать никаких партий в правительстве; мы никогда не находились и не находимся ни в каких обязательных отношениях к тому или другому из правительственных лиц. Мы сочувствуем и не сочувствуем тому, чему велит нам сочувствовать или не сочувствовать наша совесть. Мы не имеем никаких предубеждений и пристрастий, и если бы даже корифеи той партии, которая через «Весть» именует себя консервативною, могли убедить нас (в чем, к сожалению, мы сомневаемся) в искренности и чистоте своих стремлений, или, вернее сказать, если б они убедили нас, что отреклись от всякой солидарности с антинациональными партиями, то они нашли бы в нас друзей, которые были бы готовы сочувствовать и способствовать им во всем добром на пользу России, не разбирая, какого они цвета, консервативного, либерального или радикального. Можно и даже должно быть в одно и то же время тем, другим и третьим. Сознанное зло требует мер радикальных, и тот окажется плохим и неверным охранителем, кто в этом случае будет предлагать наружные, обманчивые, паллиативные меры. Хорошее правительство действует в одно и то же время и либерально, и консервативно: оно консервативно, поскольку уважает существующие права; оно либерально, поскольку возвышает и расширяет их. Истинно либеральные меры всегда, в сущности, консервативны, точно так же как и истинно консервативные меры, в сущности, либеральны. Честные же политические партии соперничают между собою только заслугами на пользу целого.
Впервые опубликовано: «Московские Ведомости». 1869. 23 января. № 187.