403[1]
Жил-был старик со старухою, имели при себе одного сына, и то дурака. Говорит ему мать:
— Ты бы, сынок, пошёл, около людей потёрся да ума набрался.
— Постой, мама; сейчас пойду.
Пошёл по деревне, видит — два мужика горох молотят, сейчас подбежал к ним; то около одного потрётся, то около другого.
— Не дури, — говорят ему мужики, — ступай, откуда пришёл; — а он знай себе потирается.
Вот мужики озлобились и принялись его цепами потчевать: так ошарашили, что едва домой приполз.
— Что ты, дитятко, плачешь? — спрашивает его старуха.
Дурак рассказал ей своё горе.
— Ах, сынок, куда ты глупёшенек! Ты бы сказал им: бог помочь, добрые люди! Носить бы вам — не переносить, возить бы — не перевозить! Они б тебе дали гороху; вот бы мы сварили, да и скушали.
На другой день идёт дурак по деревне; навстречу несут упокойника. Увидал и давай кричать:
— Бог помочь! Носить бы вам — не переносить, возить бы — не перевозить!
Опять его прибили; воротился он домой и стал жаловаться.
— Вот, мама, ты научила, а меня прибили!
— Ах ты, дитятко! Ты бы сказал: «Канун да свеча!» да снял бы шапку, начал бы слёзно плакать да поклоны бить; они б тебя накормили-напоили досыта.
Пошёл дурак по деревне, слышит — в одной избе шум, веселье, свадьбу празднуют; он снял шапку, а сам так и разливается, горько-горько плачет.
— Что это за невежа пришёл, — говорят пьяные гости, — мы все гуляем да веселимся, а он словно по мёртвому плачет!
Выскочили и порядком ему бока помяли…
404[2]
В одной семье жил-был дурак набитый. И, бывало, нет того дня, чтобы на него не жаловались люди: либо кого словом обидит, либо кого прибьёт. Мать сжалилась над дураком, стала смотреть за ним как за малым ребёнком; бывало — куда дурак срядится[3] идти, мать с полчаса ему толкует: ты так-то, дитятко, делай и так-то! Вот однажды пошёл дурак мимо гумен, и увидал — молотят горох, и закричал:
— Молотить вам три дня и намолотить три зерна!
Мужики его за такие слова прибили цепами. Пришёл дурак к матери и вопит:
— Матушка, матушка! Ныне били хохла, колотили хохла!
— Тебя, что ль, дитятко?
— Да.
— За что?
— Вот я шёл мимо Дормидошкинова гумна, а на гумне молотили горох его семейные[4]…
— Ты что же, дитятко?
— Да я им прогуторил[5]: молотить вам три дня и намолотить три зерна. Они за то меня и прибили.
— Ох, дитятко, ты бы сказал им: возить вам — не перевозить, носить — не переносить, таскать — не перетаскать!
Обрадовался дурак, пошёл на другой день по селу. Вот навстречу ему несут упокойника. Дурак, помня вчерашнее наставление, зашумел в превеликий голос:
— Носить вам — не переносить, таскать — не перетаскать!
Опять отдули[6] его! Дурак воротился к матери и рассказал ей, за что его прибили.
— Ты бы, дитятко, сказал им: канун да ладан!
Такие слова глубоко пали дураку в ум-разум. На другой день опять пошёл он бродить по селу. Вот свадьба и едет ему навстречу. Дурак откашлялся, закричал, как только свадьба с ним поравнялась:
— Канун да ладан!
Пьяные мужики соскочили с телеги и прибили его жестоко. Дурак пошёл домой, кричит:
— Ох, мать моя родимая, как больно-то прибили меня!
— За что, дитятко?
Дурак рассказал ей, за что прибили. Мать сказала:
— Ты бы, дитятко, поиграл да поплясал им.
— Спасибо тебе, матушка моя!
И ушёл опять на село да взял с собою дудочку.
Вот на конце села занялся[7] овин у мужика. Дурак со всех ног побежал туда; забежал против овина и ну плясать да играть в свою дудочку. И тут дурака отколотили. Он опять пришёл к матери со слезами и рассказал, за что его побили. Мать ему сказала:
— Ты бы, дитятко, взял воды да заливал с ними.
Через три дня, как зажили у дурака бока, пошёл он бродить по селу. Вот увидал он: мужик свинью палит. Дурак схватил у мимошедшей бабы с коромысла ведро с водою, побежал туда и начал заливать огонь. И тут дурака порядком поколотили. Опять воротился он к матери и рассказал, за что его били. Мать заклялась пускать его по слободе, и с тех пор дурак и поныне, кроме двора своего, никуда не выходит.