Народное творчество Севера
Обыкновенно, когда говорят о русском севере, подразумевают, главным образом, три губернии, необъятную Архангельскую, громадную Вологодскую и Олонецкую; хотя, на самом деле, и северная часть Тверской губернии, Новгородской и Костромской принадлежат к тому же Русскому Северу.
Это — край бесконечных лесов и больших и спокойных рек, катящих свои воды на север.
Западная часть севера, Олонецкая губерния, испещрена неисчислимыми озерами и почти все они носят имена слитные со словом озеро, которое ставится в конце, например: Кенозеро, Сегозеро, Почозеро и т. д.
В Вологодской же губернии зарождается река Сухона; недалеко от города Великого Устюга сливается она с Вычегдой, текущей в широкую и величавую царицу Севера, Северную Двину и несет свои воды в Белое Море. Много рек впадает в нее, и все они вбирают в себя воды многих и многих средних и малых рек, синими лентами извивающихся среди дремучих лесов, где и берут свое начало в виде прохладных и прозрачных лесных ручьев.
Деревни, села и города расположены вдоль по рекам, как нити бус, а между одной нитью и соседней — сплошные леса. Поля и пашни тянутся узкой лентой вдоль речных берегов, за деревнями, неглубоко внутрь страны, а потом начинается лесная стена, через которую пробиты редкие и трудно проезжие дороги, соединяющие одну речную полосу селений с другой соседней. Иногда приходится ехать верст сто лесом от одной реки до другой. Леса — хвойные: ель и сосна; деревья громадные, уходящие в небо. Дороги плохие. Много топких мест, и тогда они бывают покрыты гатью, т. е. тонкими поперечными бревнышками в ширину дороги, уложенными тесно одно к другому. Больше, чем три версты в час в тарантасе по гати не проехать и трясет неимоверно.
Зато какое счастье, когда, после долгого дня пути, ямщик, обернувшись назад, вдруг скажет:
— Ну, скоро лесу конец!
Я помню, как я, летом 1903 года, еще совсем юным художником, пробирался в тарантасе на реку Кокшенгу в Тотемском уезде Вологодской губернии. Лесной перегон был бесконечный; комары заедали; казалось, что никогда не окончится это царство вековых елей. Гать измучила окончательно. Было такое ощущение, что внутри тела оборвались и перемешались все внутренности.
Дело было к вечеру. Скоро долгий летний северный день должен был смениться белою ночью; и вот, лес начал редеть; ели точно расступились и мы выехали в поле, в глубине которого, отражая в стеклах окошек раскаленный багрянец заката, виднелась деревня со старой рубленой деревянной шатровой церковью.
Навстречу попалось несколько женщин; первые люди после бесконечного необитаемого леса! Они спокойно и с достоинством поклонились одними головами, не сгибая стана, и всё вместе, и тихий северный вечер, и трудный лесной перегон, и усталость, и ожидание увидеть эту Кокшенгу, о которой мне так много говорили, как об уцелевшем куске старины, и абрис старинной деревянной церкви, столь мне милый, и, наконец, этот спокойный и чинный, чисто русский поклон встречных крестьянок, всё это заставило меня на мгновение поверить, что я попал в далекое прошлое время, в XVII век.
Бесконечные и трудно проходимые леса и, вообще, трудность сообщений и сохранили до наших дней много старины на Русском Севере. Потому-то интересующиеся ею и любящие ее и ездили туда и ездят до сих пор.
Край заселен редко, но живут крестьяне зажиточно, крепко и основательно. Крепостными никогда не были; были государственными крестьянами, а потому и повадка у них спокойная и величавая. Избы большие. В Вологодской, Олонецкой и Архангельской губерниях бывают они в два этажа; хоромы, а не избы! Крыты тесом; лесу много, лесное царство!
Наличники окон часто бывают резные. Главное-же, что привлекает любителя родной старины, — это старые деревянные церкви.
Наша страна, на протяжении всей своей многотрудной исторической жизни, была, по преимуществу, деревянная.
Каменные церкви, каменные хоромы, каменные стены и башни были принадлежностью городов, где сидели князья или богатые знатные люди, богатые и большие монастыри тоже одевались в камень; вся же громадная и необъятная Православная Русь была деревянной; и не только дома, не только церкви, но и городские стены и башни рубились из дерева.
Налетали невзгоды, нашествия, а потом снова отстраивались, и воскресала из пепла деревянная Русь.
К сожалению, ни одного деревянного дворца, ни одних богатых деревянных хором до последнего времени не сохранилось.
До Екатерины II, т. е. до конца XVIII в. простоял Потешный Дворец царя Алексея Михайловича в Коломенском под Москвою. Его разобрали и снесли, но, к счастью, перед сносом, сняли подробные планы и чертежи, а в Оружейной Палате в Москве имеется модель Коломенского Дворца, дающая точное воспроизведение этого замечательного деревянного архитектурного памятника XVII века. Та-же участь постигла и другой, сохранившийся на гравюрах деревянный дворец, хоромы именитых людей Строгановых в городе Сольвычегодске.
В начале текущего двадцатого столетия старых деревянных «рубленых» церквей было еще много. Конечно, это был очень незначительный остаток исчезающей старины, но все же до нашего времени уцелели прекрасные образцы древнего деревянного зодчества.
Эти деревянные церкви интересны, главным образом, тем, что они гораздо более народны, чем церкви каменные. Церкви каменные строились зодчими, людьми более сведущими, часто иностранцами, а церкви деревянные рубились плотниками, самим народом.
До нас не дошли деревянные архитектурные памятники древних времен русского христианства. В 988 году, по приглашению Киевского князя Владимира Святославовича, византийцы крестили языческую Русь. Византийцы же были на Руси и первыми зодчими[1]. Они-же были и первым духовенством и первыми учителями и первыми художниками. Первые каменные церкви были византийскими церквами, построенными на русской почве, но не в пустыне они строились, а в городах и селениях, которые существовали и до русского христианства. Люди жили крепко и оседло; у них были и избы и хоромы, и было все это свое народное, но как оно выглядело, этого мы не знаем. Изба была, конечно, простою по форме; в общем, такая же, как и теперь. Была разница в деталях, а в общем, это был тот же прямоугольный сруб, покрытый двускатной крышей.
Но были и терема. Есть много указаний и в былинах, и в летописях и в «Слове о Полку Игореве», что здания эти существовали и были и сложны, и нарядны, но это, к сожалению, и все, что мы знаем.
Древнейший русский город называется Великим Новым Городом. В Новгороде сел княжить варяг Рюрик в 862 году; а имеются византийские хроники, где еще в VIII веке, т. е. за сто лет до Рюрика, при описании византийского черноморского торгового города Ольвии, расположенной недалеко от нынешней Одессы, рассказывается о разных торговых дорогах, шедших в разные стороны из этого приморского города. Одна дорога, говорится в этой хронике, шла на Новгород. А раз древнейший русский город называется Новым Городом, то значит до него был еще и другой какой-то Старый Город, тоже русский и тоже наполненный деревянными же строениями!
Деревянные церкви начали строиться с первых же лет христианства. Камень был дорог, а дерева было много.
Внук Владимира Святого, князь Владимир Ярославович строит в Новгороде в 1045—1052 годах знаменитый каменный Софийский собор на том месте, где в 1045 году сгорел дубовый рубленый храм «о тринадцати верхах», поставленный первым новгородским епископом Иоакимом в 989 году.
Это особенно интересно потому, что дерево был материал чуждый и незнакомый мастерам византийским. В деле постройки церквей деревянных они могли отчасти надзирать, но строить из дерева не умели, и строили, значит, русские люди по своим исконным строительным правилам; и, если первые каменные церкви были еще церквами совершенно византийскими, то уже первые деревянные были своими русскими и во многом походили, вероятно, на древнейшие деревянные терема.
Деревянные церкви, дожившие до наших времен не идут в глубь старины дальше XVII века. По преданиям, некоторые построены будто бы и раньше, но это сомнительно. Несомненно, что формы эти существовали и раньше, т. к. народное творчество медленно меняет излюбленные очертания на новые. Например, узор, орнамент, с необычайным консерватизмом сохраняет иногда древнейшие доисторические мотивы.
Существует несколько типов дошедших до нас деревянных церквей.
Небольшие размеры данной статьи не дают возможности остановиться на них подробно.
Распространеннейший, простейший и, может быть, древнейший тип, — это церковь типа избы с крышею на два ската, с небольшим куполом, поставленным на цилиндрической шейке (барабане) по середине ребра крышки. Храмы этого типа называются «клетскими». Некоторые из них бывают чрезвычайно просты и скромны; некоторые же, оставаясь в основе принадлежащими к этому типу, развивают его в очертания более сложные и богатые. Иногда двускатная крыша делается очень высокой и очень острой, что сильно напоминает древние скандинавские постройки и что невольно наводит на мысль о взаимном влиянии друг на друга давнишних северных соседей, скандинавов и славян.
Но основной и главный тип северной русской деревянной церкви — это церковь шатровая.
Национальное искусство каждого народа дает некоторые произведения, которые можно назвать откристаллизовавшимися формами народного творчества. Таковою является шатровая церковь. Деревянная Русь — это изба и шатровая церковь. Она так же неотъемлема от зрительного представления о древней Руси, как ель от северного леса.
Она так же классична, стройна и прекрасна, как классична, стройна и прекрасна античная эллинская колонна, как строен и прекрасен мусульманский минарет и, как прекрасно все, что выработалось и усовершенствовалось на основании законной долгой преемственности в искусстве.
Есть летописные указания, что и этот тип очень древен. Шатровая церковь называется в летописях и актах «древяна вверх». Часто это бывают очень большие строения, достигающие весьма значительной высоты, что и включено в слова «древяна вверх». Главное помещение для молящихся срублено «кругло», на самом деле, в виде восьмерика, т. е. высокой восьмигранной башни. Кровельное покрытие восьмерика имеет форму очень высокой и острой восьмискатной пирамиды, увенчанной главой. Эта форма приобрела в народе название «шатра», а отсюда и — шатровый храм.
К восьмерику пристраивалась часть алтарная. Иногда эти церкви опоясывались разными галлерейками и имели крыльца разнообразных форм[2].
Бывали и соединения церквей на два ската, «клетских», с рядом стоящими высокими шатровыми колокольнями.
Были и другие типы деревянных храмов, очень сложные и причудливые по очертаниям.
Нигде, пожалуй, не приходится увидеть такого размаха строительной фантазии, как в Кижах, Олонецкой губ., Петрозаводского уезда. Еще издалека, подплывая к этой церкви с Онежского озера, различаешь нечто необычайное по своим архитектурным формам; и когда, подплыв ближе, видишь всю эту пирамиду нагроможденных одна на другую глав, то невольно начинает казаться, что тут, и на самом деле, преддверие какого-то тридесятого государства.
Кижи — погост на самом берегу Онежского озера. Церквей две; обе деревянные; одна, старшая, имеет двадцать две главы, а другая, помоложе, девять.
В сумерки, особенно в поздние, силуэты этих церквей на фоне летней негаснущей северной зари дают чарующее зрелище.
Основной принцип русского старинного деревянного зодчества тот, что в нем деталь никогда не загромождает общего. На первом месте — общая форма. Если строение вычурно, то прежде всего оно вычурно по своему общему абрису, как например, церковь в Кижах. Украшение только слегка, как милая виньетка в конце текста, подчеркивает всю общую прелесть строения. Украшений, не имеющих практического строительного значения, нет. Благодаря этому, какая-нибудь шатровая церковь обладает классическою строгостью в смысле соотношения общего с его деталями. Ее строитель чувствовал (не отдавая себе отчета), что можно без боязни возвести сплошную большую по площади бревенчатую стену, и только кое-где украшал ее окошком, опоясывал внизу галлерейкой с точеными балясинами, приделывал богатое по форме крыльцо; он чувствовал, что бедноты впечатления не будет и что избыток ненужных нагромождений фальшив и неприятен; у него было то гармоничное чувство меры, которое сказывается в каждом настоящем серьезном стиле.
Про избу можно в общем, сказать то же, что и про деревянную церковь, потому что и та, и другая имеет того же создателя: народ. Одно только, что изб, «ровесниц» старинным церквам, не существует. Церковь, как достояние общественное, несмотря на переделки, все же пользуется некоторой долей неприкосновенности, тогда как изба, как помещение жилое, очень скоро снашивается, и одна старая видела целую вереницу сменившихся поколений изб.
Особенно старых изб, вообще, не бывает. Изба начала XIX в. — громадная редкость.
Изба проще церкви. Ее основной строительный принцип всегда один и тот-же, и таковым он был, надо полагать, и во времена доисторические; но избы обладают иногда необычайно красивыми и разнообразными подробностями, как например, крыльца и наличники окон. Таков в общих чертах внешний вид построек Русского Севера.
Но не только этим он интересен. На севере до начала текущего века сохранились еще большие запасы предметов народного обихода. Сохранилась разная хозяйственная утварь, старинная праздничная одежда, которую уже почти не носили, надевая ее только на свадьбу, на Святой Неделе или в Петров день; да еще старушки сохраняли старые наряды, чтобы в них быть похороненными.
Полотенца, ширинки, концы простынь, подолы рубах разукрашивались прежде различными вышитыми узорами.
Еще в царствование Александра II народный узор был в полном ходу. Лет двадцать тому назад пожилые бабы еще помнили, как они вышивали девицами все то, что теперь уже окончательно вымерло.
Мне приходилось встречать старух, не матерей, а бабушек, которые, когда я начинал с ними разговоры о их старых узорах, сперва не понимали, что от них требуется, а после, поняв, что разговором руководит один только интерес, увлекались и начинали с любовью рассказывать, как эти «досельные», т. е. старинные узоры переходили от матери к дочери, что вот этот-то узор назывался так-то, а тот — так-то, что та деревня вышивала на своих рукавах узоры такого-то образца, например, «кудри», другая — другого, «козыри», а третья — третьего, «мельничные перья» и т. д. Теперь уже дескать так не сработать, потому что времена не те; теперь все бы поскорее да помоднее... и много еще о чем ворчали эти бабушки, вспоминая свои юные дни.
Узоры выполнялись разного рода вышивкой, а также набойкой, т. е. печатаньем с особых набоечных досок, производившимся специальными красильщиками.
Содержание самого узора было самое разнообразное. Был он звериный и фигурный, растительный и геометрический.
В зверином и фигурном узоре самые излюбленные очертания — птицы и всадники. Несколько реже — разные звери.
Птицы, все больше фантастические, очень сильно орнаментованные. Наиболее пышным узором считалась «пава-птица», иногда чрезмерно удлиненная, с громадным древовидным хвостом.
Делали и двуглавого орла, который вышивался на всевозможные вариации; он часто терял свои определенные формы, принимая, в своей переходной стадии, вид оригинального узора с элементами и животного и растительного орнамента.
Всадники тоже бывали самые разнообразные. Конь играет в них большую роль, чем подобие человека, сидящего на нем; поэтому и разряд этих узоров чаще всего носит название «кони»; иногда этот человечек постепенно превращается либо в какой-то странный стоячий придаток, либо в растение.
Зверье бывает тоже очень разнообразное: «лев-зверь», «медведи», «олени» и др.; только был бы тщетный труд отыскивать в этих узорах сходство с упомянутым зверьем: все звери характера самого фантастического; на хвостах часто нанизаны птички, из спин растут цветы и т. д.
Некоторые животные узоры, по своему очертанию и происхождению, указывают на самую глубокую и отдаленную древность.
Когда все эти узоры были живы, то у каждого из них было свое название. Теперь все забыто. Каждое название обнимало известный тип, имевший бесконечное количество вариантов.
Растительный орнамент так же далек от действительности, как и животный. Вообще, в народном орнаменте не чувствуется особого желания изображения того, что встречается в обыденной жизни. Русский северянин искал свое вдохновение в сказочных мечтах о далеких неведомых царствах с их необычайными деревьями, птицами и зверьми, и отгороженный дремучими лесами от прочего мира, он всецело предавался народному творчеству в тихие и долгие зимние вечера; а потом, когда леса поредели, перед ним вознесся мираж города, и «пава-птица» отлетела навсегда и безвозвратно.
Русское народное творчество было необъятно. Как и всюду во всех странах, оно умирает при развитии общей цивилизации. Фабрики и железные дороги не уживаются вместе с этой самой «Павой-птицей», и теперь ее можно увидеть за стеклами музейных витрин. Массовое безличное народное творчество сменяется творчеством индивидуальным, личным, а леса Русского Севера дали возможность «Паве-Птице» посидеть подольше на своих родных местах.
